– Что упало, отдай Мэри-черри! – наставительно выговаривал одноглазый Хук, отвешивая подзатыльник сжавшемуся от страха проныре Соунку.
– Я тоже жрать хочу, – визжал тот, брызгая слюной, но не делая впрочем попыток убежать.
Да и куда бежать из тюрьмы? Где не прячься, а жрать захочешь – приползешь, как миленький к раздаче.
Остальные равнодушно наблюдали живописную сценку, в которой громила Хук выглядел на фоне мелкого Соунка карой Господней. Черный как смоль Хук не испытывал к белому Соунку расовой ненависти и бил его скорее по обязанности, чем с чувством.
Мэри-черри был местным изгоем, парень подвинулся умом и путал реальность с видениями, мог натурально сдохнуть, забыв есть и пить. Для него не существовало ничего, кроме собственных видений, как не существовало и самой тюрьмы вместе с ее преступными обитателями. Он не был лучше их, но людям, даже преступникам, свойственно чувство жалости к убогим, не способным выжить самостоятельно в диких джунглях жизни.
Именно поэтому когда-то кто-то придумал, а все подхватили железное правило – все, что упало, из еды, конечно, принадлежит Мэри-черри. Любой, нарушивший правило достоин наказания. Поэтому Соунк, подняв булочку, специально уроненную заботливой рукой, получил положенное – подзатыльник.
– Ешь, Мэри-черри, – Хук настойчиво вложил булочку в расслабленную ладошку парня и, сжав ее вместе с булкой, поднес к губам, – ешь, пока снова не уронил!
Парень открыл рот, зубы вцепились в хлеб и челюсти сами собой начали перемалывать упавшую с неба еду. Главное в такой момент следить за пальцами, так как слабоумному без разницы что жевать, а зубы у него крепкие, перемелют и пальцы кормящего. И все-таки само действо создавало некую ауру домашнего уюта, столь далекого от тюрьмы строгого режима, предназначенной для особо опасных преступников и расположенной в глубине скального массива у черта на рогах.
Совсем недавно, не более года тому назад, что-то нарушилось в размеренной жизни заведения. Причины оставались загадкой, но признаки говорили о многом. Во-первых, камеры перестали закрываться. В какой-то момент все замки открылись и перестали закрываться, хотя по-прежнему с электронной точностью звучали сигналы побудки, к принятию еды и отхождению ко сну.
Как и раньше еда и вода бесперебойно поступали в лотки заключенных, которые они устанавливали в ниши автоматов, авторизуя личность посредством индивидуальных жетонов. Правда еда становилась все более безвкусной, а вода приобретала странный привкус стоячего болота, но ко всему привыкаешь, если знаешь, что перемен к лучшему не будет.
Кто-то умирал и их остывшие тела скидывали в утилизатор, предусмотрительно срезая с рукава жетоны – системе без разницы жив ты или умер: есть жетон, получи еду. В тюрьме одна радость – пожрать, поэтому халявные жетоны разыгрывались в карты и счастливчики получали дополнительную пайку, пока не проигрывали привилегию очередному владельцу.
Перестали работать экраны телевизоров, хоть как-то связывавших запертых в скале преступников с внешним миром. Полностью автоматическая тюрьма не давала другого шанса узнать новости внешнего мира: нельзя было перекинуться словечком с охранником, подкупить наиболее жадного из них и передать или получить весточку с воли. Все подчинялось компьютеру и железной логике программы, не знавшей жалости к горстке отщепенцев, которых нужно было сразу казнить, но закон предпочел вечное заключение.
Не работало радио, собранное Хитрым Роджером из обломков телевизора, выброшенного на свалку по причине выхода из строя. Точнее говоря, оно работало как и ранее, но кроме шипения на всех диапазонах, да шорохов грозовых разрядов, ничего не принимало.
Создавалось ощущение, что некто усилил изоляцию тюрьмы, обернув скалу фольгой, чтобы подвергнуть узников еще более изощренному наказанию – наказанию полным одиночеством.
В такие моменты, потеряв последнюю надежду, люди, движимые безотчетным ужасом, готовы порвать друг другу глотку. И это вполне могло произойти, если бы Хук и парочка его приспешников не задавили бунт в зародыше, показательно убив зачинщиков и повесив их на перекрытиях гнить несколько дней. Смердящая плоть усмирила гнев и заставила всех прочих, зажав носы, задуматься о бренности земного существования. По крайней мере, еда и питье подавались по-прежнему без проблем, было чем дышать, а в остальном даже стало лучше – камеры день и ночь стояли с открытыми замками.
