21 июля
Вот он, день, когда я умер. Не буду размениваться на слова, ибо теперь я слишком слаб. Просто это так. Я хочу, чтобы ты запомнил этот день, читатель. И когда на твоем календаре вновь покажется дата 21 июля, вспомни обо мне. Вспомни мою жизнь, сначала обычную, как и сотни других жизней, – беззаботную, полную лета, сладковатых запахов домашней выпечки и детских веселых голосов. Тогда мама, милая моя мама, звала меня из маленького круглого оконца обедать, а я так был занят бесконечными детскими делами, что не слышал ее. Зато этот добрый голос слышится мне сейчас, когда мамы давно уж нет, когда сам я, теперь уже дряхлое беспомощное подобие человека, лежу на обгорелых обрывках своей жизни. Я хочу прийти на ее зов, хочу прижаться к ее теплой груди, но тело, этот невыразимо тяжелый балласт, мешает. Мне не передать тебе своих чувств, читатель, они столь глубоки и скорбны… Но ты все равно вспомни. Хотя бы то, что помнишь сам о своем детстве. Ведь детство… оно у всех одинаковое… Потом вспомни светлую, счастливую жизнь, что приняла меня из детства и укачала на зеленых летних руках. Она, казалось мне, будет вечной. Может, она такая и есть, по крайней мере, пока живет в чьем-то сердце. Вот Эльвира кружится, смеясь, в зелено-цветных объятиях сада, вот солнце блестит, отражаясь в ее подобных небу глазах, вот и я сам, тоже чем-то похожий на солнце – рыжий, веснушчатый, румяный и веселый. Мы воплощаем собой юность и любовь, наши невидимые крылья переплетаются, окутывая нас плотным волшебным облаком. Ты и сам чувствовал что-то такое, когда был молод и счастлив, я знаю. Так что вспомни, прошу… А потом вспомни и ту, другую, жизнь – украденную, незаслуженную, подло прячущую все мои грехи, как прячет чистое и свежее покрывало снега непогребенный сгнивший труп какого-нибудь бедолаги… У тебя ведь тоже есть свои скелеты, ведь так? Так что ВСПОМНИ… Вспомни мое лицо. Не такое только, каково оно сейчас. Вспомни…
Не вини меня, но и не оправдывай, как невольно пытаюсь делать это я сам. Мне нет прощения, нет оправдания. Все, что случилось со мной в этот день, 21 июля, я сам призвал в свою жизнь. Это больно, это печально, но от этого не сбежишь. Я пишу эту запись, совсем ослабевший. Вокруг меня лишь пепел да грязь. Небо плачет горькими слезами, которые с шипением ударяются в раскаленную землю и испаряются серой призрачной дымкой. Мой остров, мой дом, станет моей могилой. Не сегодня, так завтра. Не завтра, так в какой-нибудь другой день. Но это все пустое, ведь умер я сегодня.
Яблочно-желтое утро встретило меня как мать, приветливо и ласково. Летний теплый воздух был, казалось, сонливым и тягучим. Хотелось зевать и улыбаться, просто так, без причины. Позавтракав теплым молоком и блинами, заботливой рукой Эсмин горкой выложенными на большом блюде, я отправился на прогулку. Сначала постоял, привалившись спиной к толстому стволу дерева и слушая ласковое пение птиц. В лесу, подобном нашему, оно не такое, как везде, знаешь… Такое отчетливое и сказочное, будто где-то поселилась райская птица. Мыслей не было, я просто отдыхал душой и телом. Потом прошелся к берегу, неторопливо, наслаждаясь каждым шагом. Ветра не было, еле заметные волны лениво облизывали прибрежные камни. Присев на один из них, я окинул берег взглядом. Водя блестела десятками солнечных искринок, ее пение еще более расслабляло и успокаивало. Увидев небольшую шхуну, качающуюся на воде, я удивился: совсем не время было для привоза продуктов и почты. Недоуменно почесав макушку, еще с минуту посидел на камне и пошел домой.
