Записки счастливого неудачника

Уважаемые читатели! Представляю вам мемуары своего мужа БОРИСА ЯКОВЛЕВА

                * * *
                Борис ЯКОВЛЕВ

Автор этих "Записок" Борис Григорьевич Яковлев прошел нелегкий жиз-
ненный путь от деревенского паренька из далекого североуральского захолустья до видного общественного деятеля, ученого и публициста.

Верный сын своего Отечества, он достойно пережил все тяготы и лишения,
выпавшие на его долю: голод и гибель близких в годы войны с фашистами,
послевоенную разруху и героическое возрождение Отечества, трагический
распад великой страны и мучительный поиск нынешнего пути ее развития.
Обо всем этом автор ведет откровенный разговор в своих мемуарах, расска
зывая открыто и страстно о трудных ситуациях, в которые он не раз попадал,о людях, с кем его сводила судьба. Среди них – Михаил Шолохов, Владимир Высоцкий, Николай Егорычев, Юрий Жданов, известные журналисты, коллеги по научной и преподавательской работе.

Книга эта, рассказывающая о судьбах многих известных людей и безвест-
ных героях, поможет вдумчивому читателю лучше понять недалекое прошлое
нашего Отечества, а возможно, и заглянуть в наше будущее.
Книга издается за счет средств автора в авторской редакции.

                * * *

                ВМЕСТО ПРОЛОГА

Когда-то, по стародавней привычке просматривая содержимое биб-
лиотечной полки (какой – подсказывало душевное состояние того мо-
мента), я наткнулся на Блока. И перечитывая уже много раз читанное
в разные годы, вдруг мне попалось четверостишие, прежде мне или
не встречавшееся, или пропущенное, видимо, по моей невнимательно-
сти. Двадцатипятилетний поэт писал:

Я, не спеша, собрал бесстрастно
Воспоминанья и дела,
И стало беспощадно ясно,
Жизнь прошумела и ушла.

Представьте, в 25 лет – и такое!

А что же делать мне, когда совсем вблизи маячит восьмидесятиле-
тие? Вроде бы даже совестно делиться воспоминаниями о пережитом.
Но, как говорят, пока ты еще находишься в здравом уме и твердой
памяти, да к тому же есть что сказать молодым (хотя они обычно зна-
ют больше нас, "аксакалов"), может быть, не лишне будет пройтись
по зигзагам своей судьбы, что не вредно будет и для самого себя? Как
жил, что сделал, много ли совершил ошибок; когда был счастлив, где
и в чем был по-большому неправ. Зная, что сила мелочей в том, что
их много, я решил кое-где вспомнить и их – как своего рода вешек,
по которым можно определить, не здесь ли было начало заблуждений,
дурных выходок; или же с них велся отчет разумного, достойного по-
ведения, отношения к людям – близким и дальним, ориентиры деятель-
ности, поднимающие тебя, надолго определяющие стиль, тип твоего
жизненного, творческого поведения?

Говорят, риск – благородное дело. Вот и я рискую рассказать о вре-
менах, в которых жил и живу, о себе в этих разных жизненных реаль-
ностях, о людях, с которыми встречался.

Сразу скажу: мне в жизни очень и очень везло на хороших, настоя-
щих, добрых и мудрых людей. Любопытно: их было больше в детстве,
юности, молодости, зрелости; а вот на закате жизни и в пору, когда
мне довелось быть на верхних ступеньках высоких карьерных долж-
ностей, их почему-то становилось все меньше. А число завистников,
угодников и любителей подсиживать, делать мелкие и большие пако-
сти, становилось все больше и больше. Я часто думал, почему таково
устройство жизни (замечу – не только и не столько моей), и пришел
к весьма неутешительному выводу. Видимо, существует некая зако-
номерность, некий баланс между содержанием добра и зла на разных
этапах жизнестроительной деятельности, и по какой-то недоброй воле
зло легче взбирается на верхние ступеньки. А когда добро находится
на подступах к ним, зло уже устроилось, осмотрелось, заняло выгод-
ную позицию и встречает своего заклятого недруга во всеоружии если
и не вероломства, но умело замаскированной враждебности.

Да что об этом говорить! Недаром же, не без учета того, о чем
я только что сказал, существует народная пословица: жизнь прожить –
не поле перейти.

Мне осталось в этом вступлении сделать две существенные оговор-
ки. Первую мне подсказал известнейший в начале 20-х годов прошло-
го века просветитель А. Д. Галахов в своих "Записках человека". Его
мыслями я и воспользуюсь:

"Конечно, сферы моей трудовой жизни, – пишет он, – были не вы-
сокие и не обширные, а скромные и ограниченные; но история обще-
ственного развития той или другой эпохи почерпает для себя источни-
ки не из одних сказаний передовых, именитых деятелей: для полноты
и целости она требует осмотра всех элементов, всех слоев быта: выс-
шего, среднего и низшего. В этом отношении наблюдения каждого чле-
на общества, к какому бы слою ни принадлежал он, – законный и по-
лезный вклад в общем итоге современных свидетельств"1.

Точно так же я поступлю по поводу второй оговорки, не менее, а на-
верняка более значительной. Речь идет о памяти наших предков, родив-
шихся в другое время и имевших другие опыты быстротекущей жизни.

Они и генетически, и нравственно, и еще какими-то многими, неисчис-
лимыми гранями присутствуют в нашей жизни – на правах великого
знания и великого опыта, которые, сами того не ведая и о которых час-
то не ведали и мы, вели нас по дорогам судьбы заботливо, участливо
и умно – как самые лучшие учителя и реформаторы.

А отвечали ли мы им тем же?

*1 А. Д. Галахов. Записки человека. Новое литературное обозрение, 1997, С. 17.

