1. Живая вода
Защитникам
Брестской крепости
Она текла за крепостной стеной,
А он не мог припасть к ней и напиться
И снова бредил той речной водой,
Позволив хоть на миг себе забыться.
Они могли терпеть любую боль,
И голод не таким казался страшным,
И ежедневно закипавший бой,
Кончавшийся нередко рукопашным.
Но более всего тянуло пить
Солдатам в осаждённой цитадели.
А новобранцы молодые жить,
Как никогда, под пулями хотели.
Но фронт уже был слишком далеко,
И небо на востоке ночью чёрной
Надежды не сулило никакой
Заведомо на гибель обречённым.
Они стояли насмерть и огонь
Вели из каждой щели каземата,
Оставив для себя один патрон,
Последний в этой жизни у солдата.
А ночью находились смельчаки:
Забрав с собой давно пустые фляги,
Они ныряли в темень у реки
За изобильем драгоценной влаги.
Кто из бойцов с добычей приползал,
Меняя кровь из ран своих на воду,
А кто, убитый по пути назад,
Лежал в траве под звёздным небосводом.
Но граммы отвоёванной воды
Давали сил немногим уцелевшим,
Ещё стрелявшим сквозь огонь и дым
И ненавистью по врагу горевшим.
А чья-то непокорная рука
Чертила надпись на стене подвала,
Кромсая камень остриём штыка,
И надпись та уже бессмертной стала.
"Погибаю, но не сдаюсь.
Прощай, Родина".
2. Сестричка
Фронтовым медсёстрам
посвящается
В который раз угрюмый военком
Отказывал, решительно и просто:
Пусть Красный Крест со школы ей знаком,
Да ведь – почти ребёнок, недоросток.
– Как с поля боя раненых бойцов
Ей выносить?! – он вопрошал сурово
И всматривался в девичье лицо,
Когда она настаивала снова.
Июльским днём они ушли на фронт
В народном разношёрстном ополченье
И канули в тот сорок первый год,
Под Ельней оказавшись в окруженье.
Глазами карту изучив до дыр
И дорожа трофейным пулемётом,
Их вёл вперёд угрюмый командир
По дебрям, буеракам и болотам.
Неподалёку от передовой
Их обложили – как зверьё флажками.
Для многих стал последним этот бой,
Когда земля горела под ногами.
Спаслись от немцев двое лишь всего.
Контуженного, раненого в ногу,
Она тащила на себе его,
Угрюмого, всё дальше, понемногу.
Когда совсем не оставалось сил,
И страх пронзал всё тело мелкой дрожью,
Она молила: «Господи! Спаси!» –
И плакала, ползя по бездорожью.
Их увидали с нашего НП,
Тот Красный Крест заметив у сестрички
И под огнём противника успев
Придти на помощь «птичке-невеличке».
А после – были новые бои:
И кровь, и пот, и грязь, и боль, и слёзы.
Но до Берлина всё-таки дошли
Она и он и сняли все вопросы.
3. Невский пятачок
Бойцам-ленинградцам
Его на карте закрывал пятак –
Кусок земли, болотистой и зыбкой,
Что стал могилой братской для солдат
И чьей-то полководческой ошибкой.
А цель была заманчиво близка:
Всего семь вёрст до Волховского фронта
Там, где течёт излучиной река
И Ленинград вдали за горизонтом.
Уже в блокаде город на Неве
Сражается с врагом и голодает.
И план прорыва в чьей-то голове,
Уверенной в успехе, возникает.
В урочный час они пошли вперёд,
Переправляясь на плотах и лодках.
А с берега, как будто птицу влёт,
Фашисты били их прямой наводкой.
Как много ленинградцев смерть нашли
На дне реки от пули или мины!
Но зацепились за клочок земли
Те, кто доплыл до берега за ними.
Всю осень шли на пятачке бои,
Когда среди немецкой канонады
Стреляли наши пушки раза три
За целый день в лимите на снаряды.
Спастись в окопе каждый был бы рад.
Но, вырыт в полный профиль и по пояс,
Он был завален трупами солдат,
Кто прибывал воюющим на помощь.