Незнакомый мужской голос, донесшийся до меня, когда я приблизился к нашему жилищу, насторожил, если не сказать встревожил. Кто бы это мог быть, думал я, ускоряя шаг. Местные как-то не имели привычки ходить в гости, временами лишь устраивали посиделки на берегу для общения и обмена дружеским теплом.
Вид пришельца встревожил меня даже сильней, чем голос, хрипловатый и глухой, будто он говорил сквозь тряпку. До ужаса худой и высокий мужчина обладал каким-то неприятным неживым лицом, обтянутым желтой, как пергамент, кожей. И выражение этого лица было отталкивающим, будто его хозяин был полон презрение ко всему, что видел вокруг. Одет был во все черное: черный потертый костюм, черная шляпа, даже рубашка под пиджаком была черной. И это в такую-то жару! Глаза его, когда встретились с моими, ядовито блеснули, меня аж передернуло.
– А вы Томас, я полагаю? – не здороваясь, изрек он. Может мне почудилось, но при произнесении моего имени губы его дернулись, будто он люто ненавидел меня.
– Д-да… – почему-то робея, отозвался я, замерев на месте, как птичка перед гипнотизершей-коброй. Странно, я вновь ощутил себя глупым нашкодившим мальчишкой, такого давно уже не бывало. Ясмин, удивленно взирающая на меня и на пришельца, молчала. Гость же продолжил:
– Ваша жена мертва. И просила передать вот это. – Он быстро, будто брезгливо, сунул в мою вдруг ослабевшую и ставшую ватной руку желтый квадратный конверт, но он тут же выпал. Мир померк… Я бессильно навалился на стену. Тошнота подступила к горлу, глаза жгло, будто в них случайно попали духи. Я часто моргал, пытаясь отогнать это ощущение и не потерять сознание.
– Жена? Какая жена? Что вы такое говорите? – будто издали слышал я испуганное щебетание Ясмин.
– Эльвира Ройс, мадам. С материка. – отвечал гость. Ясмин, кажется, спрашивала еще что-то, и еще, бледная, как мел, а пришелец холодно отвечал ей, но я уже не улавливал суть их слов. В глазах стояло ее лицо… ее волосы… ее глаза… Она будто бы была рядом и улыбалась. Как в том сне…
– Как это случилось? – хрипло и еле слышно выговорил я пересохшими и непослушными губами.
– О, вы хотите знать? – Бесцветные презрительные глаза впились в меня двумя остро отточенными ножичками. – Не думал, не думал… Сожгли ее. Местные женщины сожгли. – Увидев, что я пытаюсь сказать что-то, но лишь хватаю ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег, он спросил: – Что вы говорите? Когда? Недавно, девятый день сегодня.
Меня всего трясло. Я не помнил, кто я и где нахожусь. Все окончательно поплыло вокруг меня, и я, кажется, упал.
Когда сознание вновь зашевелилось в голове, гость сидел за столом, напротив него – Ясмин, вся заплаканная, с потухшими глазами, усталая и потерянная. Я никогда еще не видел ее такой.
– Очнулись? – безразлично осведомился мужчина. – Наконец-то. Я тороплюсь, так что соберитесь и выслушайте меня внимательно. Госпожа Эльвира завещала вам кое-что…
– Прошу вас, расскажите мне все! – молящее воскликнул я сквозь слезы, пытаясь сосредоточиться на разговоре, а не на своих чувствах. – Расскажите, как это все случилось! Вы все знаете, я вижу это!
