Умереть на ступенях трона

УМЕРЕТЬ НА СТУПЕНЯХ ТРОНА
или
ИСТОРИЯ ТЕРРОРИЗМА В РОССИИ
 

 
 
ВЕЩИЙ СОН
 
 
 
«Я УМИРАЮ С ПЛАМЕННОЙ ЛЮБОВЬЮ К НАШЕЙ СЛАВНОЙ РОССИИ, КОТОРОЙ СЛУЖИЛ ПО КРАЙНЕМУ МОЕМУ РАЗУМЕ¬НИЮ ВЕРОЙ И ПРАВДОЙ. ЖАЛЕЮ, ЧТО НЕ СМОГ ИСПОЛНИТЬ ВСЕГО, ЧЕГО ТАК ИСКРЕННЕ ЖЕЛАЛ. СЫН МОЙ МЕНЯ ЗАМЕНИТ. БУДУ МОЛИТЬ БОГА, ДА   БЛАГОСЛОВИТ ОН СЫНА НА ТЯЖКОЕ ПОПРИЩЕ, НА КОТОРОЕ ВСТУПАЕТ...»
Из духовного завещания Российского императора Николая Павловича своему сыну Александру-II.
 
 
Александр с утра чувствовал себя весьма неважно. То ли туманная погода подействовала, вторую неделю над Невой стоял густой финский туман, то ли навеял тоску странный сон, похожий на видение, случившийся под самое утро. Хотя и с вечера на душе государя было неспокойно, спал плохо, часто просыпался, открывал глаза и тотчас закрывал. А перед рассветом, когда появились первые смутные блики на тяжелых вишневых шторах, почувствовал резкий толчок в бок, разом проснулся и… совершенно отчетливо увидел покойного батюшку. Подумал, что померещилось, почудилось, заставил себя закрыть глаза, но нет, император Николай, суровый, озабоченный, при полном параде, в мундире, при всех орденах, по-прежнему стоял в простенке между полукруглым столом и книжной полкой. Александр приподнялся на постели. Вспомнил: батюшка умер, посему глухо спросил отца: «Прости, но что нужно мертвому среди живых? Зачем пугать домочадцев?» Но в действительности Александр даже рта не раскрыл, ибо отец предупреждающе поднял правую руку, на пальце тускло сверкнул хорошо знакомый Александру фамильный перстень с бирюзовым камнем. Да и ордена на парадном мундире, если присмотреться, были смутные, будто нарисованные.
Голос батюшки зазвучал непривычно глухо, но каждое слово было отчетливо слышно: «Александр, сын мой, помнишь мои предсмертные слова? Сдаю команду, к сожалению, не в том порядке, как желал бы, оставляю тебе множество хлопот и тяжких забот, о чем, поверь, очень сожалею, Однако... есть и над нами Высший суд...»
«Да, да. Я все понимаю, – испуганно заговорил Александр, чувствуя, как трудно дается каждое слово, – но, помилуй, Господь, что все сие означает? Как понимать твое ночное посещение? Наверное, я свершаю какие-то ошибки? Возможно, зазря выпустил из крепости анархиста Михаила Бакунина? Прости, батюшка, ты тоже немало занимался его покаянными посланиями?» Государю захотелось поподробнее объяснить отцу, как странно повел себя непримиримый прежде бунтарь, однако на сей раз покойный опередил его: «Саша, друг мой, будь мужественен, тебя ждут серьезные испытания. Они были у каждого русского монарха, но... – отец сделал долгую паузу, словно не решался закончить фразу, – но у тебя доля особая, мученическая".
– Объясни, отец, – едва сдерживая волнение спросил Александр, – что сие означает?
– Отсюда, из небытия, как с высочайшей вершины, все будущее видно, как на ладони. Я горю желанием облегчить твою жизнь, только, разлюбезный мой сын, здесь такие великие и страшные мытарства, бедной душе трудно пробиться к свету. Ее тянут демоны во тьму. О, если бы люди знали на земле, что их ждет, они бы молились день и ночь.
– Почему душе так трудно пробиться к свету? – Александр находился в полубессознательном состоянии, пересохло в горле, голова кружилась.
– Ангелы добра тянут изо всех сил душу к себе, а демоны зла никак не уступают… Ладно, хватит, я и так напугал тебя. Умолкаю навеки. Но ты запомни: даже умирая, высоко держи честь дома Романовых. Прощай!...
– Батюшка! – заволновался Александр, с трудом сдерживая слезы, он чувствовал, как липкий, холодный противный пот струйками скатывается по спине, а волосы на затылке словно ожили, зашевелились. – Скажи, наконец, что происходит? Где ты теперь? Как отыскать возможность поговорить с тобой? Объясни, ради всего святого, неужели и впрямь после смерти ты во плоти и при языке? Ты видишь, что делается на грешной земле. И что, наконец, означает странная фраза: «великие и страшные мытарства?». Я полагал, что ангелы и демоны – это образы, а ты, говоришь, их видишь воочию.
Государя словно кто-то подтолкнул в спину, не помнит, как соскользнул с постели, уронив на пол одеяло, шагнул к отцу, испытывая непреодолимое желание дотронуться рукой до его мундира, чтобы удостовериться, что видение – не кошмарный сон, а самая настоящая явь. И почему-то исчез страх, ведь перед ним был не вурдалак, не еретик, а отец, родная кровь, но
Крупная фигура отца, заполнявшая весь проем, вдруг стала быстро съеживаться, уменьшаться в размерах, расплываться и, когда Александр протянул дрожащую руку, изображение батюшки исчезло. Государю померещилось, будто у самого его лица что-то прошелестело, обдав щеки легким холодком. Сон как рукой сняло. Александр с трудом отыскал льняное полотенце, начал судорожными движениями вытирать шею, лицо, грудь. Потом, обессилив, сел на край постели, стал пристально всматриваться в то самое место в простенке, где пару минут назад стоял батюшка. Александру сделалось не по себе, звонко застучало в висках. Хотел было кликнуть царицу, позвать детей, охрану, но вовремя одернул себя: стоило ли будоражить домочадцев? Стоит ли делать достоянием всей страны то, что было твоим сугубо личным делом? Поймут ли его придворные, поверят ли? И потом батюшка ведь не просил трезвонить о своем посещении по всей столице.
Однако явление состоялось и покойный о чем-то очень тревожился. Он говорил о моей мученической доле. Нет, необходимо взять себя в руки, успокоиться, вспомнить буквально каждое произнесенное отцом слово, попытаться вникнуть в потаенный смысл сказанного. Александр самолично читал в религиозных книгах: после земной жизни буквально каждого человека ожидают великие мытарства, ангелы яростно спорят с демонами, доказывая, что покойный заслужил небесную благодать, демоны, наоборот, предъявляют свои свидетельства, считая, что покойному уготована прямая дорога в ад. Они рвут бедную душу на части. И страшнее этого якобы нет ничего на свете. Вот, оказывается, о чем предупреждал батюшка. Да, но ему, Александру, еще слишком рано думать о мытарствах.
Отец, великий император Николай Павлович, почти тридцать лет твердой дланью правил Россией, но впервые со дня своей кончины, явился к нему с запоздалыми наставлениями во сне, а, может и наяву. Как отделить ту тончайшую грань, которая порой отделяет сон от яви? В одном не приходилось сомневаться: видение было неспроста. О какой особой его доле говорил отец? И почему произнес фразу: «Даже умирая, высоко держи честь дома Романовых!»
В глубочайшей задумчивости просидел государь до рассвета, слушал, как прошагал по площади очередной развод караула, как тихо переговаривались
караульные офицеры у дверей его опочивальни. Прилег на диванчик, ног сна не было. Чтобы скоротать время, государь принялся рассматривать новую карту Российской империи, подаренную министром иностранных дел князем Александром Горчаковым. Хитроумнейший толмач изучил все лисьи ходы и своротки европейской дипломатии. И аккуратнейшим округлым почерком на белом фоне вывел фразу: «Императору Всероссийскому, царю Польскому, и великому князю Финляндскому и прочая и прочая Александру Николаевичу для умиротворенного созерцания своего царства».
И действительно, созерцание сие доставляло умиротворенную радость, он часто глядел на красочные значки – обозначения российских губерний, морей, омывающих великую страну, вокруг коей полукругом теснились чужие государства. В эти моменты хорошо думалось. А сегодня, глядя на карту, Александр тщательно пытался найти большую промашку в международной или внешней политики, осмысливал в который раз проводимые им реформы. Господи! Да россияне должны быть ему благодарны, крестьянам дал вольную, немало успел сделать и для переформирований армии, потрепанной в позорной Крымской войне, с блеском провел судебную реформу, но...
Наш народ любит поговорить о свободе слова и совести, о вольной воле, а втайне, государь это знал точно, мечтает о твердой руке в железной перчатке.
Александр закрыл глаза, положил обе руки на карту и сразу почувствовал, как пошло от карты тепло в его ладони, будто и впрямь русская земля благодарила за отеческую заботу, пыталась поддержать в минуты сомнений. О, как велика и своеобразна Россия, как могуча и как трудно управляема! От холодных морей до диких кавказских гор миллионы его верноподданных ждут помощи и послаблений, а о нем никто не думает. Странный, очень странный российский народ: чем больше для него делаешь, тем недовольнее оный становится…
Казалось бы, для особых волнений у него нет оснований, скорее, наоборот, медленно, но верно Россия возвращает утраченный на Крымской войне авторитет среди западных держав. Да и в личной жизни у него все в полном порядке – любящая жена, замечательные дети, душевная услада – княжна Долгорукова, которая тоже принесла ему ребенка. Чего еще желать? И все же, все же! Вряд ли кто-нибудь из западных королей и принцев может себе представить, как тяжела жизнь российского императора. Россия действительно, страна непредсказуемая. Вся наша история буквально пропитана кровью от бесконечных смут, воин, бунтов. И спокойно царствовать не пришлось ни Иоанну Грозному, ни Петру Великому, ни Екатерине, ни его дяде Александру Благословенному, покорителю Европы. И недаром он, нынешний властелин страны порой откровенно побаивается будущего. Все у нас идет вроде бы нормально, но до поры, до времени. Вот и это предупреждение отца. Разве только батюшка предупреждает его? Недавно вместе с царицей прогуливались они по набережной Невы, мило разговаривали, раздавали нищим милостыню и вдруг, откуда ни возьмись, появляется сгорбленный юродивый с вывернутой заячьей губой, нагло схватил его за рукав мундира, сплюнул пену с губ и закричал: «Ноги, ноги оторвут тебе, батюшка! Ты им хлебушка кус, а они, проклятущие, тебе взамен бомбу!»
Охранники выгнали юродивого взашей, а ему слова божьего человечка сильно запали в душу: «ноги оторвут. Экое предсказание!»
Государь взглянул на часы. Скоро пора было выходить к завтраку, но еще оставалось в запасе полчаса. Сегодня вроде бы к завтраку он никого не приглашал. Облачившись в даренный турецким пашей Османом теплый небесно-голубой халат, государь прошел к письменному столу, присел, стал перебирать нумера свежих газет, приготовленные с вечера флигель-адъютантом Семерницким. Глаза почему-то сразу наткнулись на заметку, обведенную красным карандашом. В ней говорилось о том, что в Лондоне бунтари Герцен и Огарев радостно приветствовали освобождение из крепости анархиста, нагло заявляли, что надеются скоро увидеть его воочию. И сразу у государя испортилось настроение. Нахлынули воспоминания о бомбистах, террористах, всякого рода динамитчиках. Совершенно некстати вспомнилась мученическая смерть императора Павла. Ничего не скажешь, крут был монарх, но убивать его табакеркой в висок, страшно и жестоко.
Неужто и его ожидает мученическая кончина? Какая ерунда! За что, скажите, его убивать? Разве это по-божески – убивать за добро? А его прошлое и настоящее заслуживают не осуждения, а одобрения – беззаветно любит Россию, себя не жалеет для ее блага, всегда свято блюдет наставления своего учителя поэта Жуковского – вникает в жизнь простых людей, себя не жалеет.
Государь, разволнованный воспоминаниями, прошел к раззолоченному секретеру, потайным ключиком отпер шкатулку, подаренную дядей – императором АлександромI, отыскал среди прочих наград серебряный
георгиевский крест –  солдатское отличие за отвагу, ему этот «Георгий» был вручен отцом за личную храбрость во время конной атаки в горах Кавказа... Английские часы, стоящие на камине, пробили восемь раз. Государь потянулся так, что хрустнули кости, истово помолился на образа, затем, не беспокоя ливрейных слуг, умылся, с удовольствием оглядел себя в зеркало: вид бравый, царский, следов утренней тревоги не заметно. Отворил дверь, поздоровался с офицером, стоящим на карауле, направился в столовую, по дороге заглянул в приемную комнату, где его уже ожидал двухметровый флигель-адъютант Семерницкий. Александр был, как все Романовы, высок ростом и невольно не жаловал придворных, которых Бог обидел росточком, почему-то им не было полного доверия.
– Hy-c, Петр Петрович, с чего начнем сегодня? – почти весело спросил Александр, чувствуя, как улучшается настроение, возвращается желание свернуть горы.
– Генерал-лейтенант Дубельт, ваше величество, ожидает аудиенции. Вы назначали на девять.
– Хорошо, после завтрака сразу приглашай генерала!
ххх
Чуть припадая на левую ногу, в «красный» кабинет вошел генерал-лейтенант внутренней стражи Леонтий Васильевич Дубельт – сухощавый старик, человек, чье имя с трепетом произносилось многие годы и не только в столице. Старая ищейка, как любовно называл его государь, был человеком противоречивым, дьявольски смелым, находчивым, долгое время занимал престижную и пугающую должность начальника штаба корпуса жандармов. Его многие вельможи не только не любили, но и втайне боялись, справедливо полагая, что изощренная память Дубельта хранит то, что многим хотелось бы похоронить.
Император встал навстречу жандарму, вскинул правую бровь. Очень удивило, что сегодня генерал-лейтенант был при шпаге, в парадном мундире «голубого ведомства». Лишь один Дубельт игнорировал правило: в покои императора не входить с оружием.
Густо тронутые сединой волосы, стриженные ежиком, сухое энергичное лицо бывалого вояки, пышные бакенбарды на европейский манер придавали генералу Дубельту вполне молодцеватый вид.
– Здравия желаю, Ваше императорское величество! – генерал лихо прищелкнул каблуками.
– Очень рад вас видеть, Леонтий Васильевич! Прошу садиться.
– Премного благодарен! – Дубельт осторожно присел на гнутый венский стул, вытянув вперед раненую ногу. Когда-то при задержании особо опасного преступника был ранен осколком бомбы. И сегодня пытался скрыть от взора императора, что рана вот уже третий лень ею сильно беспокоит. Однако Александр словно прочитал его мысль, спросил участливо:
– Как ваше здоровье? И, пожалуйста, не скрывайте от своего царя правду. – Чтобы не ставить заслуженного генерала в неловкое положение, добавил, – вчера вечером я беседовал с профессором Мясницким, случайная встреча. – Не стал уточнять, что главный врач отделения сам явился к нему и доложил, что генерал Дубельт нынче далек от своей лучшей формы.
– Кто нынче, при эдаких заботах здоров, Ваше величество? – ушел от прямого ответа Дубельт. – Бездельники да чернильные души – чиновники, пожалуй, еще и ломовые извозчики. И прошу простить старого сыщика, надеюсь, не ради сего вопроса вы пригласили меня на внеочередную аудиенцию? – дерзновенно отпарировал Дубельт. – Что-то серьезное случилось в империи?
– С чего это вы взяли? – не скрыл улыбки Александр. – Просто хотел осведомиться, как живет – может «государево око»? Целых пятнадцать дней вас не видел.
Александр не кривил душой, он уважал генерала за оригинальное мышление и верную службу, поэтому постарался сразу перейти на дружественный тон, расположить генерала к откровенному разговору.
– Чем сегодня порадуете своего царя?
– Ваше величество, – нахмурил седые брови Дубельт, – мои новости всегда худые, ибо состою при должности, которую никто не любит и не уважает – ничего не говоря, Дубельт словно фокусник, ловко извлек из бокового кармана мундира вдвое сложенный лист, протянул государю. – Прочтите рапорт!
– Нет, Леонтий Васильевич, прошу не нарушать порядок, докладывайте!
– Слушаюсь, Ваше величество! – Дубельт понял свою промашку, спокойно проглотил пилюлю, не меняя тона, стал докладывать. – Дело касается генерал-губернатора Москвы Арсения Андреевича Закревского. Дубельт заметил, как при упоминании этого имени лицо государя передернулось.
– Что еще натворил этот «чурбан-паша?» Так, кажется, зовут его в Московии?
– Больно крут сей генерал, допускает вседозволенность, плюет на законы империи. Порет не токмо чиновный люд, но и дворян.  И как мне докладывают, не против чтобы его дочь Лидия жила с молодым князем Дмитрием Друцким-Соколинским, хотя это противозаконно. Он позволяет дочери быть двоемужницей, ибо ее законный супруг – граф Дмитрий Нессельроде в разводе Лидии отказал.
– Да, не везет Москве на генерал-губернаторов! – изрек государь и надолго замолчал. Доклад Дубельта больно ударил по его самолюбию, ведь никто в империи пока еще не ведал, что и он сам, государь российский, влюбился в юную княжну Долгорукову, хорошо осознавая, что его нынешняя законная супруга и ему ни за что не даст развода. И еще он припомнил рассказ отца о том, что много веков назад один из первых московских правителей, когда его тащили на плаху, выкрикнул проклятие всем, кто будет назначен на сие место. Так оно и случилось. Даже самый умный генерал-губернатор Москвы граф Федор Васильевич Растопчин не избежал проклятий, хотя взлет его был великолепен. Это он подарил императору Павлу во время коронации коллекцию русских военных мундиров и две тысячи оловянных солдатиков. Графа позже обвинили в сдаче французам Москвы и поджоге Белокаменной, говоря, что он приказал приставам запалить при подходе французов бочки со смолой и паклю, заодно и испортить пожарные насосы. Также говорили, что генерал-губернатор оставил на погибель тысячи раненых воинов, вывозя в это время свое имущество. Поэтому его долгое время многие проклинали, хотя он сам категорически отрицал свою вину.
Не лучше был и генерал-губернатор Закревский – настоящий солдафон, жестокий и ненавистный москвичами…
Однако Александру было нынче наплевать на генерал-губернаторов, его не покидала тревога, навеянная докладом генерала Дубельта о двоемужнице.
– Говорят, Лидия Закревская – красивейшая особа и очень милый человек?
– Так точно, ваше величество! И к тому же весьма распутная.
– Как это понимать, Леонтий Васильевич? Мне об этом ничего неизвестно. Наверное, тоже слухи?
– Разрешите зачесть рапорт особо доверенного агента о Лидии Арсеньевне?
– Читайте!
– У графини Закревской без ведома супруга давались странные вечера: мать и дочь, сиречь графиня Нессельроде, приглашали к себе несколько дам высшего света и столько же кавалеров, запирали комнату, тушили свечи, и в потемках, которая из барышень выбирала кого-то, с тем и имела дело.
– Леонтий Васильевич! – неожиданно вскипел государь, его даже передернуло, – Зачем сие знать монарху? Это вообще неприлично полоскать чужое грязное белье, как вы находите?
– Совершенно с вами согласен, Ваше императорское величество, но... дела в империи...
– Давайте лучше поговорим о вашей дальнейшей судьбе! – Александру явно не хотелось продолжать разговор о двоемужнице. И на то были у него свои причины, о которых даже Дубельт не мог знать абсолютно ничего. Зато государь знал о том, что генерал-лейтенант Леонтий Дубельт подал наконец-то прошение об отставке. И причину указал вполне обстоятельную: плохое состояние здоровья. Сие известие было воспринято в министерстве внутренних дел и в корпусе жандармов с недоверием, никогда прежде Дубельт не жаловался на нездоровье, наоборот, любил к месту и порой не к месту вставлять фразы о том, что может дать фору некоторым молодым агентам. И еще министр выразил предположение весьма деликатного свойства, мол, старый сыщик посчитал себя обиженным, обойденным, ожидал, что после ухода прежнего шефа корпуса жандармов назначат на сию должность его.
Помнится, государь тогда еще усмехнулся: ничего не подозревающий министр попал точно в цель. У него, у царя, есть свои соображения на этот счет. Оказывается, Дубельт и на этот раз смекнул, что к чему и поспешил самолично написать рапорт. Государь, вспомнив об этом, скрыл усмешку, только подумал про себя: вот будет разговоров в столице, когда высший свет, как и охранители трона, узнают о том, что он решил назначить на высшую престижную охранную должность князя Василия Андреевича Долгорукова, освободив его от должности военного министра России. К фамилии Долгоруковых он с некоторых пор испытывал почтение, ибо его нынешняя фаворитка также носила эту звучную на Руси фамилию. В свете любят посудачить. Наверняка посчитают, что новый назначенец – давний друг царя, князь Долгоруков, давным-давно, в молодости, сопровождал тогда еще наследника в поездке по Европе. И государю лучше знать, кто чего достоин: армия армией, а корпус жандармов – это спокойствие России и его защита.
Государь встал, разминая чуточку затекшие ноги, прошел к секретеру, где лежала еще не просмотренная им свежая почта, бросил взгляд на красочную афишку «Господа заезжие артисты из Москвы с почтением приглашали членов императорской фамилии на новый балет, в котором имела честь выступать русская балерина Мария Суровщикова-Петипа». Взял в руки афишку, давая возможность генералу Дубельту окончательно успокоиться, придти в себя, ибо понимал, что тот хоть и не показывал виду, но сильно нервничал. Государь прочел список действующих лиц балета: Венера-Аксинья, Гимень – Мария, Грация – мадам Коломба. Поморщился: ишь ты, Коломба титулована мадамой, а знаменитая Мария Суровщикова-Петипа просто по имени названа. Совсем некстати вспомнился императору недавний доклад Директора российских театров Афиногенова, который сетовал, что та же Суровщикова-Петипа получает оклад всего в двести рублев, зато безвестные иноземные балерины - имеют по тысяче. Разве сие есть справедливо?
Государь не спеша возвратился к округлому столу, с правой стороны которого сидел, как на иголках генерал Дубельт. Царю вдруг стало жаль старого жандарма, оный сыщик много и чрезвычайно полезно прослужил трону, а теперь за свои старания уходит, как побитый пес. А если все вспомнить, то одно только разоблачение преступного Кирилло-Мефодиевского сообщества, в котором Дубельту принадлежала явно главенствующая, роль, чего стоило! А ликвидация тайных корреспондентов «Полярной звезды». Казалось, все это в прошлом, ан нет. Совсем недавно неугомонный Дубельт порадовал его новым проектом. Предложил ввести добавление в работу политического сыска. Новшества сии касались усиления репрессивных мер в землях Литовии и Польши.
– Что же, давайте продолжим! – государь глянул на порозовевшее лицо генерала и ему вдруг показалось, что старый сыщик давно разгадал его несложную задумку и с нетерпением ждал главного разговора, а вся эта приятная болтовня была лишь своеобразной разминкой.
– Выполняя ваше личное повеление, государь, я подготовил документацию на князя Василия Андреевича Долгорукова! – четко и деловито доложил Дубельт. Ни один мускул не дрогнул на его лице.
– Разрешите зачитать?
– Разрешаю, но прежде, Леонтий Васильевич, я хотел бы сообщить вам, думаю, весьма приятную новость, точней сказать, сразу две приятные новости, – милостиво улыбнулся государь. – Мы изволили за особые заслуги произвести вас в генерал от кавалерии.
– Сие есть великая честь! – вскочил на ноги Дубельт! Невольно поморщился, ушиб раненую ногу о край стола. Виновато глянул на государя. – Простите, ваше величество!
– Государь передал Дубельту текст указа. Старый вояка не выдержал, как корнет, хлюпнул носом, лицо его вспыхнуло.
– Польщен, весьма польщен! Ваше величество, право, я не заслужил эдакой чести, – изобразил смущение Дубельт и потупил седеющую голову. – Сделайте одолжение для старого солдата, разрешите продолжить доклад? – Ему захотелось побыстрей уйти из дворца, слишком очевидна была государева подачка, хотелось остаться одному, осмыслить происходящее. А тут внезапно обострилась боль в печени. Лицо невольно скривилось в болезненной гримасе. Явно, что боль усилилась на нервной почве. Как получить такой удар ниже пояса как назначение князя Долгорукова на пост явно им незаслуженный?
– Я целиком и полностью разделяю Ваше суждение, человек без недостатков – подозрителен.
– Даже Дубельт и Долгоруков? – подловил генерала император.
– И они не исключение, – не задумываясь, отпарировал генерал.
– Государь обязан знать о своих охранителях буквально все, говаривал мой батюшка, ведь им выпала высокая и трудная миссия стоять на страже трона и жизни государя, которая также принадлежит России. – Александр произнес фразу высокопарно, но очень естественно, в его устах любое слово как бы приобретало дополнительный потайной смысл.
– Не сочтите за бахвальство, Ваше императорское величество, но старая жандармская лиса Дубельт всюду имеет в империи зоркие глаза и длинные уши, а князь Долгоруков... он из иной среды, и поэтому... ему будет очень трудно на первых порах. – Дубельт замолчал, словно остановил бег перед самым обрывом.
– Продолжайте, Леонтий Васильевич! – поторопил император, лукаво поглядывая из-под кустистых бровей на генерала.
– Наш князь, конечно, кутила, гуляка, но… почувствовал, что вот-вот сорвется, выскажет все… задержал в груди воздух, затылок покрылся испариной – Василий Андреевич в доверительных разговорах с друзьями да и со мной также часто признавался, что с младых ногтей постоянно мечтал быть ближе к государю, к членам царствующей фамилии, чтобы оберегать их, не щадя живота своего. Это, Ваше величество, редкий дар! – Дубельту страстно захотелось вытереть шею, но делать это в присутствии императора было бы верхом безрассудства. Он вздохнул облегченно: кажется, пронесло! Как удалось сдержаться? Вполне мог подбросить в адрес нового шефа жандармов немало черных шаров. – Василий Андреевич – великосветский лев, отнюдь не был ангелом, скорее был демоном, любил всласть покутить в злачных местах, появляясь там инкогнито, не прочь был поволочиться за юными балеринками и фрейлинами императрицы, да и умом не больно-то блистал.
Государь, конечно, все понял. Наверное, ему и без Дубельта успели понавесить на князя столько сплетен, столько небылиц. Он выпрямился в тронном кресле, посидел некоторое время неподвижно, о чем-то сосредоточенно думая. Дубельт также почтительно молчал, пытаясь разгадать ход мыслей царя. Бояться генералу было нечего, получил награду за долгий труд, удостоился важной аудиенции, можно было возрадоваться, уйти в почетную отставку, махнув на все рукой. Хотя, генерал понимал, что его личный ресурс далеко не исчерпан, да и с таким государем, как Александр, приятно было иметь дело, хотелось и впредь служить ему верой и правдой. Государь был человеком незлобивым, насколько это мог позволить царев титул, ко всему Александр был довольно умен, образован, понимал людей и ситуацию, с цепи, как говорят в народе, не срывался, личные счеты с генералами и офицерами не сводил, как это делал его дед император Павел, И ко всему очень побаивался террористов, что было ему, Дубельту, на руку.
Государь, конечно, был прав, полагая, что главный сыщик империи загодя знал о предстоящем назначении, как и знал об уходе в отставку прежнего начальника тайной политической полиции графа Орлова, однако в душе Дубельт все еще надеялся, что государь одумается, откажется от назначения князя Долгорукова. Надеялся, что приближенные государя также скажут веское слово, не позволят допустить оплошку, да и сам государь не дурак, вряд ли решится поставить личные дружеские отношения выше государственных интересов. Но... государь словно в насмешку поручил именно ему подготовить представление на князя Долгорукова.
Дубельт никогда не скрывал, что недолюбливает князя за нечистоплотность, особливо за привычку постоянно лгать государю. Как-то в приватной беседе Дубельт прямо в глаза сказал Долгорукову об этом. Князь даже не поморщился: «Послушайте, любезный сыщик, – ответил он, – не могу же я по всякой мелочи раздражать государя. Покой царственной особы мне дороже всякой правды и кривды»
Готовя представление, его так и подмывало написать все, что он думает о князе, одним рывком сорвать кисейное покрывало с «друга» императорской семьи, но решил не делать этого, плетью, известно, обуха не перешибешь. Вспомнил совет жены: «Князя, мой друг, все равно не исправишь, а себе повредишь на старости лет».
Да, повредить себе легко, исправить ошибку трудно. А тут еще доктора советовали подлечиться на курорте «Липецкие воды», чтобы не загонять болезни внутрь. Поразмыслив, Дубельт пришел к выводу: «Князь сам скоро слетит с коня. Сама должность, а не враги трона свалят князя».
– Честно сказать, – голос императора спугнул тяжкие думы генерала, – я и без официального представления хорошо знаю князя, но порядок есть порядок. Зачитывайте представление без утайки и колебаний, речь идет об охране царствующей фамилии, секретной службе.
– Абсолютно верно, Ваше величество, – оживился генерал, осторожно переместив под столом раненую ногу. – Нынче динамитчики не спят.
– Хуже, когда злодеи не спят, а охранители дремлют! – Государь произнес фразу скорей всего по инерции, но она словно удар хлыстом полоснула по генералу. – Зачитывайте представление, граф Дубельт!
– Слушаюсь, – генерал даже слегка обрадовался, что, наконец-то заканчивается весь этот кисло-сладкий балаган, в котором обе стороны откровенно лукавят. За любезными фразами, как за тихой волной скрываются множество острых рифов. Он торопливо раскрыл папку, начал читать сухим, не окрашенным интонациями голосом: «Князь Долгоруков Василий Андреевич родился в I804 году. Получил отличное домашнее образование. I7-ти летним юношей поступил юнкером в армию. Служил отменно и прилежно, нарушений и замечаний от командиров не имел. I4 декабря I825 года, накануне памятных событий, находясь во внутреннем карауле Зимнего дворца, первым заметил опасность для членов императорской фамилии, проявил завидное хладнокровие и личное мужество, вступил в схватку с заговорщиками, рискуя собственной жизнью. Генерал отодвинул кожаную папку, добавил от себя: «Именно с той поры князь и стал пользоваться неизменным благорасположением вашего батюшки». – Дубельт из-под густых седеющих бровей кинул взгляд на императора: уловил ли Александр едва скрытую иронию?
– Чувствую, вас что-то смущает, Леонтий Васильевич? – прозорливо проговорил император, чем сразу озадачил Дубельта. Генерал вспыхнул, так захотелось выпалить, мол, не по государственной мудрости и зоркости взлетает сия птичка, взлетает, подброшенная легкой рукой российского императора. Но промолчал и на сей раз, уразумев, что Александр все понял и без пояснении. Старому сыщику ничего не оставалось делать, как хладнокровно дочитывать представление. – В I831 годе князь Долгоруков принимал активное участие в подавлении злодейского польского восстания. В I838 годе имел честь сопровождать Ваше величество в поездке по Европе, чем заслужил уважение всей императорской фамилии»
– А вот сего факта, считаю, упоминать в документе не следует, – вновь не сдержал досады государь, – у меня пока еще хорошая память, а у Василия Андреевича есть немало более весомых заслуг перед троном, о коих, к сожалению, в документе не сказано. Разве реформа русской армии, поддержание высокой выучки не его заслуга? И потом, коль речь зашла о моем незабвенном батюшке, спустя годы, я имею удовольствие убедиться, сколь большой талант и знание людской психологии имел он, подбирая кадры умных и верных приближенных. Или вы, Леонтий Васильевич, иного мнения?               
– Как можно сомневаться, ваше величество! – Дубельту стало не по себе. Разговор походил на раскачивание на качелях, то резко вверх, то камнем вниз. Ведь загодя дал себе зарок: не дергаться, не соваться к императору с советами и предложениями, только слушать да поддакивать, – и вновь Дубельт вернулся к представлению. – Итак. Князь Долгоруков в I845 годе получает высокое звание генерал-адъютанта, а через три года назначается товарищем военного министра. Однако не чурается и иных государственных дел. Особо считаю нужным отметить его самое активное участие в деле петрашевцев. Как член следственной комиссии Василий Андреевич готовил лично обвинение против государственных преступников и преуспел в этом.
– Так-то лучше, генерал. Благодарю! – император поднялся, взял из рук Дубельта палку с документами, Александр был высок и строен. Красивое, но не слащавое лицо, пышные бакенбарды на европейский манер придавали Александру поистине царский вид. Явно с молоком матери и с генами отца впитал он величественность и сознание высокой миссии, словно хотел и впрямь соответствовать званию наместника Бога на русской земле. – Пусть сии документы останутся пока у меня. – Щелкнул застежками, придвинулся вплотную к Дубельту и доверительно произнес то, чего так желал и так боялся старый сыщик. – Догадываюсь, Леонтий Васильевич, как много вы на сей раз недосказали, но… Сделал долгую изматывающую паузу.       
– Хотел бы все же услышать неофициальное мнение о князе. Иной раз из-за густого леса не удается разглядеть и порченное дерево.               
– Вы это очень верно подметили.
– Возможно, я что-то и не знаю, посему прошу, не для протокола, по-человечески высказать о князе нечто, в чем его суть? Разве у князя нет недостатков? Один Господь безгрешен.
Дубельт почувствовал, что краснеет. Такого с ним давно не бывало. Опять взыграла душа, но... спокойно, спокойно, – утишил сам себя, Зачем плыть против течения! Само III отделение князя быстро съест его с потрохами. Он – Дубельт, профессор русского сыска, как называют его газеты, профессионал, знаток всех крупных воровских и бандитских «малин», знаток тайных уголовных сборищ. И другое дело князь Долгоруков – любимчик императора, приятный знакомец, галантный кавалер с внушительной внешностью. При всем желании Долгорукову никак не удастся остановить лавину, которая готова стронуться с места, все эти «апостолы мести», динамитчики, бомбисты, террористы-самоубийцы, русские и поляки, литвины и финны, мечтающие о том, как бы отделиться от России, вся эта лавина преступников скоро, очень скоро покатится вниз, сметая все на своем пути, и тогда...
Эх, знал бы государь, что его, Дубельта, голова, чуть ли не лопается от сведений конфиденциального характера. Сведения сии получены от тайных агентов, филеров, от профессионалов и любителей, от платных сексотов. И он не дурак, чтобы держать все тайны в сейфе. Лучший сейф – его голова. А вот шифра от этого «сейфа» ни у кого нет. Конечно, жаль Александра, этого мечтателя, либерала и добряка, да и империю жаль. Словно слепая баба без поводыря, бредет наша страна, не подозревая об истинной опасности, грозящей ей...
Передайте, пожалуйста, свои навыки сыска, богатейший опыт, все свойства и секреты "хитрющей русской ищейки", как, помнится, писала о вас французская "Фигаро". – Государь говорил искренне, обволакивая старого сыщика обожающим взглядом. – Сыскному делу в княжеских семействах не учат, а зря, в жизни все может пригодиться.
– Я понимаю, Ваше императорское величество! – Голос у Дубельта дрогнул, столь доверительный тон царя смутил его и трудно было сразу понять, то ли и впрямь государь сильно жалеет его, старого сыщика, то ли просто притворяется. – Очень прошу вас, Леонтий Васильевич, не отказывайте моей просьбе. Помню ваши слова, сказанные однажды: «Доверяй, но проверяй». А лучшего проверщика, негласного моего инспектора, сыскать невозможно.
– Для меня сие предложение большая честь, ибо, признаюсь, столь резко и навсегда порывать с родным ведомством мне не хочется.
– Благодарю, Леонтий Васильевич, – заулыбался государь, – возможно, есть еще какие-то просьбы, предложения? Знаю, все, что вы попросите или предложите, пойдет на пользу родному Отечеству. Рад буду исполнить.
– Рад слышать это. Государь, для столь глубокой инспекционной деятельности мне необходимы умные, толковые и, самое главное, глубоко законспирированные лица, коим я лично мог бы вполне довериться. Из Охранного отделения брать оных излишне. Но в моих архивах значатся люди, могущие принести неоценимую пользу охране трона.
– Любопытно, весьма любопытно! – оживился государь, провел ладонью по правой стороне щеки, чтобы остудить ее – непонятный жар почему-то чувствовался только на этой стороне лица. Давно придерживался своеобразной теории: если горела правая сторона лица, можно было не сомневаться в успехе. А левая, всегда вызывала смутную тревогу. – Назовите мне хотя бы одну фамилию ваших будущих помощников. Надеюсь, мне-то вы можете сие доверить.
– Слушаюсь, мой государь! – Дубельт даже забыл про боль в ноге. Давняя его задумка начинала обретать реальные формы. – В крепости отбывает страшное наказание некий Александр Верич, человек удивительных способностей, знаток иноземных языков, историк и математик, создатель селитровой взрывчатки, но главное, он доверенный человек заграничного бунтовщицкого подполья, бывший советник анархиста Бакунина.
– Анархист? – Александр нахмурил свои и без того густые брови. – Нам только бакунинцев и не хватало! Поди, отставной прапорщик или из семьи извозчиков?
– Никак нет, Верич из старинного рода графа Чернышева. Сбился с пути, увлекся и… поплатился за сие увлечение. Я бы нижайше попросил Ваше величество амнистировать этого узника, тем более, что здоровье его на пределе. А толку от его смерти в застенках будет мало, зато вреда много.
– В чем сей Верич обвинялся? – насторожился император. – И, честно скажите, зачем он лично вам нужен?
– Коль вы назначаете меня негласным корпуса жандармов, я хотел бы иметь особо доверенного агента, от которого смог бы получать самые точные сведения о готовящихся заговорах и принимать особые предупредительные меры. Не скрою, ошибок у князя Долгорукова на первых порах будет предостаточно и я смогу...
– Погодите, погодите, – слегка занервничал государь, – вы меня совсем запутали: анархист из крепости, бунтарь и…тут же князь Долгоруков. Не вижу связи?
– Верича мы смогли бы использовать как яркую приманку для заграничных и отечественных террористов. Почему? Да потому, что его знают бунтари в России и за границей, ему верят безгранично.
– Ага, понимаю, а какой срок у этого анархиста?
– Он – «вечник».
– Ну, не знаю, не знаю, – заколебался император, – экий вы прыткий, Дубельт. Надобно все взвесить, посоветоваться с князем.
– О, нет, нет! – запротестовал генерал Дубельт. – В таком случае, государь, будем считать, что я не выказывал никакой просьбы.
– Чем вас так раздражает князь Долгоруков?
– Ни одна живая душа, исключая вас и меня, не должна знать об истинной цели Верича в моем плане. Позже, намного позже, я передам этого агента князю, когда он встанет на крепкие ноги, а пока... Дубельт замолчал, не окончив фразы.
– Ну, вы и шантажист, генерал, – помягчел император, – выходит, если я не соглашусь на ваше предложение, вы откажетесь опекать политическую полицию?
– Совершенно верно, – без колебаний, твердо, по-солдатски ответил Дубельт, преданно глядя прямо в глаза царю, – с помощью таких перебежчиков, как Верич, я надеялся принести немалую пользу трону и всей императорской фамилии.
– Ладно, уговорили, можно сказать, хитроумно прижали к стене. Так не хочется отпускать вас, Леонтий Васильевич, но... вы еще ни разу не разочаровывали меня, поверю еще. Да, пользуюсь случаем, хочу посоветоваться.
– Я весь внимание, Ваше императорское величество!
– Слышал о тайной коллекции карт, на которых вручную изображены наши министры,– государь легко поднялся на ноги, прошел по мягкому ковру, остановился прямо перед Дубельтом, генерал тоже попытался встать, но царь мягко тронул его за плечо, удержал на месте, – это правда?
– Чистая правда, – ни один мускул на мужественном лице Дубельта не дрогнул, надеюсь, вам доложили истину, а не домысел? Да, я по долгу службы таким необычным способом веду собственную тайную картотеку власти, естественно, не затрагивая лиц императорской фамилии.
– Весьма, весьма прелюбопытно было бы взглянуть.
– Государь, карты как карты, но тузов у меня нет, зато есть короли, валеты и козыри, их довольно много. Каждое лицо имеет свою картотеку, на которой средствами тайнописи отображены главные достоинства и недостатки. Они обозначены буквами, знаками и цифрами, понять их в состоянии только я сам.
– Что ж, раскройте для меня одну из козырных карт.
– Какую же?
– Что вы думаете о министре Петре Валуеве? Любопытная личность, не правда ли? – Государь как-то очень заинтересованно посмотрел прямо в лицо генерала Дубельта. – Говорите все напрямую, не стесняясь. Это очень важно для спокойствия государства.
– Даже так? – Дубельт ответил не сразу, прикрыл глаза, словно забыв, кто стоит перед ним. Потом поднял голову, не показывая вида, что удивлен сим вопросом. – Валуев- человек многогранный, достоинств и недостатков у него поровну. Он вполне может далеко пойти, но...
– Что скрывается за этим «но?»
– Как вы знаете, будучи курляндским генерал-губернатором, Петр Алексеевич показал себя оригинально мыслящим чиновником, прямо скажем, сумел поднять российскую власть в Латгалии. Хотя…есть у Валуева и серьезные промахи, порой меня сильно коробившие.
– Какие же именно? – государь наконец-то опустился в кресло, опустив руки на кожаные подлокотники.
– Иногда Петр Алексеевич словно впадает в некую прострацию, теряет чувство реальности, возвышая себя до небес, выдает странные идеи и, представляете, делает их достоянием не только своих помощников, но и домашних. Мне удалось с помощью ловкого агента снять копию с рукописной книги «Думы русского». Там экие выпады в адрес власть предержащих, что голова идет кругом. Что стоит этот пассаж: "Озлобление против порядков беспредельное и всеобщее. Официальная ложь как основной порок государственного правления, приведший Россию к кризису, к поражению в крымской войне... Думаю, достаточно этого тезиса.
– Продолжайте, Леонтий Васильевич, прошу вас! – государь произнес просьбу ледяным тоном, от которого Дубельту стало не по себе, но…дергать себя за язык уже было поздно.
– Далее Валуев писал: «Взгляните на годовые отчеты, везде все «делано, везде приобретены успехи, искоренены недостатки, везде внедряется должный образцовый порядок, а взгляните на действительные дела, отделите сущность от бумажной оболочки, правду от полуправды или вовсе неправды, и редко где окажется прочное и правдивое, сверху – блеск, внизу – гниль». – Дубельт замолк, вытер лоб ладонью, как простолюдин. Тяжко досталась ему эта расшифровка, ибо понимал, сам-то он – уходящая в тень фигура, а Валуев – министр,
– Ну и память у Вас, Леонтий Васильевич! - поразился император. Он, кажется, не был даже удивлен жесткой критикой своего министра. Не стал признаваться Дубельту, что уже слышал о похожем высказывании. По младости лет принял тогда критику за правду.
– Могу ли я, Ваше императорское Величество, поинтересоваться, чем вызван столь глубокий интерес к Валуеву? Прошу прощения за наглость, но... привычка: не могу оставлять и делали мысли незавершенными.
– Помилуйте, я сам хотел вас просветить, – мягко ответил Александров моих ближайших планах – реорганизация карательных и силовых органов. А Валуева я думаю выдвинуть на должность министра внутренних дел, – государь с откровенным любопытством глянул в непроницаемое лицо Дубельта, ожидая бурной реакции, но генерал просто отвел глаза, предпочитая услышать обоснование такого назначения от самого государя. – Каково ваше мнение на сей счет?
– Откровенно?
– Царю не принято лукавить!
– Думал, геройствует Валуев no-молодости, порой перехлестывая через край, Ан, нетушки! Совсем недавно в мои руки попала записка Валуева, в коей прямо говорится, что и Ваше величество також виноват во многом.
– Прошу вас, говорите далее. В чем это я виноват?
Генерал Дубельт словно заправский фокусник выхватил из внутреннего кармана свой «крокодильчик» – широкий кожаный портмоне, о котором среди агентов ходили легенды, мол, там хранятся самые страшные тайны сыска, вытащил узкую полоску твердой аглицкой бумаги, глянул на государя, прочел с выражением: «Наш горячо любимый государь и поныне придерживается политики немыслимых диагоналей, а это крайне опасно для России». Не получится ли, Ваше императорское величество, что назначение Валуева на главный охранительный пост – также немыслимая диагональ?
– Не получится, не получится, – уверенно проговорил император, – вы тоже, милейший Леонтий Васильевич, в молодости были крайне опасны, примыкали к бунтарям, однако с возрастом поняли смысл и путь истинного служения Отечеству.
– Мне абсолютно нечего ответить вам, государь! – Дубельт заулыбался, картинно поднял вверх обе руки.
– Сдаюсь! Но, простите, как Валуев уживется с князем Долгоруковым? Люди они различны, огонь и вода. – Больше всего на свете я боюсь заразы терроризма и соглашательства, пусть охранители будут различны по взглядам, но едины в целях. Знаю, они – антиподы, но и пусть себе соревнуются в деле охраны спокойствия в империи. – Государь встал. – Ну-с, благодарю за полезную беседу, вы свободны, генерал!
Дубельт откланялся, лихо прищелкнул каблуками, вышел в просторный вестибюль, недавно покрашенный нежно-голубой краской, перевел дух. Затем повернулся на одной ноге, улыбнулся флигель-адъютанту и направился к мраморной лестнице, устланной коврами…

И РОДИЛСЯ АГЕНТ «КОПЧЕНЫЙ»

«Сбейте оковы, дайте мне волю, я научу вас свободу любить»
(Из каторжанской песни)

Хмурый вечер быстро спустился на серые громады Шлиссельбургской крепости. Сначала скрылся во тьме шпиль, затем растаяли два серых корпуса, шлагбаумы, пестрые будки конвойных. Вся жизнь переместилась внутрь крепости, где замурованные в камне полуживые узники после вечерней похлебки и поверки забылись в своих промерзших одиночках в тревожно-трепетных снах. Минул еще один день заточения, удивительно похожий своим однообразием на сотни, тысячи предыдущих дней. В левом крыле крепости, в так называемых камерах «вечников» еще долго не спали, узники четко отбивая глиняными мисками определенное количество ударов, составляя таким образом слова и фразы, «переговаривались» друг с другом… «Разговор» был унылым, повторяющимся, ибо давно уже за стены крепости не проникали новости с воли.
Александр Казимирович Верич – человек без возраста, «вечник», приговоренный к пожизненному заключению в крепости за то, что проходил по делу анархиста Михаила Бакунина, сегодня чувствовал себя совсем скверно – кружилась голова, поташнивало, а запах жженных сырых поленьев сводил с ума. Он лег на топчан с протертым матрацем, похожим на гнилой соломенный блин, подложив под голову тонкие иссохшие руки, испещренные тоненькими фиолетовыми струйками вен. Попытался уснуть, повернувшись лицом к стене, но сон почему-то никак не приходил. Сегодня Верич не узнавал сам себя: впервые за долгие годы заключения хандра овладела всем его существом. Даже самому не верилось, что будучи вольным человеком, удивлял окружающих неиссякаемой энергией, бодростью духа, оптимизмом. Даже в Пруссии, выслушав смертный приговор, он не впал в транс, не обмяк, теряя сознание от животного страха в предвкушении смерти.
Несколько лет назад царь помиловал его кумира. А про него забыли все, даже удравший в Англию Бакунин. Поневоле Верич стал вспоминать былое, когда не покидал Бакунина ни на шаг. На намять пришли строки парижской газеты «Фигаро»: «Все в этом русском великане очаровывает, влечет к себе людей: широкий лоб мыслителя, львиная грива волос, белозубая улыбка». А он – Александр Верич – тень великого анархиста, оказался великим узником, отбывающим заключение за чужие грехи.
Верич встал, зацепившись головой об округлую притолку, зажег керосиновую лампу, прикрыл свет книгой. Присел на стул, ножки которого были ввинчены в пол, взглянул на книгу, вновь закрыл ее. Заныли зубы. Неприятная болезнь скорбут. Она раскачивает человека, как мертвая зыбь пароход, качает до тех пор, пока обессиленный человек не падает оземь.
Чуткий, как у зверя, изреженный тишиной слух заключенного уловил далекие шаги в каменном коридоре, словно ветер гнал по аллее парка жесткие осенние листья. Шаги приближались. Надзиратели ступали неслышно: были обуты в мягкие туфли. В казематах крепости, печально известной на весь мир, круглые сутки царила тишина. Это была продуманная издавна мера психического воздействия на государственных преступников.
Арестанты, впервые попавшие в крепость, с удивлением и леденящим душу страхом познавали на себе истинный смысл расхожей фразы «мертвая тишина». На воле это была просто фраза, не вызывающая эмоций, а здесь, за каменными сводами, специально обученные надзиратели в совершенстве владели механикой доведения заключенного до крайней черты, особенно рьяно воздействовали на тех, кто не поддавался угрозам и шантажу, не сломался под пыткой, выдержал надругательства над телом и духом... Что не сумели сделать пытки, плети, крючья, голодовки, суды, завершала мертвая тишина.
В коридорах и камерах строго-настрого запрещалось разговаривать под страхом карцера, нельзя было смеяться, петь, даже плакать. Пол в камерах-одиночках был покрыт толстым слоем закрашенного войлока. Двери камер под стать стенам: толстые, оббиты железными полосами. Железные койки намертво ввинчены ножками в пол. Сами надзиратели, согласно правилам внутреннего распорядка, на службе носили только мягкую обувь. И от этой “мертвой тишины” у заключенных постоянно болели уши, случались нервные припадки, расстройства памяти, цепенел мозг, даже по ночам молоточками стучала кровь в висках.
Наиболее ревностным блюстителем крепостного режима здесь считался помощник коменданта крепости майор Слепканов, проживающий в одном из боковых флигелей рядом с главным корпусом крепости. Этот изверг “выбившийся в людей” из малограмотных унтеров, за счет неистощимых выдумок, доводящих узников до сумасшествия, «Ирод», как прозвали арестанты Слепканова, ловко выуживал из среды арестантов политических, болезненнее других реагирующих на внезапно возникающие шумы. Этих-то бедолаг он и добивал с помощью собственно системы, хвастливо названной им «тихой, ангельской смертью». «Ироду» доставляло великое наслаждение видеть, как мучаются те, кто прежде, на воле, был значительно выше его по социальному положению – дворяне, интеллигенты, офицеры, священнослужители.
Все узники знали печальную историю, передаваемую из камеры в камеру, из года в год. В ней рассказывалось о том, что, присмотревшись к одному из стойких бунтарей, прозванному «Феофаном-святым», «Ирод» распорядился перевести узника в камеру, под которой размещался дровяной склад. Мужики из крепостной обслуги каждый день, но в разное время, появлялись на складе, громко разговаривали, ругались площадным матом, перебрасывали с места на место дрота. Этот шум доставлял «Феофану-святому» тяжкие страдания.
Окончилось все весьма печально. Узник не выдержал издевательств. Однажды ночью вылил на себя керосин из лампы, чиркнул спичкой.
Верич часто вспоминал, как прежде, на воле, он страстно мечтал остаться один, искал уединения, устав от бесконечных странствий по Европе, от революционных споров о переделе мира. Помнится, отдыхая однажды в Сорренто, уходил в горы, оглядывался по сторонам: если никого не было поблизости, ложился на траву, запрокинув голову, наслаждался небом и тишиной, И не мог даже предположить, что тишина способна убивать. Здесь, в крепости, когда нервы напряжены до предела, человек словно погружен в тишину, которая, кажется, готова поглотить тебя в свою пучину. И вдруг слышишь писк мыши, который словно вскрик, бьет по истонченным нервам.
Невидимый надзиратель, не обнаружив нарушений, проплыл мимо его камеры, лишь один раз неосторожно звякнул ключами. На пол, прямо перед лампой, упала тяжелая капля, Верич невольно вздрогнул, вскинул глаза к потолку. То ли за стенами крепости вступила в свои права весна, подтаивал снег, то ли вверху, на чердаке, служки пролили воду. Шведские мастеровые, как он слышал, построив сию крепость, указали в строжайшей инструкции: "Камеры должны отапливаться не менее двух раз в сутки", но...нынче в крепости перестали придерживаться сего правила, мол, мерзнете, ребята, это к лучшему, быстрей помрете. За годы сидения в крепости Верич, как и остальные узники, давно превратились в подобие негров, сажа от плохих печей пропитала их тела и лица копотью, теперь даже на свободе любой бывший узник будет узнаваем любым полицейским.
"Даже на свободе! Господи! Он же "вечник". Обреченный узник. О какой свободе может идти речь?"
Верич закрыл глаза, Душа будто раздвоилась, всем существом овладела мучительная неловкость. С одной стороны он все еще ненавидел тиранов, с другой - вконец истомившийся в неволе, готов был на все, лишь бы увидеть волю, вдохнуть полной грудью воздух свободы. Да, правы были мудрецы: "Не изведав неволи, не оценишь воли". Заснул, когда за узким оконцем, забранным железным "козырьком", оплетенным стальными прутьями, чуть-чуть забрезжил рассвет...
Однако уснуть в эту ночь Веричу так и не пришлось. Совсем неожиданно заскрипел ключ в замке, с тяжелым скрипом отворилась дверь камеры... На пороге стоял "Ирод", лицо его было непривычно приветливым.
- Вставай, узник! - глухо сказал он, и впервые голос его не показался Веричу противным. - К тебе пришли! Я оставляю вас, господа!
- "Ирод" ушел, пропустив в камеру невысокого человека в темном плаще, воротник плаща был поднят и на глазах незнакомца темнели очки. Когда за "Иродом" закрылась дверь, изумленный Верич отступил к стене, ожидая от сего посещения чего угодно, но только не благодати.
- Здравствуйте, Александр! - дружелюбно проговорил незнакомец. - Вам привет из Лондона!
- Извините, но в Лондоне у меня нет родственников и знакомых. - Собственный голос испугал его, был хрипл и скрипуч.
- Михаил Бакунин! - незнакомец оборвал фразу, наблюдая, какова будет реакция узника.
- Ну и что из того? Ни Бакунину, никому иному я более не нужен! -спазмы подступили к горлу узника. – Я, давным-давно отыгранная карта, шестерка. Был некогда козырем, а теперь… Шестерки отброшены, а короли всегда процветают и продолжают дурить легковерных идиотов.
- Очень верно и точно сказано! - Дубельт словно ждал именно таких признаний.
- Мы все покуда являемся бойцами, а потом... Дубельт помолчал и неожиданно признался: - Я, представьте себе, тоже отработанный материал, битая карта! - почему-то с чувством облегчения проговорил таинственный незнакомец. Присел на черный табурет.
Веричу стало страшно. Он заподозрил нечистое. Средь глухой ночи является к нему в одиночку незнакомец да еще в сопровождении Ирода, заводит разговор, за который можно свободно получить довесок к приговору.
- Простите великодушно, с кем имею честь говорить? Все так неожиданно и таинственно. - Верич на всякий случай отодвинулся от незнакомца.
- Генерал-лейтенант Дубельт, главный сыщик империи! - Отрекомендовался ночной гость.
- Генерал Дубельт? - голос Верича дрогнул. Вы, бывший ярый приверженец свободы и братства, ставший гонителем свобод. Невероятно!
- У меня был хороший пример из Библии. Савл тоже был гонителем христиан, а потом стал святым Петром. Увы, мой друг, увы! И пришел я сюда, в крепость, не для исповеди. Хотел бы свершить для вас доброе дело, освободить от кары невинного мученика.
- Прошу вас, генерал, продолжайте! - Веричу захотелось упасть на колени, целовать руки генералу за одно только участие.
- Прежде чем говорить по существу, хотел бы услышать ваше искреннее суждение о том, чему вас научила так называемая революционная борьба, как бы вы строили дальнейшую жизнь, оказавшись на свободе?
- Это невозможно, я - «вечник»!
- Давайте пооткровенничаем. Михаил Бакунин - ваш кумир, обманул самым наглым образом двух царей, пренебрег доверием и честью родных и близких, предал товарищей по борьбе, а вы… Он хотя бы раз попытался связаться с вами, передать привет, поддержать? Черта с два! Обиднее всего, когда предают люди, которым верил. Это и я испытал на своей шкуре. Ну, желаете исповедоваться? Или мне уйти? - для убедительности Дубельт отступил к двери.
- Не уходите, Бога ради! - вскричал узник. И было в его голосе столько тоски и отчаяния, что Дубельт, повидавший на своем веку немало узников, вздрогнул. - Желаю облегчить душу, хотя вы и не священник. Я так соскучился по человеческому голосу! - Верич и впрямь испугался, что генерал Дубельт сейчас встанет и уйдет туда, где ярко светит солнце, где люди вольны идти, куда им вздумается. А он останется догнивать в этой камере. И уже голос разума не внимал опасениям, что этот таинственный генерал может просто расхохотаться прямо ему в лицо. - Я чувствую, ваше высокопревосходительство, мои силы и терпение на исходе, - горячо продолжал исповедь узник, -плоть моя и дух мой тают, вынужденная неподвижность и полное бездействие, отсутствие воздуха и особливо жестокая внутренняя мука, которую только заключенный в одиночке может понять и почувствовать, развили в организме тяжкие хронические болезни.
- Ну, ну, не все так мрачно! - попытался успокоить узника Дубельт, - некие гордецы и по тридцать лет томились в неволе.
- Простите, генерал, но вы никогда не поймете, что значит быть погребенным заживо, когда каждую минуту, каждый час внушаешь себе: я - раб, я - мертвец. Хотя тюрьма дала и время для размышлений о смысле жизни.
- И каков же смысл борьбы?
- Полная дурь! Теперь я осознал, что террор - бессмыслица. На смену убиенному придет иной властитель, возможно, более жестокий и несправедливый.
- Я вас понимаю, - искренним тоном произнес Дубельт, радуясь в душе, что не ошибся в своих предположениях. - Поэтому и решил я сделать вам предложение.
- Готов на все кроме предательства! - Верич почувствовал, как липкий пот стал заливать лицо. - Ради всего святого, не уходите!
- Хорошо, не уйду. Завтра новый шеф жандармов князь Долгоруков будет на приеме у императора, а перед этим я уже говорил с его величеством, просил о вашем освобождении. Взамен хочу получить уверение, что на свободе лично я приобрету в вашем лице товарища и доверенного человека.
- Сколько времени вы даете мне на размышление? - заволновался Верич, хотя в душе он уже был готов на все.
- Две минуты!
- Что я буду должен делать?
- Ничего сверхъестественного: будете жить на воле, любоваться природой, выполнять редкие мои личные поручения, о которых, уверяю вас, не будет знать ни одна живая душа, даже корпус жандармов. Итак, время пошло, и я жду от вас однозначного ответа.
- Охотно согласен! - выпалил Верич, плохо соображал, что подобное возможно, но вполне искренний тон генерала внушал надежду. И одна мысль стучала в виски: только бы Дубельт не передумал!
- Вот и чудненько! - с удовольствием сказал Дубельт. - Надеюсь, вы никогда не разочаруетесь в содеянном, наоборот, почувствуете себя моим должником и, надеюсь, другом. Итак, до скорой встречи на воле!...
 
"ИЗБАВЛЮСЬ ОТ ДУБЕЛЬТА"
 
Когда аудиенция у императора закончилась и генерал Дубельт удалился, государь Всея Руси Александр вздохнул с явным облегчением, прошел к столику, где стоял графин с домашним лимонадом, выпил половину бокала, откинулся на спинку кресла, перевел дух. Есть такие люди, с коими весьма тяжко разговаривать, их еще называют издавна "словесными вампирами". Похоже, что и генерал Леонтий Дубельт относился к таковым. Государь и прежде слышал, что Дубельт может "заговорить" любого, но... дело было не только в этом. Александр поймал себя на мысли, что за все эти годы изучил своего охранителя весьма поверхностно. Любой человек - целый мир, а главный сыщик империи - один из самых закрытых людей в столице. И в разговоре он буквально "давил" собеседника.
Государь приказал адъютанту Семерницкому доставить ему личное дело отставного генерала, что и было быстро исполнено. И в который раз за последние две недели стал просматривать страницу за страницей, исписанные аккуратнейшим мелким почерком, дивясь обилию противоречивых мнений и размышлений. Дважды внимательно перечитал суждение известного вольнодумца и бунтовщика Герцена. Он еще в I840 году написал о нашем герое так: "Леонтий Дубельт - лицо весьма оригинальное и неординарное, он, вероятно, умнее всего III отделения тайной полиции да и всех трех отделений жандармского "голубого ведомства".
- А я так поспешно избавляюсь от сего самородка, - подумал государь, - не спешу ли с решением?"
Чем больше государь вчитывался в донесения и характеристики, описания раскрытых дел, изучал факты, тем больше сомнений закрадывалось в душу. Действительно, характер и ум у главного сыщика империи был своеобразен. Очень точно отразил его в свое время граф Орлов, заступая на должность главы "голубого ведомства". Публично, перед редакторами столичных газет, граф изрек: "Первым делом, заступив на новый пост, я избавлюсь от Дубельта. Спросите, почему? Дубельт - большой подлец, плут и мерзавец, таким не место в охранителях трона. Однако прошел всего один год, как мнение графа кардинально изменилось. Принципиальный и злопамятный вельможа сам попал под полное влияние "подлеца и плута", мало того, стал его единомышленником и даже личным другом.
Злые языки в столице поговаривали, что за спиной Дубельта не иначе, как прописалась черная сила. Помнится, придворные судили-гадали, что же произошло, почему граф изменил мнение о помощнике? Орлов не любил брать на себя личную ответственность, а Дубельт, наоборот, рвался в самую гущу событий, взваливал всю сыскную и оперативную работу на свои плечи. К тому же был поистине неуемным в работе и поиске врагов отечества, находчивым, изобретательным на всякие козни и ловушки. Даже министры пришли к выводу, что Леонтий Дубельт рожден именно для сыскного дела.
Не было секретом для государя, что личность генерал-лейтенанта Леонтия Дубельта издавна вызывала не токмо в столице, но и за границей множество кривотолков. Потомственные дворяне, боевые генералы, а особенно сотрудники "голубого ведомства" не могли простить Дубельту бурной молодости, когда молодой офицер громогласно провозгласил себя главным врагом трона, откровенно ругал царя и правительство. И после памятных событий I4 декабря I825 года Дубельт попал под следствие, его фамилия была даже внесена в известный "алфавит" декабристов. Крикуну и бунтовщику светила вечная ссылка. Следствие длилось долго, но к суду Дубельта так и не привлекли, просто уволили из армии, отправили в отставку. Государь отлично помнил, как батюшка- император Николай предложил "сберечь бунтовщика для трона". Он, наследник, тогда ничего не понял, но все раскрылось позже. Батюшка смотрел далеко вперед.
Казалось многим, что карьере Дубельта пришел конец, однако не зря Леонтий Васильевич "родился в рубашке". Судьбе было угодно сделать такой пируэт, что знакомцы бунтаря ахнули в одночасье. Совершенно неожиданно для Дубельта февральской метельной ночью к нему на квартиру заявился капитан из III отделения и предложил одеться за пять минут. И повез его на служебной карете прямо к печально известному всему Петербургу зданию у Цепного моста, но его повели не в пыточный подвал, а прямиком в кабинет начальника тогдашнего корпуса жандармов, генерал-лейтенанта Александра Волкова, оный встретил опального офицера у дверей кабинета, первым протянул руку...
…Государь взял архивную запись с грифом «Совершенно секретно». Это была вступительная часть беседы тогдашнего шефа корпуса жандармов Волкова с Дубельтом. Государя заинтересовала эта беседа, о которой даже ему отец не рассказывал.
«ВОЛКОВ: Леонтий Васильевич, вы, наверное, недоумеваете, почему я пригласил вас? Отвечу сразу: Государь вспомнил о вас, он не держит на вас зла, зато он ценит людей с острым умом, с не менее острым языком и с гвардейской смелостью»
«ДУБЕЛЬТ. Что из того? Сами знаете, я в младые годы оказался на обочине жизни, и поделом мне, фантазии мои - безрассудны, мечты беспочвенны. Одного понять не могу: почему я в III отделении?»
«ВОЛКОВ. Государь - человек дальновидный, он разбирается в людях. И решил доверить вам высокую должность - охранять трон российский, царственную особу».
«ДУБЕЛЬТ. Мне? Охранять особу? Ведь я - бывший бунтовщик! Это просто невозможно»
«ВОЛКОВ. Молодость проходит, таланты остаются и в зрелом возрасте. А ваш талант только начал развиваться»,
«ДУБЕЛЬТ, Разве мне можно доверять целиком и полностью? И почему меня рекомендуют именно в охранное отделение?»
«ВОЛКОВ. Государь болеет за Россию. И вы болеете за Россию. А рекомендовал вас не ваш друг, а ваш враг - генерал Волков, собственной персоной. (Волков протянул Дубельту гербовую бумагу) Читайте вслух!»
«ДУБЕЛЬТ (после некоторого замешательства) «Дубельт трудами постоянными, непоколебимою нравственностью и продолжительным прилежанием во время армейской службы показал себя полезным, умным офицером. Считаю, таковым будет и впредь...»
Из здания у Цепного моста Дубельт вышел полковником жандармской службы. Меняя армейский мундир на жандармский голубой, Леонтий Васильевич первым же публичным заявлением резко поднял свой авторитет в глазах государя и сограждан: «Обязанности полиции состоят в защите лиц и собственности российских граждан, в наблюдении за спокойствием и безопасностью всех и каждого, в предупреждении всяких вредных поступков и наблюдении за строгим соблюдением законов, в защите вдов, бедных и сирот и в неусыпном преследовании всякого рода преступников».
Леонтий Васильевич взял с места в карьер, рискованные и смелые операции следовали одно за другим. Первым делом, которое вызвало настоящий переполох в кругах близких к императорскому двору была реорганизация секретного архива. Жандармские и министерские сотрудники откровенно высмеивали эту затею, мол, нашел где искать врага, в своих же архивах. Там, документы и государственные секреты хранятся за семью печатями.
Однако все критики внезапно смолкли, когда Дубельт обнаружил пропажу аж I8 «всеподданейших докладов графа Орлова с личными резолюциями государя Николая. И грянула буря! Начались увольнения высших чинов, особенно, когда следственная комиссия во главе со статс-секретарем князем А. Голициным при самой непосредственной помощи Дубельта выявила полную причастность к кражам губернского секретаря П. Попова. Оный ловкач систематически похищал из архива самые секретные документы, и как позже обнаружилось, продавал их за очень большие деньги террористической организации «Томский красный крест», а те, в свою очередь, перепродавали их за границу.
Как быстро пролетели годы. И вот знаменитый сыщик уходит в отставку. На смену ему встают у руля охранного дела молодые, но совершенно незнакомые с сыскным делом люди. Государь впервые задумался над этим вопросом. Некоторое время посидел в глубокой задумчивости, потом встал: «Интуиция подсказывает: рядом с государем и его семьей всегда должны стоять такие верноподданные, как князь Долгоруков, в трудную минуту они, безо всякого сомнения, закроют своей грудью его и его семью».

СМОТР ТАЙНЫХ АГЕНТОВ

Над Петербургом висела непроницаемая серая хмарь - то ли шел мелкий дождик, то ли шел мелкий моросящий туман, накатывающийся на столицу со стороны Финского залива. Даже днем не были выключены фонари на набережной Невы. И наверняка ни один столичный житель даже не предполагал, что именно в этот день генерал-лейтенант Леонтий Дубельт, уходя в почетную отставку, делал прощальный смотр своему тайному воинству.
Причин для такого рискованного шага по разумению Дубельта было несколько: во-первых, задумал показать новому шефу жандармов князю Долгорукову тайных агентов - плоды многолетнего труда. Надеялся втайне, что узнав о секретной жизни сообщества князь отступит... Во-вторых, представлялась возможность собрать сразу лучших своих российских и заграничных агентов. Наконец, в-третьих, хотел попрощаться со своими питомцами.
Загодя обговорив это “мероприятие” с новым шефом корпуса жандармов, Дубельт, в назначенный час заехал на Фонтанку, в великолепный дом генерала Александра Егоровича Тимашева, которого назначили начальником штаба корпуса жандармов. Помнится, выходя из кареты, усмехнулся: “сменял государь сыщика на карикатуриста, этот и "нарисует "охрану трона. Чего можно ждать от придворного шута, и художника от слова "худо"? Рисовал бы свои карикатуры, ан нет, решил поиграть в романтику, совершенно не представляя, что сие означает, сколько шишек предстоит ему набить не токмо на собственном лбу. Но и на лбах подчиненных.
Карета Дубельта на литых парижских шинах легко покатила по Коломенской улице, свернула в сторону Невского. Неподалеку от Зимнего дворца, в маленьком проулке, остановились возле парадного крыльца фамильного дома Долгоруковых. Князь, увидя карету в окно, быстро спустился по лестнице и во всем блеске предстал перед Дубельтом. Зачем-то надел парадный мундир военного ведомства, отчего показался Дубельту выше ростом. Вся троица удобно разместилась в просторной карете. Дубельт по-хозяйски задернул шторки, и они покатили по Невскому, полагаясь на старого сыщика. Однако терпения новых начальников хватило ненадолго.
- Послушайте, Дубельт, - заерзал на кожаном сиденье Долгоруков, - может быть, соизволите объяснить куда вы нас везете? Обещали приятный сюрприз, а сами устраиваете трагикомедию.
Дубельт ничего не ответил, отвернулся к окну, не видя, как переглянулись Долгоруков с Тимашевым.
- Действительно, могли бы просветить нас, - вставил Тимашев, - что за интрига у вас на уме? Обещали показать нечто, составляющее оплот сыскного дела, а теперь катаемся по Невскому, вызывая нездоровое любопытство столичных дам и петиметров.
- Не в обиду будь сказано, ваше сиятельство, - притворно вежливо отмахнулся Дубельт, - в военных ведомствах, насколько я помню, принято загодя уведомлять ту или иную часть о скором прибытии высокого начальства, чтобы успеть и барабанщиков выстроить на плацу, и знамя достать, а в III отделении все наоборот, у нас все делается тихо, бесшумно, незаметно, мы - тени, нас вроде как и не существует, но и подо льдом река течет, - загадочно ответил Дубельт. И вновь демонстративно отвернулся, давая понять спутникам, что дальнейшие расспросы бесполезны.
Князь пошевелил пышными усами, надулся от обиды, но промолчал. Негоже было ему вступать в перепалку с отставным генералом. Жалел, что уступил Дубельту в одном: поначалу решил принимать дела у Дубельта в официальной обстановке, в резиденции у Цепного моста, однако этот хитрован сумел-таки его уговорить. И доводы привел довольно убедительные. У главной резиденции всегда толпятся зеваки, различные просители, просто сентиментальные барышни, мечтающие своими глазами лицезреть знаменитых русских сыщиков и неуловимых филеров внутреннего и наружного наблюдений, о которых так много, естественно, анонимно писали бульварные газеты столицы.
Однако ни Тимашев, ни Долгоруков не сомневались, что у старого сыщика имелся свой план, о котором они и не догадывались. Дубельт решил на прощание устроить своеобразный «машкарад», познакомить нового шефа корпуса жандармов и его начальника штаба "со сливками" сыскной службы не в управлении, что, кстати, запрещалось особым уставом, а прямо на улицах и площадях столицы, так сказать, устроить своего рода спектакль, главными действующими лицами которого были бы тайные агенты.
Само собой разумеется, предварительно генерал Дубельт обговорил каждый шаг спектакля со своими верными помощниками и выучениками, хитро расставил тайных и явных агентов по улицам и площадям. Предвкушая, какой эффект сей "спектакль произведет на князя. Дубельт торжествовал в душе, но не показывал вида. Сюрприз должен, действительно, удивить: удалось вызвать на “парад-алле” даже нескольких заграничных агентов. Поначалу думал свести всех вместе в актовом зале III отделения, но… вовремя одумался. Это значило бы открыть инкогнито, что категорически запрещалось уставом корпуса жандармов да и любой секретной службы.
А после “смотра” тайных агентов на улицах, в действии, Долгоруков должен был получить наглядное представление о тайной армии выпестованных им агентов, а уже потом, в случае желания нового начальника, можно будет побеседовать и познакомиться с каждым персонально.
Возле круглой будки объявлений, сплошь и рядом заклеенной разноцветными листочками на углу Невского и Садовой, Дубельт, придвинувшись поближе к князю, шепнул:
- Прошу вас, князь, обратить внимание на полного господина в клетчатом английском кепи.
- Ну и что? Человек читает объявления. А почему это он вдруг повернулся в нашу сторону? - забеспокоился Долгоруков. - Не бомбист ли? Нужно было взять с собой охрану.
- Не волнуйтесь, дорогой князь. - успокоил Дубельт, это один из лучших моих заграничных агентов.
- Фамилия?
- Владек. Это - псевдоним. Все секретные агенты работают под псевдонимами.
- Но у него ведь есть фамилия? - упрямо повторил Долгоруков.
- Если вам его фамилия что-нибудь скажет, то… фамилия агента Швейцер, работает в Пруссии и Польше. Крупный специалист в области сыска, знаток польского преступного сообщества “Пролетариат”, ведет наблюдение за террористами в Варшаве и Лодзи. Хотел бы лично с ним познакомиться, но... больно броско одет. Любой агент, насколько я понимаю, должен быть незаметен в толпе.
- Владек - богатый человек, любит хорошо одеваться, что позволяет входить в любое солидное общество. По одежке, помните, встречают, - отпарировал Дубельт.
- Вы сказали, “богатый”? - изумился Долгоруков. Мы же платим секретным агентам жалкие гроши по сравнению с заграничными секретными службами. Знаете, Дубельт, что я сделаю, заступив на должность?
- Догадываюсь, - не глядя на князя, ответствовал отставной генерал, - как любой новый начальник, вы попытаетесь добиться денежного повышения агентам.
- Верно. Вы - человек проницательный! - не принял шутливого тона князь, я сразу же подам прошение государю, попробую доказать его величеству, что резкое повышение жалования агентам поможет усилить желание продуктивнее работать. Охранные структуры просто обязаны быть независимыми от подкупа. А у нас, к большой обиде, даже заграничные агенты, я читал справку, не могут себе позволить нормально жить, отдыхать, рисковать, наконец. Что же говорить о рядовых - городовых, филерах, солдат охраны, черкесах, что сопровождают государя, они, извините, голь перекатная.
Дубельт кивнул головой. Да, при столь близких отношениях князя с государем можно было не сомневаться, что так оно и будет.
Князь отвернулся к окошку кареты, молча наблюдал за толпой, но Дубельт готов был поручиться, что князь в эти минуты ничего не замечает, находясь во власти своих дум.
- Леонтий Васильевич, - наконец подал голос генерал Тимашев, - вы человек мудрый, знаете жизнь “охранки” изнутри и снаружи, как же могли допустить эдакое бесправие?
- Неоднократно пытался, дважды повышали жалованье, но… жизнь дорожает, а следить за ценами мне некогда! - бесцеремонно отпарировал Дубельт. Столько операций вели одновременно в России и Европе, сами скоро в этом убедитесь.
- Не сомневайтесь, генерал, - вмешался в разговор князь, -жалованье увеличится вдвое.
Дубельт пожал плечами, не ожидал от князя эдакой прыти - проводил маневры, блистал на светских балах, ужинал у государя. Дубельт постарался сменить опасную тему.
- Что касается богатства Владека, докладываю: господин сей имеет субсидии сразу от трех охранных отделений тайной полиции. Занятно, правда?
- Поясните, пожалуйста.
- Три государства исправно платят Владеку: Россия, Пруссия и Франция. И все три секретные службы очень довольны удачливым агентом. Ловкач, ничего не скажешь.
- Как сие возможно? - удивился Долгоруков. - Выходит ваш пан Владек продает одну и ту же информация сразу трем странам? Чудовищно! Вот почему у политической полиции столько провалов!
- 3ря вы так, князь! Авось, мы не лыком шиты. Пан Владек - виртуоз, находит сведения для всех, не сталкивая их интересов. Мы неоднократно проверяли его.
- Кому поручали проверку? - начальственным тоном спросил князь.
- Не поддавайтесь эмоциям, милейший князь. Не все так просто, как вам кажется. Владек балансирует на острие ножа не ради денег, он романтик сыска, можно так сказать: он болеет риском.
За разговорами генералы и не заметили, как карета свернула в переулок и вдруг резко остановилась, заржали кони.
- В чем дело? - спросил Тимашев, протянув руку к дверце кареты. И. . .она сама распахнулась, перед генералами предстал молодой человек в форме гимназиста, в руке у него был длинноствольный пистолет.
- Ни с места, господа! Я представляю… фразы докончить он не успел, за его спиной мелькнула тень и получив удар в висок, нападавший упал на землю.
- У вас все в порядке, господин генерал? - обратился к Дубельту человек, лица которого не было видно, оно было закрыто шейным платком.
- Спасибо, дружище! Вы свободны!
Все произошло так быстро, что генералы даже не успели испугаться. Гикнул кучер-казак, и коляска снова мягко покатила по булыжной мостовой. Дубельт ничего не объясняя спутникам, высунулся в окно кареты, сделал кому-то знаки карета снова сделала поворот.
- Почему вы, Леонтий Васильевич, даже не поинтересовались, кто это покушался на нас? Его арестовали?
- Мои агенты знают дело! - не сдержал довольной улыбки Дубельт.
- Наши агенты, - мягко, но многозначительно поправил его Тимашев.
У Пяти углов с экипажем Дубельта поравнялась богатая карета. И пошла рядом, словно не хотела обгонять их. Князь Долгоруков, изрядно напуганный внезапным нападением, вопросительно глянул на Дубельта, но тот был абсолютно спокоен. Долгорукову очень хотелось немедленно прекратить этот спектакль, конечная цель которого была ему не ясна, однако что-то удерживало от резкости. Дубельт, видимо, претворял в жизнь свой план.
Неожиданно разом откинулись обе шторки соседней кареты, и полный господин в котелке, с бородкой клинышком, типичный русский буржуа, осклабился, нагло помахал рукой генералам, шторки тотчас задернулись.
- Знакомое лицо, - неуверенно сказал Тимашев, - видел его на каком-то придворном балу. Да, но откуда он знает, что в карете генералы сыска? -Тимашева тоже легонько била нервная дрожь.
- Это тож мой ловкач,- довольный собой, проговорил Дубельт, - хорош, мерзавец! Приметили агента?
- Вы бы загодя предупреждали,- буркнул Тимашев, - я бы карандаш приготовил, блокнот. А так… откуда нам знать, что это ваш ловкач?
- Крупный секретный агент, гордость российского сыска, псевдоним Поплавок.
- Странный псевдоним-, князь Долгоруков едва сдерживался, с каждой минутой Дубельт раздражал его все больше и больше. Но мысленно дал себе зарок: выдержать все чудачества старого дурня, только после этого делать выводы.
- Почему странный? Псевдоним, или проще говоря, агентурная кличка, отражают характер агента, его привычки, методы работы. Наш Поплавок в нужное время и в нужном месте покажется на поверхности, вынырнет, клюнет, где надобно, и нырк в глубину, только его и видели. Однако, замечу, что и оный агент - проходная пешка, слабая тень моих королей, - самодовольно проговорил Дубельт.
- Вы, право, словно малое дитя, - вновь не выдержал Тимашев, - все в игрушки играете. - Генералу свиты очень хотелось есть. Время второго завтрака прошло, а они окромя пунша ничего не ели.
- Моим агентам политической тайной полиции есть чему научить коллег из Парижа, да и, пожалуй, всей Европы! - Дубельт словно не расслышал ехидной реплики генерала Тимашева. Душа старого сыщика в эти мгновения пела от восторга, так и подмывало напомнить этим свежеиспеченным охранителям трона о прочном здании сыска, выстроенном руками его славных предшественников и его собственным.
- Где же ваш король? Уж не голый ли он? - князь Долгоруков спросил без всякой задней мысли, просто заставлял себя вести разговор, чтобы не сорваться. Такое с ним редко бывало, но... Дубель и впрямь был препротивнейший нуда.
- Короли российского сыска - талантливейшие люди, безо всякой иронии, высокообразованные, не выскажи, тонко мыслящие, находчивые. Ну, а один из наших самых главных артистов сейчас, к сожалению, в Париже, выполняет весьма важное государственное поручение при дворе короля, - загадочно улыбнулся Дубельт, мол, вам, господа, покудова знать о том не положено. - Завтра, милейший князь, я лично передам вам списки агентуры, личную картотеку, которой просто нет цены. Она для российской империи дороже злата.
- Хорошо, но хотя бы назовите фамилию, профессию сего "короля", его род занятий в Париже. Не скрою, вы сильно заинтриговали нас с генералом Тимашевым.
- Нет ничего проще. Это - Яков Толстой. Почти тридцать лет он успешно выполнял тайные задания III отделения, сопровождал по Европе, тайно и явно, главного бунтовщика прежних времен и народов Михаила Бакунина. Одно время Толстой был как бы в ближайших помощниках сего возмутителя спокойствия, помогал ему отражать атаки правительственных войск в битве под Дрезденом. За что был обласкан царствующими фамилиями, також и шефами корпуса жандармов, государь вручил ему золотую табакерку с личным изображением, а граф Бенкендорф подарил Якову именную саблю.
- О, это и впрямь король сыска, - не совсем уместно вставил генерал Тимашев.
- Я советую вам, князь, держать личную картотеку Якова Толстого отдельно, в личном сейфе. - Дубельт был как никогда доволен сам собой. Скрывать что-либо от нового начальства не имело смысла, хотя... кое-что все-таки удерживало Дубельта, не позволяло полностью открыть карты.
- Погодите, погодите, это не тот ли Толстой, что издал явно тенденциозную книгу о матушке-России, изданную в Париже? - поинтересовался начитанный Тимашев.
- Он самый, и книга была частью задания руководства III отделения. Надеюсь, господа, читали и знаменитое опровержение сей книги маркиза де Кюстрина - знатока России. - Тимашев и Долгоруков переглянулись, понимая, что старый сыщик издевается над ними.- В Западной Европе даже серьезные критики считают Якова Толстого русским литературным талантом, чтут его как человека, будто бы явно настроенным враждебно к своей родине.
Он низвержен и должен отныне подчиняться нехитрому правилу: “я - начальник, ты - дурак!”.
- Разрешите откланяться! - Владек легонько приподнял край кепи, тронул кучера за рукав. Переодетый в форму кучера возница-казак натянул вожжи. Владек, несмотря на внешнюю неуклюжесть, легко спрыгнул с подножки…
В Летнем саду гуляющих было немного, грудастые няньки кокетничали с матросами, рабочие обшивали тесом крытую эстраду, здесь летом обычно играл для обывателей флотский духовой оркестр.
- Давайте, господа, разомнем ноги! - предложил Дубельт спутникам.
- Это еще зачем? - насторожился Тимашев.
- Пройдемся по свежему воздуху, обсудим свежие мысли. Не волнуйтесь, господа, карета будет нас ждать в нужном месте.
Долгоруков и Тимашев снова переглянулись: явно дурит старик, зачем выходить для разговора из кареты? На улице такая непогодь, мелкий дождик, словом, погода не для прогулок, да и что делать в полупустом саду? Разве что встретить еще одного террориста. Однако расспрашивать Дубельта не стали, видимо, у отставного сыщика было что им сказать. Пришлось последовать за генералом, который, прихрамывая, довольно быстро шел по аллее. Он словно разом забыл о важных чинах, кои отныне будут руководить голубым ведомством, которому он отдал лучшие годы жизни.
Дубельт, как оказалось, был не склонен гулять по саду. Вскоре он завел спутников в совершенно пустую залу немецкой кофейни. При виде важных гостей хозяин поспешил им навстречу. Было очевидно: человек Дубельта ждал их. Через мгновение на столе, накрытом цветной салфеткой, появились хрустальные бокалы, графинчик с горячим пуншем, что было весьма кстати.
Генералы с удовольствием начали смаковать приятного вкуса обжигающий напиток. А Дубельт, эдакая хитрющая бестия, выждав какое-то время, уловив оттепель на лицах генералов, как бы ненароком предложил взглянуть им в окно. Они увидели прямо перед кофейней одинокую степенную даму с моноклем. Дама, подложив под себя мягкую подушечку, делала вид, будто увлеченно читает книгу.
- Как вы думаете, господа, - спросил Дубельт, - что делает в Летнем саду сия дама?
- Откуда нам знать? Мало ли чудаков и юродивых на свете, - буркнул Тимашев, - нашла время гулять. Да и какое, собственно говоря, нам до этого дело?
- Я учу своих агентов играть в шахматы, - назидательно проговорил Дубельт, - это не просто игра, это - стратегия и тактика сыскного дела. Любой шахматист должен предугадывать ходы противника, не делать поспешных выводов.
- К чему это вы, Леонтий Васильевич? - сдержанно спросил князь Долгоруков - Начали про даму, а говорите о шахматах? Нет, чтобы в спокойной обстановке, за горячим пуншем, толковать о серьезных делах.
- Перед вами, господа, очень необычный человек, дважды баронесса. Да, да, я не оговорился. Потомственная баронесса, она же баронесса политического сыска. К сожалению, уходящая аристократка плаща и кинжала.
- Да неужто? - Тимашев поперхнулся. - Эта дама - ваш агент? Да из нее, извините, песок сыплется. Ну и воинство вы, генерал Дубельт, насобирали - короли, баронессы, “поплавки”, тонущие поплавки.
- Не быть вам, Алексей Евгеньевич, настоящим шахматистом, - зло ответил Дубельт, - спешите делать выводы, вперед не смотрите. Тяжко вам придется работать в III отделении. Это вам не придворная свита, не военное ведомство, где чины и ордена дают за умение выкатывать грудь колесом да за писание лживых рапортов о победах и успехах…Наша работа тихая и умная.
- А это уже невежливо с вашей стороны, - вмешался Долгоруков, потягивая пунш, - сами, кажется, служили в армии.
- Служил долго и честно! А эта дама - жена бывшего посла России в Англии, баронесса фон Ливен. - Фон Ливен? - спохватился Тимашев. - Что же вы сразу нас не представили? Фон Ливен - совсем другое дело.
- Баронесса и поныне близка к королевским фамилиям Англии и Пруссии. Имеет обширные связи, владеет семью языками. Все это позволяет почти шестнадцать лет поставлять российской секретной службе неоценимые сведения, за что ей бесконечно благодарны и министерство иностранных дел и мы, охранители.
- А каким образом фон Ливен оказалась сегодня в Летнем саду? - Тимашев чувствовал себя неловко, обозвав столь известную женщину, о которой лично слышал добрые слова от государя.
- Я пригласил агента для свидания с вами. И, пожалуйста, берегите баронессу фон Ливен.
- Непременно, но ваши закамуфлированные действия выводят меня из терпения, - раздраженно проговорил Долгоруков. - Поди, весь Летний сад окружен вашими агентами.
- Боюсь, господа, вы скоро разгоните всех секретных агентов, наберете своих, но это уже не будет политической тайной полицией графа Бенкендорфа и генерала Дубельта. Что ж на этом завершим смотр.
Вся троица вышла из кофейни и направилась к набережной Невы. На улице еще более похолодало, мелкий дождик сменился колючими снежинками. Хорошо, что карета Дубельта стояла неподалеку. Долгоруков и Тимашев взгромоздились на кожаные сидения.
- Леонтий Васильевич, - повернулся к Дубельту князь Долгоруков, -почему Вы так спокойны, не реагируете на выходку кинжальщика? Это же чрезвычайное происшествие.
- Нападения не было. Просто я показал, как следует оберегать высокопоставленных чинов.
В душе досадуя на Дубельта, Долгоруков только теперь начал осознавать: "в голубом ведомстве" трудами его предшественников собраны крупные сыщики - настоящие актеры, трагики и комики, каждый придерживается своего амплуа, статистов тут явно не держат секретные агенты талантливо изображают дворников, графов и городовых...
Вновь распахнулась дверца и в карету вскочил господин с тростью в руке.
- Гутен морген! - пророкотал незнакомец.
- Василий Андреевич, - не скрывая торжества, проговорил Дубельт, - это пан "Владек". Прошу любить и жаловать.
- Я - князь Долгоруков, ваш новый управляющий.
- О, примите мои извинения. - Я - иностранный подданный, пребывая в столице России, испытываю легкую тревогу: кругом светлейшие князья, бароны.
- Кроме службы у нас, чем еще занимаетесь? - спросил генерал Тимашев.
- Прошу подаяние. - Владек состроил жалкую гримасу, - едва свожу концы с концами, играю на скачках.
- Влад, перестаньте валять дурака, - не выдержал Дубельт, - князю следует говорить чистую правду и только правду.
Дубельт почувствовал: пора кончать комедию...
- Чья это гениальная задумка? - удивился Долгоруков. - Не Ваша ли, Леонтий Васильевич? - Долгоруков говорил одно, а думал совершенно о другом: проводит в отставку настырного Дубельта, а затем начнет уже со следующего месяца вызывать в главную ставку поочередно всех зарубежных секретных агентов, лично оценит достоинства каждого. Слишком много развелось “королей” на бумаге, а проколов не делается меньше. Возможно, старая лиса Дубельт напускает густой туман на свою сверхсекретную сеть. Был уверен: этот туман ему придется развеять
- За долгие годы работы в тайной политической полиции, - как ни в чем не бывало, - продолжал гнуть свое Дубельт, - Яков Толстой переправил в наше распоряжение аж 58 толковых, стратегически важных для России донесений. Государь Николай высоко оценил его миссию.
- Разрешите спросить, - Тимашев так и не мог согнать с лица насмешливую ухмылку, - Толстой украл секретную переписку или переправил в столицу запись тайных переговоров?
- Эх, Алексей Евгеньевич, - мгновенно отпарировал Дубельт, - Вам такого и не снилось, простите за резкость. Яков действует изящно, смело, с минимальным риском. Разве не подвиг - проникнуть в святая святых английской секретной службы?
- Есть ли еще а заграничной сети агенты, подобные Толстому? - Долгоруков поспешил остановить перепалку.
- Один в поле не воин. Не уступит Толстому и секретный агент первой категории Вова Кашинцев, по псевдониму “писатель”, практик и теоретик.
- Еще один писатель! - не удержался Тимашев, - какие же, извольте спросить у оригинальные теории он высказал?
- Зря иронизируете, Тимашев, - с легкой обидой ответил Дубельт, - их довольно много. К примеру, его труд достойно оценило министерство внутренних дел. Называется труд так: “Мрак и сомнение”. Хотите, на память одну цитату? “Вопреки толкам в публике, наблюдение и поиск никогда не сравнятся и не унизятся до шпионажа: тут все доводится до света, там - мрак и сомнение, пристрастие, пороки. Наблюдение и поиск крайне необходимы и благородны, а шпионство - верное зло: это - подкуп, порча нравов, шаткость обязанностей...Что мое - мое, что сообщено - чужое, что правда - правда, что есть слух - слух. За чужое не могу отвечать, но если я, агент, написал - верьте...”
- Любопытно, но не теориями нужно заниматься, - никак не мог примириться Тимашев, - куда продуктивнее ловить террористов и охранять устои государства.
- Леонтий Васильевич, - вновь вмешался Долгоруков, - куда это Вы нас завезли? - Он с явной обеспокоенностью разглядывал из окна кареты двухэтажный особняк, возле которого остановился экипаж. Здание было незнакомым - никаких вывесок, безлюдье, каменное старинное крыльцо.
- Разве мы с Вами, господа, не заслужили хороший обед? - Дубельт, как истый психолог оглядел лица генералов, - я не имею право в такой день разочаровывать вас. Коль пошла такая пьянка, режь последний огурец! - Дубельту стало весело, все прошло, как по маслу, пусть господа - охранители задумаются, какую ношу взваливают на плечи. Сейчас, в последнем акте придуманного им представления, он свершит дебют еще одного выдающегося артиста, от которого князь Долгоруков останется в восторге. Этого агента сам Дубельт безмерно уважал, считал незаменимым, втайне обожал и опекал.
- Обед - дело хорошее, но ресторацией тут и не пахнет! - буркнул Тимашев.
Генерал Дубельт, к удивлению Долгорукова и Тимашева, отворил дверь своим ключом, пропустил вперед новое начальство корпуса жандармов. В передней их уже поджидал молодой, атлетически сложенный человек с едва уловимыми чертами восточного типа. Оно светилось доброжелательностью, которую усиливали две ямочки на щеках.
- Здравия желаю, господа! - пророкотал хозяин квартиры. - Счастлив принимать в своем бедном жилище столь высоких гостей! И, без предисловий, прошу к столу! Как говорят китайцы, начинать знакомство без зеленого чая и щедрого угощения - все равно, что пройти мимо родного брата.
- Прежде всего, - взял на себя роль ведущего Дубельт, - разрешите представить моего любимца, в некотором роде выученика Сергея Шамагирова, подполковника корпуса жандармов, главного специалиста по Дальнему Востоку и Сибири. Он также агент по особо важным государственным заданиям… Да, ко всему Сергей Сергеевич, дальний ставленник царя Петра Великого!
- Полноте, господин генерал! - отмахнулся хозяин квартиры, которого Долгоруков сразу же мысленно окрестил “китайцем”. - К чему сии церемонии за обеденным столом?
- Откуда вы узнали, что мы будем у Вас обедать? - ради приличия поинтересовался Долгоруков.
- Господин подполковник знает все задолго до того, как свершается действие.
- Я на пару минут оставлю вас, господа, кажется, утка дала сок, а это - сигнал для повара. - Странный хозяин квартиры потянул носом воздух, ловко повернулся на одном каблуке и вышел в кухню.
- Пока ваш любимчик отсутствует, - укорил Дубельта Долгоруков, - попрошу более не ставить нас в щекотливое положение. Кто он таков? Хотя бы кратко просветили нас.
-О, Сергей Шамагиров, господа, - кладезь жандармских добродетелей, - вдохновился генерал Дубельт, - судите сами: свободно владеет языками азиатских народностей, в том числе, китайским, уйгурским и частично корейским, а понимает язык народностей, далеко отстоящих от цивилизованных наций - гиляков, нанаев, ульчей, айнов и ойротов. Между прочим, по настоянию императора Николая повышал свои знания во Франции и Китае, чрезвычайно смел и находчив, на его счету десятки раскрытых весьма запутанных дел, оный сыщик в совершенстве владеет приемами малоизвестной в России борьбы, стреляет без промаха с левой и правой руки, метает в цель дротик…
- А не преувеличиваете ли Вы, генерал заслуги сего вполне симпатичного на первый взгляд агента? - хитро прищурился князь Долгоруков. - Столько заслуг и…всего в чине подполковника. Разве в III отделении перестали ценить таланты?
- Вот именно, - живо поддакнул генерал Тимашев. - Тут что-то не так Вы уж договаривайте, пожалуйста…
- Не стоило бы открывать сию служебную тайну, - Дубельт сделал притворно огорченное лицо, - но... обязан доложить правду новому начальству. Сей агент имеет потомственный талант пророчествовать, каким-то образом прознает будущее, а это не всем нравится. Бывало, предскажет правду важному чину, тот примет за шутку, а когда пророчество осуществится, обвинит в этом самого подполковника. Хотя…я Вам ничего об этом не говорил, сами все поймете, одно прошу: берегите агента, ценнее его нет во всей тайной полиции.
Шамагиров величественно пронес мимо генералов причудливый поднос, на середине оного возвышалось нечто похожее на маленькую клумбу, накрытую салфеткой. От этой "клумбы" шел одуряющее - аппетитный запах. Хозяин пронес блюдо, видимо, в столовую и вернулся к гостям.
- У меня, признаюсь, господа, слюнки текут от ваших запахов, - Тимашев подсел поближе к подполковнику Шамагирову, - где Вы научились так великолепно готовить?
- Вы, господа генералы, еще не пробовали мои блюда, а что касается гастрономии, то я почти год, по долгу секретной службы, подвизался в качестве повара в китайском ресторане в городе Амгуне, там питались штабные китайские высшие чины. Сами понимаете, господа, приходилось совмещать приятное с полезным: на Востоке да и во всей Азии у тайных агентов свои законы: "Путь к доверию, а, следовательно, к нужной информации, действительно, лежит через желудок клиента. Они начинают хвалить блюда, затем интересуются поваром, заводят с ним знакомства. С этой минуты - Вы свой человек в ресторане. - Шамагиров говорил спокойно, вел себя вполне естественно, хотя ни на минуту не забывал, кто у него сегодня в гостях. Не старался никому угодить, не лебезил перед начальством. - А теперь, господа, прошу проследовать в столовую.
- Золотые слова! - подхватил Дубельт, первым направился по коридору, видимо, не раз бывал в этой квартире.
В небольшой, но уютной столовой все уже было расставлено по местам. Гостей сразу поразило обилие всевозможных восточных божков с выпуклыми лбами, они источали благоухающий, резковатый запах. Большой круглый стол был украшен однако не на восточный, а на русский манер, правда, закуски располагались на крошечных расписных блюдечках и тарелочках, поверх каждой тарелочки - пучки зелени, также источающие резкие ароматы.
Пока хозяин квартиры колдовал над жареной уткой по-пекински, князь Долгоруков оглядывал столовую. Комната была явно непривычной русскому глазу: фарфоровые статуэтки, восточные яркие акварели, на ковре - коллекция черепаховых вееров, поделки из рисовой соломки, которые только-только входили в моду в русской столице.
Генерал Тимашев тоже присоединился к князю, давая хозяину возможность завершить приготовление к ужину. Он достал из сумки блокнот, карандаши и деловито принялся зарисовывать лобастых восточных божков. Он слышал, что эти загадочные идолы приносят в дом согласие и счастье.
- Боже, какая прелесть! - воскликнул Тимашев, завидя гравюру. - Сочные краски. Наверное, это цветущая слива? Признаюсь, даже в императорском белом зале не видывал подобной работы.
- Вам картина действительно нравится?
- А кому она может не понравиться?
Шамагиров решительно снял акварель со стены, с улыбкой подал Тимашеву. Завидя, что генерал оторопел от подобного жеста, предупреждающе поднял руку. - Прошу Вас, не отказывайтесь принять сей скромный дар.
-Да, но с какой стати я должен принять это? Дар подчиненного своему начальнику - это взятка.
- Простите, это закон восточного гостеприимства: что бы ни понравилось гостю - немедленно, без раздумий отдается ему в подарок. - И, чтобы сгладить неловкость, весело продолжил: ночевал я как-то в летнике у одного сахалинского старшинки на севере острова, ради вежливости похвалил его жену, нечесаную и грязную старуху. А ночью, думаю, господа, вы догадались, старшинка привел ее мне, положил под бочок... Шамагиров обладал редким даром - все что ни говорил, обаятельно и доверчиво улыбался.
- И все-таки, господа, я в растерянности, - поглядел на князя Долгорукова, -честно скажу - картина очаровала меня, но... как это будет выглядеть с этической стороны?
- И еще нужно знать, что человек, который обидел хозяина, - постарался все свести к шутке Шамагиров, - получает в его лице личного врага-кровника. Но, думаю, что хватит шутить. Давайте приступим к трапезе. Шамагиров принялся разливать в крошечные чашечки зеленоватый тягучий напиток, что-то тихо бормоча себе под нос. Затем взял две разрисованные бамбуковые палочки и принялся ловко накладывать в тарелки гостей закуски. Встал, поднял чашечку.
- Разрешите от всей души поблагодарить моего недавнего высокочтимого начальника генерала Дубельта, который привел в мою скромную петербургскую фанзу столь высоких гостей. Разрешите выпить за его здоровье!
Шамагиров успел заметить, как гримаса неудовольствия скользнула по лицу генерала Тимашева, но стоило ли на эдакие мелочи обращать внимание, если необычайного вкуса вино и закуски были романтичны, остры и непривычны. Первым по достоинству оценил угощения князь Долгоруков: Господа! Мне пришлось побывать во многих странах, гостить во дворцах знатных вельмож, ужинать в Парижском Тюильри, но подобного, признаюсь, ни разу не едал, да и не пивал. Единственно, что настораживает меня, вдруг хозяин сей фанзы после хвалебного моего слова заставит и меня принять в дар эти вина и закуски.
- Это исключено, - заулыбался Шамагиров, - зачем, когда я могу в любое время приготовить для вас любое экзотическое блюдо.
Князь Долгоруков переглянулся с Тимашевым. Подумал о том, что этот полукитаец-полутунгуз с каждой минутой нравится ему все больше и больше.
- Кстати, как называется ваше вино? И где его можно приобрести?
- Нигде! - простодушно ответил Шамагиров, - это из моих старых запасов. А изготавливают зелье в Китае, в провинции Шуандунь. Генерал Дубельт лично направлял меня туда, но, конечно, не за вином, - взглянул на Дубельта. Отставной генерал держался молодцом, весело шутил, но Шамагиров достаточно хорошо знал шефа, отлично понимал, какие кошки скребут у него на душе…
- Скажите хотя бы, как сие зелье называется? - поинтересовался генерал Тимашев.
- Охотно. Его называют китайцы "Битва дракона со вторым драконом", подается важным гостям к одноименному блюду. В следующую командировку в Китай привезу вина поболее.
- Думаю, подполковник, Вам не очень скоро представится такая возможность, - загадочно проговорил князь, тщетно пытаясь поймать скользкую креветку в масле, - у нас с вами, господа, великое множество неотложных дел в столице, в губерниях. Кстати, а что это за экзотическое блюдо? - князь ткнул вилкой в глубокую тарелку с дымящимся мясом.
- Это мясо приготовлено по рецепту богини Ню, ну, той самой, которая заделала дыру на солнце, - простодушно проговорил Шамагиров, - как-нибудь я расскажу вам, господа, и об этом, но... пробуйте, пробуйте, пожалуйста, у холодного мяса - холодный вкус.
Кушанье по рецепту богини совсем по вкусу не походило на мясо. Скорее всего напоминало сладкие овощи, но было потрясающе вкусным, буквально таяло во рту. Некоторое время гости были заняты едой, смаковали кушанья. А когда перешли к следующему блюду - жареному молодому бамбуку с поросятиной, Шамагиров вновь разговорился.
- Вы знаете, господа, когда я сопровождал адмирала Путятина во время пребывания в Китае, мы были приглашены на обед к важному мандарину. Адмирал ел это блюдо и вслух восхищался, признавался, что в жизни не едал ничего подобного.
- Я бы тоже разделил мнение адмирала, - проговорил Долгоруков, - ничего не скажешь, вкусно.
Трапеза продолжалась, хозяин был сама любезность, весело шутил, подавая к столу все новые и новые разносолы. Тимашев и Долгоруков то и дело переглядывались, оба дивились, откуда появились в северной столице все эти морские гребешки и акульи плавники.
Когда сей необычный обед завершился, хозяин квартиры любезно предложил отяжелевшим от еды гостям перейти в маленькую соседнюю комнату, стены которой были увешены охотничьими трофеями Шамагирова. Уютно расположились в креслах, закурили сигары. Шамагиров вежливо отказался - он не курил.
- Прошу Вас, подполковник, - любезным тоном предложил князь Долгоруков, хотя бы коротко расскажите о себе. Новый шеф корпуса жандармов был очень доволен знакомству с необычным агентом. Радовало и то, что назойливый Дубельт в квартире Шамагирова как-то сник. Настроение сделалось великолепным, князь откровенно залюбовался этим скромным атлетом, коему с его мощью и ловкостью только бы выступать в цирке. Князь мысленно уже давал самые сложные поручения хозяину квартиры. Думал о том, что нужно будет познакомить государя с таким замечательным охранителем. Долгоруков так растрогался, что, случайно встретившись взглядом с генералом Дубельтом, милостиво улыбнулся старому сыщику.
- Извольте, князь, я охотно расскажу о себе, о своей родословной, - Шамагиров присел рядом с Долгоруковым, глянул на Тимашева, который, не переставая, делал какие-то наброски карандашом. Все ждали рассказа. И Шамагиров начал издалека:
- Меня зовут Сергеем Сергеевичем, но, как вы догадались узнав мою фамилию, я не чисто русский человек. Во мне намешано много кровей, но изначально я из шаманов. Мои далекие предки тунгусы происходили из древнего рода Шамагиров, проживали за Саянским хребтом.
- Они шаманили? - вскинул брови Долгоруков, - это очень интересно. Шаманили, камлали, поклонялись каменным идолам.
- Одним словом, дурачили дикий народ! - многозначительно проговорил Тимашев. - Били в бубны, барабаны, ели сырую медвежатину.
- Экий Вы, генерал, нетерпеливый! - не выдержал генерал Дубельт, - оскорбляете человека, даже не дослушав его.
- Простите, коли что не так сказал.
- Ничего, я умею и прощать, - с угрозой в голосе проговорил Шамагиров, - но генерал очень ошибается насчет диких шаманов.
Слова эти были сказаны с достоинством.
- Они были не просто шаманами, а великими шаманами, даже премудрые китайцы приходили на Саяны издалека, чтобы перенять их науку. Мои предки умели многое, то, что непосильно и нынешним лекарям, изгоняли из тел больных злых духов.
- Простите меня, господа, но я никоим образом не могу в это поверить! - завелся Тимашев. - Готов побиться о заклад: ставлю золотой пятерик против рубля, все шаманы - шарлатаны и обманщики, конечно, исключая род Шамагировых.
- А сие ехидное замечание сделано зря, - примирительно сказал Шамагиров, - мне, к сожалению, далеко до предков, но.
Сделал долгую паузу. Лишь один генерал Дубельт заметил в черных глазах тайного агента хищный блеск - так у рыси, которая идет по следу жертвы, иной раз вспыхивают зрачки
- Но золотой пятерик мне явно не помешает. Готов на спор. - Протянул Тимашеву руку, сжал ее так, что генерал едва не вскрикнул от боли. - Итак, спорим на пятерик.
- Согласен! - азартно воскликнул генерал свиты. Наверное, считал, что выигрыш уже у него в кармане.
- Все это любопытно, но, как Вы это докажете, Шамагиров? - заинтересовался Долгоруков, - сие утверждение, на мой взгляд, малодоказуемо. Кровь тут останавливать некому, разве что можно изгнать кой из кого злого духа.
- И Вы, дорогой князь, ошибаетесь. - Долгоруков не видел, как за его спиной генерал Дубельт подмигнул Шамагирову. Он-то лучше знал своего любимца.
- Для начала я могу рассказать про Ваши недуги? - Шамагиров, не ожидая ответа Тимашева, поставил посредине комнаты стул прямо напротив генерала Тимашева, усадил на стул недавнего генерала свиты, попросил отвлечься от посторонних дум, сосредоточиться на своем самочувствии, удалился в соседнюю комнату.
- Шут гороховый! - не выдержал Тимашев. - Колдуна из себя строит. Мои недуги... да нет оных у меня, я абсолютно здоров, - глянул на князя, ища поддержки, но Долгоруков промолчал.
Шамагиров стремительно вошел в комнату, на нем был странный малахай, в руках связка желтых, видимо, медвежьих зубов. Долгоруков и Дубельт подивились перемене, из улыбчивого человека Шамагиров превратился в насупленного и строгого. Глянув на генерала Тимашева, сказал:
- Вы только что плохо говорили обо мне?
- А подслушивать нехорошо, дорогой подполковник.
- Шамагиров не имеет такой привычки, он по глазам человека видит то, что ему нужно увидеть и услышать. Однако пожалуй, начнем. А вы, господа, будьте свидетелями происходящего.
Шамагиров как-то внутренне подобрался, преобразился еще больше. Зайдя со спины Тимашева, стал водить по его позвоночнику руками, ощупывая каждый позвонок. Потом приложил к спине связку медвежьих зубов, стал повторять незнакомую фразу: "Кинры, кинры, санги, санги!". И генерал Тимашев стал очень серьезным.
Лицо приобрело озабоченное выражение, то и дело кривилось от боли. А Шамагиров, вогнув ладони вовнутрь, стал как бы накачивать воздух. Князь Долгоруков и Дубельт недоуменно следили за странными пассами хозяина квартиры.
- Не прекратить ли нам сии манипуляции? - предложил Тимашев. - Что-то не очень нравится процедура.
- Пожалуй, Вы правы, - согласился Шамагиров. Он больше не шутил. - У Вас, генерал, не очень хорошее здоровье. Особенно, как я догадываюсь, беспокоят суставы и позвоночник. Я прав? - Шамагиров, словно удав на кролика, глянул на генерала, понимая, что тот ради поддержания престижа может и слукавить.
- Да, спина порой беспокоит, - не сдержал изумления Тимашев, - признаюсь, однажды простудился во время осеннего купания и... никак не могу восстановить здоровье. Бывал у заграничных лекарей, посещал липецкие воды, но...
- Сидите, сидите, - жестко сказал Шамагиров, придержав Тимашева за плечи, когда тот попытался встать, - сейчас я попробую Вам помочь.
- Каким образом?
Шамагиров не ответил и продолжил свои манипуляции, повторяя заклинания на незнакомом всем языке. А чуть позже генерал Тимашев передернул плечами, стал прислушиваться к самому себе, не веря новому ощущению.
- Слушайте, господа, кажись, мне в самом деле полегчало. Вы, подполковник, настоящий волшебник, это я говорю серьезно, даже профессор Вениг был бессилен, а вы... Третьи сутки, особливо в непогоду, сильно ломит спину, спасу нет. Денщик давеча холщовый мешочек с солью горячей к спине прикладывал, в бане парил, а Вы без бани, за один сеанс.
- Вы проиграли золотой пятерик, господин генерал! - Шамагиров по-прежнему был серьезен. Глаза его были холодны и отливали стальным блеском.

ВСЕ НАЧИНАЛОСЬ ТАК КРАСИВО

В этот морозный праздничный день Крещения Господня в Зимнем дворце с самого раннего утра царило веселое оживление. Готовились к выходу камер-пажи, камер-фрейлины, недавно награжденные шифром императрицы, но более всего была озабочена любимая фрейлина императрицы Марии Александровны. Анна - дочь поэта Федора Тютчева. Казалось, она вообще не ложилась спать в предпраздничную ночь. Ей предстояло сопровождать государыню к Неве, где должно было разыграться яркое действо. Анна успела на карете съездить к набережной, внимательно осмотрела места, отведенные для императрицы и придворных, невольно залюбовалась отлично выполненным сооружением – столичной Иорданью: во льду была аккуратно выдолблена четырехугольная прорубь, вокруг которой постелены ковры, по краям проруби возвышались невысокие ограждения, а в углах сей праздничной постройки, как живые, виднелись изображения четырех евангелистов. А наверху, над прорубью, под полусводом, словно спускался с неба большой позолоченный крест. Еще Анна обратила внимание на новшество - огромную картину, изображающую Крещение Господа нашего Иисуса Христа в Иордане.
Императрица встретила Анну, как всегда, приветливо, по-родственному, обняла, заглянула в глаза. У нее было множество юных фрейлин - выпускниц Смольного института, но Анна Федоровна считалась старшей и по опыту, и по житейской мудрости. Вот уже двенадцать лет она, презрев личную жизнь, посвятила себя служению императорской фамилии. Вместе они занимались благотворительностью, ездили по сиротским приютам, по военным гошпиталям, домам призрения, а зимними долгими вечерами, когда дворец затихал, меж ними проходили чистые, откровенные беседы.
Перед тем, как им отправляться к Неве, фрейлина, к удовольствию императрицы, окропила святой водой ее спальню: стены, обтянутые золотой парчой. Камин из белого каррарского мрамора, даже любимый немецкий клавесин императрицы. Воду вчера привезли из проруби. А перед самым выходом, для подкрепления сил, поднесла кружку со святой водой Марии Александровне, которая вот уже вторую неделю чувствовала себя скверно. Но понимала, что не побывать на празднестве просто не имела права.
Когда они прошли "собственную" императорскую половину, миновали анфилады роскошных комнат, гостиные, диванные, столовые, небольшие парадные залы с монолитами из серо-зеленого мрамора, камины из голубой яшмы, мозаики столов и через роскошные двухстворчатые двери, которые были собраны без капли клея, без единого гвоздя, из сотен кусков чинары и палисандра, вышли к парадному выходу из дворца, императрица хитро посмотрела на фрейлину:
- Почему мы шли кружным путем? Нет, нет, молчи, кажется, я поняла твой маневр.
Они научились понимать друг друга с полуслова, с полувзгляда. Вот и сейчас Анна, наверняка, хотела поднять настроение своей царицы, чтобы не ехать на праздник с кислым, болезненным видом.
Когда, наконец, они вышли к Главному штабу, к ним тотчас присоединилась большая свита, которая смиренно ждала именно императрицу. Здесь были фрейлины, камер-пажи, выпускники кадетского императорского корпуса и Смольного института благородных девиц, вся свита пешком направилась к Неве. Заняв свое почетное место на возвышении, Мария Александровна стала с любопытством рассматривать за действом. Вот к Иордани верхами подъехали император и великие князья - ее любимые сыновья. Слезы навернулись на глаза императрицы, но переживать было некогда. Дробно забили барабаны, протрубили горнисты свой сигнал, и покатилось красочное празднество Крещение Господне.
Парад гвардейских полков по набережной Невы был просто великолепен. Императрица на какое-то время даже забыла про свои постоянные хвори. Особенно ярким показалось ей водоокропление воинских знамен и штандартов. Торжественная музыка, блеск золота, колыхание знамен, слезы на глазах любимой фрейлины Тютчевой. - Все это растрогало императрицу.
В публике раздались восторженные возгласы, когда показалась колона священнослужителей: все они были облачены в великолепные одеяния, впереди- вышагивали певчие мальчики, за ними служки несли большое древко с ярким фонарем. Императрица знала, что это означает свет Божий, проливающийся на двор Романовых, на всю русскую столицу. И императрица невольно подумала: "Какое великолепие! Какая мирная, счастливая жизнь вокруг! Неужели кто-то может желать зла России?"
- Смотрите, Ваше величество, - шепнула фрейлина Анна Тютчева, - нынче-то митры иные, они украшены драгоценными каменьями, привезенными недавно с горного Урала.
Мария Александровна испытывала в этот момент двоякое чувство: с одной стороны - восторг, но с другой - тревогу, которая нахлынула невесть откуда и разом завладела ее душой. С трудом императрица дождалась заключительной части праздничного действа - митрополит погрузил золотой крест в невскую воду и громко, раскатисто пробасил: "Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние свое!"
ххх
Вечером у императрицы разыгрался сильный кашель. И впервые вместе с мокротой горлом пошла кровь, ее было очень немного, но и это напугало Марию Александровну. Она вновь срочно вызвала фрейлину, показала ей батистовый платок, испачканный кровью.
- Разлюбезная моя Аннушка, - тихо проговорила императрица, - наверное, подходит мой конец. Очень жаль. Так мало успела, так мало сделала для России.
- Зря вы так говорите, Ваше величество! - Анна взяла худую руку государыни в свои теплые руки и стала дуть на нее, согревая, - Вы для России сделали очень многое, вы оставите большое наследие, сыновей и дочь, но... когда это еще будет, Вам, Мария Александровна, еще жить и жить.
В эту ночь они не сомкнули глаз. Императрица стала рассказывать фрейлине самое заветное, хотелось излить душу этой тонко чувствующей женщине, дочери известного русского поэта, которой отец передал чуткую душу и искусство сострадания.
Все в ее жизни началось ранней весной. Мария Гессен-Дармштадская, пятнадцати лет от роду, была в театре вместе с родителями. И даже не помышляла о грядущих переменах в своей жизни, но когда объявили, что на спектакле присутствует юный наследник русского царя Александр, она посмотрела его сторону и... очень сильно смутилась, двадцатилетний цесаревич также в упор смотрел именно на нее. Их взгляды встретились.
Вечером Александр приехал к ним во дворец и... признался в пылкой любви, о чем на другой же день написал отцу. Александр никогда не отступал от задуманного, и уже через месяц состоялась их помолвка. Любовь сблизила их не только телесно, но и духовно.
- А помните, когда случился сильный пожар в столице, голуби тысячами слетались к вашим окнам и нашли там свое прибежище, - Анна говорила так проникновенно, так ласково, как обычно утешают любимых детей, что на глазах императрицы появились слезы.
- Да, да, колокольчик, помнится, созывал птиц к обеду и я их кормила пшеницей.
- Я позволю себе прочесть запись из своего дневника, - сказала Анна, - она посвящена Вам, Вашей благородной душе.
- Полноте, полноте! - слабо засопротивлялась императрица. Но запретить говорить любимой фрейлине не смогла.
- Если бы собрать в единое целое разнообразные черты трогательной заботы императрицы о людях, получилась бы красочная картина человеколюбия, благости и мудрости, она была бы орошаема сладкими слезами российского человечества.
Обе женщины помолчали, каждая думала о своем. Анна Тютчева вспомнила другую запись в своем дневнике, посвященную царице: "Под императорской порфирой она оставалась женщиной в лучшем значении этого слова - женщиной, полной пылкой любви и горевшей неутомимой жаждой добра".
- Извините, государыня, правда ли, что император Николай просил Вас принять миллион рублей на "карманные расходы"?
- О, я тратила не более пятнадцати тысяч, остальные раздавала раненым, сиротам и бедным.
- Великий Михаил Ломоносов писал такие строки об императрице Екатерине:

Внемлите с радостью полезному потомству;
Похвально дело есть убогих призирать,
Сугуба похвала для пользы воспитать:
Натура то гласит, повелевает вера.
Внемлите важности Монаршего примера...

- Екатерина заслужила эти строки. - Тихим голосом ответила Мария Александровна.
- Они словно написаны о Вас, поверьте мне, дорогая государыня.
- Не называй меня, пожалуйста, государыней, мы - подруги...
 