"Неуважение к предкам, – говорит А. С. Пушкин, – есть первый
признак дикости и безнравственности?, и, как это ни грустно, – считал
Павел Флоренский, – только этим приходится объяснить существую-
щее безобразное отношение к прошлому нашего отечества и пожелать,
чтобы не слишком поздно избавились мы от нашей дикости и невеже-
ства, так как каждый год, а в настоящее время и каждый истекший
месяц уносят за собою часть памятников былой жизни наших предков,
и уносят их безвозвратно" 1.

Вот, пожалуй, и все, чем хотелось бы предварить последующее со-
держание этих записок, разумеется, в чем-то очень личных, а в чем-то
органически связанных почти со столетием, что стоит у меня за плеча-
ми.

Ну, что же там?
Не торопись, мой будущий читатель! У тебя еще все впереди!

*1 Священник Павел Флоренский. Детям моим. Воспоминания прошлых дней.
Генеалогические исследования. Из Соловецких писем. Завещание. Московский рабочий, 1992,

Глава первая. Я ВИДЕЛ «НЕБО»!

Новая площадь, 4, 10-й подъезд ЦК КПСС. Его знали все, кто имел
хоть какое-то отношение к идеологической жизни моей страны, а так-
же к военно-административной деятельности, поскольку отдел ?людей
в серых шинелях? располагался в одном подъезде с идеологами. Что-то
в этом было, не правда ли?

…Я спускаюсь с пятого на второй этаж, чтобы сдать служебное удо-
стоверение: так положено в аппарате ЦК КПСС при уходе сотрудника
на другую работу.

Заведующий Секретариатом Паринов Федор Никифорович, старый
партийный службист, свое дело знает четко. Будучи постоянно озабо-
ченным проблемами делопроизводства, т.е. своевременным управлени-
ем потоком бумаг, которые шли и снизу, и сверху сплошными потока-
ми (что давало повод цековским острякам втихомолку шутить: ?вихри
бумажные веют над нами?), – Паринов, зная о моем последнем к нему
визите, ждал меня.

Он молча взял мое удостоверение и, будучи человеком крайне не-
многословным и в эмоциях сдержанным, все же улыбнулся:

– Ну что ж, поздравляю!

Разумеется, ему было давно известно, что Секретариат ЦК утвердил
меня на престижную должность заместителя главного редактора жур-
нала ?Журналист?. Поэтому добавил:

– Желаю Вам всего доброго, успехов на новой работе! Вахту я пре-
дупредил: Вас пропустят на этот раз без удостоверения.
Старым, уютно скрипучим, но абсолютно безотказным в любое
время суток лифтом я спустился вниз, попрощался с дежурным лейте-
нантом и вышел из подъезда дома, ставшего за несколько лет работы
своим, родным.

И надо же: что-то ощутимо екнуло в груди. Так, очевидно, бывает,
когда происходит в жизни нечто особенно важное.

На минуту останавливаюсь: надо решить, куда идти: в сторону мет-
ро или на стоянку такси?

А между тем ноги инстинктивно несут к подземному переходу
на противоположную сторону, к Политехническому музею. Там оста-
навливаюсь и гляжу в ту сторону, откуда только что пришел.

Взгляд привычно останавливается на 5-м этаже, третьем окне слева.
Возле него, сидя за внушительным столом, я еще вчера трудился над
бумагами. Здесь побывало много самых разных людей, в основном –
журналистов; велись беседы на самые разные, порой неожиданные
темы; возникали и утихали споры; писались важные и не очень бума-
ги…

В том здании осталось немало добрых товарищей и друзей – лю-
дей, как правило, интересных, умных, компетентных, ответственных
и добросовестных в работе, а в личных контактах обладающих даром
удивительного человеческого общения.

Кстати, умение общаться с людьми, на какой бы ступеньке общест-
венной лестницы они ни находились, выслушивать их размышления,
предложения, а чаще всего жалобы – все это не только ценилось, но и
считалось своего рода профессиональной аксиомой.

Поэтому глубоко заблуждаются – или сознательно, или предна-
меренно – те, кто считает сегодня ЦК КПСС 60-х годов обиталищем
карьерных монстров. Ничего подобного! Если они изредка, случайно
попадали сюда, то так же незаметно исчезали.

Приведу в подтверждение этих слов мнение Н.Б.Биккенина, кото-
рый был тогда консультантом, затем заведующим сектором журналов,
впоследствии – замзавом Отдела науки, ныне члена-корреспондента
РАН:

Мои товарищи по работе в Отделе пропаганды и в Отделе науки
вовсе не были такими одномерными службистами и невежами, каки-
ми их представляет сегодняшняя предвзятость. В аппарате ЦК немало
было профессионалов высшего класса, компетентных специалистов-
управленцев, которые ни в чем не уступали "зарубежным аналогам".

Мы находились в центре событий, обсуждали происходящее, как во-
дится, критически относились ко многому, огорчались и радовались.
Мы были людьми своего времени, условий и обстоятельств. Были луч-
шие и худшие. Были и такие, которые целиком вписываются в щедрин-
ское определение: мерзавец на правильной стезе 1.

Вот и теперь, спустя полвека, я жалею эти прерванные не по моей
вине связи, дарившие немало радостей живого повседневного обще-

*1 Наиль Биккенин. Как это было на самом деле. Academia, М, 2003, с. 28.