Но в любом обществе, даже в преступном, должны соблюдаться законы. И Мэри-черри был тем законом, который исполнялся неукоснительно. Можно было убить человека в драке, но съесть то, что упало на пол, никак нельзя, нельзя под страхом всеобщего отчуждения. Подзатыльник ничто в сравнении с тем, когда ты становишься никем и ничем в замкнутом пространстве. Тебя обходят как мебель, твой голос никто не слышит, твои проблемы становятся только твоими проблемами и нет адвоката, который бы сумел доказать сообществу, что ты встал на путь исправления. Злостный нарушитель закона Мэри-черри мог только умереть, чтобы навсегда покончить с вынесенным ему приговором.
Но Соунк получил лишь подзатыльник и это его невероятно радовало, несмотря на звенящую боль в голове от «легкого» удара Хука.
– Ты был вчера в секторе 3-Альфа? – как ни в чем ни бывало спросил Хук у пострадавшего, закончив кормление Мэри-черри.
– Был, – с обидой в голосе, пригнув голову и бросая быстрые ненавидящие взгляды по сторонам, коротко вякнул Соунк.
Он припомнит всем, кто сейчас лыбится и обсуждает полученную им выволочку. Пусть не думают, что Соунк может забыть обиду. Заточка из строительного гвоздя, невесть как попавшего в зону, хранится до поры до времени в надежном месте. И теперь, когда камеры открыты всю ночь, не составит труда подрезать нужного человечка во сне, зажав ему рот подушкой и всадив заточку снизу через сетку прямо в сердце.
– Ты не зыркай по сторонам! – Хук двинул Сонка локтем так, что тот едва не свалился со скамьи. – Мне из тебя слова клещами вытягивать? Что видел?
– Ничего не видел, все как обычно, – с неохотой ответил Соунк, уставившись в пол. Теперь он совершенно точно знал, кто умрет первым.
– Ничего нового, все по-старому, мать вашу, – Хук в раздражении ударил кулаком по скамье так, что едва не проломил прочный пластик. – Если все по-старому и ничего не изменилось, почему телики не работают? Нюхом чую, что-то не так, что-то произошло, чтоб мне сдохнуть.
При этих словах Соунк довольно ухмыльнулся – твои слова, Хук, да Богу в уши, подумал он, представляя, как заточка разрывает сердце этой черной скотины и Хук, хрипя, захлебываясь кровью, подыхает в собственной вонючей камере.
– Что мы знаем? – Хук мрачно осмотрелся по сторонам, словно приглашая всех поделиться знаниями. – Сектора больше не перекрыты и мы можем пройти в любой из них.
Молчание подтвердило его слова.
– Периметр видно, но пересечь его нельзя. Позавчера Рейнджер поджарился насмерть, пытаясь обмануть сторожевой лазер. Значит, – Хук пожевал толстыми губами, словно обобщая сказанное, – внутри тюрьмы полная свобода, но за периметр не выйти.
– Там нет людей, – прозвучавший в полной тишине голос, оказался для Хука неожиданностью.
– Это кто сказал? – он огляделся по сторонам, пытаясь понять, кто решился нарушить его исключительное право на обсуждение сложившейся ситуации.
Хук, будучи по натуре жестоким и безжалостным убийцей, не терпящим никакого мнения, кроме своего, тем не менее держал рядом с собой людей, способных распознать опасность раньше него. Они имели ум, он мышцы и способность убить любого, кто мог нарушить его спокойное существование. Голос, прозвучавший в ответ на его рассуждения, был ему незнаком, следовательно, опасен непредсказуемостью последствий.
– Там нет людей, – Хитрый Роджер встал в полный рост, слегка сутулясь, словно стесняясь своей долговязой фигуры. – Система подчиняется людям, хоть она и автоматическая, но управляют ей люди. Нам повезло, что их не стало, когда замки открылись.
– Ты все сказал? – в голосе Хука звучала неприкрытая угроза. Еще мгновение и он кинется на Рожера, словно дикий лев, готовый растерзать покушающегося на его право быть королем прайда.
– Жрачка с каждым днем все хуже, вода тоже, скоро воздух станет таким, что им невозможно будет дышать, – голос Роджера звучал безлико, протокольно, он сообщал факты, известные всем, но о которых предпочитали не думать.
– Тебе никто не давал слова, закрой пасть, ублюдок! – зарычал Хук, начисто забывший, что только что он вроде как пригласил всех к обсуждению ситуации.
