Я, Ляля Давтар, очень люблю летать на самолете. Как-то был период целых лет 8-9, когда у меня не было возможности летать - я страдала и скучала. По гулу аэропорта скучала, по запаху, который там витает, по ощущению счастья, когда поднимаешься по трапу и входишь в тесный коридорчик самолета.
А еще я очень люблю наблюдать в окно, как самолет взлетает, или садится. Мне нравится традиция аплодировать пилотам, когда они мягко сажают самолет на посадочную полосу летного поля. Сердце мое в этот момент наполняется гордостью за профессионализм летчиков. А еще, когда я вижу в иллюминатор, как самолет сжимает подкрылки, вбирает в себя шасси и начинает набирать высоту – я преисполняюсь гордости за «ничтожных» рабов Божьих – людей, которые сумели придумать, построить, и поднимают в воздух такую многотонную машину.
В противоположность любви к самолетам и аэропортам, я очень не люблю железнодорожные вокзалы, электрички и поезда. Я горюю, если вдруг мне предстоит такой путь. Раньше я думала, что эта моя нелюбовь связана с особенностью физиологии – несколько неритмичным стилем работы мочевыделительной системы моего физического организма. Ведь в поездах постоянно закрывали туалеты, а мне трудно терпеть без туалета продолжительные отрезки времени. Но потом я заметила, что проблема «с туалетом» имеет место и при передвижении в автобусах – междугородних – но нелюбви к автомобильному транспорту я у себя не замечаю.
Недавно я нашла вариант ответа на свой вопрос – почему я не люблю поезда. Я вспомнила один эпизод из далекого прошлого, связанный с поездами.
Всю жизнь я не то чтобы не помнила этот эпизод, просто я давным-давно приказала сама себе его не вспоминать, и не вспоминала. Но ведь и не забывала! Как немного вспомню, так быстро его подальше в закоулки памяти спрячу.
А когда я начала надиктовывать Рауфе свой роман, то в планах наметила про этот эпизод рассказать еще в первой части. Однако не смогла. Как начинала просматривать в памяти этот эпизод, так портилось настроение, становилось страшно и неуютно. И я отложила рассказ об этом на вторую часть романа. При работе над второй частью я поняла, что опять увиливаю от описания этого случая. Не могу переступить через себя. Что-то гложет, страшит и портит самочувствие.
Когда осталось написать третью часть романа, я задержала сроки – планируемые – уже на два месяца. И понимаю – из-за этого эпизода. Он меня пугает. Вспоминать его не хочется.
Но сегодня я пришла к выводу, что, если мне настолько болезненно вспоминать этот случай из моей жизни, значит именно в нем «зарыта собака» каких-то психологических проблем, неврозов, которые так и остались в моем сознании. Значит, решила я, надо себя пересилить, и все-все вспомнить, еще раз пережить, продумать, и надиктовать текст своему доверенному автору, Руфочке Кариевой. Надеюсь, это правильно.
И дело не только в выяснении причин нелюбви к поездам. Ну не люблю поезд и не люблю. Скорее всего, невроз из детства глубже и страшнее. Наверное, я какую-то вину ощущаю от этих воспоминаний, поэтому пытаюсь забыть все это. Или просто бабушке пообещала сохранить эпизод в тайне. И держала слово всю жизнь. Вот и постараюсь сейчас во всем этом разобраться.
В летний день, когда произошел этот случай, мне было 11 лет. Моей сестре Шахло было 7 лет. По моим сегодняшним подсчетам, бабушке тогда было 58 лет. А моему дяде Яхье, младшему сыну бабушки, был 21 год.
Мы с сестрой на летних каникулах жили в доме у бабушки Мавлюды (маминой мамы) – мама старалась нас там оставлять часто и подолгу, чтобы мы дома не были без присмотра, ведь родители наши были целыми днями на работе.
В этот день бабушка вдруг ближе к вечеру надумала поехать к своей двоюродной сестре в гости. Что-то ей «стукнуло» так срочно ехать.
Бабушкина сестра жила в другом городе, он назывался Кара-Мусия. От нашего города ходила электричка от железнодорожного вокзала, и шла она очень долго – 5 часов. Город Кара-Мусия располагался на стыке трех границ - на границе нашей республики, соседней республики, и соседнего иностранного государства.