ния, возможности получить мудрый совет, выслушать, если заслужил,
нелицеприятную сентенцию. И все это – при добром, понимающем
подходе к твоим успехам и неудачам, не лишенном подчас оттенков
юмора.
                * * *
Но полно. Стоять напротив здания ЦК долго нельзя. Опасно. Ведь
соседи с площади Дзержинского (а теперь Лубянки) совершают по-
стоянные обходы вокруг Старой и Новой площадей, где расположе-
ны не только здания ЦК, но и МГК, МК КПСС, бдительно следят и за
теми, кто тут шастает, и за остановившимися на минуты зеваками. Это
я знаю.

Поэтому надо уходить. Я сворачиваю за дальний угол Политехни-
ческого, что напротив ЦК ВЛКСМ (Боже, сколько раз мне приходилось
еще сравнительно недавно бывать и в этом доме!). Иду до площади
Дзержинского, сажусь в метро.

Через 20–25 минут, уже из метро ?Кутузовская?, я выхожу к своему
дому – номер 30/32. Элитное сооружение, где в основном живут сотруд-
ники ЦК КПСС, находится оно рядом со станцией. Между прочим, за
ним, минуя замечательно спланированный сквер, стоит дом №26, в ко-
тором живет сам Л.И.Брежнев. Да и Андропов Ю.В. тоже там жил.
Старожилы моего дома, в котором я живу, рассказывают, что в мо-
лодости Леонид Ильич любил спускаться на набережную, куда выхо-
дят наши дома. Там была отличная городошная площадка, и будущий
генсек с удовольствием наблюдал за играющими. В 1966 году, когда я в
этих краях поселился, от площадки почти ничего не осталось. А теперь
на том месте стоит театр, которым руководит знаменитый режиссер
Петр Фоменко.

…Огромный двор; множество скамеек. На одну из них, что напро-
тив моего подъезда, я сажусь и пытаюсь осмыслить, перечувствовать
только что происшедшую перемену.

Парадоксально то, что я совсем не думаю о новом месте работы,
а пытаюсь обратить всю свою память к далекому прошлому и понять,
как я оказался там, откуда только что пришел.

Судя по всему, дело здесь, конечно же, и в причудах Божьего про-
мысла, держащего нити судьбы каждого живущего на Земле в своих
руках и мудро управляющего всеми, и в чем-то еще.

Наверное, в людях, которые не просто встречались на моем жиз-
ненном пути, помогали мне утвердиться в ней, а может – мешали?

Во мне самом, что-то сделавшем для своего духовного, нравственного,
общественного роста, который меньше всего походил на прямую ли-
нию, а был извилист, неровен, противоречив и вместе с тем не лишен
продуманной, деловой, целеполагающей подпитки. Наконец, сыграла
свою роль совокупность многих, трудно понимаемых обстоятельств,
которые складывались в жизни и вокруг меня, играя при этом самые
разные, не поддающиеся пониманию роли.

Много раньше я прочел у Давида Самойлова, почитаемого мною
поэта (который в молодости жил недалеко от дома, в котором я живу
теперь, ходил по тем же улицам и площадям, по которым хожу ныне я),
такие мудрые строки:

Спасибо тем, кто нам мешал,
И счастья тем, кто сам решал,
Кому не помогали…

Заложенная в этих строчках полемичность несомненна и имеет
свой, не только поэтический, но и личный контекст – поэта, согласно
пушкинской мысли, надо судить по тем законам, которые он сам для
себя выдумал. Что касается меня, то "мешающих" мне я бы не ода-
ривал эпитетами, а вот практика "саморешения" – это и мое: дорогое,
кровное, судьбоносное, помогавшее мне на нелегких поворотах лично-
го бытия: "…И счастья тем, кто сам решал!"

Эти строки я адресую всем, особенно моим родным и немногим из
живущих близких и друзей – в них одно из условий человеческого пре-
успеяния на суровой жизненной ниве!

А между тем "холодок бежит за ворот"; поздние сумерки. Я смот-
рю на освещенный тысячами окон двор, на теряющие свои очертания
деревья в сгущающейся темноте и думаю: "Надо, надо написать о том,
как человек делает свою судьбу, опираясь на себе подобных!"
Я вхожу в свой подъезд, поднимаюсь на 11 этаж. Здесь – моя квар-
тира, которую я получил в хозотделе ЦК. Надо сказать, что этот отдел
был по-особому избирательным. Если надо было предоставить кварти-
ру высокопоставленному лицу, переведенному в Москву из провинции,
хозчиновники не скупились. Нам, попавшим в ЦК из аспирантуры Ака-
демии общественных наук при ЦК КПСС, таких благ не полагалось. Вот
и жили мы несколько лет в двухкомнатной квартире, с окнами на Куту-
зовский проспект, по которому двигался транспорт и легковой, и круп-
нотоннажный. Так было в те времена. Жили мы вчетвером: мои мать,
дочь, жена и я сам. Дома работать было невозможно. Из-за шума.

Только после перехода в журнал "Журналист" я получил от изда-
тельства хорошую, удобную квартиру на улице Правды.
Мои соседи на Кутузовском по лестничной клетке – славные, сим-
патичные люди – расквартированы были не лучше. Правда, потом, ко-
гда был построен целый комплекс домов ЦК на Филевской улице и в
других более престижных районах столицы (их в народе метко назвали
"ондатровыми питомниками"), многие сотрудники ЦК смогли полу-
чить жилье, о котором когда-то нам можно было только мечтать.
Как жила в моей квартире, после того как я с нее съехал, народная
артистка СССР, солистка оперы Большого Театра Галина Олейничен-
ко, я у нее никогда не спрашивал. Знаю только, что ее проживание там
не затянулось.

