Повесть о не моих мемуарах

Вместо  пролога.

       Есть такое понятие у яхтсменов, «обратный отсчёт», когда перед стартом яхтенных гонок ударом в гонг или рынду объявляется десятиминутная готовность. В это время яхты начинают собираться поближе к линии «старта». Экипажи опробуют паруса и ход яхты под разными углами к ветру, как бы, примеряются к его силе и направлению, следят за течением в районе старта.

       За пять минут до старта сигнал повторяется. Только непосвящённые думают, что это сигнал пятиминутной готовности. Для яхтсменов это уже начало борьбы. На каждой яхте в эти минуты один из членов экипажа, с хронометром в руках, объявляет каждые полминуты время до старта. В этот отрезок времени задача каждого экипажа занять наиболее выгодную позицию перед линией «старта».

      Если позволяет обстановка, разогнать яхту в направлении стартовой линии, но при этом требуется соблюсти, как минимум, три условия: не соприкасаться с яхтами соперников, пропустить яхты, идущие правым галсом поперёк вашего курса, и не совершить фальшстарт, т. е. не пересечь стартовой линии до сигнала старта. Казалось бы, всё просто, но также пытаются действовать и соперники, заставляя вас порой ошибаться, отворачивать, отваливать в сторону, т.е. терять скорость и выгодную позицию перед линией старта.

      В эти минуты всё решают опыт и быстрота реакции капитана, слаженность экипажа. Дан старт, и мы видим, что не всем удалось резво броситься вперёд по свободной воде, кто-то замешкался, потерял скорость, кто-то, вообще, просчитался в манёвре и подтягивается к линии старта только секунд через тридцать после сигнальной стартовой ракеты.

      Завершив гонку, экипажи анализируют, почему мы стартовали не первыми, а например, третьими или пятыми. В головах «прокручиваются» десять предстартовых минут, что, кто и как делал, где и в чём упустили свой шанс. И прокручивать это «кино» начинают с момента старта, назад, в обратную сторону.

     Нечто подобное происходит и в обыденной человеческой жизни. Чем старше мы становимся, тем чаще вспоминаем прожитые годы, успехи и неудачи, счастливые или горестные дни. Причём, вне зависимости от того, были ли они в учёбе, спорте, работе или личной жизни.

   Анализируя успехи и неудачи, мы, как бы, обращаемся к периодам жизни, им предшествовавшим, т.е. в более молодые годы. Тогда  мы и   задумываемся над словами, поступками, делами, которые и предрешили эти наши успехи или неудачи, с той лишь только разницей, что прожитую жизнь, в отличие от парусной регаты, повторить нельзя.

Глава первая.


     Мне стало плохо в тот момент, когда я занёс ногу на первую ступеньку.

   - Мужики! Капитану плохо.
  - Виктор Иванович, что с Вами?

  Открываю глаза, я лежу под приставной лестницей, ведущей на площадку из толстых досок, опорой для которой служат  два высоких «строительных козла», стоящих вдоль борта нашей яхты, водруженной на кильблоке, где она, зачехлённая брезентом, и провела очередную зиму.

 Апрель, готовим яхты к спуску на воду. Чёрт! «Дёрнула меня нелёгкая»,  помочь соседям перекатывать кильблок с их яхтой по пирсу. Как будто, молодых нет.

  Толик, капитан «Ласточки», которую мы перекатывали, каждый год обещает к своему кильблоку приладить колёса и водило. А то каждый год перекатываем «Ласточку» всем «колхозом», подкладывая под полозья кильблока трубы или брёвна, как строители древних египетских пирамид, передвигавших таким способом каменные глыбы.

 Это по названию кажется, что «Ласточка» - пёрышко, а на самом деле почти десятиметровая деревянная яхта старого проекта Л–6. Вот и перенапрягся, вызвал «гипертонический криз».

 Меня обступили члены моего экипажа. Толик со своими ребятами тоже бежит ко мне с яхтенной аптечкой. Помогли мне встать, отвели на скамейку, что у боцманской будки, принесли воды попить. Медсестры в яхт-клубе ещё нет, по штату полагается  только с первого мая. Кто-то настойчиво говорит:

 - «Скорую» надо вызвать, давление померить. С артериальным давлением шутить нельзя, «зашкалит» - инсульт может случиться.

  Я отнекиваюсь и «хорохорюсь»:

 - Спасибо. Ребята! Ничего, я уже таблетку принял. Посижу немного, «отпустит».

 - Вот возьмите термос с чаем. Это обычный чай с сахаром, без капитанского «НЗ».
 - Спасибо! А ты, Саша, принеси мне небольшой стаксель  штормовой, укутаюсь, а то спина мокрая от пота, ещё «протянет», - говорю своему боцману.

 Через минуту я уже укутанный в парус с чаем в руке. Ребята успокаивают:

 - Не волнуйтесь, Виктор Иванович, мы всё сами сделаем. Женя и Саша подскажут, а Вы отдыхайте. Потом Женя отвезёт Вас домой на машине. Женя утвердительно машет головой. Он мой штурман и помощник.

 - Ну, будя, будя! Мне уже лучше. Сейчас чаёк попью,  чуток передохну, и продолжу.

 Ребята разошлись по своим рабочим местам. Я отпил маленький глоток кипятка, и, не заметив того сам, задумался: «Когда же у меня начались эти проблемы с давлением и сердцем?».

                ***
    В перерыве между парами по коридору проходила декан факультета Людмила Вячеславовна:

 - Виктор Иванович! Зайдите после лекции ко мне, поговорить надо.

    После лекции я прямиком пошел в приёмную. Секретарь, Верочка, возилась со своими бумагами. В углу на тумбочке, как и много лет подряд, стояла наряженная синтетическая ёлка, которую Верочка добросовестно помыла от прошлогодней пыли, перед тем как наряжать.

   Поверх украшений ёлка с избытком опутана блестящей мишурой, чтобы как можно меньше бросались в глаза синтетические иголки. Помню, года два-три назад, как-то, в шутку даже предложил Верочке несколько раз в день обильно брызгать на ёлку хвойный освежитель воздуха, чтобы придать ей эффект естественности.  На стенке, между ёлкой и дверью в кабинет декана, висит большой плакат-календарь, сейчас, уже новый, на следующий - 2013 год.

   Я поздоровался с Верочкой, и она жестом предложила мне проследовать в кабинет. Людмила Вячеславовна ждала меня:

  - Садись, дорогой Виктор Иванович! Витюша! Как настроение предновогоднее? Как сердечко твоё? Говорят, опять пошаливает.

  С Людмилой мы ровесники, вместе учились в институте, по стройотрядам поездили, кандидатские диссертации начинали писать вместе. Я не защитился, «засосала» стремительная производственная карьера. А Людмила молодец! Защитилась, в каком-то НИИ работала. Несколько лет жила за границей, помогала африканцам развивать металлообработку. Вышла замуж за дипломата, родила дочь. Потом неожиданно развелась. Теперь уже лет двадцать пять преподаёт в университете.

  Защитила «докторскую», работала завкафедрой, потом стала деканом факультета, прямо скажем, не женской специальности. Это она, недолго думая, пригласила меня на факультет в девяносто восьмом, когда совместный с женой частный наш торговый бизнес в связи с дефолтом  «зачах» окончательно.

   Говорила: «Ты на производстве огонь, воду и трубы любого диаметра прошел. Кому, как ни тебе, учить молодёжь организации металлургического и металлообрабатывающего производства». Так, вот, и тружусь я с тех пор старшим преподавателем кафедры  металлообработки в нашем университете.

  - Спасибо, спасибо! Вячеславовна. И ноги носят, и голова, слава богу, соображает, а сердечко, оно много чего перечувствовало за мои шестьдесят «с гаком», - отвечаю Людмиле на приветствие.

  - Ну, и, слава богу, а то сказать я тебе должна вещь не очень приятную.
    В уходящем году, как ты знаешь, у нас недобор страшный. Да и предыдущие три года уже заметное сокращение наблюдалось. Даже   бюджетные места не заполнены. Кризис, он ведь неизвестно кому каким боком вылезти может. А  министерство этому, видимо, только радо.

     Вчера ректор университета на совещании сообщил, что на будущий год нашему факультету сокращается финансирование. У преподавателей нет нагрузки. Поэтому принято решение провести сокращение преподавательского состава. В первую очередь «не остепенённых» и пенсионеров.

     А ты, к сожалению, попадаешь под обе категории. До конца второго семестра я «потяну резину», ну, а после весенней сессии хоть в кругосветку иди на своих яхтах. И я  после летнего отпуска не вернусь, ухожу на пенсию. По графику Филимонов в первом квартале защищает «докторскую». Ему уже руководство предложило возглавить факультет. В сорок три доктор наук и декан факультета это совсем не плохо. Вот сдам ему дела, тогда и покатаешь меня на своей яхте.


   Когда я зашел в кабинет, Людмила Вячеславовна сидела за массивным деканским  столом, но, начав говорить о своём уходе на пенсию, незаметно перебралась и села напротив меня за маленьким столиком, приставленным к её столу, за которым обычно садятся посетители. В этом я увидел знак её дружеской солидарности. Дальнейшие её слова это подтвердили:

   Стареем мы с тобой, Витенька! А помнишь, как в институт поступали? Автобиографии на пяти строчках умещались, а сейчас почитать, целый роман у каждого из нас.

   Ладно, не грусти. Внуками и внучками заниматься будем. Моей Дашке уже семь, осенью в школу пойдёт. Ты же знаешь, Наташа, «доча» моя только от второго мужа смогла забеременеть.

   - Ха, да ты молодая бабушка. А мои «балбесы» уже с девчонками просятся на яхте пройтись.
   Мы рассмеялись. Символически обнялись, прижавшись щеками, и я вышел из кабинета.

   Вот она – последняя черта. И дело не в потерянной зарплате, не в том, что это удар по семейному бюджету, состоящему теперь только из наших, с женой, пенсий. А в том, что ты больше никому не нужен, твоё место на работе займут более молодые, да и не только на работе.

   Интересуешься, например, путёвками в турбюро, а тебе говорят: « Это молодёжный пансионат, Вам мы рекомендуем лучше поехать туда-то и туда-то. В компании, во время застолья, молодёжь уходит покурить, потанцевать, просто уединиться, а тебя никто не зовёт, да и сам ты уже не встаёшь, неудобно, как-то, перед своими ровесниками и главное ровесницами оставлять их одних.

   Казалось бы, это всё мелочи, хотя из них   и складывается вся жизнь, но теперь они постоянно указывают тебе твоё нынешнее место. Тебя не покидает ощущение, как будто кто-то не даёт тебе возможность привстать со стула, распрямиться, чтобы сделать шаг вперёд, всё время, осаживая тебя сильной рукой за плечо…

   
Глава вторая.


     Виктор Иванович! Как Вы,  лучше? – кто-то прервал мои мысли.

    - Да, да скоро пройдёт, - ответил, не поднимая головы. Чёрт! Отрыжка. Она всегда у меня появляется, когда высокое давление. Видимо, таблетка ещё не начала действовать. И одышка, вдохнуть не могу полной грудью. Положил большой палец на запястье левой руки. Тук-тук-тук-тук, пульс учащённый, потому и не вдохнуть. Посижу ещё, отпустит.

  Проклятые «девяностые», это тогда всё полетело к «чертям собачьим». Стресс, затянувшийся почти на десятилетие…

* * *

   1993й, уже ликвидирован завод с более чем сто цехами и участками, где работали две тысячи человек, и где я почти тринадцать лет был Генеральным директором. Завод не остановил производство, но его в соответствии с «новым мышлением» поделили на десятки частных фирм, связанных между собой лишь «Договорами о поставке». Всё, что с таким трудом создавалось годами, рушилось на глазах.

   На правах «шефа» мог бы приватизировать сердце завода – прокатный стан, как это делали с другими цехами мои замы, бывший секретарь парткома, председатель профкома. Но мне, бывшему генеральному директору, депутату, члену горкома партии, члену областного комитета Народного контроля, это казалось унизительным. Напоминало случай из детства, когда с пацанами,  воровато рассовывали по карманам мандарины, рассыпавшиеся по улице из открывшейся на ходу задней двери автофургона. Слава богу, что не поддался  соблазну делить завод. Все потуги моих бывших коллег оказались напрасными. Олигархи у них всё потом отобрали, у самых не сговорчивых вместе с жизнью.

   Не стерпел, ушел. Стал помогать своей жене. Она «пробила» в местной управе заброшенные  помещения на первых этажах, своими руками сделали ремонт, получили все «разрешительные бумаги». В этих отремонтированных помещениях открыли два магазинчика и ателье ремонта одежды. Не говорила мне жена, и я не знал, что новоявленные чиновники за каждую подпись брали с неё по тысяче «баксов», деньги по тем временам не шуточные.

   Люди на работу тянулись сами. Многие мои бывшие коллеги по заводоуправлению просили помочь трудоустроиться. Знающие профессионалы со стажем, инженеры, экономисты шли к нам продавцами, швеями. На хлеб, как говорится, хватало. Но вскоре «поползли» вверх налоги, коммунальные платежи, арендная плата, начался разгул преступности.

   Участковый милиционер, за регулярные продуктовые подношения в нашем магазине, бил себя в грудь:

   - У меня всё под контролем. Я местную мафию, «во», как держу, - и он показывал сжатый кулак, - вас никто не тронет.

