самые большие жизнелюбы – неудавшиеся самоубийцы
Времена общенародной неприхотливости в быту, но похотливости в желаниях уступили место действу, напоминающему работу парового двигателя с оторванным приводом и заснувшим на дежурстве машинистом.
Продавалось буквально все: от расписанных под Хохлому ложек до расцвеченной под Любовь привязанности. Первое можно повесить на стенку, второе – на шею. Логичнее приобрести оба лота сразу – будет, чем расхлебывать. Брать? Не брать?
Отношения Петровича с Властью назвать каким-то одним, определенным словом было бы весьма затруднительно, по крайней мере, ни ему, ни ей этого не удавалось. Взаимная любовь или ненависть вспыхивали спонтанно и также внезапно улетучивались. Власть частенько теряла Петровича из виду, а он и вовсе старался ее не замечать. Когда ей – Власти – случалось очень плохо, она звала Петровича то на войну, то на баррикады. Когда лукавая, пузырясь и лопаясь, варилась в нефтедолларовом сиропе, все одно не забывала клянчить денег («на семочки»), норовя при этом, пнуть сапогом по темпераменту. И он давал, вернее – подкидывал: «А вдруг что-нибудь, да и перепадет в тощий карман учителей, врачей и прочих недобитых романтиков, разносивших после работы газеты и стыдливо торговавших у станций Метро цветочками с неблизких шести соток».
- Долой! – кричали одни.
- Долой! – вторили другие.
- Долой!!! – заходились третьи.
Одни знали, зачем кричали, другие - нет, третьи надрывали глотку за компанию.
Первые обращались с тайной улыбкой к самим себе, вторые на кого укажут, третьи – ко всем и ни к кому.
Под снегом любой дерево на дрова похоже. Власть едва успевала переодеваться. А Петрович – удивляться:
- Вывески на лавке меняются, а рожи одни и те же.
И садился в самолет, подальше от бурлящей в допотопной скороварке смеси мерзости и наивных надежд, туда «где принимают».
Градус гостеприимства напрямую зависел от кредитоспособности визитера. Но если не искать объятий Власти чужой, то можно неплохо проводить время в обнимку с ее отдельными представителями. А кто как не простой народ и есть душа нации? Короче: чем ближе ко дну, тем вода чище.
Это золотое правило топило Петровича не хуже башмаков водолаза. Напоминанием о жизни над уровнем моря оставался лишь билет с открытой датой возвращения.
Всплыть без ощутимых моральных и физических потерь удавалось не всегда. Точнее – ни разу.
Петрович возвращался домой слегка другим человеком. Немузейное богатство зарубежных культур прикипало к жадной до всего нового, не замызганного душе, как сбежавшее молоко к чугунной решетке.
- Не ототрешь, - ломала ногти супруга.
А Петрович ломал голову:
- Что дальше? Ладно я, штопаный перештопанный, а детям как объяснить работу с ума сошедшего компаса?
В такие минуты он чувствовал себя Булгаковским Янычаром, ослепшим либо растерявшим интерес к забегам по прямой.
- Не себя жаль, а тех, кто на меня поставил.
Плоды растерянности зрели и наливались ядовитым соком. И слева и справа рушились последние бастионы душевного равновесия. Неизменное чувство юмора пряталось за глухой стеной алкогольной зависимости, отстреливаясь редкими вылазками хриплого сарказма: «Я - раб привычек. В том числе и плохих».
Интервалы между побегами сокращались, и вот уже стюардессы не просто узнают, а:
- Ваш коньяк и плед.
- Что, примелькался?
- Отдыхайте. Я разбужу.
Талисман (подарок дочери) и любимый напиток – вот и вся страховка.
Канатоходец. Только у проволоки начало есть, а конца не видно …
Открытое, обезображенное напалмом, лицо, крепкое рукопожатие, подарок – кольцо из обломков американской «летающей крепости» (B 52).
Цепкие глаза уличного художника, картина «Курильщик опиума», да и сам, Мастер, затянуться не дурак. Автопортрет?
Ватага бандитов-подростков, крепкая, сплоченная, мотивированная. Физиономии решительные, улыбки детские.
- Эй, кто вас прислал?
- Хозяин.
Попрошайка лет пяти. Красоты неземной. С головой - будь спок. А, уж, обаяния… море!
- Papa, give me money.
Серьезная, а внутри сотрясается от смеха.
И все шагают по жизни без лонжи. К чему она им? У каждого впереди цель, позади – прожитый день. Четкая самоориентация, колоссальная сила духа. Свойства присущие натурам цельным и от того неизменно веселым.