ИЗ ОГНЯ ДА В ПОЛЫМЯ

"Только беспощадный террор спасет Россию. Мы вынесли приговор самодержавию, царю-кровопийце, его продажным правителям. И обязательно приведем его в исполнение, чего бы это ни стоило"
/Из прокламации народовольческой организации "Революционная расправа"/.
Недавний узник Шлиссельбургской крепости Александр Верич первые дни на свободе чувствовал себя пришельцем с иной планеты, ходил только переулками, окольными дворами, черными ходами, страшился прохожих, боялся взглянуть лишний раз на себя в зеркало. На фоне бледных петербургских лиц он был мулатом: лицо и руки коричнево-черные, лицо изможденное, глаза с явной сумасшедшинкой. Часами сидел дома и с горечью размышлял о потерянной жизни, о пропавшей молодости. А когда чуточку успокаивался, выходил на улицу, прохожие дружно оборачивались ему в след.
Что там говорить о прохожих, родичи и знакомые по Ломанскому переулку, друзья детства избегали с ним нечаянной встречи, явно сторонились его, а полицейские городовые да и дворники подозрительно оглядывали худосочную фигуру, готовые схватить его за шиворот и доставить в участок. И только один человек не чурался Верича, наоборот, выказывал особое внимание недавнему узнику. Это был генерал Дубельт, его освободитель и покровитель.
В памятный день выхода на волю отставной генерал встретил его у полукруглых ворот крепости. Всепонимающий, он не сразу подошел к обалдевшему от воздуха и солнца узнику, дал возможность ему оглядеться по сторонам, потом шагнул к нему, протянул руку, как равному, нашел душевные слова, поздравил с вновь обретенной свободой, образно пояснил, что человек по-настоящему может оценить волю, выйдя либо из крепости, либо из лазарета. Помнится, он, тронутый до глубины души эдаким жестом генерала, расплакался, как малое дитя, попытался поймать руку старого сыщика, чтобы поцеловать ее, но Дубельт решительно воспротивился эдакой "телячьей нежности", помог сесть в просторную карету с закрытым верхом и привез узника в свое загородное имение. Это было уму непостижимое действо - генерал сыскной полиции и «вечник» - страшный государственный преступник. Ничего не скажешь, странная парочка!
О, какое это было блаженство! Какая неземная благодать! Они пили душистый чай на веранде, опутанной сухими пока еще ветвями дикого виноградами разговаривали. Старинный тульский самовар с пятью медалями под краником, сверкал, как маленькое солнце, а варенье в вазе искрилось, словно драгоценные камешки. Над головами их шелестели клены, где-то очень близко рокотала река. И, казалось, не было ни восстаний, ни сражений, ни подполья, ни страшной крепости, откуда Провидение вызволило его.
Генерал был очень доволен. Разговаривая с недавним узником, все больше и больше проникался мыслью, что и на сей раз интуиция его не подвела. Верич был настоящей находкой, свободно говорил на немецком и французском, весело шутил, то и дело оглядывался по сторонам, глаза его восторженно горели.
Истосковавшийся по нормальной человеческой речи, он буквально сыпал сведениями о прошлой своей жизни, вспоминал о первых студенческих кружках, о первой встрече с поразившим его анархистом Михаилом Бакуниным, в деталях повествовал о друзьях-товарищах в Пруссии, Польше, Франции.
Прощаясь, генерал Дубельт совершенно искренне предложил ему ссудить немного денег, чтобы "свести концы с концами", несмотря на отказ, все же буквально всучил Веричу деньги. И снова растрогал Верича. Движимый чувством огромной благодарности, тот поинтересовался, какую услугу может оказать благодетелю? Дубельт словно ждал этого предложения.
- Почаще прогуливайтесь по Морской улице, в районе булочной Филиппова. Кстати, вы, конечно, не слыхали новый анекдот. Наследник престола великий князь Александр обнаружил в булке запеченного таракана. Разгневался, приказал привести булочника пред свои светлые очи. Перепуганный Филиппов, выслушав гневную тираду великого князя, не растерялся, схватил таракана и мигом проглотил его, заверив наследника, что это был не таракан, а изюм. С тех пор в столице булку с изюмом стали звать сайкой, как называли в народе таракана.
- Леонтий Васильевич, а почему советуете гулять именно по Морской? - Верич тоже был ушлым человеком, давним подпольщиком, сообразил, что не все так просто, как показалось вначале.
- Там особливо чистый воздух и тишина, - ушел от прямого ответа Дубельт, - гуляйте, наслаждайтесь свободой, дышите полной грудью, а по пятницам, часа в три давайте будем встречаться, говорить по душам.
- С удовольствием! - обрадовался Верич. - Какие еще будут советы?
- Сами понимаете, ни одна живая душа, кроме нас не должна знать ни историю вашего освобождения, ни про наши встречи. Зато я хотел бы знать о вашей жизни на воле всё-все: о встречах, разговорах, о жизни. Хочу верить, что наша столь необычная дружба станет взаимополезной на долгие годы.
Позже, намного позже поймет Верич, что бывший главный сыщик Российской империи в простоте и слова не скажет, и шага просто так не сделает. А пока он действительно начал прогуливаться по Морской улице и неожиданно заметил за собой "хвост". Бывший мастак подполья мгновенно сообразил, что все это значит, но делать трагедию из-за "мелочи" не стал. Кому он нужен? Однако слежка была явной, и это его позабавило. Дважды лицом к лицу встретился с дамой, которая прошла его острым взглядом, затем возле моста столкнулся с элегантным пожилым мужчиной с бородкой. Лицо и особенно вытянутый подбородок напомнили ему какого-то знакомого, вероятно, почудилось. Больше к нему никто не подходил, и с ним не заговаривал.
Однако наученный горьким опытом бакунинского подполья, Александр Верич готов был дать руку на отсечение, что его странная персона кого-то очень заинтересовала. Но кого именно? Думал, бывшего бакунинца все давным-давно забыли. Однако, как и было договорено, Верич в следующую пятницу направился по известному маршруту, к Сенатской площади, за углом дома номер 3 его должна была ожидать карета Дубельта, однако на самом углу его кто-то тихо окликнул. Верич обернулся и увидел незнакомого дворника, который делал какие-то зазывающие жесты. Опасаясь провокации, Верич постоял немного в нерешительности, затем все же пошел за узкоглазым дворником. Тот в темной подворотне молча сунул ему в руки записку без подписи. В ней говорилось: “Свидания временно отменяются, по Морской улице и Сенатской площади более не гуляйте. Будьте внимательны и крайне осторожны. Вас найдут, когда все станет ясным. Записку уничтожьте”.
Верич придержал татарина за рукав, попытался расспросить, кто передал записку, однако дворник забормотал что-то на своем языке, махнул рукой и поспешно скрылся в черной подворотне. Это встревожило Верича: "Видать, Дубельт узнал нечто такое, что ставило под угрозу его жизнь. Явно случилось непредвиденное.
Придя домой, Верич встревоженный и малось испуганный, закрылся в крошечной комнатушке, поставил перед собой графин с дешевым вином, чтобы успокоиться, отвлечься от пугающих мыслей, налил полный стакан, выпил до конца содержимое. Стал сосредоточенно размышлять, глядя в окно. Впервые заметил, что в саду вспыхнули первые клейкие листочки, весна, про которую он вообще забыл, бесшумно подкралась и к его дому и разом завладела всей землей, изумив яркой зеленью. Но весна его мало обрадовала. Верич неожиданно для себя пришел к странной мысли: "Зря, видать, он согласился на освобождение из крепости. Умер бы в своей одиночке честным свободолюбом, оставив имя незапятнанным. Не был столь наивен, чтобы не понять намерения бывшего главного сыщика империи, каким-то сложным способом использовать его связи с политическими противниками строя. Несомненно, Дубельт имел дальний прицел и вполне вероятно ожидал удобного случая, чтобы в случае провала выстрелить ему в спину, но…вряд ли Дубельт был столь примитивен. В Питере к тому времени действительно не было его бывших соратников, которыми интересовался бы корпус жандармов и генерал Дубельт лично. Однако за ним все же кто-то следил, и это не могло не тревожить.
Холодок прошел по спине Верича, он захлопнул форточку. Чтобы не травмировать себя, выпил еще стакан вина и, несмотря на дневное время, лег спать, пробормотав все объясняющую русскую пословицу: "Утро вечера мудренее".
А спустя, примерно, дней десять случилось то, чего недавний узник крепости никак не ожидал. Возвращаясь домой после прогулки в Летнем саду, он вновь заметил за собой явную слежку. За ним настойчиво шагал плотный мужчина в гимнастической куртке с поднятым воротником. Александр решил проверить свои подозрения. Возвратился в Летний сад, по самой глухой аллее направился в сторону Адмиралтейства, однако не прошел и ста шагов, как что-то тяжелое навалилось на него со спины, некие злоумышленники заткнули ему рот вонючей тряпкой, Верич мгновенно потерял сознание. Он не видел, как двое мужчин подхватили его под руки и повели ко выходу из сада, будто хмельного...
Очнулся Александр Верич в незнакомой прямоугольной комнате с двумя зашторенными окнами. Первое, что почувствовал - сильную головную боль. Подумал, опоили его похитители какой-то вонючей одуряющей жидкостью. Привстал на локте, осмотрелся. Тихо и пустынно, ни единой живой души. На небольшом округлом столе два шандала с горящими свечами. В углу тумбочка с книгами.
- Эй, люди, откликнитесь! - крикнул в пустоту. Оказывается, некто ждал его пробуждения. Отворилась двухстворчатая дверь, широко улыбаясь, вошел в комнату благообразный мужчина с бородкой клинышком, при маленьких смешных очечках. Верич сразу вспомнил, что встречал этого человека на Морской улице.
- Ну-с, с пробужденьицем! - сказал бородатый, присаживаясь на край кровати Верича. - Каково нынче ваше самочувствие, господин Верич?
- Откуда вы знаете мою фамилию?
- Все просто. Такие копченные появляются в столице только после отбытия срока наказания в крепостях. К тому же нам известно, что из Шлиссельбургской крепости за последние полгода отпущен только один Александр Владимирович Верич - наш старый знакомец.
- Все правильно, - Верич сел на кровати. - Скажите, каким образом я очутился здесь? И кто Вы такой? Очень знакомое лицо, но.......
- Память Ваша, Александр Владимирович, стала слабнуть, и то верно, не на курорте "Липецкие воды" проводили время. - Незнакомец дружески улыбнулся. - А чтобы вы меня вспомнили, дам подсказку - город Дрезден, восстание против режима, мы с Вами на баррикадах. А наш предводитель, светлая голова, решительно отверг идею штурма картинной галереи, где хранились мировые шедевры.
- Гальперин! Святослав? Господи! - обрадовался Верич. - Ни думал, ни гадал, что вновь увидимся! - Верич искренне обрадовался, еще бы, не каждый день встречаешь давнего свободолюба! Слезы сами собой навернулись на глаза. Крепость сделала его сентиментальным. Перед мысленным взором предстало то далекое осеннее утро, когда Михаил Бакунин - огромный, бородатый, ходил по баррикаде в полный рост, не страшась прусских стрелков, выкрикивал пронзительные фразы, от которых мороз подирал по коже.
- Собственной персоной, - широко разулыбался элегантный бородач, - Святослав Викентьевич Гальперин - страстный борец за свободу России. И по поводу чудной встречи хотелось бы обнять вас, Верич, порадоваться избавлению из неволи.
- Искренне благодарю, - Верич оживился, даже голова стало болеть не так сильно. Не хотелось больше думать о худом, такой честный человек, стойкий свободолюб, как Гальперин, многократно рисковавший собственной жизнью во имя чужой и своей свободы, не причинит ему зла. Однако почему он все время прячет глаза, да и улыбка наигранная?
- Помнишь, Саша, - без обиняков перешел на "ты" Гальперин, - как нас изо дня в день морили голодом в Саксонской тюрьме? Меня до сей поры мутит, как вспомню ихнее гостеприимство, утром - селедка, в ужин селедка, а воды ни капли.
- Думаю, у нас есть повод вспоминать нечто более важное, чем селедочная диета - Верич решил, что пора выяснить, что за разбойничьи методы применили против него сотоварищи Гальперина. - И, надеюсь, впереди будет много времени для приятных воспоминаний
Нежданно-негаданно пред мысленным взором Верича предстало озабоченное и тревожное лицо генерала Дубельта
- Лучше объясни старому товарищу, почему вокруг моей персоны столько тумана? Пригласили бы в гости, с удовольствием принял бы любезное приглашение.
- Честно?
- Предельно честно. Я недавно чудом выбрался из одиночки крепости, к счастью, ты не знаешь, что это сущий ад на земле.
Верич понизил голос до шепота:
- Представляешь, утром открываю глаза и не могу поверить, что на воле, что сию минуту не отворится дверь камеры и страшный садист "Ирод" не отправит меня в карцер.
- Кстати, что за чудо чудное тебя спасло? Это удивляет и моих товарищей. Вот уже четвертый год охранка действует по привычной схеме, в одном направлении, препровождает нашего брата политического в Петропавловку и Шлиссельбург, всех туда, а тебя, счастливчика, оттуда. Редкий случай, извини, но очень настораживающий.
Верич понимающе улыбнулся, хотя ему было не до шуток. Ему не верили, на грош, поэтому и подослали старого товарища Гальперина. Не зря, видать, дотошный генерал Дубельт придумал для него, на всякий случай довольно убедительную "легенду". И мысленно Верич поблагодарил своего странного благодетеля.
- Что молчишь? - поторопил Гальперин, у бывшего узника возникло такое ощущение, что он нервничает, зазря теряет время. И чтобы дать самому себе возможность успокоиться, еще раз все обдумать, попросил:
- Прикажи принести, что-нибудь перекусить, с утра маковой росинки во рту не было, - глянул на давнего знакомца, у Гальперина вытянулось лицо от удивления. - И молока бы стаканчик, если возможно. В этой дьявольской крепости, видать, заработал я язву желудка, жжение и тошнота стали мучить. После выхода на волю успел привыкнуть к молоку. К хорошему быстро привыкаешь.
- Нет вопросов, - спохватился Гальперин, как-то странно глянул на давнего сотоварища, - сейчас попробуем помочь твоему желудку. - Торопливо вышел из комнаты.
Веричу только этого и было нужно. Как обрадовался нежданной встрече, но не подумал, что попал в ловушку. Нет, не кончились, видать, его беды. Бывшие товарищи выследили его, теперь вряд ли отпустят, не узнав точно, почему царь помиловал только одного узника. Пока не было рядом Гальперина, Верич лихорадочно обдумывал, как вести себя дальше, чтобы не натворить новых бед, как не вызвать новых подозрений, понимал, что оказался между молотом и наковальней. Рассказать все как было, про генерала Дубельта - верная смерть. Генерал не простит предательства, да и получится неблагородно: генерал вызволил его из крепости. Если же твердо придерживаться версии, что сам не знает, почему именно помиловали его сотоварищи, вряд ли поверят. Решил не испытывать судьбу, придерживаться "легенды" генерала Дубельта.
Не прошло и пяти минут, как возвратился Гальперин, поставил на стол стакан молока, на тарелочке были два бутерброда с маслом и сыром. Однако лицо бывшего товарища показалось Веричу не столь беззаботным.
- Пей молочко, кроме бутербродов ничего не нашли, - виновато сказал Гальперин, - на чем мы остановились?
- Говорили про мое освобождение из крепости, - напомнил недавний узник, - помог случай. Всю жизнь мне не везло, а тут… подфартило. В крепость прибыл государь, стал осматривать некоторые "одиночки".
- Извини, но насколько мы знаем, царь посетил только твою камеру, - не удержался Гальперин.
- Откуда я мог об этом знать? - не замедлил с ответом Верич.
- Ладно, ладно, продолжай, только советую не лукавить. У "Революционной расправы" длинные уши и длинные руки…
- Что это за "Расправа"? - насторожился Верич.
- Позже узнаешь. Итак…
- Государь вошел в мое прибежище, был любезен, стал подробно расспрашивать, за какие грехи отбываю вечную каторгу. Пришлось чистосердечно поведать о боевой молодости, о благе всего человечества, ради которого и выбрал свой путь и понес по жизни свой крест… Государь взял мой статейный список из рук "зарода" - у заместителя коменданта крепости, прочел его, сообщив, что у меня букет болезней… И вдруг спросил: "Скажите, Верич, если бы вас амнистировали по болезни, что бы вы стали делать на воле?"
- Сие невозможно, - ответил я, - но... уехал бы в свое родовое имение и удил бы окуньков на Клязьме.
- А как же с политикой? С революционной борьбой против самодержавия?
- Простите, Ваше величество, - не раздумывая ответил я, - с политикой покончено раз и навсегда. Хватит, навоевался с мировыми державами. - Государь усмехнулся: “Мир переделать может только Бог. А люди… люди - песчинки, лукавы и продажны. Взять, к примеру, вашего кумира Бакунина, - ради получения воли, обманул двух царей, предал друзей, родственников, молодую жену, сбежал в Лондон, оставил вас гнить в крепости. Государь вскоре уехал, а через неделю меня вызвали в канцелярию с вещами. Открылись тяжелые врата, и я очутился на воле. Вот и все.
- А что случилось после отъезда государя из крепости? - неожиданно спросил Гальперин, подозрительно глянул прямо в глаза Верича.
- Чего не знаю, того не ведаю! - чистосердечно ответил недавний узник, - но что за пристрастный допрос? Да еще со сторону бывшего сотоварища? Я что-то не то сделал? По-вашему, я должен был честно догнивать в одиночке? Сам бы попробовал сей сладости. Лучше бы рассказал, каким образом я тут оказался, к чему эдакая конспирация?
Гальперин ничего не успел ответить. В комнату решительно вошла, почти ворвалась дама, которую он сразу узнал. Она следила за ним на Морской улице. Куда только девалась ее миловидность и скромность. Дама подходила на разъяренную львицу. Недовольно глянув на Гальперина, резким голосом приказала:
- Можете быть свободным! - Гальперин кивнул головой, словно нашкодивший мальчишка, послушно вышел в коридор. Дама - начальница, это было видно по всему, подождала, пока за старым бунтовщиком закроется дверь, повернулась к Веричу и, без вступлений и предисловий, заговорила: “Нам сегодня, как никогда прежде, нужны решительные люди, преданные делу революции, готовые, не раздумывая, умереть за идею".
- Погодите, погодите, мадам, - попытался остановить ее Верич, - куда вы так торопитесь? В Шлиссельбургскую крепость? Там места много.
- Царский режим агонизирует, поэтому наши бомбисты, динамитчики, кинжальщики должны завершить свержение самодержавия! А вы...мы рады, что вы на свободе, но, извините, не имеем основания верить вам! -каждое слово воинственной дамы было резким, как удар хлыста. На длинном носу ее показались капельки пота. Казалось, еще мгновением она сама схватит кинжал и кинется на первого попавшегося городового.
- Спасибо за откровенность! - Веричу наконец-то удалось вставить фразу. - Но чем я, измученный неволей, больной человек, могу быть вам полезным?
- Это разговор не мальчика, а мужа! - дама позволила себе даже улыбнуться.- Хочу предложить вам, Веричу соратник легендарного Бакунина, исключительно на добровольных началах свершить акт возмездия в отношении садиста и нашего врага "Ирода". Согласны?
- Пока не согласен, - Верич решил играть до последнего, побольше узнать об этих фанатиках, готовых наломать еще немало дров, - я даже не знаю, с кем имею дело? Расскажите о своей боевой организации, ее планах, идеях, методах борьбы.
- Слыхали про "Революционную расправу?" - дама горделиво выпрямилась, руки сжались в кулачки.
- Никак нет, не довелось.
- Скоро услышите. Про нас узнает вся Россия, весь цивилизованный мир! Короче говоря, даю вам последний шанс снова занять достойное место в рядах свободолюбов. Через три дня к вам придет наш доверенный человек, вручит оружие. Я слышала, будто вы когда-то стреляли без промаха. Вот и будет возможность вспомнить полезные навыки. Наш человек сообщит время и место свершения акта возмездия.
- А если я откажусь?
- Вас придется убрать, ведь мы выдали себя. "Революционная расправа" - организация решительная, не слюнтяйская, мы - беспощадны. Очень скоро мы приведем в исполнение приговор над кровопийцем Александром.
- Мне нужно серьезно все обдумать, - Верич сделал вид, будто колеблется. - Дайте мне на размышление три дня.
- Договорились. Через три дня. И не думайте играть с нами в кошки-мышки, мы вас из-под земли достанем в случае измены. До встречи, Верич! Буду рада сообщить Михаилу Бакунину в Лондон, что вы вновь в боевом строю. И прошу прощения за неудобства, которые вынуждены применить к вам вторично.
Дама вышла.
Дальнейшее все происходило, как в кошмарном, путанном сне. Вошли двое в черных масках, крепко завязали Веричу руки, дали выпить какой-то вонючей гадости, вывели под руки из комнаты во двор, где также остро пахло гнилью. Ни голосов, ни стука колес поблизости не было слышно. Вскоре однако подъехала карета. По стуку колес о булыжную мостовую он понял карета или повозка, в которой его везли, выехала на одну из главных мощенных улиц. Сколько прошло времени, Верич не мог знать, однако пришел в себя на пустыре, в сотне метров от своего имения. Шатаясь, словно пьяный, поднялся на крыльцо и... в голове у него помутилось. Больше он ничего не помнил.
ххх
Секретный агент III отделения Сергей Шамагиров в этот вечер приехал домой очень усталым и разочарованным. Два дня подряд они гонялись за удачливым кинжальщиком из «Народной воли», но в последний момент, когда, казалось, бандиту деваться было некуда, он исчез, словно испарился. Чтобы не получить нагоняй от начальства, он уехал из здания управления.
Дома, как всегда, отходил душой, постояв у японской гравюры "Домашний дворик", налил кружку холодного молока, не раздеваясь прилег на диван, закрыл глаза. Однако на сей раз сразу уснуть не удалось, в груди накапливалась смутная тревога. Своим звериным чутьем Сергей понял: "что-то исключительно важное должно сегодня произойти". А когда все-таки сон сморил его, то сразу перед мысленным взором появилась, наверное, впервые в этом году, зеленая-презеленая тайга, тайга его детства - бывало отец или мать брали его на лето в родное Забайкалье. О, как там было сказочно! Светлые усатые нерпы, он играл им на гитаре и глупые животные высовывались из воды и слушали незатейливую музыку. Рядом были странные по питерским понятиям родичи. Обычно он видел цветные сны, длинные, завершенные, а не обрывочные. Так было и на этот раз.
Внезапно тайга поредела, словно расступилась. И из синей мари выплыла девушка. Сергей отчетливо разглядел ее лицо. У незнакомки были совсем не раскосые глаза, от взгляда которых у него мороз пошел по коже. Высокие, чуть прикрытые груди, она взяла обеими ладонями и выставила вперед, к нему, словно зазывно манила к себе. И еще он разглядел, что кожа странного существа была не коричневатой, как у девушек стойбищ, она переливалась нежными неброскими тонами. Широкие скулы придавали девушке романтический экзотический облик.
Потом в комнате что-то произошло. Краем уха он уловил незнакомую песню, состоящую, как это бывает у малых народов из одних звуков:
Уйгула куты! Уйгула!
Кенграй Охонь!
Что означали эти слова Сергей понять был не в состоянии. А губы девушки что-то шептали. Ее облик то расплывался, то вновь появлялся, хотя с каждым разом становился все тускнее и тускнее. Сна больше не было ни в одном глазу. Сергей сел на диване, помотал головой. Хотел прогнать навязчивое видение, но… никаких знакомых девушек он не оставил в дальней таежной сторонке, Появилось ощущение, что в комнате, там, где стояла его посуда, присутствует либо сама девушка, либо ее дух.
Такого еще с ним не бывало. Сергей усмехнулся, привидеться же экая чепуха! Снова прилег на диван. И почти сразу пришел сон. Будто бы он тащит на себе тяжеленную шкуру убитого медведя. Лямки от крошни до боли натирают плечи, очень хотелось бросить тяжеленную шкуру, но было жалко. И даже во сне он подумал о том, что еще долго-долго ему придется тащить тяжелую ношу. Как в народе говорят: и нести тяжело, но бросить жалко»...
Что означали эти слова Сергей понять был не в состоянии. А губы девушки что-то шептали. Ее облик то расплывался, то вновь появлялся, хотя с каждым разом становился все тускнее и тускнее. Сна больше не было ни в одном глазу. Сергей сел на диване, помотал головой. Хотел прогнать навязчивое видение, но... никаких знакомых девушек он не оставил в дальней таежной сторонке, Появилось ощущение, что в комнате, там, где стояла его посуда, присутствует либо сама девушка, либо ее дух.
Такого еще с ним не бывало. Сергей усмехнулся, привидеться же экая чепуха! Снова прилег на диван. И почти сразу пришел сон. Будто бы он тащит на себе тяжеленную шкуру убитого медведя. Лямки от крошни до боли натирают плечи, очень хотелось бросить тяжеленную шкуру, но было жалко. И даже во сне он подумал о том, что еще долго-долго ему придется тащить тяжелую ношу. Как в народе говорят: и нести тяжело, но бросить жалко"...
 
ГОРЧАКОВ У ГОСУДАРЯ
 
Самодержец всея Руси император Александр II с головой окунулся в государственные дела, которых было невпроворот. Его искренне заботила судьба родного отечества. Мягкий от рождения, он старался во всем быть справедливым и добропорядочным. Государю было ясно, как Божий день, что поражение в Крымской войне поставило Россию перед выбором: либо сходить на нет как великой державе, либо всеми силами и средствами догонять наиболее развитые западные страны. Время было крайне беспокойное. Ему ежедневно докладывали о крестьянских волнениях, о зарождении новых либеральных и прозападных течений среди офицерства и дворянства, он понимал, что этим могучим слоям русского общества многое не нравилось в политике почившего в бозе Николая. Обсудив с ближайшими друзьями положение в России, император пришел к выводу: для начала стоит смягчить репрессивный режим в империи.
Вот почему, когда флигель-адъютант Семерницкий доложил о том, что его настоятельно просит об аудиенции мать политического узника Вернича, император задумался, вспомнил просьбу генерала Дубельта. Смешанное чувство овладело им: с одной стороны, смягчение участи пусть даже не главного революционера было бы обязательно замечено в мире, оценено по достоинству, но верно ли, что сей узник полностью раскаялся в своей бунтовщицкой деятельности.
Поразмыслив, император пригласил к себе министра иностранных дел князя Горчакова. Государю донесли, что Горчаков встречался с родственниками Вернича. Одновременно он приказал доставить прямо из крепости узника, за которого хлопотал генерал Дубельт. И заодно привезти рапорт коменданта крепости о том, как вел себя все эти годы узник камеры № I6.
 Князь Горчаков, невысокого роста, предрасположенный к полноте, как и все Горчаковы, появился в точно назначенное время. Император любезно встретил князя у порога, проводил к столу. Государь высоко ценил своего министра иностранных дел за многие несомненные достоинства - владение иностранными языками, широкий круг знакомств с правителями Франции и Англии. Не было для него секретом, что Горчаков в совершенстве постиг искусство дворцовых интриг и тонкой лести. Недаром говорят, что глаза - зеркало души, но только не у дипломата.
- Ну, каковы зарубежные новости, милейший князь? - протянул Горчакову руку, пожал довольно твердую ладонь князя своей пухлой ладонью. Кивнул головой в сторону бархатного кресла. Этот жест означал, что беседа будет неофициальной.
- Ваше императорское величество! Соединенная англо-французская эскадра, - мягким баритоном, чуть грассируя, начал князь, - рыскает, извините за непарламентское выражение, по всем бухтам северной части Тихого океана в поисках наших кораблей, хотя войны между нашими странами давно уже не ведется. Иностранные моряки устроили засаду в Аяне, сожгли пакгаузы Константиновского поста на Нижнем Амуре, учинили наглые стрельбы по сторожевому кордону мыса Погиби на острове Сахалине.
- Н-да, сие сообщение очень грустное, -холеное лицо императора приобрело беспомощное выражение, что очень удивило князя. Надо бы государю вспылить, возмутиться, но... неужели даже у государственных мужей отсутствует такое понятие, как честь? Договоры подписаны, уверения в дружбе приняты, а наших дальневосточных морях все еще пиратствуют английские и французские корветы. Видимое ли это дело, когда доблестные русские моряки вынуждены прятаться по укромным бухтам? Император сверху вниз глянул на министра иностранных дел, хмыкнул.
- Видимо, у нас одно преимущество: имеем меньшую флотскую силу, чем они, попробуй-ка, сыщи наших в безбрежном океане?
- Не все так мрачно, Ваше величество! -князь Горчаков тонко уловил то самое мгновение, когда у монарха могло измениться настроение. Уловить это было дано далеко не каждому, но князь прекрасно изучил императора, ибо знал Александра еще подростком, одно время давал ему уроки дипломатической службы. - Разрешите продолжить доклад?
Император нехотя кивнул, погладил красиво ухоженную бородку. Ему захотелось всерьез рассердится, показать жесткость и случайно взглянул в зеркало, висевшее в узком простенке, едва сдержал улыбку: хмурость так не шла ему, выглядела фальшивой.
- Есть ли более конкретные факты?
- Так точно, ваше величество! Нынешние союзнички вновь сунулись в лиман Амура, не знали, что мы приготовили им сюрпризик, изменив фарватер. Вот два ихних, корвета благополучно пройдя два переката, обрадовались, даже подняли флаги расцвечивания. Адмирал Паркинс приказал на радостях выкатить бочку рома. На третьем перекате крепко сели на мель. Случилось то, чего мы так долго добивались: конфуза союзников, которые на сей раз окончательно убедились, что река Амур не судоходна.
- А если Амур и впрямь не судоходен?
- Буквально днями наши мореходы во главе с графом Муравьевым успешно совершили сплав по великой реке.
- Все сие - частности, а более порадовать своего монарха вам нечем?
- Как же. Как же! Меры, предпринятые по вашему высочайшему указанию, полностью себя оправдали - укреплена береговая линия обороны русского Дальнего Востока, поставлены пушечные заслоны в Петропавловске-Камчатском, в заливах Чихачева и Анива, а також в Императорской гавани.
Горчаков говорил нарочито сухо, без эмоций, смотрел прямо в глаза императору.
- Насколько мне известно, численность русских войск отныне в укреплениях возросла с 300 до 700 человек.
- Как на сии ходы ответили правительства Англии и Франции?
- Стали более сдержанно сообщать о своих мнимых успехах.
- Я всегда считал, - перебил Горчакова император, - забайкальское казачье войско нам крайне необходимо, пожалуй, оно важнее донского или терского. Именно оно призвано оградить левобережье реки Амур от иноземного проникновения. - Император положил на зеркальную поверхность стола пухлые руки, унизанные перстнями, вопросительно глянул на Горчакова, ждал вежливых возражений. Наверняка знал, что оных у министра иностранных дел было предостаточно - казачье войско набирали в основном из беглых да отбывших ссылку, надеяться на столь необычных стражей было очень рискованно. Однако Горчаков возражать государю не стал, более того, чуточку умело польстил императору:
- Скажу без лести: сие есть крупная победа Вашей прозорливости, государь!
Горчаков позволил себе расслабиться. Император получил то, что желал получить. Отныне в анналы истории это будет занесено навечно. Теперь нужно было найти мостик для перехода к иной теме.
- Надо бы нам еще раз отметить графа Муравьева - радетеля Восточной Сибири, чьими стараниями набрано казачье войско. Да, да, это его заслуга, накормил вчерашних бесправных людей, уравнял их с местными жителями-чалдонами, поставил войско на службу России. Но... ума не приложу, каким достойным образом сие возможно свершить? Высшими орденами граф не обделен, титул получил, девиз графский тоже. - Император размышлял вслух, одновременно делая пометки в роскошном блокноте, подаренном недавно эрцгерцогом австрийским.
- Возможно ли, Ваше величество, сделать для Муравьева почетную приставку к его фамилии? - осторожно предложил Горчаков.
- Великолепная идея! - обрадовано воскликнул император. - Я давно об этом думал, а Муравьевы...эта фамилия мне резала слух, помните, сколько бунтарей вышло их рода Муравьевых, вспомнить того же Муравьева-Апостола.
- У нас ведь есть прецеденты: граф Потемкин-Таврический, граф Суворов-Рымницкий. Я, государь, осмелился бы предложить присвоить звание "Муравьев-Сибирский".
- Сибирский? - император покачал головой. - Вряд ли это благозвучно. Слово «Сибирь», «Сибирия» звучит, как нечто каторжное, злое. А вот приставка «Амурскии», по-моему, вполне благозвучна. Граф Муравьев-Амурский... Но, давайте еще повременим с этим. Что еще у вас?
- Хотелось доложить о новом брожении умов в Польском царстве. - Горчаков отлично понимал, что государь ждет от него иного разговора, ради которого он испросил неплановую аудиенцию. Однако никак не решался прямо начать главную часть своего намерения. Хорошо, что император самолично прервал разговор на сию тему, посчитав ее завершенной.
- Князь, незначительные вопросы можно решать и без моего вмешательства. Вы хотели просить моей поддержки в деле узника Шлиссельбургской крепости Вернича?
- Совершенно верно, ваше императорское величество. Его почтенная матушка Варвара Петровна, из древнего дворянского рода, является моей дальней родственницей и уверяет, клянется всеми святыми, что Александр осознал свою вину, отрешился от своего кумира Бакунина и готов верой и правдой служить трону, возместить ущерб и...
- Выученик Бакунина! - император побарабанил пальцами по зеркальной поверхности стола. При одном упоминании этого имени меня начинает бить дрожь. Сей человек родился не для созерцания божьей благодати, а для богопротивных деяний, мало того, смутил, свернул с пути истинного сотни людей, и этого вашего... Верича. Видимо, рожден сей анархист и террорист под знаком сатаны.
- Совершенно с Вами согласен, - угодливо подхватил Горчаков, - где только ни поднимала голову чернь, туда устремлялся сей противник тронов и правительств. И его поклонники, очарованные сладкими речами, шли за ним, как во сне. - Горчаков поймал себя на мысли, что говорит совсем не то, что было надобно, спешно попытался выправить положение. - Но...семь лет в равелине, последние годы в крепости. Это хорошие лечебницы. Наверняка, ересь оставила ум Верича, дала ему возможность пересмотреть жизнь.
- Мне докладывали, будто сей Верич был идеологическим исполнителем бакунинского бреда, - император, казалось, не слышал Горчакова, - и эти зловредные строки приписывают не Бакунину, а именно Веричу.
- Извините, Ваше величество, какие строки? - Горчаков почувствовал, что теряет нить беседы, очень испугался.
- А вот эти самые, - император придвинул к Горчакову лист, на котором один абзац был подчеркнут красным карандашом «Когда обойдешь мир, везде найдешь много зла, притеснений, неправды, а в России, может быть, более чем в других странах. Не оттого что в России люди хуже, чем в Западной Европе: напротив, я думаю, что русский человек лучше, добрее, шире душой, но на Западе против зла есть лекарство: публичность, общественное мнение, наконец, свобода. А этого "лекарства" не существует в России. У нас все болезни загоняются внутрь, съедают самый внутренний состав общественного организма. В России главный двигатель" страх, а страх убивает всякую жизнь, всякое благородное движение души... И далее... Русская жизнь есть цепь взаимных притеснений: высший гнетет низшего, тот жаловаться не смеет, но, в свою очередь, жмет более низшего». Каково, а?
- Но кто сказал, что сие "произведение" не плод воспаленного ума Бакунина? Верич тут явно не причем, ибо анархист никому не доверял своих мыслей.
- Говорите прямо, князь, - император нахмурил брови, его начинал тяготить этот разговор, - вы человек заинтересованный, вели разговоры за моей спиной с генералом Дубельтом, хотите поддержать его просьбу о пересмотре дела Верича?
- Да, ваше императорское величество, - с обезоруживающей улыбкой признался князь. - Был такой грех. Рад, что вы осведомлены об этом. Однако смею заметить, что моя позиция продиктована исключительно международными соображениями. Во Франции, Германии, даже в далекой Америке скандальная интеллигенция буквально осаждает наши посольства, да и печать зловредно намекает на Вашу амнистию, которая, по их непросвещенному мнению, коснулась далеко не всех преступников.
- Мотивы ваши, князь, убедительны и мною поняты правильно, если смотреть с дипломатической колокольни, но у меня за спиной не абстрактные посольства, а вся матушка Россия.
Император пересел в тронное кресло и разом возвысился над Горчаковым, затем неожиданно предложил, - расскажите-ка лучше давно ли знаете семью Веричей?
- Давно, очень давно, - искренне заговорил Горчаков, - судьбе было угодно распорядиться, чтобы пути наших предков пересекались довольно часто. Мой прадед служил вместе с прадедом Верича императрице Екатерине II.
- Если не ошибаюсь, этот Верич сочинил свою версию "Истории  российского государства"? - император любил делать подобные выпады, выказывая неожиданное знание не просто предмета, но и многих точных деталей, о которых собеседники вообще ничего не знали.
- Вы правы, государь, это он  Каждый человек, особливо государи, оставляют о себе добрую память, -уже смелее продолжал Горчаков, чувствуя, что их тяжкий камень начинает сдвигаться с места. -Думаю, вы не обидитесь, если скажу, что токмо Петр Великий оставил о себе самую значительную память, выше его только Бог.
- Ой ли! - улыбнулся император. - Есть эпитафия царице Наталье Кирилловне. Слыхивали о таковой?
- Признаюсь, не слышал, Ваше величество.
- В оной эпитафии мудро сказано: «Под камнем сим лежит Царицы тело, в котором вечное российское щастье спело. Превысила она геройские дела: Великого Петра на свет произвела».
- Разрешите, ваше величество? - на пороге кабинета появился генерал Дубельт. Он все еще окончательно не сдал дела новому шефу корпуса жандармов.
- Весьма рад вас видеть, Леонтий Васильевич. Хорошо, что вы еще не уехали на воды. Присаживайтесь. Мы тут с князем Горчаковым обсуждаем одну проблему? стоит ли освобождать из крепости "вечника" Александра Вернича? Хотя... о чем это я вам рассказываю, вы же заодно, оба, как заговорщики, за спиной у царя шепчетесь.
- Никак нет, Ваше величество, мы без вас, как без Бога, не до порога! - Дубельт показался императору посвежевшим и бодрым. -У некогда хищного волка выпали не просто клыки, но и зубы. Я был в крепости и вел исповедальную беседу с узником. Цинготная болезнь быстро его съедает. Умрет он в крепости - противники строя поднимут новый шум.
- Я давно собираюсь посетить Шлиссельбургскую крепость, - неожиданно проговорил императору Дубельт мгновенно понял: сие решение созрело спонтанно, сию минуту. - Надо посмотреть, как нынче содержат государевых преступников. Не обижают ли, не притесняют?
- Как можно, Ваше величество? - Дубельту не стоило  волноваться, за крепость он не отвечал, а поездка императора, как всегда, должна была бы кое-что прояснить. Царевы визиты без царевых милостей не обходятся. В империи, как вы, конечно, знаете, существуют различные виды наказаний для политических: каторга и ссылка, крепость или тюрьма. Ссылка также подразделяется на два условия: на поселение и на работы. И один Господь знает, что тягостней.
- Итак, - император встал, решительно глянул на собеседников, - приглашаю вас, Дубельт, сопровождать завтра поутру меня в Шлиссельбург. Надеюсь, формальности уладите с моим флигель-адъютантом Семерницким. И, пожалуйста, молчок... Ни одна живая душа не должна знать о сем визите. Вы свободны, господа!
 
И СНОВА ШАМАН
 
Князь Долгоруков и подполковник тайной политической полиции Шамагиров встретились, как и было условлено, на даче князя, затаившейся в густом сосновом бору недалеко от деревушки под названием Лисий Нос, часах в двух от столицы. Весна еще окончательно не вступила в свои права. С Финского залива дул пронизывающий ветер. Князь был в белом военном полушубке, подбитом мехом, со следами погон, в белых бурках. Шамагиров вообще не носил головных уборов, зимнее пальто ему заменяла легкая финская куртка на ватине. С детства привык к морозам и ветрам в Сибири и Манчжурии.
Они медленно прогуливались по главной аллее, которая образовывала правильный круг и выходила прямо к подъезду двухэтажной усадьбы бывшего военного министра. Долгоруков никак не мог распрощаться с военным ведомством: у ворот, закутавшись в тулуп, стоял часовой.
Разговаривали князь и Шамагиров не как начальник и подчиненный, скорее как старые друзья, которые встретились после долгой разлуки. Князю приглянулся не по годам серьезный подполковник, который не льстил ему, держался ровно, знал себе настоящую цену. После знакомства с подробной и экзотичной биографией секретного агента первой категории Долгоруков проникся к Шамагирову откровенной симпатией. Главный шаман, по имени Тунчо, оказывается, попал в столицу империи весьма необычным способом. В свое время государь Петр Алексеевич издал указ, в коем строго предписывалось сибирским воеводам "Препроводить в столицу четыре пары "шитых рож" також и четыре пары туземных лекарей". Иными словами, татуировщики и шаманы под страхом смерти были доставлены в Санкт-Петербург. Так от могущественного шамана Тунчо и пошел их петербургский род, исполнявший при тайных службах особые поручения. Шаманы Шамагировы могли останавливать кровь взглядом и заговором, мысленно валили наземь любого богатыря, внушением заставляли скрытных людишек выбалтывать государственные тайны.
Агенты Шамагировы тщательно охранялись, пользовались щедрыми льготами российских царей и цариц. Однако время шло, и чары шаманов постепенно иссякали: жизнь в северной столице лишила их родовых корней, пришлось и шаманам учиться новому искусству.
Сергей Шамагиров родился в Манчжурии, где его отец под видом китайца выполнял особые задания тайной канцелярии. Женился на уйгурке, близкой ему по духу, она тоже владела скрытыми чарами. Образование также получил в Харбине. Там же маньчжуры быстро завербовали его в свою агентуру, что было сделано не без ведома российских охранных служб. "Двойным агентом" пробыл всего около года. Потом на семью обрушилось "черное время". Накануне отец и мать шибко беспокоились, громко разговаривали на уйгурском языке, были абсолютно здоровы, а затем в течение дня оба умерли при загадочных обстоятельствах. И почти тотчас Сергей получил тайное указание немедленно покинуть Китай и вернуться в Россию.
Около года он был начальником пограничной стражи на одном из переходов на реке Амур, затем его отозвали в столицу и начали вооружать новыми знаниями - азбукой тайнописи, владением современным оружием, гипнозу. И только через полтора года стали направлять на особые задания первой категории сложности. И в III отделении скоро заговорили о таинственном китайце, для которого нет преград.
Впервые отличился Шамагиров во время русско-японских переговоров, где он охранял и толмачил при адмирале Путятине. II декабря переговоры были внезапно прерваны из-за сильного цунами. Длилось сие страшное бедствие почти пять часов. Фрегат "Диана", на котором держал вымпел адмирал, стал тонуть, получив пробоину. Шамагиров на руках перенес Путятина в шлюп, доставил в безопасное место. Охранял адмирала до завершения переговоров, получивших в истории наименования "Симодских". После чего русские корабли получили право свободно заходить в японские порты Симода, Хакодате и Нагасаки. Прощаясь с Шамагировым, прославленный адмирал Путятин подарил ему копию договора, в котором говорилось, что отныне границы между Россией и Японией будут проходить между островами Итурупом и Урупом. Весь остров Итуруп станет принадлежать Японии, а остров Уруп и прочие Курильские острова к северу составят владения России...
Шеф III отделения узнал множество прелюбопытнейших историй, хранящихся в спецархиве. И сейчас, отогнав от себя воспоминания, сказал дружелюбно:
- Дорогой Сергей Сергеевич! Давайте начнем с вами новый этап сотрудничества. Вы мне внушаете огромное доверие, посему хочу дать вам для начала поручение чрезвычайной важности.
Долгоруков заметно волновался, начиная крупномасштабную деятельность на новом посту. Страстно хотелось как можно быстрей оправдать доверие государя.
- Я весь - внимание!
- Поручение, а точнее сказать, задание сие согласовано с министром внутренних дел, а сама идея, признаюсь, исходила от императора. Наверное, нелишне будет напоминать, что от вас, подполковник, требуется осторожность, долготерпение, наблюдательность и...артистизм. Всего один неверный шаг и... спасти вас уже вряд ли кто-нибудь сможет. В Сибири и власть и чалдоны скорые на расправу. Да, хочу еще предупредить, что в случае провала операции всю вину берете на себя. Сами понимаете, политическая полиция вам никакого задания не давала. Тем более, вышеназванные мною особы упоминаться ни в коем случае не должны… Признаюсь, будучи военным министром, я порой отправлял на верную смерть полки и дивизии, но...там войска, а тут один в поле воин.
- Я все понимаю, любезнейший князь, - позволил себе улыбнуться Шамагиров, -простых заданий я еще ни разу не получал. Итак, что я должен делать?
- В качестве обычного общевойскового офицера, в чине, который нынче носите, отправляетесь в длительную командировку в Восточную Сибирь. -Долгоруков поправил папаху.
- Что, опять подняли головы хунхузы?
- Э, нетушки, сие было бы проще простого. - Долгоруков сразу стал хмур и строг. - В штабе округа, в городе Иркутске, вас ждет должность, которую давно испрашивал у командования тамошний генерал-губернатор Муравьев. Языки местных иноверцев вы знаете, с обычаями знакомы. Служите усердно, выполняйте задания, до поры от вас ничего конкретного мы не будем требовать, вживайтесь в обстановку, оглядывайтесь, примечайте, делайте армейскую карьеру, возможно, на армейской службе вы скорее станете генералом, хотя... в корпусе жандармов звания идут через чин, по-армейски вы уже генерал. Шучу, шучу! И всегда помните: мы о вас знаем, заботимся, вас прикрываем, тайно и скрытно.
- Разрешите, ваше высокопревосходительство, полюбопытствовать, каково же будет главное задание?
- Об этом чуть позже. Еще вопросы есть?
- Есть! А не встречу ли я в Омске, Иркутске кого-либо из жандармских чинов лично мне знакомых? Разве мало тайных и секретных агентов действуют в Сибири? Наконец, не может ли меня опознать какой-нибудь крупный чин, к примеру, из разжалованных и посланных в Сибирь?
- Мы это предусмотрели, не беспокойтесь. Жандармское управление в Иркутске возглавляют люди местные. Правда, их начальник генерал Звягинцев некоторое время служил в Санкт-Петербурге, но вас в столице в ту пору не было. А теперь о самом задании… Князь, заметив на щеках Шамагирова здоровый румянец, поймал себя на мысли, что секретный агент сейчас похож на охотника, готового ринуться вслед крупной дичи, не думая об опасности. И еще он подумал, что не желал бы иметь такого противника. - Итак, пост начальника штаба Восточно-Сибирского округа занимает Кукель Болеслав Казимирович.
- Поляк?
- Как вы угадали? - не сдержал иронии Долгоруков, запахнул полушубок, северный ветер усилился, острые снежинки начали сечь лицо.
- Что это за человек? Почему в Сибири поляк занимает столь высокий пост? - полюбопытствовал Шамагиров.
- Кукель - выпускник Военно-инженерной академии, очень разумный, один из немногих поляков-военных, которые в I86I году не примкнули к восстанию. За личные заслуги отмечен государем Николаем I серебряным оружием. Словом, Кукель - верный слуга царя и отечества, умнейший, образованный человек.
- Вы, князь, так расхваливаете Кукеля, словно готовите представление на орден Святой Анны I-ой степени.
- Перебивать начальство, по крайней мере, невежливо! - не сдержал раздражения Долгоруков. - Вам надлежит скрытно, весьма скрытно, проследить за этим человеком, за его почтой, встречами, разговорами, поведением, очертить круг его знакомых, их род занятий, образ мыслей. Сие будет возможно, ибо вы будете работать под началом Болеслава Казимировича. Не хмурьтесь, пожалуйста, господин подполковник. Скажу откровенно, эдакое задание и мне не по нутру, нельзя следить за верноподданными, но... безопасность императора российского для нас с вами превыше всего, превыше симпатий и антипатий.
- Против Кукеля есть тайные подозрения? - напрямую спросил Шамагиров. Ему не понравилось, как заметает следы князь, то похвалит, то насторожит. Здесь сквозила явная недосказанность.
- Экий вы скорый, Шамагиров! Да с чего это вы взяли, что есть подозрения? - слишком поспешно ответил князь, чувствуя, что сам начинает запутываться в собственных тенетах. - На Кукеле ничего не висит, но... есть, правда, легкий туман. Вы - человек умный. Сейчас в Сибирь, в ссылку, на каторгу идут сотни, тысячи поляков, недовольные режимом, участники восстания. Да, признаюсь, у нас имеются тайные докладные о том, что в Польше и Литовии вновь готовится смута. Однако вернемся к Сибири. Возникла вроде бы на ровном месте загадка: на этапах кто правдами и неправдами облегчает участь арестантов. Порой главари бунтовщиков исчезают с этапа на несколько дней, потом вновь догоняют колонны. Рассуждая логически, делать послабления политическим преступникам могут либо местные либералы, либо сочувствующие злодеям. Чем и почему поляки заслужили сии поблажки? Вижу, вы меня прекрасно поняли.
- Кукель Болеслав Казимирович? - вновь не выдержал Шамагиров. Рыбак рыбака видит издалека. - Шамагиров едва сдержал раздражение: зачем было гнать пургу, кружить вокруг да около? - но Долгоруков запротестовал, замахал руками
- Этого я вам не говорил. Да и глупо подозревать людей только за то, что у них иная национальность!
- Князь, я вас хорошо понимаю, таинственный зов крови, затронутые национальные чувства, лицезрение мучений земляков, разве не так?
- Польский вопрос, считает и государь, очень труден. Три русских императора последние десятилетия делали для Польши массу льгот, всячески содействовали благополучию царства Польского. Однако сей народ не в состоянии долго жить в мире. Горячая кровь, польское самомнение, множество смутьянов постоянно толкают поляков на безрассудные действия. Словом, Кукель. И еще. "Томский красный крест".
- Ничего себе довесочек!
Шамагиров, конечно, слышал про эту таинственную и беспощадную организацию. В III отделении о ней говорили шепотом, все попытки хотя бы приблизится к "Красному кресту" оканчивались неудачей. Мало того, агенты, которым удавалось напасть на след сибирских террористов, обычно уничтожались. Одни странным образом попадали в железнодорожные аварии, другие становились якобы жертвами разбойников.
- И что же, князь, мне делать с этими "крестителями"? - насторожился Шамагиров.
Долгоруков на этот вопрос ничего не ответил. Достал из бокового кармана полушубка пакет, протянул секретному агенту. Сказал, выдержав долгую паузу.
- Здесь адреса наших людей в Иркутске и Омске, каналы связи. Деньги возьмите сразу. А остальные сведения запомните прямо сейчас. Записей прошу не делать, Долгоруков давал время Шамагирову ознакомиться с содержимым бумаг, отвернулся и зашагал прямя спину, по заснеженной аллее, помахивая тростью с массивным набалдашником.
Шамагиров догнал шефа в конце аллеи.
- Все запомнили? Очень хорошо. Бумаги верните мне. - Долгоруков не скрывал удовлетворения. Первая его крупная акция, судя по всему, начиналась успешно. Секретный агент Шамагиров имел характер, внушал полное доверие. И версия имела под собой твердую основу. Слишком много скопилось, как заметил в беседе с ним император Александр, в Восточной Сибири взрывоопасных типов, одних иноверцев около семнадцати тысяч. Разрубив сей гордиев узел, расчленив злодейские сообщества в Сибири, III отделение сделает еще один шаг к ограждению трона от убийц и террористов.
Они присели на расчищенную от снега садовую скамейку возле гипсовой скульптуры Афродиты. Пока Шамагиров вслух повторял заученный текст, князь Долгоруков легонько сбивал тростью вершинки снежных валунов. Он торжествовал в душе: стальное кольцо-ограждение царя от динамитчиков   и убийц очень скоро станет реальностью. И еще его радовало, что секретный агент не сделал ни единой ошибки.
 
СУДЬБА ИГРАЕТ ЧЕЛОВЕКОМ
 
На подъезде к Омску возок, на котором ехал подполковник Шамагиров, остановился. Ямщик по просьбе важного пассажира сделал это, как только они обогнали каторжанский этап. Перед глазами секретного агента разворачивалось действо, в которое совсем не вмешивались конвойные. Бывалые бродяги - здоровенные мужики, бегали по табору, пинками и зуботычинами сгоняли стариков, баб с детишками в одно место. И тут же колдовали над ними, превращая лица каторжан в страшные маски. Истязаемые не только не сопротивлялись, но и сами помогали вожакам.
- Вижу, интересуетесь спектаклем? - к Шамагирову подошел молоденький офицер, щеки его были обветрены, губы потрескались.
- Я еду из Санкт-Петербурга в Омск по делам и не пойму, что происходит.
- Скоро станица перед Омском, вот они и калечат друг дружку, ради милостыни. По ихнему это называется, "идем кайдачить". Видите, тощий мужик в рваном треухе пузырек держит?
- Вижу. Зачем сие?
- Пускает, ворюга, в свой глаз жидкость из сонной одури, а перед станичниками будет выставлять глаз вверх и покажет себя слепцом. Это же - плебс, черный народ. Тут своя страна, свои законы. А бродяги - знатные мастера на крайний обман. Особенно когда можно станичника иль его бабу разжалобить. Сотворить, к примеру, флюс для арестанта - плевое дело. - Офицер был чрезмерно рад, что нашел собеседника, совсем одичал в дальней дороге. - Колют иглой внутри щеки, затем, зажав нос и рот, надувают щеку до размера флюса, щека раздувается, как шар.
- А чем потом щеку лечат?
- Стоит той же иглой щеку проколоть, воздух выйдет и щека делается нормальной. А заразы, инфекции всякие бродяг не берут. Они, хитрецы, могут на время и обезножить. Обе ноги враз высушат, способны килу себе смастерить, по ученому это - грыжа. Хотите комедь посмотреть? -заулыбался офицер, - езжайте тихоходом за нашим этапом, всю жизнь вспоминать будете...
ххх
Пока офицер оглядывал станицу, отыскивая казенную избу, от реки показался и знакомый каторжанский этап. Шамагиров не узнал его. Впереди ковыляли убогие старцы - горбатые, хромые, за ними, держась друг за дружку, ступали слепцы. У многих лица были в страшных язвах. Здоровых каторжников вообще не было видно. Позже Шамагиров узнал, что они отсиживались в ближайшей балке под надзором конвойных, они ожидали, когда "убогие" соберут милостыню.
Когда колона поравнялась с первой избой, в середине ее зародилась милосердная песня. Шамагиров слышал ее впервые в жизни.

Милосердные наши батюшки,
Не забудьте нас, невольников...
Мы живем во неволюшке, в тюрьмах каменных,
За решетками за железными,
За дверями за дубовыми,
За замками за висячими,
Распростились мы с отцом, с матерью,
Со всем родом своим, с племенем…

Сергей Шамагиров вовсе не был сентиментальным человеком, но эта песня заставила его содрогнуться, ему даже почудился стон заживо замурованных в подземельях. Разумом он понимал: перед ним показное зрелище, вывернутая наизнанку сторона жизни бродяжьего преступного мира, но смотреть на сие просто не было сил.
На следующий день, ранним утром, Шамагиров в цивильной одежде, с кожаным чемоданом и баулом, прибыл в Омск. Возле рыбного рынка Шамагиров приказал ямщику остановиться. Он очень любил рыбу и всякий раз, завидя рыбные ряды, заходил под навес и смотрел на свежий улов. Сей брезентовый навес был расположен прямо на берегу Иртыша. Здесь выбор был не хуже, чем на петербургском Крестовом острове: в изобилии лежали на подстилках из соломы пудовые осетры, свежие сиги, копченая и свежая краснорыбица. Но долго любоваться рыбным изобилием не было времени, да и аппетит здорово разыгрался. Нужно было успеть в управление жандармерии, выполнить поручение князя, а потом можно будет и завалиться в ресторацию, впервые за долгое время пути вкусно поесть.
Поднявшись на второй этаж управления, Шамагиров поискал глазами кабинет начальника. Дверей в коридоре имелось предостаточно, однако вывесок не было, да и сотрудников тоже. Осмотрелся по сторонам. Заметил в конце коридора дубовую кадушку на табурете, подошел к ней, зачерпнул воды, попробовал и выплеснул из кружки, воду, видать, давненько не меняли. «Сплошной застой»! - сокрушился Шамагиров. На счастье в коридоре появился молодой поручик. Шамагиров поздоровался, спросил про начальника. Поручик подозрительно оглядел незнакомца, вежливо осведомился:
- Издалече к нам?
- Из Санкт-Петербурга.
- По личному делу или...
- Или.
- Понимаю. В таком случае, добро пожаловать! Прошу следовать за мной! - Поручик подвел Шамагирова к одной из дверей. - Господин подполковник у себя. Входите!
- Разрешите? - Шамагиров перешагнул порог, заглянул в кабинет, похожий на просторные деревенские сени. За столом восседал в массивном старинном кресле толстяк в гражданской одежде. Перед ним на белой салфетке рядом с деловыми бумагами багровели вареные раки, здесь же стоял наполовину опорожненный графин с пивом, литровая кружка. При виде незнакомца подполковник Усольцев машинально прикрыл снедь салфеткой. Крупный пот заливал его лицо. Ворот рубашки был широко расстегнут.
- Чего надо? - грубо спросил Шамагирова. - День нынче у меня не приемный, кто вас впустил? Я занят.
- Вижу, пивко распиваете в рабочее время, - строго укорил Шамагиров, людей в управлении не видно, ни единого стула нет, вода в кадке протухла.
- Я же сказал: день не приемный! - угрожающе проговорил подполковник и приподнялся над столом.
- Вы - начальник омского управления корпуса жандармов?
- Ну, я!
- В таком случае, имею личное поручение передать из рук в руки пакет из Петербурга.
- От кого именно?
- От князя Василия Андреевича Долгорукова отчеканил Шамагиров, откровенно наслаждаясь растерянностью подполковника.
- Князя? - Усольцев выпрямился столь резко, что едва не уронил кресло, вытянул руки по швам. - Извольте предъявить пакет!
- Прежде покажите удостоверение личности! - решительно потребовал Шамагиров.
- Изволите шутить, сударь? - побагровел Усольцев. - Кто это посмел требовать документы у человека, сидящего в кресле начальника жандармского управления? Я здесь уже девятый год, а вы...
- Извините, господин подполковник Усольцев, служба!
- А вы, в каком звании, столичный житель? - начальник жандармского правления все еще не мог окончательно придти в себя. Нутром чувствовал: в его дальние владения залетела важная птичка.
- Можно и поближе познакомиться, зовут меня Сергеем Сергеевичем, являюсь сотрудником III отделения политической полиции. Итак, вы действительно Усольцев?
- Нет, я Михаил Иванович Топтыгин! - вырвалось у хозяина кабинета. - Здешний медведь! - Усольцев снова дернулся, достал из маленького ящичка в стенном проеме коричневую книжечку с двумя печатями и орлом в правом углу, протянул секретному агенту. Шамагиров приличия ради подержал документ в руке, не читая, вернул владельцу, ждал, что Усольцев и у него потребует документ, но... После сей демонстративной церемонии вручил подполковнику пакет под сургучной печатью.
Жандармский начальник торопливо принялся ломать сургуч. Бросив коричневые обломки в корзину, выхватил плотный лист с вензелем III отделения, замер, зачарованно глядя на замысловатую подпись князя Долгорукова.
- Простите, полковник, на словах князь ничего не просил мне передать? Я посылал два прошения на высочайшее имя, месяца три жду.
- Увы, все в пакете. Честь имею! - Шамагиров поднялся, направился к двери.
- Еще раз прошу прощения! - Усольцева словно подкинуло тугой пружиной. С удивительной для такой грузной фигуры ловкостью он выбрался из-за стола, догнал Шамагирова, легонько придержал за локоток. - Вы где изволили остановиться на ночлег?
- Пока не устроился. В городе, надеюсь, есть приличная гостиница? Для начала желал бы плотно поужинать.
- И соснуть пяток часиков с дороги. Я угадал? - Усольцев умилился, заговорил с Шамагировым, как нянька с малым дитем.
- Вы - тонкий психолог! - не сдержал иронии Шамагиров.
- Зря пытаетесь подшучивать. В нашей каторжной сторонке не любой приезжий найдет приличный номер. Чалдоны знают: денежки водятся только у толстосумов- купцов, золотопромышленников, лесоторговцев и... у злодеев. Они сорят деньгами направо и налево, а чиновный и военный люд... Военные обычно ночуют в дежурных комнатах при комендатуре, а вы...Слушайте, сотоварищ по профессии, разрешите составить вам компанию? Иными словами, я хотел бы, даже обязан/взять вас под свое крыло.
- С удовольствием разрешаю! - повеселел Шамагиров, его по-настоящему заботило, где ночевать, где подкормиться.
В главном городском ресторане "Иртыш", куда они приехали, действительно, не имелось ни единого свободного места. По залу сновали половые, одетые в синие поддевки и белые фартуки, на полукруглой сцене расположился цыганский хор из трех человек.
Шамагиров не успел оглядеться, как следует, как к ним подскочил худой длинноносый человек, одетый в приличную черную пару. Подскочив к Усольцеву, угодливо шаркнул ножкой:
- Какая честь! Прошу, ваше превосходительство! Извольте пройти вперед, прямо в мой кабинет! - Он забежал вперед, показывая дорогу. - Мы как раз сегодня получили подновские огурчики, омуль да хариус.
- Что приличного нынче имеешь? - пренебрежительно бросил Усольцев, не глядя на хозяина ресторации. - Жалобы на тебя приходят, господа купцы недовольствие выказывали. Осетрина бывает недожаренной, пересоленной, и шеф-повар - пьяница.
-Уже, уже изгнан с позором, ваше превосходительство! - затараторил хозяин. Другой повар из китаев теперича готовит. Уху из стерлядей для господ купцов в шампанском варит, миндаль в соли жарит, объедение. Сегодня к вашему приезду, как по заказу, свежий соус провансаль появился. Экое совпадение! Весьма рекомендую откушать магика с осетриной в галантире!
В просторном кабинете, обставленном по-сибирски богато и безвкусно, -массивная мебель, огромные картины в золоченных рамах, кожаный диван невероятных размеров, -хозяин усадил дорогих гостей и пожелав приятно провести время, удалился. Из этого Шамагиров без труда заключил: владелец ресторации прекрасно знает вкус начальника жандармского управления.
Усольцев по-хозяйски повесил цивильный пиджак на крючок, присел на диван, принялся рассказывать о личности хозяина ресторации. Сей субъект с черной бабочкой был когда-то каторжанином, как и многие в Сибири, угодил на каторгу за мелкие аферы в государственном учреждении в Новониколаевске, человек достаточно умный и хитрый. По ходатайству жандармского управления был досрочно освобожден из мест заключения, дав обязательство тайной полиции оказывать ей всевозможные услуги. Осел в Омске, сделал карьеру, выдав полиции три группы злоумышленников, скопив денежек, купил ресторан "Иртыш".
А их круглый стол, как по мановению волшебной палочки хозяина, действующего где-то за кулисами, быстро заполнялся аппетитными кушаниями и заморскими винами.
- А о чем вы, подполковник, подавали рапорт, - уточнил Шамагиров.
- Выслужил верой и правдой генеральский чин, будучи семь лет полковником. Уже и бумаги были на подписи у государя, а тут... судьба-индейка.
- Император не подписал? По какой такой причине?
- Дьявольские козни врагов трона. Из мест заключения бежала группа поляков-бунтовщиков, кто-то с воли им сильно подсобил, перебили охрану и бежали. Что еще усугубило случай - с поляками бежали четверо венгерцев, о которых в Австро-Венгрии ничего не знали, считали их без вести пропавшими. Нынче вся Сибирь, почитай, особливо восточная ее часть, походит более на краковские предместья и воеводства. Тысячи бунтовщиков, усмиренные слой нашего оружия, и поныне идут в ссылку и на каторгу со всей Галиции, Литовии, из самой Польши. Думаете, это сломленный и присмиревший сброд? Ничуть не бывало.
- Скажите, Усольцев, откуда столько ссыльных, был ведь указ государя, объявивший амнистию полякам.
- До наших мест сей указ видать, не дошел. Давайте-ка лучше выпьем! - сокрушенно махнул рукой Усольцев.
- Принимается!
Шамагиров с удовольствием осушил бокал до дна, уставился на Усольцева, дивясь про себя гигантской лжи, веря и не веря. Государь объявил амнистию бунтовщикам, простил им злодейства, а этапы из Польши все идут и идут. Он с нетерпением ждал продолжения рассказа Усольцева. Тот долго ковырял в рыбе вилкой, выбирая мякоть, потом выпил вина, поднял голову.
- Взрывоопасная нынче сила прет в Сибирь, в сердце России, попомните мои слова. Среди ссыльных множество умных голов - политики, офицеры, священники, шляхетские роды. Крепкими артелями держатся на этапах и на каторге. Идут под негласной защитой кинжальщиков - боевиков, попробуй, тронь поляка зазря. Стервецы! - Усольцев повернулся так, что диван жалобно застонал под грузным телом. - И сбежали у меня главари, как в воду канули!               
- Куда тут можно сбежать поляку? - притворился простачком Шамагиров. - Всюду полиция, войска, станичники-казаки. Хотя... тайга. Каждый кустик ночевать пустит.
- Сразу видно, петербургский житель, - покровительственно проговорил Усольцев. - В тайге шляхтич и суток не продержится, сам к стражникам на дорогу выползет - морозы, зверье, бродяги беглые. Все тропы неизменно к жилью выходят. Политических чалдоны сторонятся. Нет, поляки в тайгу не пойдут. Их кто-то сильно покрывает своей крышей, но кто?
Шамагиров демонстративно уткнулся в тарелку, делая вид, что не больного интересуется беглыми, но был полностью уверен: обиженный Усольцев не остановится до тех пор, пока не выложит свою обиду до конца.
- Тут, на мое разумение, тайная организация имеется. И направляется она, думаю, из-за границ империи.
- Богатая у вас, мой друг, фантазия? - подлил масла в огонь Шамагиров.
- О, не скажите, господин столичный! Тайная сия организация не просто существует в горячих умах, она жестко, но осторожно действует, видать, у руля стоит умнейший заговорщик, не из здешних. Кто еще мог бы придумать эдакое отвлекающее и грозное название "Томский красный крест"?
- А почему именно "томский"? Ложное направление указывают, мол, ищите-свищите в Томске, а мы - ветер в поле, - задумчиво проговорил Шамагиров, смотрел в угол, так было легче сосредоточить мысли, усилием воли пытался представить эту банду и ее главаря. За последнее время сия прежде простая задача не была столь сложной, как теперь.
-"Крестители" дерзко и вдохновенно действуют по всей сибирской трассе, а центр, князь Долгоруков не дают приказа найти и уничтожить сию зловредную мерзость. Видимо, имеют на этот счет свои раздумья. К тому же эти поляки...Усольцев спохватился, почувствовав, что и так наговорил слишком много столичному гостю, который, возможно, и приехал сюда для инспекции
- А что поляки? Они-то с какой стати? - насторожился Шамагиров. Секретный агент сразу понял, что начальник местной жандармерии явно недоговаривает, словно прощупывает гостя из столицы. И то верно, не всякому гостю на стол накрывают, планы раскрывают. Шамагирову очень нравилась поговорка: "Хочешь рассмешить Бога, поведай ему о своих планах".
- Сергей Сергеевич, - Усольцев приблизил лицо к Шамагирову и шепнул на ухо, - выскажу крамольную, однако точную мысль: поляки, ссыльные поляки и "крестители" не просто соседствуют по трассе, но и координируют свои действия. Отсюда и догадка: "Красный крест" - задумка не токмо российская.
- Доказательства? - жестко сказал Шамагиров, сразу представив себе масштаб действий заговорщиков. - Идея, прямо скажу, гениальная, но...факты, факты...
Вместо ответа начальник жандармерии извлек из кармана сложенный вдвое плотный лист бумаги, молча протянул столичному гостю, сам прикрыл его широкой спиной от посторонних глаз. Шамагиров перечитал бумагу два раза. Это был приговор. Подполковник Усольцев приговаривался "крестителями" к смертной казни за зверства, чинимые свободолюбам. И самое поразительное, что под приговором стояли две подписи, на русском и польском языках Фамилии, конечно, были неразборчивы, русская оканчивалась, как положено на "ов", польская на "ский".
- Эх, ма, да не дома, дома да не на печке! - тяжело вздохнул Усольцев. - Столько лет хожу по лезвию бритвы, мечтал уйти на заслуженную пенсию, бредил отставкой в генеральском чине, но, видать, судьба ко мне задом повернулась. Вот и глушу горькую, спасибо настойка женьшеня помогает, не то сиганул бы с обрыва в реку.
- Кстати, князь Долгоруков очень обожает сию настойку, - заметил Шамагиров, - попросил привезти настоящий, таежный чудо-корень. - Невольно слукавил, чтобы дать передышку в опасном разговоре. Не князь, а он сам - секретный агент давно полюбил этот корень. Работая еще в Манчжурии, он приобщился к женьшеню, сам даже искал его в глухой тайге. Маньчжуры убеждали его, что корень - родной брат осьминога, и это было похоже на чистую правду: у растения и у морского животного было множество косматых лап. Маньчжуры лечили тяжело больных, обкладывая их свежими щупальцами осьминога, так и женьшень в лунные ночи обвивает больного человека и вбирает в себя все его немощи.
Усольцев, спрятав "приговор" в боковой карман мундира, горестно, вымученно улыбнулся, предложил снова выпить. Шамагиров охотно согласился, он умел не пьянеть, зато от его зоркого глаза не укрылось и то, как изменилось настроение полковника при упоминании о мести поляков и "крестителей". Подумал о том, что и впрямь тошно жить, зная, что рядом ходит по пятам убийца. И напускная веселость полковника стала выглядеть фальшивой. Они помолчали, наблюдая, как бойкий официант с серьгой в правом ухе ловко выкладывает на стол новые яства.
- Весьма рекомендую, Сергей Сергеевич, здешнее фирменное блюдо – оленьи языки с хреном. Чудно идут под водочку. - Позвольте за вами поухаживать? - Усольцев принялся усердно подкладывать в тарелку Шамагирова продолговатые, остро пахнущие кусочки мяса, потом, не спрашивая согласия, буквально навалил в тарелку котлет из мяса диких коз. Да, начальник местной жандармерии был не столь простодушен, как показалось Шамагирову при знакомстве.
И это было чистой правдой, Усольцев, потчуя Шамагирова, смекнул: столичный гость - важная птица, коль выполняет особые поручения князя, да еще и знает вкусы своего шефа...
После четвертого бокала Шамагиров сделал вид будто сильно огрузнел, наклонился к Усольцеву и проговорил заплетающимся языком: «Вы были очень добры ко мне, полковник Усольцев, и с моей стороны было бы неблагородно темнить, напускать туман. Я отбываю к новому месту службы, но... т-c-c...!» - Для пущей убедительности приложил палец к губам.
- А я? Что говорил князь Долгоруков обо мне? - насторожился Усольцев. Он не мог поверить, что князь вообще забыл о нем.
- В нынешнем году ревизия вам не грозит, нам нужно разобраться с поляками, с "крестителями", постараюсь своими действиями подсобить вам. И тогда... у нас будут козырные карты и... почетная отставка. - Шамагиров видел: Усольцев окончательно "созрел". И крайне важно иметь в друзьях такого знатока "крестителей" и поляков. Через Усольцева вполне можно будет глубже проникнуть в сердце преступного сообщества. Да и две головы всегда лучше, чем одна...
- Наша с вами работа, скольжение по лезвию ножа разоткровенничался Усольцев, - ладно, мы знали на что шли, но кто по достоинству оценивает наши подвиги во славу трона? Часто вспоминаю, когда создавалось III отделение, вновь назначенный шефом жандармов граф Бенкендорф был приглашен к государю Николаю Павловичу на беседу. И граф, недавний боевой генерал, спросил царя дать ему высочайшие инструкционными словами поинтересовался, какова должна быть главная забота корпуса жандармов. В ответ государь Николай протянул Бенкендорфу носовой платок и сказал: "Вот вам моя инструкция: чем больше ты утрешь слез несчастным, тем лучше выполнишь свое назначение". А нам, любезный друг, некогда даже слезы вытирать, кровью бы не умыться. Сами понимаете, каторжники и ссыльные - оторвы страшные, им все нипочем. Взять, поляков, заносчивую    шляхту нет им с нашей стороны жесткого прижима, не потому, что жандармы бездействуют, а потому, что нет жестких указаний сверху.
- Простите, Усольцев, однако сами-то вы почему ждете указаний? За чужие спины прячетесь?
- Не скажите, не скажите, - Усольцев пьяно усмехнулся, -я вот давно заболел заманчивой идеей - покончить с "красным крестом", чтоб он позеленел, днем и ночью хитроумные планы вынашивал, мечтал свершить угодное Богу и государю дело, но... -И в чем же это "но"?
- Могу подробно изложить, душа давно просит исповеди. Не возражаете? - Наоборот, почту за честь выслушать, за тем, считай, и прибыл в сии Палестины. Мне крайне интересны любые факты из местной жизни. -Шамагиров с трудом удержался от ехидной реплики, мол, вы тут не слезы несчастным вытираете, а сопли друг другу...
- Выпала и мне козырная карта, - доверительно проговорил Усольцев, - напал я на след "красного креста", как гончая на след волка, оставалось организовать широкую заставу и...послал нарочного в III отделение, требовалось согласование, но вот уже три месяца прошло, а столица молчит, ни слуху, ни духу. Почему, скажите, пожалуйста. Неужто им там не интересно?
Шамагиров промолчал. Жандармский начальник предстал перед ним, как нашкодивший ребенок, ожидающий наказаний или поощрений. Да и в III отделении творилось непонятное, Он хорошо знал, что уже несколько месяцев из канцелярии Зимнего дворца, из министерства внутренних дел запрашивали князя Долгорукова не пойманы ли главные "крестители"? А что отвечать, когда "Красный крест" все еще неуловим? А ведь из столицы на главную сибирскую трассу пару месяцев назад отправились тайно, под видом станционных смотрителей, беглых каторжников, мещан и даже офицеров  немало опытных агентов из политической тайной полиции, но этот проклятый сибирский крест все еще неуловим, мало того, в управлении создалось твердое убеждение, что сии "крестители" с каждым днем набирают силу, наглеют, чувствую свою силу. Каждый раз, почуяв опасность, члены банды как сквозь землю проваливаются, очень ловко обрубают следы. Иди, ищи-свищи по таежным заводям и чавкающим гнилым болотам.
Накануне своего очередного вояжа в Сибирь Шамагиров стал свидетелем того, как государь при людно укорил князя Долгорукова, как, мол, так, хваленное и всесильное "голубое ведомство" в который раз оказывается совершенно беспомощным перед жалкой таежной бандой разбойников? И управляющему III отделение совершенно нечего было ответить царю.
Шамагиров мысленно возразил государю, который оценивает сибирских разбойников, глядя из окон Зимнего дворца. Насколько он был в курсе событий, то мог определенно судить о том, что явно преступное сообщество "томичей", или тех, кто ими прикрывается, не бандиты с большой дороги не грабители с кистенями до топорами, не группа беглых каторжников, как порой их представляют, а вполне организованная сила, которая незримо но прочно блокировала тысячеверстный тракт от Перми до самой Читы, до карских рудников, их заставы как сквозь сито пропускали этапы каторжан, помогая бежать наиболее опасным преступникам, снабжая их документами, не вызывающими подозрений, деньгами, предоставляя временные ночлеги, проводников, охранителей.
В столице так и не знали до сих пор, кто возглавляет "Томский красный крест", где наконец базируется основная группа. Где государственные преступники берут оружие и деньги? Уже не раз высказывалась смелая версия, что все это дело рук поляков, но...легко сказать, но как доставить из Польши в глухую сибирскую тайгу оружие, медикаменты, фальшивые документы?
И еще Шамагиров припомнил, что однажды на совещании охранных служб кто-то из управления сыска выдвинул любопытную версию: "главный штаб "крестителей" базируется не в Томске, а в Омске. Столичные сыщики приняли сие предположение за шутку, но после беседы с Усольцевым, Шамагиров оценил проницательность скромного сыщика. Ничего нельзя было сбрасывать со счетов, еще в бытность генерала Дубельта была объявлена крупная награда в пять тысяч золотых рублей и производство через чин за поимку главарей "красного креста", но..."крестители" по-прежнему гуляют по таежным просторам, блокируют тракты, пересыльные пункты, наказывают особенно жестоких конвойных.
- Итак, дружище подполковник, вам удалось напасть на верный след банды, - вкрадчиво начал Шамагиров, обвораживая собеседника ослепительной улыбкой, одновременно внушая ему мысль говорить чистую правду. Шамагиры извечно владели странным видом гипноза, стоило им только встретится взглядом с любым собеседником, как тот считал за счастье поделиться сведениями с шаманами,- расскажите поподробнее, для меня сие крайне любопытно. Я часто вспоминаю слова древнего царя Антигона. Его однажды спросили: "Как можно победить сильного врага?". "Силой и храбростью, -ответил мудрый царь, -а ежели недостает львиной кожи, надобно пришить к ней и лисью".
- Не вдруг, не вдруг! - запротестовал Усольцев. - Порой и лисье чутье не помогает. Честно скажу, давно подозрение имею, что злоумышленники свили преступное гнездо именно в моей округе, образовав главную базу.
- Это догадки или вы имеете факты? - насторожился Шамагиров.
- Закон логики! И множество побочных фактов. Слушайте меня внимательно: бежать с каторги, к примеру, из забайкальской ссылки или Сахалина вполне возможно, хотя надежд на благоприятный исход у беглецов почти нет: до России далеко, на каждой версте опасность - стражники, чалдоны, дикие звери. А беглецы осторожны и чутки. Допустим, счастливчикам удалось добраться до Омска. Здесь кончается каторжный край, до России рукой подать. АН нет. Именно тут и находится главный заслон. Психологически и логически я рассчитал точно. Судите сами: совершив побег, преодолев препоны, политические, как я уже сказал, ведут себя осторожно. А в пределах омских расслабляются, теряют бдительность, полагая, что в нашем многолюдье им укрыться будет намного легче. Но, главное, знают: здесь их поддержит таинственный "Красный крест".
- Разумно! – согласился Шамагиров.
- Однажды мне достоверно стало известно, что в городе появился некто Пшимановский - один из наиболее рьяных возмутителей спокойствия в царстве Польском, бежал с этапа. Скажу больше, -распалился Усольцев,- я даже узнал, в каком месте у него будет встреча с агентами "красного креста". Как позже выяснилось, Пшимановского намеревались переправить на запад. Словом, «сел я ему на хвост». И, понимаете, Сергей Сергеевич, словно затмение нашло на меня, трижды битого сибирского волка. Издали увидев Пшимановского, был поражен. Поляк был чрезвычайно похож на меня, отлично говорил по-русски. И, видимо, дьявол надоумил меня сыграть с ним в поддавки. Не сразу решился, но уж больно много выгод сие дельце сулило. Я рассудил таким образом: поляк меня не знает, агенты "Красного креста" - тем более. О провале и мыслей не было. Все казалось выверенным и сулящим полный успех. Да и в делах сыска у меня немалый опыт. Это я сегодня, на свежую голову, рассуждаю, а тогда, как во сне ходил, все взвешивал-перевешивал. И ЧУВСТВО взяло верх над разумом. В крайнем случае, думалось мне, всегда успеем схватить злоумышленников, из них и вытрясем все секреты. Наконец решился. Поначалу все шло, как по маслу, - взяли мы тихонечко Пшимановского, без свидетелей. Я и занял его место на условном месте. Сидел тихо, как мышь под ларем, ждал связника. Трое суток, без еды и питья. И дождался.
Как-то под утро заявился ихний тайный агент. С лица - чистый чиновник, канцелярская крыса, молодой, с реденькой бородкой, в шинельке, очках. Потолковали мы с ним бегло. Он спрашивал, я отвечал. Со слов Пшимановского описал в деталях побег с каторги, друзей-товарищей по борьбе, благо поляк быстро "раскололся", все выложил, как на духу. Показалось, агент мне поверил. Прощаясь, "чиновник" назначил новое время встречи, обозначил, когда за мной должны придти "крестители", чтобы переправить в более безопасное место. - Усольцев досадливо крякнул, встал из-за стола, прошелся по ковру, разминая ноги. -Тут-то я и дал маху. Отдал команду своим, расставил людей вокруг дома и в ближайших переулках. Сосредоточил почти все полицейские силы в одном месте, а они, стервецы, ударили в другом, по тюрьме врезали, по жандармскому управлению. Больно ударили! Освободили Пшимановского, выбрали документы. - Усольцев махнул рукой. - Одним словом, обделался я с ног до головы.
- Да вас же Пшимановский сразу "купил" и "продал"! - вскричал Шамагиров.
- Каким образом? Я ни одного просчета не допустил.
- Наивный вы человек, Усольцев. Достаточно было опытному Пшимановскому чуть-чуть исказил картину побега, неточно назвать одного - двух товарищей по каторге, как вы сразу угодили в ловушку, что, на мой взгляд и произошло.
- Вполне, вполне возможно, - покорно согласился Усольцев, -а я еще о генеральском чине мечтал, хотя...после сего я на поляках, литовцах и венгерцах здорово отыгрался. Все враз запищали, стали жалобы слать в столицу. И поплыл мой чин в корзину для мусора. Ну, что скажете, любезный друг? Заслуживаю я хоть малейшего снисхождения?
- Я вам не судья, но князь Долгоруков вряд ли простит сей промах. Кроме того, вы допустили много и других непростительных ошибок. B III отделении помнят, как вас обвел вокруг пальца ссыльный анархист Бакунин, наговорил вам кучу небылиц, направил вас в тайгу на поиски несуществующих анархистов,а сам в это время встретился со своими сотоварищами.
- Согласен, ошибки были, но… Усольцев впервые достал из внутреннего кармана футляр с очками, нацепил очки на нос. - Как бы вы поступили на моем месте? Как бы расценили мои промахи?
- Сколько людей, столько и поступков, где взять рецепты поведения жандарма в бою? - ушел от прямого ответа Шамагиров. - Я бы никак не выпустил ниточку из рук, держал бы крепко "крестителей" на крючке, - сжал руку в кулак. - Немедленно военным телеграфом сообщил бы в Петербург, получил бы инструкции, как дальше действовать. Тем самым обезопасил бы себя от возможных тяжких последствий. И еще. На связь с преступниками лично бы не пошел, будь даже Пшимановский вам братом-близнецом. Заговорщики не дураки. И вообще, господин Усольцев, противника нужно всегда представлять сильным и умным. Я не потревожил бы пана, дал бы ему возможность скрыться, но ушел бы он с моими людьми на "хвосте". Дальше действовал бы точно по инструкции внешнего наблюдения. А они, наверняка, были бы таковы: взять Пшимановского сотоварищами за пределами Омской губернии, выведать пароли, явки, места свиданий. А тем временем мои люди угнездились бы в центре преступного сообщества.
- Задним умом мы все крепки! - буркнул Усольцев. - Вы, как я вижу, так глупо впросак бы не угодили...
 
БУНТ В КРЕПОСТИ
 
Государь возвратился из поездки в Шлиссельбург вконец расстроенный. На минутку заглянул в палаты своей возлюбленной Екатерины Долгоруковой, чмокнул ее в пухлую щечку, извинился и пошел в цареву опочивальню. Флигель-адъютанту повелел никого к нему не пускать. Не спустился и к ужину, чем сильно обеспокоил царицу. Мария Александровна пришла осведомиться, в чем дело. И, против обыкновения, государь усадил жену рядом с собой в кресло. Придвинул к ней свое тронное креслице, заглянул в обеспокоенные глаза царицы.
- Где ты так долго был, дорогой супруг? - И на ужин не явился? Дети волнуются.
- Сегодня, Мария Александровна, я побывал в аду. - Государь закрыл лицо руками, низко склонил голову. Застеснялся собственной слабости. Встал, задернул роскошные шторы на окнах.
- Лучше бы мы осмотрели рай! - попыталась пошутить царица.
- Шлиссельбургская крепость, оказывается, составная часть ада. Мы с генералом Дубельтом осматривали камеры и казематы, изоляторы и пыточные. Представляешь, узники похожи на негров, все прокопченные до мозга костей. Печи топят два раза в день сырыми дровами; и за долгие годы белые православные люди превращаются в негров, в живых мертвецов. У меня перед глазами и поныне стоит человек-призрак, коего я решил отпустить на волю. Маленький человечек, черный, как смоль, только одни глаза горят на лице.
- Это - террорист?
- Да, сподвижник анархиста Бакунина. - Государь замолчал, припомнив как поддавшись внезапному порыву, он вынул золоченный кинжал с пояса, протянул его Веричу, сказав при этом: "Вы ненавидите меня, мечтаете убить. Вот тебе кинжал, сделай для своих бандитов благое дело. И протянул холодное оружие. Но в ответ на это Верич упал на колени и заплакал. И эти слезы раскаяния тронули до глубины души.
- Фанатик, наверное, обманутый человек.
- Не скажи, это умный и опасный противник строя. Был противник. Полагаю, отныне он заречется творить зло навеки.
- Успокойся, дорогой мой супруг!- Царица обняла Александра за шею, прильнула к его широкой груди, оцарапав о края ордена Андрея Первозванного щеку. - Пойдем, я сама покормлю тебя, сегодня Даша сготовила твои любимые вареники.
В столовой уже был убран ужин, два солдата из прислуги, увидев императора, застыли по стойке "смирно". Хорошо, что царица подошла к ним вплотную, что-то шепнула служивым, и солдаты мгновенно испарились. Мария Александровна приказала подать ужин, сама села напротив и стала смотреть, как супруг неторопливо ел вареники, то и дело бросая на жену любящие взгляды. Его существо впервые за последние годы переполнилось нежностью к больной жене, которую он так изводил своим равнодушием,
Отдавая все чувства и любовь другой, более молодой женщине - своей фаворитке Екатерине Долгоруковой. Порой очень дивился долготерпению царицы, которая, конечно же, прекрасно знала о всех мужниных похождениях. Да и как можно было скрыть его измену, когда любой придворный ведал о сыне, что родился от Долгоруковой во флигельке-пристройке, где разместили фаворитку. Однако Мария Александровна никогда не выказывала вслух недовольства, не устраивала сцен, наоборот, всячески старалась пресекать сплетни, до которых особливо были охочи придворные дамы. И государю сделалось не по себе. Захотелось пасть перед царицей на колени, истово попросить прощения. Хорошо понимал, что не в силах свершить сей подвиг, но, говорят, желание сделать хорошее порой стоит дороже, чем сам факт свершенного.
Осторожно приоткрылась дверь столовой. На пороге, как вкопанный, застыл флигель-адъютант Семерницкий. Обычно он не позволял себе прерывать государевы беседы и государеву трапезу, но, вероятно, произошло что-то очень важное.
- Вы не поужинаете с нами, полковник? - любезно предложила Мария Александровна.
- Благодарю вас, государыня, - чуточку смутился Семерницкий, - у меня срочное дело.
Император недовольно буркнул, поужинать не дадут спокойно. И без этого устал, как казак после схватки с врагом, столько перечувствовал, но...государевы дела не могут быть отложены. Император решительно отодвинул от себя серебряный прибор, сдернул салфетку с подбородка, встал:
- Ну, что там еще случилось, дорогой полковник? Москва сгорела или кунсткамера развалилась?
- Москва, слава Богу, стоит, - смиренно ответил полковник, - однако в Шлиссельбургской крепости - непорядок.
- Какой же?
- Узники, в основном «вечники» подняли бунт, отказались принимать пищу, топить печи, оказывают яростное сопротивление охранникам. Оказывается, по крепости прошел слух, что ваше величество были в крепости, но не встретились с узниками, не выслушали их претензий.
- Еще бы этого недоставало: император спорит с политическими, осужденными за разбой и бомбометание, но…честно сказать, мне этих арестантов очень и очень жаль.
- Вы всегда повторяли, государь, что жалость унижает человека, - вставил Семерницкий, - а наши противники понимают одну любезность - дайте им волю для продолжения своего злодейства: Я вызвал генерала Дубельта. Он в приемной.
- Правильно. Генерал заварил кашу, пусть теперь сам и расхлебывает. - Император повернул к царице разволнованное лицо. - Не волнуйся, душа моя, я сейчас вернусь...
Генерал Дубельт шагнул навстречу императору, низко склонил седую голову, как бы признавая свою вину. Ему, действительно, было очень тошно: зачем-то затеял эту историю с освобождением Верича, потащил государя в эдакую даль. Право слово, делая добро одним, приносишь зло другим. В душе он уже покаялся за свой порыв: отправили его в отставку, наградили титулом, что еще было нужно?
- Вот так отплачивают нам супротивники, Леонтий Васильевич, - вполне дружелюбно проговорил император, подойдя вплотную к Дубельту, - что будем делать? Полагаю, что как и поездка в крепость была тайной, так и усмирение бунта тоже не должно быть предано гласности.
- Разрешите, Ваше величество, я все лично улажу, поеду вновь в крепость, поговорю с зачинщиками, объясню ситуацию, - голос генерала на сей раз был виноватый, -гарантию, что в столице о сем печальном факте никто не узнает, даже князь Долгоруков.
- Полагаюсь на твою хитрость и умение ладить с узниками, генерал Дубельт. И не больно-то огорчайся: и на старуху бывает проруха.
-Тем более на такого старика, как я! -отшутился Дубельт, четко повернулся через левое плечо и вышел из приемной...
 
ТОТ САМЫЙ ПШИМАНОВСКИЙ
 
В "Иртыше", в двух его залах - голубом и розовом - уже погасили свечи, опустили на окна синие бархатные шторы, однако в кабинет, где ужинали жандармские чины, ни сам хозяин, ни официанты входить не решались. И лишь когда Усольцев взглянул на массивные карманные часы, оба спохватились.
-Завтра - присутственный день, -вспомнил Усольцев, -я завезу вас в гостиницу, номер уже готов.
Они вышли на пустынную улицу. Было по-летнему темно, ближайшие здания смутно просматривались. Шамагирову почудилась некая опасность, он взял за локоток начальника жандармского управления, желая помочь опьяневшему Усольцеву взобраться в экипаж. И тут мутная луна, проскользнув сквозь тучи, высветила отрезок улицы. Никого не было видно, но Шамагиров своим звериным чутьем мгновенно почуял опасность. Полицейский все также медленно прохаживался возле кареты, он заступил на пост, как только чины приехали в ресторан. Шамагиров потянул носом воздух, как это делали во все времена его предки Шамагиры, знаменитою шаманы, и еще раз убедился, что опасность существует. Он даже знал, с какой стороны она придет.
Прикрыв Усольцева собой, он встряхнул кистями рук. Хмель разом вылетела из головы, но... все по-прежнему было тихо и спокойно. «Неужели ошибся?» подумал Шамагиров и поманил к себе полицейского:
-Ничего подозрительного не замечено?
- Никак нет! - вытянулся в струнку полицейский. -Правда, господина начальника спрашивал некий штатский, мол, есть дело государственной важности.
- Кто таков? - пьяно вскрикнул Усольцев. - По какому праву по ночам меня ищет? Голос полицейского  показался ему удивительно знакомым. Усольцев поставил ногу на подножку.
- Отыскать бродягу, доставить на съезжую!
- Будет исполнено! - полицейский словно ждал именно этих слов. Он резко подскочил к Усольцеву, схватил за плечи и развернул к свету, сдавленным шепотом произнес: "Собаке - собачья смерть! Песье вымя! Пся крев! – Синевой блеснуло лезвие клинка. Усольцев как-то странно дернулся и мешком повалился на тротуар. Не видел, как ловкий Шамагиров в момент удара резко отбросил руку нападающего, выбил клинок, а мгновение спустя обрушил на мнимого полицейского страшный удар. Тяжело охнув, нападающий повалился на тротуар рядом с Усольцевым.
- Возница! Где ты, скотина! - яростно закричал Шамагиров. Он уже слышал топот ног, прерывистое дыхание. Не сомневался, что на помощь убийце спешили сообщники. Прямо над головой секретного агента громыхнул выстрел, эхо гулко прокатилось по пустынной улице. Залаяли собаки, а вслед за этим он услышал свистки полицейских и дворников. Не переставая оглядываться, Шамагиров выхватил из кармана китайскую "удавку", с которой никогда не расставался, ловко спеленал «полицейского», связал ему кисти рук маньчжурским мертвым узлом, полуживого втолкнул в карету. После этого поднял жандармского начальника, помог взобраться на сиденье. Тенью проскользнул на облучок возница из управления, неизвестно где до этого прятавшийся, стеганул по лошадям:
- Пошел! Пошел! - закричал Шамагиров. Преследователи были рядом, он для острастки выстрелил в темноту и услышал стон и звук падающего тела.
Когда на улице все стихло и карета остановилась перед домом начальника управления, Шамагиров, расстегнув пальто, перевел дух:
- Ну, господин Усольцев, с вас крупный магарыч! Весьма крупный! - Он подкинул на ладони остро заточенный клинок. - Еще бы миг и...
- Вы знаете, Сергей, Усольцев ткнул пальцем в задержанного, который судорожно всхрапывал, - кого вы задержали?
- Откуда мне знать?
- Это тот самый поляк, - с трудом выдавил из себя Усольцев. - Пшимановский…
 
ВАНТЕЙ НЕ ПЛЕТЕТ ЛАПТЕЙ

Генералы Тимашев и Дубельт с нетерпением ожидали прихода князя Долгорукова, но тот опаздывал уже более чем на час. Это было не в правилах нового шефа корпуса жандармов. Обычно князь очень ценил пунктуальность, требовал точности и от подчиненных. А тут... Генералы знали: Долгоруков придерживается строго правила: "Служба превыше всего, точность-вежливость королей" Значит, задержали князя некие срочные дела в Зимнем дворце. А нервничали генералы потому, что удалось вытащить сюда, в III отделение, «короля» уголовников столицы, по прозвищу "Вантей не плетет лаптей". Сделать сие было не просто и если бы не странная дружба старого сыщика с уголовником, вряд ли Вантей явился бы сюда, добровольно отдавая себя в руки тайной полиции. Генерал Дубельт волновался больше, чем Тимашев, ибо знал характер вора-сыщика, тот мог "взбрыкнуть" и улизнуть из канцелярии, хотя... сам Вантей искал этой встречи, видимо, имел веские основания.
Располагались генералы на новом шведском диване, недавно перевезенном князем из военного ведомства, прямо в кабинете шефа корпуса жандармов. Разговор никак не клеился. Дежурный офицер уже два раза подносил им на цветастом подносе аглицкий чай, генералы делали вид, будто увлечены напитком и молчали. Генерал Тимашев откровенно недолюбливал старого сыщика за хвастливость и всезнайство, а генерал Дубельт, в свою очередь, презирал придворного шаркуна, взлетевшего вдруг к вершинам охранного отделения. Знали бы оба, что им придется коротать вместе почти два часа, нашли бы возможность избежать этой "беседы". И когда, наконец, на пороге кабинета появился в полной парадной форме голубого ведомства князь Долгоруков, оба вздохнули с облегчением.
- Здравствуйте, господа! Прошу садиться! - непривычно сухо бросил Долгоруков, прошел к своему начальственному креслу, нервно отодвинул тяжелую французскую пепельницу, по края которой - были выбиты фигурки мужчин и женщин в вольных позах. Оба генерала по взволнованному лицу князя отчетливо поняли: в Зимнем дворце его не хвалили. Тимашев по привычке сел по правую руку своего нового начальника, генерал Дубельт опустился в глубокое кресло в углу кабинета, у тяжелой портьеры, там всегда прежде восседал он, наблюдая за участниками совещаний.
- Извините, Василий Андреевич, - осторожно начал генерал Тимашев, - разрешите напомнить, что сегодня у нас встреча с вором-сыщиком, который ждет нас в канцелярии.
- Подождет! - резко бросил князь и повернулся к Тимашеву. Выражение лица князя не предвещало ничего хорошего, он с трудом сдерживался, чтобы не сорваться на крик. - Не соизволите ли, генерал Тимашев объяснить мне, почему вот уже двое суток вы не доложили мне о рапорте министра обороны генерала Сухозанета? - и, не давая возможности Тимашеву вставить хотя бы слово, продолжал выговор. - Я только что от государя. И мне, по вашей милости, пришлось выслушать, по сему поводу, немало горьких слов.
- Не пойму, почему сие? Разве я допустил небрежность?
- Именно, если не сказать больше. Из-за вашей милости я прослыл "немогузнайкой". Представляете, меня государь спрашивает о рапорте, а я только очами хлопаю. Каково, а? Как такое могло случиться? Вы же давний придворный? Ведь не рядовой городовой подал рапорт, а сам военный министр, заслуженный генерал, рапорт о реформе в армии, а вы... Прошу объяснить!
- Извините, князь, однако разрешите и мне сказать? - Тимашев покосился на невозмутимого Дубельта, тот явно был доволен: князь позорил его при отставнике.
- Слушаю!
- Дабы полнее представить картину в армии по поводу применения шпицрутенов, я хотел собрать сведения об использовании телесных наказаний в армиях других европейских стран, чтобы картина стала еще убедительней, а затем был намерен представить рапорт и комментарии вам. Разве это не разумный шаг? В рапорте военного министра одни эмоции, общие фразы.
- Простите, что вмешиваюсь не в свое дело, - подал голос из угла генерал Дубельт, - но рапорты с резолюцией государя в III отделении выполняются без дополнений и незамедлительно. Правда, так было при графе Бенкендорфе и графе Орлове.
- Так будет и при князе Долгорукове! - бросил шеф корпуса жандармов.
- Вам-то, собственно говоря, какое нынче до этого дело? – Тимашев попытался смягчить ситуацию, сорвать заодно досаду на Дубельта. - Разве вы по-прежнему работаете здесь? 
- Представьте себе, - весело подхватил Дубельт, -государь попросил меня быть негласным инспектором корпуса жандармов. -Генерал Дубельт демонстративно глянул на швейцарские часы с голубым циферблатом, как бы давая понять, что пора прекращать взаимные обвинения и идти на запоздалую встречу с вором-сыщиком, который не столь терпелив, как они.
Князь Долгоруков, все еще не остыв после нотации, сказал Тимашеву:
- Прошу вас, генерал, сегодня же передайте лично мне рапорт министра обороны! - дернул за шелковый шнур. Только у государя и шефа жандармов были такие сигнальные шнуры, вывезенные из турецкой дали. Тотчас появился дежурный офицер. - Приглашенный на месте?
- Так точно, ваше высокопревосходительство! Он внизу, в пыточном подвале!
- По чьему приказу его отправили в подвал? - насторожился князь.
- Сам попросился, дабы не мозолить глаза секретным агентам…
- Пожалуй, Вантей прав! - опять вставил Дубельт.
- Тогда не будем терять время! - решительно встал князь. Однако Дубельт остановил Долгорукова:
-Василий Андреевич, разрешите я дам толковый совет, прежде чем нам идти на беседу с этой хитрой бестией?
- Говорите!
- Считаю, что я прежде должен коротко прояснить, что за личность этот сыщик-вор.
- Логично, логично! - Почему-то сразу согласился Долгоруков, видимо, сам чувствовал себя неподготовленным для серьезного разговора, не мог предложить Вантею ничего путного. - Уголовники - люди непредсказуемые, а те, что сами набиваются на сотрудничество, полагаю, вдвойне опасны. Не зная досконально возможности собеседника, нельзя начинать переговоры.
-А стоит ли вообще предугадывать ход беседы с эдакой швалью? - вновь не сдержал эмоций обиженный Тимашев. - Вор он и есть вор! А генерал Дубельт, считаю, просто набивает цену своему человечку.
- Не думаю, что это правильно! - решительно отпарировал Долгоруков, все еще не мог отойти от обиды на Тимашева, который, сам того не ведая, так подставил его перед императором. - Леонтий Васильевич прав. -Этой фразой князь угодил старому сыщику.
- В корпусе жандармов Дубельт всегда прав! - то ли соглашаясь, то ли иронизируя, вновь произнес Тимашев, хотя его утлый челн уже получил пробоину. Леонтий Васильевич, хоть бегло расскажите, откуда на вашем горизонте появился сей не то вор, не то сыщик?
- Да, да, расскажите! - подхватил Долгоруков. - Я читал его постатейный список, настоящий бандюга. Будь я романистом, обязательно взял бы дело из архива и сочинил пару  криминальных романов. На потеху скучающей публике. Полагаю, кроме вас, руководители корпуса жандармов мало знают о конкретной помощи Вантея органам дознания.
- Хорошо, я пополню ваши знания, господа! - Дубельт разложил по столу бумаги. - "Вантей", настоящая фамилия Скрыпник, с детства был обучен грамоте, родители шли по мануфактурному делу, хотели видеть сына продолжателем дела, но не вышло. В шестнадцать лет Вантей ушел из дома, поступил помощником буфетчика на пароход "Жигуль". Повзрослев, подработав самую малость денег, перебрался в Питер, нанялся в услужение к хозяину мануфактурного склада при Гостинном дворе, помогло некоторое знание мануфактурных дел. Очень скоро вынюхал, что хозяин вкупе со старшим приказчиком лихо воруют, вручая оптовикам дурной товар за хорошую цену... Вантей в ту пору еще был круглым дураком, взял да и сочинил донос в полицию. Не знал еще, что у кого деньги, у того и, правда. Дельце быстро замяли, а Вантея за его "честность" упекли в страну Сибирию.
- Пожалуйста, покороче, - вставил Долгоруков, - сегодня я очень устал.
- Через три года Вантей возвратился в столицу законченным бандитом, живо собрал безжалостную шайку. Первым делом решил отомстить обидчику. Ночью сжег все его склады. Полиция концов и виновных не нашла. Дальше-больше, Вантей очень скоро прибрал к рукам местные шалманы и притоны. Шайка его ничем не брезговала. Грабила. Убивала, поджигала. Местные главари иных шаек помалкивали, зная жестокость ^вора. А вскоре он самолично обнаружил талант сыщика, который, признаюсь, оказался почище воровского.
- Тут-то и началось ваше знакомство? - Долгорукову очень не понравилось содружество с таким мерзким типом. Дубельт - один из лучших российских сыщиков - и вдруг... находит себе подручного в лице законченного преступника. Все это не логично. - Как началось ваше знакомство?
- Однажды Вантей попался на крупной краже. Ему грозила долгая каторга, отбывать ее очень не хотелось. А тут его Величество Случай свел меня с Вантеем. Во время облавы по району вместе с Вантеем попалась троица мастеровых которые снаряжали самодельные бомбы динамитом. По долгу службы я вел допрос задержанных, дело обещало быть громким. Когда привели Вантея, он, узнав, кто я такой, сразу же предложил мне выгодное сотрудничество. Как позже выяснилось, находясь на каторге, он прослышал, что в Москве был такой сыщик - вор Ванька- каин. И захотел перещеголять коллегу. Еще толком ничего не понимая, я интуитивно учуял пользу от, признаюсь, не совсем этичного содружества, но, на всякий случай, перевез Вантея в III отделение, не подозревал, что судьба свела меня с большим талантом.
- А на каком, собственно говоря, основании? - князь Долгоруков заерзал в кресле, время пожимало, ему еще предстояло после беседы с вором подготовить еженедельный рапорт министру внутренних дел о происшествиях в стране. Да и образ гнусного двойного предателя князя больше не вдохновлял, наоборот, в душе росла волна ненависти и к Вантею, и к Дубельту.
- Интуиция, господа, только интуиция старого сыщика, и ничего более. Итак, еще не подозревая о его криминальном таланте, я стал вечерами вести с ним душеспасительные беседы. Бывало, войду в застенок, не успею рта раскрыть, а Вантей, подлец, уже приготовил для меня новые сведения. Ему нравилось поражать меня знаниями преступного мира. Очень скоро я понял, что интуиция не подвела, я открыл самородок. Представляете, человек в двух ролях, вор и сыщик одновременно. Вантей был даровит от природы, неплохо начитан, уголовные уложения и законы знал превосходно. Так и созрел план дьявольского сотрудничества. Договорились так: Вантей будет выискивать и передавать III отделению заговорщиков, а мы, в свою очередь, обязались прощать ему "маленькие грешки", ежели Вантей попадется на уголовном.
- И каковы были первые результаты? - насмешливо спросил Тимашев. Ехидничал по инерции, как неглупый человек он понял, что сулил тайной полиции эдакий сговор.
- Для "пробы" Вантей сдал нам ватажку продавцов оружия. Посоветовавшись с графом Орловым, я отпустил его на волю, пообещав предупредить столичную полицию в случае поимки Вантея сразу же передавать его в III отделение. В нашем подвале Вантей многократно выкладывал "откупные": то выдавал нам динамитчиков, то зловредных говорунов.
- И все-таки это недостойная сделка! - вновь не выдержал Тимашев. - Как можно было закрывать глаза на явные преступления, отпускать с миром вора и грабителя, уму непостижимо! Лично я такую гнусную сделку никогда бы не одобрил.
- А вот государь Николай, - позволил себе ухмыльнуться Дубельт, - не только охотно одобрил наши планы, но и за одну из удачных операций под условным названием "Вантей не плетет лаптей" удостоил вашего покорного слугу ордена "Владимира четвертой степени". Да еще пригласил на аудиенцию, где подробно и заинтересованно расспрашивал о том, как проходила операция.
Наступила напряженная пауза. Генерал Тимашев не знал, куда девать глаза, надо же было так опозориться! На его счастье князь и Дубельт не стали развивать эту тему, щадя генерала Тимашева, они просто сделали вид, будто не расслышали неудачной реплики.
- Не мне вас учить, господа, - Дубельт поднял вверх указательный палец, глядя в упор на Тимашева, -но тайная политическая полиция особый ,не столько карательный, сколько предупреждающий орган, облеченный полным доверием государя, так было и так будет впредь. Поэтому в борьбе с террористами и прочими политическими противниками строя все средства хороши. И посему прошу, господа, не удивляться возможным причудам Вантея, не возмущаться, слушая его благоглупости, мало того, советую по возможности идти ему навстречу. Эта гончая собака выведет вас со временем к крупному зверю. Вантей не токмо знаток клоаки столицы, ему известны все ходы и выходы теневого Санкт-Петербурга.
- Почему же этого слугу двух господ обе стороны не прибили?  - Поинтересовался князь Долгоруков, - неужто уголовная братия не догадывается о чудачествах вора-сыщика?
-Как не догадываются, обязательно догадываются, но догадка еще не отгадка, - охотно пояснил Дубельт, -в преступном мире от банды к банде, от острога к острогу ходит своя почта, так называемые «записки». Ежели на кого-то собирают семь «записок», судьба его предрешена, а на Вантея сочинять "записки" побаиваются, он знает про грешки каждого вожака
- Пожалуй, вы нас здорово просветили, - встал Долгоруков. - Пошли к Вантею.
Генеральская троица направилась по скрипучей деревянной лестнице в знаменитый когда-то пыточный подвал. Там давно уже никого не пытали, но и по сей день подвал пользовался даже среди сотрудников дурной славой, поговаривали, что порой, по ночам, оттуда доносятся страшные вопли и стоны истязаемых.
Впереди шествовал дежурный офицер с фонарем. За ним генерал Дубельт, шел, подволакивая раненую ногу. Фонарь высветил мрачное подземелье с округлыми потолочными сводами. Офицер осветил "предбанник", но ни единой живой души не обнаружил.
- Никого-с! - тихо произнес офицер и посмотрел на Дубельта.
- Неужто сбежал? - досадливо проговорил Долгоруков, - Куда же смотрел дежурный? Где его теперь искать?
- Не надобно искать, - раздался низкий пропитой голос, - я туточки, господа хорошие! Обследую секретные закоулки. Время дабы не терять.
Генералы переглянулись. Вантей, оказывается, находился в дальнем углу подвала, где когда-то стояла "кобыла", предназначенная для порки провинившихся, Вантей, видимо, и тут чувствовал себя, как дома, забрался в узкий, заваленный хламьем лаз, куда прежде спускали в подвал на "экзекуционной" машине преступников. Вантею оттуда было видно все. А самого вора-сыщика никто не видел.
- Я же говорил вам, господа, Вантей наш - большой шутник, - разом повеселел Дубельт, - Выходи-ка, проказник, на свет Божий! Пошутковал и хватит.
Сыщик-вор не заставил повторять приглашение, сделал пару шагов из темноты и перед генералами предстало некое существо вовсе не богатырского роста, весь в черном, даже лица разглядеть было трудно. Тимашев и Долгоруков сразу обратили внимание на непомерно длинные руки, вылезающие из рукавов.
- Здравия желаю, господа! - звонко поприветствовал начальство вор-сыщик. Не спрашивая разрешения, прошел вперед, сел на пыльную отполированную людскими телами дубовую колоду. Пришлось и генералам осторожно опустится на продавленный диванчик.
- Господа новые начальники хотят поближе познакомиться с тобой, Вантей, - сказал вполне дружелюбно генерал Дубельт, -я перехожу на другую работу, хочу передать тебя в хорошие руки, чтоб обеим сторонам польза приключилась. Расскажи-ка, с чем нынче к нам припожаловал?
- Да так, мелочишка подвернулась. Слушок прошелестел, будто князь Долгоруков очень интересовался дьявольской ватагой, которую вроде называют "Революционная расправа". Неужто господ сия банда не интересуема? Знаю, спите и во сне видите, как оных бунтарей на виселицу вздергивают.
- Болтаешь ты, Вантей, много, в рай не попадешь! - занервничал Дубельт - выкладывай все, что знаешь, что краем уха слыхивал.
- Братва наша питерская про энту "расправу" сказки-побаски толкует, страшны, как жуть. - Вантей лукаво глянул на генералов, мол, все тамочки злодеи с большой дороги, супротивников режут, как баранов.
Князь Долгоруков едва сдерживался, чтобы не слушать более болтовню сего оборванца, ему хотелось схватить Вантея за шиворот, швырнуть на пыточную "кобылу", выпороть как следует, выжать все, что он слышал про эту банду. Произошло невеселое совпадение: именно сегодня утром государь заинтересованно расспрашивал его про некое дьявольское сообщество наемных убийц, о котором ему стало известно из собственных источников. Царь попросил его направить самых лучших агентов на поиски этой "расправы", члены которой уже успели недавно казнить самым варварским способом трех полицейских чинов, это была для них своеобразная разминка, подступ к большой расправе. Одно название организации таило угрозу. Пришлось ему, новоявленному шефу корпуса жандармов, краснеть, как мальчишке, потому как у тайной полиции не имелось даже ниточек, ведущих к этой банде. Понимал и другое: городской полицмейстер граф Шувалов да и министерство внутренних дел также, вероятно, с ног сбились в поисках "расправы", спеша перехватить инициативу.
- Откуда ты, Вантей, прознал про эту "Расправу"? - спросил генерал Тимашев. Он постарался придать голосу деловой тон, чувствуя, как учащенно забилось сердце. Как-то до сердца не доходило, что впервые и он участвует в погоне за врагами отечества.
- Да, да. Расскажи поподробнее, с самого начала, - подхватил Долгоруков.
- Дело так обстояло: на прошлой недельке мой дружок-корешок, вместе мы на каторге отбывали, тянули лямку на реке Каре...
- Вантей, я прибью тебя, - не выдержал и Дубельт. - Дело толкуй.
- А я что делаю, - обиженно поджал губы Вантей, - один велит подробно рассказывать, другой торопит. Итак, к дружку моему пришел чужак в гимнастической шинельке, сказал, что верный человек дал ему "наводку", им позарез надобны пара удалых мужичков из убивцев, обещал хорошо заплатить. Дружок мой, поразмыслив, согласился на беседу. Ему завязали глаза и приволокли на извозчике в неизвестное место, завели в комнату, там сидели на стульях два "антилигента". Темнить не стали, объяснили, что за "мокрое дельце" готовы выложить аж пять тыщ рублев.
- Да и III отделение тебя не обидело бы, - вставил князь Долгоруков. - А как твой дружок узнал, что это и была "революционная расправа?" Ему что, объявили об этом?
- За козла меня держите, господин хороший, -усмехнулся Вантей, - у меня ушки на макушке, спросите генерала Дубельта, я ушами не хлопаю и лаптей не плету. Дружок мой "щипач" дельный, карманник по-вашему, заметил в уголочке печатачки, похожие на прокламации, а дальше...ловкость рук, никакого мошенства, стянул листик. С ним и прибежал ко мне за советом.
- Где эта прокламация? - вскочил на ноги князь Долгоруков. - Пожалуйста, отдай эту бумажку мне!
- Простите, ваше высокопревосходительство, - скривил рожу Вантей - так дела не вершатся, вам сразу - вынь да положь. А где наш с дружком интерес? Где договор, который дороже денег?
- Слово твое верное, Вантей! - неожиданно поддержал вора-сыщика генерал Дубельт.
Собеседники-охранители помолчали, ждали решения старшего по чину и должности. А князь Долгоруков почувствовал, что совершил очередную промашку, забыл, что в тайной политической полиции не принято вслух, да еще при постороннем, обсуждать тайные дела, хотя... случай - то из ряда вон выходящий.
- Чегось будем решать, господа генералы? - пришел на выручку нахальный Вантей, ему стало жарко под черной одежонкой и втихую разбирал смех, насквозь и глубже видел, что творится в душе нового шефа тайной полиции, придворного шаркуна.
- Порешаем так, - князь словно прочел мысли вора -сыщика, -получше узнай, над кем те злодеи хотят совершить расправу в первую очередь. А дружок твой пускай возьмет задаток, даст согласие на "мокруху", потом...
-Потом суп с котом! - дерзко оборвал князя Вантей. – Я вам не соплюшка на побегушках, сами с усами, господа хорошие и узнавайте, я наводку дал. А коль по-доброму, то...наперед следует нам договор совершить, кому сколько и когда. И я хочу дельный выход предложить, господа, - лицо Вантея приобрело серьезное выражение, словно разом сбросил он маску шута, - пусть господа уйдут прочь, а сиятельный князь останется, с ним я все и обмозгую, а ты, Леонтий Васильевич, - обратился к Дубельту, - не таи зла, ныне кто хозяин, тому Вантей и служит.
- Ишь ты, мошенник, - вспылил генерал Тимашев, - будешь еще нам свои условия ставить, да мы тебя враз...
-Тише, тише, господа, - решительно заявил князь, Вантей прав, идите наверх, за меня не беспокойтесь. Сделаем, как вор-сыщик просит, дело, сами видите, того стоит. Разберемся...
 ДУБЕЛЬТ В ОТСТАВКЕ
 
Проводив в столицу высокого гостя из Австрии, отставного генерала Карла Шнайдера, бывший главный сыщик Российской империи, также отставной генерал Леонтий Васильевич Дубельт вернулся на любимую зеленую лужайку к столу, с которого служка еще не успел убрать остатки пиршества. Сел в плетенное кресло, вытянул раненую ногу, задумался. Карл был его коллегой, вместе они проводили не одну тайную операцию за границей империи. И сейчас совсем неожиданно Дубельта посетила странная мысль - оставить для потомков, для молодых секретных агентов, описание жизни поистине легендарного сыщика Австрии Карла Шнайдера. Дубельт кликнул служку - отставного жандармского унтера, велел принести перо и бумагу.
И пока унтер не появился, Дубельт, прикрыв глаза, предался воспоминаниям. Сколько удивительных сыщиков знавал, сколько помнил увлекательных сюжетов, читая приключения удачливых агентов; сентиментальные барышни заливались бы слезами, а тайные агенты получили бы замечательное, прямо-таки учебное пособие для успешной службы. Взять хотя бы этого огненно-рыжего великана Карла. Удивительное дело, цвет его волос соответствовал цвету лица. Как это его не могли поймать противники? Карл был к тому же непредсказуемым актером, менял внешность.
И действительно, этот сыщик-шпион слыл любимцем канцлера, без единого провала выполнял самые щекотливые поручения, провоцируя столкновения стран, затем также умело погашал страсти. Недаром канцлер заплатил ему за особые заслуги более 300 000 марок. Но будучи богачом, владельцем двух пивоваренных фабрик, Карл продолжал любимое дело сыска.
Они были и прежде знакомы. Однажды император Николай поручил ему, Дубельту, найти тайного агента, который бы сумел доставить дяде Николая, прусскому королю, сверхсекретное послание, которое могло положить конец международным распрям. Пришлось обращаться к Карлу. Тот согласился выполнить опасную работу лично. Карл, получив тайное письмо, выправил документы и проходное свидетельство на чужое имя, стал французским переводчиком, благо язык этот знал превосходно.
Поначалу все шло, как по маслу, Карл пробрался в лагерь французских войск, которые осадили штаб германского канцлера. Однако вскоре его задержали, заподозрив неладное. При обыске обнаружили большое количество бриллиантов и прочих драгоценностей, которые предприимчивый сыщик намеревался сбыть знакомым ростовщикам. При обыске обнаружили и письмо Николая, которое Карл прятал в потайном двойном дне золотого ящичка. Полевой суд был скор и беспощаден. Его мгновенно приговорили к смертной казни: французское правосудие не церемонилось со шпионами во время военных действий.
Для приведения приговора в исполнение передали "расстрельной" команде. Солдаты заперли Карла в крохотном чулане, в соседнем помещении.
Все произошло так стремительно, что Карл очнулся только после того, как остался один. Дело было поздним вечером, поэтому казнь было приказано свершить на рассвете. Однако Карл не был бы главным сыщиком, если бы с первой минуты провала не думал о побеге. И на сей раз сквозь решетку он увидел, как начала ужинать караульная команда, солдаты ели какую-то вонючую бурду, от нее Карла замутило.
- Господа! - позвал он унтер - офицера. - Вы, наверное, слыхали, что любому приговоренному к смерти положено высказать последнее желание?
- Говори! - унтер-офицер подошел вплотную к решетке.
- Перед казнью я желал бы выпить хорошего вина, попрощаться с жизнью, которая так нелепо заканчивается.
- У нас вина не подают!
- Исполните мое желание, - продолжал Карл, сделав печальное лицо, - возьмите деньги, принесите вина, на всю команду. - И протянул унтеру солидную сумму франков.
Не прошло и получаса, как солдаты притащили целый ящик мартини, но не успели опомниться, как приговоренный попросил показать ему вино, не поддельное ли? И незаметно опустил в открытую бутылку щепотку сильнодействующего опиума. Потребовав для себя три бутылки, Карл вроде бы передумал, одну, ту самую, с опиумом, передал солдатам.
Вскоре вся команда отключилась, лишь один сержант, который вообще не пил вина, был трезв, как стеклышко. Карл попросил вывести его во двор, чтобы оправиться. Знаток боевых искусств, он без труда оглушил сержанта и вскоре растворился в темноте, предварительно переодевшись в мундир сержанта. Этой же ночью, пройдя два кордона французской армии, Карл предстал пред светлые очи канцлера, передал на словах все, что было в письме российского императора, остался с канцлером до начала штурма, который, к счастью, был отбит.
Над головой генерала Дубельта звонко вывел первые рулады курский соловей. Несколько лет назад Дубельту подарили семью этих певучих птах, привезенных из курской губернии. Соловьи быстро прижились на новом месте, где их щедро подкармливали. И, будто в благодарность за это, соловьи ублажали отставного генерала и его гостей. А их в имении пребывало великое множество. Генерал ненавидел одиночество. Незаметно, вроде как бы сами собой, мысли Дубельта перешли на родные «просторы». Никак не мог все еще деятельный Леонтий Васильевич отрешиться от забот выпестованного лично им корпуса жандармов.
Порой мысленно представлял вытянутое лицо князя Долгорукова, если бы тот узнал, что отставной шеф жандармов и поныне владеет всеми секретами, знает о самых тайных задумках ведомства, о скрытых перемещениях и особых заданиях. Дубельту было просто любопытно анализировать удачи и промахи князя Долгорукова. Пожалуй, никто из руководства министерства внутренних дел, управления столичного полицмейстера даже не представляло, что преданные Дубельту тайные агенты и личные выученики не оставляли его без служебной информации, сам Дубельт и агенты в душе надеялись на скорое его возвращение в корпус жандармов. Даже Сергей Шамагиров, который стал явным любимчиком князя Долгорукова, не удержался, перед дальним вояжем в Сибирь счел своим долгом навестить учителя и рассказать о беседе с шефом III отделения, о том, с каким поручением отправляется в сибирские каторжные края.
"Что же это, братцы, получается? - стал вслух размышлять Дубельт, - вроде бы Долгоруков и Тимашев все делают правильно, с самыми добрыми намерениями - обновили зарубежный штат агентов в Англии, Пруссии и Франции, задействовали столичные жандармские подразделения, отправили с этапом на Кару под видом государственного преступника тайного агента, вменив ему в обязанность следить за сборищами политических преступников, первыми узнавать об их задумках, которые с каторжной почтой уходили на "большую землю". Князь Долгоруков, как когда-то и пообещал добился у царя повышения окладов и вознаграждений секретным агентам. Дубельту была ясна задумка нового руководства - создать вокруг трона непроницаемое кольцо прикрытия, однако, по незнанию политических интриг, князь делал массу просчетов. И от этого полной уверенности, что государь в безопасности, у Дубельта не было.
О том, что бунтовщицкие организации растут как грибы под теплым дождем, набираются опыта, готовят лавину терактов, напомнила ему довольно ловкая западня, в которую очень быстро угодил его агент по кличке Копченый. Кинжальщики группы "Революционная расправа" быстро вычислили его, подловили, запугали, сбили с толку, поручив Веричу совершить личный теракт против помощника коменданта крепости Шлиссельбурга "Ирода". Слава Богу, что у "Копченого" хватило ума подробно, без утайки, рассказать все своему благодетелю Дубельту.
Используя старые связи, он сумел срочно подготовить "дурочку" - фальшивую операцию - покушения на "Ирода", за ней, конечно, будут следить люди из боевой организации террористов. Поначалу Дубельт расстроился, но, поразмыслив, пришел к выводу, что все складывается, как нельзя лучше. Игра стоила свеч. "Теракт" утвердит Верича в "Революционной расправе", как прежнего бойца с самодержавием, ему окончательно поверят, откроют путь к тайным замыслам организации. Все это сразу станет известно ему, Дубельту.
Пресловутого "Ирода" после мнимой "казни" предстоит вывезти из столицы и замаскировать на его родине - в Псковской губернии. Сделать это придется тайно, без ведома столичных властей и даже без согласия министерства внутренних дел. Покушение будет, как покушение, и для тюремных начальников "Ирод" умрет навсегда. Зато боевая организация сопливых кинжальщиков целиком будет в его руках, а не в руках князя Долгорукова. И в нужный момент именно он, генерал Дубельт, лишний раз преподнесет царю бесценный подарок, одним махом разгромит эту "Революционную расправу". Дубельт точно знал, когда сие свершится: когда его преемник покажет свою полную несостоятельность.
Сегодня у него было превосходное настроение. Ночью видел пророческий сон – горело синим пламенем здание канцелярии у Цепного моста, военный, чем-то похожий на князя Долгорукова, с ведром воды в руках бегал от горящего здания к воде, что-то кричал. А над огнем, в ином сиянии вырисовывался знакомый лик Христа, молча наблюдавший за пожарищем.
После легкого обеда на зеленой лужайке, рядом с озерцом, Дубельт принялся за чтение записок старого шпиона, все того же Карла Шнайдера. Книжка была с оригинальной авторской надписью: "Л. Дубельту - человеку, уверенному в том, что служит Богу, минуя посредников".
Открыв книжку на самой середине, Дубельт прочел название главы: "Взаимоотношение с агентами". С интересом стал читать главу в подлиннике, на немецком: "Благосклонность к сыщикам и агентам обязательна для умного руководителя, однако она не должна исключать твердость. Строгость с этими необычными людьми почти бесполезна, а угрозы по отношению к ним составляют большую ошибку. Очевидно, что если человек стал агентом из благородных побуждений, например, из-за любви к Родине или из-за ненависти к ее врагам, то в обращении с ним всякие хитрости излишни, надо только остерегаться задевать его самолюбие, никогда не сравнивать с другими, не выделять из общего состава, ибо каждый агент в душе себя считает лучшим.
Чтобы еще крепче привязать к себе агента или сыщика не следует жалеть денег на щедрое вознаграждение. Как говорил Фридрих Великий: "Человек, который ради вас рискует быть повешенным, заслуживает очень хорошей награды".
"Все, - радостно подумал Дубельт, - все абсолютно верно!" Он откинулся на спинку плетеного кресла, стал привычно всматриваться в небо, по которому медленно плыли легкие кучевые облака. Это было его давней привычкой и страстью. Облака приоткрывали то, что волновало, показывали фантастические картины, знакомые и незнакомые лица, которые быстро меняли очертания и уносились в небытие. Был уверен: только ему одному, избранному старому сыщику, Господь приоткрывал свои тайны. Необычные, незавершенные видения очень быстро воплощались у генерала в остроумные мысли и неожиданные решения.
Генерал Дубельт никому не доверял эдакого открытия - перед началом особо опасного предприятия подолгу смотрел на небо и фантазировал, будто читал закодированную тайнопись. И когда не на небе, а наяву у него все получалось, уединялся и подолгу молился. Понимал, что он - человек избранный, одной рукой карал, другой миловал, очищая землю от плевел, от злоумышленников, которым не жилось мирно и счастливо. "О, Господи! - обычно восклицал генерал. Благодарю тебя за  то, что находишь возможность вдохнуть в душу желание жить и бороться с неправдой". Был уверен еще и в том, что именно Господь пожаловал ему еще одну великую милость, открыв тайну Креста. Крест, как известно, состоит из горизонтали, которая перекрещивается с вертикалью, образуя древо, на котором был распят наш Господь. Генерал самолично сделал вывод: горизонталь - наша жизнь, вертикаль-дорога в небо, дорога к Богу. Вот что такое - священный крест, который дается при рождении буквально каждому человеку.
Взгляд генерала вновь упал на обложку книги Карла Шнайдера, и тотчас Дубельту вспомнилось: Тимашев начал по приказу императора сочинять книгу об истории терроризма в России. Невольно усмехнулся: "Явно не по тому адресу обратился любимый император, поручил бы мне сие дело, не у Тимашева, а у меня папки с особо секретными архивами, которым нет цены. Уходя, он унес с собой и документы, имеющие значение для многих государств Европы. Кстати, те же сочинения Карла Шнайдера, разве это не находка для подобной книги? Пособие для секретных агентов, не высосанные из пальца, а собранные по крупицам. " Может, передать генералу это пособие, но с одним обязательным условием: сделать приписку о том, что эти документы переданы для книги лично генералом Дубельтом".
Леонтий Васильевич так увлекся своими размышлениями, что не сразу расслышал вкрадчивый голос у себя за спиной: "Господин генерал, к вам гость!" Седой унтер давно уразумел, что во время " мудрствования" хозяина к нему лучше не  подходить, обзовет или того хуже, даст тумака, но сегодня унтер был настойчив. Дубельт обернулся и замер от изумления. Метрах в пяти от него стоял "копченный". Лицо его было виноватым и даже испуганным. Дубельт про себя зло выругался: "Осел! Опять прокололся!" Легко вскочил на ноги, не оглядываясь, пошагал по тропинке к дому. Верич, словно побитый пес, поплелся следом...