Ну, «город» - это название громкое. Это был скорее городок-поселок из частных домов, небольшой.
Сегодня я считаю странным и необдуманным поступок взрослой женщины, решившей вдруг поехать в такую даль с тремя детьми, не предупредив - ни своего мужа, ни родителей своих внучек. И решившей сделать это настолько спонтанно. Про такие случаи обычно говорят: «понесла нелегкая», «бес попутал», «черт понес - очертя голову». Это было тем более странно, что моя бабушка была убежденной «домоседкой». Ее трудно было выманить даже в гости на соседнюю улицу. Она неделями всегда собиралась приехать к детям погостить. А тут вдруг – такая резвость. Очень странно.
Почему я написала «с тремя детьми», хотя Яхье был 21 год? Потому что дядя был фактически, физически - ребенком, так он был инвалид. Последствия болезни полиомиелит в 8-месячном возрасте для него были весьма трагичными. Правая половина тела была полностью парализована. Правая рука была высохшей и прижатой к телу. До трех лет Яхья не ходил – ловко ползал, опираясь на здоровую руку. Однако огромные усилия семьи по его лечению дали возможность немного распрямить правую ногу. И, хоть она и осталась сухой и короткой, но все же Яхья смог ходить, опираясь на нее, и даже без костылей. Хотя не сразу, в детстве он ходил на костылях. Правую руку, кисть пытались разрабатывать, но она самостоятельно все равно не работала. И парню пришлось научиться писать левой рукой. Несмотря на возраст 21 год, Яхья был на вид худеньким, щупленьким подростком. Больной и несчастный человек. Однако события вечера и ночи, о которых пойдет речь в этом рассказе, показали, что, несмотря на инвалидность физическую и тщедушность внешнюю, он оказался крепким как кремень изнутри, сильным, волевым человеком, настоящим мужчиной, порядочным и смелым человеком.
Дедушки дома не было. Бабушка быстро собрала нас с сестрой, своего сына Яхью, и мы отправились на железнодорожный вокзал.
Летний день был потрясающе жарким. На вокзале была тьма народу, а билетов в кассе не было.
Я, несмотря на свой юный возраст, запомнила свои ощущения в эти минуты. Мне было очень некомфортно. Мне хотелось куда-нибудь убежать, скрыться. Мне было жарко, толпы вспотевших людей с мешками и баулами напугали меня. Особое впечатление на меня произвел нищий без ног. Он был на деревянной каталке. Он ездил на ней по перрону, всем показывал язык, строил "рожи", а время от времени приподнимал халат и показывал всем свои голые ягодицы.
Я была в ужасе от всей обстановки на вокзале.
Билетов на «хорошие» поезда не было, но бабушка «добыла» билеты на какой-то проходящий поезд – электричку.
Посадка в вагон напомнила мне фильмы про 1917 год. Люди влезали в вагоны через головы друг друга.
Когда в течение своей дальнейшей жизни я вдруг начинала вспоминать этот день, я всегда говорила сама себе: вся обстановка свидетельствовала, что может случиться беда. И я, несмотря на 11-летний возраст, это явно предчувствовала. Какое счастье, что от беды нас уберег Бог!
Уже когда мы сидели в вагоне, я сказала бабушке: давай не поедем. Но она была весела и счастлива, и не поняла, почему я так сказала. А мне было очень грустно. Перед глазами стояла картинка, как нищий показывает свои ягодицы, а в душе у меня была тревога.
Ехали долго, нудно, тяжело. Поезд останавливался на всех станциях, народу было очень много. Поезд явно не соблюдал расписание и страшно опаздывал. На всех станциях его брали штурмом.
Через несколько часов народу стало меньше. Судя по стиханию жары и интенсивности солнечного света, было уже около 10 часов вечера.
Как только стало явно темнеть, народ каким-то невероятным образом из вагона стал незаметно исчезать.
Я смотрела в темнеющий пейзаж за окном, и мне стало совсем-совсем страшно и тревожно. Ехать я устала. Устала и моя сестра, дремлющая на коленях бабушки.