- Друзья! Посидите со мною, please.
Эмоциональный вампиризм заставляет перелетать с одной цветущей души на другую, не предлагая взамен ничего существенного, кроме мятых зеленых бумажек. Обмен не равноценный. Пакостный.
Бамбуковые клетки, гнилые ямы, провода полевого телефона привязанные к гениталиям – это для янки. Для своих – вьетконговцев - кое что поинтереснее…
Порылся в картинах. Так, дребедень. С этой одной не сравнить. Пропил ты свой талант, дядя. Дурью задурил. На, возьми еще один доллар. Возьми.
- И как вам, пацаны, удается так дешево покупать?
Посмотрел в глаза продавцов:
- Понял. Можете не объяснять – стошнит.
И все шагают по жизни без лонжи. К чему она им? У каждого впереди цель, позади – прожитый день. Четкая самоориентация, колоссальная сила духа…
- Papa, give me money, - трясет за руку французского матроса.
Не ты один у нее «papa».
- Милая Мэй Лэ, постарайся хоть… Впрочем, какой из меня советчик. Возьми, спрячь, это большая денюшка…
Смеется.
Все одно отнимут.
Сейчас должен подняться ветер, сорвать чью то шляпу, она станет метаться, рывками, бесцельно, за ней устремится хозяин, тоже рывками, но уже с определенной целью, и ты подумаешь, что похож скорее на шляпу, что ты и есть шляпа, только выношенная до дыр, и за которой уже никто не побежит, и что… Но
ветра нет. Он трудится где-то там, где его усилия не пропадут даром, а ты ему неинтересен, безразличен. А может, он просто забыл про тебя? Хорошо бы… Хорошо бы вспомнил, вспомнил пока не совсем поздно. Поздно приходит всегда нежданно-негаданно. Не гаданно на ромашках, на картах, на кофейной гуще. Гуще, которая остается в сухом остатке, когда весь кофе выпит, а нового - не хочется.
- Ну, здравствуй, беглец! А мы тут без тебя пошалили. Гроши остались?
- Это ты, Власть?
- Почему только «Власть»? Это я – Жизнь. Глазки-то открой.
- Да иди ты! Аэропорт и с закрытыми найду.
- Куда в этот раз?
- На ближайший. От тебя подальше.
- Чеши! Только помни: скрыться не удастся. Под землей найду. И будешь ворочаться, пугая кладбищенских ворон. Результат, ха-ха, тебе известен.
Постная, как монашка, Европа. Приют. Нет, хоспис. Для мертвых фантазий и отживших желаний. Музей восковых фигур. Скучно. Скучно.
- С возвращеньицем! На дерьмецо потянуло?
- Тебе не понять. Свое не пахнет.
- Где уж нам уж. А ты чужим поделись. Поделись «жаренным». Нынче это модно.
- Про говно любят читать те, кто его не ел.
- Верно. Отчасти. Кто хлебает, хм, «повидло» полной ложкой, вообще не читает. Времени не остается. Ты напиши, авось полегчает.
Жизнь ночных городов во многом схожа. Пороки, хоронившиеся от света по углам и подвалам, выползают на безлюдные улицы. Они кучкуются и подстерегают одиноких прохожих. Особливо пьяненьких или растерянных, что в сущности одно и то же. Ежели примут за своего и допустят в компанию, считайте, вам повезло. Здесь ханжество и прочие атрибуты зарифмованной жизни не в чести. Здесь, как в бане – голые. Без имен, должностей, титулов и … тормозов. И только один закон – When at Rome, do as the Romans do.
Пиршество длится до первых лучей солнца. Но горе тебе, если собрался вернуться к привычному до оскомины укладу не ко времени. Дорога к гостиничному номеру лежит через Шервудский лес, с той лишь разницей, что современные Робин Гуды не столь романтичны и сентиментальны.
…От глухой стены отделились несколько немых теней и перекрыли путь к спасительным воротам спящего отеля. Желтый свет фонарей сливался с цветом обдолбанных белков. Мужчина прижался спиной к дереву и обмотал левую кисть носовым платком. В правой он до хруста зажал спичечный коробок – покрепче будет.
Верно, так и начинаются расхожие, высосанные из пальца триллеры в кричащих обложках. Они рождаются в тиши уютных кабинетов, между вечерним кефиром и утренней овсянкой. Реальная жизнь значительно прозаичнее: кто-то мочится от страха в штаны, кто-то бросается бежать. И те и другие проигрывают.
- Как ты умудряешься всегда хорошо выглядеть? – обрюзгший, в мятом костюме и несвежей сорочке.