МОИ ГРЕХИ, КОТОРЫХ ТЬМА И ТЬМА
 
Блистательный князь Василий Андреевич Долгоруков, нынешний глава политической тайной полиции, бывал в Зимнем дворце довольно часто, свободно ориентировался в коридорах, палатах и округлых переходах, но сегодня, направляясь на ужин к государю, увидел, как покидали дворец флорентийские мастера - почти полгода многие палаты и залы были закрыты для придворных и многочисленных гостей. Шел капитальный ремонт императорской ставки в столице. Зимний дворец заметно похорошел и помолодел, однако хорошо разглядеть, что же изменилось во дворце, у князя просто не было времени.
Государь Александр-II встретил князя у самых дверей, будто бы издали увидел гостя и сам поспешил навстречу. Такого и представить было трудно с кем-либо другим, но с князем у государя были иные отношения. Подружились они давно, когда цесаревич Александр путешествовал по Европе, а Долгоруков сопровождал его в этом долгом вояже.
Долгоруков склонил голову в знак приветствия, государь запросто подхватил его под локоток, повел в столовую, где их уже ждали гости: военный министр генерал-адъютант Николай Онуфриевич Сухозанет, который сменил недавно Долгорукова на этом едва ли не главном посту. Крайним справа, ближе к двери, сидел митрополит Ювеналий, хмуря густые брови. Здесь же присутствовали два иноземных посланника из Испании и Пруссии. Оба посла сегодня утром вручили государю России свои верительные грамоты.
Государь в этот вечер был в мундире полковника казачьего войска Донского - темно-зеленая куртка со светло-синими выпушками, светло-синие штаны с лампасами. Шитье, портупея шашки, эполеты и аксельбанты - новенькие, с иголочки, золотые. Вся эта форма придавала красавцу-императору еще более величественный вид.
Князь видел государя в такой форме впервые, но не удивился - царь на то и царь, чтобы делать все, что ему заблагорассудится.
При виде государя все встали, почтительно склонив головы. Государь любезно поздоровался с каждым и попросил садиться. Камер-лакеи тотчас наполнили гостям серебряные казачьи мензурки вином. Разговор за ужином, согласно этикету, шел тихий и уважительный. Разговором это было назвать трудно, ибо гости не имели права перебивать членов царствующей фамилии, им вменялось в обязанность токмо отвечать на вопросы государя, посему они больше молчали, слушали и поддакивали…
Государь-император, мягкий и сердобольный монарх, представляя гостей, нашел для каждого из них доброе слово, затем вежливо попросил митрополита благословить трапезу. Ювеналий, приехавший в столицу из Юрьевского монастыря, встал, осенил стол и гостей крестным знамением, нижайше поблагодарил государя, нараспев пожелал всем присутствующим
"многие лета".
Завидя богатый стол, причудливые золотые чаши, отделанные драгоценными каменьями, иноземные посланники, приглашенные на обед к государю, переглянулись, ничего не понимая: камердинер, дородный и статный мужчина в серебристой униформе, шагнул в столовую и громко приказал: "Крышки! Подскочившие лакеи тотчас сняли с чаш крышки на столе, словно по мановению волшебной палочки, появились ростбифы, сырая ботвинья, трюфели, пилав, кулебяка, страсбургские пирожки, французские соусы, пудинги, осетры громадные размеров, икра соленая, рыба замороженная, сыры разных стран.
Выпив по паре рюмочек рейнского, приглашенные вполне освоились и не тяготились своим присутствием за императорским обедом. А тут еще и государь рассказал шутливый случай, коему сам был свидетелем. Император Павел в свое время повелел каждому сословию подавать определенное количество блюд. Во время смотра войск государь зашел на обед к лихому, но весьма бедному майору, которому положено было подавать три блюда. "Сколько у вас, господин майор за обедом подают кушаний?" - поинтересовался государь. - "Три!" - лихо ответил майор. – «Позвольте узнать, какие именно? – "Курица плашмя, курица ребром, курица боком!" - ответил находчивый майор.
- Кстати, - вставил князь Долгоруков, - оказывается, не все довольны бывают императорскими обедами? - завидя, как вытянулось лицо у государя, поспешил перевести все в шутку: - мне попалась на глаза запись, принадлежащая баснописцу Ивану Андреевичу Крылову. Почему-то она попала в секретный архив.
- И что, позвольте узнать, было в той записке?
- Шутка! - Долгоруков пожалел что не вовремя сунулся с репликой. - Кстати, сей листок у меня с собой, разрешите прочесть?
- Давайте посмеемся
- Что царские повара! Я прежде думал - закормят во дворце. А вышло что? Убранство, сервировка - одна краса. Сели - подают суп: на донышке зелень какая-то, морковки фестонами вырезаны, и все как на мели и стоит, потому, что супу-то только малая лужица. Ей - Богу всего пять ложек набрал. Сомнение взяло: думал, нашего брата писателя обносят лакеи? Смотрю, - нет, у всех такое же мелководье. А пирожки не больше грецкого ореха. Рыба хорошая - форели гатчинские, а такую мелюгу подают - стыдно. Что тут удивительного, когда все что покрупней, торговцам спускают. Я сам у Каменного моста такие покупал. За рыбой пошли французские финтифлюшки...» Может, хватит, Ваше величество? -Долгорукова смутила холодность государя. Казалось бы, пришла пора и посмеяться над известным обжорой дедушкой Крыловым, но государь даже есть перестал.
- Нет уж, вы продолжайте, любезный князь, дочитывайте!
- Слушаюсь! «Как бы горшочек опрокинутый, студнем облицованный, а  внутри зелень, и дичи кусочки, и трюфелей обрезочки - всякие остаточки. На вкус, правда, недурно. Хотел второй кусочек взять, а блюдо-то уже далеко. А сладкое? Пол-апельсина! Нутро природное вынуто, а взамен желе с вареньем набито. Со злости я его с кожей и съел...Что тут говорить? Вернулся домой голодный-преголодный. По-царски пообедал, ничего себе воспоминаньице. Пришлось вечером в ресторацию ехать...»
Первым беззаботно, с придыханием рассмеялся старец князь Волконский. Его поддержал военный министр. Услышав перевод, заулыбались угодливые иноземные посланники. Государь тоже сделал вид, что доволен шуткой, но князь Долгоруков понял: номер не прошел, он совершил оплошку. Слишком хорошо за долгие годы общения изучил характер государя, а тут, как назло, припомнилось, что, на всякий случай захватил злосчастное письмо баснописца.
- Иван Крылов - большой любитель чревоугодия! - мягко заметил государь и обвел взглядом огромный круглый стол, уставленный яствами, как бы говоря, «разве тут нечего покушать?» Однако чтобы сгладить малую заминку, сразу же сменил тему разговора, обратился к министру Сухазанету:
- Ну как, генерал, нынче настроение в особых округах? Освоились ли вы на новом месте?
- Стараюсь, Ваше императорское величество, - спокойно ответил министр, - Василий Андреевич Долгоруков, слава Богу, глубоко вспахал почву, оставив мне добрые всходы. Не сочтите за лесть, но я уверен, что и в "голубом ведомстве" князь Долгоруков живо наведет порядок.
- Надеюсь на это! - император глянул в сторону князя Долгорукова. - Ну, какие дела в империи?
- С Божьей помощью! С Божьей помощью все наладиться. - Князь преданными глазами посмотрел на своего государя.
- А конкретнее?
- В охранном ведомстве, не стану лукавить, проблем и оплошек накопилось великое множество, это я не в укор прежних руководителей корпуса жандармов, просто империя наша, извините, Ваше величество, как поле с сорняками, как ни пропалывай, злых людишек вроде и не убавляется, грешник на грешнике,               
- Любопытно, что думает о грешниках отец Ювеналий, наш знаток религиозной философии, -государь боком повернулся к священнослужителю, смахнул только ему одному видимую пушинку, -как вы полагаете, грех полностью, конечно, искоренить невозможно, но как уменьшить число злоумышленников?
- Нужно, не переставая, молиться Господу нашему Иисусу Христу! - привычно ответствовал митрополит. - Да и грех, Ваше величество, бывает различный: один забыл помолиться перед трапезой - грех малый, но все равно грех, другой - умышленно покушается на ближнего своего - страшный, смертный грех, оный - злодей, исчадье ада. В «Книге Скорби» есть божественные начертания:

И если я припомню все, как было,
И воды моря превращу в чернила,
И, как пергаменты их расстелю
Все склоны гор пологие и дали,
И тростники на перья изрублю, -
То и тогда при помощи письма
Я перечислю, Господи, едва ли
Мои грехи, которых тьма и тьма.

- А как же понять, владыко, например, еще Григорий Богослов замечал, что  праведнику не следовало бы и во всю жизнь семь раз впасть в грех, а он порой даже и на день семь раз впадает в этот самый грех. Какой же он тогда праведник? Ведь праведнику подобает стоять твердо, а не падать? - вопросил государь митрополита.
- Бог иногда попускает пасть праведнику, чтобы он не возгордился, не впал в высокоумие и не погубил своих добродетелей и заслуг перед Богом. - Ювеналий понимающе взглянул на государя, мол, именно для царей и должно быть особливо понятно сие размышление. А вслух добавил: - Милость Божия - надежда всякому, кающемуся и восстающему от грехов. Только повергни грех, перемени злой обычай, побори страсти, обратись с покаянием к Богу и начни чистую жизнь. Спасение далеко от грешников нераскающихся, а у кающихся спасение близко.
- Как верно сказано свыше: грехов наших - тьма и тьма, - грустно согласился государь, - вот мы сил и живота своего не жалеем для люда российского, реформы разрабатываем, чтобы жизнь улучшить, манифесты выпускаем, кои не каждому в стране нравятся, а вот вытянуть народ из гнилого болота нищеты никак не можем.
- Истинная правду, Ваше величество, - вставил почтенный князь Волконский, - очень хорошо помню, как Александр - Благословенный, освободитель Европы, победитель Наполеона, так говаривал: «Вчера вы носили меня на руках, курили фимиам, славили, как Бога, обещали вечную память в истории России, а завтра будете проклинать, неблагодарные».
При упоминании об Александре-I глаза государя потеплели. Он прекрасно знал по рассказам отца, по многочисленным воспоминаниям современников, что, возвратясь на родину из блистательных заграничных походов, Александр стал часто впадать в депрессию, видя, что вместо вечной благодарности по случаю победы над Бонапартом, офицеры да и генералы стали выказывать недовольство, бунтовать, наглядевшись тамошней жизни. Да и то правда: так повелось, мы - победители, всегда почему-то живем хужее побежденных нами. Ирония какая-то!
Ужин закончился традиционно: государь встал из-за стола, откланялся иностранным посланникам, два пристава повели их к выходу из столовой. Когда за иноземными послами затворились тяжелые дубовые двери, отделенные золотыми разводьями, государь обернулся к военным:
- Люблю, когда рядом только свои люди. Чем займемся теперь? Предлагаю, господа, полюбоваться дворцовыми отремонтированными палатами. Эдакого вы, надеюсь, в Зимнем еще не видели. - Государь погасил улыбку. - Утром был у меня на докладе генерал Черносвитов, сами знаете, боевой генерал. Так вот, когда мы зашли с ним в Тронный зал, у Черносвитова аж челюсть отвисла от изумления. Ему простительно, годы не те, ну, а за ваше здоровье я не опасаюсь - молодые, крепкие.
Государь, к которому тотчас присоединился смотритель зала, повел Сухазанета и Долгоруова по широкому коридору в Тронный зал. Государь вслух процитировала "Камень тесан, грани аки чешуя", как говаривали наши предки. Зал предстал перед гостями во всем великолепии. Это было помещение с массивным четырехгранным столпом посредине. Столп расширялся кверху и незаметно переходил в стрельчатые своды. Долгоруков бывал тут прежде, но с удовольствием отметил, что флорентийцы поработали с душой. Им удалось найти золотую середину между старинным и современным стилями, свершить почти невозможное. Обоих генералов сразу покорила роскошная стенопись. Потолок, стены отображали многочисленные баталии, парады, народные гуляния, а над всеми "живописными работами" парили солнечно-золотые ангелы.
Блеск золота, яркость чужеземных красок, вычурность фантастических отделок вкупе с нетленными венцами у святых ликов были густо покрыты золотом и серебром: лики Спасителя и Богородицы, словно живые, смотрели на гостей, да так, что каждому казалось, что Спаситель глядит только на него одного. Порфиры также сверкали драгоценными каменьями.
Государь провел генералов в дальний конец зала, показал, не скрывая гордости, золоченною каймы, аксамиты с кружевами на обнизь. Репное сияние, которое, казалось, нисходило с небес. Над дверями и окнами - летящие ангелы.
Князь Долгоруков пожалел, что нет рядом начальника штаба генерала Тимашева, вот бы он обрадовался увиденному и, наверняка, запечатлел бы это великолепие в своих эскизах.
-Как вам нравится, господа генералы, сие царское место? - полушутливо спросил государь, указывая на замысловатое деревянное кресло с витыми ножками, покрытыми лаком. - Из Москвы доставили, из Успенского собора.
- На нем, знаю, царствовали многие государи, начиная с Анны Иоановны, - уважительно проговорил Долгоруков. Князь отлично знал быт и нравы старины, некогда увлеченно изучал сей предмет. До Петра Великого кресла в царевых хоромах употреблялись довольно редко, их обычно заменяли лавки и скамьи. А кресла, которых было не более пяти, считались мебелью для особо чтимых и почетных и, бывало, заменяли троны. Кресла подавали только государю, государыне и патриарху. Для них имелись в Шатерной палате "патриарший" креслица. Знал князь и то, что прежде кресла называли стульями. Кресло, на которое сейчас показывал государь, было вообще музейной редкостью, оно состояло из стоячих столбиков, между которыми была спинка, или как ее еще называли "щит", оный щит был украшен золотым орлом, а в столбики врезаны яблоки.
Государь что-то увлеченно объяснял военному министру, а Долгоруков приостановился возле "списка" на стене. Это было краткое изречение из оды Симеона Полоцкого: «Ум мой худой не может сие объяти. Единым словом, все совершенно, царя русского достойно: по царской чести и палаты. Зело    хороши. Лучше их разве что Дом Небесный».
После осмотра палат государь попрощался с военным министром, а Долгорукова попросил остаться. Шагая по коридору, князь запоздало догадался, что, пожалуй, весь нынешний ужин с гостями состоялся ради предстоящего серьезного разговора.
В кабинете государь провел князя прямо к столу, оббитому турецким атласом, усадил рядом, что само по себе было высокой честью.
- Ну-с, милейший друг, - с большой заинтересованностью заговорил государь, - поведайте мне, как идет расследование злодейского замысла врагов трона? Я имею в виду сведения, о которых сообщил этот... вор – и, предупреждая разъяснения Долгорукова, продолжил мысль, - любые сведения о злодеях и их намерениях меня болезненно интересуют.
- К великому сожалению, вор этот оказался прав. Еще один заговор, как нарыв на теле империи, действительно существует. Не хотелось бы пользоваться услугами столь ничтожной личности, однако в борьбе с врагами, как вы изволили заметить, все средства хороши. И хотя заговор зреет, не извольте беспокоиться. Мои лучшие агенты взяли под тщательное наблюдение всех, кто входит в круг заговорщиков. Заведена "особая" папка, по крупицам собираем сведения на каждого заговорщика, следим буквально за каждым шагом, так называемых, народовольцев.
- Слушай, Василий, как бывало прежде назвал государь князя, - откуда же произрастают идеи зловредства? Наверняка, есть тайные лица, которые
заваривают дьявольские заговоры. Неужто бомбисты не понимают простых истин? Ну, убьют царя, на смену ему придет другой, возможно, более жестокий.
- Что вы, что вы Ваше величество? - совершенно искренне испугался князь.
Государь вновь разволновался, глаза его лихорадочно заблестели, Долгоруков знал, что в последнее время императора стали все чаще и чаще посещать мысли о насильственной смерти.
 - Ваше величество, - Долгоруков попытался смягчить разговор, перевести его в более спокойное русло, - генерал Тимашев задумал проанализировать истоки терроризма в России. Я одобрил саму идею, как вы считаете, государь?
- Очень своевременная задумка, - государь сразу приободрился, - не зная идеологии бунтовщиков, трудно понять, что ими движет. Похвально, весьма похвально. Положа руку на сердце, скажем: порой наши карательные органы действуют вслепую, плетутся по следам событий. Откуда вообще возникают зловредные идеи?
- Вот и мы задумались над этим, - подхватил князь, и, вы не поверите, государь, оказалось, что нити будущих заговоров зарождаются в двух местах. Они плетутся в Лондоне и… на каторжном острове Сахалине. Да, да, в это трудно поверить, но, самые жестокие идеи исходят с острова, где отбывают ссылку политические поляки и главари народовольцев, такие, как Алекссев, Бугайский.
- Ну и ну! - удивился государь. - Падшие ангелы и на краю света не могут успокоиться. И что вы предложили для пресечения зла?
- Рад доложить, Ваше величество! - Долгоруков был готов ответить на этот вопрос с удовольствием. Он кашлянул, прочищая горло и заговорил. - Haми спешно направлен с этапом каторжан на Сахалин специальный агент, поляк по национальности, наш давнишний осведомитель. У него превосходная легенда, да и сам он известен, как ярый бунтовщик, низвергатель строя. У него самое настоящее письмо от некоего Казарновского из Лодзи, в котором инструкции для пана, руководителя подполья. С такой бумагой агент войдет в полнейшее доверие к заговорщикам, и тогда…
- Что же будет тогда? - недовольно спросил государь, - затея эта показалась ему нелепой: пока этап идет через всю страну, и его могут убить, и бунт поднять. - Что будет тогда - знает только Господь Бог. При упоминании имен моих возможных могильщиков тошнота подступает к горлу. Хватит об этом. Пойдемте лучше со мной! - государь встал. - Я вам покажу, как ныне живет княжна Долгорукова, она недавно переехала в Зимний.
 
БОГ СПАС ЦАРЯ
 
С раннего утра четвертого апреля I866 года морозил мелкий, занудный дождь, оседал на широкие стекла царевой спальни, падал на проплешины черного, еще не везде растаявшего снега на Дворцовой площади. Стоя у окна в накинутой на плечи старой солдатской шинели, государь видел темную ленту Невы, золоченный шпиль адмиралтейства, а все остальные здания были окутаны весенней слякотной кисеей. Государю захотелось, забыв о приемах и бумагах, вновь лечь в постель, взять в руки записки графа Толстого и предаться неге, но за дверью уже слышались нетерпеливые шаги флигель-адъютанта, ливрейных слуг. Взглянув на часы, государь заторопился. Не вызывая казака-лакея, сам быстро оделся и вышел в столовую.
Государыня в белой, отделанной елецкими кружевами кофте, в строгой немецкой юбке уже сидела на своем месте. Сегодня они принимали гостей: племянника - герцога Лихтенштейнского Николая и племянницу, принцессу Марию Баденскую. Молодые люди совершенно не ощущали на себе груз государственных званий, вели себя расковано и непринужденно. С утра успели из окон Белого Зала полюбоваться Санкт-Петербургом и теперь, сидя за столом, радовались каждой мелочи: удачной фразе царя, грациозному жесту императрицы, росту флигель-адъютанта Семерницкого, которому, казалось, округлые своды столовой давят на плечи. Им, молодым, как говорят на Руси, «смешинка в рот попала».
Герцог Николай и принцесса Мария давненько не бывали в российской столице, им хотелось невозможного - за неделю осмотреть Зимний дворец, побывать на балу в морском корпусе, посетить великого князя Николая, посмотреть представление в одном из театров, обязательно увидеть новые поступления в кунсткамере, но... все могла испортить погода, обычная петербургская капризная погода, о которой они уже успели забыть.
Сразу же после завтрака государь лично повел молодых людей осматривать отремонтированный Тронный зал. Пояснения давал один из флорентийских мастеров, сносно говоривший по-русски.
Государь в это утро был не столь говорлив, как обычно, задумчивость сквозила в его взоре, хотя выглядел он вполне радушно и всячески старался угодить молодым гостям.
- Ваше величество, - поинтересовался герцог Николай, - может быть, нам вернуться? Понимаю, как дорого государево время.
- Метко подмечено, - чуточку оживился государь, - но гости есть гости, тем более родственники, а Россия всегда была гостеприимной страной. - Государь нахмурился, понимая, что фраза вырвалась невпопад, молодые люди могли его не понять. И чтобы исправить маленькую оплошку, спросил Николая:
- Давайте далеко от дворца удаляться сегодня не будем. Предлагаю прогуляться по Летнему саду, а вечером поехать в оперу.
- Замечательное предложение! - принцесса Мария захлопала в ладоши совсем, как обыкновенная девчонка.
- Я так хотела погулять в Летнем саду, неважно, что моросит дождик.
- В Летний, так в Летний! - Государь подозвал одного из офицеров, отдал распоряжение...
Обычно, особенно в теплую пору, государь с супругой и великими князьями ежедневно выходил на прогулку в Летний сад пешком, но почему-то в этот день посчитал нужным вызвать царскую крытую коляску. И не успели они оглянуться, как известный всему Петербургу кучер Илья уже подал коляску к главному штабу. Было непонятно, зачем ехать на коляске, ведь Летний сад был в десяти минутах ходьбы от дворца. Тотчас к коляске подъехали шестеро черкесов из личной охраны, а также подполковник Шамагиров верхом на коне. Молодые люди не знали, что в последнее время государю в корпусе жандармов предложили без охраны в городе не появляться.
Как быстро в Санкт-Петербурге распространяются слухи! Всего три-четыре человека знали о выезде государя, но когда коляска подъехала к главному входу, вдоль ограды уже стояла толпа зевак, некоторые обыватели попытались проникнуть в Летний, но городовые и казаки их не допустили. Увидя государя и его именитых гостей, толпа закричала "ура", дамы замахали зонтами и платками. Государь, как всегда, приветливо помахал толпе рукой в белой лайковой перчатке и первым вышел из коляски. Следом соскочил с коня и жандармский подполковник, спешились и черкесы. Молодые гости, не переставая улыбаться, тоже стали радостно приветствовать жителей столицы.
Подполковник подозвал к себе трех штатских, видимо, переодетых секретных агентов, отдал какие-то распоряжения и устремился за государем.  Все направились по главной аллее в сторону адмиралтейства...
Прогулка на стылом воздухе по мокрому песку не больно-то располагала к приятной беседе. Мария подняла воротничок легкого пальто, Николай тоже зябко поводил плечами. Летний сад ранней весной и Летний сад летом были совершенно не похожи. Не прошло и получаса, как государь предложил молодым людям вернуться во дворец, дабы дождаться более приятной погоды.
Когда государь и его гости вновь появились возле главного входа, толпа снова радостно зашумела, все дружно стали приветствовать государя, одна дама бросила к его ногам букетик подснежников, царь милостиво улыбнулся ей. Все было очень мило, трогало до слез - государь и его верноподданные как бы составляли единое целое. Государь протянул Марии букетик и взяв принцессу под локоток, стал подсаживать ее в коляску. И вдруг, оставив Марию, резко обернулся, словно кто-то приказал сделать это движение. Видимо, так Богу было угодно. Все остальное происходило словно во сне, государь как бы оказался в полубессознательном состоянии. Из толпы выскочил молодой человек в студенческой шинели, выхватил пистолет и направил прямо на него.
«Господи! - только и успел подумать государь. Вот и пришла моя смерть! Так мало пожил, так мало сделал!» He мог пошевелить рукой, не мог крикнуть, образумить злоумышленника. Только мозг четко фиксировал происходящее: прежде чем злодей нажал на курок, какой-то человек в крестьянской одежде успел подскочить к убийце и ударить его по руке. Но все равно раздались один за другим два выстрела, пороховой дымок призрачно растаял в воздухе, но... государь понял: он жив, видимо, пули прошли мимо. Что-то кричала принцесса Мария, возле государя суетился герцог Николай.
- Вы живы? - спрашивали люди, быстро окружая государя. - Какое счастье! Какое счастье!
Государь наконец-то окончательно пришел в себя. Отчетливо видел, как черкесы из охраны и жандармский подполковник вязали злоумышленника. И еще он заметил, что крестьянин, что спас его, одиноко и растерянно стоял чуть в стороне, ничего не понимая.
- Дядя! - герцог, бледный, как сама смерть, приобнял государя, - что происходит? Почему этот человек стрелял в вас?
- Не знаю, мой друг, не знаю, - государь снова был спокоен и тверд. - Сейчас мы сами у него спросим. - И шагнул к злоумышленнику, остановил жандарма, который уже готов был вести задержанного. Глядя прямо в глаза молодого убийцы, спросил: «За что вы хотели лишить меня жизни? Что я вам сделал худого? Что плохого я сделал русскому народу? Отвечайте! И смотрите мне в глаза! Творить зло вы горазды, а отвечать - кишка тонка!»
Злоумышленник ничего не ответил, только ожег царя ненавидящим взглядом, прикусил губу так, что потекла кровь по подбородку. Государь на мгновение представил, как била бы его кровь из ран, попади этот злодей в него. И легкая дрожь прошла по телу государя.
- Мы все из него вытрясем! - Жестко сказал подполковник, - живо разговорится. Разрешите увезти, Ваше императорское величество? - он крепко держал связанного цареубийцу за плечо. - До чего додумался, стрелять в своего государя!
- Погодите, подполковник, - государь снова вплотную подошел к задержанному, он был на голову выше неудачливого стрелка. - Всего один вопрос: вы – поляк?
- Нет, я - русский! - оживился злодей и отвернулся от государя, - везите меня куда хотите, я готов умереть... Жаль, не исполнил приговор...
- Да, отвезите задержанного в III отделение. И, пожалуйста, без моего ведома к злодею никого не допускайте.
- Слушаюсь, Ваше величество. - На мгновение жандарм приостановился. - А как быть с этим... человеком? - указал на крестьянина - Вы сами все видели, крестьянин проявил смелость…
- Да, да, - государь подошел к крестьянину. - Хочу поблагодарить тебя, мой дорогой друг! Ты спас жизнь государю российскому. Как тебя зовут-величают?
- Осип Комиссаров я, Ваше величество! А спас не я, Господь спас вас! - крестьянин отвечал спокойно, хотя вряд ли окончательно осознавал, что беседует с царем.
- Спасибо! Мы еще встретимся с тобой, даст Бог!
- Дядя, - тронула государя за рукав Мария, - поехали скорей домой, мне очень страшно.
Площадь перед Летним садом быстро заполнялась полицейскими, которые рассеяли толпу зевак, окружили царскую коляску, руководил ими, как ни странно, царский кучер Илья.
- Что нам делать? - Спросил герцог Николай.
- Сейчас же поезжайте с принцессой в Государственный Совет, там сейчас находится великий князь Константин Николаевич, расскажите ему о происшествии, только не сгущайте краски. И пусть он не медля едет в Зимний.
- А вы куда?
- Я? Первым делом отправлюсь в Казанский собор, желаю принести благодарность Господу за чудесное избавление от страшной смерти. Езжайте, не теряйте времени. Обернулся к подполковнику. - Срочно доложите о покушении князю Долгорукову. Пусть прибудет ко мне во дворец завтра утром...
Ой, как верно говорят в народе: "Благая весть под камнем лежит, а худая на крыльях летит". Очень скоро о том, что случилось у Летнего сада знал весь город. Об этом толковали на Невском, у магазинов, в гарнизонных столовых и офицерских собраниях.
Когда коляска государя показалась на Дворцовой площади, навстречу хлынула восторженная толпа, которую не смогли сдержать казаки и матросы флотского экипажа, срочно вызванные к дворцу. Перед Главным Штабом, несмотря на холодный ветер со снегом, стояли сотни людей с непокрытыми головами, кое-где люди стояли на коленях и молились. На ступенях показались взволнованные члены Государственного Совета во главе с великим князем Константином Николаевичем, за ними вышло из дворца и все августейшее семейство. Завидя государя, все люди на площади дружно, в едином порыве закричали "ура", стали окружать царскую коляску, государь, стоя на подножке, поклонился толпе, три раза повторил одно и то же: «Спасибо! Спасибо! Спасибо!» Шагнул к лестнице, окруженной флотскими офицерами, протянул обе руки плачущей от счастья императрице, обнял сыновей. Потом приблизился к брату Константину и тихо сказал:
- Пожалуйста, успокой всех. Все хорошо, что хорошо кончается. - И, приблизив лицо к уху брата, шепнул: «Катеньку тоже успокой. Я скоро вернусь». - Великий князь Константин Николаевич был один из немногих, кто знал о всех этапах знакомства, а затем и пылкой любви Александра и Екатерины Долгоруковой. И не позволял осуждать влюбленных.
- Почему не идешь во дворец?
Хочу еще раз поблагодарить Господа за спасение вместе с женой и сыновьями.
- Верное решение...
Толпа ничего не понимала, видя, как государь и все августейшее семейство село в коляски и куда-то покатило. Некоторые кинулись было следом, но полицейские и жандармы быстро преградили путь слишком любознательным.
Так, второй раз в этот страшный и счастливый день государь Александр, движимый великой благодарностью к Господу, отправился в Казанский собор, где его уже ожидали высшие священнослужители столицы. Встав на колени перед чудотворной иконой Казанской Божьей Матери, Александр принялся истово молиться. Рядом молилось и все семейство, все священнослужители. И даже когда молебен завершился, государь долго еще не вставал с колен...
К вечеру плохо освещенная Дворцовая площадь преобразилась. В толпе были люди с фонарями, в центре разожгли большой костер, во всех окнах дворца, главным образом в тех, что выходили на Дворцовую площадь, поставили канделябры со свечами, а на главном балконе, вдоль всей поверхности балкона установили многие светильники. Площадь оказалась запруженной народом. Без всякой на то команды матросы флотского экипажа, чьи корабли стояли на Неве, тоже пришли на площадь и окружили все подъезды и подходы к дворцу, не доверяя, видимо, охране.
Внезапно заиграл духовой оркестр, и со стороны Невы показалась колона военных. Народ кричал "Уpa". Люди бросали в воздух кепи и платки, низко кланялись государю, который четыре раза выходил на балкон и проникновенно благодарил жителей столицы за сочувствие. Государь был очень растроган и не скрывал благодарственных слез.
Поздним, поздним вечером, когда народ разошелся с площади, когда погасли светильники и костры, когда усиленная охрана заняла свои посты внутри дворца, государь, поцеловав императрицу, отослал ее отдыхать. Вошел в свои покои, сел на кровати и стал успокаивать себя. Но спать не ложился, Предстояло свершить еще одно, не богоугодное, но весьма важное дело - навестить возлюбленную, которая, наверное, уже сходила с ума от неведения. Когда, наконец, Зимний дворец затих, государь, сдерживая стук сильно бьющегося сердца, вышел в коридор второго этажа, не обращая внимания на дежурного жандарма, поспешил в западное крыло дворца, к пристроенному недавно флигельку княжны Долгоруковой, казнил себя в душе, что так долго заставил мучиться возлюбленную. Поймал себя на мысли, что богохульствует, идя от жены к любовнице, свершает тяжкий грех прелюбодеяния, но ничего не мог поделать.
Прекрасная Катерина, полуодетая, с золотыми распущенными волосами, все глаза проглядела, ожидая Александра, плакала, молилась, каялась, но когда увидела в конце коридора возлюбленного, забыв обо всем на свете, кинулась навстречу, повисла на шее государя, не опасаясь ничьих глаз. Он был жив, он был с ней, остальное просто не имело значения. В глубине палат заплакала дочь, но... Государь стал вытирать ладонью ее мокрые соленые от слез щеки, губы, не находил нужных, приличествующих случаю слов, спазмы душили его.
- Ну, почему, почему ты меня не слушаешь, Саша? - укорила государя княжна. - Третий день толкую тебе свои вещие сны, а ты... неужто было обязательно ехать в эдакую слякоть в Летний сад? Подождал бы день. Я предупреждала тебя, предупреждала! - Смеясь и плача выговаривала княжна, осыпая его лицо жаркими поцелуями.
- В следующий раз обязательно послушаюсь твоего совета, но, помнишь, в Библии говорится, что гадания и сновидения противоречат православию...
Следующее утро, словно по заказу жителей столицы выдалось солнечными по-весеннему теплым, Петербург сразу похорошел, и настроение у придворных тоже улучшилось. Вчерашнее событие показалось тяжким сном. Но для государя этот день также был очень трудным, не от страха, от радости. Говорят, что умирают от внезапной радости не меньше, чем от большого горя.
Русская столица в этот день пришла в радостное волнение. Лавочники на Невском отпускали продукты беднякам бесплатно, в трактирах щедро угощали всех, кто заходил, водочкой, на некоторых домах появились российские флаги, даже городовые, согнав с лиц суровость, улыбались прохожим.
Чуть свет во дворец прибыли князь Долгоруков, генерал Тимашев, министр внутренних дел Петр Валуев и полицмейстер столицы граф Петр Шувалов. Не дожидаясь докладов, государь спросил: "Не поляк ли стрелявший?" Почему-то ему казалось, что убить его должен был именно поляк, особенно эта мысль утвердилась после того, как прочитал прокламацию о слиянии польской революционной партии под громким названием "Пролетариат" и "Черного передела", но князь Долгоруков только переглянулся с графом Шуваловым и развел руками. К великому сожалению, пока ничего вразумительного добиться не смогли. Молодой злодей говорит мало, чисто по-русски, речь довольно образная, но о том, кто он таков, по чьему заданию покушался на главу государства категорически отвечать отказывается. Князь промолчал о том, что один из ротмистров, воспользовался тем, что следователи вышли, крепко приложился кулаком по роже злодея, тот утерся и вновь примолк.
Отпустив Долгорукова и Тимашева, государь оставил графа Шувалова и министра Валуева, а спустя некоторое время вышел в Белую залу, окруженный сыновьями, которые в этот день были очень тихими, испуганными. И тотчас вновь, в который раз, грянуло дружное "Ура", казалось, тяжелые люстры закачались под лепным потолком. Зал был полон. Ему навстречу вышли представители столичного дворянства - самые могущественные и древние фамилии, стали посереди обнимать царя, что-то ободряющее говорили ему.
С большим трудом успокоив верноподданных, государь вышел к самому краю невысокой сцены, оглядел знакомые лица и ему стало не по себе, только теперь почувствовал, какую единую силу составляет в его государстве народ и царь-самодержец. Переборов волнение, государь обычным твердым "командирским" голосом произнес:
- Господа россияне! Верные долгу и совести, члены дворянского собрания и иных сословий! Сегодня есть повод сердечно поблагодарить вас за выражение верноподданнических чувств, в коих я ни на йоту не сомневался. Да, произошло явное покушение на особу государя, я все хорошо видел - злобное лицо преступника, хладнокровно поднявшего руку с пистолетом. Думаю, этим актом враги нашего самодержавия хотели уничтожить не только царственную особу, уничтожить древний наш строй. Господь отвел руку убийцы. - И снова послышалось "ура", громкие здравицы в честь государя, которые продолжал краткую речь. - Жаль, конечно, что мы собрались сегодня по столь грустному событию, но... было бы хуже, если бы сегодня - государь сделал паузу, не сразу смог продолжить речь.
- Кто же был сим злодеем? - спросил кто-то из переднего ряда.
- Личность злодея еще не установлена. И самое грустное, что преступник - русский, но в семье не без урода.
Рядом с государем взволнованно дышали сотни людей, на глазах седовласых генералов и министров были видны слезы, все ждали решения царя, просто так государь не мог закончить встречу. Необходимо было ужесточить действо против бунтовщиков, но Александр сказал о другом.
- Если кроме веры в Господа, что всегда поддерживала и поддерживает меня в служении отчизне, то это ваша преданность и те чувства, которые мне постоянно, на каждом шагу выражаются с таким единодушием.
Когда утихли аплодисменты, государь спустился со сцены и шагнул прямо в зал. Белый зал был гордостью династии Романовых. А после ремонта, второй после Тронного зала по площади и красоте, Белый зал стал самым любимым местом встречи царя и приближенных... Здесь можно было устраивать банкеты и балы, а можно было и по-семейному посидеть за чаем и поговорить по душам сразу с сотнями людей. На сей раз умные устроители сделали так, что члены дворянского собрания, стоя, поприветствовав государя, стали рассаживаться вдоль стен, в мягкие кресла, недавно привезенные из Москвы.
Когда центр зала высвободился, служители ловко вкатили на середину тронное кресло. Государь опустился в это величественное кресло с золотыми орлами и крупными яблоками.
- Как приятно душе моей сидеть в кругу друзей! - проникновенно проговорил он и зорко оглядел знатных дворян рода Шереметьевых, Долгоруковых, Толстых, Горчаковых, Валуевых, Шуваловых, многих, многих других, что веками несли славу России. - Есть у меня, господа дворяне, одна личная просьба: давайте проявим дальнозоркость, примем без колебания в свои славные ряды, возведем в дворянское сословие вчерашнего крестьянина Костромской губернии Осипа Комиссарова, который, как вы теперь знаете, спас мне жизнь. И вот что символично: когда-то другой костромской крестьянин Иван Сусанин спас столицу российскую Москву, а теперь и Осип Комиссаров спас царя. Дай Бог, чтобы на всю российскую историю хватило таких костромичей.
Дворяне стали шумно выражать свое согласие со словами государя, просить показать им смельчака-крестьянина, чего только и ждал государь.
Он обернулся к левому входу, завешенному тяжелой портьерой, и сказал:
- Осип, друг любезный, выходи к нам, покажись господам сенаторам и дворянам!
Комиссаров уже загодя был предупрежден о предстоящем визите и, сильно робея, шагнул в залу. Он был вовсе не похож на сельского холопа, забитого и испуганного, высокий, статный, с лицом бывалого суворовского вояки, он только на мгновение растерялся, прищурился, увидев блеск орденов на мундирах генералов и сенаторов, Белый зал, дам в прекрасных туалетах, но вскоре овладел собой и приободрился еще более, смело шагнул к государя, встал рядом.
- Скажи что-нибудь, любезный Осип, - попросил государь, - какая святая сила заставила тебя отвести руку злодея?
Наверное, эта просьба и была самой трудновыполнимой для вчерашнего крестьянина, он наморщил лоб, густо покраснел. И тут случилась накладка, которая здорово выручила и Комиссарова да и государя. Духовой императорский оркестр грянул "Боже, царя храни!", а присутствующие на церемонии дружно закричали "ура".
Государь взял крестьянина под локоть, хотел обойти зал вместе с новоявленным дворянином, поближе познакомить спасителя с придворными, но опять вмешался его величество случай. В Белый зал, сразу с двух сторон вошли девушки - фрейлины императрицы с огромными букетами цветов в руках во главе их важно шествовала старшая фрейлина Анна Федоровна Тютчева. Девушки по ее знаку стали вручать цветы государю и Комиссарову. Это был сюрприз, явно подготовленный государыней… И сердце царя вдруг переполнилось чувством огромной благодарности к супруге, к крестьянину, к придворным и к Господу Богу, Он стал тереть заслезившиеся глаза платком, будто в них попала пылинка...
ххх
А в это время секретный агент Шамагиров нервно ходил по гостиничному номеру. Его одолевали сильные страсти, Шамагиров буквально не находил себе места. Всем чутким нутром чувствовал: "над государем нависла некая угроза". Пытался представить ситуацию, напрягал волю, привычно вызывая зрительный образ царя, но все просматривалось словно в тумане... На всякий случай, он стал вызывать магические силы Шамагиров, внушать им помочь государю в тяжкую минуту. И, пожалуй, впервые почувствовал себя бессильным помочь монарху, отчего из груди секретного агента вырвался тяжкий стон. Но вскоре ему полегчало, тугой обруч, стягивающий голову, ослаб. И, ложась на диван, Шамагиров подумал: "Наверное, опасность миновала, царь жив". И мгновенно уснул...
 
"УБОЙНОЕ КРЕСЛИЦЕ"
 
Недавний генерал свиты Его императорского величества Алексей Евгеньевич Тимашев уже почти месяц принимал дела штаба голубого ведомства. Ранним утром на служебной карете приезжал к Цепному мосту, величаво, с достоинством входил в главное здание III отделения политической полиции, передавал трость и шляпу дежурному офицеру, поднимался по витой лестнице на второй этаж, с чувством удовлетворения опускался в глубокое кресло с высокими подлокотниками. О, это было знаменитое кресло, в нем сиживали долгие годы такие столпы сыскного дела, как граф Бенкендорф, Степан Иванович Шешковский, граф Орлов„князь Волков, охранители, их именами пугали детей, они являлись олицетворением законной власти, карающими мечами правосудия и законности.
Сюда, на его широкий дубовый стол, ежедневно ложились докладные и рапорты о страшных убийствах, имеющих политический оттенок, о террористах и бомбистах, о ватагах мятежников и просто вольнодумцах. На III отделение только в штате работало около сорока тайных агентов, а по России число их исчислялась сотнями, а сколько было в его подчинении филеров, сыщиков из числа военных и просто соглядатаев, не сосчитать.
Как обычно, Тимашев начинал день с того, что клал перед собой четыре красные папки с государственными вензелями. Одна предназначалась для докладов князю Долгорукову, вторая - министру внутренних дел, в третью папку откладывались деловые бумаги и донесения, судьбу коих решал сам Тимашев. Четвертая папка считалась особой. На ней был выбит императорский вензель с орлами. Здесь лежали бумаги с личной резолюцией государя.
Очень часто, решая людские судьбы, Алексей Евгеньевич вспоминал прежнюю должность - генерал свиты, шут гороховый. При русских царях шутами обычно были и князья и графья. В его обязанность входило зарисовывать членов императорской фамилии, министров иноземных государств, да еще вменялось негласную обязанность занимать светлейших дам, потешать их, всячески развлекать. Отлично понимал: не больно-то за государственные заслуги был зачислен в придворную свиту, просто являлся как бы образцом военного человека - высок, строен, чертовски привлекателен. Да и не глуп, конечно. За все эти привилегии готов был платить государю преданностью. А теперь в его жизни произошла крутая перемена. Нужно было найти себя, перестроить характер, стать жестоким, но справедливым, конечно, необходимо было внести нечто новое, свое, в сыскное дело. Государь как бы давал ему карт-бланш.
Одно портило жизнь на новом месте: генерал Дубельт. Назойливый, самодовольный, повсюду сующий свой нос. И куда только делись его хвори? Император почему-то до сих пор так и не подписал указ о почетной и полной отставке старого сыщика. Дубельт портил жизнь не только ему, Тимашеву. Как нарочно,он являлся по утрам в управление, слонялся по кабинетам, запросто беседовал с секретными агентами, просматривал дела, давал советы, а его всячески игнорировал.
В этот день шел сильный снег, дул ветер. И даже на Невском, который по утрам чистили дворники, намело сугробы. Тимашев, чтобы не опоздать, приехал в карете к Цепному мосту даже чуть раньше обычного. Вошел в управление. Дежурный офицер, дремавший у деревянной стойки, вскочил, отдал отставному генералу честь.
Не сразу Тимашев отправился в свой кабинет на втором этаже, сначала, в который раз, решил самым внимательнейшим образом осмотреть коллекцию дубинок Петра Великого, коих насчитывалось аж тридцать три штуки, каждая, по мнению Тимашева, была предназначена для особой цели и хранила некую тайну. Великий монарх частенько «оглаживал» ими неугодных и провинившихся. Попадало даже светлейшему князю Меньшикову.
«И мне, многогрешному, тоже нужно оставить свой след, стать жестким, не давать продыху врагам трона и царя», - с этими возвышенными мыслями и вошел он в свой кабинет. Как обычно, начинал день с изучения опыта предшественников. Сегодня на очереди был легендарный шеф корпуса жандармов Степан Иванович Шешковский.
Тимашев достал из немецкого железного ящика личное дело Шешковского, принялся досконально «исследовать» опыт жизни и «творчества» главы голубого ведомства, который к тому времени уже умер, но память о нем свято чтили в управлении. Шешковского не любили, но боялись, как огня. Тимашеву было известно, что один из немногих, кто не испытывал страха перед Шешковским, был князь Потемкин, который обычно так приветствовал Шешковского: «Ну, как кнутобойствуешь?»
Однако особо прославился Степан Иванович иным «творчеством»: с помощью неизвестных умельцев придумал «экзекуционное» креслице. Провинившихся и подозреваемых, а также особо рьяных (сажали в это креслице особым способом. Можно было себе представить, как себя чувствовал преступник: сидел на допросе в кабинете Шешковского, ничего не подозревал и вдруг... с помощью особого хитрого механизма его резко спускали вниз, в подвальное помещение, где дежурные каты-палачи в кожаных передниках, живо и весело раздевали «Жертву», валили на «кобылу» и пороли, пороли без всяких помех до тех пор, пока в подвал не спускался сам Степан Иванович.
Тимашева поразило и то, что главный истязатель был богомольным. Подвал, в котором пытали и пороли, был увешан иконами, перед ними, за столиком, сидел Степан Иванович; под стоны терзаемых, с умилением читал акафист Сладчайшему Иисусу...
Отложив личное дело Шешковского, Тимашев взял «государеву» папку, на обложке оной золотыми буквами было выгравировано: Его Величеству. К сведению». На первом листе он увидел докладную записку государю адмирала Мордвинова, хотел отложить в дальнюю папку, но что-то остановило, решил перечитать еще раз. Сей боевой адмирал смело докладывал государю: «...Кнут есть мучительное орудие, которое раздирает человеческое тело, отрывает мясо от костей, режет по воздуху кровавые брызги и потоками крови обливает тело человеческое: мучение лютейшее всех оных, ибо все другие, сколь бы болезненны они были, всегда предпочтительны... Пока сохраняется кнут, бесполезно реформировать наши законы...»
«Э, нетушки! Не прав ты, адмирал, - подумал Тимашев, - грешить горазды, а на расправу кишка тонка. Любишь кататься, люби и саночки возить».
Обычно читая утренние сводки и рапорты из обоих столиц и ближних губерний, генерал Тимашев переставал замечать время, как человек творческий, он увлекался и почти сразу же представлял события, о которых ему докладывали. Действительно, для него, в недавнем прошлом сугубо светского человека это было пугающее и одновременное увлекательное чтиво. "Иваны, не помнящие родства", романтические бродяги с удивительными биографиями, имели свои правила, свою философию, свои законы. Однако были и разбойные людишки разного роду-племени, беглые, раскольники, прочий подзаборный нищий люд, цыгане. Вновь расшалились разбойнички на святой Руси. А, может, они никогда и не унимались? И впрямь испокон веку "баловались" злодеи кистенем да дубиной, обухом да вострым ножичком, удавкой и топориком вся эта шальная нелюдь, для которой человека жизни лишить, что сопливый нос рукавом вытереть.
Вот и в это утро на столе Тимашева ждала хозяина целая кипа донесений о всяческих отступлениях от закона. Главного жандарма сразу же заинтриговали» описание судьбы некоего Ивана Брагина, бывшего бравого солдата. С него страшные наказания сходили, как с гуся вода. Подумать только, за девять последних лет за всяческие преступления его секли одиннадцать раз. Иные битые помирали и опосля двадцати ударов кнутом, а этот... за воровство оружия и побег из-под караула, по специальному указу Его императорского величества, Брагин был наказан весьма своеобразно: чтобы не портить статистику смертных казней, его решили прогнать сквозь строй в тысячу человек восемь раз. И каждый из этой тысячи должен был ударить виноватого шпицрутеном по спине или по голове, однако оный злодей и на сей раз выжил. "Что прикажете теперь с ним делать? - спрашивал Тимашева псковский полицмейстер. - Опосля столь страшного наказания, едва очухавшись, Брагин польстился на чужой хомут",
"Какого дьявола полицейские чины шлют в столицу подобную мелочь? Да еще в политическую тайную полицию, - не на шутку рассердился Тимашев, - сами бы на месте разобрались и приняли меры, загнали бы злодея в Нерчинские рудники". Но, машинально дочитав рапорт полицмейстера, Тимашев понял, что погорячился. Коллега из Пскова сообщал далее: "некие бунтари из политических начали обхаживать Ивана Брагина, давали ему деньги, одежду, нашли кров. Как сообщили "черные глаза" - доносители, политические, видимо, готовят злодея для какого-то важного смертоубийства. Ежели и далее так пойдет, - сообщал полицмейстер, - сей вредоносный метод распространится по всей России, бунтовщики-политические начнут грести жар чужими руками, вынашивать вредоносные для империи планы, а эти подзаборники за малые гривны станут убивать власть имущих".
Мысль, высказанная псковским полицмейстером, заставила генерала Тимашева не на шутку задуматься. Сразу припомнился недавно прочитанный документ, найденный в архиве. Это была от руки написанная прокламация организации "Молодая Россия". Составил ее в камере студент Московского университета Петр Зайчневский. Пожалуй, впервые в российской истории он провозгласил политическое убийство, как способ достижения политических целей. Тимашев припомнил и сам текст, еще тогда, во время прочтения, эти
несколько страшных фраз запали в душу: "Если захватить Зимний дворец и "перебить живущих там", может случиться, что дело и кончится одним истреблением императорской фамилии, какой-нибудь сотни-другой людей".
Эта бредовая, как показалось тогда Тимашеву, фраза могла вызвать и, наверное, вызывает и сегодня великий соблазн у сотен молодых, радикально настроенных людей - одним мили несколькими ударами покончить с царем и всем самодержавием и тем самым расчистить дорогу для осуществления пагубных идей, которые будто бы могли привести к всеобщему благоденствию.
«О, Господи! - вслух проговорил Тимашев, отрешенно глядя на карту России. - Вроде бы страна как страна, огромная, православная, крестьянская, но откуда взялись в ней эти динамитчики, бомбисты, кинжальщики, "Молодая Россия", "Революционная расправа". "Томский красный крест" и еще черте что? И все бредят убийствами. Ну и времечко!»
Совсем некстати припомнился Тимашеву вчерашний разговор с государем императором, который поверг его в смятение. Принимая их с князем Долгоруковым, государь обронил такую фразу: "Страну нашу заполонили злодеи, нехристи. Меня мучают, признаюсь, господа охранители, худые предчувствия. Наверное, мне также уготована участь моего деда, императора Павла".
"Не дай Бог! Не дай Бог!" - Тимашев истово перекрестился на образа в углу, оставленные предшественником Шешковским. Тимашев прикрыл глаза и не на карте, а мысленно представил всю бескрайнюю, необозримую территорию Российской империи, с Царством Польским, Литовией, Чухонией, Лифляндией, Кавказом и бескрайним Севером. Невольно подумал о том, что повсюду без особого страха и опаски растут эти самые грибы-поганки-бомбисты, низвергатели строя, выносят приговоры и казнят чиновников, генералов. А наш государь - замечательный, думающий, мягкий, слишком жалостлив. Из-за этого, наверное, и бьем смутьянов растопыренными пальцами, а не крепко сжатым кулаком. Россия любит крепкую руку. Сил-то у нас невпроворот.
И тут острая мысль, как неожиданный удар ножа под лопатку, обожгла его. Тимашев не сразу поверил в озарение, откинулся на спинку кресла, постарался успокоиться, утишить встрепенувшееся сердце. "Господи! Боже святый! Кажется, я понял, что надобно делать, как надобно действовать на посту шефа корпуса жандармов. Избавить страну от бунтарей да заодно и вписать свое имя в историю России. Слава Тебе, Господи, за то, что внушил мне, недостойному, сию гениальную мысль. Граф Бенкендорф на посту шефа жандармов прославился фанатичной преданностью царю, преданностью до неприличия, Иван Иванович Шешковский - страшным своим креслицем, граф Орлов - состраданием к государственным преступникам, Дубельт - изворотливым умом и тем, что имел привычку выплачивать своим добровольцам - сексотам денежные суммы, кратные трем. "В память тридцати сребренников" - говаривал он. А я… Я должен создать историю зарождения терроризма в России, тщательно изучить, проанализировать, найти истоки, а затем создать теорию борьбы с этим паскудным злом, которое, как ненасытные могильные черви, как ржавчина разъедают империю и против них нет покудова никакого сладу. А история терроризма в России - настоящий учебник и наставление, как искоренить заразу. Какая неожиданная мысль посетила его! Как вовремя и как славно!
От волнения у генерала закружилась голова, остро закололо в затылке, трудно стало дышать. Захотелось бросить все эти паскудные бумаги, вскочить в карету и помчатся прямиком в Зимний дворец, поделиться радостью с императором, но... государь не любит фантазий, надобно все продумать до мелочей, составить план работы. Воображение заработало так, что закололо виски. Стали рождаться в уме заманчивые, волнующие картины. "Представляю, как обрадуется государь, члены императорской фамилии. Я спасу не только российский трон, но и позабочусь о будущих поколениях, сделаю все, чтобы на корню задушить страшную заразу - политический терроризм. Странно, но почему-то никто из государственных умников до этого не додумался? Кажется, чего проще: не зная замыслов и истоков супротивников, не раскусив их поганого нутра, человеконенавистнических планов победить зло никак невозможно.
Тимашев схватил лист бумаги, торопливо начал записывать пришедшие на ум мысли о будущей истории российского терроризма. Итак, поначалу сделает краткое вступление о том, как искореняли цари крамолу, а затем постепенно перейдет и к сегодняшнему дню. Его охватил азарт, перо так и летало по бумаге, но... приоткрылась дверь и, о, Боже, как всегда некстати, на пороге появился тот, кого Тимашев сегодня меньше всего хотел видеть, генерал Дубельт в партикулярном платье.
- Вы бы хоть предупреждали о приходе! - сказал Тимашев, не скрывая досады.
Дубельт, мило улыбаясь, не отвечая на замечание Тимашева, прошел в угол кабинета, опустился на знакомый канапе, без вступлений и обиняков проговорил:
- Алексей Евгеньевич! Хочу сделать вам предложение. Сегодня на Охтинской площади будет подвергнут публичной экзекуции один из разбойных людишек, оный злодей пырнул ножом помощника полицмейстера. Не желаете ли глянуть на этого террориста-одиночку? На процесс экзекуции? На службе пригодится. Весьма полезно-с такое видеть.
- Я очень занят, - начал было отнекиваться Тимашев, но вдруг встрепенулся, - говорите, террорист? Выходит, сама судьба посылает ему возможность поближе прикоснуться к людям, которых решил изучать, - Пожалуй, я составлю вам компанию. Спасибо за приглашение.
В точно назначенный час, на Охтинской базарной площади, окруженной народом и полицией, куда загодя прибыли Тимашев и Дубельт, показалась со стороны Невы пара заморенных коняг, запряженных в дышло и тащивших за собой дребезжащую телегу.
- Неужто у властей не нашлось получше клячь? Да и телеги також.
- Это не оплошка, - наклонился к Тимашеву Дубельт, - так положено. Дело свершено худое, зачем везти преступника в карете?
Позади возницы, спиной к лошадям, сидел мертвецки-бледный человек в сером халате и таком же сером малахае. Обе руки его, в локтевых суставах, были дратвой привязаны к столбикам, торчащим по бокам сидения. На груди злодея, на ремешке, висела квадратная черная дощечка с белыми буквами "Убийца".
Позади телеги шел коренастый палач в плисовой поддевке. Через правое плечо на ремне у него висел длинный деревянный ящик, похожий на детский гробик.
Черная телега с грохотом вплотную подъехала к эшафотной деревянной лесенке и остановилась. Конь запрядал ушами, словно чувствуя, что сейчас свершится нечто страшное. Бледный батюшка в ризе, с покосившимся крестом на груди, сидевший у ног несчастного, тоже заторопился, снял с себя крест, поднес к губам "грешника" святое распятие; завершив свои обязанности, соскочил с телеги и мгновенно исчез в толпе.
На его место поднялся здоровенный палач с коробкой через плечо. Он показался громадным темным столбом, нависшим над скрюченным от страха и ужаса человеком, привязанным за локти к столбикам. Палач живо отвязал веревки , и поддержанный палачом убийца сошел или скорее/сполз на землю и по лесенке был возведен на эшафот.
Генералу Тимашеву страстно захотелось плюнуть на все и немедленно уйти прочь, дабы не видеть казни, не видеть генерала Дубельта, который явно жаждал лицезреть его смятение во время экзекуции, но усилием воли заставил себя не только остаться, но и напустить на себя беззаботный вид. Новая служба обязывала привыкать к постыдным вещам.
Солдаты быстро заняли места вокруг эшафота. За ними появилась шестерка конных жандармов с обнаженными саблями. Палач сдернул с головы осужденного серый малахай, народ тоже обнажил головы. И все любопытные увидели круглое русское лицо с впалыми щеками и безумными глазами. Полицейский чиновник также поднялся на лобное место и громко, четко начал читать приговор, а в это время, совершенно не слушая его, к месту казни устремились люди, подходя к эшафоту, клали на помост пятаки, трешки, гривны, кто сколько мог, осеняли себя крестным знаменем.
Палач снял с плеча коробку, похожую на детский гробик, скинул с плеч черную поддевку и оказался в "фирменной" красной кумачовой рубахе до колен. Не мешкая, открыв коробку, показал что-то полицейскому чиновнику. Тот кивнул головой, мол, все правильно, начинай, кат, свое черное дело. Палач вынул из коробки два длинных ремня с пряжками на концах, прикрепил их к телу приговоренного. Затем на помосте появилась ременная треххвостая плеть. Движения палача были размеренны и точны.
- К чему столько церемоний? - нервно поинтересовался Тимашев, одетый в цивильное платье. - Приговор должен приводиться в исполнение быстро и без всяких там церемоний.
- Порядок-с! - спокойно ответил генерал Дубельт. - Во всем должен быть порядок.
Палач между тем распустил концы тяжелой плети по помосту, отступил шага на два и быстро, с подскоком подбежав вплотную к распростертому телу, ударил плетью изо всей мочи. Душу раздирающий, прямо-таки нечеловеческий вой огласил площадь, люди охнули, заголосили бабы.
- Раз! - воскликнул палач. Раздался или, скорее, шлепнулся второй удар плети по живому телу, и опять тот же дикий вой огласил площадь. А палач продолжал и продолжал экзекуцию, люди уже не запоминали счета ударов.
Генерала Тимашева замутило. Едва удержался, чтобы не отвернуться от страшного зрелища, но разве можно было это сделать, ведь рядом стоял
невозмутимый Дубельт, он, наверное, только и ждал, чтобы новый начальник штаба корпуса жандармов показал слабину. Тимашев втянул голову в плечи, попробовал пошутить. Однако шутка повисла в воздухе, прозвучала кощунственно: перед глазами сотен людей на эшафотной "кобыле" лежало распростертое тело: ни звука, ни стона.
Чернела, как обугленная, нижняя часть казненного, и струйки теплой еще крови медленно стекали на деревянный помост. Палач взял из коробки какой-то блестящий предмет, левой рукой приставил ко лбу лежащего и, размахнувшись правой, ударил - голова "злодея" откачнулась кверху, кровь залила лицо.
Палач быстро проделал то же самое с правым и левым виском. Окончив "наложение клейм", стал развязывать ремни. Появились два служивых человека в серых куртках, подняли несчастного, набросили на него тряпицу, сняли с эшафота, тело уложили на телегу и куда-то поспешно увезли.
Тимашев тоже засобирался уходить с площади, однако настырный Дубельт удержал его за рукав. Видимо, процедура экзекуции еще не завершилась. И впрямь раздалась зычная команда. Солдаты и жандармы отвернулись от помоста, встали каждый в свой строй и вскоре скрылись в близлежащих переулках. Солдаты уходили без барабанного боя.
Палач опять-таки медленно, не торопясь, собрал медные пятаки, копейки и гривны, сосчитал их и положил себе в карман. Затем спустился на землю, держа под левой мышкой зловещую коробку с инструментами казни, и вскоре тоже скрылся в толпе, которая никак не расходилась с площади.
- Леонтий Васильевич, почему палач забрал деньги себе? - поинтересовался Тимашев. - Это - плата за работу?
- Это - непорядок, - строго ответил Дубельт, - по обычаю, одна половина собранных денег идет семье покойного, вторая - палачу. Теперь все переменилось! – не говоря более ни слова, Дубельт направился к карете, стоявшей за углом.....
 
"СЕКУ И СЕЧЬ БУДУ"
 
В этот майский день генерал Тимашев на веранде пил чай с молоком и машинально перечитывал очередную главу истории террора, написанную накануне вечером. С ним отныне творилось непонятное, во сне виделись апокалипсические картины : за ним гнались ужасные чудовища с бомбами в руках, государь зигзагами убегал от убийцы, почему-то над головой государя сверкала молния, - а едва открывал глаза, как руки сами тянулись к бумаге и перу, Генерала переполняло странное чувство, будто он не главный сыщик империи, а таежный старатель, который обнаружил золотую жилу и, затаив дыхание, спешит докопаться до самых крупных самородков, задыхается от волнения, боясь, что кто-нибудь ненароком войдет в комнату, где творится таинство открывания истин, спугнет мысли, навеянные не иначе, как свыше. Оказывается, в государя стрелял 26-ти летний дворянский отпрыск Дмитрий Каракозов, наслушался переросток разговоров на эту тему в кружке своего двоюродного брата Николая Ишутина, ныне арестованного жандармами.
Генерал несколько раз подряд перечитал написанную им вчера фразу, от которой веяло монументальностью: "Этому подлецу отныне принадлежит печальная слава открытия эпохи терроризма в России". Генерал знал, что жена не появится на даче до вечера, а это значило, что ни одна живая душа не сможет помешать ему закончить главу. О, это будет знаменательная главу! Он опишет следственный эксперимент, восстановит в деталях, как Каракозов пытался убить недрогнувшей рукой любимого народом государя.
Заслышав за окном звон колокольчика, генерал не сразу поверил, что Ольга вернулась раньше времени. Видимо, что-то опять случилось в столице, он встал навстречу жене. И удивился: вид у Ольги был довольно решительный и весь ее облик не сулил ему ничего хорошего. Тимашев поежился: чего он так боялся, произошло. Она не всегда умела сдерживать свои порывы, и на сей раз ее зеленоватые глаза горели откровенной злобой. Тимашев протянул ей навстречу обе руки, однако жена демонстративно оттолкнула их, крутанула стул и села на него верхом...
Некоторое время оба молчали, Тимашев терялся в догадках: что могло еще произойти. Наконец спросил: "Чего вы так рано изволили возвратиться из присутствия?"
- По вас, милый друг шибко соскучилась! - дерзко ответила Ольга. - Давно не виделись. - И снова замолчала, изучающе глядя на мужа. Ждала, что генерал скажет еще.
- Сударыня, - не выдержал Тимашев, - вы так спешили, что космы забыли причесать. Авось не в трактире служите, в императорской академии, в ученых чинах ходите.
Ольга невольно глянула в боковое зеркало. И впрямь, небрежно убранные с утра волосы прямо-таки выпирали из-под черной нелепой шляпки,,. Обычно Тимашев применял во время ссор с женой защитную тактику - представлял, как его встречает на пороге своего дома прелестная фрейлина императрицы, но сегодня досада овладела им. Захотелось самому ввязаться в размолвку, отчитать свою академическую супруженцию.
- Волосы, мой друг, причесать не долго, - холодно проговорила Ольга, она встала перед зеркалом, провела гребнем по густым волосам и сказала, не глядя на супругами платье легко очистить, а вот как быть с совестью?
- Не имею чести вас понимать, сударыня? - насторожился генерал, чувствуя, что еще пару минут и он сорвется и тогда... И так был на пред еле. - Однако слова жены насторожили Тимашева, он невольно оглянулся, не слышал ли кто из прислуги их перебранку?
- Милый мой супруг, вам больше нечего мне сказать? - Ольга приблизила почти вплотную к мужу пылающие щеки…
- Погоди, погоди, - насторожился Тимашев, - вы вся горите, сударыня! Случаем на работе не прихворнули?
- Неужели столь умный человек, как вы, не умеет читать даже примитивные мысли собеседника?
- Ладно, сама напросилась, - резко перешел на "ты" Тимашев, -у меня есть что тебе сказать, милейшая супружница! - Генерал резко отодвинул чашку, едва сдерживал подступившее раздражение. -Вся столица толкует о вашем очередном безрассудстве, мадам Ольга.
- Вся моя жизнь, генерал, сплошное безрассудство! -Ольга не знала куда деть руки, то прятала их за спину, боясь, что муж протянет ей руку для примирения, то нервно потирала ладони. - Я вас внимательно слушаю! – Уставилась прямо в глаза Тимашева.
- Зачем было лезть в этот воздушный шар с сумасшедшей француженкой Гаркерель да еще в столь тревожное время? - С гневом вопросил генерал. - Покушение на царя, а вы... все шутки шутите. Наверное, забыли, что муж - ответственный сотрудник политической полиции?
- Ах, вы об этом? - странная полуулыбка тронула смуглое лицо Ольги, - Ну, что вы находите в этом поступке особенного? Совсем наоборот, нужно гордиться: русская женщина показала, что не хужее французской. И я, простите, мой генерал, даже слышала, что императорское семейство было в восторге от моего безрассудства. Зато вам, генерал, гордиться сегодня нечем. Разве что живодерней в своем ведомстве.
- Опять сочиняешь? - насторожился Тимашев. - Собираешь всякие сплетни в Академии!
- Сплетни, говоришь? - Ольга неожиданно отошла от мужа на пару шагов, ухмыльнулась зловеще, подбоченилась, как купеческая дочка, и вдруг громко пропела:

У царя у нашего верных слуг довольно:
Вот хоть у Тимашева высекут пребольно;
Влепят без вины так ударов со сто,
Будешь помнить здание у Цепного моста.

- Это еще что за превредные вирши? - убийственным шепотом спросил побледневший Тимашев, почувствовал, как холодная струйка пота побежала по спине. - Неужто ты, Ольга, от торжественных од перешла на сочинение противогосударственных измышлений. Да за такие стишки... Сибирь и не таких перемалывает. Опомнись, пока не поздно.- Тимашев сжал кулаки, в эту минуту Ольга показалась ему похожей на одну задержанную, которая, словно одурев от ненависти к власть предержащим, повторяла: "Ненавижу, ненавижу вас, палачи кровавые!"
- Слова не мои, слова народные, а народ никогда не ошибается! - резко ответила Ольга. - Думаешь, мне приятно было услышать в академии разговоры о том, что супруг, недавний придворный щеголь сменил амплуа, превратился в самого настоящего палача, лично сечет задержанных. Нет, не могу поверить в это. Такой понятливый, тонкий человек и вдруг берет в руки кнут и порет виновных и невиновных.
- Да, сударыня, это правда, образно говоря, не забывай, что я отныне на государственной службе. Еще сам не сек, но, уверен, что и лично сечь буду, беспощадно, тех, кто посягает на святая святых - на любимого императора и его семью.
Генерал вышел из-за стола, спустился с веранды, прошел вокруг беседки, разминая ноги, размышлял, стоит ли объясниться с женой, поведать ей, в каком положении вдруг оказался. Однако побаивался открыть душу. Слишком часто супружница поднимала его на смех за паникерство и меланхолию. Да, ему очень трудно привыкать к охранной службе, менять ориентиры и общечеловеческие ценности, но... хочешь поступать no-совести, не гнушайся и черной работы - допрашивай, секи, сажай в "кутузку", будь жестоким. Мягкого быстро и без меда съедят. А сегодня ему только Ольгиных колкостей и насмешек не хватало. Однако очень хотелось замять неприятный разговор, обнять жену за плечи, заглянуть в ее зеленые, с сумасшедшинкой глаза, и, чтобы не держать в душе сомнений, посоветоваться, но... попробуй, поделись с разъяренной тигрицей? И все-таки, как учил их полковник Шамагиров, в любом случае необходимо "сохранять лицо".
Видя, что Ольга чуточку успокоилась, присела к столу, налила и себе чаю с молоком, Тимашев тоже поднялся на веранду. Жена молчала, и он сделал вид, будто занят серьезным делом - аккуратно собрал исписанные бисерным почерком листочки, уложил в голубую папку с вензелем III отделения, как истый графоман, не удержался, чтобы лишний раз не взглянуть на плоды своего труда, прочел заголовок «История терроризма в России», связал папку тесемочками, положил в сторонку.
- Все с бумажными делами носишься? - миролюбивее спросила Ольга. - Скоро сам в чернильную душу превратишься. - Тимашев хорошо знал Ольгу, понимал, что лед начал быстро таять, хотя уже пожалел, что ввязался в опасный разговор, теперь от Ольги никак не отвяжешься. Вот она совсем рядом, ждет исповеди… или скандала. – Ну что ты, Алексей Евгеньевич, упор спросила Ольга, - мечешься, как загнанный в западню волк? Времени у нас в обрез, исповедывайся, как на духу. Про то, как ты сечешь людей мы, кажется, уже выяснили. Что еще тебя беспокоит?
- Ладно, давай спокойно поговорим, - Тимашев прислонился спиной к деревянной стойке веранды, - вижу, ты снова готова придти мужу на помощь. Славненько. Давай-ка сообща пофилософствуем. Представь себе, дражайшая супружница, нашу любимую матушку-Россию, от моря до моря.
- Начало многообещающее. - Ольга уже была иной, чем пять минут назад, в ее глазах светилось участие, исчезла угловатость в движениях. Наверное, самой было неудобно за резкость, за вспышку.
- Итак, живет себе православная страна, могучая страна, тихо, мирно, соблюдает традиции предков, историю народа и государства. Весь мир уважает Россию, что вершит судьбы Европы под крепкой десницей Романовых. Россия - столп в мире, с ней все считаются.
- Спустись с небес на землю, мой дорогой! Говори не столь пышно и не столь красиво.
- Хорошо, - согласился Тимашев, - с благодарностью глянул на Ольгу. - Казалось бы, -продолжил он, -кому какое дело до нашего внутреннего устройства, до нашего императора. Ан нет! Кому-то сие мирное время не по душе, чуждые нам людишки решили посеять смуту, свернуть Россию с пути истинного.
- Они считают, что мы строим дом на песке?
- Мало ли кто что считает! В одном наша вина: допустили, что империю опутали паучьими лапами заговорщики.
- Неужто, "пауков" развелось так много, что на них и управы нет? -Ольга придвинулась ближе к мужу. Почему ты мне так мало рассказываешь о том, с кем ваша служба ведет борение? Вы наверняка знаете, откуда дует вредоносный ветер.
- Лондонские смутьяны - Герцен, Огарев, Бакунин подливают масло в огонь, всячески подхваливают тех, кто готов претворять их сумасбродные идеи в жизнь. Недавно появился еще один враг, так называемый, "Шахматный клуб". А всех сообществ и не перечесть. Не ведаю, чем занимался до нас знаменитый генерал Дубельт? Ладно, Дубельта оставим в покое. Нужно самим получше распахивать почву, вырывать с корнем сорняки.
- А вы, славные охранители трона? - не выдержала Ольга. - Ворон ловите! Недавно чуть было царя-батюшку не отдали врагам на расправу. Злые языки и впрямь о вас судачат всякое.
- Мы тоже не о пяти головах, - слабо засопротивлялся Тимашев, -стараемся, ищем, недавно заслали в одну главную группу своего толкового человечка, очень смышленого агента, и оказалось, что все злоумышленники разбиты внутри организации на "пятерки", и на шестого уже никак не выйдешь.
- А вот при царе Николае Александровиче, помнится, такого не бывало, он железной рукой давил крамолу. Ладно, меня больше интересует твоя судьба. Что опять приключилось? В отставку еще не гонят?
- Ну и шуточки у тебя, Катерина! Просто одну оплошку допустили, да и удача отвернулась. Составили мы с князем Василием Андреевичем отчетный доклад о деятельности III отделения за год. Отправили "записку" в канцелярию государя с нарочным, но дело не только в этом. В докладе был такой справедливый вывод: "Нам удалось рассеять скопившиеся над русской землей революционные тучи, которые готовы были разразиться грозным дождем и бурей при первом удобном случае". Поверь, это не просто слова, мы обложили главарей в их логове, вышли на след польского "пролетариата". Оставался завершающий шаг - арест террористов во главе с поляком Гринивицким.
- И тут грянуло это покушение на государя? Вставила Ольга. - Весь ваш верноподданический доклад оказался блефом?
- Судьба сыграла с нами злую шутку, - холеное, красивое лицо генерала пошло уродливыми красными пятнами, -главное, конечно, мы не сумели предотвратить покушение, но... в России, сама знаешь, если кого-то задумали убить, то... Представляешь, доклад наш вовремя не попал в руки государя, а тут, как в насмешку, сразу после покушения мы докладываем: "Революционные тучи рассеяны!"
- Сели в калошу, как говорила моя мама.
- И не только в калошу. Мы забыли о полицейской дипломатии, обидели невзначай близкого друга императора графа Шувалова, полицмейстера столицы, он считает, что именно он и ведомство внутренних дел рассеяло эти самые тучи.
- И это, чувствую, еще не все, - догадливая Ольга посмотрела мужу прямо в глаза, - договаривай.
- Ты, как всегда, права. Получив абсолютно точные данные от своих агентов, мы решили нанести упреждающий удар по группе Гринивицкого, прямо в его квартире арестовать главарей и смутьянов, потянуть за ниточки, которые, представляешь, тянутся аж до Варшавы, но... застали в квартире пустоту. Злодеев либо предупредили о нашем визите, либо... С лед-то был верным, нашли остатки типографской краски, еще кое-что, в частности, схему, на ней названия улиц, прилегающих к Дворцовой площади и к Летнему саду.
- Маршрут следования государя? - Ольга побледнела, - вы, конечно, сразу же изменили?
- Государь не очень любит менять свои привычки, но... пожалуй, ты права, необходимо изменить маршруты следования. Ты дала мне отличную идею: у государя недавно появился двойник, князь Долгоруков настоял, посему теперь мы сможем послать двойника по привычному маршруту, все будет традиционно - жандармы, конные черкесы. Этим самым попробуем проследить, кто проявит интерес к царской коляске... За любопытными установим особое наблюдение. Здорово! Да, но каким образом теперь искать поляка?
- В жизни, мой генерал, все сложно, но не настолько, чтобы опускать руки таким сыщикам, как ты и князь Долгорукий! Шучу, шучу! Однако верю, что весьма скоро вновь выйдите на след этого кинжальщика, а государь... он - человек отходчивый, надеюсь, простит вас за оплошность.
- Вот, наконец, я слышу голос любящей жены, а не сварливой свекрови.
- Муж и жена - одна сатана! И еще я в чем уверена - ты напишешь отличную книгу про зарождение терроризма в России. Не сомневаюсь, что не только ваши агенты будут по ней учиться, скучающая публика тоже станет искать книгу по всему Петербургу.
- Издеваешься?
- Нисколько. Серьезна, как никогда. Жизнь, мой генерал, имеет одно хорошее, незыблемое свойство: время от времени она меняется от худшего к лучшему. Закон природы. Ученые утверждают более образно: жизнь, как зебра полосатая. А теперь самое время пойти вместе пообедать...
ххх
Ночью Ольге Тимашевой приснился прекрасный, редкий сон: она, девочка, порхала, словно на крыльях, в маменькином саду, была пора цветенья яблонь, белые лепестки загораживали ей полет, но она взмывала выше деревьев и порхала по воздуху, любуясь цветущим садом. А когда привратник постучал в дверь ее спальни, Ольга пожалела, что служка прервал чудесный сон. Однако чудо продолжалось уже наяву. Разодетый скороход передал ей из рук в руки приглашение на бал к княгине Барятинской. Ольга не удержалась и воскликнула: "Надо же, сон в руку!" Красавец-скороход еще и вогнал ее в краску: "Светлейший князь Николай лично просил передать вам поклон и сказать, что он мечтает увидеть вас на сем балу!"
Проводив странного посыльного, Ольга, как девчонка, подпрыгнула на одной ноге, кровь прилила к голове, она заволновалась, припомнив единственную встречу с высоким, франтоватым светлейшим князем. Дело было на балу в Зимнем дворце, куда пригласили самых способных выпускниц бестужевских курсов. Почему князь пригласил на танец именно ее выбрал из сияющего дамского окружения, до сих пор оставалось загадкой. Они танцевали мазурку, тесно прижавшись друг к другу, светлейший нашептывал ей на ухо слова, от которых сладко кружилась голова. Все происходило словно во сне. Она в то время еще не была знакома с генералом Тимашевым, но, как позже оказалось, государь там и приметил ее, там и познакомил с блистательным генералом свиты - острословом, художником, франтом Тимашевым.
Прошли годы, они с Алексеем поженились, а вот светлейшего князя она видела всего один раз, и то издали. И он не напоминал о себе. И вот сегодня будто небо обрушилось на землю, князь не токмо припомнил ее, но и пригласил самолично на бал. Как можно было отказаться? Ольга засуетилась, растерялась, стала поспешно укладывать волосы, достала из забытого ящичка парижские кремы, присела к зеркалу, невольно залюбовалась своим чистым, по-девичьи свежим лицом. «А я еще ничего, зря похоронила свою красоту, отрешилась от личного», - подумала Ольга и, кликнув горничную, приказала готовить выходное платье, которое вот уже несколько лет висело отдельно в главном аглицком шкафу.
Ей страстно захотелось хоть на время забыть о сухих математических исследованиях, о постоянных треволнениях за судьбу мужа, который постоянно скользил по лезвию кинжала, захотелось с головой окунуться в забытую пьянящую атмосферу большого петербургского бала, где можно было посмотреть на высший свет, да и себя, возможно, показать.
ххх
Когда Ольга приоткрыла дверь в кабинет мужа, Тимашев даже рот приоткрыл от изумления. Обычно жена одевалась небрежно, порой даже безвкусно, он думал, она нарочно дразнила столичных модниц, иногда ему казалось, что и нарядов, подходящих к случаю, у Ольги нет. Давно смирился с этим, но... вдруг сегодня Золушка обернулась настоящей принцессой.
- Мадам! - изумленно воскликнул Тимашев. - Кто вы? Неужто супруга скромного жандарма? Настоящая Афродита! Да, а по какому поводу сей блистательный парад? Неужто по поводу нашего сегодняшнего примирения?
- О, слишком низкий полет вашей фантазии, господин генерал! Приглашаю вас на бал к княгине Барятинской!
- На бал? Но я сегодня просто обязан дописать главу о признаниях террориста. Не могла бы ты поехать одна?
-Исключено! На балу, возможно, будет государь с государыней, весь высший свет. А о ссоре забудь. Тучи проходят, солнце остается. Пожалуйста, надень сегодня свой голубой мундир, я ведь тебя в нем всего один раз и видела.
- Подчиняюсь насилию с удовольствием! - генерал встал. - Дай полюбуюсь твоей красотой. Да, с такой красавицей    не грех и покружиться на балу, вызвать зависть у светлейших дам и стареющих министров. - Подумал о том, что, возможно, именно на балу и сможет он впервые взглянуть в глаза императору, попросить извинения за промашку. Генерал подошел к жене вплотную, ощутил тонкий запах духов, точь-в-точь, как у своей тайной воздыхательницы-фрейлины. И невольно ощутил смущение: какие мы бываем глупцы, ищем эфемерных красавиц где-то на стороне, добиваемся их внимания, и не замечаем своих изумрудов.
- Кстати, наверное, граф Бутурлин также будет сегодня блистать на балу, благоухать французскими ароматами.
- Почему именно Бутурлин?
- У нас в ведомстве шутили, что перед сезоном балов граф отправлял свое белье стирать в Париж.
- А княгиню Разумовскую задержали на венской таможне, она пыталась провезти в Россию триста, представляешь, триста новых платьев. Кстати, Алексей Евгеньевич, друг мой, ты сегодня тоже неотразим, голубой мундир тебе очень к лицу.
- И ты, моя царица, просто великолепна! - Тимашев отступил на пару шагов, потом обошел вокруг жены и с неподдельным пафосом продекламировал:

Однообразный и безумный,
Как вихорь жизни молодой,
Кружится вальса вихорь шумный,
Чета мелькает за четой!

Ольга словно ждала именно этих строк. Мгновенно продолжила чтение:

Мазурка раздалась. Бывало,
Когда гремел мазурки гром,
В огромном зале все дрожало,
Паркет трещал под каблуком...

- Прекрасно! Думаю, сегодня и во дворце княгини Барятинской паркет будет трещать под нашими каблуками! – азартно воскликнул Тимашев. Мгновенно забылись все тревоги и сомнения, жизнь снова была чудесна.
... Во дворец княгини Барятинской они приехали чуть раньше намеченного времени, хотя в зале и в многочисленных приемных гостей уже было предостаточно. Попасть во дворец к герою кавказской войны, генералу Барятинскому, который пленил самого Шамиля, считалось весьма престижным в столице. Ольга и ее муж поднялись на открытую веранду и стали осматриваться по сторонам, благо отсюда все было преотлично видно. А посмотреть во дворце было на что. Белый итальянский мрамор, лепные с позолотой стены, потолки с золотистыми ангелочками, вычурные прически дам высшего света, блеск орденов на мундирах генералов, тонкий аромат иноземных духов - все это радовало глаз, создавало праздничное настроение, волновало кровь…
Генерал Тимашев нашел своего начальника князя Долгорукова на округлом балконе. Князь - высокий, при всех наградах, в голубом мундире жандармского ведомства беседовал с полноватым господином во фраке, всем своим обличьем тот походил на иностранца. Да и разговор шел на французском языке. Долгоруков оживился, увидя генерала, поспешил представить:
- Разрешите, я познакомлю вас со своим коллегой, - Долгоруков был само доброжелательство. - Это - начальник штаба корпуса жандармов генерал Алексей Тимашев. А это - довольно известный французский поэт и переводчик Теофил Готье.
- Безмерно рад лично познакомиться с вами, генерал! - Готье бесцеремонно подхватил Тимашева под руку. -Мы с вами очень близки.
- Близки? Чем же?
- Я давно уже создаю историю французской политической полиции, а вы, говорят, пишете историю зарождения терроризма в России. Разве не так?
- Так то оно так, но… - Тимашев оглянулся на своего шефа, князь одобрительно кивнул. - Новое явление – терроризм, это... не сразу объяснишь.
- Понимаю, хорошо вас понимаю. Моя книга о зарождении в Алжире семей «кровников» пользуется в западных странах неизбежным успехом, но мне было легче. В России все принимает уродливые формы, но... это тема отдельного разговора, к которому мы, с помощью князя, еще вернемся.
- Совершенно верно, - довольно резко перебил князь, - бал - не место для деловых разговоров. Лучше скажите, месье Готье, каково ваше впечатление о Санкт-Петербурге, о балах в столице? Вы, говорят, не теряете времени даром, побывали даже на приеме у министра внутренних дел.
- О, господин министр Валуев - умнейшая личность, у него масса идей по переустройству России. А что касается балов, то... Готье повертел шеей, видимо, крахмальный воротничок был узковатым, - ваш полонез, которым открывают бал, это не танец, это, я бы сказал, настоящий образ русской жизни, имеющий ярко выраженный национальный колорит. И кстати, господа генералы, вы прекрасно говорите на французском, намного лучше, чем я на русском.
Долгоруков ничего не успел ответить, грянул духовой оркестр. Присутствующие, как по команде, стали тесниться по сторонам, освобождая середину зала. Долгоруков, Готье и Тимашев также поспешили в зал. Прибыли государь с государыней и члены августейшей фамилии. Дамы стали вытягивать шеи, стараясь получше разглядеть императрицу, поговаривали, будто Мария Александровна сильно хворает.
Государь под руку с государыней - улыбчивый, приветливый, как всегда, степенно прошел в царскую ложу. Опустился в кресло. Катерина Тимашева никогда так близко не видела августейшее семейство. Ей было отлично видна царская ложа.
Военный оркестр лейб-гвардии, что встречал государя на подъезде, внезапно смолк, и тотчас ударили звонкие литавры и барабаны флотского духового оркестра, что располагался за мраморной балюстрадой. Наступала торжественная минута открытия бала. Княгиня Барятинская низко поклонилась государю, извинилась за отсутствие мужа, попросила дать разрешение открыть торжество. Государь одобрительно кивнул княгине, а спустя мгновение, подхватив под локоток императрицу, стал медленно спускаться по мраморной лестнице в большую залу. По традиции, любой великосветский бал открывала царствующая пара. Гости мгновенно освободили середину зала. Грянула музыка. И под одобрительные возгласы гостей закружилась первая пара государства. И вдруг... сердце Ольги Тимашевой встрепенулось и забилось, как птица в силках - великий князь Николай Александрович - высоченный, породистый, как и его отец, мило улыбаясь, шел прямо к ней, даже протянул навстречу руки. В зале возникло некое напряжение. Дамы затаили дыхание. Неужели сам великий князь на виду высшего света окажет честь открытия бала не княгине Романовской, не княжне Голициной, а этой... страшилке?
- Разрешите? - великий князь, не видя никого вокруг, протянул Ольге руку, унизанную крупными перстнями, бережно повел Тимашеву в центр, кружилась всего одна царственная пара.
Генерал Тимашев не мог поверить собственным глазам. Недавний придворный волокита, отлично знающий изнанку нравов дворцовых интриг, глядя на Ольгу и великого князя, не мог сдержать изумления, кровь буквально ударила в голову. Попытался поймать взгляд супруги, но Ольга, восторженно глядя на князя, никого на свете не замечала. Да, что-то сегодня было совсем не так.
Тимашев всегда восхищался придворными балами, кто-кто, а он-то прекрасно понимал, как трудно в огромной толпе соблюдать ритм и темп, то убыстрять, то утишать шаги, плыть по залу под сотнями любопытных глаз, подмечающих малейший промах, плыть по залу, чуть касаясь партнерши кончиками пальцев. И Ольга, его странная Ольга, которую сегодня он просто не узнавал, была, пожалуй, самой красивой, самой изящно-неожиданной во всем великолепном зале.
Бал разгорался с новой силой. Тонкий чад трепетал над бесчисленными свечами в красочных канделябрах, от полуобнаженных грудей дам поднимался удушающий парок, развевались душистые, пышные локоны, томнее делались взгляды. Все кружилось в полу сладострастном безумии... После вальса великий князь подвел Ольгу к генералу Тимашеву, поблагодарил даму за доставленное удовольствие , которое она доставила ему, церемонно удалился. Возбужденная Ольга стала тотчас шепотом рассказывать мужу, какие комплименты делал ей великий князь. Генерал задохнулся от приступа ревности, но... ревновать можно было кого угодно, только не великого князя. И еще он ждал, что супруга скажет что-либо о его "проколе" во время покушения на государя, но, видимо, об этом разговора у них просто не было. И это уже было добрым знаком.
Время летело незаметно. И когда утомленные гости начали постепенно разъезжаться, Тимашева попросили пройти в царскую ложу...
Ольга осталась танцевать, а Тимашев вслед за адъютантом последовал в указанное помещение. Там, рядом с государем, уже сидели князь Долгоруков, министр внутренних дел Валеев, начальник столичной полиции граф Шувалов. Тимашев извинился за задержку. Сел в углу, едва сдерживая волнение. Лицо государя было серьезным и озабоченным.
- Как вам бал, господа? - внезапно спросил государь, пригладил пышные усы. Мне понравилось. - Конечно, все поняли: не ради сего праздного вопроса монарх пригласил их, не дожидаясь утра.
- Все превосходно, - ответил за всех граф Шувалов, - после напряженных трудов не грех и отдохнуть. - Шувалов был проницательным человеком, считал себя главным охранителем трона и не скрывал этого. Долгоруков и Тимашев переглянулись: что происходит? Днем государь пребывал в сильном волнении, а сейчас вдруг заговорил о танцах.
- В Европе давно считают, что русские летучие танцы, и особенно вальсы, подвластны только нам, русским. - И совершенно неожиданно для присутствующих, прочел:

Кружатся пары молодые,
Не чувствуя себя самих;
Драгими камнями у них
Горят уборы головные.

- А теперь к делу, - решительно проговорил государь, лицо его вновь стало озабоченным. - Как мне только что доложил граф, сегодня арестованы члены ишутинского кружка.
Долгоруков и Тимашев снова недоуменно переглянулись. Что за ерунда получается? III отделение зорко следило за каждым шагом ярого террориста Ишутина, ждали удобного случая, чтобы взять его с поличным и вдруг... пальма первенства вновь у Шувалова.
- Но главная новость состоит в том, - граф Шувалов победоносно взглянул на Долгорукова, - что сам Ишутин на допросе признался, кто покушался на государя. Граф сделал долгую паузу, откровенно издеваясь над руководителями корпуса жандармов.
- И кто же этот молодой человек, что сидит в нашем следственном изоляторе? - Князь попытался вернуть себе роль главного разоблачителя, мол, признание признанием, а злоумышленник сидит у них, в подвале.
- Убить нашего государя пытался Дмитрий Каракозов - двоюродный брат Ишутина.
Тут пришла очередь изумляться Тимашеву и Долгорукову, но... это продолжалось одно мгновение. Государь повернул порозовевшее лицо к Долгорукову.
- Ваши сопливые ищейки, князь, ровным счетом ничего не стоят. И я впредь начинаю сомневаться: сумеет ли III отделение выполнить свои задачи. Немедленно в корпус жандармов, допросите Каракозова с пристрастием, не спешите знакомить его с показаниями брата, а ранним утром я жду подробного доклада. Все! Я очень недоволен вами, князь!...

EE НОВОЕ ИМЯ МАЛУН
 
Сегодня у девушки по имени Малун было отличное настроение. Ранним утром подстрелила молодую нерпу. Шла по тонкому льду залива и вдруг кто-то окликнул ее. Огляделась по сторонам. Никого. Однако просто так голоса в заливе не раздаются. И правда, копнула торбазами горочку снега и увидела отдушину. Это уже была удача. По весне нерпы отсасывают тонкий лед и пробиваются к воздуху через эту отдушину. Внимательно оглядела отдушину - веточки ольхи не нашла, значит сия отдушина еще ничья. У племени таков закон: если найдешь отдушину с меткой, обязан добычу отдать хозяину. Но... Малун притаилась за небольшим торосом с подветренной стороны и едва нерпушка высунула голову, повела усами, как девушка сильно и точно метнула в нее гарпун.
Она ловко разделала нерпу острым ножом, закусила сладкой печенкой, а тушку закопала в приметном месте. Затем бросила в отдушину горсточку клубней саранки - благодарность Хозяину Большой реки. Вокруг было очень красиво и тепло. Малун стала смотреть на синие в туманной полумгле крутобокие сопки, поросшие мелким кривым лесом. Стала думать о своей жизни. Ее думы были особенными - зримыми, Малун видела все с закрытыми глазами, видела даже то, чего еще и не было.
Белка, по прозвищу Чу; прыгнула ей на плечо и протянула лапку, в которой было зернышко кедрового орешка. Белки часто подкармливали девушку орешками, ловко раскалывая твердую скорлупу. Как они передавали друг другу вести о том, куда идет Малун неизвестно, только обязательно находили добрую девушку и угощали ее.
Малун погладила белку, спросила, как растут бельчата, огляделась по сторонам, нет ли поблизости злых духов - милков или кинров, убедившись, что она одна на берегу, вслух произнесла прежнее свое имя. И в испуге замолчала. Никто в стойбище, кроме старшинки Егорки, не знал, что она "переменщица", что раньше ее звали совсем по-другому. Возможно, не будь желания Хозяина реки призвать ее к себе, она и сейчас жила бы в родном стойбище, среди высоких сосен и лиственниц, на песчаном берегу таежной реки, однако случилась большая беда, от которой никто из земных людишек не застрахован. Тот страшный день она запомнила на всю жизнь.
С утра было очень тепло. Ветер гнал со стороны большой дороги, по которой шли этапы каторжан, порывы тепла. Она в это время вместе с отцом шла на рыбалку, к реке. Теплые паутинки нежно опутывали ее лицо, черные волосы, щекотали шею. Она не смахивала паутинки, полагая, что Хозяин таким образом выражает ей свое благословение. Отец на сей раз шел очень тяжело. Главный шаман почему-то не почувствовал беды, Видно оттого, что с вечера выпил с гостями много огненной воды и окончательно не пришел в себя.
На кунгасе отец сразу же залег спать, а девушка приготовила на корме сухой хворост, чтобы с наступлением темноты запалить его, и когда любопытные рыбины станут выпрыгивать из воды, чтобы глянуть на огонь, бить их острогой. Однако ночи они так и не дождались. Очень скоро ветер переменился, стало холодно. А затем из-за низких туч полил сильный дождь. Она стала будить отца, их несло к перекатным острым камням, к злому месту. Девушка вспомнила, что в горячке не принесла даров Хозяину реки, и вот теперь наступает расплата. Их кунгас ударило об острый камень – кекур, Чертов палец. И она, и отец очутились в воде. Старик лишь один раз показал из воды седую голову и исчез, ушел к Хозяину реки. А она... она и сегодня не понимает, каким образом ей удалось спастись, добраться до мокрых осклизлых камней, с трудом выползла на берег, села на холодную гальку и горько заплакала. Радоваться не было причины. Она нарушила вековую заповедь: упавший в реку выплывать не должен, это будет страшный грех – укра, ослушание Хозяина.
Малун плакала долго, спрашивала Хозяина, почему он не забрал ее к себе вместе с отцом, но рассерженный Хозяин молчал, лишь время от времени плевал в ее сторону клочьями пены. Понимала, что отныне ее имя будет навечно забыто, а соплеменники выгонят ее в тайгу без воды и пищи, пусть грешницу съедят дикие звери.
Однако делать было нечего. Не бросаться же снова в волны. Она быстро придумала себе новое имя, услышанное однажды в чужом племени. Сделала это, чтобы злые духи ее не узнали. И побрела куда глаза глядят. Шла все время вдоль берега, ела водоросли, выброшенные волнами, корни, траву и ягоды.
На третьи сутки неожиданно увидела на берегу страшную картину: пожилой охотник, а это был старшинка охотничьего племени Егор, лежал в луже крови. Оказалось, старика во время охоты задрала свирепая медведица, пришлось ей сооружать шалаш, куда перетащила раненого охотника, стала его выхаживать: вправляла кости, прикладывала к рваным ранам лечебные корешки и травы - пригодилась отцовская наука. Когда Егор малость окреп, она помогла ему добраться до родного стойбища. Так и очутилась в чужом роду Пойтанов -охотников. Никак не могла объяснить сородичам Егора свое появление, однако очень скоро сам старшинка, да и все его сородичи, почему-то стали оказывать ей особые знаки внимания, почтительно слушали ее, словно с ними разговаривала не пришлая девка, а добрый дух Хозяина. Все стало понятным позже, намного позже, когда охотники поняли: Малун – пришелица от Хозяина, ибо никому в силки и капканы не попадало столько добычи, а соболи сами прибегали к ее ногам и слушали наставления девушки.
Однажды Малун пришла к Егору и сказала, что Хозяин предупредил ее, что шибко много греха скопилось в стойбище, нужно перейти на иное место, чтобы грех - укра остались здесь, у обгорелой скалы. Егорка посмеялся над ее словами, но вечером у большого костра рассказал сородичам. Все улыбались, потом начали сердиться, мол, пришлая девка учит их, где надо разбивать летники и зимники. Малун стояла у дерева и молча слушала упреки. И вдруг крайний летник, в котором жила семья Егора, вспыхнул, как сухой валежник, под дуновением ветерка огонь стал быстро распространяться по всему стойбищу. Люди забегали, стали кричать, пытались спасти заготовленную юколу, однако успели вытащить из летников только спящих ребятишек.
После пожара, когда сородичи Егора сбились в кучу. Малун взяла кусочек сухой кожи, стала вслух перечислять беды, которые свалились в последнее время на стойбище: ушли глубоко в тайгу звери, рыба сменила место нереста, в стойбище начались свары из-за сухой юколы, голод угрожал людишкам. Люди слушали пришлую тихо и с тревогой. А она все перечисляла и перечисляла беды и напасти, о которых сами сородичи давно забыли.
- Я наговорила все эти беды на сухую кожу, - пояснила девушка, - а теперь я сожгу кожу и вместе с ней все шибко худое! - и бросила кожу в огонь, который мгновенно поглотил беды стойбища.
После сего случая людишки не только переменили место для стойбища, но и негласно стали слушаться девушку больше, чем старшинку. Да и сам Егор понял, что его власть над родом закончилась, хотя никому об этом не сказал.
И еще придумали бедные охотники легенду - тылгур о том, что якобы Малун родилась во время сильной грозы. А это особый знак - дар Большого Хозяина. Правда, как-то услышав от охотника Васьки эту легенду, Малун мягко поправила охотника. Она не родилась во время грозы, она просто однажды нашла след удара молнии на земле - пробитое вглубь отверстие с оплавленными краями. И еще в тот день Хозяин одарил ее тем, что в яме после сего удара она отыскала медный стержень...
Однако не это было самым главным. Девушка Малун почти всегда предсказывала удачу. Она знала, какие звери попали в силки, но делала вид? будто узнала о том только что. Брала кленовые палочки. Била одну о другую и гортанно пела незнакомые здешнему роду слова:

Ворон, ворон, сел на вершинку листвянки.
Он далеко видит. "Ках-ках" - кричит.
Удача идет! Удача идет!

Когда девушка Малун так кричит, людишки начинают оглядываться, ища ворона на вершинах деревьев. Ворон-отец, ему тыща лет. Он далеко все видит и все знает.
И еще она владеет даром видеть сквозь время. Откуда? Сама не знает, еще не было такого, чтобы Малун ошиблась или обманула. Скажет: "Однако в стойбище едет большой начальник!" И точно, откуда ни возьмись, появляется урядник или офицер, едущий в коляске в глубину Сибири, или, наоборот, в Россию.
Сегодня Малун ушла подальше от стойбища, чтобы не просто поохотиться, ушла, чтобы подумать о своей новой жизни. Ночью она увидела, как пришел к ней отец, стал камлать, бил в старый бубен с такой силой, что летник едва не падал. Потом вдруг закрутился в диком танце, какого и при жизни не устраивал, видимо, дошел в кружении до самого великого духа, что-то крикнул ей, слов не разобрала, превратился в смерч и вылетел в томскут - дымовое отверстие на потолке. Она сильно испугалась, но виду не подала. И правильно сделала. Следующее видение было столь приятным, что защипало в глазах. Тугая грудь Малун словно окаменела в ожидании, и тут смутный силуэт человека, о котором мечтала всю жизнь, приблизился к ней и дотронулся до ее отвердевших сосков. Это был Он,  большой-пребольшой шаман. Однако Шаман к ней ближе не подошел, стоял среди лоча - русских людей, одетых, как и он, в непонятные одежды и смотрел, смотрел не отрываясь в ее сторону, словно тоже хотел разглядеть сквозь время ее, ту, единственную, которая предназначена ему Главным Хозяином тайги и воды Паль Ызом.
Незаметно наступил вечер. Малун ждала, что тот, которого увидела, вновь покажется, но смутного лика не появилось. Стала думать о нем, смотрела во все глаза и поняла одно: ее суженный живет далеко-далеко, там, где нет ни тайги, ни стойбищ, он ничего о ней не знает, но все равно очень скоро приедет сюда, в таежные краями Хозяин сведет их вместе. Если она Его увидела, так и будет. И от этой мысли Малун даже закачалась. Чтобы придти в себя, она выхватила острый нож, полоснула себя по руке. И, пошатываясь, побрела по тропке - своротке к стойбищу, то и дело повторяя одно и то же имя, пришедшее ей в голову: "Мыргы! Мой Мыргы!" Почему она назвала далекого незнакомца богатырем, сама никак не могла бы объяснить...

БАНДИТСКИЙ ПИТЕР ИДЕТ ЗА ВАНТЕЕМ
 
После недолгого совещания в штабе корпуса жандармов было решено до поры, до времени не вмешиваться в действия вора-сыщика Вантея и его команды. Хитроумный вор, зная, что поставил на кон, вряд ли будет тянуть время. Слишком опасное дельце было задумано сообща с III отделением. О деталях ловушки знали только князь Долгоруков, генерал Тимашев и полицмейстер Санкт-Петербурга граф Шувалов. Наверное, в общих чертах знал и государь.
От Вантея можно было ожидать чего угодно. Его "послужной список" пестрел такими данными, что впору о его похождениях было писать драму или роман. Не знали руководители корпуса жандармов, что ,придя домой после двухчасовой беседы в пыточном подвале с князем Долгоруковым, вор-сыщик всерьез задумался. Все прошлое показалось увлекательной, хотя и опасной игрой, А что будет с ним нынче, ежели не удастся угодить самому князю Долгорукову?
С генералом Дубельтом было действовать куда проще - каждый знал, что будет иметь и в случае успеха и в случае провала, а тут... князь не нашего поля ягода. Говорит странно, все ходит вокруг и около. Зато одно понятно, как Божий день: раскрутит он для III отделения главарей "Революционной расправы" и тогда... либо его грохнут агенты политической полиции, либо сами заговорщики.
Вновь попадать на острожные нары, на "чалку" он никак не планировал, вроде оклемался, зажил по-человечески, о чем мечтал дни и ночи на каторжном соколином острове: прикупил домишко на Охте о пяти комнатах. Стоило ли дальше рисковать? Раньше бывало все намного проще - "расколоть" любого громилу для него не составляло труда, иное дельце -царевы смертоубивцы, динамитчики, кинжальщики, бомбисты. У них руки длинные, а кинжалы острые. Тут, извиняйте, дело пахнет либо виселицей, либо на ножах поваляешься. Промахнись - и на тебя же все и свалят, а как в подвале III отделения погостишь, калекой на всю жизнь останешься.
Дома, под настроение, вкусив заморского винца, Вантей открылся женке своей Машке, по кличке Озорница. Баба она была тоже битая, на Каре  срок «тянула». Обсказал без утайки, мол, так и так. Машка, ничуть не раздумывала, ответила: «Жизнь - индейка, судьба - копейка, разово живем. Ты удачливый, фартовый, крой, пока карта идет в масть, бери куш по-крупному, не жалей, Вантей, лаптей!»
Они вместе выпили, посудачили о всяком, но думали об одном и том же. И когда за окнами вспыхнули фонари у ворот дома купца Голязина, Вантей отставил рюмку.
- Почему на риск идти? Обскажи свои мыслишки. - Хитроумный Вантей не привык действовать на шап - шарап, повинуясь порыву, хотел все обсчитать, обмозговать.
- Эх, Вантей, - сладко потянулась Мария, откинувшись на округлую спинку венского стула, - все энти динамитчики, кинжальщики, бомбисты , все крушители пыльным мешком ударенные, сами не ведают, чего хотят. На испуг берут, а толку - кот наплакал. А у тебя козырная карта выпадает. Бояться нечего, братишки тебя поостерегут от сих злодеев, а мы с тобой, суженый-ряженый мой Вантей, коль дельце выгорит, ако голуби ввысь вознесемся, воспарим.
Как подумаем, дружки, - вдруг низким голосом затянула Мария, - про, нашего батюшку-царя, так и восплачем враз.

Александр второй - наш царь
Милостивый государь,
Ко всем любовию горит,
Больно складно говорит:
Дам я волюшку-судьбу,
А злодеям дам по лбу.

Мария вновь наполнила чарку, залпом выпила, глянула на сожителя трезвыми глазами.
- Сдадим с тобой в тайную канцелярию бунтарей проклятых, пропади они пропадом, получим откупные шиши, а могет быть, и медаль серебряну тебе выпишут.
- И то верно, сплошная выгода, - подхватил Вантей, словно очнулся от хмельной дремы, - под крылышком полиции ой как тепло и тихо. Только вот я порой так кумекаю: на кой лях нам с тобой денежки, Мария.? Живем не тужим.
- А с денежками веселее жить да и небо голубее. Возьмем да и купим карету, как у хозяина пекарни. Разъезжать станем по Гороховой на зависть братанам да и во зло городовым.
Этот разговор встряхнул Вантея. Мария стала убирать со стола, a OR забившись в угол, на перину, стал соображать, как далее двинуть дельце. Вспомнил рассказ Емели-кривого о том, как в городе Одессе знаменитая воровка Сонька - Золотая Ручка раскатывает по Привозу в золотой карете, а пузатые полицейские честь ей отдают. Вспомнил рассуждения сожительницы, качнул головой: "Молодец, баба! Недаром из купеческого дома увел он ее". И впрямь, чего опасаться? Вчерась собрал он своих шелупонистых скороходов, дал каждому на лапу денежку, приказал следить за подозрительным домом с полукруглой аркой на берегу Фонтанки. Там обитал некий поляк, шибко подозрительная личность, на питерского вовсе не схож. Велел парням особо зырить не токмо за поляком, но и за всеми людишками, которые выходят из подъезда с сумками, чемоданами, пакетами. Оных надлежало не только "вести", но и при удобном случае попытаться отобрать ручную кладь в темном переулке, заодно и кошель отнять, будто сие было обычное ограбление.
Вантей, сытно рыгнув, лег на перину. "Не дельце выпадало, а сплошной балаган, полиция будет искать грабителей, а коль споймает, обрадуется, но... другие полицейские чины, повыше которые, мелких шарашников по его слову сразу и отпустят.
Вантея всегда умиляла наивность сотоварищей из уголовного люда, они смотрели на него широко раскрытыми глазами и верили каждому слову. "Чмыри, темные чмыри, - и на сей раз подумал Вантей, - за лаптежника меня держат. Один генерал Леонтий Васильевич Дубельт знает истинную цену Вантея, а эти... князья да графья... Направив уркаганов по следу поляка, он знал, что это будет отвлекающий маневр, а главный удар нанесет сам, да ударит побольнее, чтобы новый шеф корпуса жандармов сразу оценил его заслуги и вернул то положение, которое занимал при генерале Дубельте. Надобно было и на сей раз сделать такие петельки, чтобы и «Революционную расправу» заложить, и полицию одурачить. Обхватив голову руками, стал думать, мысленно представляя каждый свой следующий шаг. Мария заглянула в комнату с рюмкой в руке, но, увидев сожителя в знакомом состоянии, тихо удалилась.
В то время Петербург был совсем иным, чем сейчас. Повсюду, даже рядом с Невским прошпектом, стояли целые кварталы, где вольно проживал сомнительный люд: бродяги, воры, грабители, сутенеры, картежники и нищие. Заходить в эти районы порядочному человеку не рекомендовалось, даже городовые старались обходить злачные места стороной. Зато Вантей чувствовал себя здесь, как рыба в воде.
Прежде чем нанести визит в квартиру Гриневицкого, Вантей обошел трактиры, места скопления вольных девиц, перетолковал с торговым людом и дворниками в этом районе. Узнал много любопытного, что помогло уточнить план действий. Оказалось, что поляка с дружками приметили в в районе оружейных мастерских, мастеровые людишки передавали им какие-то свертки. А что можно было купить у мастеровых? Порох. Узнав об этом, Вантей возликовал. Он был на верном пути...
Прежде чем совершить "скок" в чужую квартиру, Вантей еще несколько раз обошел дом то в облике лабазника, то в облике дворника, потолкался на набережной, где несли вахту две знакомые девицы. Спросил, почему они не идут на Лиговку - место обычного сбора вольных девиц, а промышляют на Фонтанке? И Настасья призналась: «Туточки у меня постоянный есть, странный мужичек в очках, деньги платит, а нас не берет» «Как так?» - пришла очередь удивляться Вантею.
Слово за слово и оказалось, что вчера, например, очкастый дал девке заработать рублевик лишь за то, что прошел с ней под руку по набережной до угла.
- Скажи, милая, - враз посерьезнел Вантей, - а рядом ты вчера не видела фараонов?
- Видела, - девка даже отшатнулась от Вантея, - откуда знаешь?
- От верблюда, - заулыбался Вантей и сунул в потную девкину ладонь полтинник, - никому ни слова о нашем разговоре, особенно очкастому. Шагая по набережной, Вантей то и дело покачивал головой, радуясь своей проницательности. «Ловко придумал сей загадочный бомбист,- восхищался в душе Вантей, - девки прикрывали его от фараонов, все просто - идет человек с порядочной девушкой, беседует о чем-то, разве фараоны могут его подозревать в чем-то?» Теперь он уже нисколько не сомневался, что обязательно будет фарт.
А уже через пару дней Вантей уже точно знал, когда уходит из дома поляк и когда приходит, по нему вполне можно было сверять часы. В загодя намеченный день, ловко направив сотоварищей по ложному следу, Вантей дождался поляка, тайно проводил его до угла, проследил за тем, как Гриневицкий сел в пролетку и укатил. Куда? Это его уже мало волновало. Поспешно вернулся к дому, отозвал в сторонку татарина-дворника, наказал зорко стоять на стреме, огляделся по сторонам и быстро юркнул в дверь подъезда, перепрыгивая через ступени, поднялся на третий этаж, перевел дыхание.
Ловко орудуя "фомкой" и отмычкой, быстро и бесшумно отпер дверь, очутился в комнате. Внимательно огляделся: нужно было все в точности сохранить на своих местах. Осторожно, чтобы не "наследить", начал "шмон". Вантей знал, что обыватели да и мелкие чиновники обычно прячут денежку либо под матрацем, либо в шкафу, среди тряпочного хламья, но сегодня деньги его мало интересовали. Искал страшные гостинцы, которые, конечно, на виду не лежат. Зорко оглядел каждую вещь, простукал стены, пол, приподнял ковер. Развел руками - ничего! Правда, в углу, в мусорной проволочной корзинке обнаружил скомканную бумажку с подозрительными остатками то ли мази, то ли краски, но это совсем ничего не значило.
Ни "химии", ни бомбы, ни динамита обнаружить не удалось. Правда, чутье подсказывало, что он не мог ошибиться, но... Вантей направился к выходу, но тут его внимание привлекла этажерка с книгами. Вантей решил проверить и эту версию, стал медленно, книга за книгой снимать их с полки, укладывал на диванчик в том порядке, в каком книги были на полках. И уже на четвертой книжке его ждала удача.
Из книги выскользнула стайка бумажек. Вантей поднял листок и... не поверил своим глазам. Это была прокламация. А в ней черным по белому напечатаны слова, от которых перехватило дыхание, словно мороз прошел по его продубленной коже.
«Товарищи! Друзья! Рады сообщить вам долгожданную новость. Наконец-то, после стольких лет размолвок и разногласий между Исполнительным комитетом "Народной воли" и ЦК польской революционной партии "Пролетариат" достигнуто соглашение о совместной беспощадной борьбе с кровавым царским самодержавием и династией Романовых». Дальше читать он уже не мог, страх, давящий страх пронизал все тело. Чувствуя предательскую дрожь в коленках, Вантей спрятал в карман пару листовок, сложил книги на полку, все как было. По дороге к двери, машинально прихватил со стола "бочата" - серебряные часы, но... вовремя одумался, положил часы на место, Поляк не должен ничего заподозрить. Иначе все труды полетят к чертям собачьим.
На набережной, подозвав Ахмета, велел найти и подогнать к углу извозчика. И вскоре Вантей уже спокойно сидел на мягком сиденье, по-господски откинулся на спинку, прикрыл глаза. Похожее благостное состояние было в тот раз, когда удалось «вывернуться» из «раскольнического мешка». Стал вспоминать. Власти в ту пору преследовали раскольников, У нас в России всегда кого-нибудь преследуют. В трактире случайно услышал про богатенького купца, у которого дочка вроде как ходила в раскольниках.
Вечерком, прихватив дружка, заявился к Степану Фомичу. Стал шантажировать, вымогать деньгу. Получив отказ, обухом топора разбил денежный ящик, забрал недельную выручку, уходя, прихватил для страховки и дочь купчишки. На следующее утро вновь направился к отцу девушки, снова стал требовать выкуп. Тот, гад, вроде согласился выложить три тысячи рублев за дочь тем же вечером. А сам заявил в полицию, не в тайную, где его знали, а в обычную квартальную часть. Так его и повязали. Охо - хо! Били, как Сидорову козу, а после... вынесли быстрый приговор: "Оный злодей Скрыпник И. подлежит жесточайшему наказанию кнутом, вырыванию ноздрей и вечной ссылке... а дальше шло избавление, он сразу понял, что это дело генерала Дубельта. В приговоре далее говорилось: однако же, учитывая, что мазурик, по фамилии Скрыпник, проявлял особое усердие в поимке, разбойников и воров, помогал многократно полиции и властям, чтобы и впредь иметь от него эдакое же старание, в тайной канцелярии бить плетьми нещадно. Сотоварищу не повезло. Ему вырвали ноздри, выжгли на лбу клеймо и отправили по этапу в страну Сибирию.
Отодвинув шторку на окне кареты, Вантей стал смотреть на мокрые петербургские улицы, но мысли его были далеко, время от времени он ощупывал внутренний карман, где лежала прокламация. Вспомнил это "нещадное битье плетьми". Смех да и только. Палачи положили его на "кобылу", распустили плети, как вдруг распахнулась дверь, вошел, чуть прихрамывая, Дубельт в цивильном платье, шепнул что-то палачам.
- Погубит тебя жадность! - прибавил генерал и вышел.
Палач, помнится, ухмыльнулся, Вантей закрыл глаза, готовясь заорать во все горло, но... его только слегка "огладили" плеточкой, даже шкуру не попортили. После десятого удара старший палач повелел ему встать и... убираться восвояси...
ххх
Вантей, то и дело ощупывая карман с прокламацией, прошел мимо здания корпуса жандармов, испытывая искушение прямо сейчас войти туда, оттолкнуть дежурного офицера, потребовать ихнего князя и положить перед его княжеским носом эту "бомбу", но... Вантей не плетет лаптей, не дождетесь от вора-сыщика эдакой промашки.
Зашел в кабак, что был насупротив корпуса жандармов, выпил стакан водки, закусил хрустящим соленым огурчиком, подперев щеки ладонями, стал думать, как с наилучшей пользой "продать" сведения, добытые его талантом.
…К вечеру, когда чуть затемнело, возле дома в Ломанском переулке появился прилично одетый господин в шляпе и с тростью, но с явно бандитской рожей, стал медленно прогуливаться взад-вперед вдоль ограды богатого дома с полукруглой аркой. Он явно чего-то или кого-то ждал. Редкие прохожие, завидя господина, старались побыстрей перейти на другую сторону улицы, ибо хорошо знали, что в означенном охраняемом доме живет не дядя Федя, что съел медведя, а сам начальник штаба корпуса жандармов генерал Тимашев.
Вскоре, заметив подозрительную личность, из дома вышел молодой ротмистр, смело шагнул к незнакомцу:
- Прошу меня простить, - вежливо, но настойчиво сказал он, не вынимая рук из карманов, - что это вы тут разгуливаете? Места что ли на других улицах мало?
- Разве гулять тут запрещено?
- А документ у вас имеется?
- Еще какой! - незнакомец протянул ротмистру клочок бумаги. Ротмистр прочел каракули: «Генералу Тимашеву. В собственные руки. Срочно». Подписи не было.
- Позвольте, но от кого сие послание?
- Скажите на словах, мол, генерала ждет человек, коим он недавно беседовал в подвале III отделения.
- Это не вы ли его ждете?
- Слушай, милейший, - господин явно нервничал, - шел бы ты, друг ситный, прямиком к генералу, как бы не опоздать.
- Грубить не стоит с политической полицией, - чуточку осердился ротмистр, - где же оный человек ждет генерала? - подозрительно спросил ротмистр, не веря ни единому слову незнакомца, про себя решил твердо: это - бомбист, наверняка хочет покуситься на жизнь начальника штаба корпуса жандармов.
- Да тут, недалече, у трех углов. Поспешайте, дело сурьезное. - И неожиданно сей странный господин снял шляпу, отклеил усы и бородку, сложил все в карман и предстал пред изумленным ротмистром своей истинной разбойной рожей, вовремя сообразив, что генерал, по описанию ротмистра, не узнает его, Вантея...
Ротмистр некоторое время постоял в недоумении. Так и подмывало немедленно вызвать охрану, схватить сего машкарадника, однако спокойствие «бомбиста», как определил его ротмистр, указывало на то, что незнакомец говорил правду. Словом, заверил незнакомца, изменившего обличье, что немедленно доложит обо всем генералу.
Скоро, очень даже скоро в глубине двора раздался цокот копыт и на улицу выкатил крытый экипаж. Не останавливаясь у трех углов, прокатил медленно мимо Вантея. У вора-сыщика хватило ума не помахать рукой генералу Тимашеву.
Экипаж остановился за углом, в тени развесистого вяза. Поблизости не было ни души. Распахнулась дверца и едва Вантей поравнялся с каретой, сильные руки возницы помогли Вантею вскочить в карету. Завидя рядом с генералом уже знакомого ротмистра, Вантей улыбнулся ему, как давнему знакомому.
Генерал Тимашев прочитал прокламацию два раза подряд, очень обрадовался, просиял ликом, пожал вгорячах руку вору-сыщику, сунул ему в руку золотой пятерик и проникновенно пообещал немедленно доложить о заслугах оного кому следует.
Высадив Вантея в глухом переулке возле Озерков, Тимашев приказал кучеру:
- Гони домой, к князю!
Начальник III отделения в этот день на службу не явился. Простудился на Парголовских озерах, сопровождая государя с юной фавориткой Долгорукой, которую "прогуливал" в сем девственном месте.
Князь вышел из покоев с недовольным видом. Шея Долгорукова была укутана простонародным шерстяным платком.
- Алексей Евгеньевич, я же просил меня сегодня не беспокоить! Имею право хотя бы поболеть денек? Неужто пожар в Гостином дворе? Иль убили вельможу?
- Полагаю, случай почище пожара, -дерзковато ответил Тимашев, протянул прокламацию, -нами добыто! - подавил досаду! Вез такую новость, а его встречают, как надоедливого служку.
- Вот это номер! - Долгоруков покраснел еще больше, засуетился, - Погодите меня, пожалуйста, едем вместе.
- К государю?
- Пожалуй, стоит оповестить сначала графа Шувалова и министра Валуева.
- Вам виднее, - буркнул Тимашев, все еще находясь в расстроенных чувствах.
Пока князь переодевался, Тимашев лихорадочно соображал. Наверное, в первую очередь, нужно оповестить графа Петра Шувалова - нынешнего столичного полицмейстера, он ближе к государю, нежели министр Валуев.
Граф, узнав новость, приказал подать вина охранителям, он оценил благородство Долгорукова и Тимашева, сам тотчас стал одеваться. И тут Тимашев очень явственно, почти физически почувствовал, как его, Тимашева, оттесняют в сторону, сначала князь, теперь граф Шувалов, а потом... не останется ли он лишним при распределении наград?
В тот же вечер зловредная прокламация уже лежала на письменном столе государя... Александр, разгоряченный и разволнованный, все еще чувствуя в теле приятную истому, нехотя вышел из покоев своей возлюбленной. В душе был очень недоволен срочным вызовом. Когда они ворковали вместе, как сизари, все государевы дела уплывали прочь, но... Войдя в приемную, с удивлением обнаружил графа Шувалов, генерала Тимашева и князя Долгорукова. При виде царя все трое встали.
- Прошу вас, господа, в кабинет! - Александр сразу разглядел на столе прокламацию подошел к столу вплотную, но, не спешил ее прочесть, глядел пугливо, как на ядовитую змею, даже боясь до нее дотронуться. - Садитесь же вы, наконец! - с трудом сдержал раздражение. Охранители сели. Присел и государь, брезгливо взял листовку, медленно читал, обдумывая каждое слово. Переменился в лице. Потом поднял глаза почему-то на графа Шувалова, - Петр Андреевич, кто вам передал сию зловредную прокламацию? - Мой доверенный секретный агент! - не моргнув глазом, соврал Шувалов. Князь Долгоруков и генерал Тимашев недоуменно переглянулись. - Решим так, - государь опустил руку, сжатую в кулак, на листовку, - завтра к обеду прошу представить свои соображения о ликвидации преступной сей организации. Все свободны!
ххх
Возвратясь домой, генерал Тимашев, отказался от обеда, сел к окну и задумался. Чувствовал: допустил промашку. Во-первых, не следовало ему, получив от Вантея прокламацию, докладывать князю о своей удаче. Надобно было переписать ее для книги, как истинный документ, а затем потихоньку - полегоньку начинать собственное расследование. Поспешил - людей насмешил. Ишь, как лихо отпихнул его от пирога граф Шувалов! Умнее, тоньше надобно действовать.
Легко сказать, но как действовать? Никогда прежде не задумывался, что власть - не токмо сила, но и острейший ум, лисьи повадки, звериная жесткость и беспощадность к врагам и порой к друзьям. Его, не умеющего плавать, кинули с обрыва в глубину и приказали: "плыви!". Пробыв некоторое время в замешательстве, Тимашев увидел свет в конце тоннеля. Верно говорят китайцы, что из любого положения есть ровно пятьдесят шесть выходов Надобно посоветоваться со своим духовником, умнейшим митрополитом Сергием, человеком славным во всех отношениях. Это он, Сергий, прославился тем, что во время реформ выступил против отмены телесных наказаний, это он, Сергий, однажды, во время Пасхи, войдя в "холодную", где лежали черепа умерших в разное время монахов, провозгласил: "Христос воскресе!" И услышал в ответ громогласное: "Воистину воскресе!".
Это было очередное озарение - поехать в Лавру, к духовнику. Дома у Тимашевых откровенных разговоров никак не получалось, жена Ольга слыла ярой безбожницей, верила только в силу науки, вступала в споры с митрополитом. О, как он раньше нее подумал о встрече с умнейшим митрополитом? Самое время испросить совета, как действовать решительней и эффективней, какое направление, стиль, тон выбрать для книги об истории терроризма в России?
Не раздумывая более ни минуты, генерал быстро переоделся, приказал подать карету к парадному крыльцу, приказал кучеру: "Гони в Лавру!"
ххх
Митрополит, только что завершив службу, отдыхал в тенечке во внутреннем дворике Лавры. Сюда еле слышно доходили голоса певчих, зато вовсю звенели птичьи голоса. Завидя митрополита, Тимашев истово перекрестился и шагнул под каменные своды. Вовремя заметил умывальную травку, привезенную митрополитом из Святой земли. Травка, крошечным кустиком, зеленела в глиняном горшочке и служила для прихожан умывальником, Тимашев "помыл" руки, покатав их в травке, ощутил прилив сил и свежесть мысли.
- О, кого это Бог нам послал! - радостно пробасил Сергий, вставая с ясеневой скамьи, шагнул навстречу Тимашеву, -Алексей свет Евгеньевич! Ну, проходи, проходи, сюда, к пресвятой иконе Богоматери! - пронзительно оглядел генерала. - Чувствую, некие труды одолели!
Тимашев почему-то всегда немного терялся, вступая под священные своды, воспитан был с младых ногтей в почтении к Вере, в каждом священнослужителе видел посланца Господа, и, посему, предпочитал больше отвечать на вопросы митрополита, чем говорить самому. Но на сей раз речь его полилась как бы сама собой, было такое ощущение, что он прибыл не на дружескую беседу, а на исповедь.
Митрополит слушал внимательно, изредка перебирая золотую цепь с крестом. Лишь когда услышал о книге, оживился, сбоку оглядел гостя, мысленно останавливая его, затем, воспользовавшись паузой, сказал:
- Богоугодное дело ты задумал, сын мой! Я порой с горечью вспоминая слова, сказанные еще протопопом Аввакумом, сидящим на цепи ако пес: «начальники в России нечастивцы, а палки да розги у них большие, плети режут кожу и пытки у них дюже жестокие: огонь, дыба, кнутья и розги, крючья да топоры, за что так бить свой народ, понять сие невозможно». Прав был преподобный, ой, как прав. Порой и меня берут сомнения: почему в нашей великой России из века в век приживается такое позорное пристрастие к телесным наказаниям? Наказывали и наказывают за дело, но чаще, прости Господи, просто так! Оказался человек не в то время не на том месте и волокут его в холодную.
- Но, скажи, Владыка, как на твой просвещенный взгляд, почему сие происходит? Понимаю, врагов да злодеев следует наказывать, но на это есть карательные органы, а у нас любой чиновник - вершитель судеб?
- Хороший вопрос. Как я понимаю, одни мучают сограждан ради утоления собственной алчности, собственных амбиций, другие подводят под пытки идею, считая, что сия мера - лучшее лекарство от злодейства, третьи, сладострастия ради, в безумной экстазе, пьянея от ощущения власти, от крови и стонов, а то и наоборот, карают сограждан с расчетом опытных математиков, "с тихостью", наслаждаясь мучениями своих жертв. Вспомни наших царей, Иоанна да и Петра Великого, Анну Иоановну. - Митрополит нахмурился, видимо, разговор сей был ему неприятен, встал, медленно прошел по желтой дорожке к полукруглой каменной ограде, постоял, глядя в пространство, возвратился к Тимашеву, виновато проговорил. - Вспомнилось некстати семейное предание: мою дальнюю родственницу статс-даму, первую красавицу столицы по приказу Анны Иоановны, по пустячному поводу жестоко били плетьми заодно с их приятелями Бестужевыми. Им назначили кнут с вырыванием языка. А какие тогда были кнуты, ты наверняка знаешь.
Тимашев промолчал. В музее III отделения хранился для истории такой кнут. Был оный изготовлен из бычьей кожи, тонко вырезанной и заостренной, для большей упругости ремни мочили в молоке, вываривали в уксусе, затем сушили на солнце, а для усиления болей его обвязывали проволокой, которая заканчивалась острым крючком.
- Ты, генерал, наверное, ждешь от меня разъяснений, почему до сего дня царит в стране произвол, но уже не столько со стороны властей, сколько со стороны бунтарей? - Митрополит снова был спокоен, лишь бледность все еще не сходила с его щек.
- Именно так, Владыка, давно отменены телесные наказания, а преступное брожение лишь усиливается. Неужто злодеи перестали бояться кары? Неужто их умами и впрямь завладела дикая идея свершения власти, убийство членов императорской фамилии, ради этого бреда идут бунтари на все.
- Вспомни, генерал, обычные качели, которые то взлетают вверх, то обрушиваются вниз. Люди подвергают себя опасности, которая проходит, когда качели останавливаются. Так и в государстве. Господь подарил людям противовес - на всякое злр должен быть оный противовес. Все в мире парно, все держится на противовесах - рай и ад, земля и небо, ангелы и демоны, и это есть порядок вещей, А бунтари вбили себе в голову опаснейшую мысль - свергнуть власть, отменить законы, добиться полной свободы, а что дальше будет они не думают. Мол, наступит всеобщее благоденствие.
- Какой же надобен в сем деле противовес?
- Национальная идея, христианская, православная вера, а ее именно и отрицают бунтовщики. Давай пофантазируем: допустим, дадут бунтари всему народу свободу, делай, мол, каждый, что хочешь. И пойдет резня, погибнет Россия.
- Однако, Владыка, ты сам был супротив отмены телесных наказаний. - Тимашев заметил, как дрогнули веки митрополита и ему стало не по себе.
- В законах Моисея сказано: "несправедливо считают, что телесное наказание лишает преступника чувство чести. Иногда, наоборот, оные злодеи чувствуют внутреннее облегчение после перенесенного наказания, укрепляются в надежде небесного прощения... Апостолы, претерпев от Синедриона, радовались, ибо приняли боли безвинно, за Имя Господа, Даже апостол Павел признавался в письме коринеянам: "Трижды палицами биен был". Апостол не думал, что тем самым унижен был. Да, телесное наказание можно заменить и тюрьмой, но тогда потребуется выстроить целые тюремные города.
Малиновый колокольный звон нарушил их беседу наверное в самое время, ибо митрополит и Тимашев сами почувствовали, что надобно остановиться, осмыслить на досуге все высказанное. Отец Сергий и генерал трижды облобызались и разошлись, в душе надеясь на продолжение обоюдополезного разговора...
 