   Но после попытки кражи со взломом, когда почему-то магазинная сигнализация на пульте охраны оказалась отключенной, я послал «мента» подальше. Ждать «наезда» долго не пришлось. Как-то в офисе зазвонил телефон. Сквозь слёзы, перепуганным голосом говорила продавец магазина:

   - В-Виктор Ив-ванович! Они мне пи-пистолет к виску приставили. Требуют, чтобы пять тысяч дала, и каждый месяц чтобы. Если не дам, убьют, говорят. Их здесь трое. А у меня нет денег в кассе.

   - Не волнуйся! Передай трубку им.

  Но не успел я и рта открыть, как в трубке раздался грубый голос. Вставляя мат через каждое слово, рэкетир заорал в трубку:

  - Хозяин, неси «бабло», пять тысяч, нет десять. Время пошло! Я тебе десять минут даю, потом «ставлю на счётчик». Каждая лишняя минута, ещё тысяча. Если не дурак, в «минтовку» не звони. Иначе я твою девку «продырявлю» и лабаз твой спалю. Я не шучу!

 В этот момент страха я не испытывал, возможно я ещё всё не осмыслил до конца, да и сказался мой многолетний опыт держать себя в руках в любой критической ситуации. Я нарочито спокойно ответил в трубку:

  - Хорошо. Я сейчас иду к вам, но за десять минут я не успею. Встретимся через двадцать минут, - я затягивал время, чтобы обдумать ситуацию, к тому же, на самом деле, от офиса до магазина медленным шагом ходьбы минут двадцать пять, и продолжил:

  - А продавщицу мою отпустите, у неё денег нет. Ждите меня в подворотне в доме напротив. Там дворы проходные. Это я к тому, что вы мне можете не поверить и будете ждать облавы «ментов».

  - Имей в виду, если нам что-то не понравится, мы тебя «грохнем» прямо на улице. Короче! Время пошло, - и на том конце провода бросили трубку.

  Денег в офисе на тот момент у меня не имелось. Идти в другой магазин за деньгами далеко, да и не успею вовремя.  И спешить мне надо потому,  что там моя работница, как руководитель и работодатель несу за неё ответственность, и на заводе мы с Ритой отработали вместе тринадцать лет. Она тогда ещё совсем девчонкой пришла, училась на заочном. Потом стала специалистом, замуж вышла, сына родила и точно знаю, как и многие молодые женщины, была в меня влюблена. Поэтому, вероятно, и дальше пошла за мной. А если честно, и я ей симпатизировал, но вида никогда  не подавал.

  Вскользь пробежала мысль, звонить в милицию бессмысленно. Ведь всё с «подачи» участкового, а он не один. Вызов примут, приехать – приедут, но через час. Потом полдня пиши объяснительные, сто раз ходи к ним. Но в итоге «дело» закроют.  И тебя, же, обвинят, что рэкет «наезжает» на тех, кто имеет незаконные доходы. Начнутся  с подачи «ментов» проверки финорганов «для профилактики» с бесконечным мотанием нервов и вымогательством взяток.

  Оружия у меня тоже нет, да и к чему оно мне. Если «ментов» не позову какой бандюганам смысл стрелять и громить, ведь им нужны деньги, причём регулярно.

  Я и не заметил, как натянул на себя плащ,  и уже вышел на улицу, на противоположной стороне которой раскинулся на целый квартал тихий малолюдный парк. Из-за густых сросшихся высоко над головой между собой крон старых лип и клёнов здесь всегда сыро, прохладно и сумрачно. Идеальное место для натурных киносъёмок старой Англии времён Чарльза Диккенса.

  Но не об этом я сейчас думал, все мои мысли сводились к предстоящей встрече с этими отморозками. Сегодня у меня денег нет. Значит, продолжение разговора с ними может привести, в лучшем случае, к мордобою. Один троих молодых я вряд ли одолею. Тем более, что при таком раскладе начинать мне первому не резон. 

  Я не супермен, да и они при оружии, а кулаком против «пушки»  не попрёшь. Значит у бандюганов есть элемент неожиданности, могут говорить вполне мирные слова и тут же «вмазать». Надо всё время быть на чеку, стоять так, чтобы никто из них не оказался за спиной. А может сильно и не сопротивляться, «накидают», ведь, в итоге больше, и Рите  достанется наверняка, и магазину урон, разобьют, сломают и изгадят всё, что можно. А если кого из них и «уделаю» крепко, так будут мстить и на работе, и семье. Наверняка уже знают, где живу.

  Надо собраться, сконцентрироваться и вести переговоры, разузнать кто такие, из какой группировки. И тянуть время. Может  их конкуренты нагрянут, вот тогда и столкнуть их лбами.

  Занятый этими мыслями я всё ближе подходил к противоположному концу парка, где в одиноко стоящем жилом пятиэтажном здании начала ХХ века размещался наш магазин.  И только сейчас, впервые за эти минут пятнадцать я задумался о себе. На секунду тело пронзила дрожь, стало сухо во рту. В голове закрутились тревожные мысли. А что, если они меня вызвали специально, чтобы здесь в парке  застрелить. 

  Предприниматель я для них мелкий, ну что такое два магазинчика и  пошивочная мастерская в тихом районе. Но несколько лет назад я ещё считался фигурой областного масштаба: Генеральный директор одного из крупнейших в области заводов союзного подчинения, депутат, член горкома и так далее.  И для острастки других, более крупных и, порой, менее сговорчивых предпринимателей,  чем я ни местный «Герцог Фердинанд». Застрелят, шумиха будет большая, а им для самоутверждения этого, видимо, и надо.

  Мне казалось, что за каждым кустом кто-то стоит с пистолетом в руках, тёпленьким, вытащенным из внутреннего кармана или из-за пояса. Уже и затвор передёрнут и с предохранителя снят. Неужели ещё несколько шагов и меня не станет. Как глупо. Не–ле-по. Не в армии, не в бою с врагами, не на дежурстве в ДНД, даже не в море на яхте, где почти за тридцать лет в стольких штормах и переделках с разными поломками побывал, когда жизнь висела на волоске.

  И главное за что они меня убьют? Вероятно, за всё, в чём я превосхожу их - грубых, необразованных, ленивых, завистливых плебеев. Кто они и чем могут гордиться? Быдло! Выругался про себя. А ведь я уже от кого-то слышал это слово, и задумался тогда, почему он их так назвал. Я помню, он сказал: « И не дай бог, чтобы ЭТО  БЫДЛО когда-нибудь получило возможность собираться вместе, кроме  7 ноября и 1 мая». Он говорил тогда о НАРОДЕ! Теперь я его ПОНИМАЮ. Да разве можно назвать народом тех, кто за один день, мягко говоря, «проспал» великую страну, СВОЮ СТРАНУ! Я, хотя бы, в день закрытия последнего съезда партии добровольно положил свой партбилет на стол, отрёкшись от вождей-предателей и, поставив крест на своей карьере.  А что сделали ОНИ? 

  Сам того не замечая, ускорил шаг, вот уже и выход из парка. На всей небольшой улочке только двое, мальчик на велосипеде и медленно бредущая старушка с большим полиэтиленовым пакетом, волочащимся у её ног.

  В дверях магазина меня встретила раскрасневшаяся с размазанной  от слёз косметикой Рита в форменном фартуке продавца:

  - Ушли уже, совсем ушли! Я их высматривала до конца улицы. Когда зашли, кричать стали и пистолетом размахивать, думала без беременности рожу.

  Молодая женщина неожиданно засмеялась, прикладывая побледневшие холодные руки к пылающим щекам. Это показалось мне заключительным аккордом прекратившейся истерики.

  - Я ни на минуту не сомневалась, что Вы, Виктор Иванович, придёте. Как хорошо, что они ушли до Вашего прихода. Ведь я давно знаю Вас. Вы бы не позволили им обижать меня, Вы бы дрались, а это опасно, их  трое и с пистолетом, а один лысый со шрамом на голове и здоровый как шкаф.

  Я стоял в торговом зале и сохранял молчание, давая возможность Рите выговориться.

  - Когда их главный трубку бросил, спросил меня про Вас, что, мол, придёт директор или к «ментам» побежит. Я, как услышала, что Вы к нам идёте, успокоилась, говорю, придёт, как обещал через двадцать минут, придёт. Всё с ним спокойно договоритесь, зачем сразу пистолетом махать.
   Смотрю, один подмигивает главному, намекает, мол, уходить надо. Подошел, что-то главному на ухо сказал. Тот пистолет убрал и стал требовать у меня три бутылки водки, и мне говорит, передай хозяину, чтобы всегда при себе пять тысяч держал, что они Вас сами найдут. Я, на свой страх, дала ему три бутылки, они водку взяли и ушли.

   - Ты молодец, Риточка, правильно всё сделала. Водку на «стеклобой» спишем. Не переживай.

  Мы зашли в подсобку, и я прямо в плаще плюхнулся на стул. Только сейчас почувствовал, что спина мокрая. Вошедшая вслед за мной Рита держала в руках бутылку водки и два фужера:
  - Виктор Иванович! Давайте я налью по «соточке», стресс снимем.

  Я ничего не ответил, лишь одобрительно закачал головой…

  Через несколько дней, как-то утром, жена дотронулась кончиками пальцев до моих усов:

   - Смотри! Совсем не заметила, как твои усы  седыми стали, а ведь нет ещё и «полтинника»…   

            

Глава третья.


    Не в «девяностые» сердце прихватило, раньше. Когда же это я с валидолом «подружился»?

  Что-то руки холодеют, сил нет пошевелиться, размяться бы. Ну, да ладно, скоро ребята закончат, отвезут домой…


   *  *   *


  В 1981м году я проработал директором завода неполный год, когда случилась беда, «ЧП» отраслевого значения.  «Полетел» прокатный стан, ещё довоенный, как говорится, «латанный перелатанный».  Хорошо, что без жертв обошлось. Но убытков насчитали на миллион сто шестнадцать тысяч рублей.

  Все понимали, что стан следовало давно остановить из-за полного износа, но этот извечный план, план, план. В ЦК жаждали крови. Кто сказал, что оборудование старое? Всему виной человеческий фактор, а значит нужно найти и наказать виновных. Недели две работала министерская комиссия. По итогам назначили закрытую коллегию нашего министерства. Как мне сказал председатель министерской комиссии, давая ознакомиться с материалами служебного расследования, виновными признаны: главный инженер завода, мой заместитель по технике и я, потому что отвечать за аварию нам «по штату» положено.

  Сидим в кабинете министра. Лица у всех как на похоронах. Это я по молодости не понимал, что могу отсюда выйти уже не директором крупного завода, а рядовым инженеришкой без партбилета в кармане и права на карьерный рост.

  Главный специалист министерства минут сорок зачитывал протокол комиссии. Затем слово дали мне. Оправдываться и говорить об износе оборудования не имело смысла. Это бы ещё больше раззадорило куратора из ЦК, сидевшего рядом с министром. Он и так всё время ёрзал на стуле, неоднократно прерывая репликами выступление главного специалиста. Когда тот зачитал сумму убытков, цековский куратор вскочил и, тыча в мою сторону пальцем, заорал:

  - Да, при Сталине тебя бы за такой ущерб стране уже давно к стенке поставили, а мы, тут, с тобой цацкаемся!

  В своём выступлении я, как мог, старался отвести своих коллег от сурового наказания. Говорил, что главный инженер давно подготовил проект Приказа «О мерах по проведению текущего ремонта стана без остановки производства», но я решил сначала сам провести совещание по данному вопросу, а потом издать приказ с конкретными сроками, но не успел на пару дней.

  Защищал зама по технике, сознаваясь, что он неоднократно писал мне обстоятельные докладные о техническом состоянии стана.  Но я их «клал под сукно», зная, что остановка стана сорвёт выполнение государственного плана, что у министерства нет соответствующих средств на его замену, что машиностроители изготовят новый стан для нашего завода только в следующей пятилетке.

  Начальника прокатного цеха и сменных мастеров с должностей сняли мы сами, ещё в дни работы министерской комиссии. Грешки за ними водились, хотя напрямую и не повлиявшие на аварию. Здесь же, на коллегии, эта участь постигла главного инженера завода, которому оставался год до пенсии, ветерана завода, фронтовика, уважаемого в коллективе человека, и моего зама по технике.

  Перед решением моей судьбы в наступившей тишине было слышно, как цековский куратор на ухо говорил министру:

  - Его надо тоже снять с должности.

  Но министр, обладавший решающим словом, обратился к членам комиссии:

  - В народе говорят, «за одного битого двух не битых дают». Молодой ещё. Но себя уже успел показать,  завод  в текущем году стал ритмично выполнять план без срывов и авралов. А этот случай поможет ему опыта на всю жизнь набраться. Предлагаю ограничиться выговором. Тем более, что по партийной линии он «строгач» уже схлопотал. Произнося эту фразу, министр в пол оборота повернулся в сторону цековского куратора, и тому ничего не оставалось, как только утвердительно кивнуть головой по поводу партийного выговора, что присутствующие расценили, как согласие не увольнять, а ограничиться строгим выговором.

  Когда заседание коллегии закончилось и все стали расходиться, министр бросил в мою сторону фразу:

  - А ты останься.

  Проводив до приёмной цековского куратора и дождавшись пока все выйдут, министр подошел к мебельной секции, стоявшей вдоль стены кабинета, вытащил из бара открытую бутылку коньяка и две хрустальные рюмки.  Потом сел в кресло у журнального столика в углу кабинета и, наливая рюмки, предложил мне сесть в кресло напротив.