Кто-то скажет, что все это мелочи. Но, повторяю, сила мелочей
в том, что их много. Что же касается мелочей быта, то кому неизвестно,
как они осложняют нашу жизнь!
                * * *
Ночью мне не спалось от напора воспоминаний, в основном не са-
мых лучших. Услужливая, цепкая память извлекала из своих недр
то одно, то другое. И в этом жизненном калейдоскопе было иногда
неуютно; комфортность относилась в основном к людям, с которыми
меня сводила судьба. Плохих людей, за редчайшим исключением, па-
мять не держала, но и они всплывали совсем не из далеких времен.
И сейчас, когда не за горами мое 80-летие, я благодарен такой изби-
рательности своего пока надежного механизма памяти.

Мне придется еще подробно остановиться на тех страницах про-
шлого, которые относятся ко времени работы в ЦК КПСС. Но, если
предварить этот разговор однозначной оценкой, имея в виду, что эта мо-
гущественная организация была вершиной советской власти, то могу
сказать: я видел "небо". Оно было отнюдь не всегда безоблачным и го-
лубым, а самым разным – от ясного до темного. В этом "небе" отрази-
лось время – во всей его сложности и неповторимости. И это время, как
и все пространство страны, жило по законам, которые трудно поддают-
ся расшифровке, если говорить о нем не как о Божьем промысле, а как
вместилище событий и их крайних форм – социальных и природных
катаклизмов. А главное – время, населенное людьми, которые никогда
не перестают нести в себе все, что свойственно человеку, в том числе
и сотворение истории.

Но, как писал Ежи Лец, "чтобы дойти до истоков, надо плыть про-
тив течения". Попытаюсь и я вернуться к тем давним годам, когда, ка-
залось, жизнь пойдет совсем не этим, а каким-то другим неведомым
путем. Все следовало к тому. А как все обернулось, можно опять же
апеллировать к поворотам судьбы и Божьему промыслу.
Из далекого-далекого прошлого надвигаются воспоминания, кото-
рым несть числа! Что из них воскресить на бумаге, а что – предать
забвению? Вопрос, я бы сказал, в прямом смысле жизнесмысловой.
И я иду туда, в это далекое прошлое, чтобы понять и себя, и мое окру-
жение, и обстоятельства, в пучине которых я то барахтался, то выплы-
вал…
Бывшее здание ЦК КПСС

Глава вторая. В ДОМЕ ПОД ЖЕЛЕЗНОЙ КРЫШЕЙ

Помню себя с трех лет. Мы живем в небольшом доме. Деревянный,
но под железной крышей, он стоит на самом краю села. Мимо идет
проселочная дорога в Атербаш, русскую деревню с татарским назва-
нием. ("Атер" – речка, когда-то протекавшая в этих местах, но теперь
пересохшая; "баш" – голова, начало). По дороге ездили на телегах рус-
ские и татары. В сухие, а точнее – засушливые годы обе колеи утопали
в пыли. По ней я часами ползал; только когда появлялись подводы или
шло к вечеру домой коровье стадо, я отползал подальше в сторону, бли-
же к дому: боялся неожиданной оказии.

А двигался ползком потому, что ноги мои не ходили. Видимо, пото-
му, что родился в голодный 1931-й год; матери не хватало то ли витами-
нов, то ли чего-то иного, способного дать мне еще в утробе полноцен-
ные жизненные силы. В итоге родился калека. По этому случаю меня,
конечно же, жалели, особенно старший брат Павел, оканчивавший
к тому времени местную, Ургушевскую неполную среднюю школу.
О матери не говорю: ее страдания были безмерны! И даже дни, про-
шедшие в доме под красной железной крышей, доставшемся ей отнюдь
не по наследству, а как вдове уже до того вдовствовавшего мужа, по-
павшего во время Первой мировой под газовую атаку и вскоре после
возвращения в Ургуш умершего от этой напасти, – даже этот доброт-
ный дом не приносил особой радости.

Единственной отрадой и опорой в жизни был сын, родившийся
в самом конце декабря 1917 года. Будучи братом по матери и гораздо
старше нас с братом по возрасту, он растил и лелеял нас, как родных,
в течение всей своей, к сожалению, недолгой жизни.
По матери я не Яковлев, а Трубников. По отцу же, с которым мать
не состояла в законном браке, мы с братом (он был старше меня
на три года) должны были носить совсем другую, я бы даже сказал –
веселую фамилию: Праздничных.

Григорий Иванович Праздничных, наш родной отец, работал в те
годы секретарем Ургушевского сельсовета, а мать трудилась там же
техничкой, разбирала почту.

Влюбились (хотя мать была несколько старше, но считалась первой
красавицей на селе) и родили нас, двух сыночков.
Забегая вперед, с горечью скажу, что Виталий умер от аппендици-
та в 1940-м году по чудовищной причине. Его родной дядя Александр
Трубников, в то время председатель колхоза в селе, не дал матери кон-
ную подводу, чтобы увезти Витю в Байкинскую больницу на опера-
цию. Расстояние до Байков было всего лишь 15 километров.
Смерть брата была безутешным горем для всех нас. Даже старший
брат, служивший в то время на Дальнем Востоке, находился на грани
отчаяния.

Но все это произошло позже. А пока мы дружной семьей жили
в доме под красной крышей, находясь практически на попечении Пав-
лика, потому что мать была занята на колхозной работе. Она уже рабо-
тала меньше, поскольку ожидался со дня на день переезд всей нашей
семьи в Атербаш.

Переезд был связан с назначением старшего брата заведующим
Атербашевской начальной школой. До этого он был пионервожатым
в Ургушевской неполной средней школе.

Павел был фантастически способным человеком. Работая в колхозе
с младых ногтей, он умел все: но главное, что его отличало, – не-
уемная тяга к знаниям. "Без отрыва от производства" (то есть от кол-
хозного рабства) он окончил Школу колхозной молодежи, переждал
на колхозном поприще два года, пока открыли в нашем селе неполную
среднюю школу, окончил ее с Похвальной грамотой и сразу же был
принят туда на работу пионервожатым.