Наступил момент, когда в вагоне включили искусственное освещение, и я увидела, что мы в вагоне одни. Я, сестра, дядя и бабушка. Ехать до Кара-Мусии оставалось минут тридцать – так сказала бабушка.
Мы устали от толп народа, но все же с людьми мне было, как оказалось, гораздо уютнее, чем сейчас, когда мы были одни в полуосвещенном вагоне, а за окном была беспросветная тьма.
Перед конечной станцией Кара-Мусия оставалась одна маленькая станция. А потом нужно было ехать минут тридцать, и мы приедем куда ехали - на конечную станцию Кара-Мусия. Но именно на этой маленькой предпоследней станции этого поезда произошел факт, который изменил наши планы на предстоящую ночь, и мог бы стать отправной точкой трагедии нашей семьи. Слава Богу, этого не произошло. Все закончилось благополучно. Но почему сегодня, спустя 44 года после того вечера, мое сердце колотится от страха при воспоминаниях?
Итак, последняя станция перед Кара-Мусией. И на этой станции в наш вагон вошла компания ребят примерно 17-22 лет по возрасту, 10-12 человек. Они были с виду хулиганистыми, невоспитанными, беспризорного вида, с ножами, и абсолютно пьяные. Хотя запаха спиртного не было.
Компания развязно ввалилась в вагон, а поезд тронулся.
Через минуту все внимание этой компании было направлено на нас. Они стали обсуждать нас как добычу.
Говорили ребята не на русском языке, но я понимала каждое слово – я в то время почти всегда жила в поселке у бабушки, где население говорило на этом языке. Но это был не тот язык, на котором говорили почти все люди той республики, в столице которой мы тогда жили. Ну, кроме языка Старшего Брата, разумеется.
Лучше бы я не понимала этот язык, так как то, что они говорили, и есть причина моего по длительности 44-летнего невроза – ровно с той минуты и до сегодняшнего дня. Развязные парни говорили, что по приезде в Кара-Мусию, когда в такое позднее время людей уже не будет на вокзале, а дорога к городу лежит через пустырь в горах, там они нас подождут, бабку и мальчишку зарежут, а девчонок уволокут в горы развлечься.
Я была в Кара-Мусие уже в 30-летнем возрасте. Специально прошла по этой дороге среди бела дня. Так вот, там ландшафт природный, необозримые территории, абсолютное безлюдье позволили бы спрятать армию трупов – это точно. И концов ни в жизнь не найдешь.
Кстати, я уточняю насчет национального вопроса во всей этой истории. Это были глубоко идейные времена, когда царствовала дружба народов. Именно Дружба - настоящая, неподдельная. И если я говорю про язык, то подчеркиваю, что это не для того, чтобы показать межнациональный характер противостояния. Бандиты, лица которых я помню, являлись по внешним признакам представителями как минимум пяти разных национальностей. Возможно, они перешли именно на этот язык с тем, чтобы мы, их предполагаемые жертвы, их не поняли. Однако, они промахнулись: несмотря на нашу европеоидную внешность, мы были представителями того самого этноса, на языке которого они говорили. Ну не совсем того, но слишком близкого.
В те времена, в той местности, где мы тогда жили, если ты из города, то говорили: городской. А если из поселка, деревни, то не говорили: поселковый, деревенский. А говорили: районский, из района. Фраза «Поехал в близлежащий городок или поселок» звучала обычно как «поехал в район». Так вот эти хулиганы были парнями районскими, видимо местными - кара-мусийцами. А так как мононациональных поселений в те времена вообще почти не было, все были многонациональными, то люди почти все знали по нескольку языков районного значения. Именно поэтому нетрезвая компания хулиганов, явно разной этнической принадлежности, говорила на едином языке.
Сейчас я думаю, что, даже не зная языка, мы бы все равно поняли - о чем речь. И что нам грозит опасность. Дело в том, что весь вагон как ядовитым газом, заполнился агрессией, бедой. Я это поняла душой.
Парни явно возвращались с какой-то «стрелки», куда ездили, видимо, «разбираться», в соседний поселок. Об этом говорили их ножи, всколоченный агрессивный вид, разорванные рубахи.