– Воздух не забирается снаружи, он циркулирует внутри, очищаясь фильтрами, но их хватит не надолго. Автоматика закрыла приток внешнего воздуха, потому что им нельзя дышать, – Роджер смотрел на Хука без каких-либо чувств, роняя слова во все более плотно сгущавшуюся тишину.
Хук попытался осадить смельчака и рванулся к нему черным комом ярости, но отскочил назад, упершись в плотную стену сомкнувших ряды зеков. Они молча смотрели Хуку в глаза и было понятно, что продолжи он попытку добраться до Хитрого Роджера, быть ему неминуемо опозоренным и побитым. Против толпы не попрешь, тут хитрость нужна, а советчики, поджав хвосты, прячутся по ту сторону барьера.
– Хорошо, говори, – милостиво разрешил он, оценив шансы на победу и сделав зарубку в памяти на будущее.
– Жрачка и вода становятся хуже с каждым днем, потому что также идут в рециклинг, – Роджер сделал паузу, словно позволяя слушателям осознать, что значит «рециклинг» для еды и воды, – в этой системе ничего не пропадает, любой белок, любая жидкость в условиях отсутствия пополнения извне утилизируется, очищается и перерабатывается для повторного употребления.
– Охренеть, – выдохнул кто-то в толпе, – получается, что сегодня мы могли жрать на обед сдохшего вчера Рейнджера.
– Он хочет сказать, что мы едим и пьем все то, что попадает в парашу? – выматерился другой.
Толпа зашумела, явно не испытывая радости от информации, преподнесенной Хитрым Роджером.
– Да, все идет в рециклинг, чтобы сохранить жизнь заключенным. Если не будет хватать белка, в переработку пойдут живые, – Роджер сел на место, посчитав свой долг выполненным.
– Эй, братан, сказав А, говори и Б! – потребовал Хук, чувствуя, что в данный момент у него есть шанс переломить настроение толпы и добраться до глотки Хитрого Роджера. – Откуда ты знаешь всю эту хрень?
– Я ее проектировал, – совсем негромко, буквально под нос, словно удивляясь собственным словам, отозвался Роджер. – да, я проектировал эту чертову тюрьму, а потом сам же в нее и попал, – выкрикнул он громко с отчаяньем в голосе.
– Тогда ты должен знать, как из нее сбежать, – резонно заметил Хук, нагло усмехаясь в лицо Роджеру и приглашая других присоединиться к его издевке. – Ты же знаешь все секреты, давай, колись, как обмануть лазеры на периметре?
– Давай… эй, Роджер, расскажи нам… да мы сломаем все, что угодно, только скажи, Роджер, как отсюда выбраться… – зашумела обрадовано толпа, по своему истолковав призыв Хука.
– Никак, черт побери! Никак, черт возьми! Это лучшая в мире система и ее разработал я! – смешанное чувство гордости и отчаянья звучали в голосе Хитрого Роджера.
Только что звучавший радостный гул, подогретый пламенем надежды, мгновенно угас, превратившись в ледяную тишину. Даже Хук не посмел подать голос, понимая степень разочарования охватившую зеков.
– Обмануть нельзя, – продолжал рассуждать Роджер, словно и не заметивший перепада настроений толпы, – но можно попытаться прорваться. В отсутствии людей система переходит в ограниченный режим поддержания безопасности и жизнедеятельности. Это сделано на случай перебоев в снабжении или маловероятного отсутствия персонала.
– Систем никого не выпустит из тюрьмы, но примет любого человека снаружи и допустит его до пульта управления, чтобы этот человек мог запустить нормальный режим функционирования.
Слова Хитрого Роджера падали каплями в холод напряженного молчания. Надежда на избавление пряталась теперь столь глубоко, что нужно было сильно постараться растопить лед отчуждения, отдаливший людей от Роджера после слов «никак».
– На складе есть теплоизолирующий материал с отражающим слоем. Склад в секторе 3-Альфа. Если несколько человек одновременно попытаются пройти периметр, замотавшись в пленку, есть вероятность, что хотя бы один из них выберется наружу и перезапустит систему.
– Это же лазер, – не поверили зеки, – какая ему разница, сколько человек пойдет через периметр? Нас всех сожгут и ни хрена не получится!
– Лазер стреляет не просто так, – уточнил Роджер. – Для начала нужно засечь цель и для этого есть тепловые сенсоры. Теплоизолятор спрячет нас от сенсора, а отражающий слой ослабит действие лазера, если он все-таки выстрелит.
Роджер говорил все более убежденно, словно наяву представляя себе картину прорыва охранной системы.