Он так блистательно занимался этим делом, что его заметили в рай-
отделе народного образования, откуда и был направлен в Атербаш.
И снова успех: он оказался не только отличным организатором, но и
одаренным педагогом. В деревенской глуши взросла гармоничная, со-
зревшая физически и умственно натура, привлекавшая молодых людей
редкой образованностью, внутренней дисциплиной, работоспособно-
стью и какой-то особой добротой. Это чувствовали все, кто с ним об-
щался.

Наверное, что-то от него перешло и к нам, малышне, которая всегда
тянется к Добру.

Расставаться с Ургушем было тяжко: как-никак здесь начиналась
моя жизнь, пусть и физически неполноценная.

Она была полна особого рода воспоминаний. О матери, которая сра-
зу после вечерней дойки поила нас парным коровьим молоком. О со-
седском мальчишке Ване Васеве, у которого были обе ноги отсохшие,
но он бойко передвигался на костылях. О том, как Павлик вместе с та-
кими же, как он, подростками вытаскивал из колодца нашу не очень
удойную, но не в меру шаловливую корову.

В памяти навсегда осталась красивая, окрашенная в небесный цвет
деревянная церковь, ставшая для меня, повидавшего самые знамени-
тые храмы и монастыри мира, навсегда самой дорогой. Именно от нее
начиналась наша улица, названная Трубниковской в память моего деда
и двух его братьев, первыми поселившихся здесь. Она была широкая,
утопала в душистых палисадниках. По ней мало ездили, потому, видно,
что была окраинной.

На нашей улице вокруг церкви были расположены большие дома –
пятистенки, построенные священнослужителями; теперь они все стали
школьными зданиями. Пройдет совсем немного времени, и мы с ма-
мой поживем в каждом из этих домов, спасавших нас от холодных зим
и сильных весенних ветров.

Память о первых годах ургушевской жизни будет отмечена судьбо-
носным для меня событием. Здесь, в четыре года, я научился читать.
Собственно, никто меня и не учил: Виталий одолевал тогда 1-й класс,
а я, заглядывая потихоньку в его учебники и тетради, оказался шустрее
брата.

Мать, заставшая меня читающим какой-то учебник, была потрясена
и обрадована.

Представьте себе четырехлетнего деревенского грамотея! Мужики
собирались в те годы для получения наряда на работу или просто на по-
сиделки в центре села, возле пожарной каланчи. Грамотных среди них
практически не было, поэтому они заставляли меня читать отрывки из
газет, оставшиеся от табачных самокруток. Выбирали тексты ?про по-
литику? и дружно смеялись – вот ведь какой шкет, а уже грамоту знает.
Видать, далеко пойдет!

Медленно, чуть передвигая застывшие ноги, возвращаюсь на свою
улицу. Мимо красавицы-церкви, совершенно безлюдной.
Местные бедняки-оглоеды сумели сбросить с колокольни колокол,
и теперь там гнездились галки. Церковное имущество было разграб-
лено; остались только иконы и фрески: лики святых смотрели с них
укоризненно в пустоту. Рядом – груды битого кирпича, оставшегося от
нового храма, который уже построили, освятили, но довести до конца
строительство не сумели: помешала Революция.

Из школьных зданий на всю округу раздавался мальчишеский и дев-
чоночий галдеж; а из директорского дома слышалась музыка: Комаров-
ские только что приобрели патефон и кучу пластинок.

Я останавливался на углу, чтобы послушать Ольгу Ковалеву, Лидию
Русланову, Леонида Утесова и других знаменитостей. Очевидно, с тех
далеких лет я не равнодушен к музыке, она звучит нередко даже тогда,
когда ее нет: видимо, источник прячется где-то внутри меня.
Еще одна примечательность начала Трубниковской – сад, посажен-
ный служителями культа и, к моему удивлению, чудом сохранивший-
ся.

Недалеко за садом – кладбище, а за ним темнеет, манит к себе ель-
ник. Это был кусок леса, оставленный пришлыми поселенцами и для
красоты, и для грибов и ягод, и для хозяйственных нужд. Многие му-
жики держали там пасеки.

Между селом и ельником – никогда не засевавшаяся пустошь для
выгона скота. Вечно вытоптанная копытами лошадей, коров и овец, она
тем не менее была и местом наших детских игрищ. К тому же, несмот-
ря на происки животин, здесь всегда можно было поесть луговой клуб-
ники. Как она сохранялась и плодоносила – одному Богу известно.
Но мы очень ее любили и берегли.

А вокруг были поля, луговины, небольшие горы, росли кусты по от-
логам высохших речек. Все это называлось земной красотой. Мы купа-
лись в ней, потому что все три запруды, существовавшие в селе, были
настолько грязные, что лезть в них не было никакой охоты.
Поэтому, когда я начинал служить на флоте, не умел плавать. А по-
том научился, но все равно плавал плохо.

По другую сторону поповского сада стоял большой пятистенный,
с красивыми наличниками, большим палисадником и просторным дво-
ром с конюшней, скотными строениями дом. Он был построен еще
моим предком, приехавшим совсем молодым с отцом и двумя брать-
ями из-под Кунгура. Поначалу они остановились в Айдосе – большом
торговом селе на левом берегу Уфимки, а потом перебрались на пра-
вобережье, где на многие сотни верст тянулись густые, непроходимые
леса. Мой прадед Лаврентий Трубников вместе с сыновьями – Михаи-
лом, Степаном и Василием – пошел с мужиками дальше, в те места,
где они вскоре основали Ургуш – лесостепное село в 10 километрах от
реки. Земли эти пришлось выкупить у марийцев, которые ими владели,
и сразу дать свои названия окрестным местам.