Я вот думаю, был ли смысл в те минуты начинать переговоры с этой компанией? Бабушка свободно владела всеми местными диалектами. Муж ее двоюродной сестры, к которой мы ехали, был большим начальником. Можно было попытаться припугнуть эту ораву. Скорее всего, это было бы невозможно. Очень уж «оторванными» и невменяемыми были эти парни. И я почувствовала, что моя бабушка потеряла дар речи, и вообще пришла в неописуемое состояние страха. Я ощутила кожей, что от бабушки пошли волны ужаса и безысходности, что я даже не стала смотреть на нее, и тем более ждать от нее защиты и помощи. Я устремила свой взгляд на Яхью.
Профиль Яхьи в ту секунду я помню отлично. Вдруг заострился его орлиный нос. Сжались губы. Он стал очень злой. И я почувствовала всем нутром ход его мыслей. Он понял, что опасность нешуточная. На взрослого человека – его мать – рассчитывать не имеет смысла. Пожилая женщина перепугалась насмерть. Он – один мужчина, и он будет защищать свою семью – мать и племянниц. Это все я прочитала на лице своего дяди, и услышала внутренним слухом, своим сердцем. И я стала ждать от него «распоряжений».
Все эти мысли и понимания заняли у меня несколько секунд. Однако и события стали развиваться почти так же стремительно. Компания от плана будущей разделки жертв перешла к действиям. Они подошли ближе, и стали задираться. Когда подонков много, и им противостоит более слабая сторона, они становятся несказанно смелыми.
Яхья стал пререкаться с приблизившимися врагами. Он стал кричать на них, ругать, материться и плеваться. И враги стали его бить. Сначала только толкать. Но Яхья вскакивал, так как падал он только на скамейку электрички, и продолжал держать оборону.
Вдруг один из нападавших сказал остальным: чего ждать дороги за вокзалом, к разделке маленькой девчонки можно приступить уже сейчас. И тут же он, зайдя с тыла, подбежал и схватил мою маленькую сестру за руку, и поволок. Два других бандита заняли позиции караула у дверей вагона – в начале и конце. Остальные приготовились к более страшной агрессии.
И Яхье, и мне стало ясно, что дело приняло еще более серьезный оборот. Я поняла и по лицу дяди своего, и по ощущениям, которые я испытывала, что это – война. И не сговариваясь, мы с Яхьей одновременно прыгнули на похитителя малышки, покусали его и отняли девочку. Бабушка вскочила, схватила в охапку маленького 7-летнего ребенка, и забилась с ней в угол скамейки.
Яхья скомандовал мне, чтобы я встала у него за спиной, и вцепилась в него что есть мочи: ему нужна была опора. Ведь он фактически на одной ноге, его легко было толкнуть. Я встала спиной к бабушке с ребенком, впереди меня встал дядя. Я со всех сил вцепилась в его рубашку с обеих сторон чуть ниже подмышек и стала стараться держать его.
Дядю стали бить. Я слышала каждый удар, но старалась удерживать его стоймя. Яхья одной – сухой - ногой уперся в сиденье деревянной скамейки, а сухой кистью правой руки держался за металлический поручень – в электричках на каждой скамейке на стороне к проходу есть такой металлический поручень. А так как кисть правая у моего дяди была нежизнеспособная, сжатая в кулачок, то я запомнила страшную картину: Яхья левой рукой разжал свою больную сухую кисть, просунул ее в металлический поручень, и зажал. Чтобы была дополнительная опора – зацепка, как бы крючок.
И так мы минут 15 держали оборону. Избиваемый инвалид, за ним стояла я, еле выдерживая удары, которые я ощущала сквозь тело дяди. А за мной бабушка с моей сестрой. И против нас эти пьяные оголтелые чудовища, которые решили еще в вагоне отнять маленькую девочку и надругаться над ней.