И ВСТРЕТИЛИСЬ ДВА ШАМАНА
 
Малун приснился странный сон - будто бы по главному тракту едет человек, которого она давно ждала, видела в очертаниях тумана, любовалась его мужественным ликом в проеме густых листвянок. И сегодня она с раннего утра смотрела на восток, туда, где за таежным воротом проходила новая каторжная дорога. Солнце сегодня почему-то особенно ярко сверкало, словно большая медная бляха сына старшинки. Васька недавно был принят на казенную службу младшим надсмотрщиком в пересыльную тюрьму, получил саблю и новенькую бляху, которой очень гордился.
Солнце-бляха медленно выплывало из таежной сини, постепенно перекрашивая тайгу. Заслепило глаза. Малун обернулась и стала смотреть на темно-бурые голые сопки. Туголицая, крепконогая, с узкими восточными глазами, крутыми скулами, резко очерченной грудью, - Малун считалась здешних местах первой красавицей. Много таежных и тундровых жителей наезжали в их стойбище и просили старика Егора продать Малун, звали ее в мамки - жены. Егор обычно отмалчивался, уходил прочь. Никто, кроме него, не мог знать, что он не властен над девушкой, как это принято в иных стойбищах и родах. Ежели кто-то из женихов упорствовал, Малун хватала колотушку, страшно выворачивала нижние веки, начинала извиваться всем телом, выкрикивая бессвязные слова-заклинания.
"Худая однако шаманка!" - такое прозвище быстро распространилось и по всем таежным стойбищам.
Сегодня ей было не по себе - стесняло дыхание, будто ее насильно укутали в меховую шкуру и прижали лицом к гачи - длинной шерсти, что вырастает на медвежьих ягодицах: загорелось лицо, словно исколотое диким шиповником. Ей страстно хотелось, чтобы проезжий большой шаман завернул сюда, в близкое к дороге стойбище, взял ее за руку, прочел в ее глазах тылгур - признание, чтобы он потрогал ее блестящие волосы, взял за руку.
Встав чуть свет, она накормила собак, всех без разбора: кобелей с отрубленными хвостами и нартовых сук, по-русски обтерла руки о влажную тряпку, принялась готовить праздничное угощение - мось. Жевала кусочки оленины крепкими зубами, осторожно выкладывала в корытце. Расстелила на чистой тряпице черемшу, пьянь-траву.
Оглядев накрытый стол, звонко рассмеялась, довольная собой. А потом вновь прикрыла глаза, а когда открыла их, то увидела, словно впервые в жизни, такую красоту, что чуть не заплакала. Где-то совсем рядом вспорхнула куропатка, едва не задев ее тугим крылом. Малун рассмеялась прямо в морду старому псу. Пес наклонил кудлатую башку, подергал мокрым носом.
И шаманка не ошиблась. Редко бывало, что обоз или этап сворачивал с главной дороги и проезжал мимо их стойбища, чтобы сократить путь. Но в этот день все случилось так, как подсказал Малун Хозяин тайги Паль Ыз.
Две запыленные кибитки появились прямо перед ней, словно дикие звери вынесли их из глухой тайги. Кони показались девушке испуганными, прядали ушами. И однако случилось чудо, Малун сразу разглядела того человека, которого часто видела в горячих снах. Два офицера и толстый губатый купец не вызвали у ней интереса, зато черноволосый, плечистый, с лучистыми глазами, неуловимо похожий на людей ее племени молодой богатырь сразу заставил девушку Малун зажмуриться, пошатнулась. Сделав над собой усилие, она встала за кривую лиственницу, наблюдая, как старшинка Егор радостно встречает гостей.
Переговорив о чем-то со старшинкой, гости принялись вытаскивать из кибиток свертки, и бутыли. Егор принес ледяной воды в берестяном ковше, помог расстелить на траве медвежьи шкуры. Гости, видимо, радуясь передышке, шумно разговаривая, принялись разливать огонь-воду, до которой таежники были шибко большие охотники. Только богатырь не спешил пить. Глянув в ту сторону, где стояла за деревом девушка Малун, пригласил ее к "столу". Малун не умела отказываться, тем более, что ее позвал не губастый купец, а сам Мыргы-богатырь. Она опустилась на шкуры рядом с черноволосым, нечаянно прикоснулась к его ноге теплым бедром. И ее всю обдало жаром. Офицер плеснул ей в берестяной ковшик немного спирта. Раньше она никогда не пробовала огонь-воду, но сейчас, чувствуя взгляд Мыргы, решила все делать так, как это делают лоча, русские, чтобы не показаться "своему" гостю, дикаркой.
Покосившись на Шамагирова, девушка Малун решительно сделала большой глоток, сильно закашлялась... Ей почудилось, что гости нарочно подсунули ей вместе с "огонь - водой" камышевого ежа и она его храбро проглотила. Хорошо, что Егорка придвинул девушке жбан с водой, приказал пить воду, чтобы не уподобиться злому милку. Не успел кудлатый пес добежать до летника, как Малун стало очень жарко, словно очутилась возле большого жертвенного костра, и стало сильно весело. Огненная вода разом превратила ее в Большого шамана. Гости показались девушке крошечными, а собачки большими, как олени. И сама девушка Малун делалась то смешливой, то слезливой. Хотела встать, покачнулась, едва не упала. Офицеры весело смеялись, только один Мыргы не смеялся над ней, наоборот, протянул крепкую руку, помог встать.
И вроде бы сразу потерял к ней всякий интерес, подсел к офицерам, которые что-то горячо обсуждали с Егоркой. Время от времени подливая ему в ковшик "огонь-воду". Малун догадывалась, о чем они толковали. Ни один купец, ни один офицер, проезжавшие по соседнему тракту не миновали их стойбища обязательно заезжали, чтобы купить или выменять на патроны и спирт мягкую рухлядь. И то, что черноволосый богатырь, она мысленно окрестила его именем "Мыргы", перестал смотреть на нее, сильно обидело и разозлило Малун. Схватив железную цепь девушка взмахнула ею в воздухе. Собачки разом сбились в кучу и жалобно заскулили, а гости, приостановив торг, стали смотреть в ее сторону.
Девушка Малун сама не понимала, что с ней творится, стала мысленно умолять Хозяина заставить Мыргы снова обратить на нее внимание, подойти к ней, сердце девушки стучало так громко, что, казалось, сей стук слышат все вокруг. Однако Паль Ыз почему-то не выполнял ее просьбу, и тогда Малун сама подошла к черноволосому и поманила к себе. Мыргы послушно встал и шагнул за ней в сторону летника. Здесь, хорошо не понимая, что с ней творится, Малун, схватив Мыргы за обе руки сказала: "Ну, здравствуй, мой Мыргы - богатырь! Я так долго тебя ждала".
Офицер не раскрыл рта, но, видимо, добрый дух ответил за него, Малун не могла ошибиться: "Я тоже очень рад, что встретил тебя, Тамайка!".
Услышав свое прежнее настоящее имя, Малун отскочила от гостя и с испугом уставилась на него, чувствуя. Как внутри все затряслось от страха,
- Откуда ты знаешь мое настоящее имя? - Мыргы ничего на это не ответил, только улыбнулся в ответ, поежился от пронизывающегося ветра. Чтобы не потерять лица окончательно, Малун скинула с себя медвежий кожушок, протянула Мыргы. -Возьми, гнилой однако тлани-ла дует из распадка.
- Спасибо, -не отказался Мыргы, - тлани-ла, хороший ветер, собачий ветер. Нам с тобой холодно, собачкам хорошо. И весне хорошо!
- Откуда ты про тлани-ла знаешь? – Тамайка - Малун все еще не могла окончательно придти в себя.
- Я много что знаю, ты - дочь Большого шамана с побережья, - с легкой улыбкой проговорил гость, - я тоже сын шамана по имени Шамагир. Хозяин превратил меня в офицера много лет назад. - Взгляды молодых людей встретились и обоим стало легко на душе, ничего больше не нужно было разъяснять. Перед Малун стоял человек, которого она видела в своих горячих снах, о ком пела, бродя по тайге.
- Послушай, однако, ты будешь мой жених, как говорят лоча - русские, - словно любимую собачку нежно погладила его по плечу. - Я сто лет и сто зим буду ждать тебя, только тебя! - выдохнула она. И слезы сами собой покатились из глаз.
-Спасибо, Тамайка, но у тебя и так много женихов, которые мечтают, чтобы ты стала их мамкой.
- Шибко плохие однако женихи, мне к ним в мамки идти никак нельзя, мы с тобой два шамана, нам надо быть вместе. Так сказал мне Хозяин тайги.
- Что же еще сказал тебе Паль Ыз?
- Ты уедешь далеко-далеко, будешь вспоминать обо мне, потом забудешь, но пройдет двенадцать лун и так случится, что ты вернешься сюда, вернешься навсегда...
- Но у меня, милая дикарка, свой Хозяин, он однако шибко строгий, глядит на меня, как на тебя старшинка Егор. -Шамагирова тронула эта наивная девчушка, говорит, будто она дочь Большого шамана, вообразила, что Хозяин послал меня сюда специально для встречи с ней. Хотя, поймал себя на мысли, что девушка Малун в чем-то очень близка ему, вызывает непонятную симпатию, притягивает первозданной красотой и чистотой, которая и могла сохраниться лишь в эдакой таежной глуши. Однако понимал он и то, что не имеет права ни высмеять, ни обидеть Малун. Когда тебе доверяют всем сердцем, ты тоже хотя бы подыгрывай этому человеку.
- Смотри, смотри однако, Мыргы, смотри на небо, где живет другой Хозяин. - Малун совсем по-девчоночьи захлопала в ладоши. - Видишь?
- Облака вижу, красивые, кучевые.
- Это олешка первогодок, совсем молодой, рожки серые, губы мокрые-мокрые, правое копытце сбито, о камень ударился. Олешка очень спешил, чтобы передать тебе наказ от Хозяина.
- Какой такой наказ?
- Нельзя тебе потерять девушку Малун. Там, где ты живешь. Много красивых девушек, только ты запомни: все равно ко мне вернешься, я буду ждать тебя сто зим и лет. Дочь большого шамана никогда не врет. Я уже тебя много раз видела.
- Во сне?
- Смеешься однако, Мыргы? Я и домой к тебе приходила, твоих гостей видела.
- Малун, ты сюда посмотри, - Шамагиров почувствовал, что дальше дурить девушку не в состоянии, им почему-то овладело смутное беспокойство. Припомнилось, как неясные предчувствие являлись ему, как чей-то заботливый голос предупреждал об опасности, - он повернулся к старой лиственнице с ободранной собачьими когтями стволом, - экий странный сучок, похож на глаз черного кинра. Ему захотелось закрыть глаза, убежать прочь, умчаться из таежного стойбища, появилось ощущение, что наивная шаманская дочь осторожно втягивает из него душу, возвращая его в далекое-предалекое время, когда еще их с Малун и на свете не было, зато была огромная, бескрайняя тайга, в ней жили славные Шамагиры. Нет, с этим нужно было кончать, кто ее знает, возьмет да приговорит его навечно к своему стойбищу.
- Господин подполковник! - окликнул Шамагирова молоденький офицер, - мы собираемся!
- Иду, иду! - Шамагиров даже обрадовался, услышав голос офицера, с ним начинало твориться нечто необычное, терял самообладание, чего раньше не бывало. Девушка Малун вероятно была не столь наивна, как ему показалось вначале. Ее колдовские чары, видимо, имели особое свойство, о котором он, шаманский сын не имел представления, но, несомненно, начинали воздействовать на него. И это всерьез пугало - дрожало что-то внутри, чуточку покачивало, успел лишь заметить, что старшинка Егор, не дождавшись отъезда гостей, вылил в ковшик остатки спирта, начал крошить в него хлеб, готовя "шибко" вкусное кушание.
- Ну, прощай Малун, - тихо и проникновенно произнес Шамагиров, машинально взяв девушку за обе руки, - я очень рад нашей встрече, даст Бог еще увидимся.
- Хозяин не ошибается, Паль Ыз меня шибко любит, он приказала, чтобы мы жили тридцать, нет, пятьдесят зим вместе. Ты теперь мой Мыргы! Придет время, белый царь тебя прогонит-Девушка потянулась к Шамагирову всем телом, но тут молоденький офицерик озорно выкрикнул:
- Господин подполковник, ну что вы медлите, поцелуйте же эту красивую дикарку!
Эта фраза, как удар хорея ударила по Малун, она резко отпрянула от Шамагирова, простонала, будто раненый олешек, что-то прокричала на непонятном гостям языке и стремглав побежала прочь, в тайгу.
Кибитки умчались, Малун видела, как замелькали среди деревьев черные верха кибиток, ей даже показалось, что ее богатырь высунулся в оконце и взглядом ищет ее. Долго стояла Малун, не замечая надвигающейся темноты, потом неожиданно стала спускаться по крутому косогору, идя наперерез к дороге. Ей вновь захотелось петь. И Малун начала нараспев описывать все, что приходило в голову, о гостях стойбища, о молодом богатыре, о Егорке, который, наверное шибко пьяный упал на землю и собаки облизывают его Малун очень дивилась собственному голосу, он словно живой, казалось, отдельно плыл рядом, с ней. Возле знакомой кривобокой лиственницы остановилась, крепко обняла холодный ствол и, словно заклинание дважды проговорила сладкое слово: "Мыргы"...
 
КНЯЖНА ДОЛГОРУКОВА
 
Почти неделю государь Александр провел в полном одиночестве, выходил только к обеду и то лишь после того, как вся семья покидала столовую. Даже не позволял заходить в покои горячо любимой дочери. Подолгу сидел на голубом канапе, смотрел в глубокой задумчивости в одну видимую только ему точку, машинально отмечая, как легкий неуловимый сквознячок покачивает тонкую паутинку (как это служки не замечают непорядок?)
Душа императора словно раздвоилась, совершенно не хотелось думать о государственных делах, о России, что притаилась где-то совсем рядом, и с нетерпением и волнением ждала его очередного веского слова. Господи! Боже Милостивый! Сколько добрых переустройств он уже  для страны свершил, сколько наметил – кто, как не он, решил перестроить всю жестокую судебную власть в России, кто, как не он, стал реформировать русскую армию, помня, что именно армия - неповоротливый, но очень ранимый механизм государственной политики. Она чутко реагирует на любое ослабление внимания к ней, обычно в армии начинаются брожения, от которых до беды рукой подать.
В который раз у государя возникало ощущение некой   пустоты, похожей на обреченность: чем больше для народа стараешься, тем сильней, злобствуют супротивники, явные и тайные, разжигают исподволь страсти и страстишки, подбивают людей на бунты. Хотя… простой российский люд душою чувствует, что он, царь их, не просто послан Богом, ибо любая власть от Бога, а он еще и русский по крови, и дороже России у него ничего нет.
На память неожиданно пришли наивные стихи народного сочинителя Козьмы Рощина, над которыми за ужином потешались домашние, но ведь если вдуматься, народный пиит не умелым стихосложением, а сердцем высказал то, что его волновало, высказал мысли простых людей, и смеяться было совсем не к чему. Как это он писал:
В настоящее время, в наш век
Явился Богом данный человек,
Который много в мире добра сотворил
И во многих предметах зла сократил.
Перво-наперво Кавказ и Хиву покорил,
Гордыню Польшу усмирил…

- Наивный русский человече, - с внезапной теплотой подумал государь, - у тебя все легко и просто складывается: Кавказ покорил, Польшу усмирил... Все верно, толку-то что? Да, поляков усмирил, зато русские злее стали. Наверное, на расстоянии все видится по-иному, у меня, всероссийского государя, все очень сложно. И объяснить цареву жизнь не каждому дано. Во многих странах, где удалось побывать, иное видение жизни, иное понимание: подданные короля или императора всегда счастливы,  всем довольны - ликуют, празднуют, безмерно пьют пиво, вальсы кружат, а у нас... Хоть в правители ангела с небес пригласи, не одобрят, обязательно промахи отыщут, а ежели и впрямь будешь безгрешен, презрительно скажут: " Долой! Подозрительно сие ангельство! Уж больно хорош!"
Государь взял в руки свой любимый талисман - необычайно крупный камень-александрит, задумчиво поглядел на сверкающие грани, в которых, казалось, отражался весь мир, глянул на свет, залюбовался теплой игрой божественных отсветов Странный камень! Он захватывает и притягивает, манит и пугает. Говорят, что каждый человек должен иметь свой камень, чужие камни приносят только вред. Порой у него возникала мысль, что александрит похож чем-то на него, самодержца России, но... почему камень столь изменчив? При солнечном освещении, как сегодня, - синевато-зеленоватый, при искусственном освещении – малиново-красноватый, а порой даже пугающе багрово-красный. Невольно вспомнилось, каким странным образом сей камень попал во дворец. Именно в день его, государя, совершеннолетия, I7 апреля I834 года, финский ученый-минеролог Норденшильд, бродя по отрогам Уральских гор в поисках редких полудрагоценных камней, случайно наткнулся на дотоле неизвестный минерал, назвал его александритом в честь русского царя, в его честь.
Позже, прибыв в столицу, ученый нанес ему визит и с поклоном вручил сей подарок. Однако, помнится, тотчас нашлись доморощенные ученые мужи, которые не в лучшем свете оценили сей дар, мол, это худое предзнаменование -светлые надежды в начале царствования и. . .кроваво-красный финал... Прошли годы, многое прояснилось, встало на свои места. И если рассуждать честно, он и сам в глубине души смирился с тем, что его ждет трагический конец. Как человек суеверный, не отрицает предсказание. Недавно императрица пригласила из Бессарабии старую гадалку-прорицательницу, ее привели во дворец, осыпали дарами, только гадалка даров не приняла и гадать наотрез отказалась, лишь глянув на него. Правда, после долгих уговоров, согласилась открыть карты. Он и по сей день слово в слово помнит все, что было сказано: "Красив ты, батюшка, удачлив, будет в твоей жизни много радости, неземная любовь посетит тебя, но... сам знаешь, голубчик, в мире не бывает ни одного цвета, ни сплошной радости. Бог дает каждому только тот крест, который человек в силах вынести... Много лиха за свою доброту получишь ты вместо благодарности. И еще... шесть пуль да бомб пролетят мимо тебя, а на седьмом, ты уж не прогневайся, на седьмом зловредстве погибнешь от чужой руки..."
"На седьмом, - нашел в себе силы улыбнуться государь, -до седьмого еще далековато. Слава Богу, еще и первого не случалось. А может, сочиняет гадалка? Вон родной батюшка-император Николай умирал в кругу семьи, тихо, мирно, в полном сознании, успел с каждым переговорить, каждого наставив на путь истинный. Сам 30 лет правил Россией, а я... за какие - такие грехи меня убивать?
И вдруг из глаз государя заструились горькие слезы, он начал молиться, каяться в грехах, даже в тех, коих даже и не совершал... Потом успокоили: его обязанность – поддерживать силою права свои и предшественников. Если суждено пасть, то лишь на ступенях трона…
О, как стремительно летит время! Казалось, совсем недавно, еще вчера, состоялось его обручение с Россией! Не мальчишкой вступил на трон, в тридцать шесть, но до этого вместе со своей свитой объехал 29 российских губерний, самолично убедился, насколько велика и необъятна страна. Восемь месяцев ехал с Запада на Восток, добрался до города Тобольска, принял от верноподданных и позже лично рассмотрел почти I7 тысяч жалоб и прошений. В ту пору, казалось, получил целую программу на долгое царствование, но опять- таки, опять-таки... Добрые посевы не дали добрых всходов. Государь почувствовал, как снова хандра змеей вползает в душу.
Поискал глазами синий графин с лимонадом, который обожал, но сегодня почему-то графина не было, хотел кликнуть лакея, но делать этого не стал. Он отлично понимал, что нынешняя ипохондрия не столько от государственных, сколько от сердечных дел, хотя постоянно гнал от себя эту мысль. Как жаль, что нет близко сердечного друга Александра Адлерберга, с которым переписывался с семи лет. Вот кому, единственному, смог бы он раскрыть душу не таясь. Господи! Ведь я не просто русский царь, я еще и живой человек, которому ничто не чуждо. Вот не ждал, не гадал, влюбился, как мальчишка, в Катеньку Долгорукову, великолепную княжну, божественное, ангельское создание.
Государь встал, походил по кабинету, так лучше думалось. Да, этот роман не походил на прежние его увлечения, к коим все во дворце давно привыкли, даже императрица не обращала на них внимания, а тут, как гром среди ясного неба. Ему сорок восемь, ей на 30 лет меньше, но что с того? И Катенька его страстно любит. Это - великое счастье, взаимная любовь, не знающая преград. Катенька - ангел во плоти, неповторимо женственна, чувственна, ко всему еще и неземная красавица.
Радоваться бы, но как в той библейской картине, снова вырастет горы людского непонимания. Пока еще любовь их не выходила за рамки романа, все помалкивали, но когда он прямо сказал, что хочет видеть Катеньку императрицей, гром грянул. Сегодня, когда у них уже общие дети, когда царица почти не встает с постели, пытаются вмешиваться все, кому не лень, заглазно судят-рядят, мажут черной краской. А вчера некоторые приближенные, в том числе и его любимый генерал-адъютант Семерницкий, открыто выразили недоумение, узнав, что он распорядился отвести флигель в западном крыле Зимнего дворца для княжны Долгоруковой.
Неделю назад они договорились расстаться на полгода, чтобы избежать пересудов. Однако любовь не терпит сроков и уговоров. Не прошло и трех дней, как оба потеряли покой и сон. Она постоянно тоскует, он впадает в ипохондрию. Неужели лучше будет для России его гибель не на поле брани, а от любовной тоски?"
"А чем же я сумел одарить моя красавицу? - с горечью подумал государь, и ему стало стыдно. - С какой стати заставил Катеньку страдать? Она сама уже не раз говорила ему о том, что не гонится за почестями, хочет обычной тихой и взаимной любви с человеком, которого обожает. И это правда. Государь знал и то, что Катерина отвергла любовь одного высокопоставленного чиновника, красавца, по которому сходили с ума дамы высшего света, но...
Государь так разволновался, что встал и нервно заходил по кабинету, приостановился возле большого портрета отца. Император Николай был изображен придворным живописцем в царственной позе, рядом с императрицей. И ему припомнились вечерние тихие рассказы родителей о старых временах, когда царственные особы, великие князья и знаменитые полководцы любили женщин.
Он, помнится, особенно любил слушать рассказы о легендарном князе Потемкине, перед ним никакая женская крепость не могла устоять. И надо же было случится такому совпадению: князь неутомимо ухаживал за бабушкой нынешней Долгоруковой, тоже Екатериной, потомственной красавицей. Чего только блистательный князь ни вытворял в ту пору. Однажды, загодя узнав про предстоящие именины княжны, он приказал организовать пышный пир в ее честь, на который были приглашены около двухсот человек гостей.
Конечно, в то время роскошным балом вряд ли кого-нибудь можно было удивить, но как позже описал это событие французский посланник, за десертом гостям были поданы хрустальные вазы, наполненные бриллиантами, которые блистательный Потемкин раздавал красавицам столовыми ложками, естественно, оставив серебряное блюдо с самыми крупными драгоценными камнями для той, ради которой все это умопомрачительное действо и затеял.
В другой раз, случайно узнав, что у княжны нет соответствующих положению бальных башмачков, тайно послал нарочного в Париж и к назначенному дню парижские башмачки, как в сказке, лежали у ног прелестной дамы.
Александр вспомнил, как однажды возмутился отец, прочитав воспоминания современника Потемкина о том времени, когда князь устроил для своей воздыхательницы представление, поражающее разнузданностью и пресыщенной фантазией. В это нынче даже трудно поверить. А дело было так: вблизи города Бендеры, в чистом поле, Потемкин приказал вырыть огромную землянку, внутри которой был сотворен баснословно роскошный чертог. Потемкин привез княжну посмотреть якобы на его непобедимое войско, вывел Долгорукову из землянки, а там их уже ждало предварительно построенное войско в виде каре, несколько тысяч солдат и офицеров пехоты, кавалерии и артиллерии.
- Сейчас мы с вами, сударыня, - сказал Потемкин, - штурмом возьмем вражескую крепость".
По его сигналу враз ударили пушки, произведя салют боевыми снарядами, видимо, этого князю показалось мало. Видя, как загорается лицом прекрасная княгиня, он специально для нее одной устроил самый настоящий штурм Очакова. Все было сделано экспромтом, без надлежащей подготовки. Штурм, как и следовало ожидать, оказался неудачным. Погибло около тысячи солдат, но Потемкин остался доволен -княгиня позволила поцеловать себя.
Государь снова задумался, стал мысленно ругать себя: «А что я, император Александр, сделал для своей очаровательной пассии, матери двух детей? Как она умоляла съездить в гости к королю Вильгельму - к его родному дяде, даже эдакой малости он не сумел для княжны сделать. И, несмотря на это, она продолжает боготворить меня». Рука государя потянулась к потайному секретеру. Он извлек последнее послание Катерины, доставленное доверенным лицом, стал в который раз перечитывать, вдумываясь в каждое слово. От тонких листов бумаги шел опьяняющий аромат. «Милый! Вот уже третий день, как я вижу дурные сны, кто-то настойчиво предупреждает нас не выезжать до конца недели за пределы дворца. Поверь мне, твоей единственной, тебе или нам обоим грозит серьезная опасность».
Государь отложил послание, стал думать над словами княжны. Какая опасность? Конечно, она, как тайная возлюбленная, видит угрозу разве что в том, что грянет не скрытый, а явный, открытый скандал. Да, но все это легко пережить. Мы же не простые смертные. Что положено Юпитеру, то не положено быку. Письмо словно обладало магической силой, Он знал, какие строки последуют далее, но их хотелось перечитывать и перечитывать.
«Любимый мой Саша! - писала далее княжна Долгорукова. - Никакие адские муки не истребят мою любовь к тебе, она для меня и, надеюсь, для тебя священна. И поверь, дорогой, не потому, что ты - русский царь, я об этом часто забываю, ты просто мой любимый, единственный, а это выше, чем царское звание. Ах, если бы наши завистники и "благодетели" знали, как я задыхаюсь от любви к тебе, люблю, люблю не как государя, а как красивого и обаятельного мужчину. Бесценный друг, один Бог свидетель моей любви, но что же нам делать дальше? Научи меня, скажи, какие средства предпринять? Поверь, я готова в любой момент, не раздумывая, пожертвовать ради тебя своей жизнью. И, что бы ни случилось, жестокие  сердца нас с тобой все равно не разлучат».
Государь почувствовал, что если сейчас, сию минуту он не увидит своего ангела, не переговорит с Катериной, не уверит ее в своей любви, у него лопнет сердце. Не желая больше ни о чем думать, он вышел из кабинета, не ответив на приветствие часового, поспешил в дальний конец Зимнего дворца, где его всегда, денно и нощно, ждала княжна...

ГОРИТ АПРАКСИН РЫНОК
 
Этот майский день от 26 числа в Санкт-Петербурге выдался ветреным, но очень теплым. В такую погоду петербуржцы часто сетуют на общее недомогание - кругом сырость да еще ветер с Финского залива. У кого есть возможность, сидят дома да пьют сбитень.
Государь Александр проснулся в половине восьмого с головной болью, что для него было редкостью. Генерал-адъютант Семерницкий пригласил личного врача баронета Вильфорда. Выслушав жалобы монарха, врач пощупал пульс, попросил открыть рот, осмотрел горло, внимательно выслушал легкие, хрипов не прослушивалось. И успокоил государя: в эдакую "финскую" погодку впечатлительные особы часто испытывают беспокойство, что влечет за собой головную боль и общую разбитость, но все это временное явление.
Поблагодарив Вильфорда, государь приободрился. Как все крупные и здоровые люди, он очень опасался за свое здоровье, реагировал на всевозможные отклонения от привычной нормы. Чтобы отвлечься от головной боли, попросил вызвать для доклада о текущем моменте князя Долгорукова и генерала Тимашева. Именно "текущий момент" и тревожил его. Дня не проходило без провокаций злоумышленников. Да, еще он пригласил к себе полковника жандармерии Ракеева. С давних пор очень доверял этому грубоватому жандарму, коего часто нахваливал еще покойный батюшка - император Николай. Сам Александр запомнил его холодный и решительный вид, спокойствие, когда этот жандарм сопровождал тело убитого Пушкина в Святогорский монастырь.
Перед приватной беседой с "охранителями" трона нужно было собраться с мыслями. Государь уединился в библиотеке, сел перед книжными стеллажами, стал листать свежий нумер "Парижского вестника". Там снова писали о главном анархисте России Бакунине, но на сей раз мысли государя были далеко от Парижа - очень быстро менялась обстановка в Санкт-Петербурге после осуждения Дмитрия Каракозова. Но не притихли, не испугались смутьяны, наоборот, резко активизировали свои действия. Буйный ветер свободы, дующий из-за границы, вскружил головы новоявленным революционерам. Образно говоря, империя закачалась. Нужно было что-то с этим делать, но что?
Государь поймал себя на мысли, что ему далеко не все докладывают министры и охранители, но и того, что становится известным, внушает острое беспокойство.
"Господи! - с горечью подумал государь, теребя пышные бакенбарды, - не желают люди жить тихо - мирно, подавай им то революции, то бунты, то реформы. Странно, не вижу логики: даю людям свободу, а они бунтуют, жгут усадьбы помещиков, бросают бомбы. Да еще стараются объединяться, чтобы больней бить по своей же России.
Отшвырнув журнал в сторону, государь стал разжигать самого себя: "хватит приватных либеральных бесед, щадящих самолюбие, пора от увещеваний перейти к поступкам, к железной руке. III отделение явно не справляется с задачей, министерство внутренних дел не в состоянии остановить расшатывание государства российского. Только-только управились с польским бунтом, нарастает новый.
Кстати, о польском бунте. Вспомнилось государю, как долго длилась кровавая польская эпопея. И тут он проявил завидное благородство. Направляясь в Париж на всемирную выставку, он в Вержболове объявил амнистию участникам польского мятежа, повелел прекратить преследования тех, кто был причастен к грабежам и убийствам, даже разрешил вернуться в Царство Польское тем, кто был вынужден уехать, скрываясь от преследований
В дверь осторожно постучали. Появился адъютант Семерницкий:
- Разрешите, Ваше величество?
Государь вскинул злые глаза на адъютанта, мол, даже в библиотеке нельзя уединиться, однако по глазам верного слуги понял: Случилось нечто серьезное.
- Ну, чем еще порадуешь?
- Пожар, Ваше величество, большой пожар! Горят Апраксины склады и рынок тоже. Огонь сильный, а тут еще ветер направляется к Невскому, к центру.
- А полицмейстер где? Градоначальник? Долгоруков? Почему до сих пор не прибыли с докладом?
- Все на пожаре.
- Причина?
- Пока не выяснена. - Семерницкий - старый лис, многое знал, но в его обязанности не входило давать оценки и распространять непроверенные слухи и сплетни.
- Немедленно найдите Долгорукова, Тимашева, Шувалова. Немедленно.
Не прошло и часа, как во дворце появились руководители III отделения, с ними граф Шувалов. Лица их были в саже. Однако государь принял их не сразу, Какое-то время вся высшая полицейская троица в приемной комнате лицезрела тяжелые бархатные портьеры, которые вкупе со слабыми отблесками свечей создавали тревожную атмосферу. Граф Шувалов и князь Долгоруков никогда прежде не ожидали аудиенции в приемной, как давние друзья государя сразу же проходили в его покои. И даже адъютант Семерницкий не смог объяснить генералам, по какому делу последовал вызов. Можно было только догадываться: будет разнос!
Князь Долгоруков достаточно хорошо и давно знал государя. Выдержка в приемной ничего хорошего им не сулила. Припомнились слова генерала Дубельта. Старый полицейский лис предупреждал: "Охранное дело - вдвойне опасное. Динамитчики и всякого рода иная шушера будут искать возможность вас пристукнуть, а тут еще и государь захочет иметь с вас большой спрос, куда ни кинь, везде клин". Да, государь очень опасается за свою жизнь и не пожалеет никого, кто свершит очередную оплошку.
Князь перевел взгляд на своего начальника штаба. Генерал Тимашев сидел с каменным лицом, уставясь в одну точку, либо думал над очередной главой своей "истории", либо внутренне дрожал перед встречей с государем. Вот, наверное, кто больше всех жалеет, что променял беззаботную придворную жизнь на эдакое вечное треволнение... Хотя, творческая натура нигде не пропадает. Лихо придумал..."История терроризма в России". Пока он сочиняет историю, террористы ее уже вершат... Никто не сможет укорить генерала Тимашева. «Ой, что это я разбурчался?» - остановил сам себя Долгоруков. «Не о том думаю... А "История" и впрямь прелюбопытнейшая и нужная книга, учебник для охранителей и политиков. Недаром ею всерьез заинтересовался государь и премьер-министр. А вызов "на ковер" - обычная накачка, чему тут удивляться? Надобно все воспринимать с философским спокойствием. Они, охранители трона, делают все возможное и невозможное, чтобы выкурить динамитчиков и прочих смутьянов из своих затаенных нор, но»...
Недавно они с Тимашевым подали государю докладную записку "О чрезвычайных мерах", в оной записке говорилось о том, что в самое ближайшее время будут произведены тщательнейшие обыски и дознания у пятидесяти подозрительных лиц в столице и Москве. На одних уже собран обличительный материал, можно заводить уголовное дело, других надобно в двадцать четыре часа выселить за пределы крупных городов, в отдаленные губернии, за третьими учинить гласный полицейский надзор. Жаль, конечно, что не смогли сделать подарок государю - арестовать смутьяна Чернышевского, проходящего под псевдонимом "Черныш", но и он не уйдет от наказания. Чуть ли не половина жандармского корпуса открыто ненавидит Чернышевского, он уже весь просвечен, да ухватиться не за что.
Лучшие секретные агенты следят буквально за каждым его шагом, образно говоря, заглядывают в его кастрюли, в его уборную. С помощью вездесущего вора-сыщика Вантея подкупили швейцара, который ведет строгий учет всех входящих и выходящих посетителей из квартиры подозреваемого, он же задерживает почту, знакомит с письмами специального секретного агента, который занимается перлюстрацией. Жена швейцаря Матрена, определенная кухаркой к «Чернышу», извлекает из его мусорной корзинки черновики писем и статей, черновики рукописей. К поимке Черныша с поличным даже вызвали из Лондона заграничного агента по кличке "Поплавок", который прибыл якобы с рекомендациями от Герцена. Черныш осторожен, как сто чертей, уходя в лавку, запирает кабинет на два замка, а бумаги постоянно сжигает в пепельнице, с посетителями разговаривает шепотом...
ххх
Государь появился в приемной самолично, это было неожиданно, они ждали приглашения, но... Сухо поздоровался с охранителями, твердым шагом прошел в кабинет, жестом пригласив их пройти следом.
Разговор начался не совсем обычно. Государь не стал садиться в кресло, стоял прямо перед охранителями, держа в руках какие-то бумаги. Князь Долгоруков похолодел, он узнал прокламацию, которую ему доставили ранним утром. Крупными буквами на ней было выведено: «Мы, молодая гвардия»... Долгоруков уже знал, что под утро листовку разбрасывали на Невском два гимназиста, выкрикивали бунтарские лозунги, грозили кулаками. Жандармы вкупе с городовыми попытались их задержать, но смутьянов за углом ждала пролетка и... поминай, как звали... Еще князю доложили, что обыватели на Невском реагировали на прокламации по-разному. Находились и такие, которые прятали прокламацию, другие, не читая, комкали листовки и бросали их в мусорные корзины. Единственное, что удалось жандармам, отобрать прокламации у десяти прохожих. И вот сейчас эта прокламация была в руках у государя. Как она успела попасть в Зимний дворец, было уму непостижимо… Долгоруков покосился на Тимашева. Начальник штаба был бледен, как полотно. Да, ничего хорошего им ждать не приходилось...
- Вы читали, господа полицейские, сию мерзость? - государь потряс листовкой в воздухе, потом сунул прямо под нос Долгорукову. - Один эпиграф чего стоит: «Анархия - мать порядка! Террор - отец порядка!» И подпись - Михаил Бакунин.
- Да, но ведь оный злодей в сибирской ссылке? - недоуменно спросил Тимашев.
- Мы помиловали сего злоумышленника и возмутителя спокойствия, а он... длинные у Бакунина руки, а у вас, господа, короткие! Вы - бездари, выскочки! Думаете, голубой мундир дается для красы? Нет, еще раз нет!
- Ваше императорское величество, - осмелился вставить фразу граф Шувалов, -это взято из ранних его сочинений, так писал злодей задолго до ареста, до Шлиссельбургского каземата.
- Нам от этого не легче! - отпарировал государь. Когда он сердился, нижняя губа всегда подергивалась. - Нынешняя "Молодая гвардия" взяла старые измышления на вооружений это - страшная преемственность! - в душе государя бушевала страсть, обида, ничем неприкрытая ненависть. - Выходит, господа, мы лишь для проформы создали грозную Особую следственную комиссию, наделив ее чрезвычайными полномочиями. Ее высокие обязанности состояли в том, чтобы пресекать на корню "мятежные воззвания", быстро и жестко расследовать каждый случай, а тут... одних вы арестовываете, а на их месте произрастают пятеро новых динамитчиков и бомбистов. В чем дело, я вас спрашиваю? Граф Шувалов, почему молчите вы?
- Французские ветры сеют бурю. Им не нравится особый российский путь. Наши бунтовщики возжелали идти вслед за Робеспьерами, забыв про гильотину.
- Конкретные предложения?
- Надо временно закрыть русские границы, ввести более жесткую цензуру.
- Как же мы тогда будем отправлять казаков в Париж? - осмелился пошутить Тимашев. И шутка оказалась кстати, государь заулыбался. - Недавно "Северная пчела" сообщила о том, что Франция с нетерпением ждет русских оздоровителей нации. Вот уже третий год русское правительство, по просьбе французов, действительно отправляет казаков для оздоровления нации, и у француженок казаки пользуются бешеным успехом.
Хитрый Тимашев лишь на мгновение разрядил обстановку. Государь вновь резко обострил разговор:
- Сегодня же подпишу указ и обяжу министра внутренних дел принять чрезвычайные меры для обеспечения общественной безопасности империи. Теперь о пожаре? Нет ли прямой связи между появлением листовок и пожаром на Апраксинском рынке?
-Полагаю, есть, Ваше императорское величество! - уверенно проговорил петербургский полицмейстер граф Шувалов, глянул в сторону руководителей корпуса жандармов, мол, не взыщите, но истина дороже солидарности, за последнее время он повел тихое наступление на III отделение, в душе считая, что политическая полиция явно недорабатывает, порой даже уступая обычной полиции. - Почему я сие утверждаю? Сегодня, примерно, часа два назад мои люди перехватили "свеженькое" послание чиновника департамента торговли некого Стасюлевича. Оный подлец сообщал некому другу, коего мы отыскиваем, «радуюсь я, прокламации, жгущие, как огонь, и огонь, как прокламации», как вам это нравится? Они хорошо дополняют друг друга, как бомба и кинжал.
- И где же сейчас этот чиновник? Нахмурился государь, нижняя губа у него дрожала не переставая.
- В кутузке, Ваше величество!
- Дорого бы я дал, чтобы узнать, кто именно направляет сей злобный вихрь на Россию? - государь прикрыл глаза. - Ну, про Чернышевского и говорить нечего, бьет по трону в открытую, а жандармы ходят вокруг него, как сонные. Мне кажется, что и Бакунин, коего я по чисто человеческой жалости помиловал, может дергать за ниточки издалека. Как считаете, князь?
- Вряд ли, ваше величество! Мы отрядили за Бакуниным едва ли не лучшего секретного агента. А вот для ареста Чернышевского, правильно, не накоплено улик, пока не накоплено.
- А поэт Михайлов, который сочинил гнусное воззвание "К молодому поколению" тоже не арестован, - вкрадчивым голосом добавил масла в огонь граф Шувалов.
- Все у вас, господа жандармы, приблизительно, пока не накоплено, точно не доказано! - государь встал, глаза его метали молнии, резко отодвинул кресло, прошагал по кабинету, пытаясь успокоиться, вернулся к столу, погладил голубой аспид, выпрямился перед Долгоруковым, который вскочил на ноги. Князь Долгоруков, один из самых именитых людей России, чьи почти двадцать поколений служили родине, недавний военный министр, высокий, дородный, вдруг превратился в школьника, как бы ужался в размерах, втянув голову в плечи. - А я так на вас надеялся, Василий Андреевич! - с укоризной проговорил государь, сокрушенно махнул рукой. -Бездари вы, без-да-ри!
- Прошу прошения, ваше величество, - вспыхнул Долгоруков, - мы не сидим без дела, стараемся изо всех сил, себя не жалеем, но... обстоятельства сильнее нас. Осознавая свою вину, я загодя приготовил прошение об отставке! - князь положил на стол перед государем плотный лист бумаги. - Готов нести заслуженное наказание.
- Ага! В отставку захотели! - государь стиснул кулаки так, что побелели косточки пальцев. Бежите, как крысы с тонущего корабля, бросаете в трудную минуту своего царя! Ну, спасибочко вам, спасибочко! Нагадили - и в кусты! - он схватил прошение об отставке, порвал в клочья, - Вот вам моя резолюция! Будьте любезны, -холодно глянул на Тимашева, -срочно выправить положение дел в империи. Даю сроку один месяц, потом... не обессудьте, приму строгие меры. Вам, граф, министру Валуеву, Долгорукову и Тимашеву. Хватит миндальничать! Над нами смеется Европа. Выкорчевывайте крамолу до самого основания, помните, ради этой цели все меры хороши. Ответственность беру на себя. Арестовывайте, судите беспощадно. Иначе злодеи погубят не токмо нас с вами, но и всю Россию. -Государь кипел от негодования, куда делась привычная мягкость и рассудительность. -Порядок в империи должен быть наведен очень быстро. Иначе... все ваши уваленные секретные агенты по всему миру вместе с вами пойдут по миру! - Извините за вынужденную рифму.
Государь брезгливо взял листовку за краешек. - С ума можно сойти! Мой отец, наверное, переворачивается в гробу, видя, как трясут Россию свои же русские.
- Да уж, такого еще не бывало! - Вновь успел граф Шувалов. - Некая «Молодая гвардия» призывает православный народ уничтожить существующий строй, провозгласить социальную республику Русскую, во имя чего установить диктатуру революции.
- А вы, граф, только подливаете масла в огонь, - не выдержал Тимашев, - сами-то не больно много делаете хорошего в столице.
-Прекратите, господа, перепалку! - государь быстро приходил в себя. - Я дал вам месяц, а сейчас...прошу вместе со мной проследовать к месту пожара...
Когда экипажи с царем и полицейскими чинами свернули на Миллионную улицу, из-за домов показались клубы черного дыма, в воздухе плавал густой пепел. По улицам бежали люди, некоторые тащили коробки и мешки. Чем ближе кареты подъезжали к Апраксиному рынку, тем больше становилось на улице народа.
- Ваше величество, - тихо посоветовал граф Шувалов, -ближе подъезжать не советую, опасно-с для жизни! Динамитчики могут устроить засаду и... а мы даже личной охраны не взяли.
- Вы не взяли, а мы взяли! - князь Долгоруков сделал знак жандарму, сидевшему на козлах рядом с кучером, остановиться, махнул рукой и к экипажу мигом подскочил дородный господин в шляпе и с тросточкой, привычно заглянув в экипажей... остолбенел, завидя царя.
- Не опасно ли дальше ехать, Топорков?
- Никак нет, ваше величество, наши люди повсюду, вы же распорядились, князь, не извольте беспокоиться.
- Спасибо, вы свободны!
- Хоть тут не оплошали! - Облегченно вздохнул государь...

ГОСУДАРЬ ПРОСИТ ДЕНЕГ В ДОЛГ
 
Вчера во время дружеской беседы с графом Петром Шуваловым произошел маленький эпизод, который поколебал уверенность государя в том, что III отделение политической полиции по-прежнему на высоте. Граф, на правах друга государя, показал ему письмо чиновника, перехваченное его агентами. В нем черным по белому говорилось: "Какая удача, что политическим сыском в империи руководит князь Д. Это похоже на огородное пугало - с виду страшное, а внутри пустышка". Государь не желал себе признаться, что порой ему тоже казалось, что с уходом генерала Дубельта политическая полиция потеряла рули управления. Ни одного талантливого агента, ни одного громкого раскрытого дела, но... князь тоже был давним другом государя, поэтому перемещать его на иную работу, да еще с понижением, не хотелось. Однако, как часто бывает, все решил случай.
Не меняя своего распорядка дня, государь ровно в девять утра выехал на прогулку. На сей раз его, помимо конной охраны, второй раз сопровождал подполковник корпуса жандармов Шамагиров. Проехав по Невскому, свернув налево от Казанского собора, коляска остановилась. Кучер Илья обратился к царственному ездоку, мол, куда едем, Ваше величество?
- Ты оставайся здесь, а мы пройдемся по набережной Невки. И охрану не гони вслед. - Кучер согласно кивнул головой. Илья был знаком всему Петербургу и давно воспринимался как человек, близкий к царю.
Государь в шинели лейб-гвардейского полка и подполковник Шамагиров в цивильной одежде, медленно пошли по набережной. Государь молчал, о чем-то сосредоточенно думая. И вдруг Шамагиров углядел за грудой ящиков, у булочной Филиппова, лежащего человека, укрытого рваной шинелькой. Остановился и государь.
- Что с ним? Не нуждается ли в нашей подмоге?
- Извините, ваше величество, - сказал Шамагиров, -по столице таких бродяг полно. Я бы не советовал подходить близко. Вдруг это злодей, ежели, не дай-то Бог, заговорщик-динамитчик.
- А вдруг человеку плохо? - государь и не думал следовать совету охранителя. - Я спрошу его?
- Хорошо, но позвольте мне взглянуть на спящего? - не ожидая разрешения царя, Шамагиров быстро подошел к лежащему, стянул с его тела шинель. На земле лежал заросший до глаз мужик, впалые щеки, лихорадочно блестевшие глаза выдавали в нем явно больного человека. Он не спал, видимо, просто находился в полубессознательном состоянии.
- Эй, голубчик, - потормошил его Шамагиров, - ты чего тут разлегся? - сделал знак государю, чтобы тот не подходил ближе. Кто знает, что у нищего за болезнь?
-Хвораю я, господин, шибко хвораю, - он приподнялся на локте, -в грудях болит. В лекарню не берут, ночевать негде, из деревни зря притопал.
- Сам-то кем будешь? - государь смело приблизился к увечному, не обращая внимания на Шамагирова, который вплотную встал рядом, готовый в любую минуту прикрыть собой его величество. - Сразу вижу, что не питерский, откуда приехал, зачем?
- Отставной солдат пятьдесят шестого уланского полка Жадов! - солдат наверняка узнал государя, с трудом привстал, одной рукой держась за парапет, другую прижимал к груди. - Поберегитесь , господа! У меня чахотка злая! Ненароком и к вам перейдет.
- Подполковник, - государь повернул взволнованное лицо к Шамагирову, - распорядитесь, чтобы квартальный отправил бывшего солдатика в Обуховскую больницу.
-Был я там-то, не примают, - пожаловался увечный.
- Теперь примут, от имени государя послан. Там тебя, служивый, хорошо подлечат. Мы проверим. А от меня прими за верную службу немного денег. - Государь сунул руку в карман брюк и очень смутился, не обнаружив там ни единой копейки. Чудно, вроде бы вчера видел золотой пятерик, но... Подполковник, - спросил Шамагирова, - вы не дадите мне в долг?
-С удовольствием, Ваше величество! - Шамагиров достал кошель, высыпал на ладонь мелочь, передал государю, тот в свою очередь протянул деньги увечному, однако бывший солдат воспротивился, закрутил головой:
- Не надо, никак не надобно, Ваше императорское величество! Вижу, у вас у самого нет денег, а мне оные ни к чему, лучше бы в лекарню попасть, жжет сильно.
- А боль у тебя, солдат, в левой стороне? - Шамагиров внимательно смотрел на увечного.
- Так точно, ваше благородие, в левой!
- Ваше величество, - неожиданно обратился Шамагиров к государю, - разрешите я хоть боль сниму солдатику?
- Сделай милость, ежели возможно.
Шамагиров склонился над больным, осторожно расстегнул ему потный ворот заношенной гимнастерки, давным-давно потерявшей свой вид, протянул руку к груди больного, стал манипулировать над распростертым телом, то водя ладонью над его грудью, то шепча странные слова. Государь с неподдельным интересом наблюдал за этими пассами.             
- Погодь, ваше благородие! - охнул больной, - Больно жарко в грудях стало. И жечь перестало. Видать, добрый ты лекарь.
Завидя государя, к набережной сбежались городовые и дворники-татары с медными бляхами на белых халатах. Стояли чуть поодаль, не смея приблизиться.
- Господа городовые, - спросил Шамагиров, - кто из вас старший?
- Я, ваше благородие! - выступил вперед толстый городовой с мерцанью на мундире. Левой рукой он придерживал саблю-селедку.
- Государь приказал отправить бывшего солдатика в Обуховскую больницу, пусть профессор Штамм лично осмотрит героя войны, назначит лечение солдату, который доблестно воевал на Кавказе.
- Слушаюсь, будет исполнено!
 -Ваше величество, - приподнялся на локте чахоточный, -да за что мне эдакая удача привалила? Век буду за вас бога молить, деткам и внукам накажу!
... Некоторое время государь и Шамагиров молча шли по вмиг опустевшей набережной, городовые постарались очистить ее от любопытных. Александру очень понравился этот жандармский офицер, делал он все спокойно, решительно и как-то изящно, однако не в правилах царя было выражать вслух свои мысли и чувства. Но все-таки, когда они перешли улицу, сторонясь городовых, присели на скамью под раскидистым ясенем, государь не вытерпел:
- Давно служишь в корпусе жандармов?
- Всю жизнь, Ваше величество, - без тени лукавства ответил Шамагиров, прадед служил, дед, отец. Конечно, тоже, теперь я, скоро двенадцать лет будет.
- Ловко все у тебя получается, - признался государь, -только вот врать тебе не к лицу, подполковник. Зачем сказал городовым, будто солдатик доблестно воевал на Кавказе? Ненавижу ложь!
- Я тако ж, Ваше величество, с детства отучен врать. А про Кавказ и придумывать не надобно было. Пятьдесят шестой уланский гатчинский полк вот уже два десятка лет воюет на Кавказе, в Дагестане и Чечне, это его офицеры во главе с генералам Барятинским в свое время пленили мурада Шамиля, того самого, коего, Ваше величество изволили помиловать, а сыновей разбойника не наказали, а послали учиться в  кадетский корпус.
-Ого! - не выдержал государь. - Ты, брат, видать, из образованных, из любопытных, - государь открыто, не тая более своих чувств, залюбовался Шамагировым. - Где про Кавказ, про Шамиля вычитал?
В пору вашего незабвенного батюшки, царство ему небесное, сам полгода прослужил в Чечне, хорошо помню конную атаку на чечнцев, в которой вы участвовали.
-Все правильно! - государь прихлопнул себя ладонью по колену. -За ту краткую баталию я "Георгия" солдатского получил. А сам-то в каких частях служил?
-В тайной полиции, выполнял особые задания генерала Дубельта, ловил ихних вожаков.
-Молодец, красавец! Очень порадовал ты меня... полковник!
-Подполковник я, ваше величество, -поправил государя Шамагиров, -прошу извинить за сие замечание.
-Ты где сообразительный, а где... неужто не понял? Государь лично только что присвоил тебе звание полковника!
-Увольте от сей милости, Ваше императорское величество! -с мольбой в голосе проговорил Шамагиров, щеки его порозовели от волнения. -Насколько я понимаю, внеочередной чин дается офицеру за особые заслуги перед страной, а я… - Шамагиров запоздало спохватился: спорол очередную глупость, которая может свободно испортить всю жандармскую карьеру, без которой он не мыслил себе жизни - осмелился возразить царю, всемогущему монарху, вступил в разговоры с посланцем Бога в России, коего обязан был слушать с открытым ртом и мигом исполнять его приказанния. Надобно было не медля ни секунды просить прощения за дерзость, однако характер не позволял сделать сего, ибо Шамагиров был убежден в своей правоте.
-Прошу, продолжай! - с угрозой в голосе сказал государь, нервно подергал себя за бороду. Разве ты прохлаждался на Кавказе, разве не рисковал жизнью? Молчишь? Или просто решил дать урок нравственности государю? Я слушаю.
-Просто хотел узнать, за какие заслуги получаю столь высокую награду? Неужто за помощь увечному? А, может, за то, что осмелился предложить любимому государю денег в долг? Нас с детства учили, что это обязанность офицера.
-Да ты, брат, дерзок! Зело дерзок! Тебя бы император Павел сгноил на каторге. Таковых в тайной полиции я еще не встречал. -Государь замялся, не решил, как поступить, то ли накричать на подполковника, то ли вообще отправить на гарнизонную гауптвахту. А еще нагляднее для остальных дерзких следовало бы вместо повышения звания, разжаловать его в майоры. Однако государя удерживало одно обстоятельство -подполковник говорил сущую правду. А за правду цари не наказывают.
-Ваше императорское величество, -быстро поправился Шамагиров, -надеюсь со временем дослужиться и до чина полковника, но нынче, пожалуйста, не обижайте меня.
Государь смущенно заморгал ресницами. Последняя фраза поколебала его решимость, да еще некстати вспомнил недавний случай, который показал, как легко можно обидеть заслуженного офицера. Был на смотре артиллерии, шел мимо строя, увидел у одного мужиковатого вида капитана на груди ордена в два ряда. Подумал, что больше всего наград обычно бывает у адъютантов. Спросил капитана:
- У кого служили в адъютантах? Капитан едва сдержался, дерзко ответил: «У этой пушки», - и показал на орудие, со следами вражьих снарядов.
-Ладно, вызывай, подполковник, Илью!
Хитрый кучер, вопреки приказанию царя, далеко от них не отставал, катил себе следом, стараясь не попасть на глаза государю. Увидев жест Шамагирова, мигом подкатил коляску. Государь, конечно, заметил хитрый маневр кучера, одобрительно качнул головой, Чтобы замять неловкость, принялся рассказывать Шамагирову, как однажды Илью чуть не выбрали в действительные члены Академии художеств.
-Представляешь, вице - президент академии предложил внести в список для голосования в действительные члены академии графа Гурьева и графа Кочубея. Какой-то живописец возьми да спроси: «По какой причине их рекомендуют?» Вице-президент не задумываясь, ответил: "Оба любят художества и очень близки к императору". И тот же живописец ехидно предложил ввести в список еще одного достойного человека, который также любит художества и очень близок к царю. "Извольте назвать его имя и должность?" - поинтересовался вице-президент, не ожидая подвоха, "имею честь предложить в действительные члены лейб-кучера его императорского величества Илью Ивановича". Государь, а вслед за ним и Шамагиров, весело рассмеялись.
После сего анекдота государь замолчал, стал рассматривать лица прохожих за окном коляски, а сам, не переставая, думал о странном и симпатичном жандарме, что скромно сидел рядом. Как у него все кругло и ловко получается: слово и дело. И даже резкость симпатична, ибо правдива. "Нужно завтра же запросить его послужной список, переговорить с князем Долгоруковым. Почему столь долго заслуженный офицер ходит в одном чине? Можно было не сомневаться, что штабные крысы придерживают в прежних чинах за похожие дерзости.
-Вижу, ты, подполковник, человек чести, -вновь заговорил император после долгого раздумья, -посему хочу задать каверзный вопрос, желаю получить прямой и честный ответ. Дело государственное. Скажу сразу: о нашем разговоре никто из начальства III отделения ничего не узнает. -Император помолчал, оценивающе глядя на невозмутимое лицо жандармского подполковника, словно все еще раздумывал, правильно ли он поступает, доверяясь человеку, которого слишком плохо знает.
-Внимательно слушаю, Ваше величество! - Шамагиров замер, чувствуя, как подступает внутреннее волнение.
-Скажи мне, государю, только предельно откровенно, князь Долгоруков, достойно ли руководит тайной политической полицией? Прекрасно понимаю, что князь - новичок в тайном деле, но ты, как давний секретный агент ,наверное, успел определить его плюсы и минусы, да и сотоварищи в своем кругу, поди, часто начальству косточки перемывают.
-Вы, государь, ставите меня вновь в щекотливое положение, -признался Шамагиров - не в моих правилах обсуждать, тем более осуждать собственное начальство.
-Правила устанавливает государь! - резко отпарировал Александр. -А подчиненные, каковы бы должности назанимали, обязаны немедленно отвечать на вопрос. -Повернулся вполоборота к агенту. -Я требую прямого и честного ответа.
Шамагиров задумался, ситуация возникла очень сложная. Издавна привык анализировать происходящее, не бить в колокол сдуру, не взвесив все "За" и "против". А вдруг государь захотел проверить его честность, преданность князю? Нет, не похоже. Как же поступить? Государь ждет, это уже происшествие... И Шамагиров спокойно проговорил:
-Это лично мое мнение, Ваше императорское величество, князь Василий Андреевич Долгоруков - хороший человек, добрый, но он никак не на своем месте, не соответствует этой особенной должности, к великому сожалению. -Поднял глаза на императора, ожидая его реакции.
-Просил бы объяснить сие. - Александр в душе пожалел, что задал вопрос слишком прямолинейно, поставив подполковника в неловкое положение, дав офицеру пищу для размышлений о своем начальстве. Да и разве он сам - давний друг Василия Андреевича - плохо знает князя?
-Князь - человек хоть и военный, но генерал штабной, -твердо продолжил Шамагиров, - как говорят агенты, "шаркун", а в тайном нашем корпусе профессор нужен, умная голова, хитрец, как генерал Дубельт. Как руководить тайным воинством без далеко идущих задумок, изворотливости, без постоянной гимнастики ума. Ведь наши враги тоже не дураки, придумывают эдакие ловушки, что диву порой даешься. Враг хитер, а мы вдвое должны быть хитрее.
- Продолжай, подполковник, сие есть любопытное рассуждение, глас народа -глас Божий. И, пожалуйста, ничего не бойся, речь идет об охранителях трона, царственном самодержавии.
-Простите, ваше величество, -опять чуть не сорвался Шамагиров, -я и не боюсь, привык нести вериги за правду. Разные там динамитчики и кинжальщики, полагаю, над князем посмеиваются. -Шамагиров прикусил губу. Не переборщить бы, настроение у царя переменчивое, накличу беду на свою голову.
-Ваше величество, -кучер Илья очень вовремя пришел агенту на выручку, не подозревая об этом, -куда дальше ехать?
-Пошел на Марсовы казармы!
Мудрый кучер Илья, прекрасно изучивший привычки государя, повернул коляску не на Невский проспект, а на более тихую Коломенскую улицу, понимая, что царь хочет no-душам потолковать с нужным человеком. И это оказалось весьма кстати. Государь собственноручно задернул шторки на окнах, обернулся к Шамагирову:
-Ну, молодец, хочу немного поболтать с тобой. Не возражаешь?
-Как можно?
-Больно странная у тебя фамилия.
-Предки в тайге жили, шаманили, камлали, людишек врачевали. Были шаманами, потом стали называть шамагирами, что означает "Человек, первым видящий солнце".
-Это - образное выражение или...
-Хозяин тайги Паль Ыз дал нашему роду сей дар: врачевать, останавливать кровь, прогонять кинров -злых духов.
-Я вспомнил рассказ императрицы о том, что некий жандармский офицер взялся лечить ее странными методами. Запоздало догадался, кто этот лекарь. Больно лихо ты взялся помочь увечному солдатику. Но/учти, государыня лечилась на заморских курортах, у знаменитых в Европе профессоров. Вряд ли она сможет принимать барсучье и медвежье сало.
-Меня попросили помочь царице, -скупо ответил Шамагиров и надолго замолчал.
-Хорошо, пока оставим это, - миролюбиво проговорил государь, -хочу посоветоваться, умные головы во дворце и в моем окружении настоятельно советуют сменить князя Долгорукова на посту шефа жандармов. Наверное, я так и сделаю, но... будь ты на моем месте, кого бы назначил на главную охранительную должность в империи?
-Вы ставите, государь, меня в неловкое положение. Я всего-навсего секретный агент, а не советник царя.
-А хотел бы им стать?
-Никак нет, Ваше величество. Каждый обязан честно и строго выполнять свои обязанности Лучше быть умейкой, чем ученым неумейкой.
-Ладно, ладно! - оборвал государь. - А как тебе генерал Тимашев, а?
-Я бы посоветовал Вашему величеству назначить на сию должность графа Шувалова, -неожиданно сказал Шамагиров, - объясню почему. Граф вышколил свою школу секретных агентов, один Путимцев чего стоит. Он -сыщик от рождения, а еще предан Вашему величеству.
-Князь Долгоруков тако ж предан.
-Преданность у них разная, государь.
-Объясни свою мысль.
-Преданность князя состоит в том, чтобы беречь здоровье и покой государя, не говорить ему всей правды, Это про него пословица: не в службу, а в дружбу. Граф Шувалов - дока, рожден для охранительного дела. Предан без лести.
-Что ж, все верно. Разреши, подполковник, пожать твою руку. Я не забуду наш разговор и нашу прогулку...
Возвратясь в Зимний дворец, государь приказал Семерницкому доставить из корпуса жандармов личное дело подполковника Шамагирова, на два часа дня пригласить графа Шувалова.
Государь достал из стола фотографическую карточку княжны Долгоруковой, залюбовался своей возлюбленной. И вскользь подумал о том, что, наверное, отставка князя Долгорукова сильно огорчит княжну, как-никак они дальние родственники.
На пороге вновь появился флигель-адъютант:
-Испанский посланник, ваше величество!
-Проси!...

ОХ, УЖ ЭТИ МАСКИ!
 
Генерал Алексей Евгеньевич Тимашев в этот пасмурный воскресный день и не предполагал, что князь Долгоруков именно ему поручит задание, которое потребует смекалки, мужества, возможно, риска, мгновенной сообразительности. Если говорить предельно честно, то генерал внутренне не был готов к личным действиям. День был обычным, хмурым, но главное, выходным. В воскресенье обычно в III отделении находились лишь дежурные офицеры.
Каждый автор, читая только что рожденные главы книги, испытывает душевное волнение, ибо еще сам не понимает, что вышло из-под его пера. Генерал после завтрака буквально уговорил Ольгу стать его первым рецензентом. Зачитывал свежеиспеченную главку под названием "Злые всходы". В ней рассказывалось о бунтаре Михаиле Бакунине, который обманул двух царей, вырвался на свободу и сбежал в Англию. Перед этим жил в Восточной Сибири под надзором своего дяди губернатора Муравьева-Амурского. .
Ольга поначалу слушала рассеянно, мысли ее находились далеко отсюда, в Академии, где осталась незавершенной серьезная работа, но вскоре повествование мужа увлекло и ее, невольно Ольга раза два похвалила мужа, чем очень его порадовала.
Сие вдохновенное чтение было нарушено в самый неподходящий момент, когда Тимашев читал жене эпизод о том, как бунтарь Бакунин, будучи за границей, сумел поднять восстание в Пруссии.
-Прошу прощения, господин генерал, -на пороге появился старый денщик,-к вам посыльный от князя! Видать, с пакетом!
-Сегодня — воскресенье! — воскликнул Тимашев, подавляя досаду, но...пусть войдет! - переглянулся с Ольгой, оба подумали, наверное, об одном и том же -нет ни дня, ни ночи для отдыха, даже в воскресный день нашли.
-Здравия желаю, господин генерал! - лицо пожилого подполковника было очень знакомо Тимашеву, но фамилию его вспомнить так и не удалось -Вам личный пакет от князя! - протянул Тимашеву голубой конверт с вензелем III отделения. -Приказано передать из рук в руки!
-Благодарю , вы свободны!
Тимашев досадливо вздохнул, отложил конверт в сторону, снова взялся за чтение рукописи, но Ольга прервала мужа:
-Алексей,   вскрой сначала пакет. Вдруг что-то весьма срочное, служебное.
Ольга, как всегда, оказалась права. Пробежав записку, Тимашев сразу стал серьезным. Князь Долгоруков, который до этого не больно-то давал проявлять личную инициативу, вдруг пригласил его к себе домой, намекая на особое поручение государя. Сам князь, будучи в Москве, сильно простудился, лежал дома. Но...приглашение шефа было равнозначно приказу, нужно было отложить све дела и ехать к нему.
Князь Долгоруков ждал начальника штаба не в служебном кабинете, а в спальной комнате, служка провел Тимашева через прямоугольную комнату, которую Тимашев еще ни разу не видел. Здесь размещалось множество этажерок с фарфоровыми безделушками, на окнах были малиновые ширмочки с малиновыми стеклами. Спальня князя находилась во второй анфиладе, окна ее выходили во двор.
Князь старался держаться молодцом, как и подобало его чину, но, увидя начальника штаба, сильно закашлялся, голубые глаза с красными тонкими прожилками наполнились слезами.   Долгоруков придвинул к себе дубовый столик на колесиках, на столике стояла бутылка вина, два хрустальных бокала.
-Жизнь, дорогой Алексей Евгеньевич, престранная штуковина, -сразу же заговорил князь, -планируешь одно, а получаешь совершенно другое: человек предполагает, а Бог располагает._ не думал, ни гадал, а приболел. Хотите попробовать марочной малаги? Давеча приятель привез из Испании, хотя...давайте сразу решим дело, потом и пригубим. Согласны? Итак.- я получил агентурные данные которые весьма согласуются с докладом вора-сыщика Вантея. Есть все основания подозревать, что завтра во дворце графа Энгельгарда возможно... покушение на государя.
- Покушение? - Тимашев отшатнулся, - на государя? мгновенно представив сию ужасную картину- взрыв, кровь, стоны.   Неужели опять"Народная воля?"
- Нет, на сей раз "Молодая гвардия", о которой, помните, рассказывал Вантей, да и наши данные подтверждают ее наличие в столице. Что меня прямо скажу, пугает и настораживает, злодеи выбирают весьма благоприятный момент для осуществления страшного замысла бал маскарад. Среди множества масок в зале легко будет затеряться. Не станешь каждого приглашенного гостя осматривать, подозревать, проверять документы. Однако делать что-то нужно Причем, действовать оригинально, не стандартно. - Долгоруков налил полную рюмку душистой малаги, придвинул к Тимашеву, - пейте, Алексей Евгеньевич.
-Что вы предлагаете, князь? - Тимашев не скрывал своей растерянности, к рюмке даже не притронулся.
-Ко всему прочему, генерал, -Долгоруков словно не расслыша вопроса своего начальника штаба, -охранять царя тайно будут и агенты нашего главного конкурента графа Шувалова. Они, сами видите, из кожи лезут, чтобы утереть нам нос. Не сомневаюсь, что внесут свою лепту в охрану государя и сыщики министерства внутренних дел, Валуев носом чует опасность.
-Вам, генерал, пора побывать в настоящем деле, показать свои творческие способности. Уверен: вы обязательно справитесь с заданием, блеснете умом и смелостью. На подмоге у вас будут также людишки вора-сыщика, и двое заграничных агентов, которые сейчас в столице.
-Это хорошо, -вяло согласился Тимашев, -а с чего, милейший князь, мне посоветуете начать подготовку к операции?
-Составьте план действий, сегодня же осмотрите каждый уголок дворца графа , наверное, слыхали, экий чудак, граф. Превратил свой сад в сад-обманку. Его "обманку", возможно, и используют бомбисты. Кстати, я приготовил для вас план дворца и сада. В наших руках есть "записки" графа, не предназначенные для широкого чтения. Вот как сам граф пишет о своем загадочном саде: "Вздумалось мне удивить гостей, -я сделал то, что, до меня не делал. Велел сперва отгородить сей грот в саду досками, все углы и внутренности свести в осьмиугольную форму и с потолком, срубленным наподобие свода. А в самих загородках велел поделать круглые отверстия - ниши, в которых можно было удобно сидеть, а в своде велел срубить маленький лантерен с четырьмя тупиками, и поставит в них, одинаковые маленькие статуи. Оба входа были сделаны в форме пещер. А при самом главном входе сделаны большие стеклянные двери, а вместо стекол в них зеркала, соответственно им, в противостоящих стенах, сделал двое других, точно такой же величины и формы, фальшивые двери и тоже вместо стекол вставил в них зеркала. Всякий входящий в гром обманывался, не предполагал, что с другой стороны есть другой вход. Обман зрения столь совершенен, что многие, обманувшись, увидев напротив людей и сами себя не узнав, снимали из вежливости шляпы и кланялись, чрез то подавая повод к смеху и хозхотани."...
- Ну и граф! - вздохнул князь Долгоруков, - ему хохотание, а нам...
- А нам слезы! - закончил фразу Тимашев.
- Ну, - зачем так мрачно
- Видите, каковы наши преимущества перед противниками? Мы знаем все расположения комнат, залов и даже садов-обманок. Поэтому имеем возможность расставить своих агентов на самых неожиданных местах. Установите между агента формы связи, организуйте наружное наблюдение за каждым входящим в сад и дворец. Когда начнется маскарад, то...маски все скроют. И еще, Не верю в успех, но...попробуйте согласовать план действия с графом Шуваловым. Да, людишек вора-сыщика Вантея используйте на подходах к дворцу и садам. Наладьте и с ними четкую связь.
Вам, Алексей Евгеньевич, предоставляется полная свобода действий в пределах закона. Проявляйте разумную инициативу, смекалку, расставьте хитроумные ловушки для злоумышленников, можете использовать для этой цели переодетых наших сотрудников, включая при необходимости и секретных агентов, самых   смышленых, хорошо знающих государя в лицо. А также...Князь не договорил, вновь зашелся долгим надсадным кашлем, схватил стакан с подслащенной водой, сделал пару глотков, вытер пот с лица, виновато глянул на генерала, - весьма сожалею, что не вовремя слег, хотя болезнь всегда приходит без приглашения, жаль, очень жаль, что не смогу быть рядом с государем в минуту опасности. -Князь Долгоруков замолчал, раздумывая, стоит ли посвящать своего заместителя в иные тонкости охраны, сказал лишь, что за квартирами сорока подозреваемых опасных элементов установлен тщательный наружный надзор , каждый кто в означенное нами время выйдет из подозрительных квартир и прочих помещений, направится в сторону дворца барона Энгельгардта, будет негласно сопровождаться особо секретными агентами и иными нашими помощниками. Вам все ясно, генерал?
-Так точно, ваше сиятельство! - Тимашев поднялся, всем своим бравым видом показывая, что готов к решительным действиям, но князь жестом остановил генерала, протянул ему с улыбкой два листа, исписанных мелким, убористым почерком.
- Что сие, инструкция?
- Нет, это мой скромный вклад в вашу будущую книгу о терроризме. Любопытный материалец. Прочтите сразу, может вам это не любопытно?
- Извольте, -Тимашев вновь присел, стал читать вслух,-"набросок изображений. Из волостной юстиции. А. Чернов, земский начальник, город Гжатск, Смоленской губернии. "Чего ради, спрашивается, держать в судебно-карательном инвентаре такое орудие, как порка и истязание, оно поражает не за вину, а за случай, от такой или иной независимый внешний признак (размер тела в длину и ширину для воинской повинности ), которое имеет жертвами всех, кто и без того обижен судьбою: узкогрудых, хромоногих, единственных тружеников в семьях. Не для того же, в самом деле, чтобы побудить последних идти в солдаты и выслужить медаль с надписью - "освобожден от сечения"...
- Ну и как документ?
- Из капель, ваше сиятельство, образуется океан, благодарствую за помощь!
- Кстати, Алексей Евгеньевич, я слышал, будто государь император га коллегии совета министров также дал понять всем, что было бы желательно передавать генералу Тимашеву свои соображения по истории книги л российском терроризме. Теперь у вас будет немало помощников. Ну, желаю удачи! С Богом!
ххх
Около полудня генерал Тимашев был уже во дворце Энгельгардта, до начала машкарада оставалось семь часов, но, казалось, что и этих часов не хватит, дабы все проверить и предусмотреть. Первым делом генерал скрытно осмотрел все подходы и подъезды к дворцу, в котором намечался бал-маскарад, самолично расставил и замаскировал по намеченной загодя схеме секретных агентов. Оные служители были в гражданском платье, мало того, каждый изображал то дворника, то служителя- садовода, то конюха.
Затем, переодевшись в туалете в костюи капуцина, долго примеряя одну шляпу за другой, генерал Тимашев очень волновался, прекрасно понимая, что именно бал - самое удобное место для покушения на государя и его царственную семью. На балу ведь все доступно и возможно. Здесь знатная дама может спокойно флиртовать с мелким чиновником, коего никогда бы не приняли в ее доме, именитый щеголь с удовольствием сможет кружить голову даме полусвета. Барон легко превратиться в пастуха или в кучера. Поди, проверь всех, кто под маской! Хорошо, что государь со своим семейством обычно входит в зал без масок.
Еще раз самым внимательнейшим образом Тимашев осмотрел танцевальный зал, ближние подходы к нему, прошел по саду, осмотрел фонтаны, темные закоулки, знаменитые лабиринты. И вдруг лицом к лицу столкнулся с вором-сыщиком Вантеем...
- А ты откуда здесь взялся?
- На службе я,- уклонился от прямого ответа Вантей, всем своим видом показывая генералу, что очень спешит и не желает терять время на объяснения.
- Точнее? Объясни?
- Ватажников своих поджидаю.
- Я приказываю: идите прочь! Ежели желаете помочь, то пусть ваши людишки дежурят у трех углов. Выполняйте!
-Простите, ваше высокоблагородие, но так не пойдет .-набычился Вантей, - Князь Долгоруков приказали лично "вести" "бомбистов", которые сюды направятся, вот мои сотоварищи их и "ведут" тайно, конечно, Да вы не строжьтесь, господин генерал, ежели Вантей при деле, порядок будет. Так говаривал всегда генерал Дубельт.
- С какого боку тут Дубельт? - насторожился Тимашев, его неприятно поразило, что князь Долгоруков даже не предупредил его о ватажниках Вантея. Да и видать, неспроста вор-сыщик упомянул и про Дубельта.
- Да это я так, к слову! - отмахнулся Вантей и поспешил прочь, разом позабыв о генерале Тимашеве. Отойдя за угол здания, Вантей остановился, обругал себя самыми последними словами. И чего это черт дернул за язычок в самый неподходящий момент? Ведь поклялся генералу Дубельту, что о готовящемся покушении на государя будут знать всего два человечка, он-вор-сыщик и князь Долгоруков. Откуда сам Дубельт прослышал сию новость, Вантей не мог даже предположить. Зато он хорошо разобрался в сложной ситуации: Дубельт дал ему возможность предстать перед князем в лучшем виде, заработать большую деньгу, сообщив потрясающую новость о покушении. Что же преследовал сам отставной генерал, Вантей не понял, уразумев лишь одно: Дубельт князю решил доверить тайну, а вот Тимашеву почему-то повелел ни о чем не говорить.
Шагая к своим ватажникам, Вантей вдруг вспомнил: во время разговора на усадьбе Дубельта, он спросил, откуда эдакие тайные сведения? Дубельт усмехнулся: "У меня, Вантей, всюду глаза и уши. Один человечек, которого я из кичи вытащил, и шепнул про государя. Большего сказать не мог, сам краем уха прослышал шепоток про теракт. ч
Тимашев в это время почувствовал неладное, хотел окликнуть вора-сыщика, расспросить о Дубельте, но вспомнил, что князь, вероятно договорился о тайных действиях с ватажниками вора-сыщика, промолчал
До начала маскарада оставалось чуть больше часа, Тимашеву предстояло еще многое перепроверить. Он давненько не бывал во дворце Энгельгарда, знал, что граф перестроил свой "замок" на европейский манер, сделав его неузнаваемым для тех, кто бывал тут прежде. Тимашев вспомнил, что писала недавно по сему поводу газета "Северная пчела": «Теперь мы с полной уверенностью можем сказать, что ни одна столица мира, включая Лондон и Париж, не имеет такого великолепного публичного заведения для отдыха».
Ой, как было тонко подмечено Долгоруковым! После осмотра помещения Тимашев тоже пришел в восторг: повсюду раззолоченные потолки, на полах – дубовый паркет, всюду бронзовые и мраморные камины, ковры персидской работы, немецкая мебель. Буквально каждая комната, примыкающая к главному залу, имела свой облик и оттенок: китайская комната с низкими столиками была оббита золоченными китайскими тканями, имела выгнутый потолок с рисованными драконами и змеями. Готическая комната была расписана в стиле и вкусе средних веков, военная - украшена картинами и панорамами, изображающими баталии на суше и на море.
Тимашев, стараясь быть спокойным и предусмотрительным, медленно прошел по просторным переходам из комнат в залу, заглянул в каждый уголок, за толстые портьеры, осмотрел даже туалеты. И, тут, в туалете, ему пришло на память полузабытое стихотворение:

Под маской все чины равны,
У маски нет души и званья.
И если маскою черты утаены,
То маску с чувств снимают смело...

Кажется, совсем недавно и он - молодой блестящий офицер, с бриллиантовой сережкой в ухе, вводил в краску, искушая столичных красавиц. Был еще более строен, чем нынче, носил тугой корсет, руманился, прекрасно танцевал, писал эпиграммы. Наверное, все это вместе взятое и помогло ему сделать блестящую карьеру. Но... не только это, но еще и удача. В ту пору существовало неписаное, но обязательное правило, которое было очень приятно офицерству. Императрица просила, чтобы после бала или маскарада молодые офицеры, очаровавшие царицу остроумием, красотой или галантностью, оставляли при выходе записочки со своими адресами. Так приметили и его, а потом приветили и... вознесли. Правда, сережку пришлось снять. Тимашев улыбнулся, вспомнив поговорку: "Для любимого дружка и сережку из ушка".
Маскарад быстро набирал темп - комические и трагические маски дурачились, танцевали, выделывали замысловатые па, прыгали, как сумасшедшие, запросто обнимали друг друга, словом, дурачились, как дети, забыв обо всем на свете. Тон задавали молодые офицеры, а чуть в стороне, вокруг огромной пальмы в кадке, возле расшитых бархатом лож, чинно прогуливались под руку с немолодыми светскими дамами разодетые в пух и прах важные "кадрили", они словно не обращали внимания на шумную вакханалию, о чем-то беседовали, то и дело бросая осторожные и любопытные взгляды на царскую ложу .
Генералу Тимашеву было совсем не до масок, не до танцующих, он все глаза проглядел, ожидая сигнала от парадных дверей, возле которых нес дежурство толковый агент секретной службы Топорков. Агент имел задание немедленно сообщать о прибытии государя. Время шло, а сигнала не поступало.
А маскарад был действительно потрясающим: наверное, не менее двухсот человек в масках и дурашливых костюмах творили все, на что были горазды. Особое внимание всех привлекала самая грациозная пара, которая была без масок. Она - непревзойденная петербургская красавица княжна Барятинская - дочь покорителя Кавказа, и ее партнер - блистательный князь Дашков, в офицерском гусарском мундире, поверх которого было накинуто белое домино.
К сожалению, ни генерал Тимашев, ни секретные агенты почти не знали, кто скрывается под какой маской, из-за этого не могли свободно ориентироваться в зале, хотя, конечно, в эдакой буче вообще разобрать что-либо было практически невозможно. Тимашева все время будоражила одна и та же мысль:  «а вдруг, не дай, конечно, Господи, под какой-то маской скрывается бомбист, ожидающий прибытия государя». От этой мысли Тимашеву становилось не по себе. И вдруг он увидел, что агент Топорков от дверей отчаянно делает ему какие-то странные знаки.
"Государь! Государь прибыл!" - сразу понял Тимашев и побежал, расталкивая бесцеремонно гостей, к выходу. За ним, согласно инструкции, потянулись ближе к парадному входу секретные агенты. Разом смолк духовой оркестр, свечи и те замельтешили в шандалах.
Широко распахнулись парадные дубовые двери, как и положено, первым проскочил в них агент Топорков, готовый принять на себя удар невидимого бомбиста. Следом вошел государь, бережно держа под руку императрицу.
Взоры дам обратились на царицу. Она, к всеобщему удивлению, была в русском сарафане с кокошником. Конечно, сарафан и кокошник были стилизованными, из парчи и рытого бархата, кокошник был густо расшит драгоценными каменьями. Этот наряд считался как бы частью официальной формулы русского самодержавия: православие, самодержие  и народность. Государь и государыня были без масок – таково давнее правило: государь - лицо приближенное к Богу, принимать чужие обличья - значило бы принизить самого монарха.
Тимашев с удовлетворением отметил: секретные агенты быстро и ловко окружили царственных гостей. Свита, сопровождаемая камер-фрейлинами и камер-юнкерами, прошла в царскую ложу, к голубой отоманке, расположилась вокруг, как предписано инструкцией.
Тимашев подумал о том, что наверняка тревога князя Долгорукова была ложной, весь маскарад сверкал и блестел, все были на виду, но... вот уж правда, только подумаешь о черте, а он тут как тут. Топорков поманил генерала в сторонку и, тяжело дыша, доложил: «Ваше превосходительство! На улице схвачен злоумышленник». Генерал рванулся было к выходу, но вовремя вспомнил:  в любой ситуации он покидать государя не имеет права. Отправив Топоркова к задержанному, наказав ему стеречь бомбиста пуще глаза, Тимашев почти вплотную приблизился к государю. Александр, заметив его, улыбнулся. Тимашев встал спиной к залу, заслонив государя, но вовремя опомнился, чтобы не создавать паники, вновь стал глядеть в зал, готовый, без раздумья, прикрыть царя своим телом.
Дорого бы дал Тимашев за то, чтобы узнать, что происходит вне его поля зрения. Конечно, жандармские офицеры свое дело знают, но все же, все же, старший из них он, генерал Тимашев.
А в это же самое время жандармский ротмистр Маклаков, раскрасневшийся от волнения, усиленно допрашивал задержанного - довольно странного субъекта - лицо интеллигентное, бородка клинышком, черный приличный костюм, глаза какие-то странные, ускользающие. Перед ротмистром на столе лежал разряженный пистолет.
-Запомни хорошенько, богомерзкий злодей, -усиленно увещевал задержанного усердный ротмистр, - чистосердечное признание облегчает наказание, хотя, будь моя воля, я бы тебя без суда и следствия на колесе бы раскатал. Сознавайся, откуда у тебя взялось сие оружие? Последний раз спрашиваю!
-Какое еще оружие? - пожал узкими плечами незнакомец, - первый раз его лицезрею. Наверное, вы меня с кем-то перепутали? - нагло глянул в глаза ротмистра.
-На любимого русским народом царя руку хотел поднять? Сколько серебренников тебе хозяева заплатили? Чего примолк? - ротмистр вгорячах сунул под нос задержанному здоровенный кулак. - Как оказался вблизи дворца графа Энгельгарда?
- Шел на сей маскарад.
- И приглашение поди у тебя имеется? - ехидно вопросил ротмистр, уверенный, что такового у задержанного быть не могло.
- Как же без приглашения? Вот оно, -полез было за пазуху, однако ротмистр закричал.
- Сидеть! Руки на стол! Сами разберемся! Рассказывай далее свои байки! Какое задание получил? Фамилии? Сословие? Ну, отвечай, злодей!
- Ну, хватит! - вдруг отрезал злодей. -Больше говорить не буду. Где начальство? Буду жаловаться!                "
- Начальство придет, тебе же хуже будет! - рассвирепел ротмистр. -Как в нашем подвале на пыточной "кобыле" прокатишься, все враз вспомнишь, и бабушку и дедушку!
- А вы кто таков? - нагло спросил задержанный. Покажите полицейскую книжку, чтобы я знал, на кого жалобу подавать.
Ротмистра словно щелкнули по лбу. Он будто очнулся от сладостного упоения властью, пришел в себя, заморгал белесыми ресницами. В самом деле, зачем это я взял на себя чужую заботу? Повел допрос, не имея на то права. Задержали его люди злоумышленника с пистолетом, и на том спасибо. А допросы, расспросы - дело высокого начальства. Хотя, так хотелось отличиться по горячим следам, случай-то выпал редчайший. "Расколоть" бы злодея, рапорт составить, так, мол, и так, рапорт обязательно на высочайшее имя и тогда... орден или медаль бы дали, повышение по службе. Теперича нужно как-то выходить из положения, "не теряя лица", как говаривает подполковник Шамагиров.
- Эй, Градченко! – ротмистр позвал унтер-офицера. - Стереги злодея пуще глаза, чтобы ни один волосок с его башки не упал. Я сейчас! - выскользнул за дверь...
Площадь перед дворцом блестела от дождя под светом фонарей. Ротмистр бегом пересек площадь, осторожно вошел в боковую дверь главного зала, где все еще гремел оркестр, куролесил маскарад. Появился в зале в тот самый момент, когда государь с августейшим семейством направлялся к выходу. Следом шел генерал Тимашев.               
Ротмистр быстро посторонился, завидя, как цепочка переодетых в штатское тайных агентов стягивается к императорской свите, прикрывая ее со всех сторон. Известный всему Петербургу кучер царского экипажа Илья Иванович мигом подогнал коляску к главному подъезду. Император с императрицей помахали провожающим перчатками, дверцы кареты захлопнулись. Экипаж быстро покатил в сторону Невского проспекта, следом поскакали конные черкесы Когда кони процокали подковами по мокрой площади и коляска скрылась за углом, Тимашев обернулся к ротмистру:
- Ну, докладывай, что там у вас произошло? Опять какого-нибудь пьянчугу по ошибке прихватили? Хотел отчитать вас, но от государя отойти не имел права, истомился в неведении. Да говори побыстрей, времени в обрез! - Ротмистр еще ни разу не видел начальника штаба в форме голубого ведомства, сильно заробел, начал говорить, с трудом подбирая слова:
- Ваше превосходительство! Я… у нас тут такая история с географией приключилась.
- Можно без вступлений! -рявкнул, теряя терпение, Тимашев. Говори по - существу!
- Так точно! - ротмистр вытянулся во фрунт. Как и было предписано князем, мы держали под наблюдением квартиры подозрительных элементов. В моей группе было два жандарма и "щипач - карманник", состоящий на нашей службе. Задержанный нами господин вышел из подозрительной квартиры номер семь на Васильевском острове, пытался путать следы, ходил то вправо, то влево, поплутал по проходным дворам. А потом остановил извозчика и направился сюда, к дому графа. Мы "повели" его. Подозреваемый зашел в Елисеевский магазин, тут, в толпе, наш "щипач" "прошелся по его карманам, никакого оружия не обнаружил.
- А покороче нельзя?
- Можно, ваше превосходительство. Мы хотели было отпустить его, мало ли куда человек катит, но я почуял неладное, интуиция подсказала, приказал и далее Следить за злодеем. И, слава Богу! Этот человек подошел к нищим, что сидели на паперти церкви, наклонился, о чем-то быстро пошептался с оборванным, дал ему милостыню и... прихватил небольшой сверток. Направился прямиком к дворцу. Тут мы его и хватанули.
- А нищего?
- Само собой! - ротмистр гордо выпятил грудь. -Обоих задержали. Разрешите привести для допроса?
- Пошли! Где они нынче?
ххх
Однако провести допрос задержанных генералу в этот вечер так и не пришлось. Не успел он сделать и двух шагов, как на пороге появился запыхавшийся офицер из жандармов. Тимашев сразу признал в нем агента, которого лично поставил вместе с жандармом в глубине грота, на всякий случай.
- Ваше превосходительство! Разрешите доложить о выполнении вашего задания?
- Валяйте!
- Злоумышленник, проникший в тайный сад-обманку нами задержан!
- Задержан? - удивился Тимашев. Он даже забыл о гроте... -Докладывайте, пожалуйста! - сегодня ему очень везло. Впервые вышел на самостоятельное дело и... задержаны столько злоумышленников. Вот удивится князь!
Вместе с офицером и ротмистром Тимашев прошел в помещение, куда вскоре привели и всю троицу. Всех троих отправили в ГЦ отделение. А вскоре Тимашев уже докладывал об успехе князю Долгорукову. Оказалось, что план князя сработал на отлично. Задержка злодея в потайном гроте была комической. Выходило по всему, что князь Энгельгард устроил ловушку не для развлечения гостей, а для террористов. Итак, один из бомбистов сумел пробраться в сад-обманку и затаился там, поджидая прихода государя. Поначалу вел себя хладнокровно, вышагивал по крохотному помещению взад-вперед, потом попытался выйти из грота, но...выхода не было. Испугавшись, он бросил сверток с дьявольской смесью в угол, а сам стал искать выход. Жандармы наблюдали за ним, готовые в любой момент схватить злодея. Видимо, в порыве отчаяния он стал звать на помощь. А когда жандармы повязали боевика, он даже обрадовался...
ххх
На первом же допросе в пыточном подвале у Цепного моста трое задержанных во дворце Энгельгарда, представшие перед генералом Тимашевым и князем Долгоруковым/наотрез отказались признать, что являлись членами боевой группы "Революционная расправа". Однако когда их стали допрашивать поодиночке, террористы дрогнули, повели себя   показному. К тому времени уже у следствия были первые предположения. Знаменитый вор-сыщик Вантей перед самым началом операции во дворце графа Энгельгарда по тайной просьбе князя Долгорукова, сумел «почистить карманы» одного из задержанных, когда тот направлялся к дворцу. Долгоруков одним из первых узнал, что Вантей не только вор-сыщик, но и знаменитый в столице карманник - марвихер, который "чистит" только солидных людей, одеваясь так, что не вызывает подозрений у "клиента". Может держать в руках букет цветов, или приличное пальтецо, или плащ, которым накрывает карман купца или крупного чиновника. Человек, который был у князя под подозрением, тоже являлся чиновником департамента торговли. И когда Вантей ловко "выбил" у него из внутреннего кармана кошелек, многое стало ясно. Из бумаг, найденных в кошельке и расшифрованных специалистами, вырисовалась вся схема предстоящего покушения на государя, которую, к счастью, удалось предотвратить. Правда, оставалось загадкой, кто "послал голосок" в канцелярию государя о возможном покушении, с чего и началась вся кутерьма. Князь пришел к мысли, что этот "доброжелатель" ни кто иной, как генерал Дубельт, но... цель сего поступка для Долгорукова была не ясна. Эх, если бы Тимашев и Долгоруков знали, что новоявленный агент Дубельта, по кличке «Копченый» полностью контролирует перемещения членов "Революционной расправы", они бы сняли перед Дубельтом шляпы.
Но допрос продолжался. Тот, кого задержали в одежде нищего чухонца, твердил, как заведенный граммофон: "Ничего не знаю, ничего не ведаю. Сидел, просил божье подаяние, подходит господин и говорит: "Хочешь на водочку заработать с огурчиком?" Как не хотеть, -отвечаю, -очень даже желаю". -"Отдашь сей сверток человеку, который подойдет к тебе, даст целковый и скажет "Во благо". Я все так и сделал. А за что схватили фараоны, понять не в состоянии. Наверное, потому, как я есть чухна неграмотная".
После "чухонца" взялись за того, кого поймали с пистолетом, который передал ему "чухна неграмотный" прямо перед входом во дворец Энгельгарда. После часового допроса с пристрастием, когда кожа на спине злоумышленника полезла клочьями, он не выдержал, завопил благим матом: «Палачи! Держиморды! Жаль, фортуна от меня отвернулась, я бы вас всех перестрелял!»
- Это уже лучше, это другой разговор! - откровенно обрадовался князь, - Ну-с давайте все по порядку. Вас либо повесят, либо отправят по этапу на вечную каторгу. Не желаете ли облегчить свое положение, расскажите следствию, кто именно направил тебя во дворец?
- Я все сказал! - яростно прохрипел злодей.
С боевиком, мещанским сынком Злотовым, которого задержали в саду-обманке, все оказалось намного проще. Он все еще не мог отойти от испуга после западни в гроте, долго заикался, потом сразу же признался, во всем и изъявил желание помочь охранному отделению в поимке главарей "Революционной расправы".
Допрос пошел по второму кругу. Вновь доставили из "холодной" упорного боевика, того самого, который обзывал их палачами. Долгоруков сел напротив злодея, но тут случилось непредвиденное - распахнулась дверь и вошел сам государь в сопровождении графа Шувалова - столичного полицмейстера. Охранители вскочили, вытянулись во фрунт. А злодей, при виде монарха, как-то разом сник, посерел ликом, низко опустил голову. А государь, присев на жесткий табурет, как ни в чем не бывало, спросил:
- Скажите откровенно, глядя мне прямо в глаза. И не бойтесь, страшнее того, что вы хотели сделать, уже не будет. Даже казнь, смерть на виселице покончит только с вашим телом, а душа и на том свете будет мучиться.
- Что вы от меня хотите? - задержанный впервые поднял голову и затуманенным взором оглядел государя, за которым его сотоварищи устроили самую настоящую охоту. -Я ничего вам не скажу, вешайте, четвертуйте, я знаю, за что умираю.
- А я? - неожиданно проникновенно вопросил государь. -За что вы хотите лишить меня жизни? Очень хочу понять. Объясните, я пойму и тогда стану ждать своей участи с чувством вины. Вижу, вы - человек культурный, россиянин.
-Да зачем вы говорите с эдаким подонком? - вспылил генерал Тимашев. -Взывать к совести человека, у которого ее нет, бессмысленно. Разрешите увести задержанного?
- Я еще не закончил разговор. Возможно, я еще помилую эту заблудшую душу. -Государь обернулся к генералам. -Господа, оставьте нас на пару минут с этим несчастным человеком. И, пожалуйста, не тревожьтесь за меня. Видите, я на голову выше и намного сильнее заговорщика, сумею постоять за себя.
- Я осмелюсь не выполнить вашего приказа! - щеки князя Долгорукова вспыхнули румянцем. -И никуда отсюда без вас не уйду, мой государь. Этот злодей...
И тут случилась неожиданность. Задержанный упал на колени, перестал хорохориться, прошамкал окровавленным ртом:
- Если можете, простите, ваше величество! Простите! Супостаты чужеземные попутали. Я не хотел, но... великие идеи братства, равенства.
- Фамилии супостатов? Имена?
- Увольте от этого, дело чести. Я не в состоянии назвать имен!
- А поговорить с монархом желаешь? Только предельно откровенно?
Злодей кивнул головой. Поймав настойчивый взгляд государя, Долгоруков, Шувалов и Тимашев встали и вышли из подвала, оставив государя с глазу на глаз с преступником...