Рядом с селом высилась небольшая Савина гора, за ней – чуть боль-
ше – Гороховая, а между ними – большая Трубниковская пустошь, по-
деленная между братовьями. А по другую сторону селения оставили
тот самый ельник – квадрат в две версты в длину и ширину, который
живет и здравствует до сих пор.

Недалеко от Ургуша появились, вперемешку с марийскими и татар-
скими – немало русских деревень и сел: Усть-Байки, Магинск, Хоро-
шаево, Дубровка, Кирзя, Ельдяк, Лежебоково, Непряхино, Килунов-
ка…

На берегу небольшой речки Урюшевки крупный лесопромышлен-
ник Груздев построил спиртзавод, продукция которого пользовалась
успехом как у аборигенов, так и у новопоселенцев.
Все это произошло после великой крестьянской реформы Алексан-
дра Второго.

Старшим из сыновей был мой дед Михаил. От него не осталось фо-
тографий, тем более портретов. Но по воспоминаниям матери, ее сес-
тер и братьев можно судить, что был он крепким, среднего роста, кря-
жистым мужиком с начинающей седеть темной бородой с рыжинками.
Характер имел крутой; но стоило ему немного подвыпить, становился
добрым, ласковым, любил нянчить детей.

В молодости прадед оставил его на заработки в Айдосе. Восемь лет
он проработал у богатого мужика. Скопив деньжонок и взяв в жены
17-летнюю дочь хозяина, он переехал в Ургуш и построил там самый
большой и красивый дом с обширным огородом. Выкопал в нем для
красоты и для услады будущих детей небольшое озерцо. Завел хоро-
шее хозяйство, в том числе пару лошадей, двух коров, свиней, овец,
кур.

Мысль у деда была, видимо, такая: летом заниматься хлебопашест-
вом, а зимой "гонять ямщину", т.е. перевозить почту.
Свою мечту он осуществил, но судьба была к нему явно неблаго-
склонна.

Сначала умерла его молодая жена. Пришлось жениться второй раз.
Родились на этот раз две дочери и сын. Моя мать была самой старшей,
то есть первой их дочерью.
Когда ей было 8 лет, произошел случай, резко изменивший семей-
ную ситуацию.
А случилось вот что: дед по хозяйственным делам поехал в Ельдяк
на ярмарку. После окончания хлопот зашел перекусить рядом в неболь-
шую харчевню.

Спустя несколько минут к нему подбегает маленький татарчонок
и говорит, что только что угнали обеих отцовских лошадей. Кто-то из
видевших самую кражу сказал, что воры были из Урмияз – есть такое
татарское село километрах в сорока от Ургуша.
Что делает в этой ситуации дед? Он возвращается домой, седлает
третью свою лошадку и скачет в Урмиязы. Он уже приблизительно зна-
ет воровскую шайку, так сказать, место ее дислокации. Было уже тем-
но, в избе, где сидели воры, шло бурное веселье, радовались удачной
краже. Дед, перепрыгнув через ограду, попадает во двор; лошадь его
узнает, ее ржанье заглушают громкие звуки в доме. Отец выводит свою
лошадь и скачет домой.

Вот такое бесстрашие, обезоруживающая смелость!

А в это время его ждет на скамейке перед домом молодая жена Ага-
фья, моя родная бабушка, только что родившая третьего ребенка. На-
чало осени. Она ужасно мерзнет, но ждет. В итоге – воспаление легких
в острой форме и смерть.

Так моя мама в восемь лет осталась полусиротой.
Отец через какое-то время женился, взял в жены девушку из Кир-
зи – очень некрасивую, да к тому же строптивую и ленивую. Страшно
сказать, но все работы по дому и скотному двору она взвалила на мою
мать – тогда еще неокрепшую девочку. Уход за братом и сестренкой –
тоже, потому что мачеха имела сама двух сыновей и дочь.
Обращалась мачеха с моей матерью грубо. Одно из ее издевательств
окончилось для мамы бедой на всю жизнь. Мачеха заставила ее, 16-лет-
нюю, зимой, по снегу, босую загонять в хлев овец. После этой "пробеж-
ки" мама заболела воспалением легких, которое дало сильное ослож-
нение на уши. Она плохо слышала потом всю жизнь, особенно самые
последние годы. Сильно от этого страдала: попортился и характер, как
это бывает почти всегда с плохо слышащими. Хотя в свое время от-
лично закончила церковно-приходскую школу, была очень начитанной,
не лишенной настоящих творческих способностей.

А какой она была рассказчицей – трудно даже описать! Слово лепи-
лось к слову естественно, безо всяких запинок, и туда, к самому глав-
ному смыслу. Знала несметное множество стихов.

А мачеха продолжала травить ее, видно, завидовала красоте матери.
Дед же, попавший целиком под влияние этой женщины, вдруг потерял-
ся как личность.

Вскоре мою 17-летнюю мать по воле мачехи выдали замуж за Степа-
на Яковлева, в общем, хорошего, но только что овдовевшего человека.

Она не надолго стала его женой – буквально на полтора года. Началась
1-я Мировая война; Степана забирают в солдаты, а там, на фронте, он
стал жертвой немецкой газовой атаки.

Прошло несколько месяцев. Степан возвращается в Ургуш и спустя
полгода умирает.

В 18 лет мать становится вдовой! Да еще на руках с только что ро-
дившимся Павликом.

Больше она замуж не выходила.