Когда зимой мороз уже крепчал,
То строили землянки в два наката
Из тел убитых здесь однополчан,
Прикрытьем ставших от огня солдатам.
А через год был Ставкой дан: «Отбой!»
И через два была снята блокада…
Здесь столько солнца над речной водой
И столько смерти – хватит только взгляда!
4. На трудовом фронте
Моей матери
День изо дня в свинцовых облаках
Всё небо над прифронтовой Рязанью.
В траншеях липнет грязь на сапогах,
И плачет дождь холодными слезами.
Когда нет сил лопату удержать
В мозолях рук – не помогают слёзы.
А на войне никто не будет ждать:
Ни лютый враг, ни близкие морозы.
Ненастный город тишиной объят –
Сегодня ни бомбёжки нет, ни гула.
Но слышно, как раскатисто бомбят
За горизонтом под соседней Тулой.
А потому с утра до темноты
Они копают до изнеможенья,
Девичьи надрывая животы,
Голодные, на грани истощенья.
Отцы ушли на рубежи Москвы.
А им, девчонкам, даже в непогоду –
Копать противотанковые рвы,
Чтобы фашистам не было проходу.
Когда же землю злой мороз сковал,
Их кинули с рязанской обороны
На заградительный лесоповал,
Где высились заснеженные кроны.
Дюймовочки с пилой и топором,
Алёнушки под старыми платками,
Худышки – по бригадам впятером
Валили лес двужильными руками.
Потом была работа на торфу,
Где вязли в чёрном торфяном болоте,
Глотали пыль, кормили мошкару -
С терпением, заложенным в народе.
В покое сытом нынешних годов
Поймём ли мы их пройденные муки?!
И я за это целовать готов
Шершавые натруженные руки.
5. Морские братишки
Памяти Егора Милованова
и других моряков-героев
Трещал мороз, и птицы, налету
Замёрзнув, людям падали под ноги.
Но отмеряя за верстой версту,
Отряд бойцов шёл по лесной дороге.
Сменив родное море за кормой
На глухомань болотистого края,
Они вели в лесах за боем бой,
Из-под бушлатов тельником сверкая.
Очередной объект их был непрост,
И обнесён «колючкою» по кругу.
А моряки в атаку в полный рост
Шли на врага, воюя друг за друга.
Но как одним отрядом воевать?!
А был приказ, ответственный и важный:
Объект, лежавший на пути, занять -
Быть может, даже в схватке рукопашной.
Под пулями кинжального огня
Неся потери, с криками «Полундра!»
Они в окопах занятых врага
Кромсали фрицев в это злое утро.
И лишь когда в ответ по морякам
Забухали глухой картечью пушки,
Снег обагрился кровью тут и там,
Гуляя эхом по лесным верхушкам.
Но с песней про «не сдавшийся Варяг»,
С ручным оружьем супротив орудий,
Они не отступили ни на шаг,
Как ни был тот приказ безумно-труден.
Так и была взята деревня Цемена,
Где и полёг отряд морских братишек.
На то она, конечно, и война,
Что всё в итоге на потери спишет.
Но за деревней, на большом лугу,
Они лежали чёрными тенями,
Усеяв всё пространство на снегу
Своими неподвижными телами.
6. Сталинградский апокалипсис
Бойцам и жителям Сталинграда
Весь день бомбили немцы Сталинград –
Массированно, яростно и долго.
И всё вокруг напоминало ад,
Когда горели город, степь и Волга.
Горела нефть, стекавшая в реку.
Горели в лодках женщины и дети,
Стремясь спастись на левом берегу
От преисподней той на этом свете.
Вставали взрывы, рушились дома,
А с неба смерть косила пулемётом,
Сводя невольно всех живых с ума
Очередным ревущим самолётом.
А ведь ещё неделю, день назад,
До самого последнего мгновенья,
Не собирались никого спасать
Из мирного простого населенья.
Там, наверху, решали, как всегда,
Своей любви к народу сбросив маски:
Врагу сдают пустые города,
А, значит, вместе будут биться насмерть.