Тут мне хочется вот что особо выделить в рассказе. Настрой моего дяди. У него, несмотря на физическую слабость и инвалидность, ни на секунду не возникло мысли, что он не справится с бедой. Я энергетически ощущала, что он для себя решил: буду биться с врагом до последнего вздоха. Потрясающим для меня воспоминанием этих минут является то, что я не сомневалась, что мой дядя – сильный и мужественный. Он принял неравный бой. Он как бы объявил Вселенной: «Я - единственный защитник крепости. Эту крепость осаждает неприятельская армия. Если не я стану защитником, то кто? Три беззащитные женщины без меня погибнут. И я не дам их в обиду, пока я жив».
Все эти мгновения я слышала мысли своего дяди. И ни разу в его голове не мелькнула мысль: «я слабый и немощный». Наоборот, в мыслях его я читала: «я верховный главнокомандующий, защитник слабых. И я сделаю все, чтобы отбить атаки врага».
До сего дня для меня загадка, как в столь слабом теле умудрился взраститься столь крепкий дух?
И еще один момент я бы хотела в своем рассказе подчеркнуть. В то время – а мне было 11 лет – я понятия не имела о подробностях половых отношений. И я не представляла точно, что может конкретно сделать мужчина с девочкой. Такие детали в отношениях между людьми разных полов я начала понимать только в 14 лет. Но что интересно. В те опасные минуты, точно не зная алгоритм возможных надругательств, я откуда-то знала, как это страшно, опасно, позорно, ужасно. Что ЭТО еще страшнее и хуже смерти. Вот загадка для меня. Откуда у меня было это понимание? Я думаю, из генетической памяти, или из прошлых жизней, или из информационного поля Земли, или еще откуда-то.
Дядя отвечал на удары нападавших попытками ответить столь же агрессивно – левой рукой. Иногда он умудрялся, опершись на сухую ногу, взбрыкнуть на агрессора ногой левой. Но фактически избитым был только он один.
Поезд пришел на станцию назначения. Один из бандитов сказал остальным: оставьте их, не надо ничего делать в поезде, здесь останутся следы. Пойдемте, подождем их за вокзалом. И они вышли из вагона.
Когда бандиты ушли, мы с дядей устало плюхнулись на скамейку, чтобы отдышаться. У нас был такой вариант – остаться в поезде. До утра. Ведь могли прийти ремонтники, дежурные, и можно было попросить помощи. Или можно было добежать до машиниста и попросить закрыть нас в вагоне до утра, ведь даже один или два мужчин тоже бы не защитили нас от такой страшной компании с адскими намерениями. Но про эти варианты я теперь думаю – не тогда. А в те минуты я только смотрела на дядю и выполняла его приказы.
И мы вышли из вагона.
Стояла теплая ночь. Темнота темнотющая – наверное, такая только в аду бывает. Луна еще не была видна. Мы впотьмах только видели своих обидчиков, которые по узкой тропинке уже подошли к единственному фонарю перед входом в вокзальное помещение. Компания злобно улюлюкала, махала нам руками. Это было похоже на оскалы волков в зимнем лесу, когда жертва на дереве уже засыпает и вот-вот упадет. И будет кровавый пир.
Наши обидчики были местными и знали, что другого пути у нас нет. Деться некуда, мы пойдем следом. Вокруг станции только горы и дорог больше нет.
Тут хочу оговориться для читателей – надо понять, какой он - вокзал в Кара- Мусие. Если кто-то представит себе нормальный вокзал, то конечно, все покажется не таким уж страшным. На любом стандартном вокзале есть дежурные, милиция, инфраструктура и все такое. И всегда можно попросить помощи. Но: кто так подумает из моих читателей – просто, тот не был на вокзале в Кара-Мусие 44 года назад.
Вместо единственного фонаря – подвешенная сикось-накось лампочка. Вокруг ни души, будто накануне была всемирная ядерная катастрофа. А вокзальное помещение представляет собой покосившуюся мазаную кибитку без оконных рам и дверей. Там наверняка в лучшем случае был один 100-летний подслеповатый сторож, и все. Конечно, на таком вокзале, защитников мы бы не нашли. А за кибиткой-вокзалом – бескрайняя темнота. Как на дне океана на глубине 14 км.
А вы думаете, сейчас нет таких станций и полустанков?
Дядя жестом показал: стоять.
Мы дождались, когда бандиты исчезнут из поля зрения. И дядя шепотом сказал: встать всем на четвереньки, больше не разговаривать, дышать через раз. И мы полезли под поезд.