СТРЕЛЯЛ ПОЛЯК БЕРЕЗОВСКИЙ
 
Говорят, если супруги давно и ладно живут вместе, они становятся похожи внешне, да и мысли их нередко совпадают. Государь часто ловил себя на мысли, что Мария Александровна иногда высказывает то, что у него было на языке. И в последнее время, за вечерним чаем, разговор неизменно заходил о том, что после всех последних питерских потрясений им неплохо было бы выехать куда-нибудь из столицы, либо в тихую размеренную заграницу, либо посетить славные российские города Елец, Козлов, Ливны, Задонск, Ростов-Великий, ибо в малых городах скрыта великая мощь России, там всегда светло и чисто думается. Именно в дальних и ближних городках империи и почувствовал в свое время мощь империи Александр, когда будучи цесаревичем, посетил сотни таких городов и поселений.
Особенно остро почувствовал свою оторванность от жития страны во время  торжественного освящения часовни, сооруженной в память его чудесного спасения от лютой смерти у ворот Летнего сада. На открытие часовни приехали безо всякого приглашения священники и мещане, купцы и промышленники аж из далекой Сибири, с Кавказа. Глядя на них, государь, в который раз, ощутил необъятность великой России, что вручена ему Богом. Он стоял на коленях и думал о превратностях жизни, благодарил Бога не только за то, что было, но и за то, что будет, ибо всегда, с детства помнил: «Любящим Господа все содействует ко благу».
Встав с колен, стал принимать поздравления от калужан и москвичей, питерцев и новогородцев. А увидев на ступенях молящегося Осипа Комиссарова, новоявленного дворянина, воссиял лицом, не сдержав чувств, Государь подошел к недавнему крестьянину и со слезами на глазах обнял его.
- Приезжайте к нам в Тверь, ваше величество! - сказал Осип. - Народ будет весьма рад.
- Даст Бог, приеду! - возвращаясь в Зимний дворец, государь пришел к очевидной мысли, что перемена мест всегда содействует улучшению настроения, дает возможность не только познать новое, но и сравнить со старым. Видимо, поэтому тем же вечером государь предложил Марии Александровне отметить день рождения не в Санкт-Петербурге, а в Первопрестольной, к тому же они давно не были в Москве, давненько не посещали ради душевного успокоения московские святыни, соскучились по большой службе в Троицко-Сергиевой Лавре.
- Я просто счастлива, -обрадовалась императрица, -сама хотела предложить тебе сей вояж.
Сказано - сделано. Государь тут же вызвал князя Горчакова, дал ему ряд дипломатических поручений, а на следующий день царский поезд уже мчал их к Москве.
В Белокаменной расписанный порядок пребывания был сразу же нарушен. Не успела императорская чета войти в зал, чтобы принять рапорт градоначальника, как к ним шагнул человек в расшитом золотом нерусском мундире и с поклоном протянул красочное приглашение на бал к светлейшему князю Эстергази, австро-венгерскому посланнику в России. Не ожидая ответа, посланник князя величаво удалился.
- А стоит ли нам посещать бал, не побывав даже в Лавре? - засомневался государь, - пристойно ли сие? Да и с политической точки зрения не все складно: во время Крымской войны, как мне помнится, австрийское правительство довольно враждебно было настроено к России. - Государь, казалось, рассуждал сам с собой, но его, конечно, слышали члены придворной свиты.
- Извините, Ваше величество, - сказал граф Шувалов, что сопровождал государя уже вторую поездку после того, как занял пост шефа жандармов, всячески подчеркивал, что готов в любую минуту заслонить собственным телом любимого монарха в случае покушения, - но князь Эстергази был всегда лоялен к нам, русским, иначе вряд ли он получил бы от вашего незабвенного батюшки Андреевскую ленту.
- Замечание существенное,-одобрительно заметил царь, казалось, он не обращал внимания на восторженный рев толпы, стоящей за спинами полиции.
- Дорогой, - подхватила Мария Александровна, - мы ведь приехали в Первопрестольную, чтобы отдохнуть от политики, от злодеев, хотели чуточку оттаять душой, а бал у одного из богатейших людей Европы должен быть оригинальным. -Ее немецкая душа иногда давала себе знать, хотя императрица давно уже сроднилась корнями с русским народом. Бал у австро - венгерцев обещал хоть ненадолго вернуть ее в далекую молодость.
- А ты как считаешь, Алексей Федорович? - государь повернулся к московскому градоначальнику. - Стоит ли русскому монарху ехать на бал к Эстергази?
- Эти венгры очень обидчивы, ваше величество, к тому же богач будет несказанно рад принять у себя столь высоких гостей, тем более бал ожидается не совсем обычным. Люди сего князя уже скупили всех стерлядей Москвы-реки, которые были пойманы, а одна самая крупная за сто лет стерлядь, о которой в Москве много писали, встала Эстергази аж в шестьсот рублей, она в полтора аршина с лишком, а это, считай, триста коров.
- Кто еще приглашен на торжество и по какому поводу? - поинтересовалась Мария Александровна, когда царская семья усаживалась в карету.
- О, всех гостей не перечесть, родовитые граждане, иноземные посланники. А сам бал обозначен в честь Вашего величества. - Доложил градоначальник.
- Ну, как тут не поехать, уговорили! - государь стянул с руки белую перчатку, откинулся на мягкую спинку кареты и прикрыл глаза...
ххх
Царская семья и впрямь не пожалела, что поехала на бал к Эстергази, правда, прежде все же посетив Лавру и помолившись за спокойствие и процветание империи. Во – первых, в непринужденной обстановке государь пообщался с послами Англии, Пруссии, Франции и Турции. Во-вторых, получил истинное наслаждение от самого князя, который гордо и ненавязчиво, как бы между прочим, преподнес превосходный урок высокой нравственности супруге английского посланника в России леди Гринвиль - надменной, напыщенной особе, которая не понравилась царственным супругам с первого взгляда. Едва государь с государыней вступили на красную дорожку, что вела в главный зал дворца, английская леди подхватила мужа под локоток и самовольно приблизилась к русскому царю, и не только пошла почти рядом с государыней, но и осмелилась вставлять реплики в разговор государя с хозяином замка Эстергази, который и впрямь был великолепен. На князе была венгерка из черного бархата, сверху такой же ментик. Драгоценных каменьев на его одежде было сверх меры: на кивере - бриллиантовое перо, сверкающие каменья на поясе графа, на застежке ментика, на рукоятке сабли и, конечно, на ордене
Золотого Руна, на холеной шее князя, даже пуговицы были из крупных бриллиантов.
Едва царственные гости, сопровождаемые хозяином замка и присоединившимися к ним супругами Гринвиль, вошли в просторную галерею, отделанную изнутри белым атласом, как у леди Гринвиль неожиданно порвалась нитка жемчуга, несколько жемчужин упали на ковер, раскатились по сторонам. И английская пара вмиг потеряла торжественную чопорность и величавость. Леди сначала засуетилась, как неопытная горничная, потом, не стыдясь высоких гостей, заплакала, повергнув всех в сильное смущение.
Конечно же, жемчужины были быстро найдены, и светлейший князь Эстергази преподнес их англичанке с полулукавой улыбкой, в которой откровенно просматривалось презрение, что также хорошо приметила императорская пара. Право слово, свидетели этого маленького эпизода и не подозревали, что тому будет еще и продолжение, великолепный венгерский магнат не смог простить английской леди эдакой мелочности, которая едва не порушила торжественность момента.
Уже в главном, ярко освещенном зале светлейший князь, мило беседуя с дамами, то ли случайно, то ли нарочно тоже зацепился за что-то, ворот ментика порвался, и тяжелая застежка упала на пол, а из нее выпало несколько крупных бриллиантов. Старший камер-лакей мгновенно собрал драгоценные каменья и с поклоном, на серебряном блюде преподнес их светлейшему князю, но князь, многозначительно глянув на леди Гринвиль, громко, чтобы слышали окружающие, проговорил: "Благодарю, возьмите бриллианты себе, на чай!".
Эпизод получился потрясающим, Все, конечно, поняли, в чей огород были брошены камушки. Об этом вскоре заговорили гости бала. И уже через несколько минут английский посланник и леди Гринвиль покинули дворец князя Эстергази.
Н - да, англичане многое потеряли в этот вечер. Бал прошел на редком для таких празднеств подъеме, когда любому гостю казалось, что Эстергази устроил пышное торжество именно для него, хотя все, конечно, отлично понимали, что главным на сем торжестве жизни был русский монарх, ему и отдавались положенные по этикету почести. Произносились добрые слова и уверения быть рядом в самые трудные для России времена.
Бал с последующим превосходным, изысканным ужином превзошел самые лучшие ожидания. Старое венгерское вино лилось рекой. А закуски...что там говорить о закусках и прочих кушаниях, самые изысканные национальные блюда были доставлены в Первопрестольную из Будапешта и Парижа, а для императорской четы находчивый князь приказал доставить из Санкт-Петербурга любимые кушанья императора и его царственной супруги - суфле и расстегаи.
Для русского государя и его пышной свиты, а также для иных именитых иноземных посланников ужин был накрыт в большой, празднично украшенной гостиной на шестьдесят персон, причем все подавалось исключительно на  золотой прсуде, а в танцевальной галерее, которую мгновенно переделали в банкетный зал на пятьсот персон,- на серебряной посуде.
После бала князь Эстергази выразил желание проводить русского монарха до Никольской церкви, где государь решил отслужить молебен. Каково же было удивление императорской четы, когда они увидели, что Эстергази усердно молился неподалеку от них перед иконами и святыми мощами. Молился православным святыням. При выходе из церкви; государь поинтересовался, почему князь, католик, молился в православном храме? У Эстергази ответил, не моргнув глазом: "Ваше императорское величество, Христос у всех нас один, религии наши тоже христианские, очень даже схожи, разница только в папской власти, а она, скажу откровенно, для нас, венгерцев, сущая безделица".
В Первопрестольной никак не чувствовалось того внутреннего напряжения, которое постоянно царило в северной столице. А о динамитчиках и кинжальщиках тут ни один человек даже и не упоминал. Сопровождавшие их секретные агенты пребывали в полном безделии.
Зато в Петербурге государя ждало множество неотложных дел. Уже на второй день после приезда ему пришлось выступить перед участниками славянского конгресса. Славяне: лужицкие болгары, чехи, сербы и словаки— были не по-русски раскованны, не испытывали абсолютно никакой робости перед государем российским, запросто подходили к нему с вопросами и просьбами. Позже, уединясь в библиотеке с возлюбленной Екатериной, он поведал ей, как его утомили и эти славянские делегаты, и вся поездка в Первопрестольную. Эта встреча у них получилась грустной, и много было недомолвок. Провожая государя, Екатерина Долгорукая проникновенно попросила: "Милый друг! Ведь в России ты всевластен, неужели у тебя нет возможности уехать за границу вместе со мной? Так хочется побывать в Пруссии, Италии, я ночами вижу во сне апельсиновые рощи, теплое море. И когда просыпаюсь, сердечко радостно трепещет. И еще я мечтаю уехать с тобой инкогнито. Представляешь, мы с тобой - обычные французские туристы, никто о нас ничего не ведает, мы свободно гуляем, катаемся на лодках, едим оливки.
- Я тоже об этом часто фантазирую.
- Почему фантазируешь? Разве сие невозможно? Тебе стоит только захотеть - и все сразу сбудется.
- Будущая моя царица, - снисходительно потрепал Катерину по пухлой щечке, - тебе следует знать: каждый шаг царя немедленно фиксируется не только в особых органах России, но и всей Европы. Инкогнито, пожалуй, никак не получится. И потом, за моими плечами страна, эдакая громадина, она похожа на плохо приученного слона - пока его кормишь и лелеешь, пока подманиваешь жирным куском, он шагает, как только ты куда-нибудь уехал на время, начинает гудеть, проявлять недовольство, а потом бунтует и останавливается. Потом попробуй-ка снова сдвинуть с места. Однако... будем надеяться на Господа. Он сам даст знак, что и как делать...
О, как таинственен и непонятен ход наших мыслей, наших божественных связей! Стоило только государю положиться на Отца Небесного, как Он словно вспомнил о своем ставленнике в России. Буквально на следующее утро камер-лакей преподнес государю на серебряном подносе красочное приглашение ручной работы, в коем Его величество государь всероссийский приглашался императором Франции посетить его страну и принять участие в осмотре всемирной выставки.               
Александр восторженно захлопал в ладоши. Приглашение было, как никогда, кстати, и тотчас стал формировать себе свиту. Согласно Протоколу первым вписал министра иностранных дел князя Горчакова. Князь прекрасно говорил по-французски, имел в Париже превеликое множество влиятельных друзей. Естественно, включил в свиту великих князей, ряд генералов. Но... вспомнил вчерашний разговор с возлюбленной. Как быть на сей раз с Катериной? Сколько можно водить ее вокруг пальца?
Государь подпер щеки ладонями, стал думать, как решить сию неразрешимую задачу - привезти в Париж Катерину Долгорукову? Может, официально включить ее в состав свиты? Возможно, но...сей шаг обрушит на столицу и на Двор новую лавину слухов, сплетен, домыслов. А если вновь попросить ее подождать лучших времен? И снова государь решил положиться на волю Божию. И действительно, уже к вечеру все сомнения разрешились самым благоприятным образом.
Оказалось, что государыня,по состоянию здоровья,не сможет сопровождать супруга в Париж. Она с младшими детьми приедет в Варшаву, куда на обратном пути заедет и государь.
Оттуда, всей семьей и возвратятся в столицу, если, конечно. Бог даст. Кто знает, что может случиться во время столь дальней поездки? Но зачем думать о грустном, когда впереди столь впечатляющие перспективы? В Париже он превосходно проведет время с Катериной, да и возлюбленной, наконец, доставит удовольствие увидеть французскую столицу, о коей она давно мечтает. Он обязательно представит ее императору Наполеону, другим европейским монархам, не объясняя, какую роль красавица Катерина представляет в свите. Монархи - люди умные, и все поймут. Хотя с ним будут два его сына, великие князья, но...шила в мешке не утаишь, они давно знают, как и сама императрица, об отношениях их отца с княжной. Осуждать царя не принято при Дворах, промолчат сыновья и на сей раз. «Зато хоть неделя, да наша», - обрадованно решил государь и, оставив все дела, поспешил в покои княжны Долгоруковой, которую недавно перевез во флигелек, пристроенный к западному крылу Зимнего дворца. Хотелось быстрей сообщить возлюбленной приятную новость.
Катерина кормила грудью дочь, увидев в дверях государя, передала малютку прислужнице, побежала ему навстречу, обвила шею Александра обеими руками и долго не давала ему вымолвить слово, осыпая горячими поцелуями его губы, ласкала колючую бороду и усы.
- Погоди, погоди, мой ангел, -государь отступил на шаг, -хочу сообщить тебе новость, думаю, она приведет тебя в восторг. Все сложилось удачно. Мы с тобой едем в Париж!
- В Париж? - Катерина вдруг помрачнела лицом, даже всегда розовые щеки разом потухли. Она отступила от долгожданного друга, уткнулась лицом в пуховую подушку. Заплакал ребенок, но Долгорукова даже не глянула в его сторону.
- Милая, что случилось? Почему ты не рада? Мы едем в Париж вместе! - искренне изумился государь.
- В качестве кого я буду значиться в свите? Как ты меня представишь своим собеседникам? - княжна приподняла голову.
- Это мелочи! - отмахнулся Александр. - Главное, нам повезло, все складывается/как нельзя лучше. Это же подарок судьбы. Проведем в Париже - городе всех влюбленных, неделю, Заодно познакомимся с монархами Европы, в будущем это и тебе пригодиться.
- В будущем? - княжна села на кровати. - Все в будущем, а я хочу иметь настоящее. Мне надоело прятаться по углам, ловить презрительные взгляды придворных, даже императрицины фрейлины хихикают мне вслед. А стоит уехать с тобой в Париж, как родятся новые слухи. -Катерина вновь подошла к государю, слегка опешившему от такого поворота разговора, вид ее был решительным, государь никогда такой не видел возлюбленную. - Я ведь не куртизанка какая-нибудь, я- мать твоих детей, вторая законная жена.
- Успокойся, -государь попытался обнять Катерину, она отстранилась. Мы в Париже, в спокойной обстановке подробно решим, что нам делать.
- Мне надоело прятаться! И в Париж я не желаю ехать! Никуда больше с тобой не поеду до тех пор, пока не стану императрицей. Хватит несбыточных обещаний! Порой я дивлюсь на тебя, Саша, всегда в империи слово русского царя было законом, а ты... не можешь решиться, давай расстанемся, я уеду в Московию, к родителям. - Катерина капризно надула пухлые губы.
- Всему свое время, ты обязательно, клянусь, станешь российской императрицей.               
- Вот надену на голову корону и тогда... тогда приказывайте, Ваше величество! А сейчас... прости, Саша, я хочу остаться одна...
ххх
Об этом крайне огорчительном разговоре вспомнил государь сразу, как только царский поезд отошел от перрона столичного вокзала. Он сидел у окна и смотрел на пробуждающуюся после долгой зимы землю, но думы царя были далеко отсюда. В Париж Екатерина не приедет. Поставила ультиматум. Огорчительно, но, может, это и к лучшему. Наполеон пригласил в Париж многих европейских монархов, некоторые из них являются близкими и дальними родственниками, появление его в Париже с незнакомой красавицей может оказать России плохую дипломатическую услугу.
В Париже, на вокзале Северной железной дорогу государя России ждала торжественная встреча, которая сразу же заставила забыть все огорчения личного плана. Играли духовые военные оркестры, вдоль перрона, по ранжиру стояли гвардейцы, а женщины, находясь за спинами рослых гвардейцев, радостно что-то кричали. Александр улыбнулся, вспомнив, как недавно, второй раз, по просьбе Наполеона, отравил в Париж роту отборных гренадеров и казаков "для улучшения французской нации", как выразился император. Возможно, кто-то из этих русских богатырей, одетых в форму французской гвардии, и встречает его на вокзале.
Под восторженные крики парижан они направились к площади Сен-Дени, где их уже ожидали раззолоченные кареты с открытыми верхами. Государь еще подумал: "Спокойно живут в Париже. Не опасаются покушений, а мы..."
Русскую делегацию во главе с государем привезли в Елисейский дворец. Они проехали полукруглые арки, увитые гирляндами цветов. Наполеон и огромный французский офицер с обнаженной шпагой в руке провели русского монарха на второй этаж, остановились возле двухстворчатых дверей, на которых была прикреплена серебряная табличка с надписью на русском и французском языках: «В этих апартаментах в I8I4-I8I5 годах останавливался Освободитель Европы, русский царь Александр Благословенный».
- Как это мило с вашей стороны! - Александр почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы, он с чувством пожал узкую ладонь французского монарха.
- Каждый получает то, что заслуживает! - улыбнулся Наполеон. -Сегодня Ваше величество никто больше не будет беспокоить, завтра у нас напряженный день...
О, Париж, Париж! Ранним утром Александр вышел на увитый розами балкон и услышал восторженные крики парижан и музыку, которая, казалось доносилась из каждой улочки, из каждого дома, отчетливо разглядел кавалькаду колясок, стоявших в одну ровную линию. Все ожидали императорскую свиту из России.
Этот солнечный день был похож на сплошной и удивительно приятный карнавал: завтрак на сто персон, накрытый во дворце Тюильри, с легкой музыкой, цветами и невидимым глазу парижским шиком. Слушая тосты, провозглашаемые за дружбу между Францией и Россией на все времена, государь думал о Катерине и очень, очень жалел, что ее нет рядом, даже место ей мысленно определил между маршалом Франции Пэтеном и одним из своих сыновей.
После завтрака, в приподнятом настроении свита отправилась на Ломшанское поле, где намечался парад войск в честь приезда русского царя. Все шло великолепно, в точном соответствии емшаном - обед с морем шампанского, данный генералитетом, представление парижского варьете. И вновь на государя накатила тоска, тягостная, будоражущая, непреодолимая. Вспомнил на сей раз про больную императрицу, которая незадолго до его отъезда начала принимать какой-то народный курс лечения, перед его мысленным взором вдруг предстал больной сын, съедаемый чахоткой. Но французское великолепное шампанское быстро взяло свое, тягостные мысли рассеялись, как кучевые облака под свежим ветром.
Вечером государь был в Опере, в ложе он приметил одно незанятое место, и в который раз подумал о том, кто мог бы в этот чудесный, бархатный парижский вечер сидеть рядом. Из Оперы государь уехал в имение Наполеона, тут два монарха с глазу на глаз говорили про судьбу Польши, где Александру предстояло еще побывать. Государь так расчувствовался, что поведал Наполеону, что следует Божественной заповеди: "поляки вновь ударили его по щеке, а он решил не мстить им, а подставить другую щеку". Оба понимали: сей народ никогда ничего из своей истории не забывает, но недавнее поражение поляков должны были смягчить два указа, подписанные здесь, в Париже, о полной амнистии всех, кто участвовал в последнем антирусском мятеже и о ликвидации совета по управлению Царством Польским. Наполеон был обрадован и поражен благородством Александра...
День 25 мая в Париже выдался на редкость пасмурным, моросил дождик, и влажные капли орошали цветы вдоль Елисейских полей. Государь из коляски вдруг услышал странные выкрики людей, стоявших вдоль дороги. Они выкрикивали слова, от которых государю стало не по себе. Эти люди проклинали Россию, требовали полную свободу Польше. Наполеон, чтобы отвлечь русского монарха, стал показывать ему прелестных женщин, что размахивали букетиками цветов.
После впечатляющего парада войск Александр и Наполеон поехали в открытой коляске в Булонский лес послушать весеннее пение птиц. И вдруг что-то произошло. Государь почувствовал, как к горлу поднимается
комок, стало трудно дышать, Александр хотел пошутить, мол, весенний парижский воздух и впрямь опьянил его, но дурнота мгновенно разлилась по телу, поднял руку, желая попросить Наполеона остановить экипаж, однако вместо этого Провидение заставило государя вновь пережить ужасающий момент - собственными глазами увидеть возможную свою смерть. Да, есть все-таки у каждого из нас ангел-хранитель. Видимо, именно он и направил взор государя точно в то место, откуда, как черт из табакерки, из-за рекламной тумбы выскочил человек в темном легком плаще и стал медленно, очень медленно целиться в Александра из пистолета. Государь опешил, надобно было крикнуть, позвать на помощь, наконец, выпрыгнуть из коляски, но слова застряли в горле, Однако, не потеряв присутствия духа, Александр успел толкнуть Наполеона и самому отклониться в сторону. И тотчас грянул выстрел, один, второй.
Коляска остановилась. Величественно одетый кучер в шляпе с пером -тайный агент секретной службы Франции, ловко перевернулся и прикрыл своим телом сразу обоих императоров, а со всех сторон к злодею уже бежали военные и гражданские люди, кричали, размахивали кулаками. Наполеон и Александр, видя, что опасность миновала, выбрались из коляски .Что было дальше, русский государь помнил смутно. Его тормошили сыновья, молились за избавление от смерти, французский император, сняв шляпу, извинялся перед Александром за эту выходку, которая могла стоить им обоим жизни. Все произошло мгновенно, Александр находился в оторопи не более двух минут, которые показались ему вечностью. Лишь чуть позже ему сделалось плохо от сознания, что и тут, далеко от родины}в него снова стреляли.
Злодея быстро обыскали, нашли словно специально приготовленные на случай ареста документы - паспорт на имя Антона Березовского и большое письмо-завещание, выдержанное в демагогических фразах о свободе и праве на независимость Польши. Арестованного увезли. Наполеон и Александр, не сговариваясь, подошли к французскому штальмейстеру, который стоял у дерева ни жив, ни мертв, но пуля не достала его, просто напугала; кровь хлестала из рваной раны коня...
ххх
Это печальное происшествие наложило серьезный отпечаток на всю поездку. Провожая высокого гостя, Наполеон выразил сожаление, что именно в его стране нашлись люди, запятнавшие флаг Франции - давней союзницы великой России.
Но обратная дорога на родину оказалась наполненной значительными событиями, которые развеяли худое настроение всей царевой свиты. В первый же вечер, за ужином в пульмановском вагоне поезда Париж-Мюнхен государю сообщили, что Россию вновь охватил патриотический подъем, повсюду: в армейских частях и флотских экипажах, в чиновничьих ведомствах и учебных заведениях - проходят стихийные митинги и молебны в честь нового спасения любимого императора от лютой смерти, даже распространяются красивые слухи о том, что сам Господь подтолкнул руку стрелявшего и поляк выстрелил в лошадь вместо государя. Это было очень приятно государю, и он заметил, что у Березовского в руке действительно дрожал пистолет.
Через сорок часов императорский поезд прибыл в зеленый Баден-Баден. Прямо на одноэтажном уютном вокзале Александр увидел в числе встречающих всю в слезах королеву Августу - свою дальнюю родственницу. И они поехали прямиком в немецкий народный дом, где были загодя приготовлены местные сосиски и знаменитое баденское пиво. Вечером королева пригласила государя на концерт немецкой симфонической музыки. Зрители стоя приветствовали русского монарха столь бурно, что у Александра Николаевича на глазах выступили слезы.
Еще более восторженный прием был оказан россиянам королевой Виртенбергской Ольгой Николаевной - родной сестрой государя Александра. Королева, одетая в зеленый костюм и такую же зеленую шляпку с бриллиантами, буквально бросилась Александру на шею, обняла его и долго молчала, видимо, не находя достойных слов для утешения. Всю ночь под окнами дворца королевы Ольги звучала музыка, теснились люди, размахивали шляпами, бросали за ограду цветы. Наверное, половина Европы знала, как любят немцы эту русскую красавицу, сумевшую прославить их небольшое королевство своими нравственными подвигами. На следующее утро королева лично проводила царскую свиту на вокзал, передала щедрые дары проживающим в Дармштадте родителям нынешней императрицы России Марии Александровны.
Что ни день, то новые встречи, новые приятные сюрпризы, поднимающие настроение русского царя. Он уже почти не вспоминал о злосчастном выстреле Березовского. Дармштадтский вокзал утопал в цветах, к приезду российского государя жители специально возвели фонтан в центре города и первым делом показали его высокому гостю, но в апартаменты, приготовленные для царя и его сыновей решили не ехать, а направились прямиком в роскошный дом-дворец родителей бывшей прусской принцессы Дагмары, ныне здравствующей государыни России. Здесь был устроен веселый карнавал л родители принцессы, жалели, что их дочери нет рядом с мужем.
В поезде, идущем к польской границе, было очень жарко, и генерал Лорис Меликов предложил приближенным государя попробовать мозерского пива. Оно слегка пьянило и в то же время словно прочищало мозги. Сие было весьма кстати, ибо в душе государя и его спутников сидела острая заноза - переговоры с поляками. Об этом и шел всю ночь разговор государя Александра с министром Горчаковым, с опытным дипломатом Дурново, генералом Меликовым. До самой польской границы они горячо, не пытаясь лукавить, откровенно высказывались о том, что надобно сделать, дабы улучшить эти осложнения. Все понимали, так далее продолжаться не может, российско-польские отношения и сегодня внушают тревогу.
Вспомнили об Александре Благословенном, который, можно сказать, вытянул Польшу из трясины. Страна начала быстро оправляться от разорения. Строились дороги и мосты, фабрики и заводы, в учебных заведениях ввели польский язык наряду с русским, по просьбе сейма разрешили создать свое, польское войско. Генералы вспомнили, как в королевстве люди зажили по-г божески, но польский сейм, в котором главенствовали так называемые "квасные патриоты", продолжал день за днем, год за годом выдвигать все новые и новые требования и претензии к России. Зажиточная шляхта буквально грезила о "великой Польше", от моря и до моря, мечтали о захвате белорусских и украинских плодородных земель, постоянно настраивали народ на бунты. Прошло несколько лет, и Польша оказалась опутанной сетью тайных сообществ, оные бунтари ставили главной целью отделений польского королевства от России.
В конце концов, заносчивая шляхта добилась своего: в ноябре I830 года вновь началось крупное восстание. Отряды мятежников внезапно напали темной ночью на вокзал и Бельведерский дворец, где находилась ставка цесаревича и наместника России в Польше Константина. Брату Александра чудом удалось спастись. С большим трудом, пролив реки своей и чужой крови, русские войска подавили восстание. Пришлось удовлетворить ряд непомерных польских требований, но не прошло и тридцати лет, как поляки вновь взбунтовались. Снова началась самая настоящая война, которая длилась три года. Неразумные вожаки восставших надеялись, что им поможет Европа, но...
- Весьма престранная получается картина, государь, -раздумчиво проговорил перед самой польской границей князь Горчаков, подливая монарху хмельной напиток, -мы и ныне везем полякам все новые и новые послабления, а поляк Березовский, о котором не могла не знать польская верхушка, стреляет в государя. Что это? Вызов? Желание сорвать наши милости? Отказаться от протянутой руки? Может, стоит ужесточить наши требования? Вы знаете, государь, я всегда был сторонником мягких дипломатических мер, но сколько можно терпеть?
- Месть, дорогой князь, не есть лучшее средство для установления долгого мира. - Государь говорил одно, но думал о другом, мысленно был готов согласиться с министром иностранных дел, однако переборол себя, - Помните, в Библии: "Тебя ударили по правой щеке...
- Понимаю, мы вновь подставляем вторую щеку, нет ли тут глубокого заблуждения?
Государь с удивлением глянул на своего многоопытного министра. Горчаков всегда был очень либерален к полякам, испрашивал для оных подданных все новые и новые льготы и вдруг...
- Давайте, князь, не станем менять наших миролюбивых решений. Посмотрим, как нас встретят поляки...
Однако опасения монарха оказались напрасными. На варшавском вокзале все было тихо и мирно, никаких манифестаций и протестов. Словно бы и не случалось польских покушении на государя. Завидев Александра, к нему стремглав кинулись дети - великие князья Сергей и Павел, торопливо подошла к мужу и императрица. Вся троица повисла на шее государя.
Губернатор Варшавы, пожав руку государю, первым делом тихо попросил прощения за поляка, который покусился на священную особу, но Александр только махнул рукой: «Мне не привыкать. Хотя страдать неизвестно за что, тоже несподручно, но я уже готов забыть о печальном инциденте, если, конечно, поляки сделают верный выбор».
- Смею надеяться, Ваше величество ! - поклонился губернатор и дал знак полицейским, которые живо расчистили дорогу от любопытных. Император и императрица сели в открытую коляску и покатили по улицам, запруженным народом. Император не верил собственным глазам: никто не протестовал, не выказывал возмущения, хотя и особых восторгов не было заметно.
- Почему коляска открыта? - не скрывая испуга, спросила Мария Александровна. -Вокруг столько террористов. И охрана чисто символическая.
- Не волнуйся, милая Мария, военные говорят, что в одну воронку снаряд дважды не попадает. Покажем полякам, что мы им верим и не боимся злоумышленников.
Второй раз в жизни государь посещал знаменитый Бельведерский дворец, не этот визит значил очень многое для дальнейшей судьбы обоих народов. Но когда коляска въехала в ворота и оказалась в толпе, запрудившей дворцовую площадь, государю стало не по себе, и он подумал о том, что правильно поступил, не взяв с собой во дворец сыновей. Но... оказалось, что люди во дворце представляли делегацию от варшавян и от поляков, приехавших по этому случаю из других воеводств.
Приняв хлеб-соль, государь расчувствовался и сказал: "Я очень рад вас видеть довольными, так как я сделал все, что мог, для вашего благосостояния". Пять дней в Варшаве были также весьма напряженными. Нет, государь не боялся за себя, очень переживал за здоровье императрицы и детей. И еще втайне ждал появления в Варшаве княжны Долгоруковой, которая могла изменить свое решение и приехать в Польшу, чтобы увидеться с ним. Но государь успокоился только тогда, когда проводил императрицу в Ливадию, а сам стал готовиться к отъезду в Вильно...
 
СОКРОВИЩА АНИЧКОВА ДВОРЦА
 
Царев кучер Илья - дородный, бородатый казак, сидя на мягких козлах, недовольно поглядывал на  Шамагирова - секретного агента III отделения, который сегодня должен был сопровождать государя. Ему не нравилось, что смирные немецкие кони с короткими хвостами сегодня были встревожены, прядали ушами, трясли головами, желтые их глаза косили на тайного агента, словно чувствовали в нем опасность для себя и тех, кто нынче должен ехать в царской коляске.
Всезнающий Илья, конечно, слышал, что Шамагиров обладает некой колдовской силой, а его приятель, что возил цесаревича Александра, рассказывал, что императрица якобы лечится у этого таежного знахаря.
Но, как только государь показался на улице, Илья мгновенно забыв про Шамагирова, выпрямил спину, взял в руки кожаные вожжи, показывая повелителю, что готов к любой поездке.
Государь первым протянул руку Шамагирову, что-то сказал, поднялся в коляску. Полковник сел напротив, у окна, дабы видеть правую, самую людную сторону улицы.
Коляска проехала по Дворцовой площади, подминая мокрые осенние листья, и вскоре выкатила на Невский проспект - обычный прогулочный маршрут государя. Шестеро конных охранников - неизменных черкесов, скакали чуть позади императорского выезда.
Шамагиров не показывал вида, что взволнован. Сегодня ему было поручено графом Шуваловым не просто сопровождать и охранять монарха, но и дать объяснение по весьма малоприятному делу, касающемуся наследника царя Александра Александровича. Шамагиров не знал, по какому поводу всплыл этот эпизод, обычно государь не вмешивался в личную жизнь великих князей, но...Накануне граф Петр Андреевич лично проинструктировал его, дал описи картин, скульптур, золотых украшений, а также реестр их стоимости и источники приобретения. Копии этих секретных бумаг, скорей всего были, у государя и он успел с ними ознакомиться. Оставалось узнать, каково его мнение на сей счет.
Городовые, что стояли навытяжку вдоль Невского проспекта, отдавали честь, прохожие также замирали в ожидании, что государь лично покажется в окошке и помашет им рукой, но все ожидания оказались напрасными. Оба оконца были наглухо задернуты шторами. Государь был мрачен, порой лицо его искажала болезненная гримаса, что не укрылось от острого взгляда Шамагирова.
- У вас, видимо, сильно болит голова, Ваше императорское величество? -тактично осведомился Шамагиров.
- А тебе какое до этого дело? - государь не сдержал раздражения.
- Все, что касается августейшей особы, - моя прямая обязанность и долг! - Шамагиров нисколько не смутился, ни один мускул не дрогнул на его закаменелом лице.
-B III отделение поступила жалоба художника Верещагина, который сообщал, что великий князь отказался платить ему за картину. Ну, как можно было оставить жалобу? Правда, проверили и...остальное в докладной графа Шувалова.
-Неужели цесаревич мог так поступить? - засомневался государь. -сын мне рассказывал, что имеет небольшую коллекцию картин, а граф тут насочинял такое, что поверить трудно.
- Я - исполнитель, но, осмелюсь сообщить, Гатчинский дворец битком набит произведениями искусства наместника, теперь все сокровища стекаются в Аничков дворец.
- А вот мы сейчас это и проверим, чтобы больше не возвращаться к неприятным разговорам. - Государь приоткрыл потайное окошко за спиной Шамагирова, сказал кучеру. -Илья, в Аничков дворец!
- Немного помолчав, государь спросил Шамагирова: - Как ты находишь здоровье императрицы Марии Александровны? Помогают ли ей твои снадобья?
- Ее величество не хочет помочь мне, никак не заставит себя принимать барсучье сало, даже в растопленном виде, есть таежную черемшу, физические боли во время приступов я снимаю, а в остальном...Шамагиров замолчал, видя, что государь отвернулся к оконцу.
- Государыня очень брезглива и упряма, - признался Александр, -она скорей умрет, чем согласиться делать то, что ей противно. Таким был и наш сын -великий князь Николай, заболев чахоткой, напрочь отказался принимать самые дорогие заграничные снадобья, посчитав, что не лекарства и микстуры решают жить человеку или умереть, на все есть воля Божия...
ххх
Служители и охрана Аничкова дворца даже не знала, что их величество направляется во дворец, поэтому увидя перед резными металлическими воротами конных черкесов и коляску царя, растерялись, кинулись искать главного ключника, заставив государя ждать у входа. А народ, падкий на зрелища, уже начал сбегаться на берег Фонтанки, столпился возле коней Клодта.
Наконец ворота отперли, коляска и охранники подъехали к главному парадному входу. Главный управляющий, смотритель и ключник низко склонились перед величественным царем, ожидая приказаний.
- Их императорское величество желает осмотреть картинную галерею, особенно новые поступления, -взял на себя миссию адъютанта Шамагиров, -проводите государя.
- Слушаюсь! - главный смотритель - по облику иностранец, в расшитом кителе с раззолоченными пуговицами, взял из рук ключника связку крупных медных ключей и повел их в левое крыло дворца, отпер тяжелые двери. В галерее было полутемно, пахло сыростью. Пришлось смотрителю и его помощникам отодвигать бархатные шторы на округлых окнах и вскоре в галерее стало светло как на улице.
- 3десь, ваше величество, совершенно новые поступления, приобретенные великим князем. - Он повел царя вдоль рядов деревянных стеллажей, на которых лежали в беспорядке поистине бесценные сокровища - картины, скульптуры, свернутые в рулоны огромные ковры.
- Тоже верно, - смягчился государь, - когда на плечах такая ноша, как наша империя, головная боль - обычное состояние. Никакие микстуры не помогают, зря старается милейший доктор Вильфорд.
- Если разрешите, Ваше величество, я сниму эту боль.
- Прямо сейчас?
- Конечно.
- В детстве, мой воспитатель - казацкий есаул, рассказал сказку про колдуна, который хотел излечить царя, -позволил себе чуточку оттаять государь, тот согласился, но предупредил: если вылечишь - озолочу, а обманешь - голову с плеч.
- Колдун отказался? Хотя... это ведь в сказке. Надеюсь, что за добрые помышления нынче головы не рубят?
- Слушай, полковник, с каждым разом ты наглеешь. - Рука его невольно потянулась ко лбу - Примешь такие условия?
- Разрешите, ваше величество? - Шамагиров пересел на кожаное сиденья рядом с императором. Отступать было некуда. Он попросил государя закрыть глаза и думать о чем-нибудь приятном. Александр повиновался и снял фуражку. Шамагиров, не теряя времени, стал делать над головой таинственные пасы, кругообразные движения, при этом губы полковника что-то шептали на незнакомом царю языке. Потом чуть слышно стал издавать очень низкие гортанные звуки, от которых мороз пошел по коже, через мгновение эти звуки, казалось, проникли в голову и зазвенели тоненькими серебряными колокольцами.
- Ты, брат, порчу на меня не напусти, - пошутил государь, отчетливо чувствуя, как жар заливает лицо, поднимается ко лбу, проникает в поры, доходит до темени. Шамагиров ничего не ответил, его сжатые губы говорили о большом напряжении. А когда государь, и впрямь почувствовал облегчение, открыл глаза, то увидел бледное, покрытое капельками пота лицо секретного агента, понял, каких усилий стоило ему это вроде бы несложное действие.
- Вижу, Вам полегчало?
- Немного, - нехотя признался царь, - а не назначить ли тебя, полковник, придворным доктором? .Чем , любопытно, ты снял головную боль?
- Звуком, Ваше величество.
- Как это?
- О, это целая шаманская наука. Если, к примеру, ранним утром над Вашей головой кто-то будет бить молотком, день, считайте испорченным. С звуком шутить нельзя, но, извините, это долгий разговор.
- Хорошо, мы к нему еще возвратимся, а теперь поговорим по поводу докладной записки графа Шувалова.
- Я готов, Ваше величество!
- Скажи, что послужило началом вашего расследования действия цесаревича? Как вы осмелились проверять сына царя?
- Давай-ка, подполковник, вместе посмотрим на сии картины, чтобы нам раз и навсегда пресечь подобные сплетни, что касаются августейшей семьи. - Государь приоткрыл потайное окошечко за спиной Шамагирова, окликнул кучера. - Илья, гони в Аничков дворец!
- Слушаюсь, Ваше величество! - кучер натянул вожжи и свернул влево, покатил по Литейному проспекту, сокращая путь к Фонтанке.
Некоторое время ехали молча. Потом государь милостиво улыбнулся и проговорил: "Вспомнил я один случай, рассказанный мне грузинским царем; дело было так: однажды пришел к нему ремесленник с жалобой на богатого князя, который не захотел платить ему долгов десять золотых. Царь призвал того князя, и князь подтвердил сие. "Почему же ты не платишь, если должен?" – «Я великий грешник, грехов у меня бесчисленное множество» - «Не о грехах речь, а о том, что следует тебе заплатить долг» - «Не могу, государь". «Почему же? B Писании сказано: грешник берет взаймы и не платит, а праведник дарит и раздает. Вот если ты, государь, праведник, заплати ему за меня».
- И царь заплатил? - на всякий случай спросил Шамагиров, хотя прекрасно понимал, к чему сия присказка. Государь, ежели жалоба подтвердится, заплатит за промах цесаревича и уладит дело.
Государь ничего не ответил и безо всякого перехода спросил Шамагирова: «Скажи, подполковник, как ты находишь здоровье императрицы Марии Александровны? Помогают ли ей твои колдовские снадобья? Вроде бы с лица государыня порозовела, но на мои расспросы отвечает уклончиво, мол, на все воля Божия».
- Поначалу все шло к поправке, но когда я доставил ей барсучье сало в растопленном виде и таежную траву-черемшу, ее величество, раз попробовала мое лекарство и... отказалась далее принимать. Мы с доктором Вильфордом ее битый час уговаривали. Сошлись на том, что вместо двух приемов государыня будет принимать жир только утром, пока не привыкнет к запаху. Но... боюсь, что все это она выказала ради вежливости. Физические боли во время приступов кашля я снимаю, а в остальном все зависит от ее величества. - Шамагиров замолчал, видя, что разговор не доставляет удовольствия государю, который подтвердил эту мысль, проговорив с недовольством.
- Тоже верно, - смягчился государь, - когда на плечах такая ноша, как наша империя, головная боль - обычное состояние. Никакие микстуры не помогают, зря старается милейший доктор Вильфорд.
- Если разрешите, Ваше величество, я сниму эту боль.
- Прямо сейчас?
- Конечно.
- В детстве, мой воспитатель – казацкий есаул, рассказал сказку про колдуна, который хотел излечить царя, -позволил себе чуточку оттаять государь, - но предупредил: если вылечишь - озолочу, а обманешь - голову с плеч.
- Колдун отказался? Хотя...это ведь в сказке. Надеюсь, что за добрые помышления нынче головы не рубят?
- Слушай, подполковник, с каждым разом ты наглеешь. - Рука его невольно потянулась ко лбу.
- Разрешите, ваше величество? - Шамагиров пересел на кожаное сиденье рядом с императором. Отступать было некуда. Он попросил государя закрыть глаза и думать о чем-нибудь приятном. Александр повиновался и снял фуражку. Шамагиров, не теряя времени, стал делать над головой таинственные пасы, кругообразные движения, при этом губы подполковника что-то шептали на незнакомом царю языке.
- Ты, брат, порчу на меня не напусти, - пошутил государь, отчетливо чувствуя, как жар заливает лицо, поднимается ко лбу, проникает в поры, доходит до темени. Шамагиров ничего не ответил, его сжатые губы говорили о страшном напряжении. А когда государь/и впрямь почувствовал облегчение, открыл глаза, то увидел бледное, покрытое капельками пота лицо секретного агента, понял, каких усилий стоило ему это вроде бы несложное действие.
- Вижу, Вам полегчало?
- Немного, - нехотя признался царь, - а не назначить ли тебя, полковник, придворным доктором? Ну, ладно, спасибо и на этом. А теперь давай поговорим по - существу докладной графа Шувалова.
- Я готов, Ваше величество!
- Скажи, что послужило началом вашего расследования действия цесаревича? Как вы осмелились проверять сына царя?
- В III отделение поступила жалоба художника Верещагина, который сообщал, что великий князь отказался платить ему за картину. Ну, как можно было оставить жалобу? Правда, проверили и...остальное в докладной графа Шувалова.
- Неужели цесаревич мог так поступить? - засомневался государь. - Александр мне рассказывал, что имеет небольшую коллекцию картин, а граф тут насочинял такое, что поверить трудно.
- Я - исполнитель, но осмелюсь возразить. Гатчинский дворец битком набит произведениями искусства наместника, теперь все сокровища стекаются в Аничков дворец
- Государь, как истинный любитель и знаток живописи стоял возле картин Левицкого, Тропинина, словно впервые видел полотна Айвазовского и Бруни, а новую картину Верещагина даже осторожно потрогал рукой. Государь шел мимо мировых шедевров, и в груди закипала обида на сына, который никогда не рассказывал ему о своих сокровищах. «Что сие означает: выгодное вложение капитала, или источник эстетического наслаждения?»
- Ваше величество, - осторожно проговорил Шамагиров, -весь сыр-бор из-за этого полотна. - Указал на картину, под которой было подписано: "Апофеоз войны".
- Сколько черепов, сколько черепов! - неопределенно протянул государь, явно думая о чем-то своем. И рассматривать полотно известного баталиста не стал, перешел к нашумевшей в свое время коллекции золотопромышленника Кокорева, коего знавал лично. Эта коллекция могла стать гордостью любого мирового музея.
- Коллекция хоть раз выставлялась для обозрения? -Никак нет!
- А ты не знаешь, милейший, - спросил царь старшего смотрителя, -сколько стоит эта кокоревская коллекция? -Государь давно уже привык называть знакомых и незнакомых на "ты", и об этом знали все в столице.
- Не могу ручаться за точные цифры, Ваше величество, но краем уха слышал, будто великий князь Александр Александрович заплатил прежнему владельцу сорок тысяч рублев золотом.
- Не очень большие деньги! - государь словно по инерции продолжал разговор. Он знал, что в семье Романовых издавна заведено правило: при рождении ребенка ему выделялась на будущее сумма в один миллион рублей. Пройдя до конца первый ряд, государь неожиданно заторопился и направился к выходу. Шамагиров дал знак черкесам, охранники оседлали коней.и вскоре кавалькада вновь выехала на Невский проспект...
Вечером за традиционным чаем собралась вся августейшая семья. Александровна сегодня выглядела посвежевшей, чаще, чем обычно улыбалась, то и дело с любовью оглядывая семейство. Беседовали о разном, о погоде и о церковной реформе, о расследовании убийства австрийского посланника, но как только начинал говорить государь, все умолкали и внимательно слушали главу семейства. Так было заведено издавна в царственном семействе. С государем можно было не соглашаться, но возражать ни-ни.
Когда младшие дети были отпущены, разговор пошел более оживленно. Государь, словно невзначай, сказал, что хотел бы приобрести для библиотеки картину малоизвестного художника из Вологды Силантьева, которую как-то видел на аукционе. Картина называлась скромно: "Северный пейзаж", но вызывала множество ассоциаций.
Само собой, разумеется, стали обсуждать новости культуры, предстоящие гастроли итальянской оперы в столицу, где заглавную роль в опере "Флавия" исполняла несравненная Сильвия. А когда за столом остались трое - государь, императрица и наследник Александр Александрович, отец семейства как бы невзначай поинтересовался у сына, с какой целью тот приобретает произведения искусства?
Наследник удивленно вскинул брови: "Почему это, папа, тебя заинтересовала моя коллекция"?
- Ты предпочитаешь батальные сцены? - государь не ответил на вопрос наследника.
- И не только. Люблю произведения, которые поражают воображение. Вот, например, недавно появилась у меня картина, скорее, полотно художника Верещагина "Апофеоз войны". Невозможно смотреть на картину без содрогания.
- Сколько заплатил живописцу?
- Деньги и искусство - вещи несопоставимые. Я предложил Верещагину солидную сумму, но он отверг деньги.
- И стал жаловаться на тебя. - При этих словах государь заметил, как поскучнел наследник, стал теребить бороду. Видимо, до него запоздало дошло, что отец не зря завел сей разговор о живописи. - Кстати, я приказал выплатить Верещагину твой долг. И, пожалуйста, не нужно возражений. Мы обязаны понимать друг друга с полуслова.
- Ты сегодня очень строг, - вставила Мария Александровна, -ввел мальчика в краску.
- Кто же, кроме отца, должен наставлять детей? - государь отодвинул в сторону чашку. -Ты не забывай, что на простого человека смотрит его семья, а на наследника империи вся империя.
Я не совсем понимаю, -Лицо Александра Александровича побагровело, - но он не стал оправдываться, ожидая очередной нотации. Обычно царь не вмешивался в личную жизнь великих князей, особенно наследника, но сегодня это произошло.
- Ложишься спать в два-три часа ночи, сутками пропадаешь на охоте, бьешь зайцев и косуль десятками, а туши бросаешь.
- Я еще и постоянно хожу в церковь! - не удержался наследник. -В чем я еще провинился перед тобой?
- Хватит, Александр! - попыталась успокоить мужа императрица. -Сменим разговор, прошу тебя.
- Скажи, Саша, какой у тебя был разговор с офицером, что возвратился из Америки?
- Уже и про это доложили, - прикусил губу наследник престола, неприязненно глянул на отца. Так хотелось ответить, что он уже далеко не мальчик, чтобы по каждой мелочи исповедоваться перед отцом. И повоевать успел, и государственную службу справляет.
- Что-то еще случилось? - нахмурилась императрица и закашлялась, щеки ее покрыл бледный румянец, начинался очередной приступ.
- Иди, любовь моя, в опочивальню, - Строго сказал государь. - Я скоро! - Едва за Марией Александровной закрылась дверь, как государь вновь обратился к наследнику. -Расскажи, что произошло?
- Два офицера были, как тебе известно, отец, отправлены в Америку для изучения ихнего стрелкового оружия. А когда возвернулись, я приказал принести образцы ружей.
- Ружья тебе не понравились?
- Да, не понравились, -упрямо повторил великий князь, -худые ружья, без шомполов, неудобные в действии.
- А генералам ты показывал сие оружие? А солдатам? А специалистам-оружейникам?
-Разве у меня глаз нет? Я увидел, что офицер со мной, не согласен, повысил голос, а он, наглец, осмелился ответить. Я приказал выплатить ему деньги, потраченные на дальний вояж, выгнал из кабинета. Вот и все.
- Саша, ты же прекрасно знаешь: царю не врут.
- Офицеров в империи тысячи, а сыновей… Ладно, вчера сей грубиян доставил мне письмо, в котором высказал обиду, потребовал извинений, Пригрозил, что если не получит извинений в двадцать четыре часа, то покончит с собой. Эк, напужал! Ничего он не сделает, просто перышки топорщит.
- Ошибаешься. Как мне доложили, сей капитан был заслуженным воином и он действительно покончил с собой, застрелился. -Государь прищурил глаза, всматриваясь в лицо наследника. Ему захотелось увидеть, как великий князь отреагирует на это известие, но...
- Застрелился из трусости перед наказанием, но… это его личное дело.
- Ай-яй-яй! - государь покачал головой, еле сдержался, чтобы не накричать на сына, но, взяв себя в руки, твердо и отчетливо проговорил: «Я приказываю тебе, слышишь, во время похорон этого героя ты будешь идти пешком за его гробом…
 
РОКОВАЯ ОШИБКА ГОСУДАРЯ
 
Анна Федоровна Тютчева - любимая фрейлина императрицы вернулась в свою холостяцкую опочивальню в расстроенных чувствах. Много лет она служила российским императрицам и, будучи весьма преданным и влюбчивым человеком, всем сердцем привязывалась к высочайшим особам, проникалась их болью, становилась настоящей подругой императрицам. Особенные чувства испытывала к супруге Александра II Марии Александровне, сопереживала ее бедам, которых было у царицы предостаточно. Казалось бы, чего ей тужить -всего вдоволь, богатства, послушания, почета, но одно было утеряно - любовь высочайшего мужа, который оставался к ней внимателен, вежлив и заботлив, но разве забота способна заменить любовь? Супруг, как в прочем и его отец и дед имели любовниц, приживали от них детей, обеспечивали их, учили, но... все это делалось келейно, без огласки, а тут... не токмо обитатели Зимнего дворца и Царского села ехидно перемывали косточки императору, искренне жалели государыню.
Вот и в этот сумрачный день они посещали детский дом, который находился под патронажем императрицы. Дети знали и ждали приезда царицы. К сему дню они приготовили маленькую сцену - сироты ждали отца, который все никак не приезжал. И эта безобидная в общем-то сценка расстроила высокую гостью. Она уже в карете призналась фрейлине, что и ее дети стали редко видеть отца. После этого признания фрейлина невольно рассказала государыне о своей недавней встрече с юродствующим человеком Кириллом. Этот юродивый был посажен своим боярином на хлеб и на воду аж на шесть месяцев за то, что имел пристрастие к слезам умиления и смеху. Так вот этот юродивый, вспомнив о жизни государыни, изрек фразу: "Что внутри, то и снаружи, что снаружи, то и внутри". И пояснил: "Каждый может увидеть свои беды в зеркало, однако понять сие может не каждый." А государя нашего надобно только жалеть и прощать грехи, ибо волею Всевышнего ему уже уготовано место на небеси, оставить он нас всех в сиротстве через шесть лет".
И кто только дернул ее за язык? Зачем было сыпать соль на раны императрицы? Сама понять не могла. Проводив императрицу в опочивальню, помассировав ей плечи, она попыталась успокоить владычицу,, но Мария Александровна снова принялась жаловаться на нездоровье, ее особенно волновало, что ни один придворный врач, включая Вильфорда не в состоянии объяснить причину ее недомогания.Тогда фрейлина, чтобы отвлечь государыню от мрачных мыслей, стала рассказывать про московского врача, который по кончику языка совершенно точно определяет здоров человек или болен. Государыня тотчас стала рассматривать свой язык в зеркало и общими усилиями они сделали вывод: состояние здоровья у царицы вполне терпимое,
И все-таки государыня не выдержала, Приобняв любимую фрейлину за плечи, усадила рядом с собой на голубое канапе и рассказала под большим секретом важную новость: их общего любимца и умника графа Петра Андреевича Шувалова государь решил отправить в отставку.
- Господи! Неужели сие есть правда? - Фрейлина отшатнулась как от удара, прижала ко рту платочек. -Никак не в состоянии поверить в такую новость. Ведь граф Шувалов только-только набрал силу, начал не на словах, а на деле наводить в империи порядок. - Второго такого охранителя и столь преданного государю чиновника днем с огнем не сыскать. Простите, ваше величество, может, я беру не по рангу, но...вы очень удивили и испугали меня.
- Успокойся, милая Анна, - императрица легонько взяла фрейлину за рукав. Услышав от супруга эту новость, осмелилась возразить, попыталась уговорить отменить решение, но...Александр бывает упрям...Особенно если затронули самые сокровенные чувства.
- Затронули сокровенные чувства? - переспросила фрейлина, не решаясь продолжать.
- Именно так. И я не сомневаюсь, что к этому приложила свое нежную, и в то же время цепкую ручку некая молодая особа. Надеюсь, Анна Федоровна, догадываешься, о ком идет речь.
- Простите, ваше величество, я и впрямь словно очутилась в петергофском лабиринте.- Фрейлина побледнела.- Амурные дела невозможно увязывать с государственными, сие есть опасная ситуация. Но...
- Продолжай, прошу тебя. Я терзаюсь в сомнениях в одиночества.
- Ежели я думаю о молодой особе, наводящей Зимний дворец слухами, то...она слишком мелко плавает, чтобы советовать такое. Да и с чего это возникло?
- Попробую объяснить. Граф Шувалов, который взял на себя заботу о делах государственных, возможно, перехлестнул через край. Недаром в столице его деяния и чрезмерную активность оценили "шуваловщиной". Так вот, он подал государю докладную записку, мол, в двух столицах распространяются зловредные слухи о любовной связи его с княжной Долгоруковой, что наносит явный вред целостной власти. Граф осмелился предложить хотя бы на время оставить предмет своей страсти, успокоить знать и заняться всерьез перестройкой охранных служб. Я точно не ведаю, что еще он предложил, но якобы подал проект созыва всероссийского Земского совета, чтобы сообща принять жесткие законы против бунтарей. Государь вежливо выслушал графа, проводил до дверей библиотеки, а едва закрыл дверь, вспыхнул, разбушевался, стал кричать, словно пьяный кучер. Мол, как этот городовой, эта бездарная выскочка осмелился вторгаться в святая святых? И, наверное, показал докладную записку графа своей юной пассии. И снежный ком покатился вниз. Не представляю, где он теперь остановится?
- Простите, ваше величество, а граф Петр Андреевич уже знает о реакции государя?
- Государь взял с меня слово молчать до поры, но я - слабая женщина, разве могла утаить от тебя, милая Анна? Пожалуйста, налей мне сладкой сельтерской, - тихо попросила императрица, -нервы совсем расшалились. -некоторое время обе женщины молчали. Мария Александровна пила сладкую воду мелкими глотками, словно оттягивая дальнейший разговор. В душе она и впрямь пожалела, что позволила себе выговориться. Медленно прошла по персидскому ковру к округлому венецианскому окну, стала смотреть на Дворцовую площадь, шел дождь, со стороны Невы тянулся шлейф тумана и она подумала, что погода усиливала и без того ее сумрачные мысли. Задернув тяжелую штору до половины, императрица возвратилась к фрейлине, однако на канапе больше не села, а устроилась на плетенном стульчике прямо насупротив Анны.
- Почему ты не спросишь, кого прочит на место графа Шувалова наш государь? - фрейлина промолчала. С некоторых пор государыня и ее любимая фрейлина понимали друг друга с полуслова. Казалось бы, какое им, собственно говоря дело до охранителей, царь сам знает, что ему ближе, но...граф Петр Андреевич Шувалов - тонкий человек и всегда был искренен к Марии Александровне и ее фрейлине - дочери известного поэта Тютчева. Порой они вели столь откровенные душеспасительные разговоры, что всем троим становилось страшно - не дай Бог услышит кто, беды не оберешься. Был он посвящен и в отношениях государя и княжны Долгоруковой и однажды, осмелился даже осторожно переговорить с юной красавицей. Поэтому терять столь верного человека им никак не хотелось, слишком мало было в их окружении умных и понимающих высших чиновников.
- Надобно, государыня, испросить графа Шувалова вызвать из сибирских краев полковника Шамагирова, того самого шамана, который начал было вас врачевать. Слышала я, что совсем загоняли его по дальним каторжным местам.
- Верно говоришь, Анна, ой как верно. Придет новый начальник в корпус жандармов, какой-нибудь самодур, и забудет про нашего шамана, мол, пусть служит где ныне находится. Да, но как связаться с графом?
Фрейлина, чтобы приостановить разговор, который становился опасным, извлекла из своего неизменного редикюля исписанные листочки.
- Послушайте, ваше величество, мы тут все о мирском да о мирском, а святые отцы дальше смотрят и видят такое, что только диву даешься. Вот, к примеру, что пророчествует игумен Исайя по поводу нашей родины: " Что с нами случится со всеми в будущем? Что станет с нашим Отечеством? Если русский народ и его главы покаются, обратятся всей душой к Богу, сделают православную веру основой своей жизни - Россия спасется, вновь станет великой державой. Если же нет, то- исчезнет с исторической арены, растворится среди прочих малочтозначащих народов. Всем, кто стремится увидеть Россию таковой, зависит от каждого из нас, от наших молитв и благочестивой жизни".
- Ох и хитра ты, Анна! - слабо улыбнулась императрица. -Тебе бы в министерстве иностранных дел служить, умеешь отвлекать от главного. Ладно, иди домой, утешительница моя, я очень сегодня устала, взяла с молельного столика часослов, -прочту вечернюю молитву и отойду ко сну, утро вечера мудренее...
ххх
Взволнованная возвратилась к себе в скромную квартирку Анна Федоровна, пожалела, что нет рядом отца, вот кому всегда можно было излить душу. Выпила кружку холодного молока, прошла к кованному сундуку, отперла амбарный замок, вынула дневник, пачку желтоватых листков, сшитых грубыми нитками, присела к столу, запалив свечу. Долго сидела неподвижно, глядя на завораживающие дрожащие язычки затем отодвинув свечу на край стола, записала в дневнике: "На основе многолетних наблюдений и бесед с ее величеством, считаю, что государь сделал еще одну роковую ошибку, отстранив талантливого и честного охранителя престола графа Петра Шувалова. И вообще, в людях, которыми пользовался государь Александр-II, он предпочитал ничтожества, потому, что думал, что над такими людьми легче властвовать и легче направлять их туда, куда лично ему хочется. Эта слабость характера и отличала его от отца - императора Николая-I. Эта слабость характера и привела страну в состояние плачевной анархии и террора, в которой мы и находимся в настоящее время"...Спрятав дневник в сундук, Анна Федоровна обхватила голову руками и, слезы сами собой покатились из глаз...
Гробом до места погребения офицера, потом при свидетелях принесешь искреннее извинение молодой вдове, кстати, она родственница князя Лопухина, и, само собой, прикажешь выплатить ей откупные, не обеднеешь авось.
- Но, папан, позволь объяснить, -Александр Александрович не узнавал сегодня отца. Всегда мягкий, любящий и прощающий промахи и вдруг...эдакая жесткость.
- Нет, не позволю, мне все понятно и я недоволен тобой, сын мой. Два дня подряд ты огорчаешь отца. - Отвернулся от наследника, -а теперь прошу оставить меня!
Наследник встал, покорно склонил голову И, стараясь, не "потерять лица", вышел из столовой...
ххх
Шел дождь, петербургский осенний холодный дождь. И, наверное, впервые в душе будущего царя Александра Александровича тоже было слякотно и противно. Порывался ослушаться отца, показать характер, но… не смог. Когда вышел из кареты возле шлагбаума полка, то сразу понял ситуацию: несколько офицеров в форме армейской артиллерии, в офицерских пальто с низко прорезанными карманами и двумя рядами пуговиц, доходящих до бедер, стояли по внешнюю сторону шлагбаума и явно ждали появления похоронной команды. При виде великого князя приняли стойку "смирно", но ни один не выказал радости или хотя бы удивления.
Стоя в сторонке, никем не приветствуемый, великий князь чувствовал себя неловко и даже мысленно представлял, как покидает полк, но останавливало одно: что скажет государь? Когда показались обычные дроги, за которыми шла, понурив голову, молодая женщина в черной накидке, наследник вспомнил: "самоубийц с караулом не хоронят" Все стало понятно: малочисленность провожающих, гражданские дроги с гробом, отсутствие оркестра. Внезапно засаднило сердце. "По моей вине сие приключилось, по моей вине". Однако сожаление продолжалось всего мгновение. На смену ему пришла досада: "Экий недотрога! - мог бы и вытерпеть нотацию, а он сразу за пистолет".
Как и приказал государь, он, на некотором отдалении проследовал за малочисленной процессией, видимо, состоящей из близких друзей, до околицы военного городка. Здесь, возле березового подлеска, уже была выкопана могила, и двое солдат с лопатами поджидали процессию.
Похороны прошли на удивление буднично. И на могиле даже креста не поставили: самоубийца. Однако офицеры, более не обращая внимания на великого князя, подошли к самому краю могилы, сняв фуражки, постояли молча и, не оглядываясь, пошли к казарме. Вдова, которую поддерживала еще одна молодая женщина, осталась стоять У МОГИЛЫ. Наследнику было самое время подойти к ней, принести извинения, но сделать этого никак не мог. "Пошлю извинение в письменном виде, с откупными" ,-подумал великий князь и зашагал по грязи к дороге, где ожидала его карета...
 
ТАЙНА ГЕНЕРАЛА КУКЕЛЯ
 
У начальника штаба войск Восточной Сибири генерала Кукеля были все основания считать себя счастливым человеком. Он занимал высокое положение, имел отличное жилье - добротный каменный дом в центре Иркутска, обладал достаточной властью, генеральским жалованьем. Имел генерал и собственный выезд, была и семья. Сие обстоятельство мы не случайно поставили на последнее место в цепи сплошных плюсов. Дело в том, что жена Янина и дочь Зося не приносили умнице-генералу большой радости. Однажды в разговоре с генерал-губернатором он так определил место семьи: "пристань есть, а приставать к ней нет желания". Янина была откровенной мещанкой, проживала годы в суете и тщете определенного свойства, старалась не отставать от львиц иркутского "света" - завела личную модистку из ссыльных, регулярно выписывала и читала парижский журнал мод, часто меняла цвет волос. Дочь не пошла в отца ни статью, ни умом. Была не по годам глупа, толста не в меру, ленива.
К счастью, у Кукеля была славная отдушина, которая как-то скрашивала жизнь. Захваченный великими планами своего начальника и друга генерал-губернатора Муравьева, он постоянно благодарил судьбу за возможность помогать этому незаурядному человеку в крупном государственном деле. Все знания, энергию и время делил между службой и путешествиями с губернатором. И все же, если бы пришел его последний час, вряд ли мог сказать, что покидает этот мир с чистой совестью.
Глубокой занозой сидела в душе личная тайна, о которой не подозревал даже генерал-губернатор. Как бы Кукель не был занят по службе, куда бы ни направлялся, стоило ему только увидеть ссыльного поляка, бредущего под конвоем, в тяжелых кайданах, как острая боль пронзала грудь. Он почти физически сознавал, что виновен перед многострадальной родиной, хотя практически никакого вреда ни Польше, ни полякам не нанес. Однако чем старше становился, тем страшнее и тягостнее были нравственные муки
Особенно хандрил Кукель во время отсутствия генерал-губернатора. Вечерами его охватывали приступы ипохондрии. В такую пору он либо отправлялся к своей тайной воздыхательнице по имени Ниела -дочери поселенца-литовца, либо, а это случалось чаще, доставал из дальнего ящика стола тонкую папку, раскладывал в определенном порядке бумаги, испещренные торопливым, не каждому понятным почерком, принимался, в который раз, перечитывать давным-давно знакомые строки.
И в этот прохладный сибирский вечер, получив от фельдегеря сообщение о том, что граф Муравьев, возвращаясь из столицы, находится в двух сутках езды от Иркутска, Кукель отпустил адъютанта. Удобно уселся в мягкое кресло с жесткими подлокотниками, привычно разложил бумаги. Это были записи его беседы с императором Николаем с описанием предшествующих событий, а также объяснение с военным министром графом Чернышевым.
О, как это было давно и как недавно! Подперев щеки ладонями, Кукель надолго задумался. Память, казалось, только и ждала своего часа, мгновенно перенесла генерала из Иркутска в Зимний дворец -резиденцию императора России. Он, в ту пору еще капитан конно-егерского полка королевской польской гвардии, доставил русскому правительству ультиматум руководителей восставших польских войск. Честно говоря, никакой вражды к России он лично не испытывал, отправился в Петербург волею судьбы, будучи адъютантом командира полка. День и ночь гнал коней. В столице, даже не отдохнув с дороги, сообщил в приемную военного министра, что прибыл с ультиматумом. Граф Чернышев принял его немедленно. Вручив пакет, он хотел удалиться и пуститься в обратный путь в Варшаву, но министр попросил задержаться. Приставив к нему охрану, приказал ждать вызова. Не прошло и двух часов, Как за ним приехали. И очень скоро он с душевным трепетом поднимался по широкой мраморной лестнице, догадываясь, куда направляется. В приемной его попросили обождать. Государь ужинал. Но очень скоро камер-лакей повел его в кабинет властителя огромной Русской империи. Как сейчас, перед глазами встала скромная обстановка кабинета - большая, светлая комната, вдоль стен шкафы с книгами, бумаги на письменном столе, горело шесть больших свечей.
Император Николай - человек высокого роста, весьма строгой внешности, с удивительно правильными чертами лица и выразительной физиономией, полный величия, был одет в сюртук Преображенского полка. Государь был в кабинете один. Едва переступив порог двери, которую тотчас заперли, император сказал: "Здравствуйте, Кукель! Как ваше здоровье? Как добрались до столицы?"
Сейчас, спустя двадцать семь лет, вспомнив в деталях встречу с императором, Кукель вновь заволновался, Даже тогда, входя в кабинет Николая, был спокойнее, внутренне готов к самому худшему. Его потрясло, когда император вышел из-за стола и протянул ему руку. Ведь он был врагом, офицером восставшей армии! Или привезенный им ультиматум еще не был прочтен государем, либо...Император прочтет дерзкое письмо поляков, прикажет заковать его в кандалы и отправить в крепость до конца дней своих. Но император неожиданно проговорил:
- Я рад вас видеть. Послание ваших командиров прочитал, Очень огорчился, видя их заблуждения. Что же касается вас, то...я назначил вас своим флигель-адъютантом. Не удивляйтесь, делаю сей шаг, ибо уверен в вас, в том, что вы и впредь останетесь мне верным, доблестным воином, добрым поляком, а это значит - будете верны присяге, России, Польше.
Помнится, его буквально поверг в шоковое состояние такой оборот дела. Едва владея собой, он все же нашел силы выразить русскому императору чувство глубочайшей признательности за милость, неумело попытался уверить императора, что не чувствует себя достойным высочайшего назначения, на что государь ответил длинным монологом. Позже, возвратясь в военную гостиницу, он самым тщательнейшим образом, как говорится, по свежим следам, почти дословно записал беседу со странным русским царем.
Сняв нагар со свечей, Кукель поудобней устроился в кресле, осторожно, как величайшую ценность, придвинул ближе первую страницу, принялся медленно, с каким-то благоговейным чувством перечитывать старую запись, пытаясь уловить скрытый смысл буквально каждой фразы, которая до этого как-то ускользала от пристального внимания. "Как же это понимать, Кукель? - так начал разговор император.-Эта самая армия, за которую я ручался своей честью, для которой ничего не жалел, теперь восстала против своего государя! Я просто не понимаю, как ваши поляки могут думать, что всероссийский государь пойдет на новые уступки: прежде всего для этого нет оснований, и он, государь, ни в чем не может упрекнуть себя по отношению к Польше. Я не сомневаюсь, что причины для недовольства, возможно, были, но все-таки это не повод для революции. Посмотрите, например, на Галицию, разве она не несчастнее вас? У нее нет ни народного представительства, ни национальности, ни даже своего языка, а вдобавок вся она обложена очень тяжелыми налогами. А великое герцогство Познаньское, которое, конечно, не пользуется теми преимуществами и тем благосостоянием, как королевство Польское. Сравните себя с Литвой, с Волынью и другими областями, находящимися теперь под властью России. А между тем все эти провинции остались спокойными, и только царство Польское находится в восстании. Ваша страна могла служить образцом экономического благоденствия народов, ей удивлялись все иностранцы, население постепенно росло, повинности не были обременительными для народа, вы управлялись своими собственными законами, торговля и промышленность процветали, вся Польша представляла собой завидный образец благоустройства и культуры. Но во всей этой ласкавшей взор картине было, правда, одно темное пятно - это великий князь Константин, который, к сожалению, зачастую нарушал волю государя, и, действительно, давал поводы для недовольства. Но не надо было торопиться, ибо всем известно, что великий князь должен был оставить Варшаву. Тогда уже ничто бы не нарушало вашего спокойствия, и вы были бы самой счастливой страной в Европе".
Божья матерь! Чего только ни передумал он тогда, слушая взволнованную и проникновенную речь императора! Все шло к тому, что русские войска вот-вот начнут военные действия против польской армии и народа. Да и над его головой гроза могла разразиться. Военный министр не был столь любезен, как государь. Он прямо сказал ему: "Вы, милостивый государь, должны быть причислены к числу бунтовщиков, тем более, что вы прибыли в Петербург» безо всякого законного основания и приняли на себя миссию правительства, которое государь нынче не признает".
Однако, как это не было странным, император вполне доброжелательно взглянул на него и продолжал свой монолог: «Вы, капитан, состоите в списках гвардейского конно-егерского полка, который так прекрасно исполнял свой долг в самом начале восстания. Вы находились с полком при особе моего брата Константина в первые моменты революции, и я вполне рассчитывать на вас». -И снова заговорил о Польше, его родной Польше. -Вы видите, капитан, что я спокоен, поэтому вы можете понять, что я не испытываю к заблудшим гнева. Еще раз повторяю: я не могу себя ни в чем упрекнуть как король Польский..."
- Я сделал для Польши все, что было в моих силах, -продолжал далее император Николай, - и считаю себя законным Польским королем". В этом месте, он, помнится, осмелился бросить реплику: "Позволю себе доложить Вашему величеству, что, по уверению лиц, бывших в Бельведерском дворце в ночь с 29 на 30 ноября, никто не имел намерения покуситься на жизнь великого князя".
- Не могу этому поверить, - довольно резко возразил император, - ибо когда пятнадцать вооруженных до зубов офицеров врываются в Бельведерский дворец, не раздумывая убивают офицеров и генералов, их денщиков и женщин из обслуги, нельзя поверить, что они не убили бы моего брата, если бы смогли это сделать".
Затем государь немного успокоился, выпил лимонада, стал более мягко расспрашивать о положении в Варшаве, о воинских частях, интересовался, как их командиры встретили весть о вооруженном восстании против России, были ли командиры, которые перешли на сторону революционеров.
Что же касается вашего гвардейского конно-егерского полка, - продолжал император, пристально глядя на него, посланца восставших, -то, как мне известно, полк достойно вел себя, первую ночь доблестно сражался с восставшими, однако силы оказались слишком неравными. Как только мне доложили о подвиге вашего полка, я заготовил указ о предоставлении офицерам и солдатам особых отличий, а также о предоставлении льготных прав старой гвардии. Я решил также наградить всех офицеров особым знаком отличия и вообще всех осыпать наградами. Но когда неожиданно узнал, что и полк вступил в революционную Варшаву, я все приостановил".
Кукель отлично помнил, что их довольно дружелюбная беседа продолжалась около двух часов. Лишь в половине двенадцатого ночи он вышел из Зимнего дворца на пустынный Невский проспект, медленно пошел в сторону Летнего сада, обдумывая состоявшийся разговор. Долго не верилось, что император отпустил его с миром, да еще предложил высочайшую должность, о которой любой офицер мог только мечтать. В боковом кармане лежала записка к начальнику генерального штаба России. В ней император не забыл даже упомянуть о его переобмундировании для вступления в новую должность при дворце. Хотя, честно признаться, должность совсем не радовала. Вспоминалась речь императора, его жесты, исполненные величия, его голос, полный участия, добросердечия, которые так не вязались с его строгой внешностью.
Вообще император Николай имел вид человека более огорченного, нежели гневающегося. Правда, тогда император еще не знал о и не мог предположить, какой размах получит польское восстание, какой переполох произведет в зарубежных странах.
Приостановившись возле зеркальных витрин магазина братьев Елисеевых, освещенных диковинными фонарями, привезенными из Франции, он словно со стороны оглядел себя и ужаснулся. В зеркалах отразился совсем другой человек, абсолютно ему вроде бы незнакомый, чужеродный в здешней среде не только внешне. Кстати, польская форма, наверное, остро резала глаз русским людям. Да, он более не казался себе капитаном польской гвардии, скорее, был чужаком в России. Парализованный любезностью русского монарха, он, поляк, кровь от крови и плоть от плоти польской женщины, ни словом не обмолвился в защиту восставших братьев, зато как на духу выложил все, что знал о положении в Варшаве, боевых и моральных качествах перешедших на сторону восставших войск. Если отбросить деликатности, он выболтал задумки новой варшавской власти. И недавний восторг сменился откровенным чувством отчаяния.
Ту, вторую ночь в Санкт-Петербурге, он почти не спал, думы, тяжкие думы одолевали его. "Почему все так быстро меняется в жизни? Откуда в наших душах столько рабства? Еще год назад, его дед, участник сражения с австро-венграми, внушал ему: "Болеслав, запомни: нет в Европе более гордого человека, чем мы, поляки". Однако и мы, поляки, уподобились русским, едва на польской земле принялись расцветать чужеродные злаки верноподданичества, угодничества. Бывало, увидишь перед собой русскую звезду далеко не первой величины, и проклятые ноги сами сгибаются в коленях.
Во Франции побежденные французы запросто острили с русскими генералами, как с равными, а мы..."
На следующее утро он вновь появился во дворце. Генералы и высшие офицеры, министры и члены правительства с невольным удивлением поглядывали на нового флигель-адъютанта царя. Однако, к его радости, служению при дворце скоро пришел конец. Три месяца лилась в Польше кровь. И с каждым днем в России, в высших ее кругах, росло возмущение против бунтарей, под давлением высшего общества поляков, занимавших престижные должности в столице, стали увольнять под различными предлогами, либо переводить в отдаленные районы России. Но вот что удивительно: император и в это трудное для поляков время не забывал о его судьбе, познакомил с молодым дворянином Муравьевым, который собирался посвятить жизнь открытию новых земель на Востоке, тем временем приказал определить его, Кукеля, для работы в центральный военный архив.
Скучная, честно говоря, была у него тогда работа. Переписка деловых бумаг, разработка циркуляров хранения документов, составление докладов для начальства. Зато он имел доступ к документам, поступающим из Польши, и тем утешался. И вдруг однажды получил неожиданную депешу с грифом: "Генерал-губернатор Восточной Сибири Муравьев". Николай Николаевич, чудесный и смелый человек, оказывается, не забыл о знакомстве, беседах о военных делах, геологии, философии, пригласил его, Кукеля, занять высокий пост заместителя начальника штаба войск вновь создаваемого казачьего округа. Конечно, он с радостью согласился и никогда не жалел об этом...
- Господин генерал! - в дверях вырос дежурный офицер. -Беда! С этапа ушли в тайгу семеро арестантов.
- Уголовники? - машинально спросил Кукель. И тотчас пожалел о своем вопросе.
- Никак нет, ваше высокопревосходительство, - виновато проговорил офицер, - сбежали поляки...
 
И СНОВА ИРКУТСК
 
Возле последней почтовой станции перед Иркутском Шамагиров попросил ямщика остановить лошадей, Сошел с коляски, прошел к верстовому столбу, прочитал надпись на дощатом укрепе: "От Санкт-Петербурга 560I верста, от Иркутска I3 верст". Облегченно вздохнул, сердцем почувствовал , какое огромное расстояние осталось за спиной. В это трудно было поверить, но Шамагиров наезжал в Иркутск уже в четвертый раз и с каждым разом дивился тому, что сумел преодолеть эдакие сумасшедшие версты и в то же время испытывал чувство гордости за Россию с ее необозримыми просторами.
Проехав монастырь Вознесения, перед воротами коего стояла привычная толпа грязных, полупьяных мужиков, нищих и всякий сброд, коляска подкатила по добротной дороге к паромной переправе через Ангару. А вскоре Шамагиров и прочие пассажиры были уже на противоположной стороне и не скрывая любопытства смотрели в оконца, ожидая увидеть следы недавнего страшного пожара, но ничего особенного никому разглядеть не удавалось. Шамагиров стал припоминать, что он знает об этом провинциальном городе: Иркутск расположился на правом берегу Ангары, в 65 верстах от Байкальского озера, в городе 3600 жителей.
Еще шесть лет назад, когда впервые посетил Иркутск, там имелась вполне приличная газета под названием "Сибирь", недурный театр, географическое общество, около 30 школ, пяток публичных библиотек, а что теперь? Это еще предстояло узнать, а пока, оглядывая знакомые и в то же время незнакомые улицы, Шамагиров отмечал про себя, что город более не казался ему привлекательным, не утопал, как прежде в садах, видимо после пожара он потерял прежнюю привлекательность, потерял прежнее изящество, которое придавали Иркутску старые постройки. В нижней части города, хорошо ему знакомой, всегда выделялся огромный пороховой магазин. Нынче он уцелел от пожара, но был весь в запустении - крыша обросла травой, но у толстых стен как и прежде стояли торговые рундуки, их окружали буряты, монголы, казаки и мужики-переселенцы.
С большим трудом нашел Шамагиров место в пыльной старой гостинице "Деко", умылся с дороги, пообедал в трактире Семенихина и прилег на диван, но сомкнуть глаза не успел. На пороге появился толстый, усатый жандарм, одетый по всей форме. Выпучив глаза, он с порога пробасил: "Ваше превосходительство, их высокопревосходительство генерал Кукель ждет вас у себя не позже двух часов!".
Шамагиров взглянул на часы: без четверти два, усмехнулся: "Четко работает служба наблюдения в городе, не прошло и трех часов, как очутился в Иркутске, а в штабе уже знают о его прибытии". Стал спешно собираться к генералу, пытаясь сосредоточиться и обрести полное спокойствие.
 
ВЕРНЫЙ СЫН ЦАРЯ И ОТЕЧЕСТВА
 
Прежде чем войти в казенный двухэтажный особняк на улице Дворянской в Иркутске, Шамагиров с интересом рассмотрел крыльцо, ставни, искусно разделанные деревянными кружевами. Отворил тяжелую дверь. Внутри здания было полутемно и свежо. Шамагиров в раздумье постоял в коридоре перед дверью, оббитой светлой кожей, перечитал дважды табличку с тисненной золотом надписью: "Начальник штаба войск Восточной Сибири Б. Кукель".
Еще раз мысленно повторил детали предстоящего разговора, припомнил наставления начальника Иркутского жандармского управления генерала Звягинцева, с которым вчера, по приезде тайно встретился в его загородной резиденции. Шел дождь, они сидели под тесовым навесом, от которого шел одуряющий пихтовый запах. Беседовали о предстоящих делах, о которых не должны были знать ни сам генерал-губернатор Муравьев, ни генерал Кукель.
Звягинцев сам толком не ведал истинной цели приезда секретного агента Шамагирова в Иркутск, хотя уже имел на сей счет строгую шифрованную инструкцию. В нем новый шеф жандармов граф Шувалов приказывал: "В любое время дня и ночи беспрекословно предоставлять в распоряжение полковника Шамагирова любую помощь. Генерала, видимо, немного обидело недоверие столичного начальства, но он как ни в чем не бывало рассказал агенту о том, как его ведомством был недавно раскрыт заговор в городской тюрьме. Бунтовщики намеревались перебить охрану, захватить оружие и уйти в тайгу. У бунтарей нашли пять фальшивых паспортов, по всей вероятности, изготовленных мастерами банды "Томского Красного креста".
Они пили крепко заваренный китайский чай, и разговор незаметно перешел на более безобидные темы: о сложностях местного климата, о слабости сельского хозяйства - почти все приходиться завозить из России, договорились съездить во время нереста на таежную речку за форелью. Каждый из них исподволь, осторожно пытался выведать те сведения, которые были необходимы. Это походило на игру в кошки-мышки, оба жандарма отлично знали правила игры, но раскрывать карты не спешили.
Вскоре Шамагирова стала тяготить пустопорожняя болтовня. Он попросил генерала кратко охарактеризовать местное высшее начальство. Когда Звягинцев заговорил о личности генерал-губернатора Муравьева, в голосе его зазвучали нотки восхищения.
Затем как-то само собой разговор зашел о генерале Кукеле. Звягинцев дал новоявленному генералу прямо-таки блестящую характеристику: "верный сын царя и отечества, в свое время не пошел на поводу руководителей польского восстания, был флигель-адъютантом самого государя. Имеет аналитический склад ума, твердую руку. Решительно отыскивает и наказывает врагов трона, в кои бы одежды они не рядились, храбр, масштабно мыслит, искренне, рука об руку сотрудничает с жандармским управлением.
"Человек с такой характеристикой? — усомнился Шамагиров. -Либо святой, либо большой хитрец".
Генерал Звягинцев тонко понял намек и стал рассказывать о неуравновешенности характера Кукеля, о польском самомнении, однако поспешил заметить, что не считает сии качества порочными.
Секретный агент долго не мог понять, почему Звягинцев, коему по долгу службы положено подозревать всех и вся, столь рьяно выставляет начальника штаба в розовом свете. Если генерал Кукель действительно таков. То...выходит, что граф Шувалов ошибается. И немудрено: из столичных окон Сибирь видится в искаженно-кривом зеркале.....
Однако, как говорят китайцы, тысяча книг не заменит одного личного разговора. Сейчас он увидит генерала Кукеля, хорошего или плохого, все равно: отныне он должен стать его постоянно тенью. Понимал, что поручение выпало весьма деликатное, ибо прознай про слежку Кукель, хуже того, генерал-губернатор, черные тучи мигом сомкнутся над его головой. Ни граф Шувалов, ни сам государь император не успеют вызволить его из медвежьей ямы, куда "случайно" попадают неугодные местным властям людишки.
...Кабинет начальника штаба оказался настолько большим, что Шамагиров закрутил головой, отыскивая генерала. Стол начальника штаба не располагался, как обычно, напротив дверей, а по-китайски был упрятан в глубокую нишу слева от дверей. Четко сделав три шага влево, Шамагиров щелкнул каблуками:
- Ваше высокопревосходительство! Разрешите представиться! -вытянулся во фрунт, по - гвардейски выставив грудь вперед. ОН должен был понравиться новому начальнику с первого взгляда.
- Слушаю вас. -Кукель, близоруко прищурясь, с интересом смотрел на бравого офицера в мундире лейб-гвардии гусарского полка, о принадлежности к этому полку говорил новенький вицмундир с петельчатым рисунком на воротнике и обшлагах рукавов.
- Полковник Серегин прибыл к месту службы!
- Откуда изволили прибыть?
- Из столицы, из Санкт-Петербурга! - протянул Кукелю пакет
- Что-то слышал о вас, о вашей фамилии в генштабе! - Кукель был вежливым человеком, хотел с первого мига знакомства расположить к себе офицера. Шамагиров сразу простил ему эту маленькую ложь: слышать о Серегине, о вымышленном офицере он никак не мог.
Кукель тем временем вышел из-за стола, протянул подполковнику руку. -Прошу садиться! - сел в кресло прямо напротив Шамагирова. -У меня есть занудное, но обязательное правило: лично и подробно знакомиться с вновь прибывшими из России в Сибирь офицерами, особливо с теми, кто будет работать со мной, в штабе казачьего войска. -Обвел рукой кабинет. -Штабные дела, карты, донесения, бумаги, бумага, однако за каждой бумагой стоит живой человек. -Кукель сломал сургучную печать, вынул предписание, углубился в чтение, предоставив Шамагирову перевести дух, осмотреться. На генерале был мундир казачьего покроя с застежками на крючках посредине, с эполетами, с серебряными галунами на воротнике и портупее, что говорило о его прежней службе в конных частях. На мундире сияли звезда и знак ордена св. Станислава рядом с польским крестом "За военные заслуги". Мундир у генерала был новенький, с иголочки.
Закончив чтение, генерал положил пакет на стол, дружелюбно придвинул секретному агенту коробку с сигаретами.
- Курите!
- Благодарствую, ваше превосходительство! Не курю! -Шамагиров вслед за Кукелем вскочил на ноги, стараясь с первых минут показать себя исполнительным офицером.
- Сидите, сидите, что вы, право! У нас не казарма, а содружество офицеров! -по-отечески пожурил полковника. На его холеном тонком лице барина не отражалось никаких чувств. - Разрешите совет? Не пяльте на себя чужую шкуру, оставайтесь сами собой в любой обстановке.
- Я вас не совсем понимаю.
- Со временем поймете. В сопроводительных документах сказано, что вы -специалист по связям с местным населением. Владеете их языками?
- Знаю китайский, маньчжурский, понимаю корейский, свободно общаюсь с тунгусами и гиляками, знаком с обычаями ороков.
- Прекрасно, а ваша национальность? В документах написано русский, но...
- Понимаю. Я происхождением из забайкальских тунгусов, семья более века живет в столице.
- Бывали в Сибири прежде?
- И на Дальнем Востоке также.
- Вы - бесценный дар для начальника штаба. Казачье войско в Восточной Сибири - дело новое, нам, военным, приходиться быть не только солдатами, но и миссионерами, действовать и штыком, и иконой, уговорами и лестью, а как найти верный путь к сердцу недоверчивого иноверца без толкового толмача? - Кукель закурил, пустил к потолку струйку ароматного дыма. - Как-то мы с генерал-губернатором пребывали в Китае. В окрестностях Кантона я спросил сопровождающего нас толмача: "Что это за причудливое дерево с красными мясистыми листьями?". Тот абсолютно ничего не понял, переспросил у пекинского толмача, тот переспросил у местною. Лишь через третье лицо я узнал: сие дерево, точнее, отвар из его листьев помогает при бесплодии.
- А дерево то называлось смаковницей!
- Совершенно верно, -обрадовался Кукель. - Хотите чаю?
- Не откажусь, господин генерал. - Почтительно, но в то же время с достоинством проговорил Шамагиров. - В дороге отвык от натурального, такую бурду подают в трактирах. А у вас, кажется, жасмин?
- Да вы - кудесник! - не удержался Кукель. - Чай у меня действительно китайский, сорт жасмин. Одну минутку. -Генерал прошел за ширму, вернулся к столику, держа на расписанном драконами подносе заварной фарфоровый чайник и две крохотные чашечки. Шамагиров вскочил, хотел было принять поднос из рук генерала, но Кукель вежливо отстранил его.-Сидите, пожалуйста! По старинному польскому обычаю чай заваривает и подносит гостям хозяин, в знак особого уважения. Но… к сожалению, даже польская шляхта нынче теряет сей обычай.
-Премного благодарен, ваше превосходительство! Вы сказали: в знак особого уважения. Я не заслужил оного, но буду стараться оправдать доверие. - Шамагиров почувствовал своим, звериным чутьем, что Кукель что-то о нем знает, хотя и пытается уверить, что просто выполняет долг вежливости.
- Я, знаете ли, не люблю выдавать офицерам авансы, -Кукель стал пить чай маленькими глотками. -Чувствуете, как освежает, вливает силу? Хотя...силой, кажется, вы не обижены. Любопытно, как вы очутились в столице России?
- Ирония судьбы, -осторожно улыбнулся Шамагиров. -Перед вами, господин генерал, один из предков древнего шаманского рода.
- Чертовски интересно. Чары предков, конечно, растеряли?
- В основном да, но...сейчас у вас болит голова?
- Угадали! Наверное, у меня мученическая мина? -заинтересовался Кукель. -Такие беспокойные, бессонные сутки.
- Разрешите, я попробую помочь вам, господин генерал?
- Попробуйте, пошаманьте, только если это обман, то...
Шамагиров ничего не ответил, встал, попросил Кукеля закрыть глаза, чтобы дать ему возможность сосредоточиться. Кукель повиновался, какая-то неведомая, но властная сила двигала всем его существом. Секретный агент провел руками над лбом генерала и почувствовал в кончиках пальцев легкое покалывание. Сразу обнаружил болевые точки. Стал осторожно водить ладонями вдоль лба, мысленно внушая заветные слова рода Шамагиров, На сей раз он не имел права на ошибку.
- От ваших рук идет сильное тепло! - удивился генерал. -Мне кажется, что я вижу, как вы вытягиваете боль. В голове и впрямь посвежело, боль притупилась. Невероятно.
- Откройте глаза, ваше высокопревосходительство. -Шамагиров тряхнул ладонями, словно сбрасывая с кончиков пальцев боль, извлеченную из головы генерала.
- В моем подчинении еще шаманы не служили! - повеселел Кукель. -Какими еще возможностями располагаете по части медицины?
- Могу снять нервное напряжение, избавить от припадков, снять порчу.
- Даже так? А как у вас насчет правды?
- Я вас не понимаю.
- Сейчас поймете. Я скоро вернусь, посидите в кабинете. -Кукель поспешно вышел в коридор. А Шамагиров вдруг вновь почувствовал нарастающую тревогу, как в тот раз возле ресторана "Иртыш" в Омске. Вроде бы оснований для волнения не было - доброжелательная, можно сказать, сердечная встреча отца-командира. И вдруг... резкая смена. И эта странная фраза: "Что-то я слышал о вашей фамилии". Возможно ли, что начальник штаба смог по своим каналам узнать о его секретной миссии. Нет, это полностью исключается. И тут его осенило: "Кукель мог прознать о вчерашней встрече с генералом Звягинцевым. Экий бред! Все филеры служат именно в ведомстве Звягинцева. А ежели не все? Кто даст гарантию, что в жандармском управлении нет осведомителей Кукеля?"
Чтобы успокоиться, Шамагиров принялся рассматривать кабинет начальника штаба. За креслом, на стене висела карта Восточной Сибири, портрет Александра-II в золоченой раме. Все служебные атрибуты были на месте, но в углу белел ведра на три аквариум с золотыми рыбками - странная вещица для кабинета генерала. Дальше - больше. На полированной полке вдоль правой стороны стены громоздился коралловый заповедник - сплетения бело-розовых рожек. Казалось, морская пена еще не успела высохнуть на каменных цветках. На второй полке были аккуратно разложены образцы горных пород. Шамагиров тотчас предположил, что начальник штаба увлекается геологией, но с какой стати? Как мало, оказывается, знают в III отделении о тех, кого берут под негласный надзор!
Кукель вошел как-то неслышно, присел к столу, стал перебирать деловые бумаги. Генералу Болеславу Казимировичу Кукелю было под шестьдесят, но на вид Шамагиров не дал бы ему и пятидесяти. Легкий, подвижный, с острым взглядом, он не потерял стройности фигуры и военной выправки. Большие серые глаза указывали на чувствительность натуры, верхние веки были слегка опущены.
- А теперь, - Кукель отодвинул бумаги, - расскажите о себе все, что считаете нужным.-Развел руками. - Штаб, сами понимаете, мы должны быть предельно откровенны друг с другом.
Пришлось Шамагирову знакомить генерала со своей легендой, тщательно отработанной в III отделении, благо во многом она была похожа на чистую правду. Он легко оставил в неприкосновенности ту часть, в которой содержались сведения, касающиеся службы в тайной политической полиции. Говорил спокойно, приводил на память названия частей, фамилии командиров. Кажется, его рассказ вполне удовлетворил генерала. Кукель отодвинул чашечку с остывшим чаем.
- Oxo-xo! Странно устроен мир. Аристократы, коим Бог ничего кроме родословной да богатства не дал, прожигают годы в балах да в удовольствиях, а нам господь вручил тяжкую ношу, трех жизней не хватит, чтобы все возложенное царем переделать. В старой Европе каждый угол собаками обгажен, а тут...тысячи и тысячи верст тайги и ни единой живой души, хотя, верю, что скоро и наша Сибирия станет многолюдной и разноязыкой. И наступит Вавилонское сибирское столпотворение!
"Неужто не удержался, генерал, о своих страдальцах-земляках вспомнил - отметил про себя Шамагиров, - вот мне и первая зацепочка".
- Я, как лиса из сказки, кручусь, пытаясь вытащить из проруби собственный хвост, -признался Кукель, -человек сугубо военный, штабист, а здесь в Сибири занимаюсь политикой и каторгой, дипломатией и допросами, обучением офицеров стратегии и тактике, розыском полезных ископаемых для нужд России, -кивнул в сторону полки с образцами горных порол, в лучах заходящего солнца камни играли всеми цветами радуги. -Край сей, вы-то это хорошо знаете, -кладезь превеликих богатств, кои многим странам и не снились. Только они больно глубоко лежат, каждому камешку поклонится нужно.
- Вы геологией интересуетесь?
- Увлекаюсь с детских лет, занимался в отрочестве, а потом… - Кукель замолчал, шагнул к полке, взял в руки остроугольный сиреневый камень, полюбовался гранями, положил на прежнее место. - Преданных служителей здесь множество, патриотов в Сибири тако ж, а умных от Бога недостает весьма. Даже толковых толмачей трудно сыскать. Мыкаем, тыкаем, теряем массу возможностей. Разве русский народ менее способен к изучению языков? Французский с пеленок учим, потому, как престижно, а восточные языки нам ни к чему...
"В который раз генерал настоятельно подчеркивает, что он русский, не поляк. Зачем это напоминать? Вторая зацепка. Возможно, стесняется бунтарей-сородичей, нынче-то поляки в каторгу за бунт идут".
- Езус Мария! - притворно вздохнул Кукель. -Сколько дел! Сколько забот! Вот днями получил из столицы указ государя, не желаете ли прочесть? -Кукель придвинул Шамагирову лист гербовой бумаги с царевым вензелем в правом углу. Генерал явно желал вызвать сочувствие или возвеличить себя.
"Из Приморских частей, - начал читать Шамагиров, не вдумываясь в смысл, -повелеваю: образовать на Дальнем Востоке особую область под именем Приморской. В состав оной обратить территорию нынешней Камчатской области. Приамурский край разделить на две части, из коих первой сохранить прежнее название Приморской, а вторую именовать Амурской областью, а також... Далее Шамагиров читать не стал, почтительно вернул указ генералу.
- Указ получен, следует не медля ни дня приступать к исполнению, -деловито проговорил Кукель, - а это не в штосе сыграть. Одних бумаг не менее трех возов предстоит сочинить, тысячи жителей, среди оных множество диких племен, под твердые руки царя перевести, назначить толковых воинских начальников, одних печатей гербовых изготовить - десятков пять, не менее.
- А сколько разноязыких племен объединить, - поддакнул Шамагиров. Ему не терпелось закончить пустой разговор, привык ценить каждую минуту. Любую ситуацию обращать в свою пользу, а тут...
- Население разноязыкое, правда ваша, - согласился Кукель, продолжая то и дело бросать на секретного агента быстрые взгляды, -население находится на низших ступенях развития, всюду дикость и запустение, а нам с вами, господин толмач, предстоит сплотить их под российским флагом. Не штыками, а совестливостью да христианскими заповедями. -Кукель еще раз оглядел Шамагирова из-под подбритых бровей. Без перехода сказал с угрожающей интонацией: «Не вздумайте хитрить со мной. Желаете продвигаться по службе, выкладывайте мне лично все сомнения, как на духу».
Шамагиров попытался состроить простодушную улыбку, дескать, господин генерал, что вы такое говорите! Хитрить с вами - упаси бог! Однако откровенной улыбки не получилось, вышла жалкая гримаса.
- Вы в Иркутске впервые? - странная манера разговора была у генерала. Его мысль скакала, как заяц по кочкам.
- Вы меня об этом спрашивали. Да, бывал проездом, а в Восточной Сибири проживал по делам прежней службы.
- В коих местностях?
- В Якутске, в Чите.
- С кем встречались в Иркутске до встречи со мной?
Наступила неприятная пауза. Стало отчетливо слышно, как постукивает в окна дождь. Пожалуй, Шамагирова еще никогда не заставали врасплох, не обезоруживали так, как сейчас. Неужели встреча с начальником жандармерии была преждевременной? Неужели их вчера выследили?
Без стука отворилась дверь кабинета. На пороге вырос начальник жандармского управления генерал Звягинцев. Плечистый, с нафабренными усами, он не посмотрел в сторону секретного агента.
- О, Василий Николаевич, проходите, я вас жду. - Кукель пошел навстречу Звягинцеву.
Шамагирову захотелось закрыть глаза...
 
КТО ИЗ ВАС НАСТОЯЩИЙ?
 
Начальник иркутской жандармерии Звягинцев и агент Шамагиров на сей раз встретились на берегу лесного озерка, густо затененного раскидистыми пихтами. Сюда, в охранную зону, не могла проникнуть не токмо живая душа, но и зверь таежный, можно было спокойно беседовать на любые темы. В горе , неподалеку от домика Звягинцева, с особой охраной, кайлили камень "вечники", люди, приговоренные за особо тяжкие преступления до конца дней своих нести тяжкий крест горщика. Их поднимали на поверхность всего один раз в жизни -после смерти. В бадьях вниз спускали баланду, чай и хлеб. А вокруг, насколько хватал глаз, расстилалась живописная равнина, тишь да благодать - вековые сибирские лиственницы, карликовые каменные березки, почти стелющиеся по камням, яркие цветки иван-чая и лимоника.
Генерал Звягинцев имел в своем распоряжении маленький охотничий домик-пару комнат, гостиную и спальню. По стенам гостиной были развешены охотничьи трофеи хозяина -рога туров, горных козлов, шкуры красных волков. Развалясь в кресле, крытом рысьей шкурой, генерал покуривал коротенькую английскую трубочку.
- Как вы находите сие местечко?
- Это ваша тайная квартира или...
- Или, или, - заулыбался генерал. Под нами целый подземный городок бунтарей, коим не суждено более увидеть солнечного света. -Генерал распахнул ворот батистовой рубашки, обнажив волосатую грудь. -У меня собственное мнение о природе преступности, особенно политической. Теоретически я близок к идеям профессора Чезаре Ломброзво, который утверждает, что любого преступника можно определить при рождении. Хотите вина?
- Пожалуй, рюмочку можно.
Звягинцев разлил ароматный портвейн по рюмкам, не чокаясь, они выпили.
- У меня страсть к архивным материалам о выдающихся преступниках. Факты умопомрачительные. Зря улыбаетесь. Я, к примеру, детально проанализировал жизнь и похождения крупнейшего авантюриста Морица-Августа Беневского, который вместе с гвардейским капитаном Петром Хрущевым бежал с сибирской каторги. А ведь Беневского можно было бы изолировать еще в десятилетнем возрасте. Вы слыхали про оного человека?
- Признаюсь, не довелось.
- О! Это крупнейшая преступная личность! - оживился Звягинцев. - Беневский -венгр по рождению, участник Барской конфедерации - вооруженного союза польской шляхты, направленной против России. Будучи осужденным, Беневский задумал и, представьте себе, осуществил головокружительный побег. Захватив судно, прошел со своими единомышленниками вдоль берегов Японии и Китая, сумел добраться до Франции, слонялся по всему свету, погиб, где бы вы думали? На острове Мадагаскар, там он провозгласил себя королем. Н-да, но оставим в покое ловких авантюристов прошлого. Есть дела поважнее.
- Новые инструкции на мой счет?
- А вы, Сергей Сергеевич, проницательный человек. Я действительно получил шифровку графа Шувалова. Вероятно, начальник корпуса жандармов вас очень ценит
- С чего вы это взяли?
- Он посчитал, что иркутской жандармерии без вас не размотать новый тайный клубок. - Звягинцев, чтобы скрыть легкую досаду, поспешно вытащил из полевой сумки бумагу, протянул Шамагирову. - Прочитайте, пожалуйста.
Шамагиров, в душе посмеиваясь над служебной ревностью генерала, принялся читать какую-то дурацкую клятву неизвестного тайного сообщества. Но чем глубже вчитывался в текст, тем серьезнее становился. "Вступая в ряды общества справедливости, ставящего своей целью избавление России от тиранства самодержавия, я торжественно присягаю на сем оружии на взаимную любовь и выручку, клянусь, что для меня есть божество, которому я буду верен до последнего вздоха. Самый ад со всеми его ужасами не вынудит меня указать тиранам моих друзей по оружию и борьбе. Клянусь, что уста мои только тогда откроют название сего союза пред человеком, когда он полностью докажет собственную преданность..."
- Что это за сообщество? - заинтересовался Шамагиров. -Очередной мыльный пузырь?
- Не скажите, господин подполковник, не скажите! Лучше и впрямь помогите нам провалить сообщество - будете удостоены звания генерала.
- Один мой знакомый тоже едва не удостоился сего звания: вышел на явный след "Томского красного креста", но...               
- Вы говорите об Усольцеве из Омска? Я знаком с ним лично. Хороший специалист, но слишком увлекающийся. Сломал зубы на этом самом сообществе.
- О, так это и есть клятва "крестителей"? - Шамагиров не мог скрыть изумления. Второй раз судьба сводит его с неуловимыми таинственными "крестителями". Теперь-то я не упущу возможность "скрестить" с опасными бунтарями шпагу, разрешите, я дочитаю их клятву?
Шамагиров вновь углубился в чтение, перечитывал отдельные абзацы, пытаясь "поймать" почерки, сопоставляя манеру письма с почерком уже известных царепреступников. "Пройдя тысячу смертей, тысячу препятствий, посвящу последний вздох свободе. Если же нарушу сию клятву, то пусть минута моей жизни будет последней, ежели я забуду свою клятву, существование мое превратится в в цепь неслыханнейших бед: пусть увижу я любезных сердцу моему издыхающих от оружия в ужасных мучениях, пусть на голову мою упадет целое бремя физических и моральных зол, пусть они выдавят на моем челе печать юродивого сына всей природы..."-Шамагиров отодвинул от себя листок, будто гремучую змею, которая готова тебя ужалить.
- Почему не спросите, откуда к нам попала сия зловредная бумага?
- Вы - старший по чину, я -исполнитель, смиренно жду продолжения рассказа.
Звягинцев удовлетворенно хмыкнул, фраза секретного агента ему сильно понравилась. Вновь наполнил рюмки вином, не приглашая Шамагирова, выпил.
- Нам удалось схватить опасного злоумышленника. Это - бывший священнослужителе по фамилии Ряжских. Взят с поличным. Попытались его сломить, ничего не вышло, фанатик. Один из моих усердных унтеров подвешивал попа за уши на крупные рыболовные крючки. Я был в пыточном подвале, самолично слышал, как лопались барабанные перепонки, а поп молчал.
- Расскажите, генерал, поподробнее об этом Ряжских.
- Пожалуйста. По молодости пришел в Сибирь с каторжным этапом, сошелся с государственными преступниками: выйдя на свободу, сделал проповедником, священнослужителем при Никольской церкви. Словом, занимался, видать, то ножичком, то Библией. Больше ничего определенного сказать пока не могу. Идеолог ли, боевик ли, кинжальщик ли, не установил.
- Как же вы его взяли?
- Был мною продуман целый план. Весьма натурально отработали "побег" с каторги одного из осведомителей, он к тому времени уже имел адресок церкви, куда должен был явиться за укрытием. Как мы и рассчитывали, радетель-поп не ограничился денежной поддержкой, предложил перезимовать у него, набраться сил.
- В остроге ваш агент, как и прочие арестанты, сидел на "болтушке", ел супчики из соленой сельди?
- Разумеется, - одними губами улыбнулся Звягинцев, - иначе портрет беглеца мог бы показаться подозрительным, однако ему поверили. Долгими зимними вечерами поп-бунтарь вел с нашим доносителем вольнолюбивые, вредоносные разговоры, выспрашивал о настроениях арестантов, просил составить по¬фамильный список государственных преступников, известных ему. Все шло нормально, мы уже подумывали о захвате неуловимого "красного креста", но наш доноситель, человек далеко не глупый, заподозрил, что сам попал в ловушку. Испугавшись, отыскал в ризнице текст клятвы "крестителей", изобличающий священника в причастности к тайному обществу, бесшумно исчез. Глупо все получилось, но пришлось немедленно брать попа Ряжских, обрывать живые нити.
"Эх вы, - мысленно укорил генерала секретный агент, -разве можно допускать столь элементарные ошибки? Правильно говорил граф Шувалов: "III отделение нуждается в резком омоложении руководящих кадров". В Омске Усольцев упустил агента "Красного креста", тут, в столице Восточной Сибири, где сосредоточены лучшие силы тайной полиции, сообщество опасных преступников, показав кончик хвоста, улизнуло из рук правосудия. Шамагиров уже решил про себя, что днями пошлет "знак" в столицу, выскажет свои соображения.
- Мы - люди военные, поэтому давайте будем предельно откровенными, иначе просто не сработаемся. Я знаю о вас мало, но догадываюсь, что вы пользуетесь доверием графа Шувалова, а это многого стоит. Польщены и тем, что именно начальник III отделения послал Вас в помощь местному сыскному управлению. Все это замечательно. У меня нет и мысли, чтобы ставить вам палки в колеса, но...осмелюсь предупредить: ежели вы, подполковник, станете на стезю критиканства, уподобитесь столичным штучкам, которым всегда кажется, что только они правы, то...
- Можете не продолжать, любезный генерал, -мило и весело подхватил Шамагиров, -прокурор-тайга, хозяин - медведь, граф в столице, а болота за околицей, только зря вы, милостивый государь, пытаетесь припугнуть меня. Сам-то я сибиряк, в тайге ли, в тундре ли, как дома. А что касается моего, как вы сказали критиканства, то я имел намерение отправить первую депешу графу с докладом о деятельности местных жандармских служб, но, давайте договоримся: покуда не изловим "крестителей", покуда я не выполню особое государево задание, о котором даже вам, генерал, сказать не имею права, повременим с донесением. Вас это устроит? И еще. Со временем я надеюсь более глубоко вникнуть в ваши проблемы.
- Вполне! Приятно иметь дело с толковым человеком! - генерал Звягинцев с готовностью протянул Шамагирову руку, секретный агент крепко пожал ее. Договор о сотрудничестве и взаимопонимании был заключен. Шамагиров решил не травить тигра до поры, до времени, а генерал получал нужную ему одному отсрочку, чтобы иметь время поближе познакомиться с посланцем графа Шувалова.
- Итак, мой новый друг, - разулыбался генерал, - с чего мы начнем совместную операцию? Пытки на священника Ряжских действуют мало, стойкий попался поп. Он твердит одно и то же: " сию зловредную бумажку подкинули мне враги-супостаты, ни о каких сообществах я и понятия не имею. Один у меня есть судия - Господь!". Я уж и не знаю, как поступить? Остается поднять руку и опустить, как говаривали древние: "Осуди грех и прости грешника". Или вы со мной не согласны?
Шамагиров едва сдержал ехидную ухмылку. Вряд ли генерал жандармерии так просто простит врага, который в кои веки попал в его цепкие лапы. Просто ждет от него неких остроумных идей. Что ж, чего-чего, а идей у секретного столичного агента всегда полным-полно.
- А что если нам с вами, господин генерал устроить спектакль с фейерверком, а? Поможем священнослужителю, за судьбой которого, конечно, внимательно следят "крестители", бежать из тюрьмы? А сам побег устроим с помощью вашего покорного слуги?
- Несбыточные фантазии молодости! - отмахнулся генерал. Приоткроем ворота, а затем пустим ищеек по следу? Старо, как мир! И я не понял ваши слова о том, что вы будете способствовать побегу. Как сие понимать? Извольте объяснить?
- Извините, генерал, однако вы меня недооцениваете, простите за дерзость, - Шамагиров обнажил белые, крепкие, как у матерого волка клыки. - План должен иметь двойной, тройной подтекст. Давайте пофантазируем: представьте себе, что штабной офицер, недавно приехавший из России, мало знакомый с здешними порядками, в нетрезвом виде, беседуя с собутыльниками, в ресторации, "проговорится" о том, что днями из тюрьмы в жандармское управление повезут священника для допроса. Уверен, что в ресторации есть не токмо ваши доносители, но и сторонники преступного сообщества. Словом, имеющий уши да услышит.
- Что верно, то верно, -неожиданно заинтересовался генерал, -слухи у нас летят быстрее ветра. Но что будет дальше, каково продолжение? Допустим, что бандиты нападут на конвой, а мы схватим сообщников, а дальше...Да и не простаки эти "красные крестители", ох, не простаки! -На тонких губах генерала застыла ироническая усмешка»
- Вы можете надо мной подшучивать, но. твердо и решительно проговорил Шамагиров. Лицо его загорелось вдохновением, он уже видел всю сложную операцию с начала и до конца, хотя многие детали предстояло додумать. -Я продолжу мысль: помимо "оплошки" в ресторане наш человек из местных агентов, ловко "потеряет" некий важный документ. Его, естественно, с вашей помощью подберут "крестители", начнут шантажировать нашего офицера, грозя разоблачить его перед командованием, возможно, даже попытаются применить к нему силу.
- Цель? Какова цель этого продолжения? - теряя терпение, переспросил генерал.
- Они, несомненно, попытаются узнать время перевозки священника, число конвойных, маршруте следования. Офицер вынужден будет признаться. И тогда все встанет на свои места. Священника освободят, а мой офицер, по логике умных людей из "Томского красного креста", будет обязательно привлечен к сотрудничеству, ибо, раз продав, уже не отмоешься.
- Вы окончательно заморочили мне голову, молодой друг, -откровенно признался Звягинцев, но...громоздить столько операций ради побега преступника? Нет, я не вижу резона в вашем лабиринте. А ежели и священнослужитель да и ваш офицер канут в вечность? Ищи-свищи их тогда по всей Сибири!
-Знаете, как учил меня старый сыщик Шамагир. Мой отец: тайного агента губит поспешность, сиюминутность и жажда получения быстрейшего результата. А он должен быть терпелив и спокоен, как опытный рыбак, который закидывает удочку и ждет клева. Какую пользу даст вам сейчас священник Ряжских? Личное удовлетворение и только. Связей не раскроет, сообщников не выдаст, хоть убейте, да и ликвидация одного вредного элемента - не слишком-то крупный успех жандармского управления. Мой же "отступник", назовем агента так, день за днем, месяц за месяцем будет "погрязать" в преступной среде, пройдет суровые испытания и в нужный час...
- Простите, подполковник, - генерал пощипал левый ус, -а откуда у вас агент в Иркутске? Не с собой ли "хвост" приволокли из столицы? Ну, ладно, это ваше дело. А идея ваша кажется мне слишком долговременной, -поморщился Звягинцев, - ждать нам ни граф Шувалов, ни государь не позволят. Нынче под нашим "крылом" находятся более семнадцати тысяч враждебно настроенных к России ссыльных поляков, литвин, венгерцев. Нужно, не теряя времени, нещадно рубить их сообщества, загонять в гиблые места вожаков. Как вы думаете, господин секретный агент? Генерал Звягинцев хитро прищурился, глядя на Шамагирова.
- Я фантазируя, проигрываю варианты, честно скажу: одолевали сомнения, зато именно сейчас полностью уверовал в успех, которую предлагаю условно назвать так: "прорыв"
- Дело не в звучном названии, дорогой друг, - генерал Звягинцев подсел ближе к Шамагирову. - Дело в том, кто возглавит всю операцию, возьмет главную роль? В моем театре большинство статистов, премьеров крайне мало, -генерал помолчал, наконец спросил напрямую: - хотите, чтобы я вам поверил окончательно и бесповоротно?"
- Естественно, без полного доверия успешно работать невозможно - Назовите мне фамилию вашего офицера, коего вы привлечете к операции? Я -начальник жандармского управления, мне доверять нужно, я обязан знать все, вплоть до малейших деталей предстоящего "прорыва". Итак, фамилия вашего секретного агента?
- Вы абсолютно правы, - неожиданно легко согласился Шамагиров, -скрывать что-либо от непосредственного начальника жандармского управления безнравственно. Фамилия моего, точнее сказать, нашего агента Зотов. Штабс-капитан Зотов. Думаю, что это имя вам ничего пока не говорит, господин генерал. - Шамагиров понял, что допустил промашку, но дело слишком серьезное, чтобы каждый дул в свою дуду.
- Зотов, Зотов, - генерал хрустнул пальцами, -погодите. Кажется, вспомнил. Сей капитан прибыл в Иркутск в феврале и успел отличиться: моими следователями на Зотова было заведено досье. У меня еще по этому поводу был неприятный разговор с генералом Кукелем, ведь Зотов - его сотрудник, если меня не подводит память. -Звягинцев удовлетворенно хмыкнул: «Ишь ты, куда тянутся нити столичных агентов, к Кукелю, но...» Звягинцев сам испугался сей догадке.
- Досье? Я об этом не знаю, -искренне удивился Шамагиров, -и что за причина, позвольте узнать?
- Неоднократно, в присутствии офицеров штаба, не совсем этично и прилично выражался по адресу генерала Кукеля. -Звягинцев был далеко не дурак, чтобы не заметить легкого смущения при упоминании имени штабс-капитана. Оказывается, за его широкой спиной свили себе теплое гнездышко столичные агенты, а это не делает им чести. Жандармерия работает на полном доверии, а тут...
- Зотов ругал генерала? Что-то плохо в это верится, -засомневался Шамагиров, он только теперь понял всю грандиозность своей ошибки. - Чем же начальник штаба мог не потрафить капитану?
- Точно не помню,-3вягинцев очень точно мысленно проследил всю цепочку и тоже понял, что не надобно было ему выспрашивать фамилию столичного агента, Тогда можно было бы по всей справедливости принять к нему меры воздействия, И вдруг его осенило: "А не делал ли Зотов сие нарочно, чтобы выявить настроение генерала? Но вслух сказал совсем другое. -Все дело в пьяном русофобстве. Как вы знаете, генерал Кукель - поляк, а Зотов, отказывается, то ли по легенде, то ли в действительности кровно обижен на поляков.
- И опять вы правы, господин генерал, - поспешно ответил Шамагиров,-3отов участвовал в польской кампании, был тяжело ранен. Не удивительно, что он мог обвинить поляков в бунтарстве. Но зачем было дразнить гусей? Многие воевали в Польше, хотя...далеко не каждый награжден польской медалью "За военные заслуги",
- Позвольте, позвольте, - вновь Звягинцев почувствовал: что-то тонко затрепетало в груди, он резко встал с места, ордена звякнули на мундире.- Не тянем ли мы ниточку сразу с двух сторон?
- Что вы, ваше высокопревосходительство! Мы с вами создаем единый боевой альянс для уничтожения "Томского красного креста", посему я раскрываю карты, взятые, можно сказать, из нераспечатанной колоды… Пойдем дальше. Тот, кто по легенде капитан Зотов, на самом деле наш с вами коллега, способный тайный агент III отделения. По личному заданию графа Шувалова он исполняет в Иркутске роль моего щита, готов вызвать огонь на себя, отвлекая от моей персоны внимание тех, кто может заинтересоваться персоной Шамагирова. И добавлю еще, что Зотов, будем и впредь называть его так, крупный мастер по провокациям.
- А как же быть с руганью в адрес Кукеля?
- Поверьте мне, господин генерал, Зотов не кутила, не противник поляков, но... мы же с вами солдаты тайной армии. У нас есть свои нешуточные задания. Согласен, Зотову выпала неприглядная роль, но какому актеру, скажите на милость, поручают лишь героические роли?
- Вы правы, продолжайте, пожалуйста! Генерал Звягинцев понимал, какую услугу ему оказал Шамагиров, сердце его смягчилось.
- Итак, я и впрямь продолжу свои фантазии. Используя Зотова в качестве приманки, мы единым выстрелом убиваем наповал трех крупных зайцев: успешно засылаем своего агента в сердце "Красного креста", ублажаем генерала Кукеля, отсылая прочь неугодного критикана, наконец, жандармское управление в вашем лице, генерал, лишний раз показывает свою проницательность.
- Вы меня радуете, но клюнут ли эти проклятые "крестители" на столь простую приманку? Они чутки и осторожны, как росомахи. Я уже сталкивался с результатами их ловкой деятельности.
- Клюнут, несомненно клюнут, - уверенно проговорил Шамагиров. - В "легенде" Зотова много деталей и фактов, которые просто не могут не привлечь внимания "крестителей". Бунтовщики, по разным каналам, с нашей и вашей помощью, прознают о том, что Зотов якобы усиленно помогал арестантам в Шлиссельбургской крепости, помогал ссыльным полякам. Узнают они и о том, что настрой семьи Зотова противоречит интересам государя-императора. Простите, генерал, вы, конечно, догадались, что весь план не возник сегодня в нашем разговоре, он созрел в недрах III отделения. И название плана не оставляет сомнений: "Проникающий клин". И еще, -Шамагиров развел руками, - я виноват в небольшой мистификации, теперь я перед вами, генерал, как новорожденный ребенок;
- О, Господи! - притворно простонал Звягинцев. -Зачем мы то с вами крутим вокруг да около! Вы опутали меня своими планами, как черт душу грешника. Какие времена наступили! Раньше, бывало, высшие чины любили "встречу" - момент, когда вновь прибывшие подчиненные возражали им. Нынче мы вроде как поменялись местами. Подполковник учит генерала. Однако попробую возразить и я, хотя, чувствую, что все уже решено, без меня меня женили. -Звягинцев нацепил на нос очки в коричневой роговой оправе, стал похож на старого учителя Закона Божия, разложил по столу карту - десятиверстку, пригласил Шамагирова взглянуть. Ткнул пальцем в кружок на карте: «В этом месте группа вооруженных людей останавливала каторжанские этапы и даже жандармские возки с государственными преступниками, что следовали на каторгу. Вроде бы ничего страшного не происходило. Опрашивали каторжан, просили указать на особо зверствующих конвоиров, подбрасывали арестантам хлеба, а главарей тайных сообществ, видимо, брали на свой учет».
- С какой целью все это свершалось? - Шамагиров возрадовался в душе. Оказалось, что он поступил правильно, приоткрыв тайну операции. Генерал тоже не остался/в долгу. Игра пошла если не в открытую, то в полуоткрытую, а это уже вселяло некие надежды.
- Предполагал, что "крестовики" кого-то очень ждали, видимо, важного бунтаря. И я не ошибся. Недавно группа "лесных братьев" остановила этап, рядом с которым шла повозка с неким особо опасным преступником. Мне пока так и не удалось узнать, кого это в тот раз везли в каторгу.
- И разбойника освободили?
- Нет, все пошло вразрез логике, -развел руками генерал Звягинцев, -случай сей поломал стройную цепь моих рассуждений. Тот незнакомец обрадовался подмоге, кинулся к разбойникам с распростертыми объятиями, рвался в тайгу, просил дать ему оружие, но...конвойный офицер позже доложил мне, что, видимо, вместе с группой "лесных братьев" тайно прибыл на встречу представитель "Томского красного креста". Он, улучив момент, за глаза отчитал сего политического, что-то сказал ему   гневным шепотом и затем бесследно исчез.
Воцарилась напряженная пауза.
Первым ее нарушил генерал Звягинцев. Он снял очки, тщательно протер стекла бархоткой и сказал приподнятым тоном:
- А теперь, господин тайный агент, я вам явлю кое что для полноты нашего с вами "проникающего клина". В здешних местах проживает некто Васька Поротое Ухо. Личность весьма туманная, всем слоям здешнего общества печально знакомая. Поначалу он винцом самопальным приторговывал, песенки каторжанские сидельцам кабака распевал под балалайку. И никто его в серьезный расчет никак не брал. Но однажды Поротое Ухо явился в одно уважаемое присутственное место и взял крупный подряд на разработку незнакомого прежде золотого прииска. Под торговым листом новоявленный владелец рудника поставил следующую подпись: "Вильмерстанский первостатейный купец Василий Велифантьеф Портаухаф. Сим патьписуваюс". Затем выложил наличными сумму, при виде которой чиновники зажмурились.
- Любопытная история, -прищурился Шамагиров, руки его непроизвольно сжали подлокотники кресла. Он мгновенно понял, что сей Поротый Васька может им здорово пригодиться,-пожалуйста дальше, господин генерал.
- Сами понимаете, Васька сразу же попал под мой негласный контроль. Полностью не уличенный в участии в нападении на обоз с золотом, но находясь под серьезным подозрением, дал обязательство активно сотрудничать с жандармским ведомством, стал поставлять мне нужную информацию.
- Вы можете меня познакомить с этим великолепным экземпляром?
- Обязательно сделаю это. Вряд ли и в Питере вы найдете столь великолепного жулика и гениального самоучку. Железными когтями вцепился оный Васька в бесценные недра Восточной Сибири и весьма в сем преуспел. Нынче кличка "Поротое Ухо" забыта всеми, кроме нас, конечно.
- Извините, ваше высокопревосходительство, -не вытерпел Шамагиров,-я не улавливаю связи с "проникающим клином".
- Не торопите меня, Шамагиров, господин Поротоухов нынче здешний всесветный "Иван", хотя и миллионщик. По мелочам с нами вообще толковать не желает, губу воротит, но коль малость прижать, поможет в любом деле.
- А расписывается все так же?
- Что вы! Василий Велифантьевич сейчас поистине образованный купец II гильдии. С помощью умных учителей из ссыльных дотошно изучал экономические науки, геологию, может поспорить с самим Кукелем в вопросах минералогии, осилил он и книжные премудрости, от патристики до догматического богословия. Нынче к вчерашнему жигану на хромой козе не подъедешь. Однако, смею надеяться, что еще одну услугу тайной полиции Василий Велифантьевич все же окажет.
- Что вы имеете в виду?
- И по сей день купчина не порвал с легкими приработками, его людишки содержат в тюрьмах и на каторге майданы, "держат мазу" с разбойными элементами, мы порой на сии действа закрываем намеренно глаза... Ежели Поротоухов согласится, нам живо найдут нужные знаки во все "малины" и "маруськины хаты", они-то лучше любых слухов убедят "крестителей" поверить вашему Зотову. Они же "случайно" узнают о времени провоза священника Ржских на допрос в жандармское управление. Васька только пальцем пошевелит и помчатся его гонцы во все концы по тайным тропкам-свороткам, кои нам с вами и не снились. Васька - уголовный хозяин в крае. - Звягинцев глянул на свои золотые часы. -О, мы с вами совсем заговорились! Пора обедать. Вы не против трапезы на свежем воздухе? Сегодня, сами видите, сыровато, но у меня под старым вязом всегда сухо. Угощу вас настоящим китайским обедом. Вот, взгляните на карточку. Здесь традиционное воскресное меню, не осудите, но всего 40 блюд! - лукаво глянул на Шамагирова.
- Недурно, я в Китае однажды был на обеде, где адмиралу Путятину подавали аж I20 блюд. -Шамагиров взглянул на карточку, по краям ее серебрился красиво нарисованный дракон. -Ого! От одних названий слюнки потекли. Вареные птицы в густом белом соусе с улитками, петушиные головы. Печеные раковые шейки, древесные лишаи с соусом, сладкие фрукты, супы, орехи, горячая рисовая водка майгало и шампанское.
- Шикарно! - рассмеялся Шамагиров, - и, конечно, к обеду подадут чашечки с уксусом?
- А как же иначе, здесь без уксуса солидные люди, как и китайцы не обедают. Кстати. - Звягинцев потер ладони, - не успели еще вписать оленью печенку с черемшой и уху, муравьевскую уху. Пальчики оближете - хариус байкальский, омуль и...жирная курица. Ее губернатор очень уважает. У меня, Сергей Сергеевич, работает прекрасный повар - китаец. Достался мне, можно сказать, по наследству. С Дальнего Востока выписали по рекомендации контр-адмирала Казакевича
- Я тоже в китайской кухне работал, - признался Шамагиров, - а как зовут вашего чудесника?
- Коротко и ясно - Фу! Имечко собачье, но повар поистине золотой, сами в этом убедитесь.
- Фу, говорите? - заинтересовался Шамагиров. -Вот это здорово! Я его отлично помню. Верно, у Казакевича служил. Невзрачный такой, косу заплетает цветными ленточками, да еще верхние зубы у него вперед выпирают, кажется, в родне у него был кто-то из японцев.
-Помилуйте, у вас, оказывается, и в мире кулинарии и гастрономии есть знакомцы! - всплеснул руками Звягинцев. -Правда, портрет , нарисованный вами, подполковник, не совсем точен, китайцы для меня все на одно лицо А этот. . .Фу Лян отлично зарекомендовал себя в Благовещенске и Николаевске.
- Оригинально изволите шутить, ваше высокопревосходительство. Фу Лян не мог работать в Николаевске в ресторане "утка".
- Почему же, позвольте вас спросить?
- Если это тот самый Фу Лян, коего я знаю, то. . .неужели вам неизвестна настоящая профессия китайца? Вижу, вы в недоумении. В пору нашей совместной работы по обеспечению тайной охраны членов русской делегации во время переговоров между Россией и Китаем Фу Лян высоко ценился генералом Дубельтом, а я. . .мы даже привязались друг к другу.
- Странно, все очень странно, вы мне даже настроение испортили, - откровенно признался Звягинцев. -Хотя Фу Лянов в Китае больше, чем Ивановых в России. Скажите, вы пробовали салат "Великая стена"? Наш Фу готовит его из красной икры с толченым яйцом.
Осторожно размышляя над превратностями жизни секретных агентов тайной политической полиции, Звягинцев и Шамагиров вышли на крыльцо, приостановились, пораженные очередной сменой погоды. Часа два назад ярко светило солнце, потом пошел дождь, когда начали беседу, вновь над вершинами сосен и лиственниц проглянуло солнце. Сейчас же шел дождь. По озерку перекатывались "кудряшки". С вершин голубовато-серого хребта, чей конус уже плохо просматривался сквозь сетку дождя, медленно сползали клочья тумана.
Шамагиров почувствовал легкое прикосновение генерала, Звягинцев широко улыбался в предвкушении встречи старых друзей, Секретный агент проследил за взглядом генерала, увидел китайца, что суетился возле крупного вяза, под которым был уже накрыт стол
Ну, смотрите, не ваш ли это пекинский знакомый? - Генерал живо представил встречу двух секретных агентов, двух мастеров китайской кухни. Они, поначалу, естественно, не покажут вида, что знакомы, строго храня тайну III отделения.
Китаец поравнялся с ними, скользнул взглядом по Шамагирову, спокойно проследовал к столу. Генерал, не выдержав, захохотал так, что китаец едва не выронил корзину с овощами.
- Я очень смешной, господина генерала? - Фу Лян торопливо оправил фартук. - Я в чем-то потерял лицо? -Китаец смотрел только на генерала, начисто игнорируя Шамагирова.
- Дорогие мои обалдуи! - Звягинцев все еще улыбался. -Что делает с вами секретная служба! Я так и не пойму: кто из вас повар, кто- секретный агент. Вы, кажется, хорошо знакомы?
- Цин, юнь-сюй, во, чжи дао нинь-ды мин-цзы? - строго спросил Шамагиров китайца, -где находился ресторан "Утка", в котором вы работали?
 -Во цзяо, - начал было китаец и вдруг с неожиданной прытью отскочил в сторону, оглянулся, занял боевую стойку, выставив вперед левую ногу.
- Господин генерал! - с трудом владея собой, проговорил Шамагиров. -Я этого человека не знаю, с ним никогда не встречался. Убежден: он не тот, за кого себя выдает. -По боевой шандунской стойке, по зверскому выражению лица китайца Шамагиров определил знатока "ниндзя", "человека-невидимку". Согласно древней легенде, в далекие времена, когда к дворцу императора Минь двигались несметные полчища ядовитых щитомордников, один мудрец предложил срочно собрать всех змееловов из племени «санка», и те блестяще справились с заданием, после чего остались выполнять роль стражников при дворце. Шамагиров был знаком с этой "школой" - ученики ее могли "ходить" по воде, взбираться по отвесным скалам, совершать длительные пробеги без еды и питья.
- Кто вы, Фу Лян? - изумленный Звягинцев на всякий случай отступил за спину Шамагирова.
Вместо ответа повар-китаец неожиданно выхватил из-за пояса тонкое сверкающее лезвие, Шамагиров мгновенно выставив вперед обе руки, медленно пошел на китайца. Однако схватки не произошло. На крик генерала сбежалась охрана. Жандармы мигом накинулись на противников, повязали обоих. Звягинцев стоял ни жив, ни мертв. Наконец, овладев собой, Поднял вверх правую руку, останавливая жандармов, спросил хриплым от волнения голосом:
- Кто же из вас настоящий, господа тайные агенты?...
ххх
Ровно через сутки генерал Звягинцев приказал привести к нему Шамагирова. Секретный агент не выглядел удрученным. Наоборот, хорошо выспался на душистом сене, был в отличном расположении духа.
- На чем мы остановились в прошлый раз? - стараясь подавить смущение, спросил Звягинцев. Шамагиров не знал, что жандармы быстро навели нужные справки и пришли к выводу, что совершили ошибку, арестовав знаменитого секретного агента. Один из заместителей Звягинцева, полковник Гусаков, в свое время выполнял особое задание в Приморье под руководством Шамагирова.
- Лучше всего начать с извинений! - добродушно предложил Шамагиров. -Я и есть тот самый настоящий агент.
- В этом мы убедились, господин подполковник. Склоняю голову и прошу нижайше простить меня. Приступайте к своим обязанностям...
Однако не прошло и месяца, как фельдъегерь привез в Иркутск запечатанный пакет, в котором оказалась гербовая бумага с вензелем Его величества в правом углу. В нем предписывалось отправить полковника Шамагирова в Санкт-Петербург для доклада царю. Генерал Кукель даже не подозревал, что такое же предписание было вручено и начальнику иркутской жандармерии генералу Звягинцеву...
 