Человек усмехнулся. Он презирал меня, я ощущал это кожей. Но я не знал его и не понимал такого его отношения. Хотя оно ведь было заслуженно…
– Хотите послушать, как она страдала? – ледяной голос, казалось, стремился сломить меня окончательно. – Что ж, как пожелаете! Когда вы бросили ее, бедная госпожа совсем обезумела. Бегала по всей деревне и искала вас. То рыдала и звала, то хохотала и проклинала, на чем свет стоит. Вы подлец, уважаемый, истинный подлец, вы ведь знаете это? Вижу, знаете. Похвально. Так вот. Женщины сначала пытались не обращать на безумную внимания, но это не помогало. Потом стали гнать со дворов ее, плакать и проклинать. Она ведь сделала их несчастными, уничтожила все, чем они дорожили: их сыновей, мужей, обессмыслила все существование, наконец. Что ж, бедная госпожа Эльвира всего лишь была звеном в трагической цепи… Ее схватили, связали, оттащили в ваш дом и заперли там, связанную. Жестоко, но я их понимаю. Вы бы видели ее, когда она, нагая и растрепанная, приплясывая на месте и то и дело хохоча, кричала скорбным матерям и вдовам о том, как горят и корчатся в аду их любимые люди. Такое трудно стерпеть. Тем более обреченным женщинам. Да и безвинные они были, понимаете? Виноватые-то давно уже сгинули, да и то было их всего двое на всю деревню. Женщины подожгли дом. Крики госпожи Эльвиры еще долго носил горячий ветер. Пламя ревело, как стая разъяренных собак. Что это было за зрелище… Просто театр ужаса. И не одна она покинула эту землю – всех своих мучительниц с собою забрала. Деревня теперь пепелище, никого там нет и еще долго не будет. А ведь кое-кто мог предотвратить это, ведь так?
Он умолк и не мигая уставился на меня. Его обвиняющий и тяжелый взгляд невозможно было выносить. Я откинулся на подушки, закрыл похолодевшими ладонями лицо. Картина, которую нарисовал этот человек перед моим внутренним взором, не желала исчезать. Я видел мой прежний дом, охваченный пламенем, старый сад, пылающий и превращающийся в угли. Я слушал крик… Знакомый и чужой одновременно. В нем была боль, ярость и… тоска. Бесконечная, как небеса. Теперь я понял, что за сон явился мне накануне, но это уже не имело никакого значения. Я был абсолютно сломлен, раздавлен, как жалкое насекомое. Больше ничего не представляло для меня важности, смысла. Ясмин, узнавшая мою страшную тайну, будто постарела: в уголках губ и угольков-глаз собрались тонкие морщинки, лицо осунулось, стало блеклым. Да, она знала, что неспроста отмалчиваюсь я о своем прошлом, но, наверное, не представляла, что все настолько ужасно. Она всегда считала меня добрым человеком, а теперь я стал чем-то жалким в ее глазах. Наверное, пока я был без чувств, пришелец поведал ей абсолютно все обо мне и Эльвире, причем явно не скупясь на краски. Но кем он был? Откуда все знал? Тем более о том, как все случилось с моей дорогой супругой…
Я отнял руки от лица и бесцветным голосом спросил:
– Кто же вы? Откуда знаете все и… нас?
Тонкие бескровные губы искривило подобие улыбки:
– Я многое знаю. Вы ведь понимаете, кем была ваша супруга? Ведьмой ее называли. И не зря. Я связан с ней крепко, но не будем об этом. Вас это не касается. Я здесь не для бесед, хотя уже порядком с вами поболтал. Я привез вам завещанное. – В его руке блеснуло что-то. Это было кольцо. Мое, обручальное. Я оставил его дома перед отъездом. Теперь же оно блестело у меня на ладони.
– И не забудьте про конверт, я вам его давал, а вы выронили. Он на тумбочки. Прощайте.
Незнакомец встал, расправил полы пиджака.
– Постойте… – тихо взмолился я.
– Что еще? – в его голосе было явное недовольство.
– Она ведь хотела еще чего-то, верно? – Я и сам не понимал, о чем говорю, но слова сами лились из меня.
– А, ну да… – Лицо незнакомца исказилось, будто ему напомнили о чем-то неприятном. – Ее останки… Она просила переправить их сюда, на остров. Она хотела быть с вами.
Я еле сдержал горький стон. Хотела быть со мной… Женщина, которую я подло бросил, посчитав безнадежной и неизлечимо безумной… Неужели она еще любила меня? Могла ли она не любить меня? Я вспомнил ее слова, оброненные когда-то случайно вечером, когда она сидела, прижавшись ко мне, в моей сторожке:
– Знаешь, Том, любовь сильней всего, когда мы спим в объятиях друг друга.