Между шпалами и между полосами рельсов всегда посыпано каким-то гравием. Я не знаю точно, природные или искусственные это камешки. Но так как их очень много – на всех вокзалах страны и на протяжении всех многих тысяч километров путей - и у них острые края, то я думаю, что они искусственные. Ползать по ним на четвереньках очень больно. Бедные мои колени были разодраны в кровь. А еще на этих камешках вдоль железных дорог, и на шпалах часто есть пятна от пролитого машинного масла, топлива. И это все придает железной дороге особый запах. В ту ночь этот запах был особо острым, так как мы передвигались на четвереньках, а также потому, что после жаркого летнего дневного нагрева, камешки, шпалы, рельсы, ночью источали свои запахи в усиленном режиме.
Когда мы перелезли под поездом, на котором приехали, мы полезли под следующий. Куда ползти – шепотом приказывал Яхья. У меня было впечатление, что мы пролезли под сотней поездов. Конечно, на самом деле это было не так, но от усталости и страха, в кромешной тьме, молча, прислушиваясь только к горячему нервному шепоту нашего единственного во всем мире защитника, мне казалось, что все это происходит бесконечно.
Долго ли - коротко ли, но мы закончили страшные пролезания под поездами. Представляю, каково это было проделывать бабушке – скорее всего намного тяжелее, чем мне и сестре. Но бабушка не была полной, наоборот, она была поджарой и энергичной (стала больной, и перестала ходить она только через несколько лет). И она четко выполняла приказы сына, а также помогала младшей внучке пролезать по рельсам.
Потом, позже, я спросила у Яхьи, откуда он знал, куда ползти. И как он планировал нас вывести с этой рельсовой территории и спасти от опасности. Он ответил: «До того, как мы поселились в доме в поселке Северный, где живем сейчас, еще до твоего рождения, и когда ты была младенцем, мы жили у вокзала, в Деповском поселке. И я вырос фактически на рельсах. Мы с мальчишками целыми днями играли на территории вокзала. А так как все вокзалы, и большие и малые, выстроены по одной схеме, то я знал по наитию и план этого вокзала, в Кара-Мусие. И знал, куда ползти. И я понимал, где бандиты будут нас ждать, и где они реально в темноте смогут попытаться нас искать, и повел свою семью строго в противоположном направлении. Хотя опасность, что нас все же найдут, была. Если бы кто-то из бандитов знал план вокзала, депо и путей, они бы нас все равно нашли. Но нам повезло. Они нас или не искали, или не смогли найти.
После пролезаний под поездами – а это оставило в моей памяти незабываемые впечатления (ощущение, когда ты под поездом - совершенно необычное ощущение) – мы уперлись в забор. Ничего не было толком видно, хотя глаза уже адаптировались к темноте и какие-то очертания предметов уже были видны, но забор мы ощупали, чтобы понять, какой он. Забор этот был явно мазаный или даже кирпичный, толстый, с подножкой, и «грибочком» сверху, побеленный очень толстым слоем поверх тяп-ляп наложенной штукатурки (когда рассвело, стало видно, что побеленный розовой известкой). Мы долго шли вдоль этого забора. Явно было, что дядя ищет, где через этот забор можно перелезть. Наконец у забора мы увидели очертания бочки, вероятно из-под топлива. Она была металлической. Дядя ее перевернул днищем вверх, придвинул к забору, влез и посмотрел наружу. Потом он спустился и заставил нас всех - чтобы абсолютно молча - перелезть через забор. Трудно было сделать это молча, так как на другой стороне забора надо было спрыгнуть с приличной высоты и в пугающую темноту, а там к тому же росла колючая высокая трава. Но мы выполнили приказ. Последним перелезал Яхья, и уже наверху забора, он ногой оттолкнул бочку, как можно дальше, и это нарушило тишину. Мы все напряглись. Было страшно, а вдруг по нашим следам идет враг?
На небе появилась луна. И от этого стало еще страшнее. Ведь нас могли найти.