ЭТИ ЛЮДИ ВНЕ ПОДОЗРЕНИЙ
 
Государь в это пасмурное утро был на редкость в хорошем настроении. Давно заметил: если ярко светило солнце, голова оставалась тяжелой, а стоило пойти дождю или появится хмурому небу, легко становилось дышать и все вокруг радовало глаз. Очень давно, как заметили флигель-адъютанты, лица, приглашенные на аудиенцию, не видели царя столь благодушным и доброжелательным. Откуда им было знать, что не только погода способствовала настроению, но и бурная ночь, проведенная со своей возлюбленной. Лишь перед рассветом возвратился государь из спальни княжны Долгоруковой. О, это была волшебная ночь, полная неги и страсти! Забыв обо всем на свете, влюбленные не сомкнули глаз ни на минуту, лобзая и теша друг друга. Княжна, распустила пышные волосы, стала похожа на лесную фею. От ее гладкой кожи шел одуряющий аромат, приводя его в восторженное состояние. Когда они отдыхали после горячих ласк, лежа на спине и молчали, он думал только об одном, чтобы эта ночь никогда не кончалась. Екатерина, лежа рядом, принималась то тихо смеяться, то вдруг плакала от счастья.
Были забыты все, казалось бы, неотложные государственные дела, мир словно перестал для них существовать, он сузился до пределов спальни. И лишь когда за стеной громко заплакал кто-то из детей, княжна, поцеловав государя в губы, быстро накинула на плечи пеньюар, вышла в детскую. И только теперь государь вспомнил о предстоящей важной аудиенции, назначенной на утро. Предстояло выслушать доклад секретного агента Шамагирова, который вернулся из дальней и долгой поездки в Сибирь. Доклад обещал быть любопытным. Зная Шамагирова, государь понимал беспокойство графа Шувалова и генерала Тимашева, которые отговаривали его от столь поспешной встречи с секретным агентом.
...Стремительно войдя в кабинет увидя вытянувшихся во фрунт Шамагирова, Тимашева и Шувалова, государь как-то по-доброму улыбнулся охранителям и заметил:
-Взгляните, господа. На это мужественное лицо! Вот что значит поездка в страну Сибирию! Пожалуй, настала пора и вам, милейшие мои чиновники, проветриться. Страна наша большая, а зоркого глаза на местах не хватает...-И неожиданно, безо всякой последовательности, вопросил: "Кто ответит, чем в старину украшалась царева постельная палата? Вы же у меня всезнайки!" Шувалов и Тимашев переглянулись. Вот чего они никак не ожидали, так этого странного вопроса.
-Стыдно, господа! Ладно, так и быть, сделаю подсказку. В старину постельная палата русских царей украшалась поклонным крестом и иконою, стоящую, по обычаю, в переднем углу. А зачем был нужен поклонный крест? - взгляд царя обратился к Тимашеву. Государь понимал, что может поставить в весьма неловкое положение графа Шувалова, человека очень обидчивого и заносчивого, а генерал свиты Тимашев был издавна склонен к творческим наукам, отлично рисовал, исполнял изящные карикатуры, был знатоком истории российских царевых покоев, Зимнего дворца. И расчет государя оказался верным.
- Поклонный крест, ваше императорское величество, - с улыбкой заговорил Тимашев, исстари предпочитался, как сокрушитель всякой ночной, именно ночной нечисти и вражьей силы, да и болезням, которые приходят обычно в ночное время, поклонный крест наши предки считали Божьим бичом, отгоняющим беса. Давно известны наставления знахарей: большинство больных умирает во сне.
-Выходит, тонко подмечено в народе: главное не как заснуть, а как проснуться, -поддакнул граф Шувалов, глядя прямо в глаза государю, пытаясь прочесть или почувствовать, к чему ведет свои расспросы царь. В последнее время у государя наблюдались частые и внезапные перепады настроения и в такие моменты можно было любому собеседнику государя попасть   впросак.
- Приятно говорить с понимающими придворными, -обрадовано произнес государь, провел указательным пальцем по нафабренным усам. Лицо его из жесткого, непривычного сразу словно оттаяло, стало мягким и доброжелательным, таким, каким его привыкли видеть придворные. - А теперь пора перейти к более серьезным делам, ради коих мы сегодня и встретились. Речь пойдет о другой вражьей нечисти, свившей себе гнездо в стране Сибирии. Я уже знаком с полковником Шамагировым и проникся к нему доверием и, можно сказать, царским уважением. Прошу, господин шаман!
- На какое время, ваше величество, я могу рассчитывать? - Шамагиров был абсолютно спокоен, чего нельзя было сказать про графа Шувалова и генерала Тимашева. Шаман был упрям, как осел и Бог знает, чего оный секретный агент способен наговорить царю. Оные служаки не раз подводили своих начальников необдуманными докладами.
- Как начнешь нести чепуху ,-улыбнулся государь, -так мы тебя и остановим. Начинайте доклад, прошу не приукрашивать ситуацию, царю врать не положено. Все слишком серьезно, ибо мы не можем из окон Зимнего дворца видеть, что творится на дальних окраинах империи.
И Шамагиров заговорил краткими, образными, точными фразами, обрисовал обстановку в Восточной Сибири, как новое вавилонское столпотворение, как великое переселение народов. И это все при том, что уже десятки лет в сибирской земле растет целая карательная страна, тюрьмы и поселения. Каторжные рудники и солеварни, от Омска и до берегов Тихого океана заполнены десятками тысяч противников строя, среди которых тысячи поляков, литвин, венгерцев и прочих инородцев. А ныне в связи с образованием сибирского казачьего войска из центра России, по "Владимирке" идут массы крестьян-переселенцев на новое место жительства. Они, обретая статус казака, становятся совсем иными, уважаемыми людьми, получают исправно положенные льготы и стараются служить Отечеству и государю с особым усердием, верой и правдой.
- Погодите Шамагиров, - государь нахмурил брови, - о славных успехах в Сибири мне уже докладывали многократно твои начальники, господин полковник, лучше просвети своего монарха о том, каково положение в дальнем , что опасного таит в себе переселение народов. Знаю твою прямоту, надеюсь услышать не легенду, а чистую правду. -Помолчав немного, государь добавил. -у меня льстецов и угодливых слуг - мильен, ты, шаманский сын, уверен, не из их числа. Что в Сибири плохого и хорошего? Надеюсь, по долгу службы ты не закрывал глаза на просчеты тамошнего начальства, да, пожалуй, и столичного тоже. Ведь хорошее и худое видится лучше на расстоянии. - скользнул взглядом по насупившимся лицам Шувалова и Тимашева
-Так точно, Ваше величество!- встрепенулся Шамагиров.-Знание вооружает, а лесть разоружает.,-Покрутил головой,-фраза была явно фальшивой, не свойственной речи и мышлению Шамагирова.-Обилие в крае ссыльных, особливо поляков, создает в Сибири весьма тревожную обстановку, опасную для страны. У меня создалось впечатление, будто все заговорщики специально переселились в дальние края, чтобы там скопить злые силы и...
- Зачем же вы так, Сергей Сергеевич, -не выдержал граф Шувалов. -поперед батьки в пекло? Я готовлю для государя подробный агентурный доклад, а вы, не имея обобщенных данных...
- Пусть продолжает! - непривычно резко проговорил государь, глянул на графа так, что Шувалов тотчас опустил глаза.
- Мне удалось проанализировать обстановку на месте и смею доложить, что Иркутское жандармское управление знает, но почему-то скрывает тот факт, что в крае назревает бунт иноземных ссыльных...
- Помилуй, шаманский сын, - сие предприятие походит на детскую безделицу и более того, на бессмыслицу, -неожиданно сказал государь, -зачем же полякам бунтовать в Сибири, за тыщи верст от польского королевства? Да и в самой Польше сейчас, слава Богу, затишье.
- Вот и я говорю об этом безрассудстве! - ловко подхватил граф Шувалов.
- Простите, мой государь, Шамагиров не имеет привычки лгать. Мой верный агент, внедренный в главный штаб бунтарей, подтвердил перед моим отъездом в столицу главную цель бунта: итак, более десяти тысяч ссыльных поляков и литовцев, в подавляющем большинстве мужчины, намерены разоружить очень слабую охрану поселений, занять один из крупных городов в Восточной Сибири, силой удерживать его, ожидая, когда их сообщники займут Иркутск и Омск, а затем все вместе двинутся к центру России, одновременно обратятся к западным государствам, взывая о помощи. Я отвечаю за свои слова.
- У тебя все? - грубовато спросил государь.
- Извините, государь, позвольте мне докончить? -Шамагирова трудно было остановить. -Бунтовщики по моим данным ждут только одного: получения оружия. Откуда? Сие мне установить пока не удалось.
- Н-да, больно удручающие сведения ты нам сообщил полковник Шамагиров! -государь устало откинулся на спинку тронного кресла. От его недавней веселости не осталось и следа.
- Прошу прощения, ваше величество! - чуть слышно поправил царя Шувалов. - Мы готовим сейчас представление на высшее звание Шамагирову, но пока он еще подполковник.- Граф Шувалов мгновенно понял, что государь не оговорился, но было уже поздно.
- Петр Андреевич! - государь строго - осуждающе глянул на шефа жандармов, словно говоря, экий вы, Шувалов! Император никогда не ошибается. Ежели он сказал, что секретному агенту заслужено стать полковником, так тому и быть, а ежели даже и не заслужил, царево слово обратного хода не имеет. - 3ря вы меня поправляете. Охранителям я привык верить безоговорочно. Давайте решим так: сведения полковника подтвердятся - щедро наградим нашего шамана, а коль окажутся ложными, то...-государь развел руками, -самого путаника в Сибирь сошлем, в рудники. Так-то!
- Разрешите добавить, Ваше императорское величество?
- Теперь вас, я вижу, не остановишь. Продолжайте!
- Тайная полиция в Восточной Сибири потеряла живинку, если можно так сказать, охотничий нюх. Дошло до того, что, я сегодня докладывал об этом графу, к начальнику жандармского управления генералу Звягинцеву, в его семью. был внедрен китайский шпион, в качестве повара работал длительное время.
- Ну и дела! - протянул государь, повернулся к графу Шувалову, -Петр Андреевич, -император сухо щелкнул пальцами. -Почему я узнаю от секретного агента сведения, которые обязан был услышать от вас еще ранним утром? Или вы ничего об этом чрезвычайном происшествии не знаете?
- Как же, доподлинно знаю. Как и положено, подполковник, извините, полковник, доложил мне первому, но...граф помолчал, собираясь с мыслями. -Я не торопился тревожить ваше величество, следовало еще много раз перепроверить факты. Ну как можно было принять на веру сообщение Шамагирова о том, что генерал Кукель и граф Муравьев-Амурский делают некие послабления ссыльным полякам?
Шамагиров чуть скривил губы: так хотелось сказать вслух, что именно он, граф Шувалов; направил его в Сибирь, дабы проверить лойяльность генерала Кукеля, но посчитал за верное промолчать.
- В этом вы правы, Петр Андреевич. Явный перебор. -Государь строго посмотрел на Шамагирова. -Прошу всех запомнить: лица, чьи имена только что здесь прозвучали, вне подозрений. Вам все понятно, господа?
- Так точно, Ваше величество! - все трое вскочили на ноги.
- Садитесь, я еще не закончил. Нужно время, чтобы обдумать все услышанное. А вы, граф, скажите, Шамагиров давно ли работает в политической тайной полиции?
- Можно сказать, с пеленок! - повеселел граф. Кажется, и на сей раз буря прошла стороной. -И это не преувеличение. Он из шаманьего рода, выписанного из Забакалья...
- Еще государем Петром Великим, -весело продолжил государь, -я еще знаю, что Сергей Сергеевич версией правдой служит охране трона, имеет прекрасные отзывы генерала Дубельта. Князя Долгорукова. В обращении прост, в бою отважен. Если бы не ваша засекреченность, попросил бы господ писателей сочинить многотомный опус о боевых похождениях одного из самых удачливых русских секретных агентов да еще с романтическим привкусом. Похождение секретного шамана, к примеру. Уверен, что не только барышни из Смольного института, но и светские дамы да и боевые офицеры армии и флота с удовольствием читали бы сию беллетристику. А для сотрудников тайной полиции это была бы настольная учебная книга.
- Ваше императорское величество, -засмущался Шамагиров, -я бы вас очень попросил...
- Шамагиров! - с досадой окликнул своего подчиненного генерал Тимашев,- разве можно перебивать монарха?
- Прошу прощения! - Шамагиров покраснел до корней волос, досадуя на свой характер, низко опустил голову, в очередной раз мог впасть в немилость. Цари -не только всемогущи, но еще и обидчивы. .
- Ну что у нас за офицеры, - после недолгой паузы вновь заговорил государь, -выдержки и терпения даже царя дослушать не хватает, но сделаем на сей раз скидку шаману, будем считать так: таежные уроженцы еще не до конца усвоили придворные этикеты. И к тому же за доставленные очень важные сведения мы решили наградить полковника Шамагирова. - Государь дернул за шелковый шнур Тотчас на пороге вырос флигель-адъютант.
- Слушаю, ваше императорское величество! -К награждению полковника у нас все готово?
- Так точно!
- Давайте не будем откладывать сию торжественную церемонию. Принесите награду, о которой мы говорили...
- Полковник Шамагиров - сотрудник III отделения тайной политической полиции, именем государя императора вы награждаетесь боевым солдатским крестом святого Георгия! -царь принял из рук флигель-адъютанта награду- крест и ленту. В центре белого эмалевого креста золотилось изображение святого Георгия на коне. Государь, не скрывая удовлетворения, собственноручно прикрепил почетный крест на грудь полковника. - Служи доблестно ,шаман, на благо России.
- Премного благодарен!, Ваше императорское величество! - впервые голос Шамагирова сорвался от волнения, но он тотчас взял себя в руки. -Постараюсь оправдать делом сию высокую награду.
- Вот и хорошо, вот и добре! - Государя так и подмывало сказать, что и у него имеется такая солдатская почетная награда, что, мол, нашему полку прибыло, но сдержался. -Наверное, знаешь, что "Георгия" по статусу не получают ни за высокий род, ни за прежние заслуги, ни за полученные в боях раны. Им удостаиваются единственно за личную храбрость во славу российского оружия. Носи сей крест с высоким достоинством, господин шаман...
 
"СГИНЕТ ЦАРЬ!"
 
Это была для Тимашева первая дальняя поездка в новой должности. Министр внутренних дел России, отправляясь на дальний север для осмотра тамошних монастырей, был настроен весьма оптимистически. Надобно было перепроверить слухи о подземных тюрьмах, в которых издавна доживали свой век государевы отступники. Один из них - бывший писарь Запорожской Сечи Булавин и прежде многократно кричавший безъязыким ртом "слово и дело", на сей раз сумел переправить бумагу, в коей просил государя выслать честного поверяющего, дабы впредь не слушать кривду черных попов, а узнать страшную правду о земляных тюрьмах.
Не доезжая верст двадцать пять до Соловецкой пристани, кибитка министра остановилась в женском Астанкинском монастыре. На сию обитель жалоб не поступало, но Тимашев все же заехал за прочную бревенчатую ограду, где его встретила матушка-настоятельница, ну, настоящая ворониха,  грузная, вся в черном до самых глаз, говорила хриплым басом. Узнав, кто к ним припожаловал, провела ревизора в свою келью, приказала накрыть стол, что и было живо исполнено.
Сама обстановка кельи поражала суровостью: скобленный стол, тесанные из камня скамьи, в створах потемневшие от сырости. На стенах ни картин, ни икон, лишь на крючьях для освещения были подвешены семь плошек с рыбьим жиром. Полотняные фитили сильно коптили, но Тимашев и два его спутника на эту мелочь не обращали внимания. Увлеклись обедом, которому позавидовали бы и сенаторы. Преобладала рыба - вяленая, жареная, копченая. Подали наваристую уху, за ней толченую клюкву с черной икрой, к ней как бы в приложение приволокли отварную белорыбицу.
Сама настоятельница не пила, но то и дело самолично подливала гостям церковное вино.
Все шло превосходно до тех пор, пока Тимашев не услышал приглушенный стенами дикий крик. Насторожилась и настоятельница Агафья.
-Кто это?
-Послушница одна, -нехотя ответила настоятельница, заметно поникнув
головой, -бес в нее вселился. Мучается. А со вчерашнего дня, словно загодя прознав о вашем наезде, вовсе сбеленилась, орет благим матом, требует свидания с вашей милостью.
-Да как же оная послушница узнала о нашем приезде? -удивился Тимашев. Его стало разбирать любопытство.
-Бес, дорогой наш гость, все загодя знает... - загадочно проговорила настоятельница и принялась вяло жевать белорыбицу...
Часа два спустя, по настоянию министра, их провели в черную келью, где на цепи сидела девчушка в изодранной скуфейке и без обязательного черного плата. Увидев Тимашева, она рванулась к нему, но цепь остудила ее. Упав на колени, девчушка вдруг завопила страшным голосом: "Скоро сгинет царь-государь! Скоро сгинет царь-государь!". Агафья смело шагнула к ней, попыталась закрыть ей рот широкой ладонью, но девчушка или бес, кто их там разберет, так толкнула дородную монахиню, что та отлетела к стене, ударившись о каменный выступ. На синих губах девчушки появилась пена.
-Дайте ей воды! - приказал Тимашев. Один из офицеров, приехавший с ним, зачерпнув воды из бочки, протянул берестяной ковш девчушке. Та взяла ковш и вдруг... все отшатнулись. Вода в берестяном ковше сама по себе закипела. А когда одна из монахинь внесла в келью деревянный крест, вдруг загорелся.
- Что тебе надобно мне сказать? - вопросил Тимашев, почуяв, как келья стала быстро наполняться зловонием.
-Скоро сгинет царь-государь! - вновь не своим голосом завопила недавняя послушница.
Выйдя на свежий воздух, Тимашев и настоятельница отделились от сопровождающих офицеров. С моря дул пронизывающий ветер, травы буквально стелились над землей. А в ушах Тимашева все стоял дикий? Надрывный крик про скорую гибель государя.
-Что с ней делать? - вяло спросил Тимашев.
-Беса изгонять будем. Ждем беломорского архимандрита, а пока вот терпим.
-А верить ее словам можно ли? - очень осторожно поинтересовался Тимашев.
Агафья пожала широченными плечами и более ничего не ответив, зашагала к воротам...
Всю обратную дорогу Тимашев вспоминал о страшном пророчестве. Неужто и впрямь весьма скоро потеряет Россия царя-благодетеля, который, не жалея себя и сил, вершит великие и мудрые перемены, старается для народа? Но более всего Тимашева страшил вопрос, как же доложить государю о страшном предсказании?
На подъезде к Юр-озеру Тимашев задремал. И вскоре офицер стражи, клевавший носом на диванчике, услышал стон своего начальника. Осторожно толкнув в бок Тимашева, спросил: "ваше высокопревосходительство, вы, наверное, видели страшный сон?". Тимашев ничего не ответил, отвернулся к стене...
ххх
К родовой усадьбе Тимашев подкатил, когда солнце уже стояло прямо над головой. Оглядев гостиную, узнав, что госпожа будет к обеду, решил не откладывая, записать в подробностях игру бесовских сил и прочие впечатления. Однако прежде машинально извлек из стола пухлую рукопись будущей истории русского терроризма. Рукопись распухала день ото дня. А сам он был словно намагнитизирован, едва выпадала свободная минутка, садился к письменному столу, даже в управлении, занимаясь текущими делами, он мысленно был один на один с будущей книгой. И на сей раз генерал наугад открыл рукопись, прочел написанное перед отъездом: "Нам кажется, что кнут есть туземное орудие человеческих мучений. Все до единого иностранные историки и писатели считают кнут казнью, существующей только в России".
Нет, читать или писать сегодня просто не было сил! Тимашева быстро сморило,  и он уснул прямо на диванчике. Спал долго ли, мало ли, не помнит. Разбудил его звон колокольцев, неземной звон, они пели и нежили, переливались и убаюкивали. Он сел на диванчике, ничего толком не понимая. Привиделось что ли? Однако мелодичный звон приближался. Что сие могло значить?
Неожиданно распахнулась без стука дверь, влетел взволнованный денщик -унтер Кузьмич.
-Ваше высокопревосходительство! - с порога истошно завопил всегда степенный Кузьмич. -Да проснитесь же вы! К нам едут! Скороход только что прискакал в усадьбу. Вставайте поживей, я мигом принесу парадный мундир! – Тимашев хотел  выспросить, кто это изволил без предупреждения приехать к министру. -Погоди, Кузьмич, толком разобъясни, кто к нам направляется? Однако Кузьмич уже исчез. Тимашев подумал, что по переливчатому звону валдайских колокольцев это могла быть царская карета, но отогнал эту нелепую мысль- о его возвращении в столицу еще не знает никто, окромя шлагбаумных полицейских. Однако Тимашев страшно обеспокоился, предчувствуя нехорошее. Да и внутренне он был совсем не готов к приему гостей. И жены, как всегда, не было дома, а дом без хозяйки - сирота.
Однако все разъяснилось через несколько мгновений. Тимашев успел надень, на всякий случай, голубой парадный мундир, вышел на высокое крыльцо, приложил ладонь ребром к глазам. И остолбенел. Из-за статуи Афродиты, что стояла на краю аллеи, выкатила на последнюю прямую дороги царева коляска. Да, он не ошибся, издали разглядев статную фигуру кучера Ильи. Такой прямой посадку, как у этого царственного кучера, не было ни у кого из возниц столицы. И сердце у Тимашева вздрогнуло и упало, он почувствовал внутреннюю пустоту и страх, ледянящий страх. Что теперь делать? Государь не терпит даже малейшей лжи, а сказать правду о страшной предсказательнице язык не повернется. Тимашев стал спускаться по высоким ступеням, ноги сделались словно ватные. Пришлось держаться за перила. Успел подумать, что государь не поймет его состояния и невольно приободрился, Как-никак, он министр внутренних дел, а не чиновник средней руки...
Карета остановилась прямо перед крыльцом. Илья соскочил на землю, отворил дверцы. Государь Александр бодро выбрался из кареты, протянул кому-то руку, помогая выйти...Тимашеву захотелось проснуться, или исчезнуть. Он разглядел княжну Долгорукову - полюбовницу государя. Екатерина была в роскошном парижском платье и изящной шляпке. Еще более удивился Тимашев, когда вслед за Долгоруковой на землю Легко, совсем по-девичьи спрыгнула Ольга, его жена собственной персоной. Даже не успел мысленно связать воедино приезд этой троицы. Как-то Ольга говорила о своей встрече с государевой полюбовницей, но он тогда не придал этим словам значения. Вся троица не больно-то удивилась появлению хозяина дома, словно государь знал, что он, Тимашев, только что возвернулся из поездки в дальний монастырь.
-Ваше величество! - шагнул к царю Тимашев. -Разрешите доложить?...Он приложил руку к козырьку фуражки, однако государь величественным жестом остановил своего министра.
-Бог с тобой, Тимашев! – государь крепко пожал руку хозяину дома. Рука царя была достаточно жесткой. -Мы же на официальном приеме, просто решили навестить вас дома. Княжне очень нравится ваша супруга. У них похожие смелые характеры. К тому же ваша супруга вообще в Питере стала знаменитостью, едва ли не все дамы высшего света вдруг возжелали познакомиться с ней, даже графиня Орлова настоятельно приглашала ее на бал.
-Простите, государь, -очень смутился Тимашев, -чем же Ольга Тимашева знаменита? Ученая, "синий чулок", сидит в своих лабораториях. -Он мог бы выдать их семейную невеселую тайну - встречаясь, они больше ссорятся, чем милуются. -Разве сумасбродным поступком, когда безо всякой подготовки решилась полетать на воздушном шаре? Правда, думаю, о той глупости все давно в столице забыли.
-Спасибо за сомнительный комплимент! - не сдержалась Ольга. Хорошо, что проницательная княжна Долгорукова вовремя пришла к ней на помощь, перехватив инициативу.
-Разве вы ничего не знаете, генерал? - почти ласково пропела она, почему-то глядя только на государя, лишь на мгновение вскинув насурмленную бровь на Тимашева, -не позже как позавчера на поле, за красными казармами были велосипедные гонки и Ольга опередила самого мистера Макавея, выиграла главный приз - двести рублев.
-Я был в отъезде, милейшая княжна, - нашелся Тимашев, -очень рад ее успеху, но почему гонки? - Он разговаривал словно в полусне -столько сразу навалилось - дальний вояж на север, страшное предсказание царю, жуткая усталость, рукопись книги, а теперь визит государя. -И чтобы не попадать впросак, поспешил пригласить царственных гостей на семейный чай. Усадив государя и его великолепную пассию на лучшие места, откуда был виден затененный пруд в окружении белокорых берез. Тимашев вместе с хозяйкой дома направился в дворовую, чтобы отдать распоряжение.
-А мне здесь очень нравится! - княжна прилегла на плечо государя. -Когда мы с тобой будем иметь свою крышу в лесной чаще, чтобы никого более не видеть, окромя друг друга?
-Придет, обязательно придет наше счастливое время, -государь нежно коснулся губами ее уха. -Знаешь, я вчера приказал перевести на твой швейцарский счет пять тысяч золотом.
-К чему такие траты? - княжна зачем-то положила в рот маленький нательный золотой крестик, словно хотела примолкнуть, дабы не сказать ничего лишнего.
...Не прошло и четверти часа, как на веранде, под раскидистым ясенем, появился двухведерный тульский самовар с блестящими медалями - семейная реликвия Тимашевых. Ловкие тимашевские служки, коим активно помогал царский кучер Илья, уставили стол незамысловатыми домашними яствами что нашлись к тому времени в хозяйских погребах - солеными бочковыми рыжиками, копчеными сигами, добринским кружчатым сыром, душистыми медом в мисках, антоновскими пахучими яблоками. Выставили на стол и бутыли с домашними наливками и крепчайшей брагой домашнего приготовления. Однако государь что-то тихо сказал сопровождавшему офицеру, и через мгновение появилось рейнское вино в замысловатых квадратных бутылях.
-Ваше величество, -нисколько не робея, сказала Ольга, -прошу извинить за столь явно не царское угощение, чем богаты, тем и рады.
-Олечка, -поддержала новую подругу княжна, -к чему такие церемонии? Нам с Сашей уже сильно опротивели изысканные кушанья, а тут... - она поправила правой рукой жемчужное ожерелье, -тут хорошо, свободно - птички поют, вольно дышится.
-Согласен с тобой, моя радость, -государь не стеснялся откровенно выказывать при хозяевах свою пламенную страсть к княжне. -Рыжики, правда, не совсем подойдут для закуски рейнского вина, но к черту все условности! - он махнул рукой и первый выпил половину бокала вина. Его примеру последовали и остальные. Затем женщины почти сблизившись плечами, стали о чем-то шептаться, а государь, чуточку захмелев, обратился к Тимашеву:
-Ну-с, господин министр внутренних дел, -весело и благодушно спросил он Тимашева, -как нынче поживают северные монахи? Поди опять недовольство выказывали, надавали челобитные свитки?
-Не без оного, Ваше величество, -Тимашев мысленно возблагодарил судьбу за подаренную паузу, скоро пришел в себя, -челобитных, как водится, мне надавали уйму, но справедливости ради скажу: монахи живут дай Бог всякому россиянину...
-На какие доходы?
-Окрестные крестьяне на них гнут спины, обирают арестантов, да и сами горбят и на рыбных промыслах и на земляных угодьях, оброки собирают с проезжих купцов, что везут к морю пеньку, звериные шкуры, рыбу отменную.
-Стало быть казну государственную обирают, -недовольно проговорил государь, постучал костяшками пальцев о стол. Надо бы и в сем деле навести порядок.
-Я, Ваше величество уже работаю над новым законом, -мгновенно нашелся Тимашев. - В ближнюю неделю я изложу свои соображения в докладной записке на высочайшее имя.- Видя, что государь поверил ему, Тимашев продолжил свой рассказ.
-Я побывал в пяти монастырях да в шести земляных тюрьмах, где, осмелюсь доложить, без суда и следствия томятся арестанты. -Тимашев глянул на Ольгу, жена делала ему какие-то таинственные знаки, наверное, призывала сменить тему разговора
Ольга была несомненно права - обильный стол, заморское питье притягивали взоры, отгоняя посторонние мысли. И зачем было всерьез о чем-то толковать, когда рядом с государем сидела писаная красавица и поедала своего возлюбленного глазами. Сколько сплетен и недобрых вымыслов приходилось слушать Тимашеву на ее счет, дамы полусвета всячески порочили княжну Долгорукову , наверняка завидуя счастливице, которая и впрямь была неотразима.
-Что ж, на сем и порешим! - охотно согласился государь, сбоку глянул на княжну, от ее щек, казалось, шел жар. -Сегодня для меня приятнейший день. Нет рядом ни "черных глаз", ни доносителей царицы, правда, министр очами зыркает, но он - наш человек.
Бывший генерал свиты Тимашев знал царя достаточно давно. Видывал чаще всего озабоченного, изредка гневного, но такого, как сегодня -счастливого, беззаботного, ласкового, зрить не приходилось. "Вот что делает с человеком любовь".-Подумал Тимашев и невольно залюбовался и своей женой, мысленно сравнивая молодых женщин. Ольга мало в чем уступала княжне, разве что та была моложе, зато Ольга была более женственной - сквозь тончайшую кружевную кофточку проступало матовое тело, глаза горели восторгом, и он подумал, что в таком состоянии жена способна не токмо побеждать мужчин на скачках, но и добиваться любых своих капризов. И еще ему пришла в голову мысль, что мы, мужчины, часто ищем дальнее, не видя ближнего, а счастье-то рядом.
А государь, как главный заводила предстал перед четой Тимашевых в ином свете. Он смачно рассказывал иноземные анекдоты, весело сплетничал, а потом совсем некстати поинтересовался у Тимашева:
- Одного не уразумею, почему министр вышел к дружескому столу в парадном мундире?
- Из чувства высочайшего уважения !
- Думаю, Алексей Евгеньевич отлично разбирается в том, какой костюм соответствует ситуации, и без перехода принялся рассказывать, как недавно граф Иноземцев напечатал в газете объявление о том, что его имение в Лесном, где все было выстроено в английском стиле, может осматривать любой столичный житель. В любой день, но до четырех часов. Однако в первый день никто в имение не пришел, но перед закрытием в имении появился бедный студент петровской академии. Граф встретил его холодно, взглянул на часы и заметил, что уже ровно четыре часа: "К величайшему огорчению ,-сказал граф, я не могу принять вас, не могу отступить от своего правила"-Потом смягчился и вопросил: "есть ли у вас с собой фрак и белый галстук?" оного у студента тоже не оказалось. "В таком случае прошу извинить меня, -вежливо заметил граф, -я не смогу пригласить вас к обеду. Самому себе не позволяю обедать не иначе, как в белом галстуке"
- Видите, ваше величество, -вставил Тимашев, -так и я никак не могу пить чай в домашней скуфейке в присутствии царя.
- Ох и ловок, шельма! - заулыбался государь. - Вывернулся!
Вскоре обе женщины, весьма довольные собой, попросив извинения у государя и хозяина дома, убежали по тропинке к любимой ольгиной беседке на берегу пруда. Проводив женщин счастливым взглядом, государь поднял глаза на Тимашева.
- Евгений Владимирович, что более всего вас поразило в дальней поездке?
- О, сразу и не сообразишь, -попытался уйти от ответа Тимашев, -он словно кары ждал именно похожего вопроса. Вспомнилось, напутствуя его перед поездкой на север, государь предупредил: "Сам знаешь, Тимашев. Царю не лгут. Доложишь все без утайки!"
- О, мой государь! - окончательно смутился Тимашев. - Даже в докладной писать не собирался про дикую встречу в женском монастыре Уст-Кут.
- Говори!
- Повинную голову меч не сечет. Настоятельница свела меня с послушницей, в которую вселился бес. Я бы не поверил, но...
- И она напророчила нечто худое?
- Странно, но вы правы. Девчонка, точнее сказать, бес внутри нее, кричал страшную фразу: "Скоро сгинет царь-государь!. В ее руках даже вода закипала, а потом...
- Хватит! - государь пристукнул ладонью по столу. - Лицо его враз погрустнело. -Эх, какой вечер ты мне, генерал, испортил, какой вечер! Но, давай, не будем о грустном, о чарах и бесах. Мне ведь гадалка, сам знаешь, нагадала, что сгину я на седьмом покушении, а прошло всего два. -Он натянуто улыбнулся. -Пять покушений могут и не состоятся, во всяком случае они могут растянуться на долгие годы, если, конечно, мои охранители будут по-настоящему оберегать меня...
 
ГАДАЛКА У ГРАФА ШУВАЛОВА
 
Потомственный граф Петр Андреевич Шувалов привык в любую погоду прогуливаться по дубовой алее в своем лесном урочище. Дубы были посажены еще дедом и за пять десятков лет успели вымахать на такую высоту, что стали видны за несколько верст. Граф обычно выходил на прогулку в старомоднем шушуне, заячьей шапке и был издали похож на крепостного мужика, отпущенного недавно на волю.
 Местные жители знали сию странность всемогущего графа, а те, кто впервые приезжал в Озерки, смущались и долго извинялись, не признав главного столичного полицмейстера.
   Давно взял за правило: возле самого мощного дуба, который звался Добрыней, останавливался, прислонялся щекой к шершавой поверхности, не обращая внимания на муравьев, вдыхал мощный поток энергии и думал, думал. Особенно добрый заряд получал перед началом важного дела. Так было и на сей раз. Острый глаз графа разглядел некую настороженность главных жандармов при разговоре с ним, да и государь поглядывал как-то изучающе, ничего не объясняя. Все это навевало странные предчувствия.
 Как человек мудрый, понимал, что просто так ничего не делается, даже чирей не вскочит без причины. После разговора с графиней решил пригласить в дом в Озерках известную прорицательницу Розу, которая не больно-то робела при виде знатных петербуржцев, не к каждому соглашалась ехать, но как было отказать главному полицмейстеру Шувалову?
 И в означенный и оговоренный день в имение графа приехала в богатой коляске с литыми шинами полная женщина в цветастой шали. За ней выбрались из коляски два свирепых типа. Но у ворот их остановила охрана. Розу в ворота пропустили, а ее спутников оставили "погулять" за воротами...
 В сопровождении дежурного офицера она прошла на второй этаж, в кабинет графа, недавно обставленный итальянской мебелью – кожаные желтые диваны и кресла, подсвеченные солнечными лучами, придавали кабинету особый шарм.
 Петр Андреевич лично встретил известную гадалку у входа, проводил в глубину кабинета, к журнальному столику. На сей раз одет граф был по-домашнему, в халате и мягких турецких туфлях с загнутыми кверху носами. На столике стояли две бутылки заморского вина, бокалы. Граф слышал, что прорицательница без вина и слова не скажет.
 Они сели друг против друга, с любопытством откровенно рассматривали один другого. Граф держался очень скромно, лишь пышные закрученные кверху усы придавали ему задиристый и воинственный вид. Поначалу гадалку смутило, что граф смотрит столь насмешливо, но с волнением она очень быстро справилась.
- Как будем говорить? - напрямую спросил Шувалов, - по-французски или по-лиговски?
 Гадалка широко улыбнулась, оценила шутку графа: на Лиговке обычно столовался и собирался бродячий люд, обитали девицы легкого поведения; городовые и те старались не показываться на Лиговской улице, боясь ненароком "угодить на ножи".
 - Мы - людишки заурядные, - робея, ответила гадалка, - а вы - господа, принцы, а ваше сиятельство, граф, самый у нас наилюбимейший человек, хозяин темных углов, нарушитель нашего спокойствия. - Она глянула на вино, поймав взгляд хозяина дома, налила себе полный бокал и залпом выпила. Гадалка Роза хорохорилась не зря, нужно было поглубже спрятать робость. Главный полицмейстер хоть и казался добродушным, но мазурики столицы боялись его, как огня.
 - Да ты и впрямь настоящая ведьма! - нахмурил густые брови граф Шувалов. - Гляжу на тебя, Роза, и гадаю, почему до сих пор я не приказал заарестовать тебя, не засадить в "холодную"?
 - Не за что покудова! Ладно, пошутковали и добре! - Роза запахнула цветастый плат на пышной груди. Ей очень не понравилось начало разговора. - Зачем звал, Петр свет Андреевич? Она встала, подошла к окну, увидела свою карету за воротами и двух сотоварищей, с тоской поглядывающих на господское здание. Вернулась к столу. Граф терпеливо ждал, что еще выкажет столичная гадалка. - Ни в чем худом я вроде бы не замечена, за руку никто не схватил. А может, ваше сиятельство, судьбу свою решил поймать в силки? Человека поймать легко, а вот судьбу... Судьба - индейка, а жизнь - копейка.
 - Цыц, дуреха! Забыла, с кем разговариваешь, а? - Граф поднялся над столом, свирепо оглядел мигом притихшую гадалку, с нее вроде и спесь слетела, как тополиный пух под ветром. - Язычок-то прикажу укоротить, будешь волчицей выть на луну. Ладно, не обижайся на строгого графа. – Он милостливо придвинул ей бокал, предлагая для храбрости глотнуть заморского винца. Открой-ка мне, Роза, картишки, загляни в будущее, кругом динамитчики да кинжальщики, ваш-то брат, уголовник, меня уважает, а эти... бунтовщики так и норовят швырнуть в главного полицейского бомбу.
 - Боюсь важным господам заглядывать в будущее, - откровенно призналась Роза. - Купчишке аль чиновной душе все расскажешь, он ручку позолотит и на том спасибо, а граф Шувалов... Она чуть помолчала, потом добавила, глядя графу прямо в глаза. - Не то, чтобы ручку позолотить, руки совсем оторвать может.
 - Сие ты верно изрекла, хвалю! Ну, поведай, что ждет меня в скорости? И не бойся, режь правду, матку.
 - Для того и приехала, - спокойно проговорила Роза. Она достала новую колоду карт, положила на стол перед собой блестящие побрякушки да камешки, нанизанные на тонкую бечеву, начала перебирать их, закрыв глаза.
Граф молча наблюдал за ее манипуляциями, потом она покосилась на хозяина дома. - Хочешь, дорогой граф Петр Андреевич, скажу, о чем ты только что
подумал?
 - Давай! Скажи! - очень заинтересовался граф Шувалов. - Честно признаюсь,не обижусь, что ни скажешь.
 - Обижайся, аль не обижайся, ваше сиятельство, но я кривить душой не стану, скажу, как то вижу наскрозь: вы, граф, решили хитро и нечестно: коль гадалка Роза худое предскажет, прикажу заарестовать ее за кощунство аль за картишки. А ежели гадалка та Роза хорошую правду выдаст, то я ее заарестую за мошенничество, сошлю в страну Сибирию, с глаз долой из сердца вон. Разве не так? Но... "Роза вытянула вперед руку, перстни на ее пальцах зловеще сверкнули. - Ваше сиятельство, надеюсь, слыхивали, что
Роза - крепкий орешек, об нее и зубки сломать просто. Ну, граф, не оговорила ли ваше сиятельство литовская баба Роза?
 - Ты и впрямь - настоящая ведьма! Так я и подумал, только думку сию прочь прогнал. Говори дальше. И не лги столичному полицмейстеру. Со мной лучше дружить, чем враждовать. Я внимательно тебя слушаю! – граф откинулся назад, прикрыл глаза, готовый ко всему, что изречет эта странная дама.
 Роза улыбнулась чему-то своему и стала ловко раскидывать карты по столу, быстро и легко тасуя их, бормоча бессвязные слова, потом взялась за камешки, начала медленно перебирать их, прислушивалась к их легкому постукиванию, кивала головой, мол, я все понимаю, господа хорошие! Ей сделалось жарко. Краем плата утерла лоб, щеки. Потом вдруг решительно подняла голову и посмотрела прямо в глаза графа долгим изучающим взглядом, от которого всемогущему графу сделалось неуютно.
- Ну, не тяни! Выкладывай, что там за чертовщина!
- Не нукай, ваше сиятельство! - хладнокровно остановила графа Роза. – Ишо не запряг. Тут такое видится, аж дух захватывает. Мозгой раскинуть лучше надо, все кругом в сплошных загадках.
 - Худое аль доброе? - граф был нетерпелив, едва сдерживался, чтобы не накричать на гадалку. Увидев в дверях графиню, цыкнул на нее, как на дворовую девку, графиня исчезла.
 - У простолюдина все, как на ладони, а у тебя, ваше сиятельство, иное, в жизни такого не встречала. - Неожиданно эта мужичка прочла с пафосом модные в ту пору строки:

- Ах, от господ подалей,
У них беды себе на всякий час готовь.
Минуй нас пуще всех печалей
И барский гнев, и барская любовь.

- Роза, ты меня послушай, - начал было граф, но осекся под пламенным взором гадалки. Лицо ее запунцовело, глаза заблестели, будто она мигом ухитрилась закапать в черные свои очи белладонны.
 - Страшно, ой страшно мне, грешнице! - тихо запричитала Роза. – Ждет тебя, батюшка, Петр Андреевич, чудо-чудное. Вся Россея вскорости станет почитать тебя, как второго царя.
 - Эк, хватила!
 - Ей-ей, правда. А потом... - Роза раскинула еще раз карты, стала сосредоточенно рассматривать королей, не сразу поверила своим глазам, отложила карты, налила себе вина, не приглашая хозяина, выпила, покачала головой. - Наступает веселенькое времечко, которое чиновники да и весь народ назовуют "шуваловщиной". Хорошо это для меня иль худо, не разумею, но что вижу, то и толкую. Эдакая удача привалила тебе, Петр Андреевич! Радуйся да воздавай хвалу Богу!
 - Говори да не заговаривайся! – по привычке отрезал граф. - Он слыл в столице человеком прямым, простецким и очень мстительным, никого в жизни не боялся, порой перечил даже государю, но все было в лад, в толк. А тут вдруг вроде как испугался: что это боронит, по пьяной лавочке, нерусская брехунья? В душе даже пожалел, что послушал графиню-дуру, это она внушила, мол, Роза, графу Толстому судьбу предсказала, графу Растопчину. Выслушал ее, а теперь сиди да думай. Как дойдет ее глупость до ушей государя, что Шувалов умом тронулся, вторым императором себя возомнил. И тогда - беда. Государь мягок, пока его по головке гладишь да поддакиваешь, а услышав такое... Чтобы придти в прежнее расположение духа, также налил себе вина, выпил, глянул глаза в глаза прорицательнице. Роза не отвела взора, лишь усмехнулась кончиками губ.
 - Ну, как сие можно растолковать? И карты, и камни, а они у меня говорящие, все сходятся на одном: быть тебе в большом фаворе, Петр Андреевич!
 - Вот как прикажу упечь тебя, Роза с мороза, прямиком в холодную, на хлеб да на воду. Я, поди не какой-нибудь пьяненький купчишка с дальнего прииска, меня на хромой козе не объедешь.
 - Остынь ты, дорогой граф! - рассердилась прорицательница. - Не слыхивал, наверное, у меня тоже силенка имеется, почище твоей, как напущу столбняк аль лихорадку, не возрадуешься! Нечего бабу кнутом пужать, она и вожжей пробовала. Несешь человеку добрую весть, нет, чтобы обласкать, возблагодарить, а он... в холодную. - Роза встала, выжидательно глянула на графа, мол, пришла пора раскошеливаться.
 - Ни на грош не поверю в твои сказки-баляски, - граф был в полной нерешительности, а тут еще кругом пошла голова, подумал, не напустила ли сия чертова сатанистка дурь на него. - Щуваловы всегда знали свое время при дворе.
 - Обидел ты меня, Петр Андреевич! - гадалка собрала свои карты, спрятала в сумочку. - По всей столице слух пущу, когда возвысишься ты: мол, Розе не поверил. И больше не зови меня в свои домы. А в остальном, давай, граф, так условимся: как только сбудутся мои тебе предсказания, тогда по совести и по трудам заплатишь мне. И, будь здоров. Петр Андреевич! Передай привет графине. А я скоро приду за расчетом.
 Проводив рассерженную прорицательницу, граф вернулся к столику, вгорячах выпил целый бокал вина, однако вино не расслабило, не успокоило, наоборот, разожгло то ли любопытство, то ли тревогу, походил по комнате, потом стал перебирать служебные бумаги, откладывая те, что следовало доложить самому государю, но дело никак на ум не шло. Вышел на открытую веранду, увитую диким виноградом. Отсюда открывался превосходный вид на зеленые окрестности, на деревушки, всю эту местность здешние людишки, да и приезжие гости звали не иначе, как шуваловской. Прямо за барской усадьбой начинался французский парк, который упирался прямо в речку Шуваловку, а на другом берегу речки стеной вставал черный-пречерный шуваловский бор.
 "Чего это я раскудахтался? - чуток успокоился граф. - Чем черт не шутит, когда Бог спит?! Еще вокруг оглядеться, то государю и положиться боле не на кого, как на него. Князь Долгоруков, этот спесивый генерал, вовсе запустил охранное дело. Одни докладные записки сочиняет, а всякие там террористы множатся по империи, как тараканы по щелям. Гадалка-то врать мне не стала бы, побоялась, да и зачем эй наводить тень на плетень? Выходит, возвышение возможно. А раз появились сомнения, то их надлежит обязательно проверить. А как и что проверять? Это разумеет только государь, иные только пузыри вокруг трона пускают. Секретным агентам поручить эдакое невозможно, кишка у них тонка. Наверное, никто не может разведать государевы задумки.
 Граф вернулся в комнату, выпил еще вина, посидел некоторое время в глубокой задумчивости, глядя в красный угол, где теплились лампады, дважды перекрестился. И вдруг его осенило: "Батюшки-светы! Есть такой человек, есть! Вор-сыщик Вантей, человек-оборотень, и вашим и нашим мажет. Этот ворюга сквозь стены пройдет, коль захочет. Сколько громких, а точнее, тихих авантюр они сообща провели за последнее время! Князь Долгоруков думает, что Вантей на него одного работает, а Вантей... Ему старый приятель генерал Дубельт с потрохами передал Вантея, своего выкормыша. - Граф потер ладони, вспомнив, как недавно они облапошили Долгорукова с делом Гринивицкого. Охранное отделение выследило поляка-динамитчика, а нагрянули на квартиру мои людишки, загодя предупредив самого Гринивицкого, чтобы и дальше "сидеть у него на хвосте".
 "Решено и подписано! - граф пристукнул кулаком по столу. - Поручу я сие копание вору-сыщику, пообещаю полную индульгенцию и серебряную медаль в придачу.
 ...Буквально на следующий день, отложив все дела, граф Шувалов выехал не на своей расписной гербовой карете, а на старой коляске на встречу с вором-сыщиком. Этого места не знал никто в управлении столичной полиции и даже в министерстве внутренних дел. Один человек бывал тут прежде и не раз. Вор-сыщик Вантей бывал на берегу речки Знаменки, что впадала в Финский залив. Раз пять. Там, близко к зарослям, стоял неприметный домик старика-чухонца, который многие годы был фискалом графа Шувалова. Теперь содержит домик для тайных встреч.
Обычно, когда на эту тайную квартиру наезжает граф Петр Андреевич, старик-чухонец без лишних разговоров собирает рыболовецкие снасти, спускается к речке, где издавна прикормлена плотва да окуньки, закидывает удочки и делает вид, будто поглощен рыбалкой, а сам, хитрован, то и дело оглядывает проселочную дорогу, что одна-единственная ведет в сии места из города. Как запылит дорога, значит кого-то леший несет из Питера, сразу же дает условный сигнал графу.
 Сегодняшний день у чухонца был особенный. Граф приехал чуть свет и сам посидел с удой, вытянул окунька на фунт весом, на радостях соизволил перекинуться со старым осведомителем парой слов. Предупредил о наезде вора-сыщика, которого звал просто "Вантей". Чухонец остался на стреме, а Петр Андреевич, заметно волнуясь, возвратился в дом.
 Вор-сыщик оставался верен себе, всякий раз его появление сопровождалось некими фокусами. То выходил на дорогу сгорбленный слепец, отстукивая дорогу палкой, то с котомкой за плечами появлялся священник, то выскакивал из зарослей злодей-тать. На сей раз Вантей, как барин, подъехал к избушке на пролетке. Был в жилетке, при часах на серебряной цепочке. Старик прямо ахнул: "Господин Вантей! Ты прямо, как их благородие! Видать, сильно разбогател".
 - Здорово, чухна! - разлыбился Вантей. - Не носи лаптей и ты разбогатеешь.
Вантей не чета вам, голодранцам, калюшек из болота таскать. - Вытащил из кармана горсть монет, хотел все отдать чухонцу, но передумал, отсыпал половину. - На, выпьешь за мои удачи!
 - Покорнейше благодарю! - умилился чухонец. - Поспешай-ка, не зли судьбу, граф давно прибыли.
 Граф Шувалов хотя и был знатного российского рода, но никогда не показывал своего превосходства даже перед рядовыми квартальными, перед бродягами, на допросах ни на кого не кричал, не стращал, играл роль "доброго" полицая. А к Вантею относился со смешанным чувством понимал, что вор-сыщик - злодей, по которому давно плачет намыленная веревка, малость брезговал общаться с перевертышем и в то же время отдавал дань его таланту, втайне гордился своей придумкой, что работал с Вантеем рука об руку, ставя рогатки князю Долгорукову и министру Валееву.
 Разомлевший на солнышке граф сидел под навесом, в холодке, пил прямо из жбана квас, который привез из дома. Вантей уже привык к тому, что чужих квасов и сбитней Петр Андреевич не пивал, употреблял только те, что делала Аграфена на его усадьбе. В оконце увидел вора-сыщика, и знакомый холодок прошел по груди. Разговаривая с Вантеем, всегда испытывал одно и то же ощущение, будто с трудом держал в руке скользкую жабу, готовую в любую минуту обернуться либо царевной, либо татем с топором.
 Когда вор-сыщик в барской одежде появился в притолке, граф не удивился, у этого живого дьявола были десятки обличий.
 - Здравия желаю, ваше высокопревосходительство! - бодро приветствовал графа Вантей.
 - Кваску налить с пыль-дороги? - не ожидая согласия вора-сыщика, граф плеснул в глиняную кружку, стоящую перед Вантеем, кваса. - Прибыл, значит, по моему вызову.
 - Как не прибыть, - миролюбиво сказал Вантей. - Авось ваше высокопревосходительство по мелочам вора-сыщика не вытребывает. Дельце, видать, нешуточное нарисовалось. - А квас с хренком?
 - Что это сегодня мне такие наглецы попадаются? - с притворным гневом проговорил граф, заложил нога на ногу. - Хрен я тебе на второе подам! Ну, рассказывай, как живешь-можешь? Нынче, гляжу, ты вырядился, как столичный петиметр. Признайся честно, грабанул кого их больших купчишек? Все едино узнаю, коль обманешь.
- Обижаете, Петр Андреевич, - состроил притворную рожу хитрый Вантей, даже глаза от мнимых слез заблестели. - Как можно? Трудами праведными на горький хлебушек зарабатываю, горблю, как каторжник, не жалея ни сил, ни живота своего. - Вантей знал за собой и такой грешок - любил поерничать, покуражиться, особенно перед сильными мира сего, которые в данный момент от него как-то зависели. - Поди, появились у вашего высокопревосходительства нуждишки до бедного Вантея. Зазря такая важная персона в мою сторонку и головы бы не повернула.
 - Угадал, стервец! - мягко сказал граф, дивясь каждый раз на вора-сыщика, сколько в его душе чертей и чертенят прячется. - Дельце есть, но больно тонкое, не толще волоса на твоей нечесаной башке. Да и вряд ли даже Вантей его в силах потянуть, - для затравки бросил граф, пряча в густых молодецких усах недобрую ухмылку, дивился сам на себя, тратит дорогое время на всякую шушеру. - Хочешь, серебряну медаль за усердие получить, а?
 - Медаль? - удивился Вантей. - Серебряную, да еще за усердие? Как не хотеть! - не стал скрывать, что сия награда была бы ему весьма кстати. Говорите, Петр Андреевич, кого и что?
 - Ты сразу за нож да кистень готов схватиться, - мягко укорил его граф. - Я же сказал: дельце тонкое. Слушок один перепроверить надобно, но... шелестит сей слушок аж на самом верху! - граф поднял глаза к потолку. Как это сделать - сам ума не приложу, а ты... ты у нас на всякие подлости дюже горазд, раскинь мозгой. Ладно, садись поближе и приготовь свои длинные уши. И... сам понимаешь, ежели знают трое, знает и свинья.
Проболтаешься - тебе хана.
 - Авось, не проболтаюсь, не впервой. Я готов для вашего высокопревосходительства звездочку с неба свинтить. - Глаза вора-сыщика хищно блеснули. Некстати вспомнил: баба его как-то толковала про медаль - железка-то как охранная грамота для вора. Всегда к месту.
 - Ты поди все воровские "малины" в Питере знаешь? Да и мошенники у тебя известны наперечет?
 - Так сказать нельзя, - потупил взор Вантей, но крупных щук разумею, бывает и встречаю случаем. Я внимательно слушаю вас, Петр Андреевич. Начало нашего толковища мне весьма ндравится. Давненько горячего дельца не прокручивал.
 - Случайно гадалку Розу не встречал? - задал прямой вопрос граф. – Жирную такую бабищу.
 - Чернявую? Которая на карете, как барыня по Питеру раскатывает? Видывал, признаюсь. Она из табора Валета. Табор сей в Стрельне обитает. Там цыгане молодым медведям пятки поджигают, плясать учат. Сам-то Валет вроде бы полюбовник у ей.
 - Что еще о ней слыхал? Мне сие весьма важно. - Граф попытался сделать вид, будто интересуется гадалкой из профессионального интереса, но переменить выражение лица ему так и не удалось.
 - С нечистой силой гадалка та вроде бы якшается запросто. Я в колдунов мало верю, но... Вантей сделал паузу. "Иваны" в кабаке толковали, будто один "валежник" заказик получил - прибить Розу, но воткнул ей "перышко" в бок, а ножичек повернулся и сам по себе полетел в обратную сторону и зарезал "валежника".
 - Сказки все это, - небрежно отмахнулся граф, - в полицейское управление такое дельце не поступало.
 - В сказках тоже правда бывает. Я не из пугливых, но таборных завсегда сторонюсь. На кой мне лях ссориться с нечистой силой? Врагов у Вантея и так не сосчитать на руках и ногах, а тут еще и цыгане...
 - Эх, Вантей, у кого нынче врагов нет, разве что у покойников, - сочувственно проговорил граф Шувалов. - Даже у царя-батюшки их полна коробочка. Ладно, скажи честно, хотя... честность и Вантей - понятия несоизмеримые. Розе хоть в малости доверять можно иль нет?

ГРАФ ШУВАЛОВ – ШЕФ ЖАНДАРМОВ
 
Государь встретил графа в библиотеке, где они в последнее время любили беседовать. От книг исходил еле уловимый запах бумаги, сама мудрость от драгоценных фолиантов, казалось, витала в воздухе. Возле глухо зашторенных окон был уже сервирован легкий ужин. Граф Шувалов интуитивно понял: разговор будет далеко не праздным, как порой бывало. И он не ошибся. Государь сразу начал разговор:
  - Послушай, Петр Андреевич, мы с тобой не первый год знаем друг друга, вместе совершали и рискованные поездки на Кавказ, поэтому, как любил говаривать мой батюшка, с разу возьму быка за рога. – Голос государя был непривычно, с легкой хрипотцой, недавно, выступая перед гвардейцами, простудил горло. – Как ты считаешь, не наступило ли время сменить некоторые аспекты внешней и внутренней политики?
- Что вы имеете в виду, Ваше величество, - осторожно поинтересовался Шувалов, сердце полицмейстера учащенно забилось, на широком лбу выступили капельки пота. «Неужели гадалка и впрямь оказалась права» - Радостно подумал граф.
- Чего греха таить, буду с тобой, Петр Андреевич, откровенен, -сокрушенно проговорил государь, глядя прямо в глаза столичного полицмейстера, - третье отделение во главе с князем Долгоруковым не оправдало моих надежд. Сие охранное место почему-то быстро меняет человека. И дело не только в злодейских покушениях, прекрасно понимаю, что ежели враги наши захотят кого-то убить, то рано или поздно сие случится. И кто, акромя Господа. Их остановит? Но…как говорят в народе «на Бога надейся, па сам не плошай». В тайной политической полиции преобладают не дела, а бумаги, отчеты, донесения, планы на будущее, прожекты покончить с крамолой, а она расцветает пышным цветом.
- Полностью согласен с Вами, государь! Нередко думаю об этом, наблюдая за деятельностью третьего отделения, за хваленными секретными агентами. И еще довольно часто вспоминаю прежних охранителей - графа Бенкендорфа и генерала Дубельта. Инициативные, умные были руководители, брали на себя любую ответственность, не ждали каждодневно распоряжений Вашего величества. А князь…хороший человек. Приятный собеседник, но…- Шувалов развел руками.
- Продолжай, Петр Андреевич! Мне твое мнение крайне любопытно и важно.
- Слушаюсь, - Ваше величество! Корпус жандармов, все его отделения, извините за резкость, поизмельчали, пригрелись на теплом месте. Нет духа соревновательности, нет желания отличиться. А в такой организации не должно быть места добрым и добреньким, необходима железная рука, по ней Россия давно соскучилась.
- Выходит, моя рука ослабла? - поймал на слове    графа царь.
- Я имею в виду только третье отделение, - граф Шувалов перевел дух, чуть было не сморозил глупость. – И еще мне кажется, что дело не только в руководстве, пришла пора пересмотреть статус политической полиции, дать ей более широкие полномочия. Как и министерству внутренних дел.
- А как ты оценил бы деятельность министра Валуева?
 - Откровенно?
 - Перед царем нельзя кривить душой.
- Понимаю. Валуев, будучи губернатором, был более сдержан, стремился показать себя, а став министром, позволяет отпускать язвительные реплики, мало того, сам будоражит общество.
 - Чем?
 - Его книга в рукописи «записки русского человека» ходит и по сей день по рукам, будоража умы. Валуев – умный мужик, но о себе слишком высокого мнения, его взгляд устремлен к вершине карьеры. – Шувалов сделал паузу, он торжествовал в душе – государь советуется с ним по самым острым вопросам, видя, что Александр не прерывает его резких суждений, продолжил критику Валуева. Днями прочитал его высказывание в «Петербургском вестнике»: «У нас теперь принцип и идеи тождественны. Они состоят в ограждении власти и не более того. Положение внутри страны оборонительное, а совсем не наступательное. Мы требуем от россиян повиновения, но не объясняем, во имя чего мы требуем? Отвечу так во имя обязанности повиноваться и права повелевать. Мы отдаем инициативу».
 - Ты что, Петр Андреевич, - удивился государь, специально выучил этот бред? Или следишь за деятельностью министра внутренних дел? Как ты мог догадаться, что речь пойдет о Валуеве? Знал зачем тебя Государь пригласил? Во сне увидел?
 - Никак нет, Ваше величество! – позволил себе улыбнуться Шувалов.  – Не во сне. Вы не поверите, но я знал, о чем пойдет речь.
 - И ты, друг мой, подвержен мистики. – Государь спрятал в пышных усах усмешку.  – Я еще ничего не говорил, а ты, оказывается, знал мои мысли.
 - Интуиция, Ваше величество! А если честно, то … мне подсказала сие одна знаменитая гадалка по имени Роза, чисто сердечно признался граф Шувалов.
 - Столичный полицмейстер обращался за советами к прорицательнице? – удивился государь. – А в Библии сказано: гадание – дело сатанинское, но … это весьма любопытно. Познакомишь меня с этой … Розой?
 - Когда прикажете! – Шувалов осторожно взял в руку хрустальный бокал с искрящимся вином и, чтобы подбодрить себя, сделал, пару глотков.
 - Ладно, оставим это, сам-то нынче чем занимаешься, окромя гаданий? Столько нашумевших дел не раскрыто.
- Не хотел раньше времени вас беспокоить, Государь, - граф переменился в лице, вновь стал жестким и решительным, насупил брови, а кончики закрученных кверху усов вроде бы приняли боевую стойку. – Сегодня утром, в девять пятнадцать, австрийский военный агент, князь Людвиг фон Аренберг найден мертвым в своей постели.
 - Только этого нам не хватало! – государь пристукнул кулаком по столу, лицо его побагровело. С Австрией и так  натянутые отношения , а теперь еще  и это убийство! Как и где сие происшествие случилось?
 - Неподалеку от Зимнего дворца, Ваше величество, как раз насупротив помещения казарм первого батальона Преображенского полка.
 - Худая весть, очень худая! – государь встал и начал усиленно тереть виски, словно хотел прогнать страшное известие. Впервые прибыла в столицу американская делегация. Что о нас подумают за океаном? Два покушения на царя, убийство иностранных подданных! Кто занимается расследованием убийства?
 - Иван Дмитриевич!
 - Путилин?
 - Так точно! От этого убийцы не уйдут. Мы живо отыщем злодеев и накажем самым суровым образом. Закон не может содействовать с жалостью. Я буду докладывать каждый день.
 - Вряд ли тебе, дорогой граф, придется заниматься австрийским агентом.
 - Не понимаю, Ваше императорское величество! – сердце снова словно стронули с места и оно забилось часто-часто.
 - Я решил назначить тебя, Петр Андреевич, шефом корпуса жандармов. Не возражаешь? – государь лукаво глянул на графа, мол, каков сюрприз? – У меня было много времени присмотреться к делам столичного полицмейстера. Ты  явно засиделся на одном месте, талантливые люди должны расти. Думаю, не ошибусь, если скажу, что граф Шувалов не откажется помочь империи и трону.
 - Все это так неожиданно, - притворно проговорил граф, но как вы  поступите с князем Долгоруковым, с Тимашевым, с секретными агентами, которые лично преданы им? – Граф говорил одно, а мысленно думал совсем о другом, о гадалке Розе, что первая сообщила ему о долгожданном назначении. И  еще вспомнил, что проклятая цыганка обязательно придет за расчетом. Мысли эти были мелкими по сравнению с тем, что случилось.
 - Империя у нас большая, должностей ответственных много, а князь Долгоруков… Я понимаю, о чем ты, граф, думаешь, мол, князь Долгоруков – давний мой знакомец, даже приятель и вдруг я решил отправить князя в отставку, но государственное дело дороже дружбы, тем более такое дело, как тайная политическая полиция.
 - Что верно, то верно.
 - Хотя… Государь снова сел напротив Шувалова, самолично наполнил бокалы, предложил чокнуться по-русски, взглянул в глаза нового шефа жандармов своим пронзительным взглядом, который выдерживали далеко не все придворные. Он как бы пытался осмыслить решение, не поступил ли опрометчиво, сумеет ли родовитый граф всерьез освоить не только охранное дело столицы, но и всей империи, сумеет ли стать той новой железной метлой, что безо всякой пощады и либеральности начнет очищать Россию от зла. – Через две недели предоставишь мне новую стратегию борьбы с терроризмом. Внеси свои предложения по кадрам, особенно внимательно  изучи всю подноготную заграничных секретных агентов. Что-то мало толку от этих напыщенных господ в «котелках».
 - Могу ли я взять в третье отделение самых талантливых своих агентов, например, Путилина?
 - Как только он отыщет убийц австрийского князя.
 - Так точно, Ваше величество! Благодарю за доверие и надеюсь оправдать его. Считайте, что граф Шувалов не пожалеет ни одного врага трона.
 - Хочу на это надеяться. Так кого же мы поставим на место министра Валуева? – совершенно неожиданно спросил государь. – Свято место пустовать никак не должно.
 - Я бы предложил утвердить генерала Тимашева Алексея Евгеньевича, - без раздумья ответил Шувалов.
 - Не из-за его красавицы жены? Поговаривают, будто ты граф, похотливо поглядывал на не, государь широко улыбнулся, видя, как смутился  граф Шувалов. – Эта незамысловатая шутка разрядила обстановку. Главное дело было успешно начато, можно было и пошутить. Кто, кто, а государь давно и преотлично знавал графа, мог перечислить его слабости, особливо по отношению к женскому полу. Железный человек, а при виде красавиц быстро теряет голову. Однако сегодня государь просто пошутил. У него  было преотличное настроение.
 - Ваше императорское величество, - Шувалов вовремя попытался вернуть беседу на деловые рельсы, - генерал Тимашев достаточно умен и ловок, умело сходится с нужными людьми, голова набита толковыми идеями, мне лично он высказал некоторые, но… как я понял перед ним широкая спина князя Долгорукова, а выше головы не прыгнешь. Думаю, дать бы Тимашеву просто да еще частичку прав, он обязательно внес живинку в дела охранных властей  империи, например, мне понравилась его идея о реорганизации охранных служб. Она позволила бы сконцентрировать усилия агентуры. И еще  генерал разработал схему внедрения агентов в тайные сообщества. А теперь пишет книгу о русском терроре.
- Петр Андреевич, я подумал, не помешает ли  министерская должность работе над книгой?
 - Считаю, что для спокойствия трона в данный момент порядок в империи намного важнее, чем книга, которая будет нужна в будущем, как исторический или научный труд. Мы то живем сегодня в беспокойном мире.
 
НЕПРЕРЫВНАЯ БОРЬБА
 
"Моя душа грустна, я вижу перед собой
будущее России - печальное и мрачное...
Ах, будущее, будущее. Ах, как я боюсь за него..."
(Г. А. Тютчева, фрейлина императрицы}
 
Вот уже второй день в столице стояла необычная для сей поры погода - Финский залив успокоился, перестал накатывать на Неву свинцовые серые волны, а ветер, знакомый каждому жителю ветер под названием "чухонец", что весной и осенью беспрестанно задувает с Балтийского моря, также неожиданно стих. Странно было видеть петербуржцам спокойно висящие на
деревьях листья, не трепетавшие, как бешеные, под ветром.
 Столичные жители, и стар, и млад, чиновники, свободные от службы и квартальные, матросы и просто бездельный люд повысыпали на улицы и площади, устремились к Неве, к Летнему саду, к Обводному каналу и Фонтанке. И, наверное, только один человек во всем городе не замечал сих погодных прелестей, не видел даже какого цвета небо над головой. Когда весь в заботах, не до природных красот.
 Человеком этим был генерал корпуса жандармов Алексей Тимашев, которому в этот день жизнь преподнесла еще одну загадку. Точнее сказать, не жизнь, а сам государь всероссийский Александр. Генерал знал царя давно, но не переставал порой удивляться его превращениям. Сегодня государь был под стать столичной обычной погоде - менял настроение несколько раз...
Выехав из Зимнего дворца, генерал Тимашев поначалу приказал кучеру-жандарму ехать к Цепному мосту, в управление, но, взглянув на округлые шведские часы на фронтоне дворца княгини Лиговой, понял, что
ехать в управление вряд ли стоит. На душе генерала, как говорят, скребли кошки, а в III отделении он мог застать князя Долгорукова и вряд ли удержался бы, чтобы не рассказать о встрече с государем, пришлось бы объяснять шефу, почему вызвали во дворец именно его, хотя формально сие можно было легко объяснить - государь захотел узнать, как идет работа над книгой о терроризме...
Полицейские на Невском и Знаменском, безошибочно узнавая карету Тимашева, отдавали ему честь, придерживая сабли-селедки, прохожие, что
гуляли по Невскому, также смотрели вслед карете начальника штаба корпуса жандармов, что лихо мчалась по самой середине дороги, распугивая гужевой
транспорт.
Хоть в одном ему повезло: жены Катерины не оказалось дома. Старый лакей Федор поклонился хозяину и на его хитрой морде генерал прочел все: в доме порядок, жена опять задерживается, посыльные из управления не появлялись, обед готов, кабинет проветрен, свежие цветы на окнах, лимонад "Жорже" - на столе.
 Генерал не стал вызывать лакея, быстро переоделся, аккуратно повесил в шкаф голубой мундир, сунул ноги в домашние мягкие туфли и устремился к
письменному столу, сел поудобнее в кресло, сразу стало спокойно и уютно.
Можно было, не суетясь, осмыслить все события дня, восстановить в деталях разговор с государем, сделать для себя нужные выводы.
Первое, что он отметил: разговор был странным, скорее походил на допрос с пристрастием да и шел не по правилам. Все началось с того, что государь
вышел к нему в мундире лейб-гвардейского полка. Сию форму надевал только в торжественные дни. В этот полк государь был приписан отцом - императором Николаем, поэтому Александр всячески благоволил этой части.
На груди государя сверкали ордена, что тоже было не совсем обычно для будней. Возможно, в этот день намечалось некое государственное действо.
Дальше - больше. С ним государь поздоровался формально, сухо, не как обычно приветствовал своих охранителей. Предложил сесть, но рукой показал совсем на другое место, не там, где они обычно сидели с князем Долгоруковым. Все эти маленькие нестыковки сразу насторожили, ибо Александр любил во всем точность и следовал раз и навсегда заведенным традициям.
 Тимашев ожидал, что Его величество сразу же потребует доложить, каково положение с наведением порядка в империи за неделю, но, когда государь заговорил первым, Тимашев понял: монарх хорошо подготовился к разговору, засыпал его строгими вопросами, не давая времени на ответы:
- Меня не покидает ощущение, что мои охранители уподобились пожарным, которые с утра до вечера дуются в карты! Почему дело Колодкевича все еще не в суде? Какие еще нужны доказательства против злодея, который на глазах публики застрелил генерала в Твери? Почему после ограбления Смоленского банка ваши секретные агенты не стали помогать полиции, посчитав сие чужим делом?
- По городу совершенно свободно расхаживают злодеи из "Революционной расправы", расклеивают злобные прокламации, а вы... захваленные мною секретные агенты, перестали совсем ловить мышей! Я укреплял корпус жандармов не для того, чтобы выслушивать ехидные насмешки в ваш и свой адрес!
 Тимашев растерялся, хотел было объяснить, что ловить воров и впрямь не дело секретных агентов, но, к счастью, смолчал. И запоздало догадался: "В III отделении у Его величества, видимо, имеется личный соглядатай, ибо как он мог бы столь свободно ориентироваться в делах засекреченного ведомства?
 И еще припомнилось Тимашеву, что государь находился в нервическом состоянии, порой внезапно переходил на резкости, повышал голос, что было ему несвойственно. Наверное, что-то очень страшное произошло в империи, о чем тайная политическая полиция еще не знала".
 Потом неожиданно для Тимашева государь протянул ему листок, исписанный каллиграфическим почерком.
 - Возьми, генерал, для своей книги, авось пригодится!
 Это были стихи, и он не сразу понял, почему сии вирши попали к государю.
Ведь сейчас не тот век, Пушкины повывелись да и цари потеряли к поэтам интерес, но... Вверху листа был крупно выписан заголовок "КУЛАК".

Пришлось читать, ибо государь ждал его реакции:
От размашистой натуры не сидится нам:
Есть меж нами самодуры с страстью к кулакам.
Все они чинят расправу собственным судом.
Кто пришелся не по нраву, учат кулаком.
С кулаком нельзя не сжиться на Руси Святой:
В детстве лишь начнем учиться грамоте родной,
Педагог иной сердитый нам твердит, уча:
"Двух небитых стоит битый!", ну и бьет с плеча.
И в младенчестве с ученьем сходимся мы так;
Значит, ладит с просвещеньем наш родной кулак.
Поговорку не напрасно выдумал народ,
Что кого кто любит страстно, тот того и бьет.
Старичок твердит с досадой, что он слаб и хил,
Что детей учить бы надо, да побить нет сил.
И старик, ворча в постели, доживает век...
Так до гроба с колыбели добрый человек
То других бьет, то дерется, то его бьют так,
Что сроднится с ним, сживется наш родной кулак.
 
- Извините, ваше величество, - смутился Тимашев. - Зачем это мне? Для архива?
- На свое усмотрение. Кулак, оказывается, тоже орудие террора. А теперь расскажи-ка, генерал, как идет работа над книгой? Нужна ли помощь? Я жду сию историю, может, она приоткроет завесу таинственности происходящего, объяснит, откуда в мое царствование пришло особое зло.
Здесь-то и сел он на своего конька, дав волю красноречию и фантазии, ему было чем удивить императора, сочинены первые пять глав, собрано столько справок и фактов, документов и свидетельств, описаний человеческих погубленных судеб, от которых порой хочется откреститься, закричать, что в одной стране такого быть не может. Будь у документов голоса, они возопили бы на всю Россию.
Тимашев был доволен самим собой, начал приводить факты давних лет, говорил тихо, осторожно, ожидая взрыва гнева, но государь молчал, лицо его, сегодня такое озабоченное, одутловатое, было сумрачным. Оживился, когда он прочитал отрывок из главки о писателе Федоре Достоевском, о мистицизме и фанатизме, главка была наполнена странными фактами совпадений. Начало главки, где говорилось о том, как Достоевский отбывал каторгу, не вызывало у государя эмоций, но потом вдруг оживился, стал делать пометки в сафьяновом блокноте.
Оказывается, в соседней квартире, рядом с писателем поселился видный член исполкома "Народной воли", человек, подозреваемый в убийстве генерала жандармерии - Александр Баранников. Знал ли о таком соседстве Достоевский? Формально, нет, а практически - да. Недаром Достоевский как-то признался: "Я верю во второе зрение, тем более, что это факт".
- Почему не арестовали Баранникова? - строго спросил государь.
- Его арест был делом ближайших дней, наши секретные агенты хотели доказать связь этих двух людей, следили за каждым шагом бомбиста и больного писателя. И надо же было такому случится, когда с писателем произошел первый удар, кровь пошла горлом, полиция производила обыск в квартире соседа. Достоевский, естественно, этого не видел и не слышал.
- Простое совпадение! - безоговорочно сказал государь.
- А следующий приступ был спустя всего несколько минут после ареста другого террориста, попавшего в засаду в той же квартире. Как все это можно объяснить...
Почти целый час государь говорил с ним о книге, о работе III отделения, больше слушал, только продолжал делать пометки в блокноте. Лишь на прощание сказал: "Истоки поищите в истории нашего... кулака". И загадочно улыбнулся...
Возвратясь домой, генерал постарался успокоиться. И верное средство для успокоения имелось - работа над книгой, интерес к ней государя вдохновил еще более. Хотя сам генерал даже не представлял, какое это завлекательное занятие - сочинительство. Буквально каждую свободную минуту так и тянет к письменному столу. Забыты и охота, и прогулки по лесу. Раскрываешь папку с рукописью и тебя обволакивает неземное блаженство, забываешь обо всем на свете: звучат чужие голоса, вокруг тебя - подозрительные личности, кто-то с пистолетом, кто-то с динамитом. И что странно: ты их лицезреешь воочию, а они, злодеи, тебя в упор не видят. Вот что такое писательство!
- Итак, господин сочинитель Тимашев, - сказал сам себе, - на чем мы в прошлый раз осмелились прервать повествование? Где поставили многозначительную точку? И торопливо стал открывать одну за другой столь дорогие нынче его писательскому сердцу папки. Первую с императорским вензелем бережно сразу отложил в сторонку, "на закуску", а папки с грифом "Совершеннейше секретно. Только для служебного пользования" положил прямо перед собой. Каждая папка с недавних пор обрела для него особый смысл, особое отношение. Имела свою цену. Вот, к примеру, летописные книги и доносы времен Иоанна Грозного. Тут столько всего, что, читая сии документы, сердце леденеет от ужаса.
Тимашев посмотрел на папки, его передернуло. История - штука страшная. Но... стоит ли извлекать зло из архива, пылятся бумаги и пусть себе пылятся, гниют помаленьку, потомки разберутся. Он еще сам до конца не уразумел: стоит ли правду вставлять в книгу? Как бы самому шею не сломать, хотя государь наставлял его писать только чистую правду.
Тимашев стал в последнее время ловить себя на мысли, что не просто водит пером по бумаге, но и воочию, боковым зрением будто бы видит все эти страшные картины, они как бы оживают перед его мысленным взором. Вот сейчас вспомнились картины ХУ века, когда разошелся на святой Руси особый вид государственного преступления под символом "Слово и дело!" Согласно указу царя, каждый прохожий, богач аль бедняк, услышав что худое про царя или его сатрапов, должен был не медля ни секунды кричать во весь голос:
"Слово и дело!". И любой россиянин под страхом смерти просто был обязан хватать человека, на коего указывали доносчики, вязать его и доставлять в застенок, к допросу. Там с виновными и невиновными не церемонились, жестоко пытали без суда и следствия.
 Когда в питейном заведении или прямо на улице раздавалась сия страшная фраза, начиналась всеобщая паника, людишки разбегались, куда глаза глядят, а тот, на кого указывали, обычно падал на колени и умолял отпустить его, просил прощения за глупость. Разве не об этой глупости рассказывают документы? Тимашев приблизил к себе стопочку листов. Это было описание самых дурацких случаев. Взял верхний лист. Стал читать, не зная, возмущаться или жалеть некого Ермошку. На пожелтевшем листке с надписью "Тайная канцелярия" некий писарь старательно вывел: "Драгун Ермошка чистил пику и вдруг чихнул, сказал шутливо: "Нехай будет здоров Государь наш, царь великий, да я, Ермошка". Стоявший рядышком другой драгун возьми и крикни: "Слово и дело!" Ермошку схватили и поделом, вырезали ноздри и язык укоротили, буде впредь не болтал бы".
Генерал Тимашев был человеком впечатлительным, он встал из-за стола, подошел к стене, остановился перед полкой, на коей были собраны дубинки Петра Великого. Отчетливо представил, как рвали каты ноздри у бедного драгуна; показалось, истошный крик бедняги доходит и до его кабинета.
О-го-го! Ну и методы воздействия, резание носов, вырывание ноздрей, отсечение пальцев рук и ног, колесование, сажание на кол, четвертование, закапывание живьем в землю, подвешивание на крюки за ребра... Подобных описаний никакая книга не выдержит.
"Упаси меня, Господи, - простонал Тимашев, - такое увидеть во сне. И на кой ляд я удумал писать про эдакие ужасы?"
Тимашеву стало жарко. Господи! Он отшвырнул от себя рукопись, листочки разлетелись пo полу в разные стороны. Тимашев растерялся, опустился на колени и стал лихорадочно собирать их, кляня в душе собственную горячность.
Заслышав скрип двери, Тимашев обернулся. Ольга удивленно уставилась на него, подперев руками бока.
- Мой женераль на полу? Вроде бы и ветра сильного не было, разве что мой приход создал некий сквозняк? Тебе помочь подняться? Или собрать листочки?
- Ольга, - едва сдерживая раздражение, проговорил Тимашев, все еще находясь в дурацком положении на полу, - шла бы ты, моя красавица, в сад или чем занялась, мне, поверь, сегодня не до тебя. - Тимашев с трудом поднялся на ноги.
- Зря ты меня гонишь, милый друг! - Ольга села на стул, заложив нога на ногу. - Смотри, если уйду, жалеть будешь. У меня потрясающая новость для тебя, мой женераль. Неужто не чувствуешь ничего? Странно, весьма странно. - Ольга встала, шагнула к мужу.
 - Ну, пожалуйста, оставь меня. - Тимашев приобнял жену за плечи, - иди в сад. Я сегодня имел продолжительную беседу с государем, - буркнул генерал, - точнее сказать, сие больше было похоже на выволочку, твоего женерала бил государь в хвост и в гриву.
 - Это ничего, за битого, сам знаешь, двух небитых дают. А я сегодня случайно узнала от президента академии, что существует проект реорганизации всех охранных структур, и согласно сему проекту генерал
Тимашев будет назначен... - Ольга сделал долгую паузу. - Да, да, будет назначен министром внутренних дел.
- Что ты сказала? - Тимашев отшатнулся от жены. - Какие глупости!
Государь мною недоволен, а ты... ты со своей сплетней... Подобными вещами не шутят. Я - начальник штаба корпуса жандармов, ничего о проекте не ведаю, а какие-то академические "синие чулки", как сороки на хвостах, разносят зловредные слухи.
- Ну, чего хвост распушил? - как всегда грубовато отпарировала Ольга. - Ежели не желаешь стать министром, загодя подай государю рапорт, мол, так и так, желаю вновь стать шутом гороховым при вашей свите. - Ольга обиженно передернула плечиками и вышла их кабинета.
Тимашев опустился на диван. Ноги больше не держали его. Известие, услышанное от жены, окончательно сломило его. "Неужели сие правда? Как совместить выволочку и новое, более высокое назначение? Хотя... цари на то и цари, чтобы поступает вне логики. Наверное, сие повышение, если оно, конечно, состоится, будет в заслугу моего труда по истории терроризма. Да, но почему молчит мой шеф князь Долгоруков? Или он тоже еще ничего не ведает? Хотя... для начала нужно пойти к жене, все хорошенько расспросить, и ежели это правда, испросить прощения...
 
АТАМАН ПО КЛИЧКЕ "ТОПОР"
 
В здании управления корпусом жандармов у Цепного моста в столице России было малолюдно. Секретные агенты и офицеры тайной полиции притаились в своих коридорах, боясь попасть на глаза разгневанному шефу. А сам граф Шувалов закрылся в кабинете и никого не желал видеть. Он расхаживал по громадному кабинету, от окна к двери, правая щека графа дергалась, никогда еще он не испытывал прелести нервного тика. В голове плавал сплошной туман. Причиной столь необычного поведения всегда олимпийски спокойного графа была бумага, по силе равная бомбе, способной нанести урон всей империи. В который раз на ум графа Шувалова приходили слова, сказанные секретным агентом Шамагировым: "Убежден, что в Сибири бунтовщики ждут оружия". Тогда ему не поверили, а зря. А теперь... что толку бить себя в грудь, раскаиваться, когда требуются действия.
Как и положено, узнав о страшном происшествии, граф Шувалов тотчас помчался в Зимний дворец, доложил императору. Александр схватился за голову и какое-то время сидел недвижимо, не отвечал на вопросы. Затем с трудом приподнял голову, посмотрел на Шувалова, нервно потер лоб. Глухо спросил:
- Подробности? Какие меры предприняты по горячим следам?
Что мог в эти страшные минуты ответить шеф корпуса жандармов? Ни-че-го!
Начал, путаясь, убеждать государя, что лучшие сыщики Сибири и Урала уже начали поиск исчезнувшего транспорта, хотя сам далеко не был уверен в этом. Со времени происшествия прошло несколько дней, пока фельдъегерь скакал, загоняя лошадей, в столицу.
Государь не стал метать громы и молнии. Сухо приказал Шувалову вкупе с министром внутренних дел Тимашевым срочно найти преступников и сурово наказать. Легко сказать, но... И вот сейчас, с трудом сдерживая гнев, граф вынужден был признать самому себе, что в голове было пусто, не имелось ни единой толковой идеи, способной хотя бы на время смягчить удар. К тому же для расследования выпало самое неподходящее время: столица азартно готовилась к традиционному празднику в "городе фонтанов" Петергофе по
случаю тезоименитства императора Александра II. Согласно Протоколу, сопровождать главу государства и его семью должен шеф корпуса жандармов. А как тут ехать, когда в деле не имелось даже малейшей зацепки?
Запнувшись за край толстого персидского ковра, граф едва не упал. И сия маленькая заминка разом привела его в обычное деятельное состояние. Сев за стол, обхватив голову руками, граф попытался с помощью фантазии воссоздать картину страшного преступления. За время работы главным
полицмейстером Санкт-Петербурга граф успел привыкнуть к разного рода изощренным преступлениям - столица велика, злого народцу тут всегда хватало, но сей случай превосходил прежние, как по дерзости, так и по размаху. А дело и впрямь выдалось необычное. В пехотном корпусе генерала Рамзая под Ригой служил тихий, исполнительный капитан по фамилии
Касюкас, родом из Литовии. Капитан пользовался полным доверием боевого генерала. И когда пришел Приказ доставить обоз со стрелковым оружием, патронами и амуницией в дальние гарнизоны для нужд создаваемого сибирского казачьего войска, генерал Рамзай стал лично подбирать
начальника конвоя и, как ни странно, остановил свой выбор на капитане Касюкасе, который как нарочно оказался в этот момент в штабе корпуса.
Лучшего начальника конвоя генерал и не мечтал найти. Касюкас не раз выполнял его личные приказы, даже однажды сопровождал конвой, который доставил из столицы в Ригу императорский штандарт.
Генерал Рамзай выделил для охраны обоза казачью полусотню, лично проводил обоз, трижды осенив его крестным знаменем. И вдруг, где-то за Урал-камнем казаки охраны, подводы с оружием и весь остальной груз вкупе с пятью подводами бесследно исчезли, как сквозь землю провалились. Местные власти не сразу забили тревогу, полагая, что быстро отыщут пропажу, обоз с оружием не иголка в стоге сена, но... Трое суток вдоль главной трассы "Владимирки", вдоль окрестных и таежных дорог и даже таежных троп вели самые тщательные поиски пропавшего обоза, однако следы транспорта обрывались у кромки сильно заболоченной местности неподалеку от озера Чан.
Пока Шувалов и Тимашев вкупе с лучшими столичными сыщиками, ломали головы, что бы сие могло означать, кто-то нагло подбросил записку в почтовый ящик, который располагался прямо у главного входа в корпус жандармов у Цепного моста. В записке говорилось следующее: "Господа
жандармы! Ваше оружие у меня в полной сохранности и в целости. Когда оно "заговорит", вы первыми узнаете об этом и заплачете кровавыми слезами". В конце была странная и пугающая подпись: "Атаман Топор".
Быстро, по тревоге подняли архивные документы с места службы капитана Касюкиса, его послужной список, отыскали личную подпись капитана, сверили с текстом подписи на записке и ахнули: все сошлось, буковка к буковке.
Стало предельно ясно: да, капитан Касюкас, он же атаман Топор, - похититель транспорта с оружием, замаскированный враг трона и отечества.
Правда, возникли сомнения, кто подкинул записку? Не мог же Касюкас одновременно быть в столице и находиться за Уралом. И самое страшное: "Оружие. Когда и где оно "заговорит"? "Где и когда "заговорит" похищенное оружие?"
Осторожно приоткрыл двери дежурный офицер связи, подал графу только что расшифрованное сообщение из Иркутска. Начальник жандармского управления генерал Звягинцев: "Убедительно прошу направить в помощь "шамана" знакомого с местными условиями.
- Шамагиров! Опять Шамагиров, - занервничал граф. - Неужто окромя этого шамана у III Отделения нет иных талантливых агентов?" Не мог забыть, как недавно Шамагиров докладывал государю о готовящемся бунте, о том, что бунтари ждут оружие. Государь присвоил Шамагирову очередное звание, а их с Тимашевым укорил. "Не излишнее ли рвение проявляет этот молодой шаман? Хотя нужно признать, талантлив, дьявол. Да и не время сводить личные счеты".
И тут что-то случилось c графом. Словно затмение нашло. Он еще нашел в себе силы ухмыльнуться: будто неладно помянутый шаман мгновенно наслал на него порчу. Голова закружилась, в горле возникли сухие спазмы. Граф схватил графинчик с недопитым пуншем, налил рюмку, выпил. Дурманящее состояние не проходило. Тяжелый, давящий на голову туман из височной части головы переместился в область груди, прихватило сердце. До этого граф вообще не знал, где оное находится.
Первым желанием графа было срочно вызвать дежурного врача, он протянул руку к колокольчику, но позвонить не успел. Без стука вошел офицер связи, который имел право поступать так, молча протянул новое сообщение: "Совершено два дерзких покушения со смертельным исходом на коменданта Карийской каторги Горохова и на капитана Гилевича, начальника конвоя. Почерк убийств схожий".
- Атаман Топор!" - ударило в голову графа. - Несомненно, его рук дело. Имея в руках новейшее оружие, он и не такое натворит. Злоумышленник как будто не принадлежит ни к одной из тайных организаций. А вот кто стоит у него за спиной? Как же мы не подумали об этом?". Превозмогая немощь, граф приказал срочно доставить ему вновь дело Касюкаса, а также повелел запросить данные о родне Касюкаса, докладывать каждые два часа о ходе расследования. Отдав необходимые распоряжения, он спустился на первый этаж, в лекарню.
ххх
К вечеру на полированном столе графа Шувалова уже лежали все собранные данные о Юстасе Касюкасе. Граф присел к столу, стал внимательно знакомиться с доставленными бумагами не только из архива III отделения, но и присланные министром внутренних дел Тимашевым. И сразу многое стало проясняться: оказывается, отец и два брата Касюкаса участвовали в польском восстании, были арестованы и казнены по приговору военно-полевого суда.
Граф удовлетворенно хмыкнул. Что ж, один ход к разгадке, кажется, найден: месть! Примитивная месть человека, именующего себя "атаман Топор". "Пока иных версий нет, с этой точки и начнем расследование".
Граф прошел к французскому журнальному столику, на котором стоял графин с квасом, проглотил таблетку, предложенную доктором Мясницким.
Вернулся к бумагам. И тут, словно кто-то подтолкнул его. Граф замер, мгновенно почувствовав перемену в себе самом. И голова вроде как прояснилась. Ее обдало приятным холодком. И в сердце боль притупилась. Мысль заработала четко и ясно, будто ее освободили от неведомых пут. Еще окончательно не веря в избавление от недуга, граф начал осторожно
раскладывать своеобразный пасьянс, при этом вслух рассуждая сам с собой: "Один офицер убит на Карийской каторге, а другой где-то на Урале. Если это "работа" "Топора", то как он мог усечь головы офицерам одновременно в
разных концах дальнего края? Итак... Граф прикрыл глаза, каждым нервом чувствуя, что разгадка где-то совсем близко. Между двумя убийствами существует некая связь. Но какая именно?
Мысль снова вернулась к Шамагирову. Ведь он предупреждал, что в Восточной Сибири готовится вооруженное восстание ссыльных поляков и литвин, заговорщики выжидали. Чего? Сигнала? А, может, и прямь оружия?
Это предположение шамана близко к истине. Как можно начинать смертельно опасную акцию без оружия? В Сибири достать оружие невозможно. Арсеналы малы, к тому же хорошо охраняются. Будем рассуждать далее: Касюкас, наверняка, давно и прочно связан с польским освободительным движением, затаился, дождался своего часа и... с помощью заговорщиков, которыми нынче нашпигована Сибирь, захватил транспорт с оружием, тщательно укрыл его в Глухих таежных урочищах. Если это действительно так, то... Граф вдруг заволновался, отчетливо представив себе крайне огорченное лицо государя, который так на него надеется. Шувалову всегда становится не по себе, когда глаза любимого монарха подергиваются грустью. Он не кричит, не возмущается, но, наверное, было бы лучше, если бы Его величество ударил бы по лицу, чем эта грусть.
- Н-да, - мысли Шувалова вновь вернулись к похищению транспорта с оружием. - Масштабы бунта и впрямь могут оказаться непредсказуемыми, как и предупреждал Шамагиров. Опять этот "шаман"! Как же он мне надоел в последнее время, куда ни глянь - Шамагиров. Императрицу взялся лечить,
губернатора Сибири подозревает, генерала Звягинцева упрекает в халатности.
И тут, как говорят в народе, "хорошая мысля приходит опосля". Почему бы не поручить полковнику всю эту операцию по ликвидации Касюкаса? И название операции пришло на ум мгновенно: "Атаман "Топор".
Граф помассировал подбородок, вспомнил, как они с генералом Тимашевым старались скомпрометировать Шамагирова перед государем. И ему стало не то чтобы стыдно, но как-то муторно на душе. Шамагиров в Сибири, как дома. Он
глубоко копает, имеет там своих верных помощников и осведомителей, а они... сумели восстановить все-таки государя против секретного агента, но все это прошло, настал день, пришло новое озарение. Граф удовлетворенно потер руки и вызвал адъютанта:
- Собери-ка мне, голубчик, на пять вечера начальников служб управления тайной полиции и... полковника Шамагирова. Все понятно?
- Так точно! Будет исполнено!
Проводив адъютанта взглядом, граф стал соображать, как элегантнее провести столь ответственный разговор с "шаманом". Наверное, нужно поблагодарить его от имени императора за верную службу, а потом... поручить наиважнейшее государственное задание.
Выглянув в полукруглое оконце, выходящее на улицу, граф увидел, что его личный кучер и адъютант прохаживаются возле кареты, о чем-то переговариваясь. "Ждут меня, готовы ехать на праздник, а тут... Хотя, если все пройдет гладко, то завтра с утра можно будет со спокойной совестью ехать на торжество в Петергоф...
ххх
Прибыв загодя в Петергоф, граф ознакомился с агентурной сводкой, в которой говорилось, что в город фонтанов уже прибыло около семи тысяч экипажей, тридцать две тысячи пешеходов и бесчисленное количество лодок.
Он закрыл глаза и отчетливо представил, как все эти толпы растекутся по рощам, перемешаются между собой. Попробуй в таком Вавилоне уследи за каждым.
Но когда началось гуляние, граф забыл обо всем на свете. Двести пятьдесят тысяч лампионов, казалось, вспыхнули почти одновременно, хотя он знал точно - их зажигают за тридцать пять минут около двух тысяч работников.
Иллюминация охватила неземным светом дворец, канал, огромный парк. Публика взревела от восторга. И было чему восторгаться. Чудеса наяву! Группы цветных лампионов были изящно разбросаны среди листвы и выражались в оригинальных композициях - в рукотворном солнце, обелисках, колонах. Особенно завораживал шифр императрицы, сияющий ослепительным голубоватым светом, подсвечиваемый снизу синими, красными и зелеными лампами, он был похож на бриллиантовое перо, летящее по воздуху.
 
Граф очнулся от наваждения, когда его осторожно тронул за плечо генерал Тимашев. Они обменялись крепким рукопожатиям.
- Петр Андреевич, - тихо проговорил Тимашев, - я лично проводил в дальний вояж нашего уважаемого секретного агента. - Оба переглянулись и, как по команде, заулыбались...
 
"ВАСЬКА, ПОРОТОЕ УХО!"
 
Начальник иркутской полевой жандармерии генерал Звягинцев встретил столичного гостя с распростертыми объятиями. Особой нежностью к близким генерал не отличался, был со всеми суров и подозрителен, а тут... Отлично помнил, как в прошлый приезд секретного агента он чуть ли не объявил его
шпионом, но что было, то быльем поросло. Главное, что они с полковником не только нашли общий язык, но и прониклись друг к другу особой симпатией. Узнав о том, что на городской заставе появился возок со столичным гостем, Звягинцев собственной персоной выехал ему навстречу. Не заезжая в управление, повез Шамагирова прямо в свою загородную резиденцию, где в прошлый раз Шамагиров схватился с китайцем.
Широко улыбаясь, Звягинцев предложил столичному гостю освежиться с дороги, приказал отвести агента к ручью, где текла хрустально чистая вода, стекающая с отрогов сопки. Шамагиров скинул пропотевшее одеяние и с удовольствием подставил свое тренированное, мускулистое тело под ледяные
струи.
Вскоре они уже восседали в охотничьем домике генерала, точнее сказать, не восседали, а возлежали на полу, развалясь на медвежьих шкурах. Воздух тут был густо смолистый, а чучела убитых генералом зверей, казалось, с
любопытством рассматривали незнакомца из столицы. Но когда служки внесли охотничий обед, Шамагиров качнул головой, дескать, какое удачное начало его командировки. На низеньком столике появились аппетитные запеченные оленьи бока с острой травой-черемшой, куски отварного осетра с хреном, толченая икра с брусникой и многие иные сибирские яства.
Шамагиров тоже не ударил лицом в грязь, выставив на столик две бутыли зеленоватой настойки собственного приготовления, которые очень понравились генералу в прошлый раз. И пошел тут пир горой. Звягинцев да и Шамагиров не скрывали радости от обоюдного общения, у каждого на то были свои причины. Столичный агент предвкушал совместное расследование похищения транспорта с оружием и с исчезновением агента Зотова, а Звягинце, в свою очередь, надеялся, что полковник поможет ему расколоть действия обнаглевших бунтарей - дела в крае пришли в такое состояние, когда его личных усилий недоставало, требовалась свежая голова и свежий
взгляд.
Генерал в домашней легкой охотничьей курточке и в ичигах на босу ногу выглядел совсем не воинственно. Да и разговор, как водится на Востоке, начал издалека, с новостей иркутской светской жизни. Особенно позабавила Шамагирова вскользь брошенная фраза о том, что отправляясь в свой третий поход по Амуру, генерал-губернатор взял с собой в дальнюю
опасную экспедицию не только свою супругу, но и ее гостью – французскую виолончелистку, чтобы "прокатиться" по таинственной русской реке. Но уже на третьи сутки француженка потребовала отправить ее обратно, в
цивилизованный мир. И пришлось Николаю Николаевичу Муравьеву выделить двух казаков для охраны и доставления гостьи в Иркутск.
Второй случай, также рассказанный в шутливой форме, заинтересовал Шамагирова. Недавно генерал Кукель путешествовал по забайкальской степи. И не просто путешествовал, а искал прах венгерского поэта Шандора Петефи, не имея, кстати, на то высшего разрешения.
- А кто такой этот... Петефи? - поинтересовался Шамагиров.
- О, это легендарная для венгров личность. После подавления восстания в Австро-Венгрии он был арестован и тайно увезен в Сибирь, где и исчез бесследно. Ума не приложу, - откровенно признался генерал, на кой лях ему понадобился сей бунтовщик?
Постепенно разговор приблизился к исходной точке - подготовке восстания поляков и о пропаже транспорта с оружием, которое тоже словно сквозь землю провалилось. Граф Шувалов в бешенстве, государь им недоволен, а где
искать проклятого Касюкаса, никто не знает. Но... замечательно, когда люди с полуслова понимают друг друга. Проговорили жандармы едва ли не до рассвета и многое прояснилось для обоих. Дело обещало стать волнующе-интересным.
ххх
На следующий день, ближе к обеду, события стали раскручиваться с неимоверной быстротой. Звягинцеву доложили, что на рыбном базаре был замечен некий Владек, находящийся в розыске. Эту новость наметили обсудить
позже, а пока генерал нетерпеливо расхаживал по кабинету, с минуты на минуту ожидая появления адъютанта, который должен был привезти на допрос-беседу миллионщика Поротоухова, того самого Ваську, который совсем недавно оставлял на деловых бумагах следующую свою подпись: «Васька, поротое Ухо".
С вечера они решили начать с этого богача, тайного и явного покровителя бандитских шаек-леек, устроить ему очную ставку с одним из сообщников. Звягинцев отлично понимал, что Поротоухов может вообще послать их к чертям собачьим, но... трусливый в душе, "миллионщик" обязательно захочет узнать, по какому поводу генерал пожелал его видеть.
Шамагиров уже знал, что формально придраться к Ваське будет чрезвычайно трудно, ибо лично он законов не нарушает, действуя через сообщников и посредников. А на легкий флирт с законом жандармерия давно уже смотрела сквозь пальцы по мелочам стараясь не тревожить "миллионщика", который мог
всегда пригодиться, но Звягинцев исподволь копил и копил факты его противозаконной деятельности. И дождался. Сегодня уже можно было выложить козыри, поставить "черного кота" на подобающее ему место.
Один из верных порученцев Поротоухова попался на крупной фальшивке. Когда его поприжали, рассказал о незаконной перекупке золотоносного рудника за цену, вдвое меньшую настоящей стоимости, "излишки" ушли в карман Васьки, а тот, в свою очередь, переправил их в некое тайное
сообщество. Дело, как говорили жиганы, "крупно запахло решеточкой".
Купец вошел в кабинет генерала стремительно. Грубо топча ковровую дорожку яловыми сапожищами, пахнущими дегтем. Несмотря на жару, Поротоухов был в жилетке и пиджаке, рубаха - нараспашку, тонкие губы крепко сжаты, глаза метали молнии. Не спрашивая разрешения генерала, он бухнулся в мягкое кресло. Не сразу заметил, что в углу, ближе к окнам, затененный шторой, сидел незнакомый человек в гражданском платье.
- Чем обязан, ваше превосходительство? - тонким, визгливым голосом, так не идущим к его фигуре, спросил генерала.
- А сам-то не догадываешься? - Звягинцев остановился прямо перед Поротоуховым.
- Ишь, как расселся! Может, приказать подать вина?
- А что, мадеры бы выпил! - "миллионщик" положил ногу на ногу.
- Мадеры, говоришь? А ну, встать! - генерал рявкнул так, что, казалось, зазвенели стекла. - Встать! Смирно! Забыл, кто перед тобой, жиган несчастный!
Поротоухов нехотя поднялся, надменное выражение словно смылось с его мясистого лица. Он хрипло задышал, борода и усы тотчас обмякли, потеряли воинственный вид.
- Ну, что ты так строжишься, генерал? - спросил Поротоухов. Пытался прощупать, за что именно его пытались "повязать".
- Мы так доверяли тебе, Василий, - назидательно-строго начал Звягинцев, - смотрели сквозь пальцы на твои чудачества, на проступки твоих жиганов. - Думали, образумишься, в деньгах ведь купаешься. А ты...
- А тыкать вам, генерал, никто права не предоставлял! - попробовал перейти в наступление "миллионщик". - Я ведь могу не токмо губернатору, но кой-кому и повыше челобитную на вас предоставить. Сами разумеете, Поротоухов - человек известный в крае.
- Особливо будет тебе удобно подавать челобитную сверху вниз, с виселицы! - жестко пошутил Звягинцев. Он твердо и последовательно вел линию, которую они с Шамагировым наметили. - В твоем статейном списке, Василий, грехов
столько, что ежели прикинуть их на весы правосудия, выпадет тебе, Поротоухов, точно намыленная веревка.
- Слова, одни словеса, - не сдавался "миллионщик", его злило то, что генерал так и не проговорился, за что же это его так оттягивают. - Ладненько, докажьте мои вины, подайте на стол "семь записок", сам положу башку под палаческий топор.  А так - базланье одно. "Семь записок" - угрюмо проговорил Поротоухов, а не то придут мои шелкоперы-адвокаты, враз
все отмоют добела.
Звягинцев да и Шамагиров прекрасно понимали, куда клонит "миллионщик". "Семь записок" - тюремный закон, ежели на кого подадут жиганы, виновен будешь, куда ни кинь.
- Хватит базарить! Слушай, Поротоухов, и хорошенько запомни. Вот здесь, в папке, все наши "записки" на твою душу собраны, не семь, а семьдесят семь. Хочешь послушать?
 
- Валяй, порадуй душу! - угрюмо проговорил Поротоухов и отвел глаза от злополучной папки.
 - Ну, вытаскиваю "записки", на выбор, - скривил губы генерал, - ему так хотелось отбросить деликатность, схватить плеть и огреть ею Поротоухова, плеть всегда была у генерала под рукой, однако сегодня действовать так было никак нельзя. - Читаю, а ты, Василий, опровергай ежели сможешь.
- Однажды, на баргузинском тракте злодеи оглушили фельдъегеря, который вез государеву почту. Мы тогда задали себе вопрос: зачем сие было свершено? Денег да и ценностей у офицера не было. И выяснили, что ты, Василий, дрожа за свою шкуру, прознал, что, что из столицы должен придти ответ на наш запрос о твоих злодействах, решил самолично, раньше, чем я, прочесть важные бумаги. Как сие дельце мы раскрутили, пока не скажу.
- Это еще доказать требуется! - буркнул Поротоухов. - Охаивать честных людей вы горазды.
- Ладно, такой у меня вопрос к тебе, господин Поротоухов: ты рудник у господина Синегубова купил?
- Ну, купил, а в чем моя поероха ?
- Опять же власть обманул, в купчих бумагах цену вдвое меньшую указал, дабы подать не платить. Это - мелочи, но мои сотрудники за кончик неприметной ниточки потянули и канат вытащили.
- Пиши, пиши, губерния! - Поротоухову явно нечего было сказать в свое оправдание.
- Пойдем дальше, - генерал Звягинцев переглянулся с Шамагировым. Опытные жандармы поняли: Поротоухов дрогнул. - Золотишко да камешки, что "лесные братья" вышерстили на трактах, к тебе, в Иркутск, стекаются постоянно, сие есть скупка краденного. А мы знаем даже где ты их хоронишь. Спеши перепрятать!
И заодно еще одна неувязка: продал тебе лесной надел купец Шерешнев, в Россию ехать засобирался, но далеко, бедняга, не укатил, кокнули его твои злые людишки. Ты, конечно, лично не убивал, однако с двойным наваром остался, лес при тебе да и денежки купеческие в кармане.
 
- И что это вы, господа хорошие, на человека напали? Чем я не угодил жандармерии? Говорите сразу, что надобно? Покосился в угол: что за молчун там притаился?
- Да нельзя таким, как ты, верить, Василий Константинович, никак невозможно. За сколько серебренников продал ты нашу власть "Томскому красному кресту"?
- Что? - резко вскочил испуганный Поротоухов. - Как такое возможно? Сие есть зловредный наговор! За сие отвечаю!
- А ну-ка сядь! - снова сурово прикрикнул генерал на "миллионщика". – У меня есть доказательства, что это ты, старый жиган, стукнул "крестителям" о том, что мы хотим устроить побег бунтарю-священнику. Такие шуточки тайная полиция никому не прощает. Продолжать или хватит?
- Погодь, погодь, господин генерал, - искренне изумился Поротоухов. – Разве не вы просили меня пустить эту утку? Что же это получается, а? Одной рукой гладите, другой - бьете?
- Прости, тайная полиция ради безопасности все может перевернуть с ног на голову, - откровенно заулыбался генерал.
- А ты попался на свой же крючок.
- Н-да, - "миллионщик" скрипнул зубами, что ворье, что жандармы, никому верить нельзя нынче. Признаюсь тебе, начальник, хотел я лапу позолотить одному высшему чину, чтобы убрали ваше превосходительство из страны
Сибирии, да жаль вас стало, жандармы тоже люди. Вспомнил присказку: "Одного злодея скинешь, на его место два придут". Может, из темноты, из угла вашего приятеля пригласим? Втроем-то легче будет толковать.
- Пока третий лишним будет.
- Лады, господин генерал, выкладывай остатние козыри, за все по твоим векселям платить буду.
- Давно бы так! - откровенно обрадовался генерал. - Протокол писать станем или на словах договоримся? - Звягинцев не удержался, бросил торжествующий взгляд в сторону сидящего в тени Шамагирова.
- На словах надежнее, по-купечески, безо всяких драных бумажонок.
- Счеты, расчеты, целая бухгалтерия на тебя скопилась, Василий Константинович. - Звягинцев впервые назвал жигана по имени-отчеству, что очень польстило "миллионщику". - За остальные темные делишки с завтрашнего дня самолично отвечать станешь, а за все вчерашнее и позавчерашнее, так и быть, устрою тебе личную амнистию на свою ответственность. Устраивает?
- Даю полное на то согласие! - с поспешностью выпалил Поротоухов, он привык жить, лавируя, скользить по лезвию жиганского ножа. - Одно условие, начальники: о чем тут толкуем, "иваны" знать не должны, все тихо-тихо, как
в могилке. Ножички, генерал, с обеих сторон больно востро наточены. Потолкуем по-тихому, как купцы говорят "ухо в ухо".
 - Ох, и скотина ты, Василий Константинович! - губы генерала вытянулись в ниточку. - Дело государственной важности заставляет меня с тобой торговаться, не то живо упек бы тебя в "кутузку". И условия больно неравные. Моя просьба для тебя - мелочишка, для меня же сие – престиж всей тайной политической полиции иркутской. Чуешь, какова ставка?
- Чую, чую! - кресло под массивным телом Поротоухова жалобно скрипнуло. - Теперича про дело толкуй, ваше превосходительство, слушать болтовню истомился. - Поротоухов помассировал толстую шею.
- И то верно. - Звягинцев сел прямо насупротив "миллионщика", который стал напряженно-внимательным. - Сообщаю государственную тайну. Разгласишь - умрешь. Ты меня хорошо знаешь. Заметил в углу человека?
- Как же, не вижу, но чую. На нервы действует. Это все равно, что злодей стоит в темноте, поджидая тебя. - Поротоухов вытянул шею, пытаясь разглядеть человека в тени.
- Это, Василий Константинович, следователь по особо важным делам тайной полиции. Из столицы припожаловал по наши души. Говорю к тому, что наш с тобой разговор шел при свидетеле, даже при двух свидетелях. - Генерал Звягинцев по-дружески положил тяжелую руку на плечо "миллионщика", почувствовал, как при этом Поротоухов вздрогнул.
- Второй-то свидетель где укрывается? Второго не вижу? - Поротоухов еще раз оглядел просторный кабинет.
- Второй свидетель - Господь Бог. От его имени и будем вершить наши грустные дела и делишки. Власть-то вся от царя земного и Небесного.
Слушай меня внимательно, Василий свет Константинович. Капитан Зотов, коего мы не без твоей подмоги тайно заслали в иркутский филиал "Томского красного креста", попал в беду. Признаюсь, есть, оказывается, стукачи и предатели и в тайной полиции. И верно ты сказал: никому нельзя нынче верить! В назначенное время мои люди должны были встретить Зотова в
условленном месте, однако он не явился. Почему? И где оный человек сейчас находится, не знаем, а знать обязаны.
Звягинцев встал, прошел в затемненный угол, тихо переговорил с тайным следователем, острый, звериный слух Поротбухова уловил одно слово: "полковник". Генерал вернулся к своему столу, поглядел на Поротоухова и
не узнал "миллионщика". Бывший "жиган", самоуверенный и наглый, "сломался" - лицо посерело, дрожащей рукой он то и дело вытирал пот со лба. Он вдруг ясно представил, какое страшное вырисовывается дельце, ежели к ним нагрянул полковник из столицы. А вдруг за ним могли следить
и боевики из "крестителей"? Ему стало жарко. Эти хитрованы-бунтовщики могли скрытно проводить его до жандармского управления, а как только выйдет отсюда, разом возьмут его в ножи или просто застрелят, как бродячую собаку. Словом, куда ни кинь, всюду клин. Но решил так: держаться жандармов, у них власть, у них сила.
- Василий Константинович, - неожиданно проговорил тайный следователь из угла, - вы только не бойтесь мести. - Он словно прочитал мысль "миллионщика", - мы вас в обиду не дадим, да и сами "крестители" вас не тронут, вы для них крепкая крыша. - Тайный следователь встал и прошел так хитро к двери, что Поротоухов так и не разглядел его лица, только отметил высокий рост да ладно скроенную фигуру. - Теперь будем говорить по существу. Мы с генералом считаем, что вы не позже нынешней субботы должны прознать, где боевики держат Зотова. И... помочь нам вытащить капитана из западни. Как сие лучше сделать, подумайте.
 
- Раскинь мозгой, ты на хитрые штучки мастак, - добавил генерал. - Тайно, скрытно пошли "крестителям" свою весточку, мол, мне стало известно, что жандармы как-то прознали про место содержания капитана Зотова, готовят налет с целью его освобождения. Намекни, что было бы неплохо перевезти
Зотова в другое захоронение, а верным своим людишкам дай задание за перемещением сим проследить. Почему это у нас голова должна болеть, а ты - в сторонке. Меня в случае провала уволят в отставку, с генеральской пенсии, а тебя... Наверное, особенно страшно помирать, когда денег куры
не клюют. - Звягинцев медленно, но верно припирал Поротоухова к стене, прошел к приземистому сейфу в углу кабинета, отдернув шторку, извлек толстую папку, сунул прямо под нос "миллионщика".
- Видишь, сколько мои люди наскребли на тебя материалов, почетный гражданин города Иркутска!
- Рисуйте, рисуйте! - зло буркнул Поротоухов. - Бумага все стерпит! В сейфе и сгниет. Может, в папке-то и бумаг нет, мне вот их не покажешь!
- Почему же? Одно дело вершим, смотри! - Звягинцев развязал тесемки, придвинул папку к "миллионщику". Понимал, что сильно рискует, но иного пути для полного доверия не видел. - Вот написано: "В. К. Поротоухов. Начато дело: 2 февраля одна тысяча восемьсот пятьдесят девятого года.
Окончено...". Заметь. Все аккуратно подшито, в двух экземплярах. Первая глава: "Знакомство В. К. с "большой дорогой". Дальше сплошные бубны-козыри - мошенничество, скупка краденного, подложные векселя, смертоубийство.
Читай, читай сам, особливо здесь! Генерал ткнул пальцем в страницу, обведенную красным карандашом... Пока Поротоухов читал, генерал еще раз подошел к следователю.
- Да-с, поработали писаря знатно! - вяло подытожил Поротоухов. - Одного не разумею: куда клоните? А ежели я наберу в рот воды и сяду на дно?
- А эти крючки на что? - жестко улыбнулся генерал. - И в тайге, и на болоте от нас не скроешься. - И от улыбки генерала Поротухова передернуло. - Ты же не дурак, каким хочешь казаться. С одной стороны - террористы-социалисты, с которыми мы все едино скоро покончим, с другой - Россия! Огромное государство. Вот и выбирай, на чей кон поставишь. С нами в азартные игры не играют.
- Начальник корпуса жандармов, граф Шувалов дал разрешение, если потребуется, поменять вашу голову, Василий Константинович, на голову капитана Зотова! - снова вставил столичный следователь. Он - хитрован, вступал в разговор неожиданно и наносил особо тяжелые
словесные удары.
- Ваш граф моей головы не хозяин! - по инерции огрызнулся Поротоухов.
- Считайте, мы договорились: вы поможете нам покончить с
"крестителями" сами останетесь в тени. Не согласитесь помочь тайной полиции - пойдете в тюрьму прямо из этого кабинета.
Поротоухов не вымолвил более ни слова. Смотрел мимо плеча генерала, лихорадочно раздумывал, как поступить, как бы не просчитаться. Предусмотрел еще один последний ход: ежели не выпустят его из управления, он даст знак своим людишкам, что засели неподалеку. Выбьет стекло - и тогда... последний выход "из-за печки с колуном" - его жиганы в два счета разгромят жандармское управление, пожгут бумаги, в крайнем случае прибьют и генерала, и столичного агента, но... это же будет шум на всю империю Российскую, да и куда скроешься от царевых войск?
- Заметано! - Поротоухов легонько пристукнул кулаком по столу. - Признаюсь, ваша взяла! Все как на духу выложу: многое вы знаете, да не все. Перевозить Зотова на новую хату не след. "Крестители" заподозрят неладное, на Поротоухова тень ляжет, а я еще пожить желаю.
- Продолжай, Василий Константинович! - генерал чувствовал, как внезапная радость захлестнула его существо. Удалось! Удалась комбинация, которая давала ключик к разгадке тайного сообщества.
- Я догадываюсь, где содержат вашего капитана, - весомо проговорил "миллионщик", он все продумал и взвесил. - Ваша правда, генерал, не я наклепал на Зотова, кто-то из ваших, из жандармов. А Зотова уже к смертной казни приговорили, но заказнят не сразу, допреж жилы вытянут, чтобы все прознать о тайной полиции. Он покуда держится крепко.
- Что именно спрашивают? - не выдержал тайный следователь.
- Беспокоятся сильно. Прослышали про важную птичку, что в Иркутск залетела из столицы. Белая, мол, ворона самая опасная. Наверное, вас, господин из-за шторы, шукают. Давайте договоримся так: вы меня, само собой, не видели, я про вас даже не слышал. А про зотовский адресок...
вечерком нынче подложит тебе, начальник, под дверь мой знак
Равилька-татарин.
- Верный ли человек?
- Не боись, не проболтается! - усмехнулся Поротоухов. - Глухой как пень, да еще и без языка...
ххх
Всю ночь напролет просидели генерал Звягинцев и полковник Шамагиров над составлением дотошного плана похищения капитана Зотова из логова "крестителей". Когда же последние детали операции были сообща одобрены,
Шамагиров решительно заявил, что лично будет участвовать в операции. Как ни отговаривал его генерал, не помогло.
Пока специально отобранные агенты выполняли указания своего начальника, тщательно и тихо готовили конный обоз, Шамагиров наводил"марафет" - примерял заношенное крестьянское одеяние, купленное в заезжей избе, красками и наклейками изменил лицо до неузнаваемости, на что был великим мастаком; стал похож на закоренелого чалдона - поддевка, тулупчик с прожженным боком, потертый красный кушак, волчья шапка с оторванным ухом. Генерал, завидя Шамагирова, не скрыл своего изумления...
На следующий день со стороны баргузинского проселка выкатил привычный глазу обывателей обоз - трое саней с грудами сена, под сеном с трудом уместились по три вооруженных агента. Шамагиров правил передними санями. Он так вошел в роль, что негромко затянул старинную песню: По селу тропинкой кривенькой...
 
ПОМОГИ, БОЛЬШОЙ ХОЗЯИН
 
Шаманиха большого племени девушка Малун в эту ночь очень худо спала. За стенами зимника яростно бушевала пурга - предвестник весны, ветер кружил вокруг зимника, пронзительно свистел у самого порога, дергал за высушенные лапы старой умки, чья шкура закрывала вход в зимник, будто норовил проникнуть во внутрь, что бы сообщить девушке Малун что-то очень и очень важное. Предвесеннее время в тайге - самая худшая пора - пурга за пургой, ветер с сопки, холод такой, что охотники на промысел ходить перестали,
лежали на тюках высушенных трав и вяло жевали старую юколу, пережидая время непогоды. Утром и вечером людишки дружно просят у Большого Хозяина великой милости - послать в их ременные капканы зверюшек на пропитание. Однако в это утро людишки стойбища все же вылезли из своих зимников и пошли к ближним ловушкам и капканам проведать дары Хозяина. Сами тоже понесли ему дары - клубни саранки, щепотки табака, сухую кожу рыбы-тайменя, которую Хозяин очень любит.
Девушка Малун осталась дома и сразу же принялась готовить вкусную, совсем не весеннюю еду, вытащила припрятанный кусок застывшего медвежьего мяса, замороженные травы. Старшинка Егор, увидев ее старания возле костерка, спросил, выплюнув вонючую жвачку: "Однако, почему нынче жуешь мясо, сегодня даже мамки в тайгу ушли за прошлогодней кислицей, а ты...
- Скоро, Егорка, мой Мыргы приедет, - обрадовано сообщила девушка-Малун старшинке, - он шибко быстро сюда едет. Вот для него я и мось готовлю. А ты, старик, иди прочь, мось тебе не достанется...
Тщательно пережевывая сырое медвежье мясо крепкими зубами, раскладывая на железном листе кожу рыбы-максуна, клубни и ягоды, девушка-Малун не переставала думать о своем Мыргы, чувствуя, как заходится от радости сердце. Она не стала рассказывать старшинке про то, что ночью приходил к
ней сам Паль Ызь - Большой Хозяин тайги. Не рассказала и того, что сама вызвала Хозяина, била в старый бубен, кружилась на одном месте до изнеможения, выкрикивала заповедные шаманские слова, умоляла помочь ей увидеть Мыргы, призналась Хозяину что злой хорек впился ей в грудь и
грызет ее сердце, про которое она прежде не знала, где оно находиться. Даже пригрозила Хозяину, что ежели он не поможет ей увидеть суженого, она уйдет к верхним людям, бросится со скалы на острые камни. Докружилась до того, что упала на пол зимника, на старые шкуры. И почти сразу в зимнике появился Паль Ызь. Задрожали стенки, жалобно и страшно завыли нартовые собаки. Девушка-Малун затаила дыхание, ожидая, что скажет Хозяин. Разговор был странный, слов Хозяина она не слышала, а слова сами по себе западали ей в голову, в душу и в сердце.
"Малун, - сказал Хозяин, - я мог бы и сам отправить тебя за дерзость к верхним или к нижним людям, но знаю тебя давно, прощу на этот раз. И вот еще что: ранним утром готов мось для гостя, сладкую кость для собак и будь готова уйти с собачками за рыжую, горелую сопку. Жди меня там, я скажу, что делать".
Вспомнив загадочные слова Хозяина, девушка Малун еще сильней заволновалась, сердце ее затрепетало, как листочки осины под ветром. Почему Хозяин ничего не сказал про богатыря Мыргы? И что означают его слова про собачью упряжку? Про сладкую кость для вожака?
Мось - самый вкусный в стойбище студень из рыбьей жирной кожи и медвежьего мяса, сдобренный ягодой кислицей и клубнями саранки, из него девушка Малун намеревалась сварить еще и кыш, так русские зовут пельмени, как вдруг взгляд ее замер, почувствовал присутствие совсем рядом некого живого существа. Огляделась по сторонам, ни единой живой души. Прислушалась и узнала тончайший голосок голубого соболька, что всегда прислуживает Хозяину. Ей показалось, что и впрямь видит между двух листвянок голубого зверька. И вдруг... то ли соболек приказал ей, то ли еще кто: "Запрягай собачек, гони по старой дороге к двум обгорелым соснам, там, у развилки трех дорог жди Мыргы, но знай, что ему и его людишкам угрожает опасность.
Злые духи - милки - хотят его убить. Предупреди белых людишек, чтобы ехали другой, старой дорогой, той, что ведет в глухой распадок". Голубой соболек прямо на ее глазах растаял в воздухе.
Девушка Малун задрожала от страха за Мыргы. "Его хотят убить злые милки". Схватила острое копье, егоркин кинжал, кинула собачкам, которые уже тявкали у входа в зимник, сладкие кости, забыла про мось, про мясо. Живо запрягла собак, прыгнула на нарты, гикнула, и собачки стремительно рванулись с места, прямо по весеннему насту. Вожак с оторванным ухом то и дело оглядывался, словно забыл что-то в стойбище. Этого вожака Малун очень любила. Недавно, когда зима была в разгаре, порядок в стойбище наводили медведи, они разваливали хасы-склады, пожирали последние запасы юколы. Нартовые суки с визгом разбегались по стойбищу, лишь один вожак не убоялся голодных шатунов, стал отгонять их от зимника Егорки...
Малун знала то место, о котором ей говорил голубой соболь. Однако до него нужно было ехать долго-долго. Но девушка не думала о времени, о том, что по этому участку тайги постоянно бродят волчьи стаи. Одна мысль не покидала ее: "Успеть предупредить Мыргы!" Ее сердце горело отвагой, представляла, как кинется на милков с копьем, как станет колоть их кинжалом, но тут опять услышала тот же бархатистый голос соболька, который стал рассказывать девушке, что будет нужно сделать, чтобы спасти Мыргы. И едва голос замолк, как Малун остановила упряжку, подошла к мохнатой пихте, положила к ее подножию клубень саранки, поблагодарив Хозяина за помощь. И сразу на душе у девушки сделалось покойно. Обратила внимание на побежку - след мелкого зверя, он вел в ту сторону, куда мчались ее нарты. "Наверное, Хозяин послал зверьков показывать ей дорогу".

И неожиданно для себя Малун запела:
Хон, хон, хон, бежит упряжка,
Хон, хон, хон, бегут собачки,
Хонь, хон, хон, к милому дружку,
Хон, хон, хон, к богатырю Мыргы!...