А мы с Витей оказались для нее "прижитыми" детьми, что стави-
лось ей в укор, а наше "незаконнорожденное" происхождение было
постоянно предметом злых шуток – установившихся издавна и явив-
шихся дурной традицией.

До сих пор я больше внимания уделял своему деду и моей маме.
О бабушке по материнской линии не осталось никаких сведений за ис-
ключением того, что моя мать своей красотой обязана родительнице.
Еще известно, что бабушка была очень работящей и доброй, к тому
же любящей женой. Откуда она была родом – мне неизвестно, но, по-
моему, из Айдоса.

А вот о своем отце мне удалось кое-что узнать: и из ?первых
рук? – писем отца родным, которые попали мне совершенно слу-
чайно, и от его детей – моей сводной сестры Нины и сводного брата
Анатолия.

Я уже писал, что моя мать в конце 20-х и начале 30-х годов работала
техничкой в сельсовете. Там же работал и мой отец – Праздничных
Григорий Иванович – секретарем сельсовета. Мы с Виталием были
?детьми их любви?, насколько можно понять – длившейся несколько
лет и оборвавшейся так же внезапно, как начиналась.

Дело в том, что семья Праздничных была одной из самых богатых –
не только в нашем селе, но и во всей округе. Секретарем сельсовета
моего отца избрали сельчане, причем единодушно, потому что он, как
и моя мать, был довольно образованным человеком. Предполагаю, что
они и сошлись на почве общих интересов умственного порядка, кото-
рые быстро переросли в другие чувства.

Да и как могло быть иначе, если был только свет керосиновой лам-
пы: они вместе читали поступавшие из райцентра книги и газеты. Два
"одиночества" тянулись друг к другу – это факт!
Он был крепкий, здоровый, красивый и умный мужик, а она, как
я уже писал, – первая красавица на селе, веселая, много знавшая, к тому
времени не так еще подверженная глухоте.

Они полюбили друг друга, несмотря на протесты его родителей,
чувствовали, кажется, себя счастливыми, пока были вместе.
Между тем начавшаяся коллективизация могла обернуться для се-
мьи Праздничных если не трагедией, то драмой: раскулачиванием.
Чтобы его избежать, они буквально за одну ночь собрали кое-какие
пожитки, а запасы семенного зерна перевезли в погреб моей матери.
Сами же уехали неведомо куда.

Только в 50-е годы я узнал, что они поселились в самой северной
части Пермской (тогда – Молотовской) области и жили там вплоть
до 80-х годов. Отец, до войны окончивший бухгалтерские курсы, рабо-
тал в совхозе по этой специальности. Она же помогла ему, когда при-
звали на фронт, стать финансистом полка. После войны, которую он за-
кончил в звании капитана, вернулся в свой совхоз ?Уралец? и работал
там до пенсии. Умер, когда ему было за восемдесят, в городе Реж под
Свердловском, где жила его дочь Нина.

Теперь, когда я поведал, пусть и кратко, о тех, кто подарил мне
жизнь, можно продолжить рассказ о моем детстве.

Моего старшего брата, проявившего себя и на учебе, и на воспита-
тельном поприще весьма успешно, районный отдел народного образо-
вания назначил заведующим начальной школы в Атербаше – русской
деревне с татарским названием. Она находилась в трех километрах от
Ургуша и славилась красотами окружающей природы.

Школа большая, просторная, с высокими окнами была построена
земством накануне революции. Здесь находилась роскошная квартира
для учителя. В ней мы и разместились, распрощавшись с домом под
железной крышей.

Нашими соседями были Гилевы. Хозяина звали Павлом; это был су-
ровый мужик, в строгости он держал маленькую дочку Нину и совсем
маленького сына Ивана.

Иногда их семья садилась при мне обедать. Ели все из одной боль-
шой миски и молча. Если кто-то из детей пытался что-то сказать, мгно-
венно получал ложкой отца по лбу.

Я подружился с младшими Гилевыми. И Нина, и Иван были ода-
ренными детьми. Она стала учительницей, а он, окончив ремесленное
училище, стал универсальным специалистом: и токарем, и слесарем,
и лекальщиком, и еще Бог знает кем. Все у него получалось!

А с Ниной, когда нам было по шесть лет, мы ?крутили роман? путем
переписки. До тех пор, пока она не написала мне последнее письмецо
всего из 2-х строк:

Пишу письмо Боре
Не пиши мне боле.

Так окончился мой первый эпистолярный роман! Как бы то ни было,
но Атербаш оставил зарубку на всю мою жизнь. Бывая в Ургуше, я все-
гда наведывался в эту замечательную деревню.

В Атербаше я окончательно встал на ноги и шестилетним бегал
по двору, обошел все улицы, пусть и небольшие, впервые побывал
в ельнике. Он произвел на меня неизгладимое впечатление мощью
елей и пихт, разнотравьем, зарослями малинников, кустами орешни-
ка. А осенью сквозь полоски света, солнечные поляны, проглядывали
гроздья рябины. И над всем этим царством пели на разные голоса пти-
цы, создавая тот веселый гомон, который и был ощущением их летучей
жизни, такой притягательной и так влекущей к себе. Ельник зарождал
во мне неописуемую радость где-то в глубине души, заряжал бодро-
стью, исцелял.

Но жизнь в Атербаше продолжалась всего лишь год. Павла переве-
ли обратно в Ургуш: он стал учителем V–VII классов. Мы переехали
в одну из старых школ. А поскольку там жил до революции дьякон,
сохранились жилые покои. Они и стали на несколько лет для нас новой
и чуть ли не лучшей в Ургуше средой обитания.

