(ВЕРБЛЮЖЬЕ ОДЕЯЛО)
Братья-погодки, Василёк с Антошкой Полевые, в детстве спали на теплой русской печи. Мало того, ещё и завернутся, каждый со своей стороны, в огромного размера неведомо откуда взявшееся верблюжье одеяло, вдохнут его песчано-бурунного духа и тут же засыпают крепким, а когда подросли, молодецким богатырским сном. В обнимку никогда не спали: то ли жарко, то ли характер выдерживали. Годы пролетели, как сон. Печь не по росту стала, ноги на лестницу свисают. Выросли крепкими мужиками, на каштановые пышные гривы обзавидуешься, розовые щёки под стать девичьим. Оба, недолго размышляя, обзавелись семьями, но жизнь била то с одного боку, то с другой стороны. Нужду переживали, как и другие селяне, даже небольшой голод осилили.
Все люди вокруг приспосабливались, перестраивались, пристраивались где легче выжить и больше повезёт. А тут ещё новый руководитель с баррикад объявил, что «перестраиваемся слишком медленно». Куда бедному люду голову преклонить, куда податься? Приходилось переезжать с места на место в поисках лучшей доли. Детей растить надо, учить. Выживали, кто как мог. Такая обстановка наблюдалась не только в их Энской губернии, но и по всей стране. Предприятия закрывались, колхозы, совхозы рушились.
Василия с Антоном на прежнем месте тоже лихо прихватило: ни работы, ни охоты, ни реки поблизости. Нет никакой возможности даже впроголодь на жизнь заработать. Братья, не задумываясь, собрали свои семьи в охапки, скарб – в основном - постельный и поехали в хутор Липки, где, как сказывают, землю на доли нарезают, благо, там она когда-то была дедами заработана. В поисках лучшей жизни из этих краёв в своё время предки уезжали, а вот же - пришлось возвращаться. Судьба играет человеком…
Потянулись в смутное время от лихих людей, от недоброжелателей, лишь бы деток сберечь, прокормить. Хотя Василий с Антоном братья, и на протяжении долгих лет спина о спину жили, вместе в другие места и веси не раз переезжали, почему-то люто ненавидели друг друга, а возможно, что были одноимёнными зарядами, так у них любовь и проявлялась. Кто знает? С чего у братьев вражда пошла – неведомо. Люди даже долго не догадывались, что они родными братьями были и враждовали тоже.
Василий со своей семьёй поселился на въезде в хутор ( Совет дал добро в давно заброшенном доме проживать), а Антон – на самом краю его, тоже, в - ничего себе, добротной хате устроились, неподалёку от когда-то славившихся на всю округу дёминских садов.
Василий Полевой был человек лёгкий, с юморком, и дела у него шли ладно да весело. Младший, Антон, был пасмурным, сумрачным даже. При разговоре (на вопрос ), тебе сразу ответ не даст: посмотрит из - под лохматого чуба да подумает, сказать тебе слово или язык попридержать. Всё подозревал чего-то и боялся, не выйдет ли себе дороже. Это оно и понятно: времена-то редко прозрачными были, неоднократно обжигался, видать.
Липский колхоз давно распался, образовались ассоциации. Слово-то какое: ассоциации - этакую страсть перестройка выдумала. Но это ничего, лишь бы земли не похирились. А её, матушку, тоже на паи поделили, каждому, даже социальному работнику, правда, в судебном порядке, по 12 гектар выделили и началась её тусовка: кто к проворному фермеру хочет, кто не желает. Выясняют досконально, сколько маслица, зерна, муки на пай давать будут, кто больше, тому свою долю в аренду и отдадут. Но вскоре, через год-два, потихоньку утряслось! Кто пошустрей, посмекалистей, более востроноже, да похитрее, эти самые ассоциации и возглавили. Наметились и добрые хваткие от природы руководители: и людей не обижают, и у самого всё колесом катится, как по писанному идёт. Старинную церквушку помогают восстанавливать. Любо, казаки, любо, да и только!
Братья Полевые, хотя и недавно возвратились в хутор, начали осваиваться. Знакомства завели, по праздникам с кумовьями целуются. Школьные и хуторские собрания и сходы посещают. Словом, нос по ветру держат, а Василий вообще перестройку на «ура» встретил.
Как-то повечерял с семьёй, супруга начала со стола посуду собирать, дочки полы подметать, притирать, а он к председателю ассоциации Страчкову домой отправился. О чём они, потаясь, долго толковали, неизвестно.