  Министр поднял рюмку, кивком предлагая поддержать его, и промолвил:

  - Перенервничал ты. Вон как желваки до сих пор ходят. Ладно. Запомни! Выговор получил ДИРЕКТОР ЗАВОДА товарищ Панкратов, а пью я с Виктором Ивановичем.

  Мы залпом выпили коньяк из хрустальных водочных рюмок, и министр продолжил:

  - Правильно повёл себя. Не спорил, защищал коллег, вину брал на себя, хоть понимал всю меру ответственности. Коллектив ваш знаю. Считай, что сегодня и стал для них настоящим директором. Люди всё видят, когда руководитель относится к ним с уважением и заботой, умеет беречь коллектив. Ты сегодня это доказал. А промахов в работе не бывает только у святых, - и министр, молча, указал пальцем на место, где сидел цековский куратор, - а вопрос о твоих «главном» и «заме» решался «наверху». Вот, смотри, подписывали заранее отпечатанный протокол.

  После выпитой рюмки внутри отпустило, и я позволил себе обратиться к министру с просьбой:

  - Разрешите теперь уже моего бывшего главного инженера на заводе оставить, он участник войны, ему год до пенсии остался?

  - И зарплату дай персональную, чтобы не потерял при расчёте пенсии. А зама своего по технике отпусти с богом, он мастак только справки и докладные писать. Мы тебе поможем подобрать товарища знающего и с инициативой.

  Вроде пронесло с работой, только шрам какой-то остался, где-то внутри. Вот откуда начало болеть сердце. Незаметно, да, да именно после этих событий дыхание порой стало перекрывать, колоть и жать в груди. Валидол стал носить в футляре от очков, их тоже мне прописали…
 

   

Глава  четвёртая.


      Я слышал голоса вокруг себя, но не мог, ни пошевелиться, ни ответить. Язык и тело стали ватными. Только когда возле носа кто-то догадался помахать кисточкой, слегка окунутой в едкий с сильным запахом лак, я пошевелился и открыл глаза.

  - Может, всё таки, «скорую» вызовем, - спросил  меня, делая ударение на слове «вызовем», мой помощник.

  - Нет, нет! Всё в порядке, я, видимо, уснул или забылся. Нет, я в сознании. Холодно немного, вот, пригрелся и задремал.

  - Может, в машину пересядете, там хоть ветра нет.

  - Нет, спасибо, мне здесь больше воздуха.

  - Бледный Вы очень, Виктор Иванович, скажу ребятам, чтобы начинали закругляться, домой пора.
               



                * * *

    В году 75м после нескольких лет работы сменным мастером цеха меня перевели в заводоуправление на должность инженера по стандартизации. Даже в зарплате потерял, но для отдела кадров эта очередная ступенька в моём карьерном росте почему-то считалась необходимой. Меня внесли в резерв на должность начальника прокатного цеха, но без опыта работы на инженерной должности в руководители путь был закрыт.

   Работа оказалась «не пыльная», кабинетная. Как соискателю заочной аспирантуры мне казалось, что я попал в Клондайк, где «нарою» горы материала для своей будущей диссертации.

   А в парткоме и комитете комсомола завода тоже решили воспользоваться моей не очень загруженной должностью. С подачи парткома, поручившего мне работу в комсомоле, меня избрали заместителем секретаря комитета комсомола завода, отвечающим за работу «Комсомольского прожектора», а это значит проводить рейды и о всех нарушителях извещать публично, как правило, в сатирических выпусках стенной печати.

   Во время первого же моего рейда с «прожектористами» по заводу один из начальников цехов открыто послал нас подальше:

  - Вы минимум по ТБ сдали, чтобы по территории моего горячего цеха шастать? Нечего Вам тут «вынюхивать», без вас во всём сами разберёмся. Идите лучше на проходную, опаздывающих на работу заводоуправленцев ловить.

   Руки опустились, делать ничего не хотелось. Через пару дней остановил меня в коридоре заместитель секретаря парткома завода, председатель заводского комитета Народного контроля Виталий Ильич Самойлов:

  - «Комсомол», что нос повесил. Я содержание вашего последнего листка «Комсомольского прожектора» уже наизусть знаю, третий месяц висит.

   На мой краткий рассказ о первом рейде Виталий Ильич задумчиво произнёс:

   - Да-а?!

   И тут меня осенило:

   - А что, если прожектористы вместе с народными контролёрами в рейде поучаствуют. Поучатся у старших товарищей. А мы, прожектористы, можем сфотографировать и нарушителей, и беспорядок, где какой, и брак. Нарушители не отвертятся, на всё фотодокументы будут.

   - Да ты просто гений, Виктор!

  Подхватил идею Самойлов. Когда акты первой же совместной проверки и листок «Комсомольского прожектора» с фотографиями на оперативном совещании легли на стол генерального директора, он, даже не читая протоколов, лишь взглянув на фотографии, коротко бросил:

  - Пишите Приказ, всем начальникам цехов, которые здесь «прославились», по взысканию. Пусть рабочий класс на деле увидит, что он хозяин завода. И отдельным пунктом Приказа запишите, что руководство завода просит, подчёркиваю, «ПРОСИТ» народных контролёров через месяц провести повторную проверку по результатам устранения выявленных недостатков, а главному инженеру поручаю создать рабочую группу из специалистов, чтобы проанализировать и устранить выявленные технические проблемы. От меня лично спасибо народным контролёрам и комсомолу за помощь в работе.

   Народ валом валил посмотреть выпуск «Комсомольского прожектора» с фотографиями и копией директорского приказа. Пришлось стенд с выпуском «КП» перевесить с обычного места в вестибюль заводской столовой. За несколько дней я стал самой популярной личностью на заводе, правда, не все начальники цехов стали со мной здороваться.

   Вскоре местные газеты опубликовали несколько статей о нашем опыте. А  месяца через полтора меня пригласили в обком комсомола, ко второму секретарю Александру Анатольевичу Белугину. Фамилия в области известная. Его отец, Анатолий Васильевич Белугин, второй секретарь нашего обкома партии, второй человек в области.

   Белугин младший встретил меня нарочито приветливо, как говорится, с «комсомольским задором», будто вся комсомольская жизнь сплошной праздник энтузиазма. После дежурных фраз с вопросами о моих трудовых успехах и учёбе в заочной аспирантуре, он, не дослушав моих ответов, которые его, судя по всему, мало интересовали, торжественно произнёс:

   - Нашим почином, родившемся в корпусах вашего завода, заинтересовались в Москве, в ЦК комсомола. Собирайся, через три дня поедешь в Москву на Всесоюзный семинар комсомольских прожектористов. Все фотографии, сделанные во время рейдов, с пояснительными текстами завтра передай моему секретарю. Я дам задание, мне с собой в поездку альбом оформят. Тебе в Москве помогут выступление подготовить, поэтому ты едешь за два дня до открытия, а я, уж, прямо «с корабля на бал», на семинаре и увидимся. У секретарши талончик получи, по нему билет до Москвы без очереди возьмёшь на вокзале в депутатской кассе.

  - Александр Анатольевич! Так я сам текст выступления написать могу, зачем, на лишние два дня, командировочные тратить.

  - Виктор! Ты пойми, это Москва, пресса, телевидение, там каждое слово должно быть правильно подобрано. И, потом, тексты выступлений издадут отдельной брошюрой. Не мы это придумали, не нам обсуждать, товарищам в Москве виднее, да и нам спокойнее, как они нам напишут, так и зачитаем. Вождям, вон, пишут готовые тексты, а мы, то, комсомольцы, как резерв партии ещё  только учимся у старших товарищей, - и он дружески похлопал меня по плечу, выпроваживая из кабинета.

   В Москве меня, как и других участников семинара, поселили в многоэтажной гостинице ЦК ВЛКСМ «Спутник». Не успел я толком разместиться в миниатюрном одноместном номере, как зазвонил телефон:

   - Виктор Панкратов? Здравствуйте! Я член оргкомитета всесоюзного совещания  Стас Крикушев, буду помогать Вам, готовить Вашу речь. Вы сходите сейчас пообедать, а в 14 часов я к Вам подойду в номер.

   В 14 часов с маленькими минутами в дверь постучали. Вошел молодой мужчина лет тридцати – тридцати трёх мелкой комплекции худощавый в свитере и джинсах с папкой в руках. Мы познакомились. Сначала он меня часа полтора слушал, иногда переспрашивал неясные моменты, особенно, когда я рассказывал о проверках, связанных с вопросами, касающимися профессиональных производственных терминов. Записывал за мной мелким почерком в свой большой блокнот.  Закончив писать, сказал, что вечером позвонит, если возникнут вопросы, и ушел.

   Позвонил он только в половине одиннадцатого. Зачитал мне мою десятиминутную речь.  Написал Стас всё сжато, грамотно, удачно вставил приведённые мною  примеры. Я только по буквам продиктовал фамилию одного нашего «прожекториста», которую Стас записал неправильно. Крикушев сказал, что завтра у меня до обеда свободное время, т.к. он утром поедет к своей начальнице, инструктору ЦК комсомола, утверждать моё выступление, а после обеда мы встречаемся, он передаст мне утверждённый отпечатанный текст.

   Приход Стаса я ожидал, где-то после двух часов дня, но когда я вальяжно поднимался к себе в номер после обеда, Стас уже ждал меня в коридоре, сегодня он был одет в отутюженный тёмный костюм и белую сорочку с галстуком.

   - Быстро одевайся в ту же одежду, в которой пойдёшь на семинар. Сейчас поедем на генеральную репетицию, текст подучишь по дороге.

   Текст, оказавшийся у меня в руках, заметно отличался от того, что Стас вчера вечером зачитывал мне по телефону. Из всех примеров остался только один, где описывалось, как мы на неокрашенном листе бракованной сучковатой фанеры наклеивали фотографии нарушителей трудовой дисциплины, пьяниц и бракоделов, назвав её как антипод «Доски почёта» - «Фанерой позора».  Стас развёл руками:

  - Видишь ли, примеры должны быть доступны и понятны для всех, а если вы снимаете на фото производственный брак, так это, извини, кое кто, может представить как промышленный шпионаж. Ты уверен, что эта фотография не попадёт к нашим врагам и не будет использована для подрыва наших экономических интересов в случае экспорта вашей продукции в капстраны?

 В общем, вместо примеров половину страницы занимала цитата из отчётного доклада Генсека Л.И.Брежнева съезду, где он говорил о задачах комсомола и молодёжи.

  - Не обижайся «старик», только такой вариант подписала моя «шефиня», - оправдывался Стас.

   Я ожидал, что генеральная репетиция пройдёт в том же зале, где и семинар, но мы приехали то ли в высшее учебное заведение, то ли в театр или клуб, сказать не могу, т.к. заходили через служебный вход, лишенный каких бы то ни было вывесок. Пройдя по широкому и длинному коридору, вошли в огромную, абсолютно пустую аудиторию, где на подиуме стояла трибуна, а на месте зрительного зала лишь несколько стульев.

   Нас ждала женщина лет тридцати пяти – сорока, строгостью одежды и причёски напоминавшая мне учительницу или даже директора школы, если бы ни обилие профессионально нанесённой косметики и серебряных оригинальных колец на её пальцах. Открыв дверь аудитории, и увидев её, Стас мне шепнул:

   - Это наш режиссёр, Лариса Аристарховна.

  - Опаздываете, молодые люди! Меня звать Лариса Аристарховна. Я помогу настроить Вашу речь, если я не ошибаюсь, Вы Виктор Панкратов?

  Мы познакомились и сели рядом на стульях, стоящих посреди зала. Сначала я тихо, как бы лично Ларисе Аристарховне, дважды прочёл своё выступление. Потом она мне сказала:

  - Поднимитесь на трибуну и как на выступлении скажите громко и с выражением: «Товарищи!»

  Я в полный голос произнёс с трибуны: «Товарищи!» - и опешил от громкого продолжительного эха, прокатившегося по пустой аудитории.

- Вот видите, я загнула четыре пальца, пока звучало эхо. Если бы Вы сразу начали читать текст, он бы слился с «товарищами» и никто ничего бы не разобрал…

  Наше занятие, на котором мы прошлись по азам ораторского искусства, длилось около двух часов, но я никогда не забуду Ларису Аристарховну, раскрывшую для меня тайны моего голоса, верой и правдой служившего мне и в годы моего директорства, депутатства, а потом и преподавания в университете.

  Комсомол вообще дал мне очень многое. Некоторые говорят: «А я в комсомоле только на собрания ходил и платил членские взносы». Таким «комсомольцам» я всегда отвечал: « Комсомол тебе дал ровно столько, сколько и ты ему. Всё зависит от  воли и характера самого человека.   Твоей воли и твоего характера».

  Моё десятиминутное выступление в первый день семинара прошло под бурные аплодисменты зала. Мне, всё-таки, удалось вставить пару предложений о нашем опыте, ранее вычеркнутых из текста выступления.  Но никто на это не обратил, ни малейшего внимания, хотя в отпечатанной для участников брошюре с докладами и выступлениями, прозвучавшими на семинаре, напечатан был  мой «утверждённый» текст.

  На следующий день меня избрали в состав «Всесоюзной комиссии по распространению передового опыта совместной работы «КП» и Народного контроля». А в последний день работы семинара второй секретарь ЦК ВЛКСМ вручил мне Почётную грамоту ЦК ВЛКСМ «За внедрение новых форм работы Комсомольского прожектора».