ххх
В конце марта, хотя и снег еще не сошел, на глухих таежных трактах темнеет намного быстрей, чем в городе. В этом лишний раз убедился полковник Шамагиров. Вроде бы выехали за околицу казачьей станицы засветло, но едва успели прокатить через глубокий распадок, проехали хмурую падь, с трудом вкатили на крутой взгорок и тут разом, будто с вершин остроконечных лиственниц упала на тракт темнота. Проехали еще версты три и кони начли проявлять явное беспокойство, прядали ушами, сбивались с хода, то и дело норовили стащить сани с наезженной колеи.
- Чего это они? - поинтересовался Шамагиров у вахмистра. - Не звери ли поблизости?
- Никак волки, - неохотно ответил усатый вахмистр. - Тут стая одна лютая бродит, на людишек одиноких нападает. Чалдоны болтают, будто ту стаю водит пес.
- Пес - вожак волков? - Шамагиров усмехнулся, сколько живет на свете, такого слышать не приходилось.
- Хозяева-раскольники выгнали пса на мороз, говорят, больно много и жадно жрал. Пес и одичал, с волками сошелся. С тех пор и водит стаю на всякую живность, не гнушается и человечиной, будто зло на людях срывает.
Шамагиров ничего на это не ответил, видя, как заволновались ямщики, стали натягивать вожжи, переговаривались друг с другом. Обернулся и его зоркий глаз в непроглядной тьме разглядел блуждающие желто-зеленые огоньки, которые появлялись то слева, то справа. Сомнений не оставалось, это были волки.
- Ружжо, ружжо давай! - испуганно закричал самый молодой из ямщиков, - зажрут нас дикие архаровцы! Вахмистр, чего ждешь? Стрельнуть в их сторону надо бы.
- Отставить ружья! - прикрикнул на ямщика Шамагиров. - Нельзя нам выдавать себя. Кто его знает, где бродят разбойнички с большой дороги.
Готовь паклю из сена. В жгуты сворачивай! Быстрей, быстрей! – Шамагиров ловко свернул жгут, запалил самодельный факел, поднял над головой. На него вдруг пахнуло давнее воспоминание: бывало дед-шаман, будучи в звании подполковника охранной службы, приезжая на побывку к тунгусским родичам, любил ходить в тайгу, чтобы поддразнить волков, никогда не брал с собой не токмо ружья, но и ножа. Сергей вспомнил: дед вставал посреди дороги в темную пору и ждал появления волчьей стаи, а потом начинал что-то бормотать, слов никто разобрать не мог, а потом и вовсе чудил – начинал дуть в ту сторону, откуда приближалась стая. И остервенелые звери, чуя близкую добычу, вдруг начинали сбиваться с хода, будто кто-то невидимый лупил их по башкам. Они тревожно повизгивали, пытались забежать то сбоку, то спереди, но всюду натыкались на шаманьи чары. Не проходило и получаса, как звери исчезали в тайге. А дед, подперев руками бока, хохотал во все горло. Но то был дед, хотя, помнится, он учил и его, мальчишку.
Надо же было такому случится: до сего момента не помнил ни единого слова, а тут буквально за мгновение слова заговоров разом зрительно представились Шамагирову и он мгновенно обрел решимость. Так, в самую опасную минуту мозг человека извлекает из глубин памяти, казалось бы, давно забытые средства обороны. Словно ангел-хранитель подсказывает, как можно и нужно спастись. Правда, на какой-то миг Шамагиров засомневался, но когда матерый волчище, с прижатыми ушами оказался совсем рядом с санями, когда услышал истошный вопль молодого ямщика, секретный агент более не раздумывая ни секунды, решительно спрыгнул с саней, встал посредине дороги, вытянул обе руки ладонями вперед, потом стал трясти кистями, словно отбрасывая волков назад, одновременно выкрикивая странные заклинания, ямщики, как по команде натянули вожжи, а солдаты подняли ружья, готовые по первой команде открыть пальбу.
Однако полковник почувствовал: его заклинания почему-то не подействовали на волчью стаю. Звери, завидя столь близко от себя человека, остановились, только округлые желто-зеленые огоньки, казалось, еще ярче засверкали во тьме. Лишь вожак - огромный зверь, медленно, бесшумно продолжал двигаться к Шамагирову. Полковник подавил волнение, осторожно потянулся за револьвером, но тут случилось неожиданное: где-то впереди, очень близко, морозную тишину буквально распорол странный выкрик: "Хонь, милки, хонь!" Голос шел откуда-то сверху, с вершин деревьев, а может, это ему просто показалось, зимой, ночью, в глухой тайге искажаются и звуки и даже дыхание. Однако Шамагирову голос показался удивительно знакомым. Да и слова что-то значили, но... Он даже на шаг отступил от удивления. Волчья стая заметалась на дороге и резво свернула в темень ночи, через мгновение исчезла из вида.
- Глянь, волки-то деру дали! - сказал вахмистр, - не иначе, как ваше благородие спугнули их. Или... вахмистр помолчал, потер рукавицей щеки.
- Или этот крик. - Голос вроде как бабский, но откуда в глухой тайге быть бабе?
Шамагиров ничего не ответил вахмистру, ибо сам был в неведении. И это состояние было ему незнакомо, очень угнетало. Шамагиров в любом опасном деле хранил спокойствие, трезвую голову, а тут... Он вскочил в сани,
повелел гнать вперед. И снова вышла неувязка. На сей раз кони отказались подчиняться команде. Уперлись и все тут. Даже кнут не помог. Неожиданно кони начали ржать и это дьявольское ржание испугало всех, мороз прошел по коже.
Шамагиров присмотрелся и не поверил собственным глазам: впереди, метрах в двадцати виднелся силуэт человека в зимнем тунгусском малахае.
Шамагиров вновь спрыгнул с саней и пошел навстречу странному ночному встречному.
- Здравствуй, Мыргы! - услышал он женский голос - мягкий, бархатный, с придыханием, совсем не тот, что кричал на волков. Однако этот голос он отличил бы из тысячи. Конечно, это была девушка Малун, одна, без ружья, без рукавиц, они болтались на кожаной тесемке.
- Малун? - очень удивился полковник. - Как ты очутилась тут? Господи, да что же это такое? - В последнее время Шамагиров испытывал некое наваждение, сопровождаемое навязчивыми видениями: таежная колдунья являлась во сне в самых неожиданных обличьях, что-то шептала ему прямо в
уши, отчего волосы шевелились на голове. Появлялась она и днем, в разгар рабочего дня, проходила сквозь стены и также внезапно исчезала.
Ваше высокоблагородие, - испуганно крикнул вахмистр, - кто это в малахае?
Не иначе как нечистая сила! Стрельнуть что ли?
- Отставить! - приказал Шамагиров, Он почувствовал, как его бросило в жар, сердце словно сдвинулось с привычного места. - Малун, - сказал он, - ты что с неба свалилась?
- Мыргы! Мыргы! - Девушка Малун не обращая внимания на попутчиков, кинулась к полковнику, раскрывая объятия. И он, подчиняясь некой силе, тоже обнял странную колдунью. Все происходило словно сне, Малун жарко дышала ему в лицо, не в силах выговорить ни слова. Потом, погладив его по
плечу, заговорила сбивчиво:
- Малун шибко боялась, что кинры отправят Мыргы к верхним людям. И опасаясь, что Шамагиров ее не дослушает, заторопилась, мешая русские и тунгусские слова. Наконец все стало Шамагирову ясно: к шаманке явился сам Хозяин и предупредил, что ему и его команде грозит опасность. И
действительно, они, ничего не подозревая, направлялись в поселение Нюйво, чтобы оттуда зайти с тыла врагам-боевикам "Томского красного креста".
Откуда им было знать, что впереди их ждет засада. Пронырливые боевики опять-таки по своим каналам прознали про движение карательного отряда и если бы не девушка Малун, им бы пришлось худо.
- Проедете однако до большого бурелома, Малун продолжала шептать Шамагирову прямо в ухо, - утро наступит, увидите две дороги, сворачивайте однако на маленькую дорожку, к сгоревшей избушке. Милки да кинры вас там не ждут, а вы... прямо на заимку выйдите.
- Спасибо тебе, милая девушка! - Шамагиров не удержался и на виду всей команды обнял Малун, привлек к себе и крепко поцеловал в тугие яркие губы.
- Что делать будешь, меня не касается, и соболек голубой об том не сообщил. Зато Хозяин знает: живой останешься, а хорек перестанет грызть душу девушки Малун. Все однако понял, мой Мыргы?
- Чего тут не понять? - слукавил Шамагиров, душа его была в сильном смятении. Сразу понять, что происходило, было не под силу. Девушка-шаманка уже ни раз удивляла его, но сегодня... Объяснений не было. Но нужно было ей верить, ибо все сплелось в тугой загадочный узел. Тайга - медведь, как говорили беглые.
- Прощай однако! - Малун распахнула малахай, прижалась горячими грудями к Шамагирову, ей было очень жарко, а его обдал ледяной холод. – Живой будешь, меня вспомнишь, ко мне однако шибко поспешишь, когда совсем худо станет... Девушка Мыргы отступила на пару шагов и... растаяла в таежной крутоверти...
ххх
Под утро, когда мороз был особенно лют, обоз выкатил наконец на большак, переметенный ночной вьюгой. Шамагиров обтер лицо снегом, осмотрел револьвер, нащупал острый кинжал в ножнах, стал мысленно, в который раз повторять детали предстоящей операции. Мысли о генерале Кукеле сами собой отошли прочь, показались мелкими, частными, не имеющими отношения к делам государственной безопасности. Похищение обоза с оружием в Сибири – иное дело, за которое многим не сносить головы. Не обнаружится обоз, случись потом бунт поляков в центре каторги, начнут высчитывать крайнего-виноватого, как это всегда делается в России, можно было не сомневаться, что крайним будет тот, кто ближе к преступникам, он, Шамагиров.
Секретный агент заставил себя не думать более о провале дела, еще раз взглянул на записку татарина Равильки. В ней значилось, что на четырнадцатой версте от казачьего хутора Холодный, в пяти верстах от тракта, ежели в нужном месте повернуть влево, должна быть раскольничья заимка из трех бревенчатых домиков, огороженных высокими заплотами, за каждым заплотом - свирепые псы, злее лютых волков. Помимо хозяев-раскольников, в сарае два человека, видимо, охрана. Остальные "крестители" должно были выйти наперерез их обозу. И никто из бунтарей не предполагал, что их обоз подойдет к заимке совсем с другой стороны.
Капитана Зотова, по сведению Поротоухова держат в медвежьем срубе, прямо за сараем. Да, все сошлось - записка Равильки и рассказ Малун. И когда Шамагиров рассмотрел издали домики, утонувшие в снегу, остов сгоревшего дома, где местный проповедник Фома замуровал шестерых сотоварищей, якобы хотел спасти их многогрешные души от приближающегося антихриста, да и сжег их в срубе. Перед поездкой в эти края Шамагиров ознакомился с любопытным и жутким документом взятым из материалов следствия. Одно письмо полковник запомнил слово в слово: "Господи Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй мя грешного... Мы - христиане, нам не велено никакого нового дела принимать, мы никак не согласны записывать свое имя-отчество по-новому, нам Христос за всех есть и имя, и отчество, и честь наша, а ваш новый устав, всякие там паспорта да метрики отчуждают нас от Христа и от истинной христианской веры. И что святые отцы и святые апостолы прокляли и отринули, то и мы проклинаем и отрекаем, а вашим новым законам повиноваться не пожелаем, но желаем за Христа живот свой
положить".
Оставив лошадей у остова сгоревшей избушки, Шамагиров повел жандармов к двум бревенчатым домам, черневшим среди сугробов. Местечко тут было зловещим - полукругом глухая тайга словно воротом сжимала заимку. Лишь возле высоченных заплотов, огороженных острозаточенными палами была вытоптана небольшая площадка.
Чуткие сторожевые псы, заслышав скрип чужих шагов, залились яростным лаем. Когда жандармы приблизились к забору, обогнули калитку и остановились, юркий агент-бурят побежал вдоль забора, кидая отравленное мясо псам. Четверо агентов встали рядом с Шамагировым у калитки. Все шло, как и было намечено, но в последнюю минуту полковник вспомнил про засаду.
Боевики, не встретив их обоз, могут возвернуться и тогда... Тихо подозвал к себе бурята и приказал дежурить метрах в ста от заимки, в случае появления людей, стрелять в воздух. Сам начал яростно барабанить в дверь.
Вскоре послышался скрип снега, чей-то басовитый глас грубо спросил:
- Кого это нечистый по ночам тут носит?
- Именем Иисуса Христа, отворите! - Шамагиров, едва сдерживая нервную дрожь, произнес пароль, сообщенный ему татарином Равилькой.
- Много всякой шантрапы по тайге шляется, каждому отворять негожке! Вы, поди, прохожие табакопойцы?
- Нет, - у Шамагирова отлегло от сердца. Слова пароля сходились. – Мы правду ищем.
За воротами послышалась возня, истошный собачий вой. Неужто собаки так быстро начали подыхать после вкушения отравленного мяса? Не поторопились ли они отравить собак? Шамагиров заволновался: что-то дало сбой в отлаженной цепочке. И тут его осенило, как бывало ни раз в сложных ситуациях:
- Фомин-то дома? - спросил Шамагиров, вспомнив рассказ генерала Звягинцева о раскольнике, который сжег в срубе сотоварищей, хотя вины его доказать не удалось. Понимал, что упоминание здесь фамилии Фомина поможет развеять подозрение хозяев. И вдруг услышал сиплый голос:
- Туточки я, а вы то кто-сь?
- Фомин, ты что, заморозить нас решил? - строго прикрикнул Шамагиров. - Мы же правду ищем. Паролю не веришь?
Кряхтя и ворча, расколькник Фомин принялся отворять тяжелые ворота. Было слышно, как он вытягивает слегу из проушины, затем Фомин отвел половину тяжелых ворот и, разглядев чужих, изумленно сел в снег. Во двор ворвались жандармы, разбежались по избам, послышался шум падающих тел, сдавленные всхлипы, возня. Фомин, оставленный без внимания, тяжело поднялся, выдернул колышек с цепью, хрипло приказал псам:
- Гыьр! Гырь! Взять! - однако псы на сей раз не рванулись на незнакомцев, словно пьяные, шатаясь, падали на снег, исходя желтой пеной.
Шамагиров отыскал капитана Зотова в деревянном срубе, пристроенном к сараю. В таких срубах тунгусы обычно откармливают медведей для жертвенного пира. Зотов был едва живой, обмороженный, лицо и руки в коростах и кровоподтеках. При виде Шамагирова капитан лишь глухо охнул, откинулся назад, ударился затылком о перекладину сруба. Шамагиров бросился его поднимать:
- Я пришел освободить тебя.
- Этого никак делать не разумно! Опомнись, учитель!
- Ты что, лишился ума в этом срубе? Тебя приговорили к смерти, заподозрили в связях с тайной полицией.
- Сережа, приблизься ко мне, - прохрипел Зотов. - Пойми ситуацию, она складывается в нашу пользу. Я останусь. Мне не верят, но доказательств у них нет. А это сулит нам всем крупную удачу. Понял?
- Не понял! - раздраженно проговорил Шамагиров.
- Мы устроим сцену: вы потащите меня по двору, я вырву у тебя револьвер, начну стрелять. Жандармы спасаются бегством, я даю вам возможность уйти.
Ты приказываешь отступить своим людям, а они... пусть стреляют только в воздух.
- Кажется, я начинаю тебя понимать, но вдруг те, что вернуться из засады, прикончат тебя?
- Наоборот, Сережа, совсем наоборот. Если я отобьюсь от вас, то окончательно завоюю их доверие, стану своим человеком в "Томском кресте", а это сам понимаешь, ключ к большим разгадкам.
- Зачем же был наш вояж? Хотели получить сведения о готовящемся восстании, о пропавшем обозе с оружием.
- Мне удалось узнать многое. Кстати, просейте всех сотрудников жандармерии и штаба, кто-то работает на бунтарей, он прекрасно обо всем осведомлен. Теперь слушай и запоминай. - Зотов заторопился. Стал рассказывать о том, что удалось выведать, еле ворочал распухшим языком.
Шамагиров, прикрыв глаза, запоминал фамилии, клички, пароли руководителей восстания, места встреч. Выговорив все, Зотов обессилено откинулся на спину.
Шамагиров наконец-то понял всю грандиозность замысла капитана Зотова.
Крепко пожав агенту руку, поцеловал его в небритую щеку. Вышел во двор.
Фомин и еще двое из охраны - бородатые, зверского вида мужики, лежали связанные в снегу. Видели, как Шамагиров вывел из дома Зотова. И вдруг тот ловко вывернулся из рук Шамагирова, выхватил из его рук револьвер, стал стрелять по жандармам. Один из них, тот самый урядник, споткнулся и рухнул оземь. Двое других спешно потащили его к воротам. Фомин приподнялся и стал мелко-мелко креститься...
Жандармские сани помчались в сторону города. Агенты, ничего не понимая, укоризненно поглядывали на Шамагирова. Больно странно вел себя столичный чин: рискуя жизнью они ворвались в избы, повязали бунтарей, обнаружили человека, ради коего приехали на заимку и вдруг... позорно бежали, повинуясь его приказу!
Шамагиров, не замечая косых взглядов сотрудников, насвистывал себе под нос веселенький мотивчик, а сам все время восхищался Зотовым: "Ай да ученичок! Ай да молодец! Ловко придумал, ловко сыграл. А еще восхищался девушкой Малун, которая спасла его и сотоварищей от верной гибели...
ххх
Боевая группа "Томского красного креста" вернулась из неудавшейся засады с пустыми руками. Собралась в просторной избе Фомина где все было перевернуто вверх дном. Главный из группы, говоривший с акцентом иноземца, самолично обследовал место схватки и очень обрадовался, что заложник жив и невредим. Он отозвал в сторонку Фомина, попросил подробно рассказать, как вел себя во время налета жандармов подозреваемый.
- Все это очень странно, - Фомин покачал седеющей головой, - очень странно, чистое ли дело? Понимаешь, кто-то из наших предупредил жандармов о засаде.
- Чего городишь, Владек! Зотов нам житуху спас. Ищейки никого бы не пощадили. Ты хоть понимаешь, за кем они приезжали? За мной. Видать, дело мое пересмотрели и...
- Какое такое дело?
- В ските я людишек сжег за отступничество, а тут... своими ушами слышал, как главный приказал: "Фомина крепче держите!" Они увязывать стали меня, а тут Зотов, экий ловкач, сразу двоих откинул, сам пулять начал, те и задали стрекача, меня и бросили. Зотов-то вроде одного поранил, причастием клянусь.
Выслушав Фомина, тот, кого назвали Владеком, отыскал Зотова, бессильно лежащего у забора, молча помог подняться, похлопал по плечу, самолично повел в избу...
   
ГЕНЕРАЛ ВОРУ: "ВСПОМНЯТ НАС СО СЛЕЗОЙ"
 
"Далее станешь ты уличным вором,
Будешь захвачен ты ночью дозором,
Крепко тебя за почетный твой труд
Скрутят и ночью в острог поведут.
Тут, может быть, тебя? друг мой сердешный,
Плетью отпотчует мастер заплечный.
И побредешь ты известным путем
В серой сермяге с бубновым тузом".
(из любимой песни вора-сыщика Вантея)
ххх
Вантей шел по Смоленской улице на свидание с бородатым динамитчиком, которому достал три пачки новенького типографского шрифта "корпус". Тихонько насвистывал любимый мотивчик: "Плетью отпотчует мастер заплечный", предвкушая, как получит пачку желтеньких, а позже эти денежки приумножит, продав сего динамитчика за компанию с дружками либо графу Шувалову, либо князю Долгорукову, смотря по настроению.
Было это на третий день после тайной встречи с графом Петром Андреевичем.
И вдруг, как из-под земли, перед ним выросли три молодца, похожие друг на друга. Легко подхватили его под белы ручки, стиснули так, что перехватило дыхание, втолкнули в карету, что сразу же подкатила к ним. Карета была с черным верхом.
- Эй, братцы! - стал возмущаться Вантей. - Вы случаем чего не перепутали? Я нынче не в деле.
- Зато мы при деле! - буркнул один из молодцов.
Вскоре карета свернула к Цепному мосту, но не остановилась у парадного подъезда, а, сделав круг, вкатила с черного хода в глухие ворота, о них Вантей прежде и не слыхивал. Оказывается, в корпусе жандармов есть еще один вход выход. Недаром как-то братишки толковали, будто из III отделения есть тайный вход, а выхода нет, ибо оттуда привезенных спускают по трубе прямо в реку.
Сидя в просторном вестибюле начальника штаба, оставленный на время переодетыми жандармами-молодцами, Вантей сосредоточенно думал, что мог бы означать сей "вояж". Хорошо, что не взял с собой шрифт, не то... быть бы худу. "Уж не "капнул" ли кто-то любознательный про его встречу с графом Шуваловым? Хотя... разве это запрещено? Но у князя Долгорукова свои законы. Эти господа-охранители готовы порвать друг другу глотки в борьбе за право доложить царю-батюшке о поимке террористов. Зато при встрече лыбятся друг другу, как родные братья. Однако страха сегодня Вантей не испытывал. Зверская интуиция вора-сыщика подсказывала: "удавка" ему нынче не грозит.
Князь Долгоруков, видимо, откуда-то приехал, стремительно вошел в вестибюль, увидел Вантея и сразу поманил к себе. Вор-сыщик не мог придти в себя от изумления. Что случилось? Его больше не держат в тайне? Не беседуют с ним на конспиративной квартире или в ином тайном месте?
- Ну, здравствуй, господин-вор! - вполне миролюбиво проговорил шеф жандармов. - Как живешь-можешь?
- Тружусь помаленьку, ваше высокопревосходительство. Чувствую, дело ко мне у вас имеется?
- Угадал. Хочешь помочь нам? Оплатим наличными. - Видя, как заинтересовался Вантей, князь пояснил. - Слышал, наверное, жестокая банда орудует в столице, панику сеет, а доблестные городовые графа Шувалова схватить злодеев не в силах. Государь обеспокоен, двенадцать трупов за месяц обнаружили.
- Краем уха слыхивал, но... - пожал плечами, про себя подумал, что ни за какие самые сладкие коврижки не возьмется отыскивать жестоких убийц.
- Погляди-ка показания одного извозчика, чудом ему удалось спастись при нападении, - князь протянул Вантею лист бумаги, исписанный вкривь и вкось малограмотным человеком. Тот прочел: "Наняли меня два с виду купчишки за 30 копеек, чтоб довез их до Тарасова переулка. Поехали с Богом. Они
песни горланят, а меня вдруг страх взял, вспомнил про слухи. Только въехали на погорелые места, что возле Седьмой Роты, они притихли, стали шептаться. Я и хотел завернуть лошадь назад. А они: "Стой! Прибьем!" Я лошадку хлестанул. Вдруг - хрясть! Петлю мне на шею накинули, один в спину коленом уперся, второй назад петлю тянет. Тут я и память потерял..."
- Поди, какие-то наезжие, не питерские, - с неохотой ответил Вантей. - Больно жалкие да жестокие. - Вантей вернул листок князю. – Одно разумею: точно не питерские.
- Ладно, ты имей мою просьбу в виду, понаблюдай, дружков поспрашивай. Чуть что пронюхаешь, прямо ко мне! Дело весьма серьезное, под большим контролем находится.
- Ничего покедова не обещаю, сами понимаете, ваше высокопревосходительство, Питер большой, а я один, всем нужон. – Вантей был явно не дурак, сразу понял: не ради банды грабителей привезли его прямо в кабинет самого князя. Обязательно будет продолжение разговора, но князь Долгоруков почему-то молчал, перебирал бумаги на зеркальном столе. Вантей заметил отражение дубинок, висевших на стене, поежился. И сразу возникло предположение, предчувствие очередной удачи. Граф Шувалов дал ему тихое задание, которое ни граф, ни он не знали, как выполнить, а тут вдруг представился случай. Рискованный, но Вантей только и делал, что всю жизнь ходил по лезвию финки...
- Можно мне спросить, ваше высокопревосходительство?
- Спрашивай.
- А почему это вы, корпус жандармов, бандой занимаетесь, а не полиция, которой руководит граф Шувалов? - Вантей смотрел далеко вперед, понимая, что при ответе на сей каверзный вопрос князь Долгоруков обязательно проговорится, ибо давно знал: два полицейских ведомства соперничают друг с другом.
- Не твоего ума это дело! - не сдержал раздражения князь. - Лучше ответь: полиция городская к тебе не подступалась?
- Еще как подступалась, - чистосердечно ответил Вантей, не опасаясь подвоха. Его городовые да околоточные задерживали иной раз по пять раз - то морда его свирепая не нравилась, то давали понять, что знают, с кем имеют дело, посему как бы предупреждают, мол, не балуй. - Я почему спросил, ваше превосходительство, - состроил дурацкую рожу Вантей, - каша с маслом получается - вы ищете и они ищут, а зачем тогда бедный Вантей?
- Ох и востер ты, Вантей, ох и жулик! Какие слухи по кабакам да малинам ходят?
- Правда ваша, господин начальник, - подхватил Вантей. - Тут один слушок прошелестел, но боюсь и спрашивать, как бы в морду не схлопотать от вашего высокопревосходительства.
 - Обещаю, рук о тебя марать не стану, говори!
- Правда ли, что вскорости перемены ожидаются средь главного полицейского начальства? Братишки считают, что шпане хужее будет при новом шефе.
- Какие-такие перемены? - потерял бдительность князь Долгоруков, и лицо его закаменело. - Ну-ка, выкладывай поподробнее!
Вантей сделал вид, будто очень огорчился сказанным, а по лицу князя точно понял: попал в яблочко да на тарелочке. Теперь оставалось осторожно развить успех, продолжить любыми средствами больно нужный ему разговор. - Братва по тюремной почте прослышала, только на меня не гневайтесь, ваше высокопревосходительство, будто граф Шувалов пойдет на повышение, но куды точно, никто не знает.
- Ваша злодейская почта все знает загодя, только я, шеф корпуса жандармов, не слыхивал про перемещения, про графа Петра Андреевича. Третьего дня виделись, мило беседовали и вот... Ты, Вантей, попрошу, копни поглубже: куда и зачем идет граф, а я по своим каналам разведаю. И не забудь про
банду.
- Все уразумел! А может, говорунов сюда приволочь? Нехай в подвальчике посидят, будут знать, как языком без пользы чесать.
- А вот этого делать тебя никто не просил.
- Как же я могу проверить, что у государя на уме? - прищурился Вантей. Он уже в душе праздновал победу: князь Долгоруков в полном смущении, догадывается, кто должен его сменить. - А вы сами спросите у царя, к чему мне, князю Долгорукову, готовность иметь.
- Да ты что себе позволяешь, позорный вор! - взорвался князь. - Ежели мы с легкой руки твоего кумира Дубельта с тобой хорошо обращаемся, а не гноим в тюрьме, то это не значит, что вор может давать советы князю Долгорукову! Иди прочь! И помни о моем наказе!...
 
ЗАЧЕМ Я ВЫПУСТИЛ "ЗВЕРЯ"?
 
Генерал Тимашев прекрасно понимал, что досиживает в министерском кресле последние дни. Об этом говорили в открытую в тайной полиции, да и в министерстве не больно-то соблюдали дисциплину, что также свидетельствовало о скорых переменах. И в это злосчастное утро, когда никто более не тревожил министра внутренних дел, Тимашев никак не мог
использовать паузу, чтобы присесть к столу и продолжить написание последних глав "Истории терроризма в России". Странное предчувствие конца овладело генералом - его личная карьера, очередная смена охранных структур и... страшно подумать, всем нутром Тимашев чувствовал скорую гибель государя императора. И работа, и сама жизнь для Тимашева теряла смысл.
Буквально накануне государь, крайне раздосадованный бездействием охранных служб, учинил настоящий разгром тайной политической полиции да и его министерства внутренних дел, которые оказались бессильными защитить
самодержавие. Царь нехорошими словами честил генерал-лейтенанта Потапова, упрекал его в том, что руководитель корпуса жандармов бездарен, что за всю историю III отделения не было такой пустой бочки, которая, окромя грохота, пользы не приносит. Пригрозив Потапову позорной отставкой, государь
обрушился на него, Тимашева, мол, вместо того, чтобы искоренять крамолу,министр увлекся писательством, которое, оказывается, было пустым время - провождением. И сие утверждение оскорбило более всего. Ведь совсем недавно государь самолично хвалил его за сию историческую работу.
Однако на этой проработке дело не закончилось. Государь оглядел притихший зал, затем адъютант положил перед ним плотный лист бумаги.
Государь, сурово сдвинув свои густющие брови, металлическим голосом объявил: "Мне чертовски надоело ждать , когда в столице можно будет спокойно ходить по улицам и площадям, не рискуя быть убитым. Посему слушайте мой Указ. Условно он называется так: "О создании Верховной распорядительной комиссии по охране общественного порядка. "Руководителем комиссии я две недели назад тайно назначил боевого генерала, известного всей России, Лорис Меликова". Заслышав недоуменный шумок в зале, государь добавил: "За две недели означенная комиссия выявила страшные безобразия в охранных структурах, а именно: картина финансовых дел секретной полиции наводит на мысль об огромных злоупотреблениях, миллионы рублей, выделяемые на охрану государя и членов императорской фамилии, оседают в карманах высших чиновников. Боже! До чего мы докатились! Имена тайных агентов и их выплаты не называют даже шефу жандармов, таков заведенный здесь издавна порядок. Делают это, чтобы не допустить якобы их расшифровки. Этим ловко пользуются полицейские чиновники, расходуя агентурные деньги на собственные нужды".
Гнетущая тишина повисла над голубым залом. Генералы опустили головы. А государь, выдержав долгую паузу, добавил: "Вместо того, чтобы вплотную заниматься искоренением бунтовщиков, организовать политический широкий розыск преступников, руководители охранных структур стали вплотную интересоваться частной жизнью высшей знати и с этими сведениями не стесняются ездить на доклад ко мне. И последнее. Пока комиссия не закончила работу, я своим указом ликвидирую III отделение тайной полиции.
И это только начало. Все свободны! Пока свободны!"
 ...Взглянув на часы, генерал Тимашев протянул руку к папке, где по
заведенному порядку адъютант с вечера готовил ему сведения о чрезвычайных происшествиях в России, взял лежащую сверху бумагу с вензелем III отделения. Это был первый рапорт неделю назад назначенного чиновником по особым поручениям господина Филиппиуса, начальника российских сексотов. Тимашев поручал ему провести ревизию нештатного корпуса секретных агентов.
 "Любопытно, весьма любопытно узнать мнение сего гражданского лица, - подумал Тимашев, расстегнул тугой ворот мундира, помотал головой, - что там наскреб этот долговязый умник? Вряд ли сумеет он оценить русских агентов, многие из которых были поистине талантливыми сыщиками". Тимашеву сегодня буквально все не нравилось, как говорится, у кого желчь на языке, тому все горько. Раздражал запах конского пота, проникающий в кабинет из конюшнки лица сотрудников, которые, завидя генерала, пытались улизнуть с глаз долой. Но едва начал читать рапорт, как задохнулся от ярости.
Филиппиус писал: "Мною произведена тщательная ревизия внештатной агентуры, которая должна являться главной информационной силой охранных служб. Что же в итоге выявлено: секретные сотрудники в большинстве своем оставляют удручающее впечатление. Да и кто сможет бороться с врагами отечества! ежели среди агентов один убогий малограмотный сочинитель доносов, от которых за версту несет дезинформацией, второй граф, совершеннейший идиот, выживший из ума, еще один сапожник с Выборгской стороны, он выуживает сведения у клиентов, кои чинят у него сапоги. Об этих сапожных сведениям можно только догадываться, какие тайны ему сообщают. Далее. Двое запойных, одна замужняя женщина, она не столько агентша, сколько полюбовница жандармского офицера. Есть еще одна женщина-агент - вдова полковника из Кронштадта..."
- О, Боже милостливый! - простонал Тимашев, чувствуя, что у него вот-вот начнется истерика. - Час от часу не легче. И так не успеваешь увертываться от ударов, что сыплются на его голову со всех сторон, а тут еще этот литвин... Ишь, чего удумал! В охранных структурах, по его мнению, нет более настоящих агентов. А куда же делись прославленные русские ищейки, которыми издавна восторгалась Европа? Не дай Бог эдакий пасквиль дойдет до государя, тогда точно грянет буря. Ежели нынче только штормит, то опосля такой записки начнется настоящий тайфун. Государь придет в ярость, поняв, что секретные службы, на которые он всецело надеялся,числятся только на бумаге.
Вспомнив "разнос", учиненный государем, Тимашев отыскал в сейфе докладную записку особо доверенного лица полковника Шамагирова, вновь перечел ее. Шаман, оказывается, тоже ставил его в известность о крупных хищениях денег руководителями охранных структур.
Тимашев откинулся на спинку кресла, глубоко вздохнул, задержал дыхание, как учил его делать полковник Шамагиров во время сердечного приступа, но волнение еще более усилилось. Боясь потерять сознание, он буквально выхватил из раскрытого сейфа свой оберег - светлый и прозрачный камень. Берилл на тончайшей серебряной цепочке, его при женитьбе подарила ему мать будущей жены. Тимашев надел цепочку с камнем на шею и сразу почувствовал облегчение. На память пришло описание камня, слово в слово:
"Тот, кто носит его на шее, не знает страха, всегда будет торжествовать над врагами, а оправленный в золото сей камень да еще с выгравированным контуром лягушки, не будет знать отказа от женщин, стоит только дотронуться камнем до любой красавицы".
Невольно улыбнувшись, Тимашев запер сейф, подумав о том, что именно в таких сейфах хранится история, которая не предназначена для любопытного чтения. Там десятки тысяч страшных историй, похороненных под грифом: "Хранить вечно в одном экземпляре". Пусть бы лежали себе до скончания века, а он, генерал Тимашев, вознамерился выпустить на волю все российское злодейство, которое незримо витало над его головой все эти месяцы, казалось, душам безвинных и виноватых казненных, задушенных, повешенных, расстрелянных, раскатанных на колесе, посаженных на кол, было очень тесно в стальных тисках сейфа, и Тимашев поспешно, с пристуком захлопнул дверцу хранилища. Ему вдруг захотелось швырнуть в корзину для мусора всю эту никому не нужную писанину, громко названную им "Историей терроризма в России".
Вспомнив сообщение Государя о финансовых злоупотреблениях, Тимашев подумал о том, что уже встречал некое упоминание о хищениях в высших эшелонах власти. Да, да, это было в докладной записке полковника Шамагирова. Прочитав ее, он наказал Шаману до поры, до времени помалкивать о выявленных сведениях, но сейчас понял, что опять совершил оплошку. Было бы здорово, сообщи он государю-императору о злоупотреблениях раньше Лорис Меликова. Но... знал бы где упасть, соломку бы постелил.
Тимашеву вдруг стало по-настоящему страшно, аж пробил холодный пот. Он откинулся на спинку кресла и замер, боясь пошевелиться. Неожиданная мысль пронзила сознание. И впрямь, чем это он вздумал заниматься? "История терроризма в России" - это бумеранг, который, скорее всего, вернется к нему самому и ударит в сердце. Веками лежали в этих железных сейфах тысячи документов под грифом "Совершенно секретно. В одном экземпляре. Читать запрещено", а он осмелился к ним прикоснуться, осмелился переворошить сотни страшных дел, словно пробудил эти документы от вечной захоронки. Пусть бы пластами лежали они в тайных хранилищах, не беспокоя живых.
Зачем он, генерал Тимашев, посчитал себя умнее других, выпустил, образно говоря, на волю все российское злодейство, а теперь страшный дух безвинно заказненных, удушенных, посаженных на кол, раскатанных на колесе, поднятых на стрелецкие копья, запоротых плетьми денно и нощно витают над его головой, не дают свободно дышать, заставляют просыпаться в холодном поту. Мечтал сделать великую услугу России, государю, а взамен славы и почестей получил от государя звонкую оплеуху.
Им вдруг овладело острое желание разом покончить с этой опасной
задумкой, швырнуть к камин всю эту писанину, громко названную им
"Историей терроризма в России". Черт возьми, как страшен русский язык! Порой одно и то же слово может греть душу, а может и заморозить ее.
Тимашев встал, прошел к окну, долго и бездумно смотрел на мутные воды реки Мойки. Эх, вернуть бы все назад, очутиться снова в придворной свите, блистать бы в окружении принцев и королей, ловя на себе томные взгляды столичных красавиц, но... в одну реку дважды, как известно, не входят. Но что же ему делать дальше? С бунтарями не справится, ждать позорной отставки? Не лучше ли застрелиться? Вспомнил вчерашний разговор с женой, просил у нее совета. Ольга и слышать не пожелала об отставке.

СОЛОВЬЕВ - ПЛОХОЙ СТРЕЛОК

Государь Александр II проснулся в этот прохладный апрельский день
очень рано. Лежал с открытыми глазами и думал о прожитых годах, о
царствовании, которое совершенно перестало его радовать. Все идет по
чьей-то высшей воле, и он уже ничего не в силах изменить. Сколько реформ
свершил, сколько противников поверг, но... незримая и таинственная волна
терроризма медленно, но верно окружает его, царь порой чувствовал это
физически. Даже лежа в объятиях возлюбленной княжны, не мог не думать о
детях, об императрице, которая дышала на ладан. Загодя купил в Швейцарии
роскошный особняк для княжны, которая вряд ли успеет осуществить заветную
мечту - получить вожделенный титул императрицы Всероссийской. Супруга
давно болеет, но.. .недаром говорят, что скрипучее дерево долго живет...
С вечера читал рукопись объемистой книги генерала Тимашева, названной
им "Историей терроризма в России". Бывший придворный повеса глубоко
копнул архивы, вызволил на свет Божий такую черную громадину, что в
императорских покоях стало нечем дышать, повеяло смрадом подземелий,
горелым человеческим мясом, копотью, порохом. Государю долго слышался
свист кнута, стоны истязаемых, а перед тем, как смежить веки, подумал:
"Надобно закопать в гнилом месте сию гисторию, чтобы потомки до нее не
докопались. Да и самого автора не мешало бы упрятать в одиночный каземат
Шлиссельбургской крепости до конца дней". И вздрогнул от мысли, что вот и
он сам, благороднейший и гуманнейший государь, возжелал сотворить
беззаконие...
Да, пока в империи не искоренено инакомыслие, его будут мучить недобрые
предчувствия. Да не токмо предчувствия. Эти крамольники и кинжальщики из
"Народной воли" набрались наглости и объявили во всеуслышание, что их
Центральный комитет вынес смертный приговор ему, самодержцу Всея Руси, и
пообещали привести его в исполнение в течение года...
Да и юродивые, гадалки и святые, словно сговорясь, предрекают ему скорую
погибель. Ну, как тут можно жить, заботиться о благе народа, когда образно
говоря, ежедневно скользишь по лезвию острейшего турецкого ятагана?
Государь скользнул взглядом по докладной записке министра внутренних дел,
поднял с полу листок, невольно прочел: "Довожу до вашего Величества о
чуде в городе Устюге. Местный юродивый Прокоп, войдя в храм, возвестил о
Божьем гневе на город. По словам Прокопа, за беззакония и неподобные дела
погибнет город в огне и воде. Однако на пророчество сие никто не обратил
внимания, Прокоп вышел на паперть и стал громко стенать. Плакал трое
суток. И на четвертые сутки страшная туча пошла на Устюг, затряслась
земля, все вокруг на десять верст потемнело. Люди, вспомнив о пророчестве
Прокопа, побежали в храм и стали истово молиться перед иконой Богородицы.
И случилось сие чудо - град из камней и страшное трясение остановились в
двадцати верстах от Устюга. А Прокоп, стоя на паперти с непокрытой
головой, возвестил еще одно пророчество: худое будет в столице, плачьте
православные!" Более ничего не сказал.
Государь досадливо поморщился: "И что это за вредная привычка с вечера
оставлять мне папку с происшествиями по России? Хотя... сам, помнится,
приказал министру не медлить с докладами, но... почему бы господам
охранителям не порадовать своего царя приятными сведениями, доложить о
крупных разоблачениях злоумышленников? Считай, почти четыре года прожила
империя без особых потрясений, конечно, пришлось почти ежегодно тасовать
кадры, менять охранителей, но террористы вроде бы притихли, хотя начальник
штаба III отделения все время намекает на некий час икс, мол,
государственные преступники готовятся к масштабным наступлениям, но ему
никак не верится, что такое возможно, тюрьмы да каторги забиты
бунтовщиками, а теперь... что ни день, то головная боль. Государь
взглянул на округлые французские часы, подаренные ему Людовиком, пора было
выходить на традиционный утренний променад. Ежели утром не пройдешься по
свежему воздуху, не продумаешь, чем будешь в этот день заниматься, считай
день пошел насмарку. Государь спустил ноги с кровати, сунул их в мягкие
кавказские туфли с загнутыми носами.
Осторожно приотворилась дверь. Постельничий Арсений давно, видимо,
ждал этой минуты, бочком шагнул в царскую опочивальню и, без лишних слов,
стал помогать государю одеваться. Арсений был из французской знати,
служил в Зимнем давно, знал все правила этикета и по одному взгляду царя
понимал, что следовало делать. Но когда дело дошло до верхней одежды
Александр отвел руку постельничего с парадной генеральской курткой на
меху, показал на старую полковничью шинель в углу. В ней было не просто
тепло, но и уютно.
В коридоре государя ждал дежурный секретный агент третьего отделения,
который обязан был сопровождать в этот день государя повсюду, но царь
любезно взял агента за локоток и сказал: "Прошу вас, полковник, оставить
меня, хочу побыть наедине со своими мыслями. Вы меня поняли?" - "Никак
нет! - насупился полковник, - Я делаю все по инструкции". "Слушай, ты
что, не подчиняешься государю?" - "Так точно, - твердо стоял на своем
секретный агент. - Я подчиняюсь только управляющему третьим отделением,
простите, но... полковник развел руками, - служба!"
- Приятно это слышать, - смягчился государь, - но можете вы идти от меня
на некотором отдалении?
- Так точно, могу... согласно инструкции...
- Будь по-вашему, упрямец! - мягко сказал государь и пошел к дубовым
резным дверям, что вели к главной мраморной лестнице...
По площади Главного штаба гулял почти зимний ветер, гнал легкую
поземку к Неве, неистово рвал царский штандарт на фронтоне арки Главного
штаба. Государь поднял воротник, оглянулся и не увидел упрямого
полковника. Застегнул шинель на верхний крючочек и пошел по площади,
радуясь безлюдью. В летнюю пору тут всегда толпились любопытные, а в этот
день площадь была безлюдна.
Пройдя полсотни шагов, встретил караульный наряд Преображенского
полка. Солдаты-преображенцы, мородец к молодцу, рослые, румяные. Узнав
царя, дружно вскинули ружья "на караул", а молоденький капитан, печатая
шаг, лихо отдал государю честь. Государь направился к набережной Невы,
заметил полковника, который следовал на некотором отдалении, усмехнулся:
"С такими агентами не пропадешь". На выходе к Неве, где дворники мели
булыжную мостовую, государю повстречался высокий человек в длинном пальто
и чиновничьей фуражке. "Бедный чиновник, - подумал государь, - видимо, у
него даже нет денег на хорошую шапку". Разминувшись с чиновником, государь
вдруг почувствовал страшное смятение в душе и явственно услышал, как
ангел-хранитель возопил ему в правое ухо: "Обернись, государь, обернись!"
Александр резко обернулся и разом увидел бегущего к нему полковника и
человека, которого он только что мысленно пожалел. Чиновник хладнокровно
целился в него из револьвера. В этот момент первым выстрелил полковник,
чем, видимо, поколебал уверенность цареубийцы. А государь, мгновенно
сообразив, что происходит, кинулся бежать в сторону Певческого моста,
петляя, как заяц. И это его спасло.
Цареубийца, стреляя на ходу, бежал следом, делая странные прыгающие
шаги, при каждом выстреле подпрыгивал, словно хлопок подталкивал его
вперед. Заслышав выстрелы, по площади уже мчались солдаты-преображенцы,
впереди всех бежал секретный агент с револьвером в руке. Неожиданно со
стороны Невы показалась группа матросов флотского экипажа. Заскочив за
круглую тумбу объявлений, государь перевел дух. Убийца тоже
приостановился, ища взглядом царя, что-то закричал, но тут первым к нему
бесстрашно подскочил полковник и одним ударом сбил с ног. Матросы и
солдаты, страшно ругаясь, начали избивать цареубийцу.
Государь поправил шинель, папаху, напустив на себя соответствующий
царю вид, направился к задержанному. Видел, как полковник, словно пушинку,
поднял злоумышленника с земли, поставил на ноги. У цареубийцы была
рассечена губа, разбит лоб, но глаза его злорадно улыбались.
- Ваше величество! - не сдержался секретный агент, - Почему вы меня не
послушали?
- Потом, все потом! - отмахнулся государь, прикусил губу, ему страшно
захотелось по-простонародному размахнуться и ударить что было силы убийцу
кулаком в зубы, но... он сдержал себя. - Я хочу спросить сего
злоумышленника: почему он такой плохой стрелок? - раздраженно сказал
государь. - Выпустили пять пуль и не попали в такого крупного мужчину, как
я. - Государь запоздало понял, что говорит совсем не то, что надобно в
такой ситуации. - Вы, конечно, откажетесь назвать себя?
- Почему же? - задержанный сплюнул кровь себе под ноги. - Моя фамилия
Соловьев, зовут Александром. 33 лет от роду. Что еще вы желали бы узнать?
Нынче служу чиновником при департаменте, учился в Санкт-Петербургском
университете.
- Да что с ним говорить, Ваше величество? - секретный агент едва сдерживал
себя, чтобы не схватить неудавшегося цареубийцу за шиворот. - Разрешите
сначала нам поговорить с злодеем в III отделении?
- Одну минутку, полковник, - государь недовольно глянул на секретного
агента, - хочу узнать, чем вызвал у вас желание покуситься на жизнь
всероссийского самодержца? Чем лично вам я не угодил, вашим сообщникам?
- Представьте себе, государь, - с вызовом ответил Соловьев, - я решил
рассчитаться с вами за унижение русского народа лично. И покушение
предпринял по личной инициативе, хотя, признаюсь, состою вольным
слушателем в социалистическом кружке, название кружка и его руководителей
я, естественно, назвать отказываюсь.
- Ну и говорун, - жестко проговорил один из матросов, - мешок бы ему на
башку и в Неву.
- И то правда, - поддержал матроса секретный агент, глядя на императора,
который стоял, словно в столбняке, рядом со своим неудачливым убийцей.
Государь и впрямь не знал, как дальше поступать с Соловьевым. Конечно.
следовало бы быстрей отправить его в "кутузку", к следователям, но очень
хотелось бы, как говорится, из первых уст услышать откровения о покушении.
- Что ж, везите меня в крепость, пытайте, измывайтесь, пока ваша власть. -
У Соловьева, видимо, начинался нервный приступ, на губах выступила
пена. - О, как жалею, что не выполнил святую волю товарищей, но ничего,
ваши дни, самодержец, уже сочтены. На место одного павшего встанут сотни
мстителей.
- Не мои, а ваши дни, Соловьев, или как там вас зовут, сочтены! - У
государя задергалась правая щека, что всегда было признаком
раздражения. - Вас очень скоро вздернут на виселицу, откуда вы с высоты и
увидите новую, придуманную западными вольнодумцами Россию. Увезите его,
полковник!
- Слушаюсь! - секретный агент резко развернул Соловьева, подтолкнул в
спину. - Шагай, говорун!
- Я еще хотел бы сказать, что именно вы, государь, подтолкнули меня на
цареубийство, как и сотни других молодых людей. Ваша нерешительность и
ваша благоглупость.
- Да вы очень больной человек, - государь жестом остановил полковника, -
несете такую чушь. Хотя и болезнь не спасет вас от наказания. Надо же
придумать такое - я подтолкнул злодея на цареубийство, сам себя решил
наказать. Мне покуда жизнь не надоела.
- Я абсолютно здоров! И готов пояснить, что имею в виду. Год назад,
когда мужественная наша соратница Вера Засулич стреляла в гнусного
петербургского градоначальника Трепова, вы, желая избежать правдивой
огласки, приказали придать делу террористки не политический, а уголовный
характер, опрометчиво распорядились: судить Засулич, как обыкновенную
воровку с Апраксина рынка.. В этом и была ваша роковая ошибка. Вместо
того, чтобы осудить террор, вы трусливо укрылись с головой одеялом. И
еще, в нашем кружке даже юнцы смеялись над вами и готовы были идти на
цареубийство.
- Ну, хватит лясы точить! - полковник начал терять терпения, досадливо
морщился, топорщил усы, дивясь, как может государь спокойно говорить с
человеком, который только что стрелял в него? - Поедем, красавчик, в наш
санаторий, кожаная кобыла по тебе соскучилась...
ххх
В Зимний дворец государь возвращался окруженный толпой матросов и
солдат. На ступенях он обернулся и от всей души поблагодарил всех, кто
помог ему избежать злой участи. Здесь же приказал флигель-адъютанту
переписать всех матросов и солдат и представить их к награде, сам
отправился в библиотеку, не отвечая на вопросы императрицы и министров
двора. Приказал дежурному полковнику никого к нему не допускать, задернул
тяжелые шторы на окнах, опустился в глубокое кожаное кресло. И только
теперь ему стало по-настоящему страшно, озноб прошел по спине. Государь
явственно представил себя лежащим в луже крови на холодном булыжнике.
Посидел неподвижно в кресле, закрыв глаза, затем стал размышлять над
словами Соловьева. Вспомнил во всех деталях ту действительно некрасивую
историю с террористкой Засулич.  И почему он начертал столь глупую
резолюцию? Словно околдовали его враги.
Дело слушалось почему-то судом присяжных, а не военным трибуналом,
было огромное стечение народа. Он-то думал, что столичные жители осудят
Засулич, но... когда зачитали оправдательный приговор, зал замер на
мгновение, а затем разразился аплодисментами. Ему рассказывали, что
руководители III отделения не могли поверить в услышанное, пытались
задержать Веру Засулич, началась стычка, но... решение суда нужно было
выполнять. Тогда ни охранители царя, ни он сам толком не смогли ничего
понять, а вот сегодня новый цареубийца внес полную ясность, разъяснил, в
чем была его роковая ошибка. Все эта проклятая резолюция! Правосудие
вместо резкого морального и юридического осуждения терроризма выдало
Засулич полную индульгенцию. А как могло быть иначе, если над каждым из
судей незримо витал его приказ: судить, как воровку. А воровка не могла
стрелять в Трепова.
Государь вновь закрыл глаза, чувствовал: краснеет, как мальчишка.
Хитроумные министры еще тогда уразумели, что его поступок глупый, но
промолчали, не стали перечить царю. Зачем им было плевать против ветра?
Вот и получилось, что он самолично плюнул на себя самого. От плевка можно
было и отмыться, но как отмыться от всепрощения террора, допущенного им по
доброй воле?
В дверь тихо постучали. Государь вскочил с кресла, хотел отругать
дежурного, ведь приказал же русским языком никого к нему не допускать,
но... Возможно, что-то случилось в империи. Отворил дверь. На пороге
стояла княжна Долгорукова, бледная, как сама смерть.
- Саша, Сашенька, - чуть слышно проговорила Екатерина. - Это правда? Я
слышала, что...
Государь, просветлев лицом, не дал ей закончить фразу, увлек княжну
вглубь библиотеки, захлопнул дверь...

ВОР У ВОРА...
 
Вор-сыщик Вантей очень сожалел, что остался "голым", потерял своих
высоких покровителей генерала Дубельта, князя Долгорукова, графа Шувалова,
а потом во главе корпуса жандармов стали мельтешить некие генералы да
князья, над которыми даже питерские босяки откровенно посмеивались. И
пришлось старому вору-сыщику на старости лет начинать "дело" на голом
месте. Донесения его не требовались, а идти на большую дорогу с кистенем
такому атаману не пристало. Однако жить-то было нужно А тут подвернулось
беспроигрышное дельце, на которое его усиленно толкала "Маруха" -
сожительница.
За вечерней трапезой она повторила свое предложение расколоть приезжего
с золотых сибирских приисков некого купчишку. Поначалу Вантей наотрез
отказался от "мокрухи", но в этот вечер под воздействием винных паров и
нежных ласк подруги все же позволил себе задуматься. В трактире про купца,
под фамилией Грубер, Вантей вновь услышал "наводку", мол, купчище приволок
мешок "желтяков" и начал гульбу по питерским злачным местам. Жиганы давно
знали Вантея, слава о нем гуляла по всем притонам и трактирам, поэтому и
присоветовали "пощупать" Грубера. Рассказали о том, что остановился
купчина на Большой Миллионной, эта улица была в получасе хода от дома, где
держал "хату" Вантей.
Не прошло и трех суток, как Вантей узнал о Грубере многое: прибыл из
Томской губернии, поначалу якобы сам "тянул чалку", мотал срок, потом
вышел в вольные, стал открывать на приисках винные лавки, разбогател. А в
столице повел себя вызывающе, как настоящий таежник апосля удачного
дельца. Одним словом, крепко загулял. На третий день знакомый половой из
ресторации "Китеж" поведал Вантею, что означенный купец гулял до первых
петухов. "Сняв" гулящую девку, выкаблучивался перед ней, сыпал золотые
червонцы на голые плечи, потом в кураже разбил дорогое заграничное
зеркало, лез драться, однако главное было не это: якобы Грубер орал на
всю ресторацию, что может заплатить не токмо за поганое зеркало, но и за
всю ресторацию.
А тут еще сама "Маруська" подключилась к делу. Выведала, что
купленный Грубером, домище пустует, баба его еще не возвернулась из
сибирских краев. "Ежели не взять купца голеньким, - уверяла
сожительница, - век себе потом не простишь, уплывут "рыжики", коих у
Грубера куры не клюют. А нам они позарез необходимы, давно мечтали
съездить, как порядочные на курорт "Липецкие воды". Как вода камень точит,
так и сожительница день за днем подтачивала душу Вантея, а он все
сомневался и сомневался. И на то были свои весомые причины. Долгое время
Вантей, как любил повторять в кругу сотоварищей, "не плел лаптей", а
действовал широко, сразу на два фронта, приобрел известность в самых
высших охранных кругах - всем он был позарез нужен - выслеживал
государственных преступников, а сам воровал и помаленьку и по-крупному.
Генералы и князья-охранители об этом прекрасно разумели, но игра стоила свеч. Боялись его и жиганы, ибо для Вантея не было ничего святого, порой, поймав косой взгляд знакомого жигана, не раздумывая сдавал его полиции с "потрохами". Словом, чистил и тех, и других. Теперь вновь надобно было добывать "рыжики" своими руками. Однако все сомнения мигом улетучились, когда Вантей собственными ушами услышал, как пьяный Грубер, прикатив на извозчике домой, орал на
всю Миллионную: "Вот разозлюсь и всю улицу перекуплю!"
И, наконец, решил тряхнуть стариной. Хорошенько выспался, умылся
ледяной водой, не спеша собрал свой разбойный "струмент" - гирьку на
резинке, финский нож с обоюдоострыми краями, мешок засунул за пояс,
перекрестился и перед тем, как захлопнуть дверь, подумал: "Сам виноват,
господин Грубер, нельзя так бахвалиться, деньги тишину любят, так что
извини-подвинься, придется потрясти твою мошну".
На углу Миллионной и Бассейной общественные часы пробили двенадцать
раз. Это был своеобразный сигнал к действию. Словно тать в ночи, прокрался
Вантей к черному ходу груберовского дома, отпереть два замка было для
него все равно, что через плечо плюнуть. Правда, перед самым входом в
спальню, откуда доносился мощный храп хозяина, случился небольшой казус:
оставив сапоги в прихожей, затаив дыхание, Вантей шагнул через порог и...
неожиданно наткнулся на жестяную консервную банку, неизвестно, каким
образом появившуюся перед дверью. Сердце Вантея яростно застучало, но...
хозяин, видать, не проснулся, храпел, как годовалый боров.
Однако Вантей не спешил входить в спальню. Внутренний голос, которого
всегда вор-сыщик слушался, остерегал его: "Не спеши на плешь, еще
поспешь. Крепко ли спит сей купчина?" И еще Вантей почувствовал, что его
оставляет решимость, без нее любое дело провальное, хотя зоркие воровские
глаза Вантея, быстро привыкшие к темноте, стали различать при лунном
свете обстановку спальни и спящего на широком диване хозяина, возле коего
стояли две коробки.
Отступать было поздно, да и стоило ли? Вот оно богатство, только руку
протяни и все ваше станет наше. Держа на весу увесистый разбойный кистень
на случай, если хозяин проснется, Вантей, стараясь вовсе не дышать, шагнул
к окну, но, словно почуяв присутствие чужого, спящий поерзал по дивану.
Вантей и не думал "мочить" хозяина, но, чтобы избежать неожиданностей,
решил "усыпить" купца, вдарить разок по башке, чтобы "выключить"
сознание. Он подскочил к дивану, взмахнул кистенем и... вдруг что-то
случилось непонятное. Мертвецки пьяный Грубер вдруг мигом протрезвел,
словно тисками сжал руку Вантея, легко и проворно вскочил на ноги,
с размаху боднул вора-сыщика крепким лбом, расквасил лицо Вантею.
Купчина оказался на редкость здоровым и ловким, обхватив Вантея
железными руками-клещами, он еще два раза ударил медным лбом в
подбородок. Кровь хлынула из разбитых губ, бровей и носа. Вантей промычал
что-то невразумительное, почувствовав, что быстро теряет силы, попытался
все же вырваться из лап Грубера, однако вскоре оказался на полу. Позже,
намного позже узнал он, что прежде этот так называемый купчина Грубер был
известным на всю Россию кулачным бойцом, выступал в Одесском цирке. И еще
он узнал много такого, отчего окончательно впал в уныние. А пока... Грубер
одолел вора-сыщика, отобрал у него кистень и этим разбойным орудием
пробил башку неудачливому грабителю.
Не прошло и получаса, как Вантей, связанный по рукам и ногам,
окровавленный, лежал на полу и, скрежеща зубами, наблюдал, как Грубер сел
за стол, выставив перед собой бутылку водки, принялся спокойно
опохмеляться. Только теперь Вантей понял, какой промах совершил.
"Купчина" был явно не из простаков. На полу, перед дверью лежали три
жестяные банки, связанные тонкой бечевочкой. Это был старый трюк богатых
сибирских приисковиков, чтобы вор не застал врасплох, клали под ноги
пустые банки, давая сигнал опасности.
Единственную милость, которую проявил "купец" Грубер, глядя на
окровавленного вора-сыщика, была такой: он принес махровое полотенце,
намочил его холодной водой из кадки, швырнул под нос Вантею: "утрись,
разбойничек хренов!"
Дальше пошли вовсе расчудесные дела-делишки: чуть свет вдруг заявился
ротмистр из "голубого ведомства", козырнул "купчине", потом пожал
протянутую Грубером руку, велел вору-сыщику собираться в дорогу, попутно
отпустил ему пару здоровенных тумаков. Когда Вантея привели в "холодную"
канцелярии III отделения, швырнули, как мелкого доносчика, провинившегося
перед жандармами, в угол камеры, он вдруг поймал себя на мысли: "Ловушка!
Ему устроили самую обычную ловушку. Как еще можно было истолковать все,
что с ним произошло? Эта связка из пустых банок перед входом в спальную
комнату. Да и сам "купец" походил на крупную подсадную утку. И не спал он
вовсе, затаившись, ждал Вантея "на месте преступления". И это было не все.
Откуда пошел слух о приезде "купца-миллионщика? Кто надоумил его пойти
на "дело"?
Закрыв глаза, привалясь к холодной стене камеры, не отпуская давно
высохшего полотенца от разбитых губ, Вантей стал размышлять, раздумывать
и взвешивать. И тут-то его осенило: "Неужто эти причуды генерала
Мезенцева? Слишком невероятным, но в то же время типичным для нового шефа
корпуса жандармов была провокация. Мезенцев дважды приглашал его на
"тайную вечерю", предлагал продолжить содружество, каким оно было при
Долгоруком и Дубельте, помнится, он тогда прямо заявил генералу: "Прошу
покорнейше меня простить, ваше высокопревосходительство, однако я твердо
решил "завязать" с прошлым, начал новую, честную жизнь и сталкивать лбами
воров и политические более не намерен". Так вот почему
он, - вор-сыщик очутился в камере. Все ниточки связывались в один прочный
канат. Генерал просто отомстил ему, как говорят "Иваны", "подвел под
монастырь".
Целые сутки продрожал в "холодной" Вантей, прикидывая и так, и эдак,
каким образом выбраться на волю, но ничего дельного на ум не приходило.
Отсюда, из камеры даже "маляву" подать сотоварищам было нельзя. И лишь
ближе к обеду, на вторые сутки отворилась дверь камеры и вошел
собственной персоной генерал Мезенцев. За его спиной стоял Грубер, на
голову выше начальника корпуса жандармов.
Вантея словно ветром сдуло с холодной койки, он замотал головой, силясь
понять, что происходит: начальник корпуса жандармов и "купец", который
держится так, словно находится не в подвале страшной карательной
организации, а у себя дома. Грубер между тем придвинул генералу
табуретку, сам угрожающе навис над арестованным.
- Итак, ваша фамилия, задержанный? - как ни в чем ни бывало спросил
Мезенцев.
- Разве не знаете? Авось неделю назад изволили разговаривать со мной. -
Вантей мысленно остерег себя: надобно с этим волком быть поосторжней.
- Впервые вижу тебя! - буркнул генерал. - Итак, фамилия?
- Скажите лучше, в чем меня обвиняют? И почему сразу бросили в "кутузку"
без допроса?
- Капитан, - Мезенцев обернулся к Груберу, - на вас было покушение?
- Так точно-с, господин генерал! - Грубер поднес к лицу Вантея здоровенный
кулак. - Разрешите, я его научу, как заниматься террором, как нападать на
жандарма?
- Отставить! - спокойно ответил Мезенцев. - Террориста будет судить Особое
присутствие! Покушение на убийство офицера тайной полиции, плюс твои
поганые делишки под "крышей" карательных органов, а ежели учесть твои
прошлые судимости, то... получишь на полную катушкуи сдохнешь на соляных
копях.
- Ежели его под ельники, коих он выдал властям, сами его не кончат! -
подхватил Грубер. И, не удержавшись, двинул Вантея по зубам.
- Отставить! - вполне спокойно сказал Мезенцев. - Допрос только
начинается. А в конце и потолкуем по-свойски, на кулаках. Иного сей
господин, вышедший в люди, и не заслуживает.
- Ваше превосходительство! - Вантей понял, что пора идти на
компромисс. Иначе его и впрямь забьют тут до смерти и по особой потайной
трубе, о которой все жиганы слышали, спустят труп в Неву. - Хочу просить
вас выслушать меня.
- Ну, говори! - оживился Мезенцев. - Я внимательно слушаю.
- Наверное, я рановато решил уйти от дел. Врагов трона вокруг великое
множество, а я... в кусты.
- Начало любопытное. Продолжай!
- Готов продолжить наше взаимополезное сотрудничество.
- Ишь, как запел! - угрожающе проговорил Мезенцев. - Мы должны еще
хорошенько подумать. Ежели у тебя одни патриотические мысли на языке, а
на уме думка, как отсюда живым выбраться, то... вряд ли на сей раз нас
проведешь. Как считаешь, капитан?
- Правильно, толку от него, видать, на грош! - задышал прямо в затылок
Вантею Грубер. - Прибить бы его и точка... Человек, предавши однажды,
предаст и дважды. Да и что за игра без козырей?
- Есть у меня козыри, - оживился Вантей. - Пусть господин капитан выйдет
на пять минут.
Мезенцев и Грубер недоуменно переглянулись: "ну и жох этот Вантей,
опять, поди, ловушку подстроил, разжалобить желает, не иначе, как вновь
тянет время, но промолчали, каждый подумал о своем: Груберу показалось,
что Вантей, оставшись с глазу на глаз с генералом, либо попробует взять
его в заложники, либо просто убьет, поняв, что окончательно запутался,
Мезенцеву же предложение Вантея сулило удачу. Грубер, качнув крупной
головой, ожег Вантея гневным взглядом и направился к дверям, досадуя в
душе, что в самый любопытный момент хитроумный вор-сыщик сумел устранить
его от некой большой тайны.
- Господин капитан, - извиняющимся тоном проговорил вслед Груберу
Мезенцев, - пожалуйста, подождите меня в приемной. Есть неотложные дела,
которые предстоит решить именно сегодня.
- Я понял, ваше превосходительство! - на лету поймал мысль
начальника жандармский капитан. - Отправим вора-сыщика в кутузку и
тогда...
Едва за Грубером затворилась тяжелая дверь, вор-сыщик осторожно прошел
к выходу, приоткрыл дверь, убедился, что никто их не подслушивает,
вернулся к столу, за которым восседал генерал Мезенцев.
- Ну, что же дальше? Учти, вор, мое время на вес золота. Ежели есть
дельные мысли, выкладывай, а нет, то... - Мезенцев положил на стол руки,
сжал кулаки.
- Да- да, господин генерал, - таинственным шепотом заговорил Вантей,
чувствуя, как накатывает знакомое вдохновение. - Вы, конечно, еще мало
знакомы с моими методами расследования, которые позволяют добывать особо
ценные сведения о врагах трона, но так получилось, что подготовив эти
сведения, никак не мог попасть лично к вам на прием.
- Например, что ты можешь мне предложить из того, что я пока не ведаю? -
Мезенцев самодовольно усмехнулся, интуитивно чувствуя, что сейчас он
обязательно услышит весьма важную новость.
- У меня появилась некая возможность завладеть едва ли не полным списком
боевой дружины столичной "Народной воли", которые вовсю начали
хозяйничать в Санкт-Петербурге, они... - Вантей понизил голос до
шепота, - они намерены... Извините, сразу все не стоит сообщать при беглом
разговоре. - Вантей уже вошел в новую роль благодарного обывателя, сделал
скорбное лицо и упоенно и проникновенно заговорил, что ему просто
невозможно было не поверить. - Я и сам бы доставил вам не токмо списки, но
и пару боевиков, ежели бы не эта грубая шутка с вашим, как его,
Грубером...
В пылу вдохновенной актерской игры Вантей приблизился к Мезенцеву
столь близко, что генерала передернуло от странного запаха пота, чеснока
и еще чего-то препротивного, и он невольно отодвинулся от вора-сыщика.
- Ничего себе шуточки у тебя, грязный вор! - не выдержал главный жандарм
империи. - Двойной агент идет на "мокрое дело", не подозревая, что хотел
убить капитана тайной политической полиции. Признаюсь, эту ловушку
придумал лично я, - не сдержал довольной улыбки Мезенцев, - чтобы
окончательно повязать тебя.
- И заставить меня возвернуться в секретную работу.
- Угадал. Да, заставить вернуться в ведомство, которое столько времени
уберегало тебя, вор, от каторги.
- Ваше превосходительство, - мягко поправил генерала Вантей, - у
меня немного другая кликуха, не вор, а вор-сыщик.
- Ладненько, выкладывай свои "бубны-козыри", да поживей! Не терпится
мне отправить тебя, вор-сыщик в холодную, на хлеб-воду. - Мезенцев больше
не мог слушать эти байки ловкого мошенника.
- Обижаете, господин генерал, - Вантей состроил скорбную рожу. - То
пряником хотели улещить, а теперича за кнут взялись. Предлагаю уговор,
без коего никак нельзя, генерал Дубельт завсегда оный предлагал. Я вывожу
лично вас на тайную хату боевиков, отдаю, можно сказать, врагов отечества
прямо в руки, а вы, господин генерал, отпускаете меня на волю, без
протокола. Пойдет эдакая выгодная сделка? Вас его императорское величество
пожалует за сии успехи Владимиром второй степени, а я, многогрешный,
впредь буду умнее.
Мезенцев не удержался, потер вспотевшие от волнения ладони, чего тут
было торговаться, вор-сыщик явился, как ангел с неба в самый нужный
момент. Через сутки с небольшим он приглашен на обед к императору, на
котором будет вся царская фамилия, а к царю с пустыми разговорами даже на
обед не ходят. Судьба - великая тайна, она знает, к кому задом, а к кому
передом обратиться, главное - появиться в нужном месте и в нужное время.
- Выходит, зря ты, Вантей, мне нервы мотал. - Примирительно сказал
Мезенцев. - Работали бы у меня на благо отчизны и на свое собственное
благо. Я дело предлагал, а ты суконное рыло воротил.
- Опять за рыбу деньги, господин генерал, любите вы унижать своих агентов.
- Извини. Итак, ты выводишь нас на заговорщиков, когда именно?
- Послезавтра.
- Завтра! И никаких разговоров! - Шеф жандармов запахнул на груди
мундир, застегнул крючки. Давал понять вору-сыщику, что приговор
окончательный и обжалованию не подлежит.
- Будь по-вашему, господин генерал. Инцидент исчерпан. - Вантей
расчувствовался, вспомнив о том, что через пару минут окажется на
свободе, и как-то само собой получилось, забылся, протянул генералу руку
в знак примирения, но Мезенцев брезгливо усмехнулся, демонстративно убрал
руку за спину и вышел из "холодной"...
ххх
На следующий день, как и было обговорено, Вантей явился не на Фонтанку,
к Цепному мосту, а встал на углу Фонтанки и Невского. И очень удивился,
когда прямо перед его лицом остановился крытый экипаж, распахнулась
дверца. Ничего не понимая, вор-сыщик попятился, собираясь дать деру, на
всякий "пожарный" случай нанял знакомого кучера, оставил его повозку в
проходном дворе. Однако остановился, услышав знакомый бас:
- Эй, Вантей! Шагай сюда!
Это был его новый знакомый жандармский офицер Грубер. Его Вантей
меньше всего хотел видеть сегодня, но... нынче, видать, был день, когда
приходилось "плести лапти" - подчиняться чужой воле. Устроившись на
жестком диване, Вантей спросил Грубера:
- А где сам?
- Сам с усам! Там, где тебя нет! - беззлобно сказал Грубер. Сегодня он
был в голубом мундире, при сабле, вырядился словно на парадный смотр..
Когда они подъехали к Конюшенному переулку, Грубер приказал кучеру -
переодетому жандарму, остановить экипаж. Они вышли в глухом месте. Вокруг
ни души. И тут пришла очередь удивляться Вантею. В подошедшем к ним
человеке в коротком тулупчике, он признал шефа жандармов. Тот шепотом
приказал вору-сыщику:
- Веди! Войдешь в подъезд, подожди нас...
На площадке третьего этажа жандармы и двое городовых приостановились
перед указанной Вантеем дверью. Мезенцев потянул носом воздух. Из
квартиры тянуло гарью, будто некто жег бумаги, спеша избавиться от
опасных документов.
- Ломайте! - тихо приказал Мезенцев и, вытащив револьвер, встал сбоку за
дубовую притолку.
Здоровенный Грубер, перекрестив лоб, отошел от двери на пару шагов и
с размаху ударил плечом. Дверь распахнулась, повиснув на одной петле.
Жандармы, толкая друг друга, ввалились в скупо освещенную комнату. За
ними в квартиру вошли генерал Мезенцев и Вантей. Они увидели возле
русской печи, на железной доске, костерок из бумаг, а над костерком
оторопевший от неожиданности болезненного вида мужчина в заношенной
гимназической куртке. На вид ему можно было дать лет тридцать пять,
видимо, он жег важные документы. Грубер ловко выхватил из рук хозяина
квартиры пачку бумаг, а жандармы и городовые принялись судорожно топтать
сапогами костерок. Быстро покончив с огнем, по приказу Мезенцева начали
обыск - "шмон".
Вантей со скрещенными на груди руками молча наблюдал за действиями
жандармов, желваки ходили под кожей лица. Мезенцев переходил от одного
жандарма к другому, в глазах его стыло нетерпение. Но... никаких листовок,
прокламаций, даже намека на типографский шрифт или оружие не было
обнаружено, что очень заботило и нервировало шефа тайной полиции. И когда
обыск подходил к концу, Мезенцев не выдержал: обернулся к вору-сыщику,
злобно зашипел прямо ему в лицо:
- Где же твои злодеи, где злоумышленники? Надумал провести генерала
Мезенцева? Ну, смотри у меня, заплачешь кровавыми слезами.
- Худо работают ваши агенты! - хладнокровно отпарировал Вантей. Он-то
уже пару раз тайно побывал в сем логове, когда хозяина не было дома,
кое-что высмотрел, но молчал до поры. - Пусть ищут лучше ваши ищейки!
- Поищи сам, коль ты такой ушлый! - буркнул потный капитан Грубер. Ему
уже осторчетела эта грязная работенка, обычно капитан занимался хитрыми
ловушками, а тут…
- Что ж, придется и мне взяться за дело, - спокойно проговорил вор-сыщик и
без дальнейших разговоров прямо направился в кухню. Генерал последовал за
ним. Встав посредине кухни, Вантей зорко обвел глазами полузакопченное
помещение. Простучал рукояткой кухонного ножа посуду, кувшины, вытащил
из печи вьюшку. Оглядел подоконники. А затем неожиданно встал на табурет,
распахнул окно, перегнулся через порожек и застучал костяшками пальцем по
жестяному козырьку с внешней стороны. И замер в неестественной позе, будто
его схватил столбняк.
- Ну, что ты обнаружил? - Мезенцев шагнул к окну. - Ну, какого лешака
может быть на улице?
Вантей не ответил генералу, он извлек из кармана нож-складень, стал
царапать острием по штукатурке, лишь раз обернулся к жандармам:
- Подержите, господа, меня за ногу, чтобы вниз не сорваться.
По знаку Мезенцева двое городовых схватили вора-сыщика за сапоги,
повытягивали шеи, пытаясь разглядеть, что это делает на улице незнакомый
им подозрительный мужик, что прибыл вместе с шефом жандармов.
- Слава Богу! - наконец издал торжествующий вопль Вантей. - Сначала
вбросил в кухню снаружи вынутый, видимо, из тайника кирпич. А затем ловко
впрыгнул в кухню, держа в руке кожаную сумку. - Вот оно!
- Дай-ка сюда! - Мезенцев с неожиданной для его грузного тела легкостью
подскочил к вору-сыщику. Буквально выдернул из его рук сумку, извлек
пачку разноформатных бумаг, отошел к окну и, казалось, забыв о
присутствующих, о задержанном, который со связанными за спиной руками
сидел на табурете, углубился в чтение. Вантей сразу понял: стрела,
пущенная из его невидимого лука, попала точно в цель. Он, конечно, загодя
узнал о сумке, однако, что там хранилось, не имел понятия. А лицо генерала
то краснело, то бледнело, щека нервно дергалась. Спрятав бумаги во
внутренний карман мундира, Мезенцев швырнул сумку куда-то в угол.
Повернулся к задержанному:
- Ну, субчик-голубчик, попался с поличным. Сразу признаешься или... Кого
ждал сегодня? Где взрывная лаборатория? Где типография? Сам знаешь,
чистосердечное признание смягчает меру наказания.
- С чего это вы взяли, господин хороший? На каком основании врываетесь в
чужую квартиру, делаете обыск, нарушаете свободу человека. Предъявите
документы!
- Я - шеф корпуса жандармов тайной политической полиции! – с вызывающей гордостью проговорил генерал, демонстративно скинул тулупчик и остался в кителе голубого ведомства.
- Вот теперь вижу, - не смутился хозяин квартиры. - Вы - генерал Мезенцев.
Рад знакомству.
- Рано радуешься! - буркнул Мезенцев. - Почему жжешь бумаги? Хотя... об
этом можно и не спрашивать. Он оглядел притихших жандармов, нахмурил
седеющие брови.
- Извините, но какое, собственно говоря, ваше дело? - нагло ответил арестованный. - Например, именно сегодня решил привести квартиру в порядок. Жду невесту и... Разве жечь ненужный хлам запрещено? Я так и не получил ответа на вопрос: на каком основании...
- Основание всегда найдется, был бы виновный, - криво усмехнулся генерал.
- Итак, фамилия, имя, отчество, род занятий?
- В такой оскорбительно грубой форме я разговаривать не намерен! Вы
лучше меня знаете, оскорбление граждан Российской империи...
- Молчать! - рявкнул генерал. - Я тебе покажу права и свободы! Вы взяли
за право убивать градоначальников, покушаться на трон и еще толкуете о
правах! Голытьба злодейская! Мезенцев неожиданно, без замаха,
по-жандармски ударил задержанного кулаком в лицо. Тот мешком повалился
на пол, уронив табурет. Удар был такой силы, что жандармам стоило
немалого труда привести задержанного в чувство.
- Повторяю свой вопрос: с какой стати жжешь в квартире бумаги? -
Мезенцев отлично видел, что хозяин квартиры плохо соображает, однако из
опыта знал: нужно ковать железо пока горячо, не давать злодею опомниться.
- Ненужные бумаги, - слабо ответил задержанный, он действительно был
потрясен. - Вы, господин генерал, вряд ли слышали о том, что великий
мыслитель арабского мира Халиф Омар сжег 700 тысяч древнейших
манускриптов, которым, казалось, нет цены и объяснил свой страшный
поступок так: "Если все эти рукописи просто повторяют известные истины,
изложенные в Коране, то они бесполезны, если же они противоречат словам
Аллаха, то они попросту вредны". Вот и мне приходиться кое-что предавать
огню, дабы сии документы не попали в карательные органы.
- Ого! Да ты, оказывается, не только злой заговорщик, но еще и философ.
Господи! Кого только земля не рожает! - генерал картинно воздел руки к
потолку. - Ничего, вот потаскаешь пудовые кайданы на Карийской
каторге, забудешь не токмо своего ученого араба, но и родную матушку. Ну,
будешь сразу говорить правду или сознаешься под пыткой?
- О чем это вы? - притворно изумился задержанный. Я себя ни в чем
виноватым не считаю! - продолжал упорствовать хозяин квартиры, то и дело
переводя обеспокоенный взгляд с генерала на здоровенного офицера со
зверским выражением лиц. - Больше ни на один ваш вопрос отвечать не стану,
хоть убейте.
- Заявление принято. Капитан, - обратился генерал к офицеру, -
поработай-ка для начала с этим философом. Оный заговорщик, видимо
понимает только язык кулака.
- Нет, нет! - хозяин квартиры разом переменился в лице. - Что угодно,
только не бейте по груди! У меня чахотка с кавернами. Сами понимаете,
профессиональное, свинцовая пыль.
- Это уже любопытно, выходит, в типографии служите?
- Так точно! В типографии господина Клейна на Обуховке. А фамилия моя
Вовненко, родом из мещан, с Херсонщины.
Вантей отвернулся, больно жалко выглядел сей заговорщик, не иначе, как и
впрямь чахоточный. Вор-сыщик стал разглядывать чахлый фикус на окне. Ему
было не по себе. На месте этого чахоточного мог быть он сам, если бы не
его природная сметка, находчивость и, конечно, везуха. Издавна жил по
правилу: чем бы ни занимался, всегда имел козыри, которые в случае прокола
мог предъявить жандармам во время прокола в обмен на свободу.
- Это уже теплее, - чуточку оттаял генерал Мезенцев, чтобы собраться с
мыслями и не спугнуть заговорщика, взял в руки листок и стал читать.
Нахмурил густые брови: ничего противозаконного в том листке не значилось.
Запись гласила о том, что куплено пять бутылей для для домашнего
приготовления сливовой наливки. Отбросил листок в сторону, стал ворошить
бумаги. И тут его взор остановила запись: "генерал Мезенцев" И все. Хотел
было снова взять Вовненко за грудки, но вовремя остановил себя: "здесь не
место да и не время вести допрос, в управлении я из него выбью все, что
надобно". - Спрятал листок в сумку, приказал жандармам. - Ведите его в
корпус".
Едва за жандармами закрылась дверь, Мезенцев, просияв лицом, повернулся
к одиноко стоящему посредине комнаты вору-сыщику:
- А ты, Вантей, и впрямь не плетешь лаптей, по золоту шьешь. Молодчага!
Не зря тебя, подлеца, так ценили мои знаменитые предшественники. - Генерал
вынул из кармана мундира, видимо, загодя приготовленный золотой "пятерик",
протянул Вантею. Тот неохотно взял деньгу, небрежно сунул в карман.
- Неужто недоволен? "Пятерик" - большие деньги! Корову можно купить.
- Обязательно даже недоволен! - дерзко ответил Вантей, видимо гнев застил
ему глаза, забыл, кто перед ним стоит, - лицо его вспыхнуло недобрым
огнем, глаза потемнели от гнева. - Шибко дешево цените вы мое старание,
господин Мезенцев. Генерал Дубельт Леонтий Васильевич, двадцать лет царями
был обласканный, ценил нас, своих помощников, а вы...
- И не противно ли выпрашивать тебе милостыню? Слышал, будто вор-сыщик - гордый "Иван-красная рубаха", а ты такой же урка с Большой дороги, как увечный на паперти. - Мезенцев мысленно был уже у себя в управлении, допрашивал задержанного, а тут этот ворюга... Возомнил о себе ни весть что! - Мезенцев повернулся к Груберу, который переминался с ногу на ногу, ожидая распоряжений, - пусть подают экипаж!
Однако Вантей и не думал уходить, пошел следом за генералом.
- В лакеи ко мне что ли нанялся? - впервые широкая улыбка осветила
грубоватое солдатское лицо шефа тайной полиции. - Заходи ко мне, Вантей, в
пятницу, потолкуем по душам. - Мезенцев уже взялся за ручку дверцы кареты,
капитан Грубер тоже недоуменно уставился на Вантея.
- Вы меня нижайше простите, ваше превосходительство, - все-таки не
удержался Вантей,  - я ведь не рядовой шквалыга, не простой сексот, на моем
счету задержаний столько, что... да у вас все по полочкам разложено к
управлении. И не надобно Вантея никак обижать. Премного благодарен,
но... Пожалуйста, заберите свои премиальные, этот ваш "пятерик" карман
жжет. - Вантей смотрел прямо в глаза генерала. Вантей тяжело вздохнул, о,
если бы он мог высказать все, что накипело на душе? Не столько обидел его
подаренный генералом "пятерик", сколько грубая провокация Мезенцева,
который занимая столь высокий пост главного охранителя царя, устроил ему
дешевую ловушку.
- Расопливился, ворюга? - генералу страстно захотелось развернуться и
врезать вору-сыщику кулаком по широкой морде. Удерживало лишь то, что
возле кареты уже собралась толпа любопытных зевак, которые узнали шефа
тайной полиции. - Ишь ты, какой гордый!
- Не гордый, господин генерал, я - злой. - Вантей круто развернулся и
исчез. Словно сквозь землю провалился.
Шеф жандармов матерно выругался, плюнул вслед Вантею, вопросительно
глянул на Грубера, в чьих глазах прочитал то, о чем подумал самб
"Схватить ворюгу, притащить в управление и в пыточном подвале вновь, как
и в первый раз, дать почувствовать, кто есть кто, но генерал вдруг вместо
приказа сказал:
- Гони в управление!
Карета Мезенцева свернула с набережной Мойки на главный проспект. На
Невском, прохожие зеваки сразу приметили знакомую всему Питеру карету,
стали опасливо жаться к стенам домов. Худые слухи о шефе жандармов росли,
как снежный ком. С первых дней после назначения Мезенцев приобрел у
обывателей худую славу. И очень скоро петербуржцы уверовали в то, что
генерал Мезенцев - злобный и жестокий человек, настоящий солдафон, но это
куда ни шло, охранитель не придворный щеголь, но... он мог позволить себе
под горячую руку оскорбить офицера, избить любого, кто непочтительно
глянул в его сторону. Мезенцев, по мнению обывателей, не шел ни в какое
сравнение ни с князем Орловым, ни с князем Долгоруковым, но сам Мезенцев
был счастлив. Сумка с изъятыми на квартире Вовненко бесценными бумагами
приятно тяжелила руку. Мезенцев смотрел в окно, забыв и про Вантея и про
капитана Грубера. Из головы никак не выходила фраза, брошенная
вором-сыщиком, мол, ты явно не генерал Дубельт. "Говнюк ты Вантей! -
злобно подумал Мезенцев, - И Дубельт твой тоже говнюк! Ничего, скоро вы
оба привыкнете к моей плетке"...
ххх
Раздосадованный Вантей, проводив недобрым взглядом карету шефа
тайной полиции, пересек улицу и вошел в ближайший трактир, заказал
графинчик "перцовой" от Панина. Парочку соленых огурчиков, жбан кваса.
Огляделся по сторонам. В трактире, кроме него, сидели в углу два босяка,
которые его тотчас узнали, стали поспешно собираться уходить, но Вантей
придержал обоих за рукава.
- Составьте кампанию, братцы, я угощаю!
- Прости, Вантей, мы больно занятые сегодня. - Они высвободились из цепких рук вора-сыщика, выскользнули из питейного заведения. Вантей досадливо крякнул: его здесь явно не уважали, не его территория. Пришлось пировать в одиночку, что было крайне обидно и неприятно. Недаром любимым выражением Вантея было: "За кампанию и жид повесился", но пропустив пару стаканчиков перцовки, Вантей задумался, подпер щеки ладонями. "Как-то все шло в последние дни наперекосяк. Самое время было все продумать, кому следует "отвесить", кому жизнь подпортить. "Перво-наперво надобно было испортить обедню Мезенцеву, что было не простым делом. Как все повернуть, чтобы гуся не спугнуть? И тут Вантея осенило. Отставив графинчик, швырнул на стол пару монет, поспешил к выходу. Решение пришло мгновенно: он отыщет знакомца по имени Степан, по кличке "Отступник". Этот малый обязан ему жизнью. Но главное, что Степан вхож в боевую группу "Народной воли", горит желанием отомстить "опричникам" за погубленную жизнь.
Шагая по лужам, Вантей злорадно улыбался. Решено и подписано. Наверное, сам сатана благоволит ему. Через "отступника" он пустит слушок о провале Вовненко, о тайных документах, обнаруженных в его квартире, этот слушок который быстро достигнет ушей народовольцев, заставит злодеев спешно принимать оградительные меры. Вантей нисколько не сомневался, что боевые группы народовольцев попробуют убрать слабака Вовненко прямо в тюремной камере, а как поступить с генералом Мезенцевым, решат главари. Еще месяц назад до Вантей доходили сведения, будто народовольцы готовят смертный приговор Мезенцеву. Вот и все будет притерто, как пробочка к бутылочке. "Месть - это блюдо, которое следует подавать только холодным, - так, кажется, говаривал еще генерал Дубельт."
Вантей остановил извозчика, взобрался на холодное кожаное сиденье, назвал кучеру адрес. "То-то будет потеха, - радостно подумал вор-сыщик и вытянул уставшие ноги...
Однако Его величество случай и на сей раз вмешался в человечьи задумки и
поломал планы Вантея. На углу Садового посада, где издавна проживал
ремесленный люд в собственных домах, полыхал пожар с окрестных улиц к
здешнему трактиру, что сразу занялся с трех сторон, бежали встревоженные
людишки, кто с ведром, а кто с разинутым ртом Толстый городовой не
отрывал от губ свисток, оповещая округу о беде. Вантей отпустив
извозчика, направился к горящим домам. Что-то сильно влекло его, сам не
понимал, но тут из-за угла выскочила растрепанная юродивая баба с посохом
в руке, несмотря на холодный ветер, она была в рваной скуфейке и мужицких
чоботах на босу ногу. Однако не столько сама внешность привлекла Вантея,
а ее пророчество. Пробегая мимо него, старица, сама не в себе, крикнула:
"И ты, басурман, беги за мной!"
"Никакой я тебе не басурман, - хотел было объяснить юродивый Вантей, но
не успел. Безумная старица остановилась перед крепким бревенчатым домом и,
указав на него посохом, выкрикнула истошным голосом: "Сюда глянь,
басурман!  Сей домина счас вспыхнет, в нем грешники проживают, и не
желают каяться". И не успел Вантей перевести дух, как две головни прямо
по воздуху прилетели с краши трактира, и указанный юродивой дом сразу
занялся ярким пламенем.
Пораженный вор-сыщик уже не мог отстать от юродивой, побежал следом,
дивясь на самого себя. Возле соседнего дома победнее, когда пожар вокруг
полыхал вовсю, юродивая словно споткнулась возле плачущей женщины с
ребеночком. Вновь возопила: "И сей дом на сожжение!" Однако замялась и
добавила, оборотясь к младенцу: "Он невиновен. Этот дом останется цел!,
для дитяти!"
Не прошло и получаса, как весь проезд заполнился зеваками. Прикатили пять
или шесть подвод с пожарными бочками, однако тушить уже было нечего. И
странное дело, одни дома, указанные юродивой, сгорели, а другие, стоявщие
прямо, были абсолютно целы. Улучшив момент, Вантей протиснулся к
юродивой, которая обессиленно лежала на мокрой траве, наклонился над ней:
"Скажи, Божья старица, - тихо вопросил он, - какими силами ты предсказывала про сгоревшие дома?" Юродивая, чуточку просветлев очами, тихо ответила: "О чем ты? Меня тут не было, ничего не помню, где была, что творила". - Приподнялась на локте и, всмотревшись в лицо Вантея, добавила: "А ты, злодей препоганый, уходи отселева, покуда цел! В конце улочки тебя уже заждались".
Вантей покрутил кудлатой головой, пытаясь уразуметь, что означают слова
юродивой. С чего это она взяла, будто он злодей? Злодей-то он и впрямь не
из благородных, но откуда сумасшедшая старуха могла знать об этом? И кто
может в этой захудалой улочке ждать его, вора-сыщика? Однако раздумывать
было некогда. Как человек суеверный, он поспешно направился вдоль улочки.
И не успел повернуть за угол, как услышал оклик: "Господин Вантей!".
Вор-сыщик очень удивился.повернул голову. Перед ним стоял человек, с
которым будто бы случайно познакомился на даче у генерала Дубельта.
Настоящего имени человека не знал, но кликуху вспомнил сразу, едва
глянул на него: "копченый". Где еще может человек так зачернеть, не
иначе, как в одиночке Петропавловской крепости аль в Шлиссельбурге. Это
был агент Дубельта.
- О, господин "копченный", каторгой пропеченный! - пошутил Вантей. -
Здорово были! Вот так встреча, на пожаре! Какими судьбами?
- Рыбак рыбака видит издалека! - весело отшутился "копченый". - Айда,
нам, кажется, по пути.
Некоторое время они шли молча, каждый думал о своем. Веричу встреча с
Вантеем представлялась безусловной удачей. Через Вантея можно было,
наконец, узнать о дальнейшей судьбе генерала Дубельта, который давненько
уже не подавал голоса. Поговаривали, будто царь сильно осерчал на своего
бывшего охранителя, даже приказал завести на генерала уголовное дело.
Верич до этого не знал, как ему поступить: искать встречи с генералом,
который вытащил его из крепости, было бесполезно: за домом Дубельта
наверняка следили. И еще волновало то, что вдруг "опричники" при обыске
отыщут в тайном списке агентов Дубельта и его кликуху? Тогда - конец.
бросай якорек и на дно - уйдешь на каторгу, либо дружки посчитают тебя
предателем и казнят.
Вантея переживания не волновали, наоборот, встреча с "копченым" породила
в его безумной голове еще один сатанинский план, который сулил не только
отомстить Мезенцеву за унижения, но и хорошо подзаработать и кроме того
попробовать выручить опального Дубельта. Как свести все концы воедино, он
пока не представлял. Хотя, в предвкушении удачи душа его пела от радости.
"Копченый", конечно, входит либо в "Народную волю", либо в иную
преступную организацию. И это - находка. Его покровитель сатана сподобил
прислать нужного человечка в нужное время. Не ханыга Степан по кличке
"Отступник", а именно "копченый".
С помощью сего двойного агента он, Вантей, доставит его сотоварищам
известие о провале квартиры Вовненко, о важных бумагах, которые достались
генералу Мезенцеву. Но... Вантей остерег себя: - первым делом надобно
проследить, где обитает этот "копченый", с кем водит кампанию. Агент
обязательно пойдет к своим сотоварищам и, тем самым, вольно или невольно
приведет его к "хате", где скрываются народовольцы, а там... У Вантея даже
дух захватило.
Выйдя на Лиговский проспект, Вантей предложил "копченому заглянуть в
ресторацию господина Филгерна, пропустить по рюмашке за встречу, заодно и
потолковать за жизнь. Верич сразу согласился, но честно предупредил
Вантея, что не располагает наличными для столь дорогого ресторана. Вантей
отмахнулся: "единажды живем, я угощаю".
Они уселись за столик в углу в полупустом зальчике, за фикусом, у окна,
которое как раз выходило на полицейский участок.
Разбитной половой мигом подскочил к их столику, узнав Вантея, широко
разулыбался, не ожидая заказа, проговорил: "вчерась, господа хорошие
прямичком из города Нежина прибыли малосолененькие огурчики, закусочка
под водочку-лучше не бывает. И балычок есть свежайший с Волги-матушки.
- Тащи на свое усмотрение - выпить да закусить. Поди не забыл мои
пристрастия?
Вскоре на столе появились закуски, бутыль водки. Вантей, наполнив
рюмки, сказал: "От души рад, что ты не погнушался отобедать со мной,
шантрапой, не отказался. Тоска у меня нынче, ипохондрия. Сам не пойму,
откуда взялась?" На что "Копченый с не меньшим энтузиазмом ответил: "Я
скорее бы согласился подставить спину под пятьдесят плетей, нежели
отказался бы за рюмочкой потолковать с знающим жизнь человеком, знающим
жизнь.
- Вот и добре! - Вантей благодарно кивнул собеседнику и приподнял
граненую бутыль с водкой. - Первая - за встречу! Как говорят: начало -
полдела откачало". - А про себя подумал: "Лопух ты огородный, хоть и
зовешься вольнолюбом"...
Вышли они из ресторации под сильным "шафе", поддерживая друг друга. На
углу Надеждинской, где стояли четыре извозчичьи пролетки в ожидании
седоков, Вантей приобнял "Копченого", пожелал ему удачи в делах, помог
взобраться на сиденье. Сунул кучеру два гривенника.
Едва только пролетка, в которой сидел полупьяный "Копченый" свернула за
угол, Вантей с неожиданной прытью вскочил во вторую пролетку, ткнул в бок
извозчика: "Полтинник" даю! Гони за тем экипажем, но близко не подкатывай
Понял?"
- Как не понять, господин хороший! За полтинник любой понятливым станет...
 
ПО СОВЕТУ ВОЗЛЮБЛЕННОЙ
 
Государь Александр с начала 1879 года особенно остро почувствовал, что и
для него пришли черные дни. Непонятная тоска, разочарование во всем,
меланхолия и депрессия, отсутствие интереса не токмо к своей персоне, но
и к жизни огромной империи овладели всем его существом. С раннего утра ему
более всего хотелось уединиться в библиотеке от придворных, от семьи,
задернуть тяжелые шторы и думать, думать. Правда, этот летний день после
мучительного сна он несколько изменил распорядок. Вместо раздумий принялся
изучать подготовленный с вечера огромный труд - докладную записку
руководителей двух ключевых министерств - иностранных и внутренних дел.
Вечером перед сном "одним глазком" глянул на название: "Нынешнее состояние
Российской империи" и ехидно усмехнулся: "Научились записки составлять
вместо того, чтобы искоренять зло".
У царя совсем не было аппетита и впервые за последние годы он не вышел к
завтраку, а прямо проследовал в библиотеку, не терпелось узнать о
действительном положении дел в империи, им, наверное, виднее, а мне, как
заведено в России, порой предпочитают докладывать сладкую ложь вместо
горькой правды.
Александр не сразу приступил к чтению, походил по библиотеке, постоял у
книжных полок, ласково погладил золоченые корешки толстенных фолиантов,
мысленно попросил у них прощения, что все меньше и меньше времени
оставалось на чтение. Затем присел к любимому столику с витыми ножками,
открыл докладную записку и углубился в чтение. Поначалу оба министра
привычно славословили, хвалили времена его царствования, а затем...
Александр вдруг почувствовал, как тяжело стало дышать, жар залил шею,
лицо, в глазах помутнело. Пересилил себя, прочел: "В стране тайно
действует 675 бунтовщицких групп, 345 из них имеют своих
боевиков-террористов, с каждым днем бунтари действуют все наглее и наглее.
Особенно открыто объявили настоящую войну самодержавию общества "Народная воля". Черный передел", "Земля и воля", "Революционная расправа",
"Молодая Россия", "Томский красный крест". - Далее читать уже не было сил,
но государь проявил самообладание, вытер вспотевший лоб носовым
платком: - "В Харькове убит генерал Кропоткин, в Твери - генерал Зинкевич,
в тихом городе Николаеве брошенной бомбой убиты четыре полицейских чина, в
Санкт-Петербурге..." Нет, такое даже представить себе невозможно, - на
Конюшенной улице собираются молодые динамитчики, а на Загородном проспекте днями взорвалась сама по себе лаборатория, где создавались бомбы.
"Александр вскочил на ноги: "Ничего не понимаю, - охранители знают все
адреса, все фамилии бунтовщиков, но... вместо того, чтобы арестовать их,
быстро осудить, заковать в кандалы, жалуются мне".
Государь уже плохо владел собой, впал в ярость, чего прежде за собой
никогда не замечал, заметался по библиотеке, как загнанный в клетку дикий
тигр, застонал от обиды. "Боже мой! Как это он, государь Всея Руси,
Александр Николаевич, допустил столь низко пасть России? Почему не
выполнил заветы любимого батюшки? Вподе бы старался изо всех сил, прослыл
царем-освободителем, да толкуете что? Мечтал перестроить страну, сделать
ее богатой и справедливой но... Либо таланта не хватило на сей полный
передел, либо некая незримая сила противостоит ему. Ведь на первый,
поверхностный взгляд все вокруг тихо и мирно, однако сие более похоже на
подводное землетрясение, японцы, кажется, называют его загадочным словом
"цунами": потаенные волны расходятся от центра извержения, набирая силу,
а потом следует страшный взрыв...
Государь приостановился, будто увидел себя со стороны, и очень удивился:
ведь всегда был уравновешенным, спокойным, исключительно мягким, а тут
сорвался. Однако вновь нашел в себе силы глянуть на длинный список
подозрительных личностей, на их адреса, отшвырнул прочь докладную
записку.
Вновь схватился за голову, пошатываясь, добрел на негнущихся ногах до
полукруглого дивана, буквально рухнул на желтую кожу, вновь закрыл
глаза, попытался успокоиться, представить себе огромную страну, отданную
Провидением под его крепкую руку. И что же случилось? Я протягиваю обе
руки любимым чадам своим, а эти чады готовы рубить мои руки, рубить
по живому. - Александру сделалось жарко, он стал расстегивать тугой ворот
мундира. - Видимо, я и впрямь чего-то недопонимаю. Вот царь Петр. Великий
мой предок, твердой рукой наводил порядок, ему никто не смел даже
прекословить, а чтобы некий оборотень посмел поднять руку на петровского
генерала или сенатора, быть бы великий беде. Александр вспомнил рассказ
покойного батюшки о том, как однажды царь ехал на одноколке вместе с
генерал-полицмейстером Девиером к мосту через канал у Новой Голландии,
однако переехать мост было нельзя, кто-то ночью украл из настила пяток
досок. Царь, не раздумывая, приказал денщику сдвинуть оставшиеся доски,
чтобы можно было проехать, а сам, без лишних слов, при всем честном
народе принялся охаживать дубинкой генерал-полицмейстера, приговаривая:
"За дело бью, за дело! Это тебе прибавит памяти о попечении и содержании
мостов и прочего хозяйства в порядке, впредь будешь сам все осматривать".
Вот некоторые придворные повторяют: "Нам нужна жестокость". Не могу
согласиться. Не жестокость нужна России, а жесткость. Именно жесткость,
как воздух необходима нам, русским. Может, прав был Иоанн Грозный, что
безо всякого сожаления в корне пресекал всякую зловредность? Ни с кем не
советуясь, ввел в российский образ жизни беспощадность к правым и
виноватым, ввел виселицу, эшафот, кнут и еще раз кнут! А я предпочитаю
иной путь развития самосознания общества - либерализм, западную
демократию, помноженную на русских традициях. Да, все верно, но почему
именно на мою Россию навалилась вся эта революционная зараза? Можно
понять поляков, заносчивую шляхту, привыкшую жестоко эксплуатировать
своих "хлопов". Но русские люди чего еще желают? Анархии? Разброда и
шатания? Чтобы каждый творил то, что хотел? Нет, этого я не
допущу. - Император вновь выглянул в окно и заметил, что стекла вроде как
посветлели.
И тут ему на память пришли со всей ясностью наставления неизвестного
мудреца, которые он когда-то прочел в Лувре и, казалось, забыл, однако
сейчас таинственным образом они пришли на ум: "Господи! Дай мне в
состоянии слепоты различить добро от зла, не посягая , о, Господи, на
твои святые заповеди! Научи меня бояться пуще ада того, что запрещает мне
совесть, и предпочитать мне самому небу то, что она мне велит".
Чуткий слух императора различил осторожный постук в дверь, затем
приоткрылись разом обе створки, расписанные орлами, и на пороге появился
ангел во плоти, его возлюбленная Екатерина. Как всегда, она словно ангел
с небес спустилась на грешную землю. Волосы княжны были распущены по
плечам и блаженно покоились на розовой кофте, а накидку, в которой она,
видимо, шла по анфиладам дворца, держала в руке.
- Катенька, - государь протянул возлюбленной обе руки. Она рванулась было
ему навстречу, но словно споткнулась о невидимую преграду. - Саша, я
только что встретила в коридоре императрицу.
- И что из того? Разве не секрет, что мы с тобой... Да, но ведь Мария
Александровна больна.? У нее постельный режим? - Государь на мгновение
задумался, вспомнил, что императрица вот уже вторую неделю лежала
недвижно, только плакала, готовясь к смерти. Чахотка заела ее
окончательно.
- Молчи, умоляю тебя, молчи! - Екатерина закрыла рот царя маленькой,
нежной ручкой. - Рядом с ней была эта противная Тютчева, она меня
откровенно презирает.
- А что государыня?
- Горделиво продефилировала мимо, не ответив на мое приветствие, Она
показалась мне гордой и совершенно здоровой. Сколько может продолжаться
эта мука? Скажи, дорогой? - Екатерина не выдержала, прильнула к
Александру.
- Милая, ты должна понять и великодушно простить государыню, - мягко
проговорил император. - Она очень сильно больна, сейчас у супруги
обострение, Мария Александровна редко выходит из апартаментов. И наши с
ней отношения, конечно же, добавляют ей страданий, но... попробуй встать
и на мою сторону - я не в силах откровенно порвать с ней отношения, это
вызовет скандал в обществе. И сам не в силах так жить дальше - жить с
одной, а безумно любить другую.
- Что ж, откровенность за откровенность, - в глазах княжны блеснул хищный
огонек. - Каково терпеть мне, возлюбленной, которая имеет от тебя детей, а
по людской молве слывет разлучницей? Извини, Александр, но я не кокетка
полусвета, у главной ветки Долгоруковых около сорока генералов,
приближенных к императорскому двору, а что получается: любая фрейлина,
любая постельничья девка может откровенно презирать меня. Ответь: сколько
может продолжаться такая пытка?
- Понимаю, мой ангел и сочувствую, но... у тебя все-таки крест менее
тяжелый, чем у твоего государя. - Александр крепко поцеловал княжну в
губы. - Я еще не сказал тебе, что днями враги трона вынесли мне смертный
приговор и пообещали вскоре привести его в исполнение.
- Что? Повтори, что ты сказал? - Екатерина отшатнулась от государя, как от
удара хлыста, ее холеное лицо мгновенно залила мертвенная бледность,
государь едва успел подхватить княжну. - Неужели, кто-то посмел произнести
столь кощунственные слова? Кто посмел эдакое замыслить? - Назови мне имя
главного подстрекателя, и я лично найдут смутьяна и заколю именным
долгоруковским кинжалом.
- Помнишь, ангел мой, гадалка предсказала, будто я умру на седьмом
покушении, выходит, срок еще не наступил, но, давай больше не будем о
грустном. Есть более приятные темы.
- Я отвыкаю от приятностей, - княжна все еще не пришла в себя после столь
страшного известия, - сейчас больше испытываю страдания души и тела.
- Катенька, я окончательно решил избавиться от либерализма. Роль великого
преобразователя и освободителя россиянами мало оценена. После
окончательного подавления заговора я обещаю тебе и нашим милым детям,
несмотря ни на что, увезти вас в горную Швейцарию, ты своими глазами
увидишь, какой изумительный сюрприз я тебе приготовил, мой золотокудрый
ангел.
- Любопытно?
- Не стану томить тебя: я приобрел для семьи превосходный дворец на берегу Женевского озера.
- Очень мило! Я обожаю подобные сюрпризы, - глаза Екатерины блеснули тем зеленоватым огнем, который всегда приводил государя в тихое
блаженство. Однако, пожалуйста, расскажи подробнее, что случилось в
столице? Я сижу в своем углу, как в монастырской келье, ничего толком не
знаю... - Княжна нежно пошевелила его жесткие волосы. - Возможно, я сумею
тебе чем-нибудь помочь.
- Если честно сказать, я не верю, что в империи некие силы способны мне
помочь, не на кого нынче положиться. Видишь, эти бумаги? В них описаны
бунтовщицкие сообщества, которые опутали великую Россию смертельной
паутиной. Словно могильные черви со всех сторон ползут к трону. Помнишь,
мой незабвенный батюшка изрек: "Ежели придется умереть, то умри на
ступенях трона, не уступая его никому из злодеев".
- Снова ты о смерти? Глаза Екатерины наполнились слезами. - У нас же
малые дети, такие же красивые, как мы с тобой, ты не имеешь права
говорить о смерти, нам жить да жить. Хотя.. .все в руцах Божьих, но..
позволь я тебя хоть немного утешу. - Екатерина обвила шею государя тонкими
руками и он явственно почувствовал, когда губы сами собой начинают
шептать милые глупости и они почему-то не кажутся глупостями, когда
улетучиваются дворцовые стены и они остаются одни-одиношеньки в подлунном
мире...
Прощаясь с возлюбленным, Екатерина шепнула ему: "Ты говорил, что в
империи не на кого положится. А зря. Оглянись вокруг, столько преданных
тебе душой и сердцем старинных дворянских и княжеских родов, один
Горчаков Александр Михайлович чего стоит. Десятилетия верно служил трону и
ни разу не дал повода усомниться в своей преданности. Он хитер, как
старый лис, мудр, как змея, когда надобно молчать, он безязыкий, когда
нужно твердо что-то решить, говорлив, как Цицерон. Пригласи его на совет
и увидишь, как он поможет тебе словом и делом. А род Долгорукиовых? А
сколько иных ждут твоего приглашения.
- О, ты, как всегда права! - искренне обрадовался государь, поправляя
мундир. - Я действительно, начну с Горчакова.
- Вот и правильно, а я с нетерпением буду ждать свидания с Женевским
озером!..
Едва за Катериной закрылась дверь, государь разом воспрянул духом. И то
верно, надобно приблизить к себе верных и действенных патриотов,
государственников, Горчакова, Шереметьева, Мезенцева. Н-да, новый
начальник корпуса жандармов малость туповат, но это и к лучшему. Будет
носом землю рыть, чтобы оправдать величайшее наше доверие. Этот выведет
заговорщиков на чистую воду. - И, не раздумывая более, государь твердой
рукой вписал вслед за фамилией Шереметьева фамилию Мезенцева. Прошел к
окну, и ему показалось, что даль посветлела и любимое полукруглое
венецианское окно освободилось от паутины. Припомнил, как в юности на сие
окно тучами слетались голуби во время столичного мора и как они,
государевы дети, кормили голубей.
- А жизнь-то, оказывается, продолжается! И сие есть ой, как здорово!
У МЕДАЛИ ДВЕ СТОРОНЫ
 
В этот очень жаркий день мир показался генералу Мезенцеву
совершенным, все вокруг дышало покоем, излучало доброту, встречные и
поперечные, казалось, радовались за его едва ли не первую на новом посту
удачу. Государь через свои секретны каналы уже узнал об аресте
типографиста "Народной воли" Вовненко, видимо, Его величеству доложили и о
том, что в руки III отделения попали секретные документы, которые нынче
находились у него, начальника штаба корпуса жандармов. Гадать на кофейной
гуще, откуда император первым узнает о провалах и успехах,
Мезенцеву не стоило, главное, фельдъегерь из Зимнего дворца привез ему
приглашение на личную аудиенцию с государем. Это ли не удача!
Покачиваясь на мягких подушках знаменитой кареты на литых парижских
шинах, генерал, сладко позевывая, представлял, как будет проходить вторая
в его жизни аудиенция у царя. Наверное, ознакомившись с дневником
захваченного народовольца, Александр лично вручит ему высокую награду -
орден либо золотую медаль. Орден был бы явно предпочтительнее не только
потому, что его статус выше, но ведь у медали имеется две стороны, как и у
всего сущего, в природе все разложено парно - небо-земля, жизнь-смерть, он
- она, хорошо-плохо, холодно-жарко, зима-лето. Сие ведь не просто
случайное совпадение и, как заметил он лично, чем выше поднимаешься, тем
больнее падать. Но сегодня ни о каких падениях даже думать было нельзя.
Сегодня и завтра он, боевой генерал Мезенцев, призванный троном на
охранную почетную службу празднует победу.
Легко соскочив с подножки кареты, Мезенцев прошел по тротуару к входу в
управление III отделения. Дежурный ротмистр предупредительно распахнул
перед начальником двери, попытался отдать рапорт, но, против обыкновения
генерал милостиво потрепал ротмистра по розовым щекам:
- Благодарю, ротмистр! Знаю, пока мы с вами на боевом посту,
чрезвычайных происшествий в стране не произошло. Да, принесите в кабинет
горячего чаю со сливками и две сдобные булочки. Не успеваю, видите ли,
завтракать дома, государственные дела...
Каждый раз, входя в знаменитый кабинет, в котором десятки лет сиживали
легендарные российские охранители, наводя страх на бунтарей, Мезенцев на
пару минут останавливался у стола, накрытого алым сукном, оглядывал
помещение: коллекцию дубинок Петра Великого, самодвижущееся кресло, на
котором в былые времена спускали подозреваемых в крамоле прямиком в
пыточный подвал, с любопытством рассматривал носовой платок, хранившийся
под стеклом. По легенде, когда граф Бенкендорф, заступая на новую
должность, спросил царя, с чего ему начинать деятельность, царь в ответ
протянул ему носовой платок и пояснил: "Утирайте слезы нищим, вдовым и
увечным, усиленно плачьте о радении Отчизны и трона". Обычно Мезенцев
оглядывал уникальный бронированный сейф, о котором в самом управлении
ходила такая легенда: однажды всемогущий император Николай, посетив в кои
века управление тайной политической полиции, попросил генерала Дубельта
открыть сейф, на что главный сыщик империи вежливо ответил: "Ваше
величество! Не имею на то права, инструкция запрещает." "Как! - вскричал
царь. - Вы, наверное, забыли: императору все позволено!" Однако Дубельт и
тут возразил: "Можно ли жонглировать законом? Можно ли прыгать выше
головы? Можно ли менять правила, простите, подгоняя их под каждого царя?
Не имею ни морального, ни законного права нарушить инструкцию, в которой
черным по белому записаны тайные правила для агентов, коим поручено
негласно охранять царя? Можете меня отправить в отставку, но решения я не
изменю". И вроде бы, услышав сии твердые слова, государь расчувствовался,
вынул из кармана табакерку, усыпанную алмазами, и вручил главному сыщику
империи...
И на сей раз, мельком глянув на живописные портреты своих знаменитых
предшественников, генерал Мезенцев самодовольно подумал о том, что,
возможно, он, боевой человек, не имеющий в родне ни баронских, ни
княжеских титулов, переплюнет и графа Бенкендорфа, и князя Долгорукова,
князя Орлова, не говоря уже о пресловутом Дубельте. Осторожно, словно
величайшую драгоценность, опустил на стол грязную потертую сумку, обратил
внимание на голубой листочек телеграммы, что доставили вчера вечером из
Киева. Генерал Новицкий, начальник Киевского губернского жандармского
управления, нижайше сообщал о том, что ранним утром 2 августа 1879 года
смертный приговор Одесского военно-окружного суда над боевиком Иваном
Ковальским, который в перестрелке ранил трех жандармов, приведен в
исполнение. "Иной раз столь глупое служебное рвение, - вслух проговорил
Мезенцев, - меняет представление об офицере. Чего это он себе позволяет?"
Мезенцев еще раз перечитал заключительные строки рапорта: "Имею сведения,
что возможно возмездие со стороны столичных боевиков в отношении вашего
высокопревосходительства". "Бабьи сплетни! - усмехнулся генерал. -
Бунтовщикам нынче не до покушений, я нагоню на них страху".
Николай Владимирович тут же начертал на бланке телеграммы резолюцию:
"В архив!", подошел к округлому зеркалу в простенке кабинета, расчесал
усы и бороду. Он всячески оттягивал время триумфа, то и дело поглядывая на
сумку, лежащую на столе. Жизнь была прекрасна, казалось, она не может
иметь конца, как и солнце, которое светит и будет светить ему долго.
Вот она - заветная сумка, пропуск в высший свет небожителей. Генерал
наклонил сумку, и на стол выкатились, как голуби-турманы, листочки,
написанные рукой незадачливого террориста Вовненко. Генерал присел к
столу, достал очки в серебряной оправе, сделал глубокий вдох-выдох, начал
чтение.
Осторожно приоткрылась дверь кабинета. Дежурный ротмистр бочком,
стараясь не нарушать работу начальника, вошел в кабинет и поставил на
приставной столик пузатый дулевский чайник, любимую Мезенцеву
фарфоровую кружку с ангелочками по окружности и булочки с маком и
повидлом. Мезенцев, увлеченный чтение, лишь мельком глянул на офицера,
мысленно произнес: "Боже правый! Благодарю Тебя за протянутую с небес
щедрую руку!" Да, Вантей и впрямь не плетет лаптей, действительность
превзошла все ожидания. Этот Вовненко, на вид эдакий развалюха, на самом
деле являлся крупной шишкой в богопротивной организации заговорщиков.
"Еще в юности, - продолжал читать генерал, зная, что чтение вслух резко
усиливает впечатление, - я активно участвовал в избиении палками
директора гимназии - ярого реакционера. Не получив никакого наказания, мы
осмелели, быстро с помощью старших товарищей организовали у себя кружок
так называемой активной молодежи и нас, подумать только, без всяких тайных
испытаний включили в состав местной дружины "Народной воли". О, как мы
были счастливы! А когда на встречу с нами прибыла из столицы сама Софья
Перовская, нашему восторгу просто не было предела. После небольшой
дискуссии в отряде появился знаменитый девиз: "Террор! Террор - наше
священное оружие! Смерть проклятому самодержавию! Долой царя - душителя
свободы!" И еще мы очень гордились тем, что своими силами изготовили
красочную печать с изображением здоровенного кулака, нависшего над
короной".
Генералу стало не по себе. Он поворошил густые волосы, отодвинул
дневник Вовненко, от которого, казалось, исходили злобные флюиды,
схватил стакан с остывшим чаем, отпил пару глотков, не чувствуя вкуса,
снова углубился в чтение, едва сдерживая закипающий в груди гнев. "Особое
удовольствие и непомерную гордость за правое дело я испытал в недавнее
время, войдя в особую группу наблюдательного отряда. Это почетное
подразделение боевого войска "Народной воли", который вел и ведет опасную,
но увлекательную и полезную для России игру - следит за всеми
передвижениями Александра II и его верхушкой. Мы чертим маршруты,
разрабатываем планы нападения, готовим оригинальные западни. И в этом
нам активно помогают старшие товарищи". Далее читать у шефа корпуса
жандармов уже не было сил. Мезенцев вскочил с кресла, сорвал со стены
одну из коллекционных дубинок Петра Великого, начал ожесточенно
размахивать ею в воздухе, как бы круша невидимого и ненавидимого врага.
Походив по кабинету, Мезенцев чуточку успокоился, снова сел в кресло
и, чтобы дать самому себе передышку, стал вспоминать, как удачно они
осуществили налет на квартиру одного из заговорщиков. Это была и впрямь
крупная удача. Нужно было окончательно придти в себя, на холодную
голову, спокойно и вдумчиво прочесть все бумаги, захваченные в квартире
Вовненко,и составить обстоятельную докладную записку на имя Его
величества, построить доклад таким образом, чтобы государь принял эту
акцию, как крупный успех тайной политической полиции. Ох, как ему
повезло! Этот Вантей да и сам Вовненко, склонный, видимо, к
беллетристике, не только лили воду на его мельницу, но и давали
возможность успокоить царя, который был сильно рассержен после
убийства генерала Трепова. Обычно очень выдержанный, государь на сей раз
просто вышел из себя, даже дважды стукнул кулаком по столу.
Глянув на часы, Мезенцев заторопился. До начала аудиенции у государя
оставалось менее суток. Снова принялся за чтение, делая пометки красным
карандашом в нужных местах. "Как нам стало известно, - записывал
Вовненко, - Александр II пo совету главы голубого ведомства Мезенцева,
отклонил ходатайство "Особого Присутствия Сената" о смягчении участи
приговоренных по "делу 19З-х". Злоумышленники, - говорилось в докладе
Мезенцева, - желают запугать правительство. А правительство должно
проявить твердость и не отступать перед подлецами". - Да я и сейчас не
откажусь от своих слов, - в сердцах проговорил генерал.
Около полуночи, наскоро поужинав в своем кабинете, генерал Мезенцев
прилег отдохнуть на оттманку. Однако сон долго не шел к нему.
Внезапно нахлынувшие воспоминания буквально захлестнули его, заставили
вздрогнуть, перед мысленным взором вырисовалась вся, полная драматизма
картина суда. На плотной, некрашеной скамье, огороженной перилами,
спокойно восседала террористка Вера Засулич. Он не мог спокойно наблюдать
за поведением прокурора, судей, особенно этого нехристя Кони. Желая
угодить студентам, что толпились на Владимирской площади, они из кожи вон
лезли, оправдывая роковой выстрел Засулич в столичного градоначальника.
Ежели так пойдет и дальше, тогда за каждый косой взгляд, брошенный на
каторжника, народовольцы начнут стрелять без разбора правых и виноватых.
Его, шефа политической полиции, чуть не хватил удар, когда председатель
суда объявил, что террористка оправдана и подлежит немедленному
освобождению. По проходам зала заседания бежали студенты, радостно крича,
махали фуражками, а он не мог даже сдвинуться с места. Пришел в себя,
услышав рядом басовитый голос управляющего домом предварительного
заключения Клейнмихеля: "Скорей, скорей, уходите. Вера Ивановна, иначе
жандармы опомнятся и не выпустят вас из здания суда".
Когда Засулич, не стыдясь радостных слез, пошла к выходу, окруженная
восторженными сторонниками, он двинулся следом. Казалось, произошла
страшная ошибка, убийцу следует немедленно задержать, но... на этот счет у
охранки не имелось полномочий. Одно тогда утешило: он загодя расставил на
площади крупные отряды жандармов, полиции, на тротуарах рядами встали
дворники, которых свезли сюда, на Владимирскую площадь, со всех концов
Питера.
Едва убийца показалась на ступенях суда, толпа сочувствующих бандитке
разразилась восторженными возгласами, загремели револьверные выстрелы.
Студенты попытались прорваться к своей героине, но совместными усилиями
его войска предотвратили волнения...
Воспоминания, казалось, отняли у Мезенцева последние силы. Он взял
сумку, отобранную у Вовненко, положил ее себе под голову, бережно, как
драгоценность, улегся на оттманку, прикрывшись шинелью. Решил, что
проснется на рассвете и допишет докладную царю.
Под утро, когда ледяной ветер застучал в окна, дежурный офицер осторожно
приоткрыл дверь в кабинет шефа, но увидел, что генерал спал. Хотел было
поправить шинель, что сползла с его плеча, но не решился, на цыпочках
вышел в коридор...

