Контуры лежащего на ногах одеяла напоминали собой какое-то подобие гор или же скал, что-то такое невозмутимое и горное. Но ни каких гор и не было вовсе. И птиц там тоже нет и не было на тех горах. Даже чайки, которые должны были быть над водой у подножия тех скал и те куда-то запропастились. Красоты у тех контуров, напоминающих то ли скалы, то ли горы, тоже не было. Под этими одеяловыми контурами лежат мои ноги. Под одеялом мои обыкновенные ноги, которые совсем не несут собой ничего нового. И проблема в том, что забыть это мне не удается. Моя память или совсем не гибка по своей природе, или же она бездарна до такой степени, что не способна собою манипулировать, или же она имеет такое представление обо всем, которое ей не дает мотивов на такие действия. Но почему же она не может стереть факт того, что я не перестаю думать, будто это так важно, о своих ногах, лежащих под горными контурами теплого одеяла. Не самое ведь красивое, что можно помнить. Но ведь и понимание красоты у каждого свое. Диалога с памятью создать не представляется для меня возможным. Вопросов к ней быть тоже не может по этой же причине. Соответственно и ответов ни каких от памяти ждать не приходится. Ей ни к чему отвечать. Она помнит, функционирует и существует, пока. И ты живешь вместе с ней, лежа под одеялом со своими обыкновенными, не несущими собою абсолютно ничего нового, ногами, с жалкими попытками о мечтах подмышкой. Подмышкой, что между туловищем и нижней частью плеча, где также еще меряют температуру тела человека. А почему компьютерную мышку назвали мышкой? Скорее всего спонтанно. Так что мог быть и зайчонок, и слоненок. И даже мог быть даже бельчонок, который спустя годы от происходящего вокруг, скорее всего стал бы превращаться в обычную пожилую белку, которая вовсе ни кому и не нужна. И выстрелить этой белке в глаз не захочет ни один охотник.
И вот лежу я с жалкими попытками на мечты, а чуть далее лежат, спрятанные под одеялом и те горы,и те скалы с мокрыми подножиями, которых я даже и не видел и не мог видеть, но на которых обязательно побываю. И вероятнее всего, что именно там же я повстречаю и тех самых чаек, которые своим непринужденным исчезновением помогли себе стать жирными и упитанными. Они совсем не идеальные чайки, прям то, что мне нужно, ведь я же помню, что у меня есть моя великолепная память, которая нарисует мне любые образы любых созданий совершенно неземной красоты. Она все сможет. И все помнит. Например, вот, она помнит про одеяло, а значит помнит и о моих ногах, спрятанных под ним же. Они тоже ни куда не делись, там же и лежат. И так же как и прежде, мои ноги не несут собою абсолютно ничего нового. И я продолжаю помнить о тех контурах гор, что несло собою мое одеяло. А где заканчиваются все контуры, там же и имеют свое завершение все мечты. Заканчивается вся необъяснимая доброта сладкой мечты, потому что ты высунул из под одеяла свои, ничего нового по прежнему не несущие ноги, оттого что тебе стало жарко. Одеяло-то из теплой верблюжьей шерсти, не просто так. И сразу стало понятно отчего-то или же просто вспомнилось о том, что ноги-то свои сегодня ты так перед сном и не помыл.