  В перерыве Александр Анатольевич сказал, что обратно мы едем вместе в СВ:

  - Не волнуйся, оплатит обком, заслужили, - сказал он.

  Поезд отправлялся под вечер. Через полчаса, когда улеглась привычная для начала пути суета пассажиров, я предложил сходить поужинать в вагон-ресторан, готовый оплатить ужин за двоих и тем самым, как бы, выразить свою признательность Александру Анатольевичу за оказанную мне честь. Но Александр Анатольевич поучительно прервал меня:

  - Не для того в СВ едем, чтобы всякое быдло в рот заглядывало, что едим, что пьём и о чём говорим. Привыкай! Я смотрел твои документы, ты в списках на выдвижение стоишь на начальника цеха в свои-то двадцать семь лет, а там лет пять, смотри уже с твоей головой и образованием, главным инженером станешь. Помяни моё слово, к сорока годам быть тебе директором крупного производства. Если, конечно, тебя поддержит партия. Такие люди, как ты, стране нужны. Ты, как член партии, поди, из комсомольских «штанишек» вырос. Буду рекомендовать тебя на следующих выборах избрать в областной комитет Народного контроля. Их простые смертные боятся пуще КГБешников.

   Александр Анатольевич нажал кнопку вызова проводника, и, когда тот появился, попросил организовать ужин прямо в купе. В дополнение к принесённым официантом закускам Александр Анатольевич вытащил из своего небольшого чемоданчика бутылку пятизвёздочного армянского коньяка. Видя моё некоторое смущение, он меня успокоил:

  - Не волнуйся! Комсомол не бедный, а мы всё «отработали». Признание получили всесоюзное. Завтра в «Комсомолке» статья  о нашей работе будет. И во всех наших местных – заметки. Так что давай, за успех!

  По возрасту, мы с Александром Анатольевичем почти ровесники, он года на два-три старше, поэтому после рюмки-другой уже общались достаточно свободно, хотя я продолжал соблюдать субординацию – обращался к нему на «Вы». Говорили о работе, комсомоле, быте, культурном отдыхе, но, сколько  я ни пытался заговорить с ним о наших рабочих, вообще о народе, он, как бы, не слыша меня, переводил разговор на другие темы.

  Когда пиджаки и галстуки сняли, воротнички расстегнули, а бутылку допили, Александр Анатольевич пальцем поманил меня в свою сторону. Я наклонил к нему голову, а он положил руку мне на плечо и тихо произнёс на ухо:

  - Запомни! Надо держать руку на пульсе. Нельзя вызывать брожение в народе. Наша главная задача не допустить, чтобы без нашей команды это быдло собралось вместе в любой другой день, кроме 7го ноября и 1го мая.

  …когда поезд остановился на перроне нашего вокзала, первым в дверях вагона появился Александр Анатольевич. Молниями сверкнули фотовспышки. Как только он сошел на перрон, его плотным кольцом окружили корреспонденты, которым минуты две говорил казённые фразы о совещании в Москве. Меня оттеснили назад, ушел бы, да перед выходом из вагона Александр Анатольевич попросил подержать его чемоданчик. Наконец, как бы вспомнив, он отыскал меня взглядом в окружавшей его толпе и, протянув в мою сторону руку, подтащил меня к себе, назвав представителем предприятия, откуда и пошел новый почин, поддержанный и одобренный ЦК ВЛКСМ.

  Ни в телесюжете, ни в газетах моё «изображение» не появилось, как и  моей фамилии и вообще упоминании обо мне, как будто Александр Анатольевич ездил в Москву один.

  В том же году меня действительно избрали в состав президиума областного комитета Народного контроля. С Александром Анатольевичем я более не встречался, говорят, он вскоре уехал в Москву учиться в Высшей партшколе при ЦК КПСС.

  Тогда, в семидесятых, я не мог понять, почему принятый в Высшую партшколу при ЦК КПСС, второй секретарь обкома комсомола, сын второго секретаря обкома партии дважды в разговоре со мной назвал народ «быдлом». А говорят, партийные лидеры не отличались дальновидностью.  Где сегодня «советский народ»? Последние его «экземпляры», сломавшие хребет фашизму и тащившие на себе огромную страну, тихо вымирают. А осталось лишь то, что и назвать другим определением, кроме как данным Александром Анатольевичем, нельзя, если не считать ещё «либеральной интеллигенции», которой при таком раскладе уготавливается судьба -  заменить таджиков-дворников. 

 
Глава №5


       Скорее бы уже ехать, дремота одолевает, нет,  скорее слабость. Немеют конечности. Надо попробовать встать, размяться. Сейчас попытаюсь, никого звать не буду, сам через минутку…

                * * *
       Отслужив срочную службу в армии, я поступил в «Политехнический» по специальности «Металлообработка». В нашу группу на первом курсе зачислили тридцать студентов, из них четыре девушки. Сейчас уже не помню почему, но никто из ребят в группе с ними «любовь» не крутил.

  Жизнь есть жизнь. У каждого она сложилась по-своему. По разным причинам из девушек дошла до диплома одна Людмила, теперь уже, Вячеславовна. По своим знаниям и складу ума она могла дать фору каждому из нас. Да и ребят отсеялись пятеро.

  Людмиле, мне и ещё двум студентам, защитившим диплом на «отлично», предложили поступать в аспирантуру. Людмила, я и Лёша Пирогов поступили. Людмила - в очную, а мы с Лёшей в заочную, став соискателями. Нам хотелось зарабатывать. Студенческие «халтурки» надоели, да и денег за них много не платили.

  На заводе, с которым судьба связала меня на многие годы, я начал работать, став студентом. Пятикурсники по «наследству» передавали свои «хлебные» места первокурсникам. Меня зачислили рабочим Административно-хозяйственного отдела. В мои обязанности входила уборка, а именно: чистка, натирка мастикой и полировка паркетных полов помещений заводоуправления.

  Работали мы вдвоём. Работать нам разрешалось с 17ти часов и до 7и часов утра, т.е. всю ночь, а также по субботам и воскресеньям. Главное, чтобы за три месяца мы «прошли паркеты» всего здания. Обычно мы работали две ночи в неделю, и  наш начальник претензий к нам не имел.

  Производственную практику я тоже проходил на заводе, по заводской теме писал диплом, здесь меня с нетерпением ждали после окончания института, обещая сразу предоставить должность, соответствующую диплому. Обещание своё администрация выполнила, предоставив мне должность сменного мастера цеха с правами заместителя начальника цеха. Потом нас переименовали в начальников смены. Зарплата радовала, «чистыми» получал больше двухсот пятидесяти рублей в месяц, в те годы это считалось приличным заработком.

  Ещё в годы учёбы в институте нас заставляли заниматься спортом, и я, глядя на сокурсника  Илью с фигурой Геракла, записался в его секцию атлетической гимнастики, так в Союзе называли культуристов. К годам двадцати пяти имел фигуру атлета. Такие накачанные ребята в те годы встречались редко. Летом на пляже, когда тело приобретало тёмно коричневый загар и лоснилось от пота, мы напоминали статуи атлантов или гладиаторов, выходящих на арену, вызывая восторг у девушек. Познакомиться с красивой девушкой нам не составляло труда. Но с этой девушкой у меня всё произошло иначе. 

  После школы Валентина пришла к нам на завод осенью, устроилась лаборанткой в заводской лаборатории. Я тогда работал первые месяцы после окончания института сменным мастером цеха.

  Эффектную фигуристую блондинку с красивыми сексуальными чуточку пухленькими губами, длинными ресницами и озорными карими глазами заметил сразу. Но так как по работе мы практически не общались, увидеть мне её удавалось лишь изредка, встречаясь в заводской столовой. Здоровались, и, если была возможность, я подолгу наблюдал за ней. Она всегда приходила с тремя женщинами из лаборатории. Набрав на раздаче подносы и расплатившись все вместе на один чек, они занимали четырёхместный столик, поэтому подсесть к ней никому не удавалось. Её короткие взгляды на меня ни о чём не говорили, примерно также она смотрела и на других неженатых мужчин.

  Где-то перед Октябрьскими праздниками она исчезла. Слышал, что уволилась. Лишь через полгода я случайно узнал о Вале от одного нашего инженера, работавшего в отделе снабжения и часто летавшего в командировки.  Он рассказывал коллегам в курилке, что одной из стюардесс самолёта, на котором он летел в командировку, оказалась наша бывшая лаборантка Валя, успевшая за это время пройти конкурс в лётный отряд, выучиться на курсах бортпроводников и уже летать самостоятельно.

  Да! В те годы профессия стюардессы считалась одной из самых модных для девушек. Особенно, после фильма «Ещё раз про любовь»  с молодой, шикарно красивой и  очень популярной актрисой Татьяной Дорониной в главной роли. Был ещё на слуху и подвиг девятнадцатилетней стюардессы Нади Курченко, первой в Союзе жертвы террористов-угонщиков.   Но сегодняшние фотомодели, если сравнить их по популярности профессий, тем стюардессам в подмётки не годятся.  Большинство тех девушек в красоте моделям не уступали, но в них был стержень, где-то глубоко внутри,  жили смелость и мужество, заставляя «ботаников» и наглых «сыночков с папиной машиной» даже не мечтать о знакомстве с ними.

  Лаборанткой работала у нас и Женя, женщина средних лет, статная казачка. Она, то, и устроила к нам на завод Валю. Женя -  подруга Валиной мамы. Как-то, увидев меня за пустым столиком в столовой, Женя пересела ко мне, а произошло это в конце мая, недели через две после услышанной мною истории про Валю. Завязался разговор.

  - Виктор! А ты не женат ещё?

  Я мотнул головой.

  -А постоянная девушка есть?

  - Нет, пока жениться не собираюсь. Учусь я в заочной аспирантуре, работаю в трёх сменах. Ещё и спортом немного занимаюсь. Где мне найти постоянную девушку, да и кто согласится встречаться раз, два в неделю, да и то по расписанию.

  - А хочешь, я тебя с Валюхой познакомлю?

  Да она меня и не помнит, и не посмотрит.

  - И посмотрела, и вспомнила! Ты пару дней назад по пляжу шел, а с ней не поздоровался. В двух шагах от неё прошел, она лежала, загорала. Вспомнила тебя, говорит мне: «Зазнался, мимо прошел».

  - Передайте ей привет, скажите, честное слово, не заметил, видимо,  солнце в глаза, смотрел в другую сторону. Я бы  обязательно с ней поздоровался, и остановился  поболтать, если заметил, что она не возражает.

  - Вот сам и передашь ей привет. Она теперь стюардесса. На работе у них «шуры-муры» не покрутишь, строго у них с этим. И у неё нет парня. И времени, как и у тебя, мало, и всё по расписанию, которое, что ни  день,  меняется, она каждый вечер звонит диспетчеру узнать, что её завтра ждёт. Я тебе дам её домашний номер телефона. Позвони. Если Валина мать трубку возьмёт, её Мария Андреевна звать, представься и спроси, когда Валя из полёта возвращается. Встреть её в аэропорту, проводи до дома.

 
Глава №6
 
  Я же хотел встать, сколько прошло времени? Почему не открываются глаза. Я сплю? Меня трясут, что они хотят от меня.

  - И пульс слабый, но есть, и дышит, но в забытье, в полубессознательном состоянии.

  - Он очень слаб, надо срочно вызывать «скорую». Давай звони по «мобилке».

  - Смотрите, у Виктора Ивановича руки совсем бело-синие, он замерзает. Ребята, быстро нагрейте воды и налейте в пластиковую бутылку. Я пока его своими руками греть буду.

  - Дозвонился, «скорая» выезжает, я пойду у ворот яхт-клуба её встречу.

  Тепло пошло по рукам. Я что-то вспоминал про руки. Да, конечно, я же вспоминал Валю. 


                *  *  *


  Я всё так и сделал. Правда, домой я Вале не звонил. Её график полётов узнал через своего знакомого, работавшего в аэропорту. Выбрал день, когда сам был свободен, и, когда она совершала короткий рейс, туда - обратно, в течение рабочего дня.  Встретил её с цветами у служебного входа.

   Неожиданность моего появления Валю никак не удивила, казалось, она ждала этой встречи. Вручая цветы и пытаясь взять у неё дорожную сумку, прикоснулся впервые к её руке. Я мгновенно попал в поле какой-то неведомой доселе мне неизвестной энергии, пленником которой остаюсь и сейчас, когда вспоминаю её.

   Может быть, это и есть любовь с первого взгляда. Мне трудно признаться самому себе в том, что я, прошедший армию и институт, будучи почти на шесть лет старше, с этой секунды был готов повиноваться каждому её слову, беспрекословно выполнять все её желания.  Как будто я на первом свидании, и у меня никогда ещё не было женщины. Или мне всё так казалось.  Потом, как-то, Валя  раскрыла мне свой девичий секрет:

  - Ещё на заводе я обратила внимание, как на тебя смотрят молодые женщины и девушки, и как ты, оставаясь вежливым и деликатным, не поддаёшься флирту с ними. Стала потихоньку узнавать про тебя. Умный, грамотный, перспективный, волевой, комсомольский активист, спортсмен, холостой к тому же. Почему не познакомились тогда? Крутить «служебные романы», будучи у всех на виду, не в моём характере. Да и вызов я ждала на конкурс в лётный отряд. 