Наутро у этой ассоциации, как обычно, проходила расширенная планёрка. Обсудили насущные вопросы, расставили людей по видам работ, а под конец председатель и объявляет:
- Вот у нас новость какая. Василий Полевой расширяет своё хозяйство. В этом месяце приедет Камаз из Казахстана и привезут ему верблюда и двух верблюдиц. А чтобы было чем их кормить - полтонны колючек доставят, поскольку двугорбые этот корм очень даже уважают. И будет Василий по осени из нашей ассоциации выходить, своё индивидуальное хозяйство создавать и засевать земельную долю колючками, что б было чем свою живность откармливать.Всё в соответствии с законом о создании крестьянских фермерских хозяйств. Имеет право. А верблюды очень даже полезные животные: от них молоко лечебное, шерсть и мясо. Куды с добром! А главное, сена им не надо: наберут в рот колючек и жуют целый световой день, а мобыть даже и ночью. Опять же, возить на них что пожелаешь, можно: два горба, привязывать даже не обязательно, перебросил и вперёд, Аля-улю! Он придумал уже как и кобылиц назвать: одну Вербой кликать будет, другую Блуда. А как мужика ихнего наречёт, разговора не было.
Слушали крестьяне, дивились. И как Василий такое надумал? Но поскольку за ним ничего дурного не наблюдалось, мужик он стоумовый, чуть ли не семь пядей, котелок варит, дело должно статься, выгодное. Расходясь, мужики одобрительно хлопали его по плечам, на прощание жали руку, а бабы рассЫпались кудахтать по хутору.
Поселение от дивной новости притихло. В каждом доме шло обсуждение. Бабы допиливали мужиков:
- Ничего – то вы не знаете и не умеете. Видите, умный человек приехал, на одних колючках наживаться станет. А у нас ни корма, ни зерна вдоволь свиньям. Не знаем, держать, иль бросать. А тут ещё то чумка, то ящур, то ещё какая зверская напасть приключится.
Мужики чесали затылки. Поверить не могли. Вот страсть – то! Про страусов слышали, про пудовых карпов, а тут сами верблюды… А та самая проныра Лушка, из соседнего села, вообще рассказала про седьмое чудо света, про то, как её катали возле пирамиды на этом самом двугорбом. Пока не заплатила три доллара, её аборигены снимать со «страхолюдины» не соглашались. Когда сняли, уставший, свирепый верблюд кому – то прямо в лицо густо плюнул, аж по ушам потекло! Вот и заведи эту свирепую шаловливую невидаль!
Весть долетела и до Антона. Вот тут – то и началось! Не мог он простить брату первенства, ведь и с ним не посоветовался, паршивец! А мог бы! Всё вперёд норовит, пузом лезет! Хотя и пуза не нажил, а всё равно паршивец!
В эту ночь Антону не спалось.
А утром, когда после дойки бабы выгоняют скотину за околицу в стадо, Антон приказал жене сидеть дома. Корову с молочным телёнком со двора погнал сам. Телок подчиняться режиму никак не хотел, упирался, взбрыкивал, разгонялся, к мамке подбегал, тёрся о её крутые бока. До того разыгрался, что пастуший рожок чуть не пропустили, но стадо благополучно нагнали.
Выгон скота и встреча его по вечерам – целый ритуал. Утром женщины, ещё нечесаные, в легких халатиках, быстро отгоняют свою живность в стадо, перекинутся двумя-тремя словами, а кто смехом про мужа намекнёт, мол, «задержалась, девки, любит он на коровьем реву» – и по домам. Кто зоревать, кто молоко сепарировать, кто в огород по прохладе. А вот вечером за скотиной весь хутор высыпает: мужики, бабы, молодёжь стайками похохатывает, детки малые, недавно вылупившиеся и только что вставшие на ножки. Стадо ещё только показалось за гребнем глиняного оврага, ему ещё минут сорок топать, а нарядный люд с хворостинками в руках, с корками хлеба, со щепотками клевера переминается в ожидании своих ненаглядных кормилиц.
Идёт показ последней моды: девчата в шортиках, велосипедках, лосинах, майках «топ», бабы в нарядных платьях, новеньких платочках, мужики в чудных «лягушках» на ногах (вчера в сельмаг разноцветных завезли), нарядно и ноги не потеют! От тяжёлого рабочего дня не грех с полчаса и на свежем воздухе пообщаться. Где ж ещё всему хутору собраться-показаться, погутарить о том, о сём?
Но это вечерний ритуал. А утром Антон спешил со своими бурёнками на другой конец хутора, где давно слышались выстрелы пастушьего кнута. Первая его встречная, рыжая грудастая Зинаида - Кочетиха. Раз хозяину дали имя «Кочеток», то она – Кочетиха, а как же? Не любил её Антон за острый язык, язвенность и насмешливость, но у него до того наболело и свербило под языком, не терпелось поделиться своими ночными болестями и соображениями хоть с кем бы то ни было:
- Здорова была. Слышь, Зин, Васька собрался верблюдов разводить! Слыхала?