И день за днём весь город воевал –
За каждый дом в руинах, где в подвале
Забившиеся в щели стар и мал,
Святым питаясь духом, выживали.
Но враг к зиме уже изнемогал
В кровавой Сталинградской мясорубке.
И заметала снежная пурга
Фашистские бесчисленные трупы.
А вскоре новый сорок третий год
Сведёт на нет фашистов в окруженье.
И перелом в войне произойдёт,
Когда пойдут от Волги в наступленье.
А город выжил всем смертям назло,
Но был сожжён, разрушен и безлюден.
С тех пор уже немало лет прошло,
Но бьёт набат и в праздничном салюте.
7. Январь 1943 года
Моему отцу-фронтовику
Над Подмосковьем властвует зима.
Деревья в белых ризах от мороза.
А на вокзале шум и кутерьма
С чадящим в небо дымом паровоза.
Опять на фронт грохочущей войны
Уходят эшелоны из теплушек,
В которых новобранцы-пацаны,
Солдаты с рыжей россыпью веснушек.
Сменив пальтишко на шинель до пят,
Вчерашний школьник, он ещё не знает,
Что впереди – сожжённый Сталинград,
Из пепла возрождён и наступает.
Что под Орлом, зарывшись в чёрный снег,
Он будет воевать с врагом и стужей,
А перейдя в атаку по весне,
Осколками изранен и контужен.
Не знает он, но сердцем чует мать
При незавидной горькой вдовьей доле:
Как тяжело ей сына провожать –
Последнего уже мужчину в доме!
Но он уходит в этот день на фронт,
Как весь их класс родной районной школы,
Как весь его поднявшийся народ,
На ненависть и на отмщенье скорый.
И год за годом, сквозь огонь и дым,
Сквозь кровь и пот под громыханье пушек,
Становится из рыжего седым,
Теряя россыпь давешних веснушек.
Прошедшие семь адовых кругов
В огне боёв и в муках медсанбата,
Они не мыслят никакой другой
Судьбы своей фронтовика-солдата.
Не всех с Победой довелось встречать –
Из тех, из молодых, ещё зелёных.
И до сих пор по памяти стучат
Колёса уходящих эшелонов.
8. Возвращение солдата
Героям Курской битвы
Он смутно помнил тот последний бой,
Как продавили оборону танки,
И он, уже заваленный землёй,
Чуть шевелил концом своей портянки.
Его отрыл в окопе санитар,
И в медсанбате по частям собрали,
Но день и ночь преследовал кошмар
Из наползавшей гусеничной стали.
На третьи сутки он пришёл в себя,
Весь переломан и почти не слыша,
Не веря в то, что изо всех ребят
Его расчёта лишь один он выжил.
И он терпел, ходил на костылях,
И отсыпался ¬– не на дне окопа,
А на больничных белых простынях,
И счастлив был, наверно, как никто там.
А время шло, и он вернулся в строй.
Он ехал на машине краем поля,
Где приняли они недавний бой,
По танкам из «сорокапяток» кроя.
Там не было ни дыма, ни огня,
Лишь пахло гарью с «кладбища металла»,
Где дыбилась и плавилась броня,
А в небе солнце чёрное металось.
И стало вдруг ему невмоготу,
Когда увидел, словно взяв на «мушку»,
Знакомую до боли высоту
И ту свою раздавленную пушку.
Тоскливо сердце маялось в груди
По тем друзьям, с кем воевал он вместе.
Но знал солдат, что будет впереди
За вражеским нашествием возмездье.
Он ехал по израненной земле,
Назло смертям, лишениям и бедам.
Так рано поседевший, в двадцать лет,
Он возвращался за своей Победой.
9. Крестьянин из рязанского села
Моему деду Г. А. Конкину
Крестьянин из рязанского села
В краю берёз и песенной тальянки,
Он с наступленьем вешнего тепла
Из года в год тянул на пашне лямку.
Под мирным небом Родины своей,
Среди полей с волнующейся рожью,
Он разгонял красавцев голубей
И на коне скакал по бездорожью.