– Да неудобно же это, в обнимку спать! – глупо улыбаясь, отвечал я.
– Разве? – два сапфировых озера ласково приняли меня в свои воды. – Подумай.
Я подумал с минуту, вспомнил ночи любви и просто ночи, когда ее теплое мягкое тело прижималось к моему, когда ее щеточки-реснички щекотали мою щуку, когда ее ароматное дыхание обволакивало и убаюкивало меня.
– Да, душа моя, ты как всегда права, – выдохнул я. Она нежно улыбнулась и прошептала, касаясь пальчиками моей щеки:
– Мы всегда будем спать вместе, Том, даже когда жизнь оставит нас. Так наша любовь будет цвести и там… – Сапфировые озера выплеснулись парой крупных сверкающих слез в небеса. Я тоже уставился туда долго, не моргая. Может мне почудилось, но может в небе сверкнула и погасла падающая звезда.
– Я должен исполнить ее желание, – хрипло, но решительно проговорил я, вставая и делая несколько шагов к окну, будто снова надеясь увидеть падающую звезду.
– Должны, – откликнулся человек в черном.
– Я поеду на материк, сегодня же. Ведь вас доставила сюда шхуна, которую я видел утром на берегу?
– Верно.
– Вот на ней и поплыву. Вы со мной?
– Непременно. – Удивительно, но в его голосе мне послышалось одобрение. Похоже, он действительно был привязан к Эльвире.
Собрался я очень быстро. То ли гость, которому было явно не до возни со мной, так действовал на меня, то ли тяжкое бремя, которое лежало на моих плечах. Ясмин крепко обняла меня на прощание. В глазах ее стояли слезы.
– Береги себя, Том! Я люблю тебя!
Право, удивительная женщина. Такой чистосердечности я не встречал никогда. Она любила такого жалкого, старого и подлого человека, как я… Я прильнул губами к ее нежной щечке, похлопал по плечу и ушел вслед за человеком в черном.
Погода испортилась. Солнце скрылось за свинцовыми тучами, в изумрудных кронах елей и сосен бушевал ветер. Погромыхивал гром, явно приближалась буря. Я нервничал, не люблю я такую погоду. Всегда сразу плохие мысли в голову лезут. А тут еще и такие обстоятельства… И плаванье в шторм мне тоже не улыбалось.
Когда впереди показалась шхуна, я ощутил страх: ее экипаж явно был пиратским! Убого одетые матросы были тощи и грязны, чернобородый капитан грозен как туча. На шхуну грузили связки длинных бревен, явно напиленных в нашем прекрасном лесу. И само судно было весьма неприятного вида. Неужели мой гость прибыл на нем? Странно это, очень странно. Весь его облик плохо сочетался с этим жалким зрелищем. Я удивленно обратил лицо к своему спутнику и застыл, пораженный до глубины души: рядом никого не было! Мой взгляд заметался по сторонам, ища, но тщетно. Что за наваждение? Что за дьявольские игры? Я двинулся было к шхуне, но злобный окрик остановил меня:
– Ты куда это прешь, полоумный? Проваливай отсюда, пока цел!
– Простите, позвольте спросить… – затараторил я, обращаясь к оравшему на меня отборной бранью матросу в полинялой и драной рубахе. Маленькие пьяные глазки зло и глупо заморгали, я воспользовался моментом и продолжил: – Не было ли на вашем судне господина в черном? Долговязый такой, бледный, мрачный… В костюме и шляпе.