  Но, когда ты прошел мимо меня на пляже, что-то во мне произошло. По пляжу шел молодой человек атлетического телосложения, с красивой кожей бронзового загара, какой бывает у людей, подолгу купающихся в лучах солнца. Ты был неотразим в своих белых брюках и белой расстёгнутой на груди рубашке, подчёркивавшей твой загар, мощную грудь и подтянутый, словно покрытый бронированными пластинами, живот.

  «Да он, что надо», - подумала я, - широкоплеч, ёжик жестких волос, высокий лоб, густые брови, прекрасно сочетающиеся с серыми умными глазами, мужественный подбородок, чувственные губы. Видимо, о чём-то вспомнив, ты улыбнулся обворожительной улыбкой, представившей твоё лицо ещё более привлекательным.

  А помнишь, когда мы отмечали мой день рождения в ресторане. Я обратила внимание, ты любишь танцевать, и делаешь это легко и красиво. Мы много раз выходили танцевать танго, фокстрот, а когда ты пригласил меня на медленный танец, и держал меня в своих нежных, но крепких надёжных объятиях, мои груди возбуждёнными сосками упирались в твою мускулистую грудь. Я чувствовала, что тебе приятно, и ОН у тебя возбуждён, это я почувствовала бедром, прижавшись к нему между твоих ног.

  Тогда, в тот день рождения, я подарил Вале огромный букет длинных, ещё не распустивших бутоны роз, и маленькое золотое колечко «Поцелуйчик». Колечко не представляло особой ценности, но относилось к вещицам очень модным и популярным в те годы, а значит и «страшно» дефицитным.

  Когда я после ресторана проводил Валю до её подъезда, она, лукаво улыбнувшись, спросила меня:

  - Так, значит, ты считаешь, что наши отношения созрели до поцелуя?

  Я ничего не ответил, обнял Валю за плечи и стал нежно, насколько это оказалось возможным моими сильными руками, приближать её к себе. Наши губы соприкоснулись. Чувства, возникающие при этом, не поддаются никакому описанию. То, как это умела делать Валя, я испытал ещё лишь только с двумя-тремя женщинами. Позже, оставаясь наедине, мы целовались подолгу и часто.

  Однажды, Валя в тот раз была дома в халате, я, поцеловав её в губы, стал поцелуями спускаться ниже, по шее к плечу, раскрывая при этом ворот халата. Но Валя остановила меня.

  - Подожди, я должна тебе кое-что рассказать. Я родилась под Краснодаром, в большой станице, откуда всего минут сорок на автобусе до центра города. Жили мы в доме родителей моего отца. А рассказать я должна вот о какой истории:

  В сорок четвёртом году станичники собрали деньги на строительство танка для фронта. Танк вручали военным в нашей станице. В экипаж танка вошли два танкиста-фронтовика, удостоенные многих боевых наград, и два новобранца из нашей станицы, мой отец и сын нашего соседа. Так они с соседом и воевали вместе, а до того и учились вместе, и дружили. Когда их танк подбили под Будапештом зимой сорок пятого, мой отец вытащил раненого соседа из горящего танка.

  Потом, после войны, их вместе отправили на учёбу. В пятидесятом они вернулись в станицу и оба женились. Почти одновременно забеременели и моя мама, и жена соседа. Тогда фронтовики-соседи и решили, если у одного из них родится сын, а у другого дочка, быть им мужем и женой. Так и случилось. У отца с мамой родилась я, а у соседей сын – Олег.  Нас бабушки и крестили в один день, и обручили.  Отцы наши вместе подались на север за «длинным рублём», про крещение и не знали.

  Мы с Олегом вместе росли, в одном классе учились в местной школе. Отец Олега умер, и перед смертью ещё раз просил моих родителей выполнить данное в молодости обещание, выдать меня за Олега. Мой отец и сейчас на севере, секретарь райкома партии. Мама по состоянию здоровья к нему переехать не смогла, ей и сильный холод и большая жара противопоказаны, вот она и переехала жить сюда, в умеренный климат. Отец к ней в отпуск приезжает, а я осталась жить с бабушкой в Краснодаре. После школы Олег поступил в Челябинске в военное училище, а я переехала сюда, к маме. Тётя Женя, она тоже из Краснодара, меня к вам на завод и устроила.

  Расставаясь с Олегом, мы переспали, так что он у меня первый. Ты спросишь, почему я встречаюсь с тобой, люблю ли я Олега? – Валя медленно пожала плечами и сделала паузу.

  - Олега я знаю с детства, помню столько же, как и себя. А тебя - совсем немного. Когда Олег был рядом, я, как-то, и не смотрела на других ребят, а он на девочек. Мне всю жизнь внушали, что он мой будущий муж, а я его жена. Я отношусь к нему с любовью, с такой же любовью как к отцу, к маме, бабушке. Но, если это не настоящая любовь, то я просто ещё не знаю, что это такое – любовь!

  Ты мне очень нравишься, но там Олег, ему учиться ещё четыре года, а потом запланирована наша свадьба. Мой отец обещал устроить его после училища служить в ГДР, а там женатым офицерам сразу дают квартиру, ну, в общем, с бытом никаких проблем не будет. Если потом в академию поступит, в Москву переедем. Не подумай, что я живу только этими наивными планами, просто я чувствую себя маленьким ребёнком, который ещё только учится ходить, но не сделал ещё, ни одного самостоятельного шага. Да и отец мой, он никогда не простит мне, если я выйду замуж не за Олега, и мужа моего зятем не назовёт.

  Я не говорю тебе – нет, но пока не встречай меня и не звони. Если между нами есть чувства, они сами найдут себе путь. А сейчас иди, и пусть всё будет так, как будет.

  Мы не виделись и не созванивались почти месяц. Работа отвлекала, но когда я ушел в отпуск, и все мои мысли сосредоточились только на Вале, не выдержал. Как и в первый раз через своего друга в аэропорту узнал Валин график. Под вечер приехал в аэропорт. Стояла июльская жара с грозами и ливнями. Вот и сейчас разразилась гроза, и лил дождь. Из-за непогоды Валин рейс задерживался, как минимум, часа на четыре. Валин самолёт приземлился глубокой ночью. Ещё час ждал её у служебного входа.

  Валя прилетела с юга, несла две большие корзины с фруктами и свою сумку. Когда она увидела меня, на  усталом лице появилась её очаровательная улыбка и загорелись огоньки глаз.

  - Виктор? Я думала, уже забыл меня.

  - Валечка, «Лапонька»! Я так хотел тебя увидеть,  я не могу без тебя.

  Я забрал у неё вещи, и мы побрели к служебному автобусу, собиравшему работников аэропорта, вынужденных задержаться, чтобы обеспечить встречу Валиного опоздавшего рейса. В те годы в нашем аэропорту с двадцати четырёх часов до пяти тридцати утра прилёты и вылеты самолётов расписанием не планировались.

- Я в отпуске и могу быть с тобой всё время, - поделился я своей радостью.

  - И я сегодня набрала санитарную норму полётных часов за этот месяц. Меня даже в резерв ставить не могут. Лето, много дополнительных рейсов. Но санитарную норму, ни при каких обстоятельствах нарушать нельзя, налетал на наших ИЛ-18 положенных 105 часов и отдыхай до конца месяца. Давай я отосплюсь, и завтра сама позвоню тебе домой.
  Недалеко от тебя наш штурман живёт, выходи из автобуса вместе с ним. А за меня не беспокойся. Шофер остановит у самого моего подъезда. Корзины дотащу, я их в Ташкенте с базара до аэродромовской гостиницы пёрла. Ничего физкультура.

  Валя вытащила из корзины круглую желтую ароматную дыню «колхозницу» и протянула мне.

  - Держи, Витенька!

  Сидя с ней рядом в автобусе, обнял её и почувствовал необыкновенное тепло с её стороны…


                Глава седьмая.


       Мои парни  меня расшевелили. Я пытался отвечать на вопросы, но чувствую, несвязно.

   -  Виктор Иванович! Мы «скорую» вызвали, уже едет.

Внешняя физическая слабость одолевала меня. Чувствую, подсунули под голову свёрнутый парус, подняли ноги на скамейку. Дали понюхать вату с нашатырём. Видимо, я замотал головой и открыл глаза.

  - Вы слышите? Мы «скорую» вызвали.

  - Хо-ро-шо, спасиб…, - еле шевеля губами, пытался я ответить. 


                *  *  *

  Молодёжная компания, с которой я дружил и общался, собиралась в поход на природу с палатками. С женами, невестами и «подругами» это человек двадцать.  Трое из парней на мотоциклах: двух «ЯВАх» и «Иже» с коляской.

  Место выбрали изумительное. В широко разлившейся и богатой островками и мелями части нашей реки перед её впадением в водохранилище, которое все у нас называют морем. Как раз, в том месте на берегу возвышается огромный склон с довольно крутым песчаным спуском к реке, с которого открывается прекрасный вид на реку и водохранилище. А с других трёх сторон суши эта возвышенность поросла невысокими соснами, плавно, почти без заметного уклона, переходящими в равнинный лес.

  На вершине холма поляна, поросшая травой, метров двадцать в поперечнике. Отсюда до железной дороги и шоссе около пяти километров по просёлочной дороге. А, если двигаться от железнодорожной станции вдоль берега реки, то и все восемь с гаком.

  По дороге к нашей «Лысой горе», а она именно так и называлась, населённых пунктов и хуторов в округе нет, если не считать двух полузаброшенных палаточных городков на берегу реки, принадлежащих, видимо, не очень крупным предприятиям.

  Место это глухое, если и появляются здесь люди, то только на катерах со стороны реки, но, завидев большую компанию молодых людей, они предпочитают причаливать, где-то  в стороне, на приличном расстоянии. Мы уже много лет устраивали свой лагерь на этом месте. Иногда даже закапывали в песок разборный мангал из толстых листов «нержавейки», весом килограмм под сорок, чтобы каждый раз не таскать лишний груз, зная, что этим летом ещё вернёмся сюда.

  Костяк нашей мужской части компании был неизменным, большинство дружили между собой со школьных лет, двое к тому времени уже женились, ещё двое «ходили в официальных женихах», зато остальная часть нашей мужской компании ещё находилась «в поиске», отчего девушки, приглашаемые ими в поход, часто менялись.

  Все собирались на городском вокзале. Сюда же подъезжали и мотоциклисты. В коляску «ИЖа» загружали штук шесть палаток и инструмент для их установки, а всего брали в поход палаток десять-двенадцать. На задних сидениях за спинами мотоциклистов садились трое смельчаков, и группа мотоциклистов отправлялась по шоссе из города к месту нашего лагеря. Остальные участники похода, навьюченные с головы до ног рюкзаками, сумками и оставшимися палатками садились на электричку.

  Как правило, когда мы навьюченной толпой «вываливались» из вагона на перрон станции назначения, мотоциклисты, оставив десант из трёх человек с палатками на «Лысой горе», успевали подъехать к месту высадки до прихода нашей электрички. Опять всё повторялось. Тяжелые и громоздкие вещи грузились в коляску, за спины водителей садились следующие три человека, и мотоциклы мчались к «Лысой горе», а оставшаяся группа с ещё не увезёнными вещами медленно продвигалась, вслед за ними, по песчаной просёлочной дороге.

  Когда подъезжали за последними двумя-тремя туристами, они успевали пройти почти половину дороги пешком, правда, добравшись на мотоциклах до «Лысой горы», оказывались в сказочном лагере. Дело в том, что все ранее прибывшие на «Лысую гору» без перекуров включались в оборудование лагеря.

  Палатки ставили полукругом по краю поляны почти под первыми сосенками, обрамлявшими её. Костёр, разборный мангал и полуведёрный тульский самовар размещали поближе к обрыву, сюда же стаскивали и запасы дров, а именно: хворост, сухие упавшие стволы небольших сосенок, а девушки собирали кучу сосновых шишек для самовара.

   Ближайший источник питьевой воды находился на удалении более двух километров от нашего лагеря, и часто ездить за водой на мотоцикле с коляской быстро надоедало, поэтому пользовались водой из реки, её тщательно и долго кипятили в самоваре, который пыхтел чуть ли ни круглые сутки, чтобы вдоволь обеспечить питьевой водой такую «ораву».

  Между костром и палатками устраивали, расстелив на траве несколько солдатских одеял, импровизированный стол. Над ним натягивали  навес из полотнища восемь на шесть метров, сшитого из двух треугольных яхтенных  парусов, списанных в яхт-клубе.

  В палатках размещались по двое, естественно, это семейные пары и парни с девушками. Ещё три палатки хозяйственные, в двух стояли мотоциклы, а в третьей посуда и запасы продуктов и всякого «градусного» и газированного питья. Заходить в эту палатку могли только выбранные на день «стряпухи» и приданные им в помощь кухработники мужского пола.  «Холостякам» оставались одна-две не занятые палатки.

  За безопасность лагеря мы не волновались. Хулиганья, подобно теперешнему, тогда практически не встречалось, и лезть в лагерь, где в десяти-двенадцати палатках, как минимум, и столько же крепких молодых парней, «желающих» не находилось. Да и «отбивались» на сон не все, компания держалась часов до двух ночи. Кое-кто оставался почти до рассвета у костра «побринькать» на гитаре или послушать по «Спидоле» на коротких или средних волнах зарубежную эстраду. Особенно популярными считались немецкие шлягеры в ритме марша, под которые точно не уснёшь. Поляки всю ночь передавали на длинных волнах модные тогда песни Валерия Ободзинского и Муслима Магомаева.