Но в сорок первом полыхнул пожар
На всю страну под грохот канонады.
И землепашец, добрая душа,
Ушёл на фронт, когда так было надо.
Шли пыльными просёлками войны,
Месили грязь в осеннее ненастье,
И в редкие минуты тишины
Считали мимолётный сон за счастье.
Ему везло под пулями не пасть –
В боях кромешных был он только ранен,
И всё шутил при возвращенье в часть,
Что до Победы радоваться рано.
А до Победы было далеко
Шагать на запад матушке-пехоте,
Работая винтовкой и штыком
И получая пулю на излёте.
Среди других освобождённых сёл
В иных чернели лишь печные трубы,
Да чудом уцелевший частокол,
Да жителей истерзанные трупы.
Так и рождалась ненависть к врагу,
Когда в бою главы не пригибая,
Он был сражён осколком набегу
И не изведал в сорок пятом Мая.
Крестьянин из рязанского села
В чужой земле лежит в могиле братской.
Но память с ним нас навсегда свела,
Не дав ему в забвении остаться.
10. Непосильная память
В. М. Перову, лётчику-истребителю
Он был подбит и падал с высоты,
Сбив «мессера» до этого на Иле.
И, словно листья, жёлтые кресты
Перед глазами лётчика кружили.
А он горел, и дыма чёрный шлейф
За ним тянулся, предвещая гибель,
А немцу из люфтваффе на земле
За сбитый самолёт суливший прибыль.
Он выпрыгнул и дёрнул за кольцо
За считанные до удара метры.
Израненный, с разбитым в кровь лицом,
Он заглянул в лицо жестокой смерти.
Ему крестьяне не дали пропасть:
За миг до взрыва подобрали в поле
И на телеге отвезли в санчасть,
Где, обожжённый, он стонал от боли.
Но от мензурки спирта он затих,
Пока над ним хирурги колдовали,
И, подержав свинец в руках своих,
Лишь удивлённо головой качали.
Он вынес всё: с рубцами на лице
И шрамами на теле он вернулся,
И победил, и сам остался цел,
Как будто бы к бессмертью прикоснулся.
Прошло полвека, и, совсем седой,
Весь в орденах, он, напрягая память,
Делился – как, когда-то молодой,
Он воевал, горел и с неба падал.
Но с каждою минутой всё сильней
Его душили хлынувшие слёзы.
Он преодолевал в судьбе своей
Стервятников со свастикой и грозы.
Он ничего у жизни не просил
И, как в бою, с открытым жил забралом.
А вот на слёзы не хватило сил,
Когда их то и дело утирал он.
11. Хлеб
Галине Короткевич,
актрисе ленинградского театра
Она жила в трёх разных городах,
Но это был один и тот же город,
Менявший имя в разные года,
И для неё по-своему был дорог.
Ей довелось когда-то пережить
Победный май и ужасы блокады,
Чтоб каждым граммом хлеба дорожить
В войну и в мирной жизни Ленинграда.
Как позабыть тот маленький ломоть,
Где было всё, что можно, кроме хлеба,
Которым накормил народ Господь
Библейским чудом по веленью неба?!
А люди умирали каждый день:
Шли, падали и больше не вставали,
Прозрачные от голода, как тень,
Они ещё с врагами воевали.
За что тогда так ополчился Бог,
Наслав на них в ту зиму лютый холод?!
Но за пределом мыслимого смог
Всё вынести непокорённый город.
И как же тяжело на склоне лет,
В эпоху поколенья пепси-колы,
Увидеть кем-то выброшенный хлеб
В контейнере для мусора у школы.
Так сразу не поверила она
Увиденному хлебу за оградой,
Которому сегодня грош цена,
А был ценою жизни в Ленинграде.
Конечно, времена уже не те,
И, может быть, в семье не без урода;
Но никакой не быть у нас мечте
Без памяти, что глуше год от года.
Всё меньше их, блокадников живых –
Они уходят к тем, давно ушедшим.
И белой ночью светят души их,
Взывая с неба к нам, земным и грешным.