Матрос громогласно захохотал и покрутил пальцем у виска:
– Ты выпил че ль, дружок? Нет, нету у нас и не было такого! Пшел! Нечего тебе тут шляться! – он пихнул меня кулаком в плечо, я пошатнулся и чуть было не упал. Оглушительный раскат грома заставил меня вздрогнуть. Ослепительная вспышка озарила мир вокруг голубым огнем. Я привалился спиной в сосне, тяжело дыша и с горечью наблюдая, как заканчивается погрузка судна и как оно отчаливает. Недоумение и горечь мучили меня, я уже плохо понимал, что плод моей нездоровой фантазии, а что реальность. Я теперь будто отделялся от мира странной тугой пеленой, и он казался призрачным, нереальным, серо-черным… Неужели я сошел с ума? Неужели того человека и не было вовсе? Понять это можно было, вернувшись домой, ведь он приходил не с пустыми руками. Если кольцо и конверт на месте, то я стал свидетелем чего-то поистине странного. Если же нет… Что ж, тогда я стал безумцем. Подумав так, я двинулся в сторону дома.
А потом лес превратился в ад… Все случилось удивительно быстро, я не сразу понял, что именно произошло. Просто вдруг что-то ярко-ярко блеснуло, я даже инстинктивно пригнулся, а потом вспыхнуло пламя. Это молния угодила в дерево, подпалив его. Старое, ветвистое, похожее на сказочного великана, раскинувшего в стороны десятки многопалых рук. Огонь мгновенно перекинулся на другие деревья, этому яро способствовал озлобленный ветер. Дождя в наших кроях не было довольно давно, и голодный огонь насыщался стремительно и жадно. Через минуту, которую я ошарашено пялился на пламя, как загипнотизированный, пожар бушевал уже по всему лесу. Вы когда-нибудь видели такое зрелище? Если нет, то вам не понять, какой это кошмар… Страшнее зрелища на свете нет, поверьте. Все вокруг трещало, кряхтело и скрипело, как будто я оказался внутри какого-то огромного огнедышащего существа. Хвоя горела очень ярким, почти белым, пламенем, шишки громко щелкали и сыпались опасным огненным дождем. Я, закрыв голову руками, несся в сторону дома. Ясмин, моя дорогая, как же ты там одна? Или ты убежала к воде? Бог мой, страха, сильней этого, никогда мне не приходилось испытывать. Вокруг я слышал какой-то топот. Это обезумевшее лесное зверье мчалось к воде в попытке спастись. Я же бежал в другую сторону. Сквозь слезы и дым видел я медведя с медвежатами, лис, зайцев. Они, кажется, жалобно кричали, но в гуле пожара тонули все другие звуки, я видел только, как широко открываются их рты. Воздух раскалился и жег мне лицо и все тело, пот, крупными горошинами выступавший на лбу, тут же испарялся. Я задыхался от дыма и уже не видел животных, не видел, куда бегу. Потом до меня донесся жуткий, отчаянный вопль. Ясмин… Я узнал ее крик.
Но тут я увидел… Эльвиру. Она висела в воздухе, прямо передо мной. Я видел ее очень отчетливо, как будто она была частью совсем иного мира, где не было ни дыма, ни пламени. По сути, так ведь оно и было. Волосы ее были распущены и ниспадали по плечам, одета она была в белую рубаху до пят. Так изображают ангелов в Библии. Лицо ее было печальным и безмятежным. Голос, который я услышал, походил на тихое журчание воды.
– Вот и все, Том, – говорила она, – Вот и рухнул твой мир. Не я тому виной, не я, хотя ты причинил мен чудовищную боль. Но ты не умрешь, нет. Ведь ты должен встретиться со мной, ты должен уснуть рядом со мной…
Я упал, задыхаясь и рыдая. Крики Ясмин были полны боли, она умирала страшнейшей из смертей. За что ей была отведена такая горькая судьба, Господи? За что? Сначала ты отнял ее мужа, потом подарил иллюзию счастья, а потом так жестоко уничтожил! Я хотел умереть в эти минуты, хотел, всем сердцем мечтал! Но вдруг хлынул дождь. Сначала одна крупная капля упала мне на лоб, затем еще одна, и еще. Ливень начался удивительно быстро, да такой сильный, какого не было уже давно. Снова вспыхнула молния, оглушительный рокот грома властно заглушил рев пожара. Вода лилась с небес бурным водопадом, я промок за несколько секунд. Но мне не хотелось жить, не хотелось! Именно в этот момент я умер. И в этот момент прекратились крики Ясмин.
