Закрыто, ушла на базу...

               

   Мороз. Опираясь на клюку, у открытого окна рыночного ларька топчется древняя, высохшая от времени старушенка. Кутается в большой, клетчатый платок, заглядывает под козырек, улыбается, заискивающе, беззубым, провалившимся ртом.
   За прилавком, пышная, розовощекая продавщица. В одной руке у нее бумажный стаканчик с кофе, в другой, горяченный пирожок. Она дует на него, аппетитно отхлебывая ароматный напиток.
- Уж ты, миленька, поменяй мне, ретузы-то, - просит старуха.
- Погляди, какие большие, ить спадают.
   Продавщица отодвигает сверток, отворачивается.
- Ведь они денег стоют, чай других, на пенсию-то, не купишь.
Зря ты мне тогда их присоветовала…
- Обмену не подлежит, - не глядя на нее, сурово отвечает продавщица, уминая пирожок. - Сколько можно повторять?
Старуха кривит сухонькое, в кулачок лицо,  плачет.
- Ты же сама их мне присоветовала, а теперь не берешь, - сует она сверток, обратно, на прилавок.
-  Поменяй, Христа ради! Не одеванные, ретузы-то.
Продавщица злиться:
- Достала! Ходют, ходют, пожрать не дадут, как следоват!
Сказано, обмену не подлежит!
Старуха все топчется на одном месте, видимо надеется.
- Нинк, а Нинк, - кричит продащвица, в соседний ларек.
- Слышь, опять эта сквалыга пришла. Третий день ходит, дома ей не сидится!
- Че ты паришься? -  отвечает Нинка, - замерзнет, сама уйдет.
   Окно захлопывается. На картонной вывеске, что болтается за окошком, черным  фламастером  крупно  выведено.
-  Закрыто,  ушла  на  базу.