Они встретились неожиданно и навсегда, как встречаются русские люди в Париже.
Пили терпкое «Божоле» из глиняного в измороси кувшина и смеялись просто так, ни от чего, взапуски, будто смешинка попала, как бывает в детстве, когда всё хорошо, и мама рядом, и вечером с дедушкой в цирк и клоуны, и смеёшься заранее, предвкушая. В знаменитых подвалах опрятные французские выпивохи поднимали стаканы в их честь и бурлили приятное в нос за их здоровье, счастье, любовь – оно всем бросалась в глаза, их внезапно выстрелившее дуплетом и попавшее точно в учащённо бьющуюся цель, светлое чувство. Любовь! Она ярким лучом вырывалась из подвального сумрака, разрезая одобрительно кивающую вслед сутолку, искрящей разрядами лентой стремительно протягивалась вкривь и вкось по волшебному майскому Парижу -- от Дефанса до Тюилирьи, от Сен-Лазара до Версаля, шаловливо путаясь в тенистом Булонском лесу, резво стелясь в жёлобе нарочито прямого бульвара Османа. Они бежали по этой светоносной дорожке, не чувствуя ног, и лишь штопором взлетев по волшебному серпантину на смотровую площадку Тур д*Эффель, могли перевести смешанное дыхание, лёгким облачком ползущее в русскую даль по пристёгнутому надраенной медной пуговицей мокрому бархату французского неба. Они смотрели вслед облачку и знали, что уже завтра эта роскошная ткань будет вспорота точным росчерком «Конкорда», и скользнув в пространственно-временную прореху, через два часа они держась за руки выскользнут из Парижской декоративно-шикарной влюблённости в белокаменную, с вечно-золотыми куполами Московскую жизнь.
-- Вместе?
-- Навсегда, клянусь!
Когда они впервые поцеловались, что- то бухнуло ввысь ракетами, рассыпаясь искрами вниз и переливчатой дробью открытых шампанских бутылей вдогонку. И шипящий пронзительной горечью «Барон Мумм» жизнерадостно полз через край бокала, и разнузданно взвизгнувшие было скрипки запели слаженно и усердно, ведомые опрятной, но строгой виолончелью, и с гренадер контрабас изредка одобрительно шевелил добрыми в эту майскую ночь Брамсовскими усами….
Им улыбались встречные люди и даже ГАИшники. Белый, с откидным верхом кабриолет – подарок со стороны родителей невесты – подкатил к скромной вилле – подарку со стороны жениха. Белое, без единого пятнышка, двухэтажное гнёздышко. Он, в белом костюме, внёс её, белоснежную, через порог, бережно опустил, поставил, обнял.
-- Мы дома, любимая.
-- Это наш дом, только наш с тобой?!
-- Только наш. Ты рада?
-- Я счастлива, милый!
-- Это – тебе.
-- Что это?!
-- Жемчуг. Его носила сама императрица. Замужним женщинам можно дарить жемчуг. Нравится?
-- Я…это…дорогой!
-- Да, дорогая?
-- Я так люблю тебя, если б ты только знал! Ты не мог бы отнести меня….
Он смог отнести её, и отнёс. И, поверьте, им обоим было очень хорошо этой ночью.
Им было хорошо и на следующий день. И следующей ночью. И много последующих дней и ночей.
Так бывает лишь в сказках, но, уверяю, это и была сказка. Они и впрямь были идеальной парой. Богатые не в первом уже поколении, молодые, образованные. Раскрепощённые, целеустремлённые, деятельные. Их не отягощали семейные дрязги. Дружили отцы. Тёща любила, как сына. Свекровь сдувала с невестки пыль. Друзья не предавали, подруги не строили козней. Они пили любовь полной чашей и не могли напиться друг другом. Каждый новый день был впервые, и каждая ночь изысканно брачной.
Так они прожили всю свою долгую жизнь.
Только вот дети у них умирали и умирали. Первый прожил неделю, а остальные и вовсе не увидели света.
Он стал несколько замкнут и молчалив, а она почти не изменилась, говорит всем, что счастлива. И похоже это и правда так. Правда мельком я слышал, что у него трясутся руки, а её видели пьяной в хлам. Дело было в Париже, в каком-то подвале….
Да врут, наверное. Что ей делать в подвале?! Тем более – одной?