Там была большая библиотека, и я на всю жизнь пристрастился
к чтению. А началось оно с эпоса ?Давид Сасунский?, опубликован-
ного в журнале ?Красная новь?. Потом появился ?Витязь в тигровой
шкуре? Шота Руставели. И пошло-поехало. Я забирался на полати
и целиком погружался теперь в книжное царство. Чтение было беспо-
рядочным. ?История свечи? М. Фарадея, ?Разумные машины?, ?В мире
животных?, ?Кондуит и Швамбрания? Л. Кассиля, ?Железный диви-
зион? А. Лебеденко, ?Я люблю? А. Авдеенко, огромный юбилейный
(к 100-летию со дня гибели) однотомник А. С. Пушкина, ?После бала?
Л.Н.Толстого – чего только не впитывала тогда моя головушка!
Однажды, читая ?Разгром? А. Фадеева, я споткнулся на не встре-
чавшемся досель слове ?курва? и пошел к матери выяснять его смысл.
Она сидела и весело разговаривала с молодым учителем Сокольнико-
вым. Услышав мой вопрос, они переглянулись: лицо матери посерьез-
нело, и, спросив, откуда я взял эту книгу, она ее мгновенно конфиско-
вала. Сказав при этом: ?Мал еще, чтобы знать такие слова!?
Я был в отчаянии. Но читать стал еще больше. Как на грех, мне
попалась изданная до революции книга ?Грехи молодости? – о ве-
нерических болезнях, с иллюстрациями. Эту книгу я спрятал, боль-
ше в нее не глядел: было в ней что-то страшное! И переключился
на ?Курс русской истории? В. О. Ключевского – чуть ли не дюжина
томов! С этого начал во мне медленно, но верно пробуждаться буду-
щий историк.

А вокруг творилось что-то непонятное. Оказывается, Павел влю-
бился в телефонистку Аню Мартынову, из Дубровки родом, девушку
неземной красоты. Вскоре они сыграли свадьбу, и Аня перешла к нам.

Мы ее все называли Нюрой.

Но что-то жизнь у них не заладилась.

Она была молодой, своенравной, что Павлику, судя по всему, не нра-
вилось: он хотел ее покорности. Не выходило. Брата охватила, можно ска-
зать поглотила ревность. Ему казалось, что она неравнодушна к его свер-
стнику Анатолию Кузнецову, который, хотя и был ургушевским и жил
неподалеку от нас, работал в Байкибашевском райкоме комсомола.

Между закадычными прежде друзьями на почве ревности (насколь-
ко были для нее поводы – сказать не решусь) вспыхнула вражда, обер-
нувшаяся однажды страшной дракой на пирушке у соседа Николая
Яковлева – нашего дальнего родственника.
Меня охватил ужас, когда увидел, как Николай перехватывает у Пав-
ла топор, с которым тот кинулся на Анатолия.

Потом наступило примирение, но отчуждение между Нюрой и Пав-
лом росло. Встал вопрос об отдельном жилье для молодых и строп-
тивых. По ходатайству директора школы Михаила Федоровича Кома-
ровского брата перевели в Дубровку, на Нюрину родину, заведующим
начальной школой.

Но и там размолвка продолжалась, несмотря на беременность Нюры.
Тогда брат принимает решение: уйти на службу в армию. Вместе с Са-
шей Беловым и Сережей Корневым они пишут письмо К. Е. Вороши-
лову с просьбой о досрочном их призыве в Красную Армию. Буквально
через три недели пришел положительный ответ.

Шел 1938 год, по счету – мой седьмой. Осенью я стал первокласс-
ником.

Предпоследний раз я видел старшего брата идущим мимо церкви
к директорскому дому. Был ясный, солнечный день; тополь под окном
нашей квартиры привычно шелестел листвой (он был нашим семей-
ным любимцем, встречал и провожал каждого из нас в дальнюю или
близкую дорогу); но в шелесте этой листвы я слышал через открытое
окно что-то непривычное, похожее на прощальный шепот: видимо,
мудрое дерево прощалось со своим давним другом.

А брат шел медленной походкой; был он в темном костюме: я видел
со спины белый воротничок рубашки, легкую походку и чуть повер-
нутую к церкви голову, как будто он тоже совершал по этой тропинке
прощальный путь и хотел все запомнить, что окружало и влекло его
с младых лет.

Он уехал в Дубровку, туда, где жили близкие ему люди, где вскоре
после его отъезда на Дальний Восток родился его сын Олег, которого
он, если и увидел, то только на фотографии. Сын был с младенчества
копией отца. По характеру и темпераменту Олег, когда вырос, окончил
школу, а потом физтех Ленинградского университета, остался похожим
на своего отца.

Будь Павел жив, он наверняка бы гордился своим единственным сы-
ном, который, находясь уже в почтенном возрасте, является классным
специалистом-программистом, редкостно заботливым и о матери, уже
окончившей свою земную жизнь, и о своих бабушках, и о Дубровском
деде – личности во всех отношениях выдающейся. Достаточно сказать,
что, оказавшись в плену у австрияков во время Первой мировой войны,
дед, вернувшись в родную Дубровку, вел свое хозяйство по европей-
ским стандартам. Даже пчелы (а их у него было несколько ульев) лю-
били его: не кусали, а целовали в знак особой признательности. Звали
его Александром Павловичем.

Часто бывая в Дубровке, я находил ее всегда тем местом, где сама
природа и растущие среди нее люди являли собой животворную среду,
которая каждого, соприкасающегося с ней, делает порядочнее, луч-
ше.

Позже рукотворное море, которое назвали Уфимским водохранили-
щем, в чем-то облегчило жизнь людей, живших в этой округе. Но оно
чисто в людском, человеческом смысле, принесло немало горя людям,
потому что лишило их и прежнего места жительства, и той традиции,
которая вместе со строениями, садами, домами, