Выходя на лёд, Плющенко волновался не меньше, а, возможно, и больше других фигуристов. Он испытывал сильнейшее, крайнее беспокойство, граничащее со слабостью и страхом, готовое перейти в них, но от перехода в эти чувства беспокойство Плющенко удерживала, сдерживала его мощная, абсолютная собранность: он не то, что не позволял себе; он и мысли не допускал о том, чтобы проиграть, чтобы допустить ошибку. А может быть, беспокойство и было, хотя и отчасти, той движущей силой, заставляющей Плющенко сконцентрироваться.
И вот Плющенко вышел на лёд, и при первых звуках из «Крёстного отца», он даже не вытянул вперёд, а простёр руку в чёрной перчатке. Это было, как брошенный вызов, и сразу вспомнились и граф Монте-Кристо, и разбушевавшаяся морская стихия, и то, что, два века назад, вызывая на дуэль, бросали перчатку.
Французский фигурист, Браен Жубэр, сидел крайне расстроенный, погружённый в терзания. Углубившись в себя, он осознавал сейчас только одно: то, что делает Плющенко – непостижимо. Внезапно сморщив брови, француз свёл глаза в одну точку; он максимально, до предела сконцентрировался в уме, как Плющенко на льду, пытаясь в тяжёлом недоумении уяснить в катании своего русского противника нечто самое важное. А вдруг!… А что, если Плющенко – существо высшего порядка? (Жубэр с содроганием, и в то же время с нетерпением подбирался к этой мысли). Нет, он, Плющенко, гений. И, расслабившись, француз грустно вздохнул.
7 февраля 2006 г.