- Ответ банально прост (крупная маслина никак не подавалась на спичечные уколы и переломала уже не одну шпажку) - физкультура. Утром на воздухе, вечером – в постели.
- Это потому что ты не женат (котлета по-киевски лопнула в самый неподходящий момент и растеклась вдоль запястья, сначала под дорогой хронометр, а затем и дальше, под манжет).
- Не будь столь категоричен. В разные времена разные народы вкладывали в это слово разное понятие. С точки зрения нынешней морали я хронически женат лет, эдак, тридцать пять.
- Рекомендуешь и мне завести любовницу?
- Почему бы и нет? Однако не стоит употреблять такое высокопарное слово. Сейчас принято говорить: секс-партнера или подружку, как тебе больше нравится. Во-первых, ты избавишь остывшую половинку от обременительных обязанностей. Во-вторых, обретешь спортивную форму и возможно, хотя в твоем случае маловероятно, блеск в глазах. Но учти: дабы не потерять окончательно первую и удерживать на коротком поводке вторую, придется раскошелиться. Признайся, ты ведь и сам об этом не раз думал?
Загнанная в угол маслина пискнула и сдалась.
Друг поперхнулся:
- Все-то мы знаем, везде-то мы плавали. Циник ты.
- Давай не будем навешивать ярлыки. Я не галстук и не носки мужские 43-45. По-твоему, романтичнее давиться слюной при виде чужих длинных ног и просить жену переставить на брюках пуговицу? Оставь. В тебе говорит элементарная скаредность и боязнь потерять весьма сомнительный социальный статус. Таких праведников легионы, и все они на склоне лет брюзжат о современной морали, не забывая смаковать втихаря, порнушку. Ты только представь…
- Довольно. Не напирай. Самому тошно. Поверишь, мне иногда кажется, я был бы рад, если б жена сама ушла. Ну, или рога наставила, что ли. Повод нужен. Причина веская.
- Робкий ты у меня. Не боец.
- Нет, - вытер салфеткой жирные губы, - Давай выпьем хоть за твою физкультуру. Менять не собираешься?
Петрович почувствовал себя на месте той маслины:
- Знаешь, случается, просыпаешься утром и начинаешь вдруг понимать, что вчерашний тренажер уже и не тренажер вовсе, а … Короче, универсальных рецептов не бывает. Даже для котлет по-киевски. Кстати, как они здесь, ничего?
«Утомленное солнце …»
В Вечный город не тянет, а Священный вспоминается все чаще и чаще. В названии первого скрыта некая уловка и золоченый пафос. Второй олицетворяет единственный и последний уголок чистоты – недаром смотрится белым. Видимо именно там, под крышкой гроба Господня, словно игла в яйце, прячется Надежда. И пока она прячется, она существует. Все, что попадает в руки, теряет магическую силу, а с ней - привлекательность.
И скачет рулеточный шарик, растаптывая, походя, то, что еще вчера казалось растоптать-то невозможно. И странно звучат в аккомпанемент его бегу хоральные прелюдии Баха. Хотя, отчего же странно? Азарт вечен, как и музыка.
Вот он в нерешительности замер и упал в нужную лунку. Такой выигрыш представлялся несбыточным. Но почему руки не тянуться к призовым фишкам? Гора! пластиковых кружочков. А за нею, что? Все те же атрибуты сладкой жизни. Но уже без Надежды. Надежды на Чудо.
Нее. Нам такого счастья не надо. Руки за спину и на выход. See you again.
- А кому такое счастье надо?
Какой урод придумал зеркала? Я бы на кол посадил, ей Богу. Что за нездоровый интерес к естественным наукам? Истина ему важнее иллюзий, мечтаний. Самообмана, наконец! Наверняка, какой-нибудь импотент начисто лишенный способности фантазировать. Либо мазохист. Либо пустоголовый нарцисс.
- Нам лучше расстаться.
- Бип, бип, бип…
- Спасибо за проделанную…
- Бип, бип, бип…
- Абонент не доступен…
- Аппарат выключен…
- …
- Такие брат, Тузик, дела. Come with me.
На часах без пяти девять.
The Moon is too young. Чего обо мне не скажешь: снаружи пионер, внутри – пенсионер.
Без трех.
Проверил краны, поправил скатерть.
Без одной.
Сел поудобней, взвел курок.
Ровно.
Бзз – телефон.
- Привет!
- Привет, королева. Ты молодец – пунктуальна.
- Как дела?
…
- Пошли, Тузик, погуляем. Знать, не сегодня…
«В бананово-лимонном Сингапуре…»