  А на зорьке уже вставали «дневальные» и «стряпухи» наводить порядок, заниматься костром, мангалом и самоваром, готовить горячий завтрак на всю большую компанию. Так что жизнь в лагере не затихала круглые сутки. Это длилось с пятницы вечера и до обеда в воскресенье, когда после обеда лагерь сворачивали, наводили на территории идеальный порядок. Закапывали ямы «отхожих мест», расположенных  на противоположных склонах от нашей поляны на удалении метров сорока, с одной стороны для «мальчиков» и с другой стороны для «девочек», сбрасывая в них несгоревший мусор и пепел от костра.

  Затем в том же порядке возвращались на мотоциклах на станцию, только с  более пустыми рюкзаками и сумками. В последний поход сезона мангал, самовар и бак для маринованного шашлыка увозили в коляске мотоцикла прямо в город.

  Мне приятно вспоминать всё в таких подробностях, потому что эти годы молодости не вернуть, такой поход не повторить, нас, его участников, никогда вместе не собрать. Уже тогда было заметно, что кто-то более трудолюбив, аккуратен, кто-то становился лидером, организатором, кто-то имел склонность к выпивке…

  Тропинки, которые стали позже дорогой жизни каждого из нас, протаптывались нами оттуда, с вершины «Лысой горы». Но сладость этих воспоминаний у меня связана не только и не столько с товарищами, сколько с моей первой настоящей взрослой любовью, с моей Валечкой.

  После ночной встречи в аэропорту Валя выспалась и позвонила мне. Уже точно зная от товарищей, что запланированный на выходные турпоход состоится, я дал Вале два часа на сборы, и сказал ей, в каком месте на вокзале мы все встречаемся. Валя пришла ровно в шестнадцать ноль-ноль. Но пока все собрались, как теперь говорят, «тусовались» ещё час.

  В семнадцать часов шесть человек уехали на мотоциклах, а остальная навьюченная группа пошла на перрон. Начинался летний пятничный вечерний час пик, электричку брали штурмом. Заняли две крайние перед выходом в тамбур скамейки и всё пространство между ними. Валю я посадил себе на колени. Поток воздуха из открытого окна на ходу поезда приятно обдувал нас, и я наслаждался, улавливая волшебные ароматы Валиной косметики и её тела. Жаль, что до нашей станции ехать всего двадцать пять минут.

  На станции нас уже ждали мотоциклисты. Учитывая, что им предстояло ехать по пустынной просёлочной дороге, мотоциклы обвешивали вещами с двух сторон, как верблюдов в караване. Теперь с ними поехали две жены и одна невеста наших товарищей, т.е. люди, бывавшие здесь раньше и знающие, чем им предстоит заниматься по прибытию в лагерь. Я предполагал, что следующим рейсом заберут тоже трёх девушек, чьи парни уже в лагере.

  Перед последними двумя ходками меня, как самого пугающего своей мускулатурой, оставили охранять четырёх девушек, в их числе  и Валю. Минут через двадцать мотоциклисты вернулись, взяли трёх девушек и наши с Валей вещи. Дальше мы шли налегке вдвоём. Валя пребывала в хорошем настроении. Ей понравилась наша разношерстная весёлая компания и чёткая организация.

  Мы, непринуждённо разговаривая, прошли пешком более половины пути, шли не спеша, не надеясь уже, что за нами приедут.  На последней ходке мотоциклисты выглядели уставшими, замотались.

  С Валей мы не целовались месяц, и, оставшись наедине, этот «пробел» я решил восполнить. Меня переполняло предвкушение страсти, едва  губы соприкоснулись, наши тела пронзила дрожь, видимо, Валя испытывала те же чувства. Мы, едва не завалились в придорожную траву. Остановил нас звук приближающегося мотоцикла. Это ехал за нами мой тёзка, Витёк, на «ИЖе». Выглядел он очень уставшим, ведь удерживать тяжелый перегруженный мотоцикл с коляской на зыбкой песчаной дороге не просто. Предложил Вале место в коляске, но она улыбнулась, задрала и без того короткую узкую юбку и лихо села сзади за водителем:

  - Сяду между двух Викторов, загадаю желание!

  Виктор дал «по газам», и я, как заправский колясочник на мотогонках, запрыгнул в коляску на ходу. В коляске у него старая солдатская шинель, чтобы в холодную погоду укрыться пассажиру, и испорченная пневматическая винтовка. Витёк живёт на окраине города, где без палки в руках драку и не начинают. Вот и возит он винтовку то ли пугнуть кого, то ли отмахиваться ею.  А испорченная, чтобы милиция за «зад» не взяла, это ведь  не оружие, а приклад с трубой на конце, хранящийся в коляске, а это не повод сажать.

  Нащупав эти предметы, я подумал, что Вале предстоит сегодня ещё посмеяться. Дело в том, что первого, кто переберёт норму за столом, назначают караульным, его облачают в шинель, вешают на плечо пневматическую винтовку и заставляют ходить вокруг лагеря.  Пока кто-нибудь ему «добавит» стаканчик-другой, и бедолага «при всём параде» заснёт, где-нибудь, в траве между палаток.

  А сегодня такой кандидат есть. Это «толстый» Валера. На данный момент он без девушки. На вокзал приехал уже «поддатый». Правда, Миша взял свою девушку с  подругой в расчёте познакомить её с Валерой, но в электричке все заметили, что подруге Валера «не катит».

  Мы въехали в лагерь. Валя, увидев лагерь и вид, открывавшийся с нашего холма на реку и водохранилище, обомлела от неожиданно открывшейся красоты, но, не давая возможности вдоволь налюбоваться, её позвали молодые женщины:

  - Тебя Валя звать? Вот ваша с Виктором палатка, ваши вещи в ней, идите устраиваться, переодевайтесь, и потом поможешь девочкам накрывать стол.

  В половине девятого вечера, благо летом светло, т.к. закат в половине двенадцатого, вокруг «скатерти самобранки» из двух солдатских одеял, уставленных привезёнными закусками и выпивками, рюмками, чашками и тарелками для едоков, стала плотно рассаживаться наша туристическая компания. Ждали только братьев Володю и Сашу, «колдовавших» у мангала с шашлыком.

  Перед ужином все быстро окунулись в реке, чтобы смыть с себя дорожную пыль и пот после поистине туристического марш броска из города и интенсивной, без перекуров, работы по оборудованию лагеря. Самый старший из нас двадцативосьмилетний Алик, неизменный тамада, уже дал команду: «Наливать!», - как только Володя с Сашей подсели с блюдом шашлыка, но всех «тормознул» кучерявый рыжий Беня :

  - А кто будет молиться перед трапезой?

  Беня – хохмач, его русский отец – полковник милиции, дед по линии отца, православный деревенский поп, а мама еврейка. Сам Беня работает жестянщиком. Пародируя грассирующий еврейский говор, Беня рассказывает о себе так: «Я биедный еврэй р-работаю зистянсиком, у нас оплата сдельная, удаг – копейка, удаг – копейка. На тги чег-рвонца в день стуцю».

   Живя в детстве летом в деревне у деда, выучил от него наизусть с десяток молитв, теперь минут десять будет издеваться над голодными, читать заунывной скороговоркой длинные молитвы.

  Наконец звучит: «Аминь!», - и под общую ржачку, все поднимают по первой рюмке. Валя сегодня весёлая, такой я её не видел никогда. Держится за живот:

  - Ой! Не могу ни есть, ни пить, всё время смеюсь.

  Народ «травит» анекдоты, звучат тосты. Компания большая, по разные стороны «стола» свои темы для разговора. Насытившись, перемещаемся к костру, начинает темнеть. Алик и Саша наши гитаристы, правда, Саша лучше поёт, а Алик профессионально играет на гитаре. Они солируют, а все в свете костра богатырским хором, слышимым километра за два, подпевают. После часа хорового пения народ начинает парочками разбредаться по окрестным укромным местам.



                Глава восьмая.

 
    Мне сунули в руки бутылку с теплой водой, накрыли лёгким синтетическим стёганым одеялом. Ребята отошли, вероятно, помыться и переодеться до приезда «скорой». В наступившей  тишине я вновь мысленно вернулся на сорок лет назад.

                *  *  *

  Пошли прогуляться и мы с Валей, долго ходили по берегу над обрывом в том месте, где река впадает в водохранилище. Разговаривали, так, ни о чём, о звёздах, о рукотворном море, какое оно красивое и величественное. Ночь выдалась тёплая.

  - Пойдём купаться, - предложила Валя, - вода тёплая, ласковая.

  - Да я без плавок, сохнут в лагере после предзастольного купания.

  - Ну и что, я тоже без купальника, голые будем…

  Мы медленно, чтобы не оступиться, стали спускаться. Вышли к поваленной сосне, что лежала вдоль берега.

  - Вот здесь и разденемся, - предложила Валя.

  Ночью вода кажется чёрной, ощущение, что за кромкой берега сразу бездна. Валя разделась первая, и. игриво виляя бёдрами, вошла в воду. Я стоял, смотрел на её великолепную фигуру и думал: « Какая красивая девушка и без комплексов».

  - Ну, ты что не раздеваешься, стесняешься, - звала Валя из темноты, - иди ко мне, вода, как парное молоко!

  Раздевшись, я решительно пошел на её голос, у кромки берега сделал несколько шагов по воде, и, ощутив уходящее в глубину дно, нырнул. Всплывая, врезался кончиками пальцев в упругое тело Вали, руки прошлись по её бёдрам. Так перебирая руками по её телу, вынырнул на поверхность. То, что я увидел, поразило меня. В моих руках извивалась прекрасная русалка. Завязалась весёлая игра. Два обнаженных тела, робко касаясь, всё ближе и ближе приближались друг к другу. И вот произошло то, что и должно было произойти, мы слились в объятиях, прижимаясь, всё плотнее и плотнее  друг к другу.

  Валя поплыла к берегу, нащупав ногами дно,  встала. Волны, поднятые нами, колыхали её груди, дразня и маня меня. Я вынырнул перед ней, и, обхватив ягодицы, прижал к себе. Наши взгляды встретились, Валины глаза говорили: «Да! Да! Да!». И Валя обвила меня ногами, обхватив руками мои плечи.

  - Я ещё никогда не обладал столь очаровательной и соблазнительной русалкой!

  - Ну, так обладай!

  В воде ЭТО создаёт необычный эффект  отсутствия тел, ощущаются только их соприкасающиеся точки. Никогда не думал, что в речной воде можно вспотеть. Валя откинулась на спину, выгибаясь и извиваясь от подступившего оргазма, обхватив одной рукой меня за шею, другой – лаская свою грудь…

  Когда Валя вышла из реки и легла у самой кромки воды, мокрый песок втянул её в себя. Из-за облачка вышла луна, река и всё вокруг засеребрилось. Сейчас Валя  вылитая русалка, сомкнутые ноги её находятся по колено в воде, отчего верится, что они заканчиваются хвостом. Роскошные серебристые длинные и очень густые волосы локонами разметались по песку, шикарная грудь покрыта, словно россыпью бриллиантов, капельками воды, миниатюрный округлый животик подтянут, она неотразима и обворожительна.

  Я не торопился выходить из воды, решил снять напряжение и немного поплавать. Глядя на Валю, я снова хотел «русалку», она лежала на спине у кромки воды, её прекрасное тело освещено лунным светом. Плавно набегавшие тихие волны покачивали это божественное изваяние. Лунный свет играл тенями на изумительных формах её фигуры, то, высвечивая её «прелести», то пряча во тьме. В этом виделось что-то фантастическое, неземное, и это ещё сильнее возбуждало меня. Почти не владея собой, как дикий зверь, набросился на «русалку», она ждала этот момент…

  Потом мы ещё долго бегали по песчаному берегу, предаваясь любви, наши обнаженные молодые прекрасные тела стремились друг к другу.

На востоке небо стало светлеть, а вода приобретать серый оттенок, растворяя пугающую черноту, за дымкой над водой стала угадываться линия противоположного берега.

  - Ой, смотри, светает, - воскликнула Валя.
 
  - Пойдём в палатку, - умоляюще просила она.

  Я, молча, продолжал смотреть на неё, до чего же хорошенькая! Таким безупречным телом я ещё никогда не обладал. Она совершенна! Я ласкал её глазами. Крепкое упругое тело, нежная бархатистая кожа, длинные точёные ножки вместе с изумительной по красоте попкой приковывали мой взор, возбуждая желание.

  - Конечно, идём, - наконец, выдавил я из себя, - только ты ничего не надевай, ты прекрасна в «наряде» Евы!

  - Ну, и ты не надевай!

  Мои мышцы играли, мне казалось, что я похож на мужественного гладиатора, а Валя вдруг сказала голосом, словно обращаясь к ребёнку:

  - Мальчик, дай тёте руку, - при этом, лукаво улыбаясь, взяла меня за НЕГО и мы пошли.

  Я ощущал её прохладную руку на НЁМ, это вызывало несказанно приятные ощущения, её лёгкие пожатия всё сильней и сильней возбуждали ЕГО.

  Я шел за ней и любовался великолепными ягодицами, подрагивающими в такт движениям, они превосходны!

  - Стой! Вдруг тихо произнёс я Вале.

  И, упав перед нею на колени, стал целовать её попку.

  - Витенька! Сумасшедший! Что ты делаешь!

  Но я не унимался, развернул Валю к себе и стал целовать её животик, опускаясь всё ниже.

  -Витенька! Дорогой, идём скорей! Всё в палатке. И там делай со мной всё, что захочешь, что нам понравится…

  Почему потом, через два года, я, всё-таки, отпустил тебя к Олегу? Ах! Эти глупые игры в благородство. Я полагал, дав тебе свободу выбора, ты расправишь крылья, порезвишься в небе и вернёшься ко мне.  Но оказалось, что свобода тебе, ни с кем, кроме меня, не нужна. Как я был наивен. А ты, увлекаемая не разумом, а вселенским инстинктом, как перелётная лебёдушка  ринулась туда, где птицы вьют гнёзда.

  Сейчас у нас уже взрослые внуки, у каждого свои…
   

  Глава девятая.

     Так о чём это я. А, я  же хотел вспомнить, когда начались проблемы с сердцем. Нет, нет, не тогда, позже. Тогда всё казалось нипочём…


                *  *  *               

        «Батарея, тревога!», - прокричал низким голосом дневальный в коридоре. Свет дежурной синей лампы сменился общим освещением. Спросонья резало в глазах. Уже натягивал сапоги, когда заметил, что «дед», сержант Левашов засунул голову под одеяло и вставать не собирается.

   - Левашов, тревога! Тебе особое приглашение надо? Вставай.

   - Да, иди ты к чёрту! Я вечером только дежурство по батарее сдал, сутки не спал. Дневальные попались «салаги», один скрипач недоученный из Москвы, другой – сын степного орла – казах из кочевой юрты. Один ни разу в жизни не видел, как полы моют, другой вообще деревянных полов. А старшина наш, недаром фамилия Прилепайло, пристал как банный лист, спать, мол, не будете пока всю казарму на «отлично» не помоете. Пришлось всю ночь «салаг» учить полы драить, «спасибо их мамочкам». А время, то, сколько?

  - Десять минут пятого, - я взглянул на свои ручные часы.

  - Да, «самовольщиков» ловить поздновато. Офицеров проверяют наверно. Сейчас посыльных отправят, потом дождутся офицеров, за сколько соберутся, и «отбой». Скажи старшине, что отдыхаю после очередного наряда.

  В дверях появился старшина батареи хохол Прилепайло. Он самый старший у нас среди «срочников», ему двадцать семь. В очном институте учился, недоучился, потом жена рожала, но в двадцать пять его, всё же, в армию «загребли».

  - А тебе, хлопец,  шо, особое приглашение надо?

  Прилепайло взял с табуретки солдатский ремень Левашова и, сжав «бляху» в ладони, съездил, но не сильно мягким концом ремня, по заднице Левашова, лежащего под одеялом и отвернувшегося к окну.

  - Вставай, я шо ли твоих подчинённых хлопцев строить буду.

  Левашов вскочил с койки босиком прямо на пол.

   - Ты чего это, старшина? Сам не «дед», что ли. Среди моих самовольщиков нет, а остальных без меня сосчитаете. Я ж  только дежурство сдал.

   - Вставай! Не в самовольщиках дело.  Около казармы офицеры бегают як скипидаром смазанные, видать что-то серьёзное произошло. Из штаба команда поступила, автоматы с полным боекомплектом треба выдавать.

  Матерясь и чертыхаясь, но с завидной сноровкой Левашов стал одеваться.

  В «оружейке», вскрыв опечатанный ящик, дежурный по батарее выдавал набитые боевыми патронами автоматные рожки. Ещё через минуту мы уже стояли в строю перед казармой.

  После докладов командиров батарей к нам обратился командир дивизиона подполковник Коренев:

   - Товарищи военнослужащие! Перед нами поставлена реальная боевая задача. Убив конвоиров и захватив их оружие, АКМ и пистолет, из  вагона бежали двое заключённых. Известно, что один из них до судимости по своей работе имел доступ к важным секретным научно-техническим разработкам оборонного назначения.

  Преступники движутся в направлении государственной границы. Спецподразделение погранвойск уже заблокировало границу. Наша задача оцепить район, чтобы не дать возможности уйти преступникам в леса, вглубь нашей территории, в случае, если их отсекут от границы, но взять не смогут.

  Расстояние до выделенного нам для охранения района около пяти километров, которые с целью обеспечения скрытности, преодолеем маршброском. Стрелять «на поражение» в крайнем случае, только, если преступники движутся прямо на вас и открыли по вам огонь.

  Объявив команду «вольно», подполковник не громко добавил:

   - И не лезьте, ребятки, под пули. У нас есть обученные подразделения  пограничников, которые занимаются  такими «уродами».

  …теперь, лёжа на земле, после ночного маршброска, чувствовалось, как холод пробирает мокрую спину, а пилотка ёрзает по коротким волосам вспотевшей головы.

  Нашу цепь разместили вдоль опушки молодого леса. Хилые сосенки и молодые редкие ёлки просматривались метров на сто-сто пятьдесят. Нас выстроили в цепь и указали каждому  место, примерно на расстоянии метров двадцати пяти-тридцати друг от друга. Улёгшись на траве, старались укрыться за тонкий ствол, корни, или любой бугорок. Положили перед собой автоматы, сняв их по команде с предохранителя и передёрнув затвор.

  Спать не хотелось, в животе урчало и посасывало, бежали то быстро. И без того светлая ночь сменилась рассветом. Горизонт за нашими спинами розовел, появившееся на пару минут солнце, бросило на землю ещё не успевшие стать тёплыми лучи и скрылось в облаках.

  Поначалу мы долго всматривались в лес, обращая внимание на каждую качнувшуюся ветку, переглядывались между собой. Курильщики мучились, и,  видимо, ежеминутно матерились про себя, так как ещё в части объявили строжайший приказ не курить. Так прошло минут сорок, ничто не нарушало лесной тишины.

  Вдруг со стороны границы, до которой отсюда полтора километра, раздалась автоматная очередь, выстрелов шесть-семь сразу, и три с интервалом хлопка из пистолета.  Секунд через десять послышались снова выстрелы. Работали «калаши» , штук шесть-семь. Отчётливый звук выстрелов: один-два, один-три. Стреляли поочерёдно с интервалом пять-семь секунд. Видимо, под прикрытием огня одного, остальные участники операции быстро перебегали вперёд. Им в ответ изредка отвечали беспорядочные по промежутку времени одиночные выстрелы.  Затем наступила тишина. Прошло минут пять.

  Правее меня по цепи, человека через три, раздался окрик:

   - Стой! Стрелять буду.

  Ответом стала длинная беспорядочная автоматная очередь. Только сейчас, когда я услышал короткий громкий хруст, словно наступили на хворост, и увидел отскочившую ветку с разлетающимися в стороны щепками от ствола самой близкой ко мне сосенки, сообразил, что стреляли в нашу сторону, что стреляли, в том числе, и в меня. Лежавший через одного бойца правее меня сержант Левашов крикнул:

  - Вальку Решетилова в ногу ранило! Он сознание потерял, видимо, кость раздробило. Я попытался рассмотреть, что делается ещё дальше, правее Левашова. Там два бойца, низко пригнувшись к земле, держа за подмышки, волокли раненого Вальку подальше за пригорок, где, а с моего места это хорошо просматривалось, стоял замполитовский «ГАЗик» со «сто четвёртой» радиостанцией и дивизионная штабная машина с КУНГом. Навстречу этим бойцам  ковылял дивизионный санитар, придерживая одной рукой висевшую через плечо объёмистую санитарную сумку, другой рукой -  свёрнутые носилки.

  Стараясь как можно тише, передал слева от себя по цепи:

  - Младшего сержанта Решетилова, комсорга первой батареи, ранило.

  С момента обстрела прошло секунд двадцать-тридцать.  Раздался громкий голос Левашова, обращенный ко всем:

  - Они в молодом  ельнике!

Тут же в нашу сторону на голос Левашова ответила автоматная очередь. Пули рассекли воздух, лишь одна отдалась гулким низким звуком, попав в ствол дерева. В этот момент впервые до моего сознания дошло, что звук пули, летящей в мою сторону, не похож на звук удаляющейся пули  на стрельбище. Нервная судорога пробежалась по спине, на секунду я запоздало уткнулся лицом в землю, стараясь плотнее прижаться к ней всем телом. Словно это могло меня спасти от пули, пролетевшей раньше дошедшего до меня её звука.

  Мгновенная злость на себя, на тех, кто в нас и в меня стрелял, заставила крепче взять в руки автомат, прижать его приклад к плечу. В своих мыслях я был не одинок. В этот момент слева и справа от меня, не сговариваясь, защелкали автоматы. Получайте, гады! За раненого товарища, за тех убитых вами наших сверстников, молодых солдат- конвоиров.

  К первым очередям добавлялись всё новые и новые. Не понимая, что делаю, я тоже нажал на курок. Толчок приклада в плечо привёл меня в чувство. Команды стрелять никто не подавал, но слева и справа продолжали трещать автоматы. Ветки ёлок молодого ельника от попадавших в них пуль ходили ходуном. Падали на траву срезанные пулями и ветки, и целые верхушки.

  Справа раздались два хлопка. Командир дивизиона ещё держал свой пистолет в вытянутой вверх руке, когда он подбежал к лежащему ближе всех к нему Левашову, и пнул  его сапогом в пятку, с криком:

  - Прекратить стрельбу! Что, красной ракеты не видели? Своих перебьёте. Мать вашу… .   С той стороны пограничники на захват пошли.

  Стрельба прекратилась. Минуты через три над лесом взмыли две белые ракеты. По цепи пронеслось:

  - Отбой! Построение через пять минут у штабной машины. А пока оправиться и перекурить.

  Когда встал с земли, показалось, что прошла вечность. Навалилась усталость, и только желание узнать, что с бандитами и нашим раненым товарищем, заставило идти к месту построения, где нас ждали офицеры дивизиона, по приказу командира не принимавшие участия в первой линии оцепления.

  Санитар и два молодых лейтенанта, Мартынов и Струков, оказывали первую медицинскую помощь Решетилову. Его уже привели в чувство, накладывали жгут и повязку. А он лежал бледный с запрокинутой назад головой. От «ГАЗика» с радиостанцией бежал капитан Пестик, замполит дивизиона.

  Поравнявшись с командиром, стоявшим в метрах пяти от меня, запыхавшийся от бега замполит доложил:

  - «УАЗик» - «скорая»  из нашей санчасти уже в пути, операционную готовят.

  - А про «этих» что-нибудь сообщают, - и командир махнул рукой в сторону леса.

  - Пограничники обнаружили лишь кровавое месиво, за стрельбу отвечать придётся.

  -Отвечу! А, вот, кто ответит, если Решетилов инвалидом останется или, вообще, того…

                * *
  Командиры наши оправдались, сославшись на приказ сверху, стрелять на поражение в случае угрозы прорыва оцепления и возможного перехода через границу. Да и тяжёлое ранение Решетилова послужило «козырем» в их руках.

  А сам он два месяца отвалялся в нашей медсанчасти, потом ещё четыре месяца, до самого «дембеля», в тапочках прохаживался на костылях по казарме, освобождённый от всех нарядов и занятий. За тяжёлое боевое ранение никаких поощрений младший сержант не получил, даже очередной «лычки».
               
  Я тогда впервые услышал звук пуль, летящих в меня. Чуть позже моим сверстникам достались и Чехословакия, и «Даманский». Меньше повезло их сыновьям, им выпали «Афган» и Чечня.

                *  *
  Через много лет, став депутатом, и не без помощи знакомого генерала КГБ на свой депутатский запрос по этому делу получил справку, из которой следовало, что молодой конструктор ракетной техники  «отмечал» с коллегами удачные испытания, потом на  новой «Волге» ехал со своей подругой, дочерью члена ЦК.

  Попал в аварию, в которой  его подруга, погибла. Ремнями безопасности тогда машины не оснащали. Простили бы ему пьянство за рулём, но смерть «высокопоставленной дочки» простить не смогли. Какая необходимость заставила перевозить его в другой лагерь, расположенный в приграничной области, в справке не говорилось. Перевозили его и с ним в одном купе обычного поезда ещё одного подследственного рецидивиста для проведения следственного эксперимента на месте совершения преступления. Сопровождали их четыре военных охранника и два следователя.

  Как рецидивист узнал, что вместе с ним везут хоть и арестанта, но очень «важную птицу», в которого, ни при каких обстоятельствах, стрелять не будут.  Как ему удалось убить двух охранников, завладеть их оружием, взять в заложники конструктора и покинуть вагон всего в нескольких километрах от государственной границы, в справке тоже ничего не было сказано. Только указывались фамилии разжалованных следователей, отданных под суд.

  Убитого конструктора нашли со связанными руками, а из пистолета и автомата, судя по отпечаткам пальцев на них, стрелял уголовник, используя конструктора как живой щит, проще, прячась за его спину. Оба тела были буквально изрешечены пулями автоматов нашего дивизиона. Резюме справки: всему виной человеческий фактор.
   Снайперов тогда не было, как и опыта контртеррористических операций. А чем это всё завершилось, я сам оказался тому свидетелем.   И пусть тот конструктор не был тогда ни правой рукой, ни даже мизинцем левой руки Королёва, но кто знает, может,  сегодня он стал бы «Главным», и  не падали бы сейчас наши ракеты, не терялись спутники. Кто возьмётся измерить масштаб и цену пресловутому «человеческому фактору»?