- Бряхня…
- Какая бряхня!? Тут дело в таких масштабах разворачивается, что придётся нам свою скотинку переводить, бурёнок порезать! В лучшем случае в садах привязывать надо будет! Выпасов не хватит для своих кормилиц!
Зинаида сердито уставилась карими глазищами на Антона:
- Ты что мелешь!
- Чего мелю? Корова у тебя что ест, траву да сено? А что жевать станет, когда брат всё колючками засеет? Колючки живучие, они по ветру так поразлетаются во все стороны, что всю округу заполонят! Это только для проформы говорится, что он свою землю забирает и её засевает! А тут как полетит! Все кактусами обрастём! Это ж такая зараза, я её знаю, такая зараза, заполонит, сто лет не выкорчуешь! Похлеще амброзии, какой там! ПОжили, знаем.
Кочетиха подбоченилась, набычилась и её крупная фигура начала теснить Антона к хлипкому плетеньку:
- Понаехали тут! Я колючками обрастать не буду и другим не дам! Где это видано, привозить на хутор такую заразу? Колорадские жуки поедом едят, от амброзии обчихались, теперь эти шипы зловредные! Всё эти зловредные американцы подбрасывают, а Васятка – пособник их!
Антон под напором жены Кочетка совсем к плетню припал, сам не рад, что такую ретивую собеседницу выбрал, на ногах не удержался, зацепился за корягу, да как хлопнется задницей оземь, подмяв под себя хлипкое грачёвское ограждение. Кочетиха на него верхом насела. Бабы смеяться-гоготать начали, подшучивать, что, мол, благоверным донесём, чем вы тут занимаетесь! Антон хоть и с опаской следил за телодвижениями собеседницы, ликовал не на шутку, вот это эффект!
Не помогая друг другу, повскакивали, отряхнулись. И смех и грех!
Коровы их самостоятельно дошли куда надо, влились в стадо. Возвращающиеся женщины полюбопытствовали, а когда поняли, о чём базар, загалдели, что твои гуси!
Нагоготавшись всласть на незапланированном митинге, вспомнили все промахи советской власти, ошибки и головокружения от успехов. Без протокола постановили собирать сход граждан поселения вместе с председателями ассоциаций и выносить решение, но какое – не знали. Хорошо бы и городское, даже столичное начальство вызвать! Вишь какая оказия вышла!
А Василий этим вечером вновь отправился к председателю и сообщил, что ошибочка вышла: его верблюду требуется не две верблюдицы, а пять-шесть, как облепихе, и засевать свою кровную земельную долю он будет соответственно планируемому и пропорционально развивающемуся количеству поголовья.
События без внимания общества остаться не могли. О надвигающейся, оказывается, беде, талдычили в каждом дворе, на всех углах, у каждой калитки. Только пастух не растерялся, подсчитал и на утренней зорьке деловито выдал:
- Мы на 180 коров двух быков держим, а вам на шесть верблюдиц одного мужика - много! Подсчитайте, если в школе учились!
Никто безграмотным оказаться не захотел, примолкли, но колючки из головы не выходили. У Василия спрашивать не желали из-за принципа. Потянулся народ к Антону, мол, что делать будем. Антон сразу не ответил, сделал вид, что думу думает, утро мудрёнее, а созревшее решение обнародует завтра.
Знал Антон, что вреднее бабьего языка нет ничего на свете. На следующее утро скотину снова погнал сам. Бабы в напряжении уже поджидали.
- Ну, чаво? – хмуро спросила Зинаида.
- А ты что, не знаешь, что в чаво? ПисАть надо! Председатели вредительству потакают, а мы сидим да молча глядим!
- Кому ж писать – то? – загалдели селяне.
Есть такая служба в районе, ЭКОЛОГИЯ!
Слово мудрёное, бабы возражать не стали. Ух и башковитый этот Антон! Всем Полевым ума не занимать, на благо бы!
- Вот ты, Антоша и опиши им всё, а то ведь управы на лиходеев нет!
- Я, что ж, напишу. Только анонимку читать никто не будет, надо, чтоб народ подписался, это оно весомее выйдет, сами понимаете! И чем больше, тем убедительней! Целая комиссия примчится, до кегебистов может дойти, время смутное, с этим строго сегодня!
- Подпишемся! Все, как один, подпишемся!
На том и разошлись.
Получив благословение общества, Антон радостно весь день обдумывал содержание важного документа. Вечером, в наступившей после шумных дебатов тишине, достал из потрёпанного школьного портфеля шариковую ручку, выложил на обширный кухонный стол тетрадку в клеточку, удобнее уселся и принялся сочинять послание.
Писал долго.
Гимн по радио давно отзвучал, а он всё писал, взвешивая каждое слово, знаки препинания с большим количеством восклицательных и вопросительных знаков. Как он полагал, это придавало солидности его сочинению, большей убедительности и внушительности, убеждало и действительно давало повод задуматься над грядущей вселенской бедой.