Вот так от всего острова, от моего дома и от моей жалкой жизни остались жалкие обгорелые обломки. Я не заметил, как исчезла Эльвира, не слышал, говорила ли она мне что-нибудь еще. Я умер вместе с островом и с Ясмин. Вместе с Эльвирой.
Удивительное дело: когда я пришел в себя и стал бродить по дымящимся руинам, я нашел кольцо, конверт и… этот дневник, который даже не обгорел. Это удивительно, ведь от дома фактически ничего не осталось. Сам я пострадал и то больше. Может быть, это Эльвира сохранила его как память о нашей истории, не знаю. Только благодаря этому чуду я и решил завершить его этой, точно уж последней, записью. Мне кажется, жизненных сил моих хватит лишь на это. Или еще на то, чтобы похоронить мою несчастную любимую. Точнее, двух, ведь я обязан был выполнить желание Эльвиры и перевезти ее останки на остров. Хотя я даже не представляю, как смогу сделать это. Тело мое обгорело, дыхание причиняет сильную боль, зрение очень ослабло, я с огромным трудом могу писать. Я теперь мало похожу на человека, скорее на тень.
В конверте, который передал мне человек в черном (куда он исчез, ведь выходит он был на самом деле?), было письмо от Эльвиры. Я перепишу его сюда, хочу, чтобы вы могли прочесть его.
«Здравствуй, дорогой мой Том! Если ты читаешь это, меня уже нет на этом свете и я жду тебя. Любимый мой, все, что произошло с нами, не уничтожило моей любви к тебе. Такое чувство ничто не сможет погубить! Ты сейчас далеко, я вижу это. Я теперь многое могу видеть. Ты в странном зеленом мире, я не знаю, где это, но точно чувствую, что ты там. Хорошо, что ты жив и здоров. Это самое главное для меня. Мир мой смешался, я совсем заблудилась в нем. Я не понимаю себя, не могу контролировать боль и ярость, что клокочут в груди. не понимаю, как стала я чудовищем и убийцей. И как потеряла тебя… Ведь не ты один виновник всего того, что случилось. Знаешь, зло всегда порождает зло. Я стала доказательством тому. Сейчас, в минуту просветления, я так несчастна… Я никому не хотела причинить горя, правда. Те люди, что окружали меня все это время, в большинстве неплохие, но почему-то мне суждено было той ночью встретить зло, которое скрывалось среди них. Но лучше не буду об этом…
Я умру скоро, я знаю. Мне будет очень-очень больно, и от этой боли некуда будет бежать. Но я так хочу быть рядом с тобой… И тогда, на девятый день после моей гибели, к тебе придет мой посланец, который передаст мое письмо и кольцо, которое ты оставил, как и меня. Это не человек, это сам черт в обличии человека. Но это не важно, тебе не нужно бояться его. Он поможет тебе переправить мои останки в тот зеленый мир, где ты живешь, и я буду рядом. А когда Бог решит перерезать ниточку твоей жизни, мы уснем вместе, в окружении елей и сосен. Мы будем улыбаться и наслаждаться пением моря, мы увидим ангелов, которые приходя на берег послушать этот чудесный звук, мы будем наконец счастливы, и ничто не омрачит уже этого счастья. Я слабею, Том, и не могу больше писать. И последнее, что я хочу сказать тебе… прости… Прости за боль, которые я причинила тебе своим безумием, прости за страх, который я внушила тебе, прости за твое одиночество… Прости. Ты хороший человек, я знаю это. И я очень-очень жду нашей встречи. Люблю тебя… До свиданья.»
Я буду читать это письмо каждый день. И ты читай, если мой дневник все же сохранится. Поплачь о нас, вспоминая. Пусть ты тоже увидишь ангелов, сидящий на прибрежных камнях и склонивших свои золотые светящиеся головки… Пусть ты услышишь ту же музыку моря, которую слышат они. Пусть ты увидишь нас с Эльвирой, взявшихся за руки и бредущих сквозь белые кудрявые облака. Я не могу и не хочу писать больше. До свидания, читатель.