   

  Глава десятая.

- Виктор Иванович!? «Скорая» приехала, уже на территорию заезжает. 
-
-   Не слышит.

- Виктор Иванович!- добавляется ещё чей-то голос.

- Смотри лицо какое белое стало, он что, сознание потерял?

    Слышу женский голос, берёт  меня за руку, щупает пульс, говорит:

- Что же вы это, ребятки, „скорую” сразу не вызвали? Берите у водителя носилки, сейчас поможете переложить на них  вашего капитана, мы его в машине смотреть будем. Медсестричку мою позовите. Людмила! Готовь аппарат ЭКГ.

   Ощутил, как меня сильными руками, подхватив со всех сторон, аккуратно перекладывают на каталку и уже закатывают в машину.

- Смотрите! Зашевелился, в сознании Виктор Иванович.

  Я сделал движение рукой, пытался помахать, шевелил губами, не издавая звуков.Потом отключился, когда снова очнулся „скорая”,  иногда включая сирену, рывками, быстро набирая скорость,  мчалась по городу. Медсестричка говорила по мобильному:

- „Областная”? Это „Пятая бригада”, готовьте кардиологию. У нас „тяжелый”, острая сердечная недостаточность.

   В „скорой” я пригрелся и снова ушел словно в далёкий сон. Почему-то мне вспомнились тёплые печи в школе, натопленные с ночи, у которых  мы грелись по утрам в первые весенние дни апреля, прибегая в школу без шапок и пальто, не в силах дождаться настоящего весеннего тепла.

                * *               

    Наша школа, как теперь сказали бы, самая „продвинутая”. В ней в одной из первых в городе оборудовали свой радиоузел. Усилитель и микрофон поставили на отдельном столе в кабинете директора, а в каждом классе над входной дверью повесили круглые громкоговорители в черном пластмассовом корпусе.

   Раз в неделю, во время классного часа, проводится пятнадцатиминутная радиопередача. Минут пять-семь выступают члены пионерской дружины, а в остальное время кто-то из учителей.

  Однажды, а случилось это, когда я заканчивал седьмой класс, в начале четвёртой четчерти во время второго урока вдруг неожиданно включились динамики, и голосом, от которого бегут мурашки по телу, диктор объявил:

- Внимание! Говорит Москва. Работают все радиостанции Советского Союза...

   Шел урок литературы, и вела его наша классная руководительница Людмила Варламовна. Мы все посмотрели на неё. От неожиданности она схватилась рукой  за сердце и тихо произнесла:

- Неужели опять война?

  Ведь мы, дети, тогда ещё не знали, что с голосом Юрия Левитана, читавшего во время войны сводки Совинформбюро, в памяти взрослых запечатлелись и  наша скорбь в дни поражений, и наша общенародная радость в дни побед. Голос Левитана остался для них голосом с войны.

  Что творилось, когда диктор произнёс:

- ...пилотирует космический корабль „Восток” гражданин Союза Советских Социалистических Республик майор Гагарин Юрий Алексеевич...

  Мы  не представляли, что стали свидетелями самого главного события, поделившего историю человечества надвое:  „до начала” и „с начала” космической эры человечества.

  Все вскочили со своих мест, девочки обступили нашу учительницу, а мальчишки раскрыли окна, и, высунувшись по пояс, кричали:

- Ура! Мы в космосе! Ура! Гагарин!

  И весь следующий урок прошел в сплошных разговорах. Едва учительница выбирала момент, чтобы начать объяснять новый материал, как кто-то с места задавал вопрос:

- И на Луну Гагарин полетит?

  Учительница, как могла, объясняла, что сейчас корабль „Восток” летит по орбите космического спутника Земли. Это вызывало в нас, мальчишках, некоторое уныние, начитавшись фантастики о межзвёздных полётах, мы на полном серьёзе считали, что уж теперь на Луну, Марс и Юпитер будут летать с той же лёгкостью, как мы бегаем до ближайшей булочной, а лет через десять, ну, максимум, пятнадцать, люди полетят к звёздам. Произведя не сложные подсчёты, мы верили, что среди этих астронавтов может оказаться и каждый из нас.

  А потом снова включился радиоузел и Юрий Левитан зачитал сообщение об успешном  завершении первого в мире пилотируемого космического полёта и благополучном возвращении Юрия Гагарина на родную землю. Опять повторились беготня по классу, восторженные крики в открытые окна.

  Ясное морозное утро незаметно перешло в яркий солнечный тёплый весенний день, и на переменке учительница физкультуры Рита Петровна объявила, что мы пойдём в парк сдавать зачёт по кроссу. Один квартал от школы до ближайшего парка шли минут десять. И среди нас, школьников, и среди шедших нам навстречу прохожих только и слышались чаще других два слова – „космос” и „Гагарин”.

  Сашка, младший брат моего одноклассника и школьного товарища Вовки, бывший на год младше нас  и по возрасту, и по классу, сбежал с рисования в своём классе и пристроился к нам на физкультуру. Рита Петровна заметила Сашку уже в парке:

- А ты, что, Зуйков „младший”, здесь делаешь? После урока пойдёшь со мной к классной руководительнице, а сейчас, чтобы ни на шаг от нас.  Что за дела, чтобы во время урока ученики одни по городу бегали.

  Сашка и по росту, и по комплекции брату Вовке не уступает, оба спортсмены. Рита Петровна его к себе в тетрадь записала, кросс побежит вместе с нами.  В своё время, это я руку приложил к тому, чтобы Сашка на гитаре научился играть. Я, как-то, нашел выброшенную без струн гитару.

   Мы её немного подклеили, зачистили шкуркой «нулёвкой» и покрыли двумя слоями прозрачного нитролака, при помощи пульверизатора для одеколона с резиновой грушей. Купили в музыкальном отделе городского универмага набор струн для гитары.

  Дальше за дело взялся наш одноклассник Миша. Он раньше учился играть на скрипке, потом во «Дворце пионеров» на домре в ансамбле играл. Миша приладил и настроил струны на нашей гитаре, и стал учить нас, как сам умел, играть на ней. «Побринькали»  втроём под  Мишиным руководством, но скоро мы с Вовкой поняли, что у нас, ни слуха, ни голоса, а у Саши получается, ему и отдали первую в его жизни,  можно сказать, самодельную гитару. Потом, на срочной службе, он достаточно хорошо для любителя освоил гитару, особенно пение под неё.

  А Миша, наоборот, с музыкой скоро совсем «завязал». Забросил домру сразу, когда увидел как из кучки цветных «жучков» и «червячков», а так выглядели малогабаритные, диковинные тогда, транзисторы, конденсаторы и резисторы,  ребята паяют схемы малогабаритных радиоприёмников, умещавшихся в небольшой мыльнице. Перевёлся в радиокружок всё в том же «Дворце пионеров».  Во взрослой жизни он окончил профтехучилище и стал профессиональным телерадиомехаником.

  Поймал себя на мысли, что детские воспоминания о школьных товарищах всегда напрямую связываются с взрослой жизнью, видимо, потому, что мы знаем  путь от детской мечты до сбывшейся или не сбывшейся взрослой реальности каждого из них.

  Но, что, же, происходило дальше в тот весенний день 12 апреля 1961 года. Прошло уже более полувека, но в своей памяти я там, в парке, рядом со своими товарищами.

  Пока мы всем классом шли до парка, Миша, Саша и два Вовки, Зуйков и Маринич, стали спорить о том, что космонавты обязательно должны быть хорошими спортсменами, и Гагарин, наверняка, бегал кроссы лучше всех в своём классе, когда учился в школе. Вовка Маринич закричал:

  - Ребята! Давайте в Гагарина играть. Кто первым кросс пробежит, тот Гагарин.

  - Я буду Гагариным! Нет, я! – заспорили пацаны.

  Мне вдруг впервые в жизни захотелось походить на своего нового кумира, чтобы меня сравнили с ним, чтобы я мог без стыда встать с ним рядом. Я никогда до этого не выкладывался так, отдавая все свои физические и моральные силы, о существовании которых и не догадывался. Этот забег запомнился мне на всю жизнь.  Потом, всякий раз, когда у меня возникала необходимость проявить всю свою волю, все силы, я сравнивал себя с тем, каким запомнил себя в тот день. И это предавало силы, я говорил себе: « Нет! это ещё не мой предел. Тогда мне было тяжелее, больнее, но я смог!»

   И силы приходили ко мне. физические, духовные, умственные в виде правильных продуманных решений. С того дня мой кумир сделал из меня лидера…

   Придёт время, вырастут мои внуки, стряхнут и сбросят с себя шелуху и пену своих нынешних рок-поп-кино-нарко-гей кумиров и, оказавшись в «пустоте», будут с завистью смотреть на моё поколение. А может и не будут, разве можно завидовать поколению тех, кто «прос(п)ал», а правильнее через «р», свою страну, свою Родину.

  ...дорожки в парке гаревые, отчертили линию «Старта», она же и «Финиша». Маршрут известен, не первый год бегаем. Выставив носок левой ноги перед самой линией «старта», и, стараясь оттеснить, напиравших слева и справа мальчишек-соперников, ждём сигнала учительницы.

  Свисток! И, бойко размахивая руками, ватага понеслась. Бежать нам два круга. Очень скоро основная масса отстала, и среди них Миша. Он «мелкий», роста небольшого, ему нас не догнать. Впереди Вовка Зуйков борется за лидерство с тёзкой Мариничем. За ними Саша Зуйков, я следом.

  Саша мне не даёт прорваться вперёд, непрерывно передо мной маячит. Знает, что выдохнется, первым не прибежит, но брату помогает, чтобы Вовка подальше в отрыв ушел. Рядом со мной бежит Юдин, он самый высокий у нас в классе. Мы три шага делаем, он на то же расстояние – два. Остальные отстали метров на тридцать и больше.

  Вот и первый круг пробежали. Дышать уже тяжело, колет в печени, стучит в висках. Запыхался Юдин, отстал. Сашка из последних сил суетится передо мной, пытается меня сдержать. В результате я нечаянно наступаю ему на пятку, он кубарем летит на парковый газон и сходит с дистанции. Едва вскочив на ноги, кричит мне вдогонку:

  - Беги, беги! Я сам споткнулся.

  Кажется, я прибавил скорости, а вот и последний поворот на финишную прямую. Маринич ниже меня ростом, щуплый и коротконогий, ему бежать всё труднее. И вот уже передо мной только Вовка Зуйков, он впереди меня на шаг. Не в состоянии выговорить ни слова, сильно колет печень, в горле спазм от нехватки кислорода, но стараюсь выкинуть ногу как можно дальше вперёд на каждом шаге, сделать каждый шаг быстрее, пот и слёзы заливают глаза.

  Дышу Вовке в затылок. Вдруг он перебегает на центр дорожки, ему кажется, что так ближе к финишу. Пока он делает два, три шага по диагонали, я продолжаю бежать по краю дорожки и сравниваюсь с ним, мы бежим шаг в шаг. Сопя и пыхтя, стараясь выставить грудь вперёд, мы практически одновременно пересекаем финишную черту. Свисток Риты Петровны. Кто-то из девочек помогает ей записывать результаты, а группа девочек, расположившихся у финишной черты, скандирует:

  - Панкратов, Панкратов. Витя – наш Гагарин!

  Рита Петровна в растерянности, её любимец Зуйков, лучший бегун не только нашего класса, но, наверно, и всей школы сегодня не смог оторваться, она объявляет:

  - Зуйков и Панкратов показали одинаковый результат.

  Но из толпы кричат:

  - Всегда Зуйков, сегодня Панкратов первый, он победил!

  По инерции я продолжаю бежать, не могу остановиться. Сильно колет в печени…

                *  *  *

  Но почему печень в груди? Сердце? Меня же  везут в «скорой». Это сильно болит сердце!
… летний закат. Под ногами уже успевший остыть от палящего днём солнца пляжный песок. Я голенький, бегу к морю.  Сзади слышу ласковый голос матери:

  - Витёночек! Не убегай далеко.

  Там за мной мама в халате стоит у скамейки, на которой сложены наши вещи. На скамейке сидит старшая сестра с книжкой, а рядом играет в песке братишка. Отец пританцовывает, стоя на одной ноге, пытаясь вытряхнуть воду из уха после купания. На его плечах китайское махровое полотенце, волосы взъерошены, мокрые «семейные» трусы облепили тело, рельефно выдавая всё, что под ними.

  Вот, к голосу мамы добавился голосок сестры:

  -Витя! Ты почему не слушаешь  маму?

  А я бегу всё быстрее, не останавливаясь, по солнечной дорожке на воде. Мель закончилась, я бегу по поверхности моря. Ещё мгновение и отрываюсь от воды…

  Высоко. Вокруг только безбрежная вечность моря. Всё уже позади. Мне хорошо.
Я лечу над солнечной дорожкой, уходящей в небеса…

 
   



Обращение к читателю.

    Глубокоуважаемые мои читательницы и читатели, добравшиеся до последней страницы!  Убедительнейшая просьба не отождествлять автора с главным героем повести.  Виктор Панкратов – образ вымышленный, собирательный, не имеющий под собой конкретного прототипа. Его единственное сходство с автором в том, что они ровесники.
   
    Другое дело – описанные события. Они действительно происходили, но с разными людьми и в разное время.

   

Букулты.              2011 – 2013г.г.                Владмир  Пантелеев