Мы осмотрелись. Покинув территорию вокзала, депо - а там хоть какая-то защита, все же это рукотворный объект - мы очутились на «семи ветрах, в чистом поле». Неподалеку траурно темнели горы. Нигде ни души, ни огонечка. И только мы у забора. Потом мы разглядели кучи таких же бочек, как и та, с которой мы перелезали через забор, и заросли какой-то высокой травы и кустов. И получили приказ проползти к зарослям. А ведь была глухая ночь – и была опасность встретить и диких животных, и змей. Однако мы об этом не думали. Страшнее зверя, чем человек без здравомыслия, с преступными намерениями – нет.
Дядя приказал отползти к зарослям, и там скучковаться, чтобы было теплее, и затаиться. Надо было дождаться утра. Вернуться засветло на вокзал, и пойти в город.
Мы выполнили приказания нашего спасителя. И залегли в этих зарослях. Опасность, что нас найдут, сохранялась.
Опасность, что нас найдут, с каждой минутой таяла. Пьяные безмозглые уроды оказалась неспособными к мышлению, пусть и преступному.
Стало светать. Приближалось спасительное утро.
Климат в той стране резко континентальный. Разница в температуре днем и ночью может составлять 20-25 градусов. И, несмотря на разгар лета, ночью все же было холодно. Я после этой ночи тяжело заболела - простудилась. Ребенком я была хилым, постоянно простывала. А моя сестра в раннем детстве была крепким ребенком и не заболела. Она стала болезненной только во взрослой жизни. А вот для Яхьи эта ночь тоже не прошла бесследно. Ко всем его физическим недомоганиям и увечьям добавилось еще страшное: с того дня у него появились периодические эпилептические припадки.
Наступило утро. Взошло солнце, запели птицы. Мы пошли в город. Ничего не напоминало больше о страшной ночи.
Дальше у меня провал в памяти. Видимо, у меня зашкалила температура. Я заболела. Скорее всего, мы пришли к бабушкиной сестре, а та потом отправила нас на хорошем поезде домой. Я всего это не помню.
Когда я очнулась, то я лежала на постели в бабушкиной комнате в ее доме в нашем родном городе. Бабушка сидела рядом и держала мою руку. Второй рукой она протирала мой лоб.
Когда я совсем пришла в себя, бабушка сказала мне: « Ляля, ты уж не рассказывай о нашей поездке своим родителям. Зять мой, твой отец меня убьет за то, что я чуть было не погубила его дочерей».
И я пообещала бабушке, что никогда и никому я об этом не расскажу.
И я держала слово 44 года.
Что еще необычного во всей этой истории, так это то, что я никогда позже, и в течение жизни, не обсуждала этот случай ни с бабушкой, ни с дядей, ни с сестрой.
Дядя Яхья в прошлом 2012 году умер. И я так никогда и не узнаю, как он помнил это происшествие. Жаль, что я никогда в течение жизни не поблагодарила его за храбрость, с которой он нас спасал. Благодарю сейчас и надеюсь, он меня слышит. Возможно, для этого я и почувствовала необходимость написать об этой истории: чтобы выразить дяде благодарность.
У меня никогда в мыслях не было рассказать про этот случай родителям. Я только, даже когда была маленькой, думала: Спасибо Богу, что ничего страшного с нами не случилось. Ведь если бы нас тогда убили, то могло так сложиться, что ни дедушка, ни мои родители, так и не узнали бы, что с нами произошло. Спонтанное решение бабушки уехать, никому не сказав ни слова – о нашей судьбе могли бы так и не узнать.
Но это было бы даже лучше, как если бы узнали – в случае печального исхода. Я знаю своих родителей и их души – если бы они узнали, ЧТО сделали с их дочерьми преступники, то они бы этого не пережили, и наложили бы на себя руки. Это совершенно точно.
Но не надо больше о страшном. Бог уберег нас. Все закончилось благополучно. И сегодня я нарушила свое слово, данное любимой бабушке 44 года назад – и рассказала всем об этом эпизоде из своей жизни. Я думаю, что она на меня не обидится – срок давности давным-давно вышел. И, Слава Богу!
………………..
Ну, теперь понятно, почему я не люблю вокзалы и поезда?
13 декабря 2013 года пятница 21:00