ПРИГОВОР - В ИСПОЛНЕНИЕ
 
В эту душную августовскую ночь после бурного заседания боевой группы
петербургского отделения "Народной воли" Андриан Михайлов по кличке
"Кучер", долго не мог уснуть. Смутные видения бросали его то в жар, то в
холод. У него были причины для волнения. Два месяца назад организация
вынесла смертный приговор генералу Мезенцеву, однако привести его в
исполнение решили только вчера. Поводов было два: казнь народовольца
Ковальского в Одессе и сообщение Верича о провале конспиративной квартиры
Вовненко, где лично генерал Мезенцев проводил обыск и задержание. Особенно
взволновало товарищей известие о том, что в руки корпуса жандармов попали
дневники хозяина квартиры. Веричу стоило немалых трудов скрыть источник
получения столь важной информации.
Самым волнующим было решение, кому привести приговор в исполнение.
Желающих оказалось много, но, чтобы никого не обидеть, стали бросать
жребий. Он тоже участвовал в этой жеребьевке, хотя отлично понимал: без
его участия операции не быть, ибо недаром он носил кличку "Кучер", и кто
бы ни оказался в роли палача, он, Андриан Михайлов, все равно будет
увозить участников покушения на своем резвом коне по имени Варвар. А тут
еще так получилось, что трое вытянули билетик, на котором был нарисован
кинжал, но слово взял только что приехавший из-за границы Сергей
Кравчинский и очень убедительно доказал, что казнить шефа жандармов
должен всенепременно он. Члены ЦК согласились, выделив ему в помощь
боевика Семена, который будет должен ликвидировать телохранителя
- полковника Макарова, а ону кучер", естественно, будет увозить Сергея и
Семена от погони.
Перед самым рассветом, в пятом часу ночи Михайлов не выдержал,
поднялся на ноги, ополоснулся холодной водой, налил в кружку клюквенного
морса, выпил, не ощущая вкуса, присел к темному проему окна. Почему-то не
мог отделаться от ни весть откуда взявшихся стихотворных строк, которые
намертво приклеились к нему:
 
Бывают дни изнеможенья,
Когда ни сил, ни мыслей нет,
Когда печальные сомненья
Все облекают в мрачный цвет;
Когда и самое былое
Для нас и смутно и темно,
И все давно пережитое,
Как настоящее, черно...
 
Он даже головой помотал, пытаясь "стряхнуть" сие наваждение,
но... закрыв глаза, посидел пару минут, и вдруг почувствовал, что строки
эти уже не раздражают его, а вполне соответствуют настроению.
Так и просидел до тех пор, пока за стеной не зашебуршили соседи -
ломовые извозчики, готовясь на свой нелегкий промысел. Михайлов еще
подумал о том, какие странные, таинственные процессы происходят в душе
человека, определяя его внутреннее состояние.
Сегодня вроде бы у него не было ни времени, ни желания вспоминать
детские и юношеские годы. Но человек не властен над своими думами.
Словно в зеркале вдруг увидел он своего дружка по пансиону Сережку
Голоушева - сына начальника жандармского управления, такого же
страстного любителя чтения, как и он сам. Приятель и провел его на чердак
одной из общественных библиотек, который был завален книгами,
"изъятыми из общего пользования". И здесь, у слухового окна они "глотали"
запрещенные книги, начиная с популярного тогда томика Вольфа, добрались
и до журнала, на обложке коего были изображены в профиль пять портретов
декабристов.
О, какое это было чудесное время! Пансион при Ставропольской гимназии
был единственным на северном Кавказе. Здесь более половины слушателей
были горцы, недавно завершилась шестидесятилетняя война и следы ее
виднелись повсюду. А они, русские мальчишки, все время сталкивались с
горцами-забияками, которые не желали принимать "подданство". Разнимали
их солдаты, которые стояли повсюду в станицах, маленьких крепостях. Там
шла беспробудно пьяная жизнь, и выезд в пансион при гимназии для
наведения порядка был единственным развлечением для солдат.
Воспоминания уплыли куда-то, Михайлов совершенно в ином, отраженном, свете
увидел то, что ему вместе с сотоварищами предстояло совершить в этот день
4 августа. Россия, несомненно, еще раз содрогнется и ужаснется, прослышав
про убийство одного из самых злобных и ненавистных генералов, хотя...
кто-то и пожалеет шефа корпуса жандармов. Россия - страна варварская,
привыкла к кнуту и прянику. Что ж, каждому свое, мир состоит из
противоречий: "да"-"нет", "хорошо"-"плохо". "жизнь"-"смерть",
"ад"-"рай". Но, мы - революционеры, для нас слова "нет" не существует.
И еще Андриан подумал о том, что ему всего четверть века, но за плечами
почти десять лет ожесточенной борьбы с ненавистным самодержавием. Чего
стоила последняя операция по уничтожению петербургского
градоначальника генерала Трепова. Операция походила на авантюрный
роман. Образно говоря, Россия опутана тончайшими нитями
революционных сообществ, которые не всегда делают одно и то же, но
всегда помогают осуществлять террор. И на сей раз, будучи в Москве, он
получил инструкции: отправить в Петербург рысака по имени Варвар,
следом отправиться в столицу самолично для выполнения особого
поручения ЦК. К нему поначалу приехали какие-то разбитные,
разухабистые цыгане, забрали под расписку рысака. А когда он сам прибыл в
столицу, то узнал, что Варвар уже на месте, его успехи определить в
ближайший татерсаль, по-простонародному говоря, в конюшню некоего
господина Крафта, бывшего конюха самого графа Адельберга, министра
двора Его величества. Помнится, очень удивился по сему поводу: длинные
руки у столичных сотоварищей. Задание получал в присутствии главных
деятелей "Народной воли". Здесь же присутствовала и Вера Фигнер, которой
предстояло казнить столичного градоначальника генерала Трепова. Приговор
вынесли не только за то, что оный держиморда публично ударил по щеке
политического преступника Боголюбова, но и за лютую ненависть к
свободолюбам. Перед ним поставили привычную задачу: подстраховывать Веру
Фигнер, а после свершения казни увезти ее в безопасное место.
...Старинные часы пробили шесть раз. Через дорогу от дома, где
квартировал Михайлов, стояла старинная церквушка. Он глянул в окно и
залюбовался игрой солнечных бликов на золотом куполе. И это показалось
ему добрым предзнаменованием. Быстро обрядившись в одеяние кучера,
Михайлов решил глянуть на свое отражение в старинное зеркало, забранное в
потрескавшуюся раму, тронул черное шершавое дерево рукой, невольно
колупнул древесину и на пол упал полусгнивший кусочек. Михайлов
улыбнулся: "Пора тебе зеркальце на покой, отжило ты свой срок, как и
проклятый царизм".
А в зеркале стоял перед ним высокий, чуточку сутуловатый брюнет с
зачесанными назад волнистыми волосами, при щегольских усах, лицо
решительное, ни тени страха или сомнения, в глазах проглядывало нечто
восточное, жесткое, скулы резко очерчены. "Хорош, субчик-голубчик, гроза
царей и генералов".
По дороге в конюшню Михайлов вдруг вспомнил, что именно сегодня у
него день рождения - ровно двадцать пять лет назад на запорожской земле, в
станице Полтавской, в районе, как тогда называли кубанцев, "Земля
черноморского войска". Мать умерла рано, а отец через шесть лет.
"Правдолюб былых времен", "обличитель" всюду был не ко двору. Таким он и
остался в памяти. И надо же такому случиться - сегодня они должны лишить
жизни генерала Мезенцева - всемогущего карателя, шефа "голубого
ведомства". Странное совпадение - жизнь и смерть. Но философствовать по
этому поводу не было желания, Михайлов прибавил шаг.
 В половине он уже был в татерсале. В конюшне царила привычная суета
- мыли экипажи, кормили лошадей. Мимо прошагал важный немец Крафт - хозяин
конюшни, ничего не ответил на приветствие Михайлова. Варвар встретил
хозяина весьма любезно - трижды покачал красиво посаженной головой.
Михайлов спокойно запряг Варвара в пролетку и, стараясь не привлекать
внимания конюхов, вывел из здания на свежий воздух. Не прошло и пяти
минут, как самая обычная извозничья пролетка с самым обычным кучером уже
катила по мощенной булыжником мостовой.
Проезжая мимо Михайловского сквера он увидел своих сотоварищей Сергея
и Семена. Боевики сидели на разных скамейках. Сергей делал вид, будто
внимательнейшим образом читает газету "Петербургские вести". Газета
сложена вдвое. Вряд ли кто-нибудь из прохожих мог догадаться. Что в
складках газеты спрятан итальянский стилет, изготовленный по спецзаказу.
"Для охоты на медведя" - объяснили мастеру.
Как и было условлено загодя, Михайлов остановил свою пролетку возле
кондитерской господина Кочкурова. Покупателей еще не было видно, но на то
и имелся расчет. Зато место для свершения теракта выбрали очень удачное -
с этой точки отлично просматривалась Итальянская улица и угол Садовой, в
случае опасности можно было свернуть либо на Итальянскую, либо на
Садовую. Но тут Михайлов вздрогнул, увидев, что прямо к нему направлялись
пятеро жандармов во главе с усатым ротмистром. Михайлов хотел было дать
сигнал опасности, но не успел. И сие было кстати, ибо жандармы прошли
мимо, не обратив внимания на пролетку, зато появился сигнальшик. Не
доходя до пролетки десяток метров, снял с головы гимназическую фуражку.
Это был условный знак: "Все в порядке, Мезенцев идет по своему маршруту".
Как ни спокоен был Михайлов, но сердце его вдруг забилось часто-часто,
прежде такого не замечалось. На мгновение захотелось соскочить с пролетки
и нырнуть в ближний переулок от греха подальше. Однако он сумел взять себя
в руки. К счастью, площадь была пустынной, ничто не угрожало приведения
приговора в исполнение. Никому не было дела до них и до генерала
Мезенцева. Матрос у подъезда дома кокетничал с грудастой горничной,
дряхлая старушка выползла из дома и присела на скамью, подставив лицо
жаркому солнцу.
Генерал Мезенцев, верный своему правилу, свернул с Невского проспекта
на Михайловскую улицу, затем перешел через дорогу и пошел к скверу, где и
была устроена засада. Его охранитель, полковник Макаров, как всегда в
цивильной одежде, сопровождал своего шефа, развлекая, видимо, веселым
разговором, оба улыбались, даже не подозревая о смертельной опасности.
Михайлов успел подумать о странностях жизни и смерти: неужели главный
жандарм империи даже не чувствует приближение смертного часа?
Михайлов, сидя на козлах, надвинув на лоб фуражку, отлично видел все, что
происходило перед его глазами. Сергей Кравчинский спокойной походкой, не
выпуская из рук газеты, медленно перешел улицу и направился к кондитерской
Кочкурова. Там, в подворотне, притаился и его сообщник по имени Семен.
Генерал, продолжая разговор с полковником, поравнялся с боевиком. И
вдруг приостановился, словно заподозрил неладное. Полковник огляделся по
сторонам. И вдруг прохожий с газетой в два прыжка очутился возле
генерала.
- Что вам нужно? - только и успел вопросить Мезенцев. Вместо ответа
Сергей взмахнул сверкающим лезвием и с размаху всадил стилет прямо в
грудь генерала. Мезенцев успел что-то крикнуть и стал медленно сползать
на землю, скользя по стене дома. Полковник Макаров вместо того, чтобы
помочь своему шефу, с криком кинулся за боевиком, но из подворотни
выскочил второй заговорщик и в упор выстрелил в полковника.
Михайлов почувствовал, как его забила мелкая противная дрожь, но Сергей
уже вскочил на ступени пролетки, но Семен все еще бежал по улице. Варвар,
напуганный выстрелами, бросился вперед какими-то нелепыми прыжками.
Михайлов натянул вожжи, хотя отлично понимал: каждая секунда на
счету, откуда ни возьмись, появились дворники, к скверу бежали со всех
четырех сторон городовые, придерживая сабли.
- Быстрей, Семен, быстрей! - что было силы закричал убийца генерала, стоя
на подножке. Наконец, второй террорист вскочил в пролетку. И вовремя:
улица, площадь и сквер очень быстро заполнялись людьми, а прохожие, мимо
которых летела пролетка с убийцами, остолбенело глядели на нее и даже не
пытались остановить, очевидно, не знали, что произошло за углом.
Пролетка проскочила мимо еще одного городового, который мирно
беседовал с женщиной в франтоватой шляпке, направилась прямо к памятнику
Екатерины, затем, не снижая скорости, проскочила между памятником и
Публичной библиотекой, обогнула справа Александрийский театр и покатила к
Апраксину двору, видимо, цареубийцы намеревались раствориться в рыночной
толчее.
Далее, как показало следствие, все так и произошло. "Спустив господ",
Михайлов, как это обычно делают кучера, пересел на заднее сидение и
спокойно выехал на Садовую улицу. Приехав в татерсаль, этот злостный
заговорщик застал продолжение утренней суеты: там все еще мыли и кормили
лошадей. Он спокойно распряг своего Варвара, видя, что уборщики не дошли
до стойки, удалился, надвинув на глаза фуражку. Когда через сорок минут в
татерсаль прибыла полиция, принялась выспрашивать конюхов, не выезжала ли
отсюда пролетка на лежачих рессорах, запряженных вороным рысаком, который
совсем недавно появился в их конюшне. Однако вся прислуга в присутствии
самого господина Крафта с чистой совестью, как перед святой иконой, дружно
поклялась, что никто из татерсаля рано утром не выезжал, все вороные
рысаки в стойлах, их еще не всех помыли и подготовили к выезду. На этом
твердом "нет" конюхи и сторожа стояли и на следствии, и на суде. Хотя на
суде господина Крафта предупредили и оштрафовали за "неведение", ибо
очень быстро было доказано, что именно из его татерсаля выезжала пролетка
с вороным рысаком, а кучер, по фамилии Михайлов, вскоре арестованный
полицией, являлся злостным террористом. Вскоре жандармы увели и рысака по
кличке Варвар.

ХИТРЫЙ ЛИС КНЯЗЬ ГОРЧАКОВ
 
В точно назначенный день, в ожидании канцлера государь заготовил для
него около десятка наводящих вопросов, потом сел в кресло и стал
припоминать, когда последний раз держал совет с князем, который то ли по
возрасту, то ли по состоянию здоровья перестал лично являться на
аудиенции, однако от министерских дел не отходил, продолжал встречаться с
иностранными лидерами не только в официальной обстановке, Горчаков был
вхож в государственные структуры Пруссии, Франции, Англии, знал иноземные
языки и часто в переговорах обходился без толмачей.
Этих сведений государю показалось мало, он с детства помнил князя
Горчакова, который стал как бы постоянной принадлежностью Зимнего дворца.
Государь прошел в библиотеку. Поднялся по складной лесенке на полку, где
покоилась бархатная книга под названием "Дворянские роды Российской
империи". Не сходя с лесенки, отыскал записи о князьях Горчаковых,
остановился на желтом вкладыше, приготовленном для переписки в бархатную
книгу: "Светлейший князь Александр Михайлович Горчаков -
министр иностранных дел, канцлер, закончил Царскосельский лицей
вместе с А. С. Пушкиным. На дипломатической службе с 1817 года. Занимал
различные дипломатические посты в Вене, Лондоне, Риме, Берлине. В 1856-63
годах стремился снять ограничения, наложенные на Россию Парижским мирным
договором, путем сближения с Францией, но после попытки Наполеона-III
использовать польское восстание в ущерб интересам России, повернул курс
русской политики на сближение с Пруссией"... Перечень заслуг светлейшего
князя был слишком великл государь предпочел не углубляться в историю, ибо
последние мировые события были еще свежи в его памяти.
Едва государь вернулся в кабинет, как дежурный полковник доложил о
прибытии канцлера. Государь взглянул на часы, качнул головой: минута в
минуту поспешил к двери, чтобы лично встретить канцлера и тем самым
придать аудиенции серьезный характер. Александр Михайлович был при
парадном дипломатическом мундире, при орденах. Государь заметил и
орденам, и мундир, и лысину, что вытеснила почти все волосы на голове
канцлера. И первое, что бросилось государю в глаза, это новые очки в
золоченых дужках. Светлейший князь без очков был беспомощен, словно
птенец, выпавший из гнезда.
- Здравия желаю. Ваше императорское величество! - Глаза под стеклами
очков радостно блеснули. - Очень рад!
- Я тоже, - стараясь скрыть подступившее волнение, проговорил государь,
пожимая пухлые руки канцлера. - Садитесь, милейший князь. - О, у вас новые
очки!
- Действительно, новые, - почему-то обрадовался канцлер, - мне недавно
друзья привезли из Лейпцига. Там, Ваше величество, научились производить
великолепную оптику.
- Я припомнил рассказ батюшки, - чуточку оживился государь, поправил
кружева на рубашке, - о том, как своеобразно вы начинали дипломатическую
службу. Кажется, в старые времена на царских приемах запрещалось
чиновникам носить очки.
- Совершенно верно! Я с детства плохо видел, посему и осмелился подать
прошение на высочайшее имя, попросил разрешение государя и на
дипломатических приемах носить очки. И ваш незабвенный батюшка, государь
Николай Павлович вник в мое положение и начертал историческую резолюцию:
"Иной и без очков слеп, как крот, а князь Горчаков зорок, яко орел, а в
окулярах будет зрить в оба, а служить за троих. Носить очки разрешаю".
 - Приятно вспомнить былое, но жизнь, Ваше величество, продолжается.
Чувствую, что и дипломатам есть иная работа.
- Екатерина Долгорукова как-то сказала, что вы, князь, хитер, как лис,
мудр, как змея. Прямо-таки читаете мои мысли. Хочу совет держать.
Положение в империи тревожное, сами видите, как разгулялись террористы.
Одного не разумею: в чем корень зла, какова причина сего разгула?
- Разрешите быть предельно откровенным, Ваше величество? - Горчаков
поправил кружевные манжеты, что прямо-таки выпирали из под обшлагов
кафтана. - Я много думал над этим феноменом. Думаю, причин для разрастания
сего зловредства в России три.
- Я весь внимание! - государь придвинулся ближе к князю с правой стороны,
знал, что Горчаков стал глуховат на левое ухо. - Очень любопытно, еще
никто не назвал даже одной причины, а вы...
- Так получилось, что Россия - страна, в которой веками происходили
катаклизмы. Нет, конечно, пытки и казни бывали и в иных странах, но...
только у нас постоянно враждовали князья, делили города и веси, жестоко
карали супротивников, начиная, пожалуй, с мучеников Бориса и Глеба.
Казни, злодейства, раскатывание на колесе, сажание на кол, закапывание
живыми в землю, сдирание кожи, вырывание ноздрей. Убиение противников
было едва ли не единственным аргументом споров. Примеров тому великое
множество.
- Пожалуй, вы правы, князь, но... нынче-то в империи должна быть тишь,
гладь да Божья благодать. Я либерально отношусь даже к самым яростным
оппонентам, а они... они уже объявили, что приговорили меня к смертной
казни. - Государь вскочил с тронного кресла, взволнованно заходил по
палате. - Почему именно сейчас обострилась политическая борьба?
- Почему? Я - знаток заграничной жизни, - осторожно заговорил Горчаков. -
Смею полагать, что после победоносной войны с Наполеоном, когда русские
победители триумфально вступили в Париж, увидели тамошнюю жизнь,
поначалу удивились, а потом, на бивуаках, во временных казармах и просто
во время офицерских запоев, стали осторожно поговаривать о том, почему
это побежденные нами французы веселятся, пьют вино вместо воды, целуют
женщин прямо на бульварах, а мы, воины-победители, себе этого позволить не
в состоянии? Началось, как всегда у нас, с вина и, простите меня,
государь, с женщин. Зато когда великая армия возвратилась в российские
пределы, столкнулась с ужасающей нищетой, офицеры да и солдаты-гренадеры и
казаки заговорили по-иному, задавали друг другу вопросы и не находили
ответов. И напрасно командиры убеждали сотоварищей, что у России свой
путь, но... Горчаков помолчал немного, потом добавил. - Завидущие глаза
командуют рассудком.
- Вы считаете, что все с этого началось?
- Конечно, нет, но все увиденное за границей подлило масла в огонь. Начали
декабристы, а их последователи, подогреваемые новыми умниками, а по сути
дела, предателями России, всякими Герценами, Огаревыми и Бакуниными, на
иноземные денежки принялись густо сеять вражду, активно наступать на три
главных наших устоя - православие, самодержавие и соборность.
- Александр Михайлович, прошу извинить меня, - прервал канцлера государь,
вытирая батистовым платочком заслезившиеся глаза, - я не юноша,
постигающий азы жизни и уроки российской истории, я - государь, владелец и
хозяин огромной империи. Мне не нужны азы, я хочу услышать от вас дельные
советы, что делать с Россией? Как спасти не токмо самобытность страны, но
и саму Россию...
Горчаков ответил не сразу. Он долгое время сидел неподвижно, только
сосредоточенно морщил и без того морщинистый лоб, потом кашлянул и
проговорил фразу, которая вроде бы никак не вязалась с темой разговора:
- Английский писатель Коллинз, будучи в России, при дворе, стал невольным
свидетелем того, как один удалец, совершенно случайно выстрелил из ружья
по скворцу на государевом дворе, пуля, никого не задев, упала возле
царевых покоев. И что особенно ужаснуло англичанина: удальца схватили и
без суда и следствия отсекли ему левую руку и правую ногу.
- Не вижу связи, князь, - поморщился государь. - Вы хотите сказать, что
в те давние времена были запущены зловредные корни, которые и поныне дают
страшные всходы, но, позвольте, каждый год мы убираем урожай, очищаем
русскую землю, образно говоря, удобряем ее, отчего же вновь и вновь добрые
всходы превращаются в России в жесткие плевелы?
- Природу, Ваше величество, изменить никому не дано, сие есть Божье
достояние, - подслеповато прищурился Горчаков. - Однако сделать так,
чтобы плевел на нашем необозримом поле стало меньше, вполне даже возможно.
- Канцлер снял очки, посмотрел стекла на свет, вновь надел на переносицу.
Без очков он выглядел беспомощно.
- Судя по всему, у вас, милейший князь, есть на этот счет собственные
идеи? Признаюсь, очень надеюсь услышать их. - Государь был в некотором
роде физиогномист, довольно точно определял по глазам не токмо состояние
человека в данный момент, но и его интеллектуальные способности. А сейчас,
пристально глядя в хитрые глаза Горчакова, понял, что попал в яблочко,
пригласив канцлера на беседу. Горчаков помолчал, думая о чем-то своем,
наболевшем. Эх, если бы только знал государь, сколько ночей, дней,
месяцев и лет раздумывал он, старый дипломат, над тем, как сохранить в
святой целостности любимую Россию. Порой представлял себя на месте
императора Николая, затем Александра, сопоставлял, размышлял, записывал
дельные идеи. Знаток всевозможных дипломатических ухищрений, Горчаков
давным-давно понял, что всевозможные указы, соглашения и договоры повисают
в воздухе, ежели они не подкреплены лестью, обманом, а еще активной
деятельностью рыцарей плаща и кинжала. И в конце концов пришел к мысли,
что приводить бунтующий народ в чувство надобно попеременно то сладким
пряником, то кнутом-треххвосткой.
- У французов есть умный совет: ежели хочешь избавиться от врага, не
хватайся за пистолет, пожелай ему от всего сердца огромного богатства,
десятков красивейших женщин, неограниченной власти, баснословных
богатств, пожелай всего самого-самого. И вскоре увидишь, как твой враг
погибнет под бременем бедствий.
- Любопытная мысль, - оживился государь, но тотчас подумал о том, что
этот остроумный рецепт годен для Франции, а для России он смешон. Хотя...
труп врага всегда пахнет хорошо. И хотя все эти мысли не были произнесены
вслух, царь очень испугался. С надеждой глянул на князя Горчакова.
- Ваше величество, распорядитесь, пожалуйста, чтобы нам не мешали.
Разговор, ежели вы позволите, будет долгим. Думаю, у меня есть что вам
посоветовать.
Государь одобрительно кивнул, встал и дважды дернул за широкий
шелковый шнур. Тотчас на пороге появился флигель-адъютант:
- Слушаю, Ваше императорское величество!
- Прошу вас, полковник, до моего приказа никого не принимать, отмените
назначенные аудиенции. Чтобы ни одна живая душа в приемной не появлялась.
Никто не должен знать, с кем я беседую и о чем идет речь. Обед и ужин
пусть доставят в кабинет.
- Я все понял, Ваше величество! - флигель-адъютант прищелкнул каблуками
и удалился...
Однако не прошло и получаса, как без стука в библиотеку вошел
флигель-адъютант. По его бледному лицу и суетливым движениям государь и
Горчаков понял: в столице опять случилась беда.
- Докладывайте! - государь встал. - Небо обрушилось на землю?
- Полчаса назад в центре города ударом стилета убит генерал Мезенцев! -
адъютант низко опустил голову...
- Князь, - государь почувствовал, как мелко-мелко задрожало все внутри, -
отложим нашу беседу. Уму непостижимо, у Мезенцева было блестящее будущее.
Я хотел наградить его, а его малым детям Екатерина Долгорукова приготовила
гостинцы, и вдруг...
- Я вас понимаю, Александр Николаевич, - мягко, по-отечески проговорил
Горчаков. Так, в былые времена, называл он наследника престола. И сейчас,
подслеповато щурясь, попытался угадать, какую реакцию вызвало у государя
сие полузабытое обращение. Ему вдруг захотелось обнять этого издерганного
человека, прижать к своей груди, успокоить и обнадежить. То, что они
наметили, обязательно стабилизирует обстановку в стране.

 ГЕНЕРАЛ ЛОРИС МЕЛИКОВ ДЕЙСТВУЕТ
 
После пышных похорон генерала Мезенцева, когда все столичные газеты
потребовали отставки всех силовых министров, когда Сенат на чрезвычайном
заседании довольно резко поставил вопрос перед царем, когда же будет
порвана преступная паутина в стране, Александр вновь пригласил князя
Горчакова и боевого генерала Лорис Меликова. Более трех часов при закрытых
дверях вели они тайную беседу, а уже на следующее утро вся столица пришла
в движение.  Стало известно, что царь издал указ о создании Верховной
распорядительной комиссии по охране государственного порядка и
общественного спокойствия, руководить этой чрезвычайной комиссией был
назначен генерал Лорис Меликов.
А затем началась "чистка". На площадях и улицах крупных городов
появились "летучие отряды", составленные из жандармов, конных казаков,
дворников. Генерал Меликов приказал: в случае отказа предъявить документы
или в случае сопротивления, применять оружие на поражение. Начались обыски
в гимназиях и других учебных заведениях. Буквально за сутки полицейские
участки были набиты арестованными.
Лучшие заграничные агенты "голубого ведомства" были срочно отозваны в
столицу и включились в поиск заговорщиков и подозрительных элементов.
Генерал приказал отыскать и доставить к нему вора-сыщика Вантея, так как
был наслышан о его двойной службе. И едва Вантей, робея, шагнул в
знакомый кабинет, Лорис Меликов, без лишних рассусоливаний, даже не
предложив вору сесть, выложил на столик пачку червонцев и пообещал, что
после очистки столицы от злодеев, он, вор-сыщик, получит серебряную
медаль. Естественно, ежели Вантей раскроет все бунтовщицкие явки. Вантей
расчувствовался и попросил генерала вызвать писарчука, чтобы тот успел
занести в протокол его сведения. То, что вскоре услышал боевой генерал,
повергло его в изумление.
Целую неделю встревоженная столица только и жила разговорами об
арестах. Более четырехсот человек арестовали и направили в суд, который
оказался на редкость скорым, у злодеев изъяли более двух пудов динамита,
горючую смесь, горы холодного и огнестрельного оружия, заодно полиция
успела свести давние счеты со своими супротивниками, расстреляв в упор
боевиков. Через неделю генерал Меликов доложил царю: раскрыт страшный
заговор, прорвана наконец-то преступная паутина, оплетавшая ряд
министерств и ведомств, командованием Балтийского флота, армейские части,
включая гвардию. Среди государственных чиновников, как оказалось, свили
преступные гнезда так называемые либеральные сообщества всех мастей и
оттенков. Кого только ни оказалось в рядах супротивников существующего
строя! В Липецке и Воронеже прошли тайные съезды народовольцев, которые
разделились на два сообщества: на "Черный передел" и на "Землю и волю",
как сорняки после теплого дождя, вылупились боевые группы "Революционной
расправы" "Молодой гвардии". Разбойные банды с устрашающими названиями
"Анархия - мать порядка", "Свобода или смерть", "Рабочие союзы",
"Братство офицеров Запорожского войска", наконец-то отыскались следы
зловещей гидры - "Томского красного креста", боевики которого полностью
контролировали тысячеверстный тракт "Владимирку", по ней шли в каторгу и
в ссылку государственные преступники.
На восьмой день, ровно в пятнадцать часов, к главному подъезду Зимнего
дворца начали прибывать экипажи с высшими государственными чинами -
членами Сената, главами министерств, агенты сыскного отделения. Не прошло
и часа, как Белый зал был заполнен. Государь, князь Горчаков и генерал
Лорис Меликов сели в кресла за округлым столом. Флигель-адъютант
осторожно звякнул в серебряный колокольчик. Разговоры в зале разом
смолкли. Государь сегодня был встревожен и строг, начал речь без
привычных витиеватостей и округлых фраз:
- Я созвал вас, господа, чтобы спросить, за что государство платит вам
огромные деньги, которые никто из вас не отрабатывает, - голос царя
зазвенел от волнения, - вы превратили великую Россию в отстойник самых
гнусных и преступных элементов. Доколе сие будет продолжаться? Генерал
Меликов уже приказал расстрелять около двадцати злодеев, сие будет
продолжаться и впредь.
Около часа длилась накачка, а затем государь неожиданно для всех зачитал
указ, согласно которому от должностей были освобождены около 70 генералов
и министров. Затем провозгласил тезис дальнейших действий: Империя в
опасности! Все на борьбу с революционерами! Хватит либеральничать!
Арестовывайте подозрительных. Лучше задержать сто невиновных, нежели
допустить к бомбам и кинжалам десять виноватых".

ДВА ШАМАНА - СТРАШНАЯ СИЛА
 
Девушка Малун, прислонясь спиной к медвежьему ребру смотрела на грязную после бурного половодья излучину реки. Чутье привело ее рано утром сюда к замшелому камню. Совсем недавно она и не задумывалась, что живет в таежной
глуши, среди медведей и волков, ей нравилась тайга и зимой и летом, нравилась лихая охота на озерных нерпушек, диких гусей. Однако с недавних пор она потеряла покой, однажды увидев во сне, а потом и наяву белого совсем не похожего на других лоча-русских. Она прозвала его Мырги, что по-русски означало Богатырь. А после того, как Мыргы уехал к своему
белому царю, Малун с удивлению своему стала открывать для себя и особую прелесть тайги и людишек стойбища. Все для нее было отныне наполнено иным смыслом, брала ли на руки мокрого щенка, выпавшего из утробы суки, всматривалась ли в возню крохотных бурундучков, невольно отмечала, что в
ее жизни произошло что-то таинственное, непонятное, все вокруг стало казаться Малун цветастым, красивым, даже изогнутые вкривь и вкось ветки каменной березы.
Что-то прошелестело над головой. Малун посмотрела вверх - две красноватые на опереньях птицы замерли в испуге, опасаясь как бы она не разрушила их гнездо. И Малун, успокоив птиц, вдруг неожиданно для себя запела гортанно
и чуточку испугано, Петь она стала тоже недавно, постепенно привыкая к своему голосу, поначалу думала, что злой кинр поселился внутри ее и теперь дразнит и насмехается над ее голосом. Однако вскоре петь ей очень понравилось. Она пела про все, что видели ее глаза, слышали чуткие уши.
- Эгей, колдунья! - вдруг услышала она знакомый и такой дорогой голос.
- Это я - твой Мыргы!
Девушка легко вскинула ловкое крепкое тело, привычно выхватила из берестяных ножен острый нож, подумала, что злой дух вновь подшучивает над ней. Обернулась и застыла в изумлении, не поверив своим глазам – по солончаковой тропе, что вела от крайнего зимника к реке спускался ее Мыргы, живой и невредимый. Чтобы прогнать наваждение, Малун остро отточенным ножом тронула левую руку, боли не почувствовала, смахнула языком кровь.
- Мыргы! - простонала девушка Малун, будто подраненная чайка, ковыляя, поспешила навстречу дорогому гостю, опасаясь, что если не успеет быстро добежать, видение исчезнет, как бывало не раз.
...Они присели на самый краешек обрыва, на вытоптанный зверями клочок земли, опутанный диким виноградом. Внизу перекатывалась через валуны горная речушка. Где-то совсем рядом, в зарослях высвистывала резкие мелодии незнакомая птица. И Шамагирову вдруг почудилось на какое-то мгновение, что он вновь вернулся на землю предков, где легко и вольно
дышится, что до этого ему просто снился долгий фантастический сон и про столицу, о тайной политической полиции со всеми ее секретами и запутанными интригами, привиделся даже наместник Бога на земле – русский царь и его величественная супруга, которую он так и не успел подлечить.
Да и он никакой не полковник тайной полиции, не секретный агент, а просто тунгус из древнего шаманского рода. И девушка что сидела рядом – обычная тунгуска, хотя, конечно, она вовсе не обычная, она сама большая шаманка. Видать, сама судьба вновь привела его на землю предков.
О каких секретах можно было думать в эти чудесные мгновения возвращения в прошлое? Здесь, в окружении вековых лиственниц и сосен, рядом с дикой, но такой манящей красавицей, от которой, казалось, волнами шел любовный жар.
Малун тоже боялась пошевелиться. Впервые в ее однообразной жизни появилось нечто трудно объяснимое. Словно с самой высокой сопки сошел, как сходит поутру солнце, человек по прозвищу Мыргы-богатырь - высоченный, ловкий, умный и красивый, как голубой соболь - прислужник Хозяина тайги. Не зря она так долго шаманила, сначала придумала этого человека, потом лелеяла, берегла в своих снах и камланиях, и наконец, увидела наяву. Не просто
увидела проезжающего мимо, но усадила рядом. Он оказался еще прекрасней, чем представлялось. Внезапно ее охватил знакомый охотничий азарт, когда нет иных желаний кроме одного - быстрей завладеть дорогой добычей. Мыргы был для нее дороже чем пять, нет, десять снисок голубых соболей. Ему вообще не было цены.
Непривычное стеснение в груди пугало и радовало девушку Малун одновременно. Не в силах больше сидеть рядом и молчать, Малун легко вскочила на ноги. Встал и Шамагиров. Малун шагнула к нему с закрытыми глазами, потом открыла их, стала заходить то справа, то слева, заглядывала в его глаза.
Сколько было в жизни Шамагирова женщин - случайных, заурядных и величественных, как княжна Чернышева, но такой, как Малун, встречать не доводилось.
Шаманка, медленно двигаясь вокруг него, словно опутывала полковника невидимыми, но очень прочными сетями, таким способом пытаясь проникнуть в его душу, узнать, что же думает этот Мыргы.
- Ну, что ты так на меня смотришь, милая Малун? - ласково спросил Шамагиров. - Давай лучше поговорим, мы ведь так мало знакомы. – Он осторожно дотронулся рукой до малахая. Она неожиданно схватила его руку, сильно прижала к своей груди. И потянулась к нему всем телом, готовая отдать себя целиком, без остатка.
- Мы виделись с тобой всего два раза.
- Не говори так однако, Малун видела тебя вот сколько раз. - Она показала ему все десять пальцев. - Хочешь скажу маленький тылгур? Если ты, Мыргы, вдруг уйдешь к верхним людям, Малун в огонь бросят или оставят в тайге, чтобы меня сожрали дикие звери. Зачем Малун жить без Мыргы? Не помирай, пожалуйста. Живи долго-долго. - Малун выпалила эти слова и сама испугалась сказанному.
Шамагиров отлично понял истинный смысл сказанного влюбленной девушкой-шаманкой: покойников в стойбищах у северных народов не закапывают в землю, как у русских, их либо сжигают, полагая, что вместе с телом умершего сжигают и злых духов, либо уносят в тайгу и оставляют на съедение диких зверей. И еще полковник не совсем к месту вспомнил, что по древнему обычаю у каждого рода есть свое место для сожжений, там устроен маленький шалаш по названию раф, куда после смерти помещают фигурку из дерева и называют совсем другим именем, чтобы злые кинры и милки не нашли душу охотника или рыбака. Он даже на мгновение представил невероятное: жарко горит костер, а в огне эта крепконогая, широкоскулая красавица, переполненная жизненной энергией и силой. Поспешил отогнать нелепую мысль.
- Расскажи мне, Малун, где твоя мамка, отец? Познакомь меня с ними. Я подарки им привез из большого города. И для тебя есть подарок.
- Где этот подарок? - встрепенулась девушка Малун.
- Вот, возьми!- Шамагиров вынул из бокового кармана кольцо с бирюзовым камнем. - Его на пальце нужно носить. Дай твой безымянный палец. И по глазам девушки поняв, что она не представляет, как называются ее пальцы, сам взял горячую руку и надел кольцо на палец.
Малун некоторое время непонимающе глядела на кольцо, любовалась игрой камня, потом закружилась с такой скоростью, что Шамагирову стало страшно - рядом обрыв. Он придержал девушку за плечи. - Идем в стойбище.
- Не хочу однако в стойбище! Тут хорошо. Вот ты про мамку спросил, про отца, - враз погрустнела Малун. - Они ушли к верхним людям.
- Вот и мне показалось, что ты не из этого рода.
- Откуда ты узнал? - испуганно спросила Малун и поспешно отодвинулась от своего Мыргы.
Он и не догадывался, что попал этим вопросом прямо в самое больное место девушки.
Больше говорить ни о чем не хотелось. Шамагиров осторожно обнял Малун, чувствуя завораживающую близость. Они стояли рядом, касаясь друг друга плечами. Шамагиров понимал, что находится в глупейшем положении – они люди из разных веков, из разных слоев общества, хотя в его крови сегодня проснулся дух вольных предков, не знающих ни начальников, ни подчиненных. Уйти бы, не рвать душу этой чуткой и милой девушки, но... ничего не мог с собой поделать. Она околдовала его, связала не только руки и ноги, но и язык.
Малун тоже почувствовала потребность сказать что-то умное, значительное, однако слова словно застряли в горле. Она лишь ласково гладила долгожданному гостю мускулистую руку...
Они вернулись в стойбище еще засветло. Егорка спал. Ни одного взрослого тунгуса поблизости не было видно. Привязанная к ограде собака взметнула светло-коричневой мордой, колокольчик звякнул на ее шее. Малун по-хозяйски
завела Мыргы в зимник, пропахший рыбой. Шамагиров впервые осмотрел по-настоящему жилище охотничьих тунгусов. Основанием для него была яма, по углам которой вбиты столбы и на них укреплена крыша, сооруженная из
древесной коры и ветвей, поверх которых были плотно пригнаны срубленные деревца. В правом углу помещался очаг, а сенями служил летний шалаш. Дым от очага поднимался вверх и выходил через отверстие в крыше. Девушка тронула его за плечо, подала миску с какими-то кореньями, но Шамагиров отстранил еду, сел на шкуру. Малун тотчас опустилась рядом. Взгляды их встретились. Шамагиров, не думая о последствиях, погладил девушку по плечам, по спине, положил руки на тугую грудь туземки. Малун не отстранилась, наоборот, доверчиво прижалась к нему. Ей вдруг захотелось говорить. Много-много. Рассказать про свою несчастную жизнь, про бегство из родного стойбища, где ее наверное до сих пор оплакивают родители.
- Я слушаю тебя, моя красавица, - тихо сказал Шамагиров, не отнимая рук от вздрагивающей груди.
Девушка заговорила - быстро, сбивчиво, мешая русские и тунгусские слова. Потом неожиданно всхлипнула. Рассказ, видимо, забрал у нее все силы.
- Не нужно плакать, - Шамагиров погладил ее по смолистым волосам. - Помнишь, когда мы шли к стойбищу, какие черные тучи были над головами? А завтра, когда ты проснешься, небо снова станет чистым. И глаза твои просохнут, а вот губы... Шамагиров потянулся губами к ее странно заблестевшими глазам. И девушка вдpyг вскрикнула, как подраненная птица,
крепко обхватила своего Мыргы крепкими руками...
Они уснули, обняв друг друга, На мгновение Шамагиров проснулся, почувствовав ощущение счастья, безмятежность и спокойствия, от которого давно отвык. Отныне для них не существовало ни расстояний, ни разницы в положении, ни храпящего за занавеской Егора, ни секретной службы. Рядом
лежала таежная девушка и на лице ее застыла улыбка. И даже недобрый рык больной нартовой суки у самого входа в зимник не причинял им беспокойства.
А ночью Малун вдруг громко вскрикнула, вскочила со шкуры, спросонья кинулась к выходу. Шамагиров едва успел придержать девушку, сам толком ничего не понимая. Она глянула на своего Мыргы отсутствующим взором,
зашаталась, будто выпила полный ковшик "огненной воды". Крепко ухватилась за его руку.
- Ну, что с тобой? Наверное, приснился худой сон. Успокойся, все просто здорово, ложись рядом.
- Мыргы, - наконец-то пришла в себя девушка. - Смеяться не надо. Хозяин весточку нам прислал, худую однако весточку. - Она встала, зажгла светлячок, подправила фитиль, лежащий в нерпичьем жире. - Мне шибко страшно.
- Вот глупышка, со мной ничего не бойся. - Шамагиров притянул к себе девушку, почувствовал, как она дрожит. Встал, выглянул за порог. Вокруг царило белое безмолвие. Лишь дико хохотнул где-то рядом филин.
- Милки, - прошептала Малун. - Белые злые милки, разве ты их не чувствуешь? - вновь взволновалась девушка. - Там, далеко-далеко, в большом белом дворце, о котором ты мне рассказывал тылгурашку.
- Что делают милки во дворце?
- Хотят убить большого царя, которого ты охраняешь. - Малун вновь пошатнулась, прислонилась к стене зимника. Потом медленно, неуверенно опустилась на медвежью шкуру рядом с Мыргы.
- Я все понял, после моего рассказала ты увидела страшный сон, - попытался успокоить девушку Шамагиров, хотя слова Малун разбудили и в его душе тревогу.
- Тихо! - вновь вскрикнула девушка, вскочила на ноги, лицо при свете ночника было искажено ужасом. - Я опять вижу милков, двух злых милков. Они внизу, в глубоком погребе, туда много ступенек и горит большая печь. Вот, вот, они побежали прочь из подвала, очень быстро побежали. Надо спасти
белого царя! Нам с тобой надо однако, больше некому.
- Спасти, но как? Разве забыла, где мы находимся? - Теперь и Шамагирова охватил ужас. Он, кажется, все понял: злоумышленники пробрались в Зимний дворец, в подвал, в котельную, а она находилась прямо под столовой, где обедала императорская семья.
- Я детишек малых вижу, детей царя однако.
- Погоди, Малун, - Шамагирову пришла в голову сумасшедшая мысль, она была настолько невероятна, что он сам удивился. В углу вновь забормотал что-то Егорка, но им было не до старшинки. Неужели и впрямь будет покушение на
императорскую семью? - Шамагиров поднес часы к глазам, прикинул какой тут часовой пояс. И ахнул. Без семи минут два часа дня в Санкт-Петербурге. Государь через семь минут войдет с семьей в столовую и... О, Господи! Что же делать? У него перехватило дыхание. Только теперь до сознания
секретного агента дошел весь смысл сказанного девушкой Малун. "Как удержать государя? Как не допустить его прихода в столовую? – Шамагиров покосился на шаманку. Она, встав лицом на восток, что-то горячо шептала, делала какие-то кругообразные движения. Вскочил и Шамагиров, он все
понял - Малун насылала свои чары на белых милков, а он, собрав всю волю, стал судорожно призывать в помощь все полузабытые чары Шамагиров. Кажется, давно все было забыто, но в минуту смертельной опасности для государя
разом вспомнились самые сокровенные тайны рода. На мгновение представил себе образ государя, его царственной супруги, детей царя и стал, моментами теряя сознание, посылать в Зимний дворец флюиды, заставляя государя
сначала схватиться за голову, потом подойти к шкафчику, где хранились лекарства, взять какой-то пузырек, накапать в рюмочку зеленоватых капель.
А время шло. Скоро стрелки сойдутся на двух часах. Неожиданно Шамагирову стало легче. Облегченно вздохнула и Малун.
Что происходило в это время в далеком Санкт-Петербурге ни Шамагиров, ни Малун не знали. И, наверное, если готовился взрыв в Зимнем, никто так и не узнает, что в сибирской тайге два больших шамана сумели удержать царя ровно на семь минут, которых оказалось достаточно, чтобы не свершилось
злодейство. А ежели все так и было, то никто и никогда Шамагирову не поверит, посчитают его сумасшедшим...
 
ВЗРЫВ В ЗИМНЕМ
 
Государь приехал на Каменный остров вместе с княжной Екатериной Долгорукой. Всю дорогу они мило беседовали, то и дело прерывая разговор объятиями и поцелуями. Вспоминали смешные случаи из времен, когда государь ухаживал за красавицей княжной семнадцати лет от роду. Ему было сорок
семь, но в пылкости чувств, в проявлении европейской галантности Александр вряд ли уступал молодым гусарским офицерам. Екатерина смеялась и плакала от восторга, припоминая, какие цветы он присылал ей ежедневно. Специально выучил язык цветов. И до сих пор помнит наизусть, что в понедельник присылал возлюбленной желтый жасмин - знак элегантности и грациозности, во вторник - лаванду - признание, в среду - магнолию - влечение, в четверг -
незабудку - вечную любовь, в пятницу - белую розу - большую любовь...
Государыня была в ту пору в Павловском дворце, целую неделю возлюбленным была предоставлена полная свобода действий и они не преминули ею воспользоваться. Выезжали на пруды, катались на гребной шлюпке, даже предприняли рискованную операцию - переоделись в мещанскую одежду и поздним вечером вышли к Летнему саду, смешались с толпой и в большой раковине, в которой флотский духовой оркестр играл музыку, танцевали вальсы и мазурку.
Сегодня должна была вернуться в Зимний дворец государыня, поэтому, чтобы не показываться ей до времени на глаза возлюбленные решили съездить на Каменный остров, благо повод был для сей поездки прелюбопытный - наконец-то из Лондона в Санкт-Петербург доставили золотую карету новейшей конструкции - специальный подъемный механизм позволял вкатывать вовнутрь огромную царскую постель, на коей влюбленные и мечтали поваляться. С доставкой в столицу из Лондона она обошлась казне в I8 000 золотых рублей.
На Каменном острове государя ждала придворная свита, был тут и бывший генерал свиты, а ныне министр внутренних дел Тимашев, который первым приблизился к царевой карете. Государь тепло приветствовал встречающих, сегодня ему хотелось обнять и расцеловать весь мир.
Карета действительно была превосходной. Князь Горчаков поведал возлюбленной чете о том, что прежде чем отправить карету в Санкт-Петербург, ее в Лондоне показывали за деньги. Не скрыл князь, что есть у кареты свои слабые места. Больно тяжела она была на ходу. Восьмерка лошадей после трехверстной езды едва не валилась с ног. Наверное, в иной
раз государь бы разозлился, попенял за то, что слишком много
государственных денег истрачено, но сейчас мысли его были далеко отсюда.
Переглянувшись с прекрасной Екатериной, государь прочитал ее заветную, фантастическую мысль. И приказал своему кучеру Илье пересесть на козлы золотой кареты, а сам, подхватив под локоток княжну, подвел ее к дверцам,
приостановился в недоумении перед высокой посадкой, но тут и показали англичане еще одну свою хитрость - три ступеньки, вложенные одна в другую, мгновенно были откинуты, и влюбленные спокойно вошли в "дорожную спальню". Илья гикнул на коней, восьмерка резво взяла с места и помчалась к Дубовой роще. Едва люди исчезли из глаз, государь еще раз глянул в заднее окошко, скинул мундир, небрежно швырнул его в уголкареты. Екатерина мгновенно поняла его намерения, расхохоталась, как шаловливая девчонка, государь притянул смеющуюся княжну к себе и они упали на удивительно мягкую англицкую перину...
ххх
К обеду царева коляска, на козлах которой восседал невозмутимый кучер Илья, без привычной охраны, даже без адъютанта, возвратился в Зимний дворец, где уже царило привычное беспокойство. Приехавший на час раньше
генерал Тимашев на все вопросы отвечал сбивчиво, прятал глаза. И лишь завидев в окно появление на Дворцовой площади кареты, чуточку успокоился и направился в буфет выпить чашку чая.
У государя настроение было превосходное. Забыв о судах и пересудах, он, элегантно поддерживая княжну за локоток, поднимался по главной парадной лестнице в свои покои. И тут неожиданно для обоих появилась государыня.
Была она в новом голубом платье с кружевными вологодскими узорами, в пышных волосах сверкали бриллианты. Государыня была явно не в той одежде, чтобы идти в столовую. Ни единым мускулом Мария Александровна не выдала своих чувств, хотя не составляло труда любому предположить, какой всепожирающий огонь клокотал в ее груди.
- Я не ждал тебя в Зимнем так скоро! - невпопад сказал государь, он явно не знал, как вести себя в такой щекотливой ситуации. Одно дело, когда придворные сплетничают по за углами и совсем иное, когда вот так, лоб в лоб, на виду у флигель-адъютанта и камер-фрейлины Анны Тютчевой произошла неприятная встреча.
- С приездом, ваше императорское величество! - с полупоклоном проговорила княжна. - Извините, я покину вас. Меня ждут дети! - воспользовавшись тем, что государь подошел вплотную к супруге, княжна, степенно, с чувством собственного достоинства удалилась в свои покои.
- Почему бы тебе не пригласить Екатерину к нам на обед? – совершенно спокойно, деловито проговорила Мария Александровна. - Мне доложили, что сегодня Сафрон приготовил твое любимое кушание - седло барашка с
гречневой кашей.
- Хорошо, я пошел переодеваться, как всегда, встречаемся в столовой. - Государь многозначительно поглядел на фрейлину, как бы давая понять, что сия сцена не будет более никому известна.
Время приближалось к обеду, Государь уже окончательно пришел в себя, хорошее настроение вновь вернулось к нему. Глянул на швейцарские золотые часы. До обеда оставалось около пяти минут. Обычно он выходит из кабинета ровно в два и направляется в столовую, а все семейство и приглашенные
входят в столовую только после царя. И вдруг у государя закружилась голова, он пошатнулся, ничего не соображая, подобного состояния не испытывал никогда. Невольно схватился за спинку кресла, несколько paз тряхнул головой, пытаясь сбросить некое наваждение, скинуть с головы
тяжелый обруч. Наверное, нужно было кликнуть флигель-адъютанта, дежурного офицера, однако не было сил даже пошевелить правой рукой, ее будто разом парализовало, государю показалось, что рука повисла как плеть. Он очень
испугался, хотел закричать во весь голос, позвать на помощь, однако и с языком что-то случилось, сделался словно деревянный. Такого с ним еще никогда не случалось. Обычно при легких недомоганиях он поднимал вверх обе руки и делал несколько раз глубокие вдохи и выдохи, но сегодня это никак не получалось, тело будто связали пеньковой веревкой. На какое-то мгновение государь потерял возможность трезво мыслить, паника захватила все его существо, от головы до пят. Но вскоре вновь пришел в себя: "Спокойно, спокойно, Александр Николаевич, - сказал вслух, - это простое недомогание, сейчас все пройдет".
Спустя пару минут государь приподнялся, шагнул к полукруглому окну, выходившему на площадь перед дворцом, с трудом отодвинул медный шпингалет, толкнул створку. Порыв холодного воздуха ударил в лицо. Забыв о возможной простуде, которой был подвержен, стал жадно глотать обжигающий воздух. И вроде бы почувствовал себя чуточку лучше.
Притворив створки окна, государь, двигаясь по кабинету, как сомнамбула, придерживаясь руками за стену, добрался до выдвижного шкафчика, где хранились лекарства для личного пользования. Доктор Вильбот оставлял их на всякий случай. Александр нашел мензурку, налил воды, накапал двадцать
капель валерианы, выпил, даже не почувствовав вкуса. Затем осторожно опустился в кресло, пытаясь понять, чем же было вызвано странное состояние.
Неизвестно, сколько времени просидел бы в неком полуоцепенении государь, но тут отворилась тяжелая дверь и без доклада вошел флигель-адъютант Семерницкий. Нерешительно постоял на пороге, ожидая разъяснений царя: во дворце было издавна заведено: обед ровно в два часа,
минута в минуту, однако... Государь все еще находился в кабинете. Это было неожиданно и непонятно.
- Ваше величество, - тихо заговорил Семерницкий, - все уже собрались в столовой, близкие заволновались. Многозначительно поглядел на ручные часы.
Государь в ответ только слабо махнул ожившей рукой, мол, погодите, не до вас мне. И Семерницкий, подойдя вплотную к царю, понял: произошло нечто из ряда вон выходящее. Государь был бледен, капли пота застыли на переносице, лицо отражало испуг. А ведь давно было известно всем придворным, что государь-человек бесстрашный.
- Ваше императорское величество, вам нужна помощь?
- Нет, нет, прошу вас, откройте окно. Мне как-то не по себе. О, я совсем забыл про обед. - Государь встал. Рядом с великаном Семерницким почувствовал себя спокойней, этот упасть не позволит.
- Простите, Государь, что задержало вас? Уже семь минут третьего. Мария Александровна послала меня. Без вас она не хочет идти в столовую, полагая, что... Семерницкий не закончил фразы. Словно гром небесный ворвался в Зимний дворец, тяжело грохнул по окнам, с треском вылетели из окон
итальянские стекла, посыпалась штукатурка. И уже через мгновение кабинет заволокло едким вонючим дымом, запахло порохом.
- Господи, - простонал государь, - откуда сие? - Семерницкий прикрыл своим могучим телом государя, левой рукой схватился за шелковый шнур вызова караульной команды.
- Ничего не понимаю, это - землетрясение? - Государь попытался высвободиться из железных объятий Семерницкого, понимал: царю не пристало находится в эдакой унизительной позе.
- Похоже на взрыв, ваше императорское величество, где-то совсем рядом. - Боковым зрением он увидел сорванную с петель запасную дверь, ведущую во внутренние покои дворца. Он вздохнул с явным облегчением, помог царю подняться на ноги, в кабинет уже ворвалась целая толпа - охрана,
придворные.
- Разрешите доложить, ваше императорское вели...
- Давайте без предисловий, полковник! - государь уже был в форме - холоден, ни один мускул не дрогнул на лице. - Откуда грохот?
 
- Покушение! - выдохнул молодой полковник. Только вчера сам государь, по заведенной издавна традиции вручал новоиспеченным полковникам эполеты. - Нужно немедля покинуть дворец, мы не знаем, что еще задумали
злоумышленники!
Семерницкий и Нетесов подхватили государя под руки, но он мягко отстранил их и направился к выходу, ужасаясь услышанному. И первое что пришло на ум: не пострадали ли дети, княжна Долгорукова, императрица?
В просторном коридоре второго этажа не было света, но сквозь разрушенную стену просматривалась часть площади.
- О, майн готт!-услышал он голос царицы. Забыв о своей болезни, Мария Александровна, держась за плечо юной фрейлины, задыхаясь, бежала по коридору, - ты жив, Александр, жив?
- Жив, жив, успокойся, пожалуйста. - Государь обвел глазами собравшихся, не обнаружил княжны, мимо несли на брезентовых полотнах тяжело раненых солдат и офицеров, но государь все еще искал глазами возлюбленную.
- Саша, ведь мы всегда обедаем в два, - взволнованно заговорила государыня, а тут, провидение задержало тебя на семь минут и это спасло нас всех.
И только теперь во всей полноте до государя дошло, какая смертельная опасность нависала над его семьей, над империей, он прислонился к стене и горячие слезы сами собой покатились из глаз. Прошептал всего одно слово: "О, Господи!"

ТИМАШЕВ И ШАМАГИРОВ

В этот сентябрьский день с ночи над Петербургом разразилась сильная
гроза. Природа словно тоже прониклась тревогой, что объяла столицу
Российской империи. Небо то ли оплакивало жертвы, то ли смывала с улиц и
площадей зловонный дух заговоров, который, казалось, исходил отовсюду.
Небесные хляби обрушились на Санкт-Петербург , грозя новым
наводнением. Нева стала быстро чернеть и подниматься выше всяких
оградительных отметок. Коляска министра внутренних дел, за которой едва
успевали два казака-охранителя, с трудом добралась до места. Хотелось
пораньше взяться за дело, но кучеру пришлось объезжать десятки глубоких
луж, объезжать улицы и площади, так что добрался Тимашев до своего
кабинета позже, чем хотел.
Наконец-то Евгений Владимирович вошел в теплый, напоенный запахом
цветов кабинет.
Министр потер ладони, аккуратно разложил по столу папки с документами, на
которых была пометка "Срочно". Благоговейно приблизил к себе голубую
папку с алой ленточкой: "На доклад государю". Прежде чем окунуться в
описание всевозможных злодеяний, взглянул на рукопись незаконченной главы
"Провокатор Дегаев". Это стало уже традицией. Один взгляд на "Историю
терроризма" прибавлял силы, вдохновлял на труды. Работа над этой
книгой-историей стала неотъемлемой частью его жизни. Министр уже
волновался, чувствуя и видя, как вырисовывается нечто грандиозное и
мрачное, словно из небытия появляется эпопея страшных злодеяний, оживают
сотни тысяч жертв, невинных и виноватых, море крови, фантастические пытки
и изощренные казни. Тимашев был человеком с богатой фантазией, но когда
порой в минуты редкого отдохновения пытался представить свою "Историю" в
завершенном виде, ему становилось жутко, мурашки начинали бегать по спине,
перехватывало дыхание. А о том, как примут эту страшную книгу, не
хотелось и думать, ибо и за меньшие промахи у нас карают достаточно
жестоко.
Но книга книгой, а дело делом. Тимашев раскрыл первую папку. Перед ним
лежал допрос "чайковца" Чарушина. Машинально прочел начало признания: "В
ночь на 5 января, я, будучи на нелегальном положении около года,
возвращался с совещания боевой группы на квартире Кувшинской, наскочил на
обыск, был арестован и заключен первоначально в III отделение, затем
переведен в Спасскую часть, затем в секретную камеру Литовского замка.
Сидел без суда почти три года. Многие товарищи по заключению не
выдерживали такой пытки, сходили с ума, накладывали на себя руки или же
умирали медленной смертью. Так до суда дотянуло около 80 человек из
193"...
Показания заинтересовали министра, но дочитать материалы он не смог. В
кабинет без стука вошел полковник Шамагиров, помощник по сыскным делам.
Немалых трудов стоило Тимашеву "перевести" "шамана" из "голубого
ведомства" в министерство внутренних дел. Шамагиров, хоть и слыл в III
отделении как человек "беспокойный", плохо признающий звания и
авторитеты, но им очень дорожили. За время пребывания в МВД успел хорошо
зарекомендовать себя, был предельно собран, проявлял инициативу,
небывалое рвение в работе, забывая о сне и отдыхе, не лебезил перед
старшими по должности, не в пример многим, пытался давать советы и
высказывать собственное мнение даже ему, министру. Однако появление
Шамагирова не вызвало досады у Тимашева. Просто так полковник никогда бы
не появился в кабинете.
- Евгений Владимирович, - с порога обратился полковник к министру. -
Разрешите мне завтра отсутствовать на службе.
- Что стряслось? - недовольно поморщился Тимашев. - Видите, сколько дел на подходе, дорог каждый сотрудник. Что, собственно, произошло? Часом, не
заболели?
- Извините, но могу ли я не ответить на ваш вопрос?
- Это почему же? Я настаиваю на ответе. - Тимашев почувствовал, как
накатило раздражение.
- Хорошо, я отвечу. Анна Федоровна Тютчева просила меня завтра пожаловать в Зимний. Императрица хочет со мной держать совет, медицинский, по состоянию здоровья.
- Вот оно что! - враз обмяк министр. - Это совсем иное дело. Как мне
вспоминается, вы начинали когда-то лечить Ее императорское величество. И
каковы были результаты, если это не секрет?
- К великому сожалению, государыня пренебрегла моими рекомендациями.
- Вы полагаете, сегодня ей стало хуже? Но... извините, я, кажется, зашел
слишком далеко. - Тимашев вовремя спохватился и поспешил перевести
разговор на более спокойную стезю. Он вдруг вспомнил, что недавно,
перебирая архивные бумаги, он наткнулся на переписанную от руки копию из
дневника Анны Тютчевой и до сих пор он не знал, как поступить с этими
вроде бы частными записями старшей фрейлины императрицы. Записи были
сделаны еще при супруге императора Николая, но... в них содержалась явная
пародия на царский двор.
- Как я понял, вы не возражаете против моего завтрашнего отсутствия? -
первым нарушил молчание Шамагиров, глядя, как министр стал что-то
сосредоточенно искать в одной из папок.
- Дело нужное, дело нужное! - механически ответил Тимашев. Ему очень
захотелось найти донос на Тютчеву, передать его на рассмотрение
Шамагирова и тем самым убить сразу двух зайцев - заполучить союзника в
лице старшей фрейлины и на всякий случай выйти из неловкого положения,
которое сразу же создало некую напряженность. К счастью, рукопись быстро
нашлась. Тимашев протянул ее своему новому помощнику.
- Кстати, прочтите сей давний донос и поступите с ним, как посчитаете
нужным. Можете вернуть Анне Федоровне. Прочтите и можете даже ничего не
говорить о содержании.
- Прямо сейчас прочесть? - Шамагирову показалось нетактичным читать
доноске человека, с которым его связывали добрые отношения, на как
известно, приказ начальника-закон для подчиненного. Передав бумаги
Шамагирову, Тимашев извинился и вышел из кабинета. И шаману ничего не
оставалось делать, как взяться за чтение: "...Двор сегодня переехал в
Петергоф. Это место мне исключительно не симпатично. Здесь играют в
буржуазную и деревенскую жизнь. Император, императрица и другие члены
семьи живут в различных фермах, коттеджах, шале, всякого рода павильонах,
разбросанных в парках Александрии, где все эти великие мира сего
предаются иллюзиям, будто живут, как простые смертные. Когда идет дождь -
в Петергофе обычно, - у императрицы в спальне появляются лягушки, так как
ее комната на одном уровне с болотистой почвой, покрытой роскошными
цветниками, разведенными здесь с огромными затратами. Сырость такова,
что в ее комодах и шкафах растут грибы, а она целое лето страдает от
воспалений и ревматизма. Если во время каникул наступает жара, то комнаты
детей, очень низкие и находящиеся в верхнем этаже, непосредственно под
крышей, выкрашенные наподобие соломенной крыши, то бедные дети задыхаются, а дворцы, прекрасно выстроенные и с массой воздуха, в которых можно было бы найти защиту от сырости и от зноя, пустуют.
Что касается нас, лиц свиты, мы помещаемся в целом ряде картонных
домиков, называемых " готическими и кавалерскими домиками", где нас то
сжигает солнце, то разъедает сырость, но более всего -пыль от шоссе,
проходящего прямо под окнами, по шоссе идет непрерывное движение, толпы
людей съезжаются сюда во время пребывания в Петергофе двора. Толчея взад и
вперед, ни на минутуне прекращающаяся ни днем, ни ночью, непрерывно
мелькает бесконечный калейдоскоп фельдъегерей в телегах, "ездовых"
верхами, служебных фургонов, адъютантов в пролетках, придворных в
колясках. Облака пыли врываются через окна и вихрем кружатся на
сквозняках. В такой обстановке мы проводим свои дни в постоянном
состоянии"...
В кабинет вернулся Тимашев, на лице - напускная строгость. Он сел
за стол, так глянул на советника, что Шамагиров сразу понял: пора
переходить к практическим делам. И сам вдруг чуть не рассмеялся, услышав
от министра: "Пора, полковник, нам переходить к практическим делам".
Государь, вы, конечно, слышали, потребовал от нас представить свои новые,
конкретные соображения по борьбе с террором, дав на это три дня. Всего
три дня, а у меня, признаюсь, голова пустая, ни единой умной мысли.
Генерал Лорис Меликов один вскоре заменит нас всех. Э, вы не слышали
последней фразы, полковник.
- Извините, но я задумался в это время и... Хотел бы предложить вашему
высокопревосходительству один любопытный план.
- Говорите, Сергей Сергеевич! Мне очень любопытно.
- Считаю, что в первую очередь, - осторожно заговорил Шамагиров, -
надобно внести раскол в губернские бунтовщицкие сообщества. Генерал
Меликов, надеюсь, быстро наведет порядок в столице, а до глубинной
России, до Сибири ему еще долго не дотянуться.
- Что верно, то верно! - Тимашев влюбленными глазами смотрел на своего
помощника. - Ну, что за умница! Делатель, а не говорун. Да и в каждой
фразе тонкий укол в адрес новоиспеченного спасителя России. - Продолжайте,
пожалуйста!
- По моим сведениям, Воронежской губернии должен собраться чрезвычайный съезд народовольцев, обеспокоенных положением дел. В числе делегатов двое моих агентов.
- Они и помогут нам обезвредить всю банду! - оживился Тимашев. - Вот
будет наш подарок генералу Меликову.
 - У меня, господин министр, есть более тонкий план. Его я представлю через
три дня.
- Время не ждет, но... доложите самую суть.
- Мои агенты - влиятельные люди, кстати, они не знают друг друга, но это
никак не помешает им выдвинуть идею разделения "Народной воли" на
несколько мелких групп, чтобы не попасть под разгром. Это предложение
положит начало спорам, сомнениям, разборкам, боевикам будет не до
терактов, а мы в это время начнем отлавливать группу за группой.
- Здорово! - обрадовался Тимашев, - Используем старое русское средство:
разделяй и властвуй. Есть еще предложения?
- Так точно, есть. В Орле объявился своеобразный борец за социальную
справедливость, некто Маликов.
- Почти, как Меликов! - улыбнулся Тимашев.
- Его теория крайне любопытна. Оный пропагандист призывает своих
сторонников к бескровной революции.
- Еще один демагог?
- Не скажите, господин генерал. Маликов всей горячностью, довольно
талантливо, утверждаете, что нужно прежде всего возлюбить каждого
человека, найти в нем искру Божию, каждый, по его мнению, - богочеловек. И
только тогда бунтари откажутся добровольно от кровавой войны.
- В этом есть некое рациональное зерно. - Тимашев пометил что-то в
блокнотике, - но нам сейчас не до болтунов.
- Недавно генерал Слезкин арестовал Маликова, - Шамагиров словно не
слышал реплики министра, - но во время допроса произнес такую пылкую
проповедь, что генерал Слезкин, образно говоря, сам пустил слезу. Приказал
освободить Маликова.
- Н-да, - Тимашев потер жесткий подбородок, - в этом есть рациональное
зерно. А не использовать ли нам талант проповедника в сердце этих так
называемых свободолюбов. Сей талант, если это и впрямь талант, своими
проникновенными речами, вольно или невольно будет лить воду на нашу с
вами мельницу, полковник. И, сами понимаете, станет способствовать расколу
"Народной воли".
- Замечательная мысль, ваше высокопревосходительство! - воскликнул
Шамагиров. Он был начисто лишен тщеславия, искренне обрадовался, что
министр понял и одобрил его идею, развил оную.
- Разрешите, Евгений Владимирович после визита к государыне отправиться
в Орел, дабы на месте ознакомиться с краснобаем, решить, как и каким
способом привлечь сего "революционера" к осуществлению нашей с вами
задумки? - Шамагиров встал, давая понять начальнику, что все мысли и
задумки им высказаны и больше вести разговор не имеет смысла.
- Я "за" двумя руками! - Тимашев готов был вспылить, мол, что это
полковник в чужом кабинете раскомандовался, но сказал совсем не то, о чем
подумал, готов был поклясться, что "шаман" каким-то образом полностью
завладел его мыслями, его мозгом и даже произносит вслух именно его
фразы, оставляя ему возможность открывать рот. - Я рад, что такая
пользительная получилась у нас беседа. Благодарю за оную. Идите,
полковник, а вечерком, эдак часиков в восемь, прошу вас еще раз зайти
ко мне, обсудим детали перед поездкой в Орел.
Проводив полковника, Тимашев по-мальчишески обрадовался, хлопнул себя
ладонью по лбу, самодовольно подумал о том, что и он далеко не дурак,
умеет подбирать нужные кадры. Давно уразумел: начальство должно так
организовывать дело, чтобы ему оставалось только осуществлять
руководство. А всю черную работу обязаны производить подчиненные.
Записав в общих чертах идею, высказанную "шаманом", министр потянулся
так, что хрустнули костили внезапно поймал себя на мысли, что нынче очень
удачный день, "его день", а следовательно, можно выкроить окошечко и для
личных дел. Он открыл один из ящиков письменного стола, достал
французский конверт, густо пахнущий модными духами, осторожно, двумя
пальцами вытянул надушенный платок с вышитым вензелем в правом углу. Это
был знак свидания-дважды на сей неделе княжна Одоевская, черноокая
красавица, приглашала его на тайную встречу...
ххх
Шамагиров также остался доволен разговором с министром. Выйдя на
залитую солнцем улицу, он подумал о том, что обязательно сработается с
Тимашевым и, обдумывая предстоящий визит к государыне, медленно пошагал
по Невскому. В Екатерининском скверике отыскал свободную скамейку,
перевел дух, поднял глаза на огромный памятник императрице, подумал о том,
что не мешало бы властям очистить от голубиных меток. И вдруг у него
закружилась голова. Ничего не понимая, Шамагиров, закрыл глаза, потом
открыл их. Перед его мысленным взором, а, может, и наяву воспарил силуэт
странной женской фигуры в окружении птичьей стаи, птицы были явно не
здешние, черные и зловещего вида. Женщина-призрак закружилась вокруг
памятника, кинулась вниз, к нему, мелькнула перед глазами и исчезла
вместе с черными птицами.
Шамагиров поежился, стал думать, что бы сие могло означать, почти сразу
догадался: "Малун"! Его таежная сестрица-шаманка посылала ему некий знак.
Либо с ней случилось нехорошее - черные птицы добра не приносят, либо ему
угрожало нечто.
Всю дорогу до дома Шамагиров встревоженно раздумывал над видением, не
замечая ни прохожих, ни городовых, которые привиде полковника вытягивались
в струнку и отдавали честь. И только войдя в свою холостяцкую квартиру,
вдохнув запахи сандалового, дерева, чуть успокоился, заварил зеленого чая,
погладил ангорского кота, что который прыгнул ему на руки, почувствовал
облегчение...
Однако не прошло и трех часов, как в дверь квартиры настойчиво
постучали. На пороге стоял один из царевых скороходов, его Шамагиров
видывал в Зимнем дворце.
- Полковник Шамагиров? - скороход склонил голову в знак почтение. Затем
протянул конверт. - Просили передать срочно. Внизу ваше превосходительство
ждет карета.
Шамагиров вскрыл конверт. Прочел две фразы: "Государыне совсем худо!
Прошу, приезжайте, не медля ни минуты". И подпись: "Анна".
Невский проспект, как всегда, был оживлен, нарядные горожане ближе к
вечеру вышли на променад, а Шамагиров не замечал никого вокруг.
Предчувствовал худое. Соскочив с подножки кареты на ходу, перескакивая
через три ступени, помчался по мраморной лестнице к покоям императрицы,
но в коридоре остановился. У дверей опочивальни государыни стояли
заплаканные фрейлины. А к нему уже спешила Анна Тютчева. Шамагиров тяжко
вздохнул: императрица Мария Александровна почила в бозе...

 КОГДА ДУЕТ ТЛАНИ-ЛА
 
Для девушки Малун дни в тайге бежали так быстро, как собачки по
следу старой лисицы. То большая тюленья охота, то собачий гон, то зимний
отстрел молодых собольков. Но все равно, как только выпадала свободная
минута, Малун вспоминала про своего богатыря Мыргы, который где-то
далеко-далеко наверняка все время думает о ней. И от этой мысли
становилось весело и одновременно тревожно, стесняло дыхание, будто ее
разом укутали в медвежью шкуру в июльский день, прижали разгоряченным
лицом к гачи - длинной шерсти, что растет на медвежьих ягодицах,
загоралось лицо, будто Малун упала в колючий шиповник.
И в этот осенний день Малун, встав чуть свет, сытно накормила собак, всех
без разбора: кобелей с отрубленными хвостами и нартовых сук, по-русски
обтерла руки о влажную тряпку, принялась готовить праздничное угощение - ей
приснилось, будто нынче в стойбище приедет важный гость - то ли начальник
из города, то ли сам Мыргы.
Перво-наперво Малун приготовила кушанье мось. Жевала крепкими зубами
кусочки рыбы, резала блескучим ножом строганину. Из высушенного желудка
сивуча нацедила в чашку нерпичьего жира, выпила, закусив пьян-травой. В
предвкушении встречи с богатырем звонко рассмеялась, сунула младшему
сынишке Егорки кость со сладким мозгом, густо намазала свои черные волосы
нерпичьим жиром, вышла из летника. И у видела, словно впервые в жизни,
такую красоту, что чуть не заплакала. Совсем рядом вспорхнула
егоза-куропатка, едва не задев ее тугим крылом. Перед тем, как уйти из
стойбища, Малун рассмеялась прямо в морду старому псу, который давно уже
не бегал в упряжке, пес с грустью глянул на молодую хозяйку, подергал
сухим болезненным носом.
Быстро отыскав заветное местечко у мшистого валуна-кекура, Малун вновь
почувствовала волнение в крови, именно здесь она впервые ощутила вкус поцелуя Мыргы-богатыря. Именно здесь он горячо обнимал ее, шептал
непонятные ей слова, от которых кровь, казалось, бежала в жилах еще
быстрее. Оглянувшись по сторонам, нет ли поблизости злых духов, Малун
вскрикнула. Ей показалось, что по скользкой солончаковой тропе к ней
спешит странный человек - высоченный, ловкий, в тугом мундире. От
неожиданности Малун уронила острый нож, поранила ногу, но даже не
пошевелилась. Видение исчезло.
"Мыргы! - вслух проговорила Малун. - Где ты? Почему так долго не едешь
ко мне? В стойбище поговаривали, что из каторжного поселения убежал на
волю злой убийца, бродит по тайге в поисках пищи и одежды. И девушке стало
страшно. Однако на ум пришел рассказ старшинки Егора о том, как Мыргы -
сказочный богатырь, победил самого дябдю. Правда давно сие приключилось.
Появился в здешних местах трехглавый злой дябдя - чудовище. Житья от него
не стало людям. То собаку утащит, то мамок в тайгу уволокет. Острыми
копьями били дябдю тунгусы, копья ломались. Шибко заплакали тогда таежные
людишки, послали за богатырем в глубь тайги, где обитал Мыргы. Попросили
защиты.
Молодой Мыргы спрятал горсть земли в мешочек, повесил себе на шею,
обвязал себя в девять слоев старой сетью, ушел биться с трехглавым
чудищем. Что было дальше, Малун знала, но любила представлять, как
молодой красавец явился в стойбище, скинул с себя обрывки сети,
порубленной чудищем, поклонился людишкам до самой земли и прямиком
направился в летник, где жила первая красавица стойбища, которую тоже
почему-то звали Малун.
"Я тоже стану женкой моего Мыргы! - горячо воскликнула девушка,
тряхнула черными волосами. - Он очень скоро приедет ко мне и тогда...
Малун застыдилась своих мыслей, закрыла раскрасневшееся лицо руками. В
последние дни она все чаще и чаще вспоминала о далеком друге, словно
сквозь долгие версты видела, что с Мыргы творится неладное. И он, как ей
казалось, уже не раз мысленно обращался за помощью к ней, к девушке
Малун. И это было и приятно, и странно.
Малун увидела, как из чащи выскочила огненно-рыжая лисица, закружилась
в диком танце, словно хотела поймать зубами свой собственный хвост,
который заходил кругами. Девушка знала: это свадебный танец, лиса звала
своего лисовина. И точно. Лисовин промчался прямо возле девушки и резко
приостановился перед рыжей проказницей, встал на задние лапы,
встряхнулся, и по его сытой спине пробежала серебряная судорга. И уже
мгновение спустя парочка скрылась в чаще. Девушка Малун вдруг заплакала.
Ей тоже захотелось обнять своего лисовина и уйти с ним в чащу, в топь, в
буреломы, уйти вслед за любимым, куда глаза глядят.
Сколько прошло времени, Малун не знала. Солнышко припекло ее голову, и
девушка сладко задремала. Очнулась, заслышав крик мальчишек. К ней,
перепрыгивая через коряги и валуны, мчалась черноголовая ватага.
-Малун! Малун! - кричали мальчишки. - Беги домой! Егорка шибко быстро
велел идти!
- Егорка? А что там стряслось? - девушке стало досадно. Мальчишки прогнали сладкий сон в тот самый момент, когда они с Мыргы садились на нарты, готовясь уехать из стойбища туда, где живет ее богатырь, где нет тайги, нет нерпушек, нет лисовинов, зато есть большой летник, в котором живет Мыргы-Сергей. Шибко большой начальник однако приехал! Тебя ищет! Беги домой!
... Малун издали разглядела коляску посреди стойбища, коней, что были
привязаны к бревну, на котором тунгусы вялили рыбешку, а возле двух офицеров суетился старшина Егорка, то и дело поглядывая в сторону сопки, откуда вот-вот должна была появиться Малун. Когда девушка, запыхавшись от быстрого бега, остановилась возле странных гостей, один из офицеров - высоченный, с лихо закрученными усами принимал от Егорки соболей.
Видимо, он знал толк в пушнине, встряхивал меха, смотрел шкурки на свет,
гладил, дул на ворсинки. Завидя крепконогую девушку, офицер отложил меха,
шагнул ей навстречу, протягивая обе руки.
- Чего тебе, однако, надобно? - испугалась Малун.
- Поцеловать тебя велено! - офицер подкрутил ус. - Давненько не целовал
эдакие уста.
- Уйди, однако! - Малун неожиданно выхватила из-за пояса широкий
охотничий нож, подаренный Сергеем-Мыргы, лезвие блеснуло на солнце, но
приезжий офицер не испугался ножа, наоборот, он громко рассмеялся, ловко
обхватил девушку за плечи, прижал к своей груди и смачно поцеловал прямо в
губы.
- Зачем сердишься? - миролюбиво отозвался офицер-усач и обернулся к
своему молчаливому спутнику. - Объясни колдунье, чье поручение мы
выполняем.
- Убью! - Малун не понимала таких шуток, еще никто, кроме Сергея-Мыргы.
не касался ее губ, а этот... Зачем, однако, меня трогаешь? У девушки Малун
жених есть. Он сильный, он тебя шибко бить станет.
- А твоего женишка, - подхватил второй офицер, - не Сергеем ли зовут? А ты
почему-то еще не догадалась, что именно от него мы к тебе и добирались
сквозь тайгу.
- Ты, однако, Сергея знаешь? - искренне изумилась девушка и спрятала нож в кожаный подсумок. - А не врешь? - И на всякий случай скользнула за спину
старшинки, который мало что понимал в происходящем, но глазки-бусинки в
узких разрезах пьяно посмеивались. Видать, успел с гостями хлебнуть туесок
"огненной воды".
- Из столицы мы прибыли в ваши дебри, - примирительно проговорил усач. – И поцелуй тебе просил передать Сергей-Мыргы. Обещал сам скоро к тебе
припожаловать. - Видя явное недоверие в глазах девушки, офицер вытащил из
внутреннего кармана смятый конверт. - Прочти сама! - Девушка взяла конверт
и стала недоуменно вертеть его в руках, и офицер запоздало понял: "она не
умеет читать".
- Девка, однако, не понимай "говорящ букв", - поспешил подтвердить догадку
полупьяный Егорка. - Сам читай!
- Не читай, однако, а ты, старый шатун, замолчи. Малун знает, что в бумаге
сказано. - Малун подняла листок на уровень глаз, замерла, будто читает
строчки, не вскрывая конверт. И слезы, горючие крупные слезы полились из
глаз дикарки.
- Открывай, открывай же конверт! - не выдержал второй офицер. - Давай,
лучше я тебе прочту.
- Не твое, однако, дело читать чужие письма! - обрезала Малун. - У тебя и
сил-то нет, сам шибко больной, как шайтан.
- Больной? - офицеры переглянулись. Откуда эта дикарка знает про то, что и
впрямь он лежал в Иркутском госпитале, сильно простыл в дальней дороге. -
Сергей, видать, правду говорил, что его таежная девка - дочь большого
тунгузского шамана, что она с травами да с лесными зверями разговаривает,
сотоварищей своих лечит.
- Пошли к костру, - вовремя нашелся старшинка, - кушать мала-мала будем,
мось кушать станем, девка Малун готовила нынче утречком, для вас
сготовила.
- Не ври, лукавый старшинка! - остановил Егора усач-офицер. - Как девка
могла знать, что мы нагрянем в твое стойбище, да если бы не наш командир
Сергей, то... офицер осекся на полу фразе.
Сгорая от нетерпения, не понимая, что с ней происходит, Малун незаметно,
бочком, чтобы не заметили гости из города, отошла от компании,
прислонилась к кривой лиственнице, стала крутить в руках письмо от
любимого, ей показалось, что от бумажного конверта шел нестерпимый жар,
отчего ей пришлось перекладывать письмо с руки на руку. Осторожно, чтобы
не спугнуть слова, спрятанные в конверт, Малун вытащила листок и начала
всматриваться в строчки, пытаясь разгадать, что они означают. И заговорила
вслух, словно оживляя сие послание от любимого богатыря: "Ты - голубой
песец, попавший в мой сладкий капкан, однако я не могу тебя обнять,
поцеловать, не могу уйти с тобой к буреломной священной роще, где так
сладко поют птицы". Это было похоже на камлание великого шамана. Слова,
которые девушка произносила, оказались сладкими, как мозг из кости
медведя, они были похожи на песню радости, на песню реки на крутых
перекатах и на голоса малиновки по весне.
- Эгей, Малун! - басистый голос офицера-усача вернул девушку к
действительности. - Иди к нам!
- Шкурки из летника притащи! - приказал Егорка.
Малун стремительно кинулась в летник, стала снимать с вешала сухие
нерпичьи и соболиные шкурки, потом подбежала к гостям, кинула шкурки на
землю, под ноги офицерам.
- Садись на шкурки, однако! - Проговорил старшинка Егор. - Земля нынче
шибко сырая.
- А этот офицер недавно шибко болел, - неожиданно сказала Малун,
всматриваясь в лицо усача, - ему нельзя больше простывать.
- Что ты сказала, милая шаманка? - усач даже привстал, ахнул от изумления.
- Кто тебе сказал, что я болел?
- Малун прочитала.
- Ты же читать не умеешь? Да и где про мою болезнь написано.
- На лице однако. И на небесах.
- Ну, с тобой не соскучишься! - присвистнул второй офицер, который
предпочитал помалкивать, но тут не выдержал.
Офицеры опустились на шкурки, старшинка кинул на траву распоротый
малахай, на который и поставили большую бутыль с "огонь-водой", старшинка
первым протянул руку к бутыли и начал наполнять жестяные кружки офицеров,
себе плеснул в туесок.
- А девушке почему не плеснул? - усказал усач. - Садись, красавица, выпрем
за дальнюю дорогу, о Сергее твоем поговорим. Он наш большой начальник и
товарищ.
Малун не умела отказываться. Она, как и все обитатели стойбища, была
простодушна, понимала все в прямом смысле. Если человек тонул в реке, то,
по законам рода, не имел права спасаться, его звал хозяин реки, если за
кем-то бежали враги, убегал, если звали - не раздумывая, спешил на зов.
Она села рядышком с усачем, ненароком коснулась его ноги теплым бедром и
тотчас отодвинулась от офицера. Старшинка тем временем плеснул и ей в
берестяной ковшик спирта.
Раньше Малун не пила "огонь-воду", думала, что злые кинры хотят проклятой
водой погубить ее, как погубили отца, но сейчас, чтобы не показаться
дикаркой, ведь обо всем узнает Мыргы, храбро сделала большой глоток,
поперхнулась и зашлась долгим надсадным кашлем. Ей показалось, что
лоча-русские нарочно подсунули ей колючего берегового краба и она
зачем-то проглотила его.
Офицеры громко смеялись, аппетитно ели руками кушанье-мось, восхищались
вяленой кетой и жирной олениной. А девушке вдруг стало очень жарко, будто
сидела она у жертвенного костра. "Огонь-вода" - питье кинров, сразу
превратила ее в большого шамана, захотелось тут же вскочить на ноги,
схватить бубен и связку с медвежьими зубами и начать камлание. Офицеры
показались ей маленькими-маленькими, зато собачки, что кружились рядом,
стали большими, как олешки.
Потом офицеры да и Егорка снова пили спирт, что-то рассказывали про
Сергея-Мыгры, который обещал вскоре приехать в их дикие края, Малун
слушала и плохо понимала, о чем это гости толкуют, ей было то весело, то
тоскливо. И вдруг Малун отодвинула от себя кушанье, стала вслушиваться в
какие-то одной ей слышимые шумы, привстала на колени. И сказала:
- Тлани-ла подул, дальний ветер! Тише, тише Сердито выкрикнула Малун. - Я
буду слушать ветер! - офицеры замерли, ничего не понимая, зато старшинка
Егор испуганно закрыл глаза и низко-низко наклонил кудлатую башку. Малун,
неожиданно разом протрезвев, вскочила на ноги и заметалась по поляне,
схватила ездовые ремни, закрутила сыромятиной в воздухе, собачки жалобно
заскулили и шарахнулись прочь.
- Девка! - позвал ее офицер-усач. - Чего вскочила? О чем тебе напел
тлани-ла? Медведь сюда шастает, что ли?
Малун словно оставили силы, она, шатаясь, приблизилась к гостям,
опустилась на землю, из нее словно выпустили воздух. Сидела, уставясь в
одну точку. Потом подняла на офицеров глаза, полные слез, и тихо-тихо
сказала:
- Беда, однако, худая пришла в большой город. Людишки там плачут, даже
богатырь Мыргы плачет. И девушка-Малун сейчас будет плакать,
долго-долго... Странная шаманка, тяжело поднялась с земли и побрела к
дальним летникам...
 
И ПОГИБ НА СЕДЬМОМ ПОКУШЕНИИ
 
Полковник Сергей Шамагиров в эту ветреную ночь спал весьма неспокойно.
Ворочался с боку на бок, что было ему несвойственно, вставал, пил воду,
снова опускался на жесткую солдатскую постель.Показалось, мешал лунный
свет, встал, задернул занавеску на оконце. Но сон не шел. Обычно стоило
ему положить голову на подушку, как сонные путы мгновенно уносили его в
царствие Морфея. Где-то под утро забылся в полудреме, но готов был
утверждать, что вовсе не спал. Было ощущение странной раздвоенности -
будто рядом с ним крепко спал некто, похожий отдаленно на него, а он -
полковник ШамагироВд находился рядом и все видел в косом отраженном свете.
Исчезла повседневная реальность, похожее состояние было у него, когда
ночевал в тунгусском становище, будучи в гостях у девушки-Малун. Дымчатая
тайга, грохот реки на перекатах, странные птицы. Одна из птиц-крупная,
черная, с хищным клювом, похожая на ту, что вилась над памятником царицы
Екатерины в садике возле театра, вновь заявилась к нему, назойливо стучала
клювом в стекло, в квартиру не могла проникнуть, но чары свои напустила-стало
беспокойно и неуютно. Даже китайские божки на тумбочке казалось, ожили,
зашевелились, стали строить ему рожи, а их выпуклые лбы и глаза,
олицетворяющие спокойствие, стали откровенно излучать злобу.
Забылся под утро, но не проспал и часа, как вскочил на ноги, будто от
резкого толчка, сел на кровати и стал думать, что бы все это означало.
Обычного спокойствия не было, наоборот, его, человека, который вообще не
знал, что такое страх, вдруг объял ужас, лоб покрылся испариной, бросило
в жар. Шамагиров понимал, что где-то совсем рядом происходит или будет
происходить нечто страшное, но что именно? Попытался вызвать дух дедушки
Шамагира, стал мысленно выпытывать у старого шамана проницания, однако
смутный и без того лик шамана быстро растаял в воздухе. В его
таинственной, наполненной смертельными опасностями передрягах жизни такое
было впервые.
Постоял у окна, всматриваясь в светлеющую полоску на востоке, потом
попытался сосредоточиться, мучительно вспоминая, какие могут быть сегодня
неприятности. Ответа не находил. Догадка пришла чуть позже - нужно вызвать
образ шаманки Малун. Ведь до сих пор никто в столице, даже сам государь не
представляет, как двойными чарами они с Малун удержали царя на пять минут
перед входом в столовую и тем самым спасли его от гибели, там, в Зимнем
дворце. Возможно, Малун подскажет из дальней дали, что с ним происходит,
но ночь отняли силы, и вызывать девушку-шамана было бесполезно.
Мучиться неизвестностью было не в его правилах. Шамагиров быстро
оделся, вышел через черный ход на Обводный канал, дышащий сыростью, и
торопливо направился к мосту. Однако пройдя метров двести, разглядел
извозчика, который, видимо, выезжал на свою стоянку, остановил его,
вскочил на подножку, приказал: "Гони к Зимнему!". Почему к Зимнему дворцу,
а не к Цепному мосту, сам себе объяснить так и не мог. Просто привычно
повиновался внутреннему голосу.
На Невском дворники уже погасили фонари, на углу Литейного двое
городовых, кутаясь в зимние еще шинели и шапки с бараньим верхом, о
чем-то беседовали, проехал мимо них татарин с тележкой. Это тоже
показалось полковнику худой приметой. Татары обычно так рано тоже не
ходили по дворам со своими припевками: "Кости-тряп, бутыл-бан! Да и кто в
эдакую пору будет выносить для них эти... бутыл-бан?"
Зимне-весенний рассвет тяжело опускался на столицу. Полковнику
померещилось, будто сегодня не первое марта, а середина зимььи улицы и
люди двигались в каком-то оцепенении.
Проехав арку Главного штаба, Шамагиров рассчитался с извозчиком и
спешно направился прямо к центральному подъезду Зимнего дворца. Что
делает, куда идет, не задумывался. Видимо, древние Шамагиры вели его туда,
куда было надобно. Внезапно Шамагиров остановился, увидев, как из дворца
вышел государь в казачьей накидке, рядом с ним шла княжна Долгорукова в
легкой кофте, нынче она была уже не княжна, а великая княгиня, проще
говоря, негласная русская императрица Екатерина. Чуть поодаль спускались
охранники - знакомый Шамагирову жандармский полковник и трое черкесов.
Екатерина что-то горячо говорила государю, а он снисходительно улыбался
в пышные усы и гладил плечи своей возлюбленной.
Полковник машинально глянул вверх, на окна спальни императрицы, и
вздрогнул. Ему показалось, что Мария Александровна, почившая в бозе с
полгода назад, наблюдает за царственной парой.
Государь, узнав Шамагирова.поманил его рукой. Снял перчатку, поздоровался, как со старым добрым знакомым:
- Что так рано поднялся, полковник?
- Беспокойство одолело, - честно признался Шамагиров, - сам не пойму. А
Вы... ваше императорское величество, отменили бы прогулку...
- Опять колдовством занимаешься? - попытался засмеяться государь. - Это же законом запрещено.
- Просто погода худая, промозглая, неровен час, простудитесь.
- Вы словно сговорились с княгиней, она тоже советует не выезжать! -
кивнул в сторону Долгоруковой, которая нервно передергивала плечами. - Да
вы не волнуйтесь, друзья мои, чуток проеду по набережной, потом разомну
ноги и домой.
- Боишься, что твои супротивники подумают, будто ты испугался их гнусных
угроз? - веско проговорила Долгорукова. - Да пусть думают, что хотят.
- Разрешите сегодня и мне сопровождать Ваше величество? - фраза как бы
вырвалась сама собой, ибо почти рядом стоял полковник Ульрих, чье дежурство
начиналось сегодня...
- Нет, не разрешаю! - довольно резко ответил обычно сдержанный
государь, нервно передернул плечами, глянул на Долгорукову. -
Отправляйтесь к месту службы. Сегодня не ваше дежурство! - Государь
чмокнул княжну в щеку, нахлобучил шапку на лоб, махнул перчаткой, подзывая
старшего охраны полковника Ульрихта, и, более не оглядываясь, зашагал к
выкатившейся из-за правого крыла дворца кареты. Полковник Ульрихт вслед
за царем вошел в карету, конные черкесы заняли свои места, но в последнее
мгновение государь выглянул из кареты, послал возлюбленной воздушный
поцелуй.
- Возвращайся быстрей, милый! - Екатерина, более никого не стесняясь,
шагнула с мраморной ступеньки вслед за царем. Потом внезапно остановилась.
Шамагиров обратил внимание на лицо Долгоруковой. Оно было скорбным,
словно она знала, что сегодня ждет ее милого друга. Полковник вскоре
остался один на площади перед дворцом. Боялся себе признаться,
что, возможно, видел любимого государя в последний раз. Интуиция редко его
обманывала, а в это хмурое утро 1 марта 1880 года даже сам государь
внутренне волновался, хотя всячески не показывал вида.
Шамагирову было с чем сравнивать сегодняшний выезд. Сколько раз он
самолично сопровождал государя , сколько раз наблюдал, с каким приподнятым
настроением совершал обычную утреннюю прогулку Его величество: много
шутил, подтрунивал над кучером Ильей, весело, как с равными, разговаривал
с охранителями, а сегодня... Мимо Шамагирова прошли два дворника с
нехитрым скарбом, начали скребками сгонять свежий снег к обводным
решеткам. Некий генерал медленно проехал мимо него в богатой карете, на
дверце красовался дворянский герб. Из второй кареты выглянул офицер,
окликнул полковника, но не получив ответа, проехал мимо.
Столица быстро просыпалась, а Шамагиров все еще не решался, куда идти.
Нынче имел право на "отсыпной" день после дежурства по городу, вспомнил,
что обещал бывшей фрейлине императрицы Анне Тютчевой приехать к ней в
Павловск, чтобы обсудить, как поступить с записями покойной царицы.
Однако желание ехать в Павловск в эдакую погоду да еще с худым
настроением отпало само собой.
Машинально направляясь в сторону Невского проспекта, Шамагиров
вспомнил, что давненько не навещал своего учителя генерала Дубельта.
Именно этот человек смог бы успокоить, понять, дать объяснение тревожного
состояния. Однако прежде, чем искать извозчика, решил малость перекусить в
знакомой ресторации "У Лебедя". Ресторация еще не работала, но, постучав в
стеклянную дверь, Шамагиров разглядел за толстым стеклом лицо хозяина
ресторации господина Лебедева, который давно и не без успеха сотрудничал
с политической полицией. Хозяин собственноручно отворил дверь и любезно
провел полковника к его любимому столику у окна. Тотчас возле гостя
появился половой Федор, отвесив поклон Шамагирову, смахнул мягкой
тряпочкой с хрустящей скатерти воображаемую пылинку, почтительно
склонился перед важным клиентом:
- Чего прикажете-с? Как обычно?
- Кофею со сливками, французскую булочку.
- Слушаюсь!
Не успел Шамагиров оглядеться, как официант сменил передник,
приколол бабочку на белоснежную рубашку, стал снимать с подноса кофейник
и тарелку с булочками, затем поставил перед Шамагировым пузатую бутылочку.
- Вроде бы я вина нынче не заказывал с утра?
- Хозяин приказал подать за счет заведения. Нынче у него день ангела.
- Благодарю, много ли господ у вас столуется? - машинально
поинтересовался полковник.
- Со вчерашнего дня вряд ли солидный клиент сюда пойдет, - доверительно
сообщил официант.
- Что так?
- Вчерась тут насмерть убили одного ватажника, вон за тем столиком!
- С пьяных глаз, видать? Или подрались? Важного господина убили?
- Как вам сказать? - замялся официант. - По чину-то он не больно вышел, но
клиент заметный. Всю округу в страхе держал. Как только клиент видел Вантея, сразу бочком-бочком к выходу. А вчерась Вантей с приятелем сидели мирно, выпивали, закусывали нежинскими огурчиками, осетринкой с хренком, вдруг распахивается дверь, влетают двое в черных пальто, выхватывают револьверы и...
- Ты сказал: убитого звали Вантеем?
- Так точно, господин хороший. Даже сам хозяин Вантея сторонился, -
доверительно, как старому знакомому, сообщил официант, оглянулся на дверь
хозяйского кабинета, не сболтнул ли чего лишнего? - Он вроде жигнил в
округе.
Шамагиров подумал о том, какая потеря была бы для генерала Дубельта,
будь он и поныне у руля "голубого ведомства" - ведь вор-сыщик, а это был
несомненно он, столько лет оказывал услуги тайной полиции, получая взамен
всяческие поблажки от жандармского управления. Да знают ли в 111 отделении,
в министерстве внутренних дел о гибели Вантея?
- А что народ толкует? - как бы между прочим поинтересовался Шамагиров. -
Кто его прикончил - собутыльники, полиция?
- Мы - людишки маленькие, откуда нам про то знать-ведать, - уклонился от
прямого ответа официант. И тотчас ретировался.
Шамагиров усмехнулся, достаточно хорошо знал этот продажный народец,
у которого вода на языке не удержится, не то, что тайна. Обязательно все
расскажет Федор, обязательно. Шамагиров налил полный бокал красного
вина, поморщился: "Его зеленый шаманский змий", от которого, в свое время,
пришли в восторг большие жандармские начальники, был намного вкуснее.
Отставил графинчик. Краем глаза заметил, как вышел из своего кабинета
хозяин ресторации - массивный, дородный, при густой бороде и в пенсне сам
Лебедев.
- Прошу прощения, - присел рядышком, - вино не понрвилось? Из самой
Бессарабии днями доставили. Может, заменить на кагор?
- Благодарю, однако я при исполнении не пью.
- Понимаю, Лебедев придвинулся ближе к полковнику, - Федор сказал, будто
вы интересуетесь, кто погубил Вантея? Это были революционеры.
- Любопытно, с какой стати вынесли эдакое смелое предположение? -
Шамагиров готов был побиться об заклад, что господин Лебедев видывал его в
голубых одеждах, догадывается, где служит.
- Один из нападавших, по кличке "Юльный", частенько приводил сюда
подозрительных людишек. Они пили мало, но много спорили. Однажды
предупредили моих официантов, что если те не будут держать язычок за
зубами, то останутся не только без языков, но и без голов. Могу для
вашего высокородия словесный портретик нарисовать.
- Меня это не интересует! - Шамагиров напустил на себя безразличный вид,
а сам подумал: нагрянет полиция, тогда и нарисуешь. Конечно, у
мазурика Вантея было врагов предостаточно, но... по долгу службы он уже
взял на заметку этот факт. Попрощался с хозяином ресторации, вышел на
Невский проспект. Даже не заметил, что пошел снег. Мысли его возвратились
к царю. Не случилось бы худа с Его величеством, слишком распоясались эти
динамитчики за последнее время. И еще этот приговор... Увидя свое
отражение в зеркальных окнах парикмахерской Давидсона, Шамагиров решил
подстриься, надеясь таким способом отвлечься от будоражащих дум.
Брадобрей мягко усадил полковника в кресло перед округлым зеркалом. Стал
готовить инструмент. А Шамагиров глянул в зеркало и вздрогнул. Он
совершенно отчетливо разглядел в зеркале знакомый неповторимый силуэт. В
профиль девушка-шаманка Малун, его близкая таежная подруга, сегодня была
не похожа сама на себя. Она повернулась и в упор, прямо из центра
зеркала, уставилась на Шамагирова. В блестящих черных ее глазах он
разглядел немой укор, мол, чего это ты, богатырь - Мыргы расселся в
ресторации, пьешь вино, а совсем рядом злые кинры творят великое зло?
- Малун! - Шамагиров сосредоточил всю свою энергию и мысленно послал
ее таежной подруге. - Подскажи, у тебя беда? У меня беда? Пошли весточку,
как уже не раз бывало! Ну не молчи, я жду. Однако лицо шаманки стало
расплываться и исчезло, в зеркале мелькнула та самая черная птица с
длинным клювом. "Ага, понимаю! Худой знак!" Птица-посланец злых духов из
Нижнего царстваобозначала смерть".
Шамагиров более не раздумывал, он рывком сорвал с шеи белоснежную
салфетку, швырнул ее на зеркальный столик и устремился к выходу...
Сомнений больше не оставалось. Его предчувствия совпали с худым знаком от
таежной подруги. И вдруг полковника будто по голове ударили - государь!
Ему грозит смертельная опасность! Все сходилось. Но куда направиться в
первую очередь? Наверное, никто кроме агентов III отделения, не сможет
либо развеять тревогу, либо... Сотоварищи "голубого ведомства", где
столько лет верой и правдой служили все его предки, окажут любую помощь.
В управлении у Цепного моста было уже многолюдно, хотя время приема
посетителей еще не наступило. Не успел полковник пройти и десяти шагов,
как его окликнул капитан Зыбин у малый с квадратными плечами, сотрудник
оперативного отдела, хвастун и забияка, по крайней мере такую личину
носил он в управлении.
- Кого я вижу! - вскричал капитан. - Господин полковник, вот это встреча!
Ну, как живете-можете в министерстве? К нам зачем припожаловали?
- Ну и шустер ты, Венедикт! - остановил Зыбина Шамагиров. Дай хоть
оглядеться. Вижу, лоск навели, обои новые, новая запятая на дверях.
- Слушай, айда запнемся? Там за чашечкой немецкого кофия и потолкуем
малость.
- Принимаю приглашение! - они приблизились к дверям, на которых была
нарисована красная запятая. Раньше, давным-давно здесь был буфет для
сотрудников и надпись красоваласы. Буфет, а с некоторых пор и тут навели
"шифровку" - запятая, остановись.
.. .Узнав, что в буфете полковник Шамагиров, глянуть на недавнего
сослуживца пришли знакомые секретные агенты и жандармские офицеры, которым Шамагиров очень нравился.
Шамагиров поймал себя на мысли, что небеса знают, что делают. Как ни
хотелось увильнуть от дежурства по министерству, но зато сегодня-выходной
день, можно и сотоварищей навестить. Вскоре агенты сдвинули два столика,
официант кофейник, чашечки, появилась и "Невская минеральная". Этот трюк
изредка применяли агенты, когда тайком отмечали успех. В бутылочке вместо
"Невской" водицы обычно была "Пешестрелецкая водочка, Зыбин, как человек,
первый встретивший Шамагирова, взял на себя роль кавказского тамады. Он
осторожно, то и дело оглядываясь, разлил по кофейным чашечкам
"Пешестрелецкую", шепнул; "Ну, будем толстыми!" Это был любимый
нейтральный тост секретных агентов. Офицеры выпили содержимое кофейных
чашечек, но в это самое время где-то совсем рядышком яростно зазвенел
недавно установленный электрический звонок, означающий сигнал всеобщей
тревоги, а вслед за звонком на лестнице раздались крики офицеров, топот
ног.
Офицеры выскочили на лестницу.
- Господа! - придержал ротмистра Зыбин. - По какому поводу тревога?
- Злоумышленники убили нашего государя! Не уберегли мы царя, не
уберегли! Боже мой! - Шамагиров ухватился за блестящие дубовые поручни.
- Вот и случилось самое страшное...
Не прошло и получаса, как потрясенный полковник уже знал все подробностей: проклятые бунтари подкараулили царя на стыке двух улиц неподалеку от Невы, на проезжую часть выскочил незнакомец в черном пальто и швырнул прямо под колеса кареты бомбу. Раздался страшный взрыв, погибли черкессы, офицеры из охраны, а Господь и на сей раз попытался спасти царя, но..
государь, который не получил ни единой царапины, выскочил из кареты.
Раненый в плечо верный кучер Илья попытался увести царя прочь, однако
государь отшвырнул кучера, проговорил: "Я должен взглянуть на раненых,
возможно, кому-то еще можно помочь, склонился над тяжело раненым
полковником Ульрихтом, но в это мгновение второй убийца-фанатик вывернулся
из подворотни, подскочил едва ли не вплотную к государю и взорвал еще один
снаряд. Боевика разорвало на части, а царю оторвало ноги. Подоспевшие
полицейские увезли великого государя прямо в Зимний дворец, вызвали
придворных докторов, но... царь-реформатор, не успев сказать ни слова умер
на солдатской шинели, на которой его и привезли в Зимний.
Новый начальник штаба III отделения барон Деренталь появился на
лестничной площадке, лицо его было мертвецки бледным, в глазах застыл
ужас. Остановившись рядом с Шамагировым, барон закрыл лицо руками и
зарыдал, как ребенок. Шатаясь, словно пьяный, Шамагиров мыбрался на улицу,
плохо соображая, направился к Зимнему дворцу. Обгоняя его, туда же бежали
люди, мчались кареты. Полковник присел на холодную чугунную тумбу:
"Почему, ну, почему я оставил государя? Чувствовал: быть беде! Лучше бы
мне погибнуть!" Чувствуя себя виноватым, заспешил во дворец, но вдруг
возле него притормозила карета министра Тимашева, распахнулась дверца.
- Сергей Сергеевич! - упавшим голосом позвал его министр. - Прошу в
карету!
Когда выехали на Садовую, опечаленный министр сказал, глядя в оконце: "Вот и поставили враги России точку и на моей истории терроризма".  Шамагиров
не сразу догадался, что означает сия фраза. Ему показалось, что не только
тайная служба Шамагирова русскому престолу закончилась, но и сделалась
совершенно бесполезной и никому не нужной его жизнь...

ДОМОЙ, ЗА УРАЛ-КАМЕНЬ
 
Прогонная тяжелая кибитка, в которой ехал из Санкт-Петербурга опальный
полковник Сергей Шамагиров, ближе к вечеру остановилась у глухих ворот с
заостренными бревнами-палами . Это была застава, мимо которой проехать по
"Владимирке" было просто невозможно. Бывалые ямщики-прогонщики
называли сей глухой приют "Разбойной заимкой" и предпочитали в дневное
время "проскакивать" мимо, ибо дурной славой пользовалось сие местечко,
где-то неподалеку, у курящихся гнилых болот устраивали свои "сидалища"
"лесные братья" - беглые каторжники да местные чалдоны, проживающие
разбойным промыслом. Частенько, нежданно-негаданно, прослышав о новых
служивых людях аль толстобрюхих купчишках, что избрали заставу своим
ночлегом, наведывались по ночам к перепуганным постояльцам, гортанно
по-птичьи что-то кричали, размахивали белым тряпьем, потрясали перед
лицами топорами да пудовыми кистенями и "шуршали" по чужим баулам и
чемоданам.
Однако Шамагирова сие глухое и разбойное место нисколько не пугало. Не
в таких переделках бывать приходилось, да и разве сравнишь жалких
чалдонишек с кинжальщиками и бомбистами русской столицы, которые вроде
бы как все нормальные люди ходили рядом с тобой по Невскому прошпекту, а
сами готовили убийства царей, опутывали всю Россию паутинами заговоров,
возбуждали людей друг против друга.
"Каторжная почта-этапка" всегда бежит быстрее царева фельдъегеря. Из нее, видать, и узнали на заставе про "отпорку". Года три назад, когда на этой
же заставе с Шамагировым тоже попытались "пошалить" двое разбойных душ,
пробрались на чердак, через оконце спрыгнули в комнатушку, где остановился
доселе никому неизвестный в здешних местах проезжий. Когда хозяин заставы
бывший каторжник по кличке "Тимоха-Рваная ноздря", прибежал на крик, то
увидел двух злодеев, которые корчились от боли, катаясь от боли по поду.
На сей раз их встреча прошла по-земляцки. Тимоха-Ноздря, конечно, сразу
узнал бывшего постояльца, приобнял Шамагирова, и ни о чем покуда не
расспрашивая, повел прямиком на хозяйскую половину. Кто-кто, а хозяин
заставы уже имел "маляву" о том, что к нему двигается столичный туз из
"голубого ведомства", с которыми даже местные разбойники предпочитали не
связываться. Однако сделал вид, будто ничего такого и не мог подумать.
Дородная и смешливая хозяйка - бывшая ссыльная, мигом смекнула, в чем
дело: накрыла на стол, будто знала, что у них появиться гость. Отставной
полковник проглотил слюну, не мог скрыть своего удовлетворения; впервые
почти за месяц пути ему выпадала возможность по-нормальному пообедать.
Сам повар-гурман, он был несказанно рад здешнему пиру: бутыль с
крепчайшей брагой, ну, это само собой, а вот медвежьи шаньги, густо
приправленные черемшой, сразу же вызвали зверский аппетит, а тут еще
появилось розовое, в три слоя кабанье сало, завяленая речная рыба,
квашенная капуста с морковью. Сей пир был не про остальных постояльцев,
они, бедняги, до таких почестей еше не доросли.
Каторжанский тракт, "Владимирка" - особая стать, тут свои законы, свои
атаманы. Шамагиров, конечно, догадался, что всезнающий Тимоха-Рваная
ноздря еще в тот, прошлый приезд выяснил про странного гостя, поэтому с
уважением, но не с коленопреклонением представил гостя Дорохе, - своей
жинке, и своему сыночку - дылде лет тридцати.
Говорили мало, так тут заведено, говорунов не любили, уважали делателей,
в основном, аппетитно ели и смачно пили, а затем Тимоха самолично провел
огородом к задней стенке заставы, приставил лестницу и велел Шамагирову
подниматься на сеновал. Знал, что здорово услужил гостю. Здесь было
просторно, сено оказалось свежим, духмяным, правда, малость припахивало
мышиным пометом, но кто обращает внимания на эдакие мелочи.
Шамагиров снял дорожную куртку, шапку, расстегнул крючки на брюках и
рубашке и опрокинулся на спину, рядом с открытой дверцей - окошком в
звездное небо, стал глядеть на крупные таежные звезды, которые весело
перемигивались то справа, то слева.
Необъяснимая радость и благодать наполнила все существо отставного
полковника. Столько долгих лет и зим, не зная ни сна, ни отдыха, гонялся
он, как и его предки, за бунтарями-призраками, дьявольскими отродьями, чем
больше их ловил, тем больше их становилось. Даже не представлял, что
свобода может быть такой опьяняющей, иметь совсем иной смысл, чем тот, о
котором толкуют бунтари и арестанты.
Ближе к ночи остро запахло горькими травами, тяжело задвигалась, засыпая,
тайга. Всю долгую и тряскую дорогу Шамагиров мечтал об одном - добраться
до места, хорошо выспаться, забыв обо всем на свете, о последней трагедии,
которая перевернула всю его жизнь, а тут, на духмяном сеновале, где,
казалось бы, только и спать, сон пропал, мысли прояснились, стали
четкими, округлыми, а воспоминания, они словно только и ждали именно
такого часа, чтобы ворваться сквозь все заплоты, окна и двери на сеновал
таежной заставы и целиком, полностью захватить его в сладкий плен.
И пошли, поплыли перед мысленным взором Шамагирова видения. Гибель
горячо любимого государя Александра II, в которой он частично считал и
себя виноватым: как чувствовал - быть беде, не смог настоять на том,
чтобы не отпускать царя с тем полковником, но... все давным-давно
предопределено на небесах. Помнится, в сердце словно что-то оборвалось,
дальнейшая служба да и сама жизнь показалась бессмысленной. Так
сложилось, что новый царь - Александр III обязательно припомнит ему ту "услугу", которую невольно оказал он нынешнему царю, тогда еще наследнику, привезя батюшку в Аничкин дворец к тайным сокровищам наследника. Правда, новый император на первых порах даже виду не показал, что знает о "доносе" Шамагирова. Было удивительно, устроив "разнос" охранным службам, новый император не только почему-то пощадил его, но и возвысил, присвоив очередное воинское звание.
Все это не поддавалось логике, нужно было осмыслить случившиеся, понять поступок царя, но...  генерал Тимашев пригласил Шамагирова к себе на квартиру.
Сначала осторожно толковали о переменах в тайной полиции, потом, крепко подвыпив, распахнули души, словно плотину прорвало, откровенно заговорили о наболевшем – отдали жизнь за трон, а получили оскорбления и пощечины. Тимашев разразился руганью в адрес князя Горчакова и прочих "прихлебателей", которые, якобы, воспользовались моментом и свели счеты с охранкой. Бывший министр внутренних дел долго молчал, о чем-то сосредоточенно думал, потом
неожиданно сорвался с места и вышел. Вскоре он возвратился в столовую с толстой папкой в руках, вслед за ним вбежала жена министра, она со слезами на глазах упрашивала Тимашева отдать ей папку "Господа! - кричала она. - Евгений сошел с ума! Это же не твой личный труд! Он ныне принадлежит России!"
В руках у Тимашева была та самая "История терроризма в России", о которой много говорили в свете, при дворе, ее с нетерпением ждал ныне покойный
государь, однако присутствующие не успели опомниться, как генерал Тимашев
в сердцах швырнул пухлую рукопись в горящий камин, несколько листочков
вылетели из папки, и Ольга жадно схватила их.
ххх
Ранним майским утром, когда они отъехали от памятной заставы, над
вершинами остроконечных лиственниц взошло солнце, Шамагиров невольно
залюбовался светилом. Здесь, за Урал-камнем, оно было мало похоже на
петербургское солнце - всегда в дымке, тусклое и не больно-то греющее.
Здесь и тайга, каменистые сопки, все играло и искрилось под его теплыми
лучами, а само солнце показалось Шамагирову огромным камнем-самоцветом,
который время от времени поворачивался к нему все новыми и новыми
сверкающими гранями.
Неземное блаженство овладело Шамагировым! Он покинул столицу
навсегда, возвращался к своим истокам, к вольным краям, где нет зависти и
злости, где простодушные люди, не понимающие, что такое ложь, обман,
жестокость и предательство, где испокон веку жили в мире и понимании.
Чудна и диковинна страна Урал, а за ее грядой, за ее тайгой стоит еще
более удивительная страна - Сибирия, где тыща верст не расстояние, сто
рублей не деньги, где на медведя ходят с рогатиной, а чалдоны запросто
завязывают кочергу узлом. И еще странна сия сторонка своей
непредсказуемой погодой. Выехали они из Барабинска при ясном солнце, а к
станку под названием Татарка прикандыбали под дождем со снегом. Солнышко
незаметно улизнуло за округлую сопку, все вокруг потемнело и пошел дождь,
странный, порывистый. По озеру, мимо коего они проезжали, густо побежали
сначала "кудряшки", потом "барашки", взревел ветер, налетевший
с вершин голубовато-серого хребта, чей конус уже не просматривался, вниз
начали спешно сползать клочья серого тумана.
Шамагиров вдруг совершенно точно вспомнил именно это место. Однажды,
направляясь в командировку в Омск, встретил тут, неподалеку от озера,
каторжанский этап. Приближалась ночь, осенняя ночь, а укрыться от холода,
окромя странного сарая, одиноко стоящего у дороги, было негде. Однако в
сарае уже утолклось около сотни каторжан. Пришлось упрашивать начальника
конвоя разрешения переждать ночь вместе с ними. Вот тогда-то и убедился
Шамагиров, как легко обвинить невиновного человека в преступлении,
которого тот не совершал.
Ночью случилась драка с поножовщиной, а утром обнаружилось, что убит
один из ссыльных-поляк, убит самым изуверским каторжанским способом:
ночью поляку вставили в ухо кованый гвоздь и сильно ударили по гвоздю
камнем. Началась заварушка. Арестанты дружно показали на него, как на
убивцу. Помнится, он сунул руку в карман, чтобы показать документы,
но... бумажника на месте не было. И конвоиры живо привязали его к общей
"палке" и поутру потащили его вместе с каторжанами. Лишь в Омске все
выяснилось, но урок был преподан - не пойман, но вор, похоже так
получилось с ними и при разгоне охранных служб новым русским царем.
... Большой город Омск встретил кибитку ярким солнцем. Ямщик
предложил свернуть с трассы, чтобы побыстрей добраться до центра города.
Шамагиров охотно согласился. Они не спеша катили вдоль берега Иртыша.
Глядя на безбрежную водную гладь, Шамагиров вновь стал припоминать
прежнюю жизнь - неудачи и промахи, крупные разоблачения, светские приемы,
вспомнил про старшую фрейлину императрицы Анну Тютчеву, про неудавшуюся
невесту княжну Чернышеву, про лихого генерала Дубельта, с коим они так
нелепо расстались.
И вдруг что-то случилось. Шамагиров выглянул в оконце и невольно
подивился увиденному: все вокруг светилось солнцем, а прямо перед их
кибиткой пошел сильный косой дождь, казалось, дождевые потоки танцевали
только вокруг кибитки, в очерченном круге. Полковник задернул шторки на
оконце, уселся поудобней, дивясь странным переменам, вытянул ноги.
Внезапно кони дернулись, будто прямо перед ними, на тракте появилась
волчья стая, ямщик что-то закричал, натянул вожжи.
- Не волки ли? - Шамагиров тронул ямщика за рукав. - Их тут
видимо-невидимо. Однако ответа не услышал, он и голоса своего не узнал -
писк какой-то. Закрыл глаза, вспоминая, что где-то в здешних местах
пролегает каменный пласт, в котором искатели давным-давно обнаружили
залежи медной руды, и всякий раз именно над сим местом кружат молнии и
секут дожди. Однако, по его расчетам до магнит-горы им еще нужно было
ехать и ехать. И только когда прямо перед его глазами появились очертания
лица знакомой луноликой девушки-колдуньи с раскосыми глазами, Шамагиров
облегченно вздохнул: "Только Малун могла позволить себе эдакие
шалости, отыскать в дальней дороге своего сородича, нутром почуяв, что он
едет к ней навстречу. Лицо девушки буквально сияло, как маленькое
солнце, и он отчетливо разглядел на ее прекрасном лице милую родинку под
левым глазом.
"Малун, - Шамагиров старался говорить еле слышно, чтобы кучер не
подумал, что пассажир сошел с ума, - я не сплю? Откуда ты появилась? Да,
наши с тобой чары особенно сильны, когда мы одновременно начинаем думать
друг о друге, но... ведь до твоего стойбища тыща верст!" Малун молчала,
только мысли ее сами по себе проникали в его мозг и отпечатывались в нем.
"Я понимаю тебя, богатырь Мыргы, - внушала ему колдунья, - ты сделал
правильный выбор. Мир захлебывается в злобе, в ненависти, а у нас в тайге
- тишь да благодать. И тебя ждут неземные радости. Проснешься ранним
утром, выйдешь на обрыв, а тебя уже ждет белка по имени Ра, будет кормить
тебя кедровыми орешками, а медведь Вася принесет нам с тобой на завтрак
берестяной ковшик дикого меда!"
"Да, ты права, милая моя колдунья, - мысленно стал вторить девушке
полковник, - ты даже не представляешь, как мне хочется забыть прошлое,
всю эту суету и показуху, прикрытую сусальным фальшивым золотом, и впрямь
проснуться среди наивных и простодушных людей, а столичные интриги
придворных, их злонамеренные козни, сообщества вышколенных убийц,
которые выдают себя за освободителей народа, пусть будут навечно
вычеркнуты из моей памяти. Почему ты замолчала? Сомневаешься, что после
столичного блеска я смогу жить среди дикарей, носить звериные шкуры,
охотиться за медведями? Разве взамен призрачного блеска я не попаду в
прекрасную страну, где люди даже не знают, что такое обман и
предательство, где если любят, то до гроба, если приносят добычу, то
делят на всех.
Видя, как запечалилось лицо девушки Малун, Шамагиров заволновался,
протянул руку, чтобы хоть кончиком пальцев дотронуться до нее, но
запоздало понял, что делать этого не следовало. Колдунья испарилась,
растаяла в воздухе, ему даже показалось, что рядом словно прошелестел
мягкий теплый ветерок. Однако на душе у отставного полковника стало легко
и весело. А тут, как по заказу, вновь выглянуло из-за хмурых туч
солнце, яркое уральское солнышко-свет, оно как-то сразу, без пpoмeдлeния,
щедро рассыпало золотистые живые лучи по окрестным валунам, что теснились
вдоль тракта, коснулось живыми краями таежных проплешин, и все вокруг
словно озарилось неземным светом, стало легко и волнительно. И совершенно
неожиданно ямщик, этот молчун, заросший до глаз диким волосьем, завел
незнакомую Шамагирову протяжную, жалостливую песню о дальней таежной
дороге, где за каждым поворотом, за каждым камнем поджидает ездока и
ямщика горе-горькое.
Голос у ямщика оказался раскатистым, басовитым, и в то же время
прочувствованным, слова и мотив сразу же затронули душу секретного
агента. И Шамагиров также неожиданно для самого себя стал тихо подпевать
ямщику, хотя слышал эту песню впервые. Им овладел тихий, безоглядный
восторг - чувство, которого, кажется, он не испытывал никогда в жизни.
"Господи-святы! - прошептал отставной полковник, - оказывается, мир
многогранен, есть еще в этом глухом краю вековые ценности, такие, как
гармония души и природы.
Шамагиров поймал себя на мысли, что делает очередную глупость,
распахивает душу перед ямщиком, но ничего не смог поделать. Он распахнул
дверцу кибитки, высунулся по пояс и закричал чужим голосом: "Я возвращаюсь!
Слышите, люди, травы и звери, я возвращаюсь!". И очень удивился,
почувствовав, как из глаз потекли слезы...