– И ты сможешь отключить систему, если окажешься снаружи? – холодно уточнил Хук, возвращая зеков к реальности. – А ты захочешь ее отключить, когда окажешься снаружи?
Последние слова, сказанные Хуком, явственно звучали в голове Роджера, когда он, срывая оплывшую после выстрела лазера пленку, ворвался в помещение пультовой. Он никак не мог заставить себя опустить пальцы на клавиатуру, чтобы набрать секретный код деактивации системы. Формально, будучи таким же заключенным, он мысленно проводил границу между собой и прочими, оказавшимися в клетке за смертельные прегрешения. И сейчас он должен собственными руками выпустить на свободу сотни исчадий Ада, подвергая угрозе жизнь ни в чем не повинных людей. Сейчас он и Бог и судья.
Они собрали всю доступную теплоизолирующую пленку, обмотав его больше всех, как самое ценное. Остатками замотали группу добровольцев, окруживших и направлявших полуслепого и неуклюжего Роджера к цели. Сенсор и лазер достаточно быстро расправились с группой поддержки, но Роджер практически успел прорваться за периметр, когда под ногу попалась железяка и он грохнулся плашмя на землю.
Ему пришлось вскрыть кокон изнутри, так как никто более не направлял его бег и он вполне мог вернуться туда, откуда вырвался с таким жертвами. Брешь в сплошной защите открыла его тепловому сенсору и лазер ударил в кокон со всей дури, оплавив наружные слои напрочь.
Роджер ощутил, как загорелись волосы на голове, и все тело охватила волна испепеляющего жара, последние слои тепловой защиты трескались под выстрелами лазера, когда ему удалось выкатиться в наружную зону.
Он смотрел на обожженные руки, нос был забит вонью горящей плоти, а перед глазами один за другим проходили люди, окружавшие его каждую минуту все эти пятнадцать лет заточения. Они безмолвно проходили мимо него, на мгновение поднимая взгляд, чтобы задать немой вопрос: «Ты откроешь периметр, Роджер?»
Теперь они все вместе стояли на склоне горы, многие годы хранившей в своей тверди секретную тюрьму для особо опасных преступников. Он все-таки открыл периметр, приняв собственное решение, взяв на себя волю Бога и судьи в одном лице, простить им прегрешения и дать шанс прожить новую жизнь.
Свежий ветер вливался в обожженную глотку спасительным эликсиром, свобода пела песню радости и опьяняла бывших узников и лишь зрение упрямо твердило свое – все напрасно, лучше вам было умереть там, в темноте и изгнании.
Повсюду, насколько хватало взгляда, царило смертельное запустение и разрушение. По всей видимости, пока они пребывали в заточении в самой надежной тюрьме на свете, произошло самое страшное из того, чего так боялись люди.
У кого-то не выдержали нервы и ядерный демон был выпущен на свободу. Когда конкретно это произошло можно только догадываться, но никак не ранее года тому назад, когда в первый раз не закрылись двери камер.
– Твою же мать, – выдохнул Хук и выронил корзину с припасами съестного.
– Мэри-черри, Мэри-черри, – забалоболил дурачок, подхватывая корзинку и пытаясь убежать с ней подальше.
Хук молча подхватил камень и с силой запустил им в убегающего Мэри-черри. Камень попал в голову и придурок упал как подкошенный. Кровь из разбитой головы струйкой потекла на камни.
Выжившие отпрянули в сторону от озверевшего Хука, инстинктивно подбирая камни и готовясь к схватке не на жизнь, а на смерть.
– Все, – отрезал Хук, мрачно оглядывая теперь уже свободных зеков. – Закона Мэри-черри больше нет, я его отменил! И ничего больше нет, идите к черту и пусть вам повезет.
Никто не сдвинулся с места. Они побросали камни и точно также опустились на землю, устремив потухшие взгляды в пространство. Свобода оказалась не более, чем обманкой, подарив им одиночество в масштабах мира. Это не свобода, это такая же тюрьма, как и прежде, только без замков и решеток. Но ты по-прежнему обречен быть с теми, с кем провел все эти годы. Потому что никого более на всей Земле нет.
Они свободны, как тот коршун-стервятник, что выжил по такой же счастливой случайности. И теперь он будет реять над ними в ожидании их смерти, потому что и для него нет больше во всем мире другого источника пропитания.
Роджер закончил просмотр новостей на архивном сервере. Последняя новость заканчивалась мажорными призывами к всеобщему разоружению и повсеместной ликвидации стратегического вооружения. По всей видимости оптимизм оказался напрасным.