У меня веснушки на носу, коленки в царапинах, а в руке кукла. Куклу сшила мама. Сшила и нарисовала лицо химическим карандашом. Она любимая. Я с ней не расстаюсь. А еще я... матерюсь, как одноногий дядька Коля, к которому мы бегаем с пацанами каждый день - на конюшню, поиграть с жеребятами.
Я сижу на лавочке возле дома. Громко пою, болтаю ногами и жду, когда мимо пройдет черноглазый мальчик, гость из города.
- Эй, - кричу я, - пойдешь с нами яблоки воровать к тетке Марье?
Он испуганно качает головой. И тогда я матерюсь. Я матерюсь! Вечером я прячусь на сеновале и слышу, как мама кричит: "Ну, что с ней делать? Всыпала вчера вицей. Ведь, как сапожник. Нет терпения. Ну, нету! Вот был бы жив отец..."
Ночью я забираюсь к ней в постель. Обнимаю озябшими руками за теплую шею. Днем маме некогда говорить ласковые слова, некогда обнимать. Ночью она другая. Она моя. И я шепчу, что больше никогда. Никогда! А утром сижу на лавочке. И жду! И мне весело. Я все забыла, что шептала в теплую шею.
А потом появляется Сережа. Он командует солдатами, которых прислали в совхоз убирать сено. В каждом доме солдаты. "На постое", - говорит бабушка. Сережа на постое у нас. Я не могу называть его дядькой. Он красивый, веселый и добрый. Бабушку называет Елизаветой Ивановной, а маму Аней.
- Она Петровна, - объясняю я, - нас у нее трое и бабушка.
Сережа хохочет и просит меня не огорчать маму. В деревне весело. Молодые девчонки ходят нарядные, даже на сенокос... Мама тоже украдкой красит брови. А я как всегда сижу по утрам на лавочке. Мальчик уже не ходит, а бегает мимо меня!
- Ну, вот что, - говорит однажды Сережа, - будем учиться читать.
Он привозит из города азбуку, сказки... Мне уютно и защищенно у него на коленях. Я ревную его к младшим братьям, к маме и даже к бабушке. Мы читаем. Я влюбляюсь в в книги. И когда все расходятся спать, я еще долго сижу возле зеленой лампы и пытаюсь читать Гоголя. Книга Сережина. Я глажу ладошками страницы. И это такое большое, такое огромное счастье!
Мама не станет Аней, Анечкой. Останется Петровной, Нюрой, Нюшей... Сережа еще долго будет приезжать, привозить тушенку, сахар, конфеты, книги.
- Какой замуж? - скажет твердо моя мягкая бабушка, - ему свои дети будут нужны. Нарожаешь. А что с этими будет? Трое, не один.
И моя упрямая, решительная, очень красивая мама, опустив глаза, просто кивнет. А ночью будет тихо всхлипывать. Я вытру слезинки с ее лица и первый раз почувствую, что слезы соленые.
Я сижу на лавочке с маминой куклой, самой моей любимой, и уже не жду мальчика. Последний раз я назвала его горшком, добавив дядьки Колин мат. Мат забудут, а "горошок" отанется надолго. Я не жду. Я мечтаю о золотых сережках, которые Сережа привез маме.
- Вырастешь, твои будут, - обещает мама. И я верю. Но я хочу сейчас! Сейчас!!! И меня озаряет - надо проколоть уши и тогда мама поймет, поймет, что сейчас лучше!
Ветер холодный, а я в легком голубеньком платье, босиком, зажав в руке куклу, бегу по пыльной дороге в медпункт. Он в трех километрах. Бегу мимо поля, потом через лес. Мимо карьера, где водятся волки и привидения. Останавливаюсь возле огромной сосны. И вдруг реву. Я забыла дорогу. От сосны три дороги и две тропинки... От страха кидаюсь в поле - то ли в овес, то ли в рожь.
Фельдшер тетя Маша моет мое измазанное, зареванное лицо, руки. Наливает чай. Мажет на булку варенье. Мне снова хорошо и защищенно. Но когда я с волнением шепчу, что хочу проколоть уши, говорит: "С мамой приходи..." Я вру, что мама разрешила, что она в магазине, а там очередь. Тетя Маша качает головой.
И я снова бегу и падаю то ли в овес, то ли в рожь. Мечта не исполнится. Сейчас не исполнится... А вся деревня меня уже ищет. В лесу, в сараях, в заброшенных домах. А мама запряжет совхозную лошадь и полетит по той самой дороге, по которой бежала я.
Она привезет меня домой. Заставит выпить парного молока. Уложит спать. Глаза у нее будут такими беззащитными, растерянными, что я вдруг потрясенно пойму - мама дороже мечты. С этого дня я перестану материться. И о сережках забуду. Лишь иногда буду жалеть о том, что мама так редко их носит.
У меня не проколоты уши, хотя серьги были бы мне к лицу. Когда мне говорят, что надо, я прикасаюсь к мочкам и улыбаюсь. И вспоминаю себя, бегущую по пыльной дороге. Маму, Сережу... Да, мало ли что может женщина вспомнить?!