Подробно описал зловредные качества своего брата, и что хозяин он никудышний и жена – то у него сплетница, а мысли у него не в том направлении работают, не на пользу родного края. А они, честные труженики, не желают терпеть ни материальных убытков, ни моральных потерь. В их краях, отродясь, кроме лошадей и коров, никто не водился. А эти ещё и плюются! В хуторе детей море, мало ли что случиться может. Короче, селяне ищут защиты и справедливости, надеются на скорое принятие решений, поскольку время поджимает и Камаз давно готов, его снаряжают в путь. Кажись, и соляру залили.
Придирчиво перечитал сочинённое произведение, дополнительно поставил тройку запятых, в двух местах густо зачеркнул, подтёр большим пальцем и резинкой и разборчиво вписал более подходящие по смыслу, разумного ходатайства слова. Закончил послание просьбой «убедительно разобраться в случившемся инциденте и помочь сеять пшеницу, а не кактусы, двугорбым "сатанам" запретить ступать на их, политую потом и кровью белых, красных и солдат Отечественной, землю». Перечитав повторно, остался весьма доволен, даже крякнул от удовольствия. Всё-таки, какой он молодец и грамотей невиданный. Кто б лучше него сочинил? Долго талант скрывался…
Небо к этому времени светлым стало, в окно заглянула предрассветная голубизна. Может, не ложиться? Подвинул заворчавшую жену, прилёг, но сон не шёл...
Заложив руку за голову, мечтал, как из города, а может, из области, приедет комиссия: на Уазиках, на жигулях, а, случится, и на «Волге» кто. Представлял себя членом этой комиссии, но что скажет брату - придумать не мог. С этими сладкими мыслями он приснул маленько, лишь на короткий миг.
Утром бабы, увидев исписанную не на шутку тетрадь, насторожились, но как только кто – то первый расписался, стали "подмахивать" не читая. Письмо Антон отвёз в районный центр самолично ( мало ли что! ) и отдал в приемную под роспись секретарю районной Администрации. Парфюмированной молчаливой секретаршей на последний лист был поставлен штамп с датой и подписью. Коварный брат в молчании покинул кабинет, зная, что ответ в письменном виде получит в месячный срок со дня обращения. Грамотный, у юриста консультировался!
Неделю Антон не выгонял и не загонял скотину. Всё больше отсиживался дома, изо дня в день напряжённо поглядывая в окно. Как-то жена напряглась, спросила:
- Что смурной, дело сделано!
Ответом её Антон не удостоил.
Село тоже притихло. Все ждали бури. Было, как перед штормом. Никто не приезжал и ответа на письмо не приходило. Антон всё больше казнил себя, подумывая поехать и забрать его назад. С братом ни разу не встречался. На одиннадцатый день к дому Василия на мотоцикле приехал человек в штатском. О чём – то потолковали в беседке и гость уехал.
Через два дня Василий с семьёй тихо съехал с вроде бы насиженного места. Никто не знал, куда они подались. Поговаривали, что в сторону Казахстана, точнее Караганды.
Антон вовсе потерял покой, всё чаще поглядывал в сторону просёлочной дороги, окидывал взглядом подворье и наконец, вовсе замкнулся в себе. Напрочь. На амбарный замок.
Месяцев через девять, к Прощеному Воскресению, после широкой Масленицы, неожиданно всё изменилось. С почты пришло извещение о посылке из незнакомого места с названием: Тимертау, Крестьянское фермерское хозяйство Полевого. У Антона подкосились ноги. На почту пошла жена. Возвратилась с огромным, обшитым материей, тюком. Распарывали и отколупывали почтовые сургучные штампы всей семьёй. Из мешка высунулось златогривое верблюжье одеяло. Было оно гигантских размеров, но невесомым, мягким и тёплым. Во вложенной, на тетрадном листе в клеточку-арифметику записке, знакомым почерком выведено: «Брат, прости, если что не так. Переезжайте ко мне в Полевое. Будем здесь жить, верблюдов разводить. Дело прибыльное».
Это была первая ночь после отъезда семьи Василия, когда Антон спокойно спал, укрывшись обширным покрывалом с до боли знакомым с детства начинающим забываться запахом степного дурмана.
Антон летал высоко над землёй, догоняя златогривых Вербу и Блуду.
Через неделю после этого Антон тихо снялся со своего гнезда и выехал в неизвестном направлении, говорят - в сторону Казахстана, Караганды, Тимертау, селения Полевого.
А ещё говорят, что в Липках поля борщевиком заросли, наверное, американцы забросили, как жуков колорадских. Ни пройти, ни проехать - всё заполонили. Скотина не ест, а семена его по всей округе разлетаются. И не только ядовитым зловредным борщевиком, а и ковылём, мужской сединой земля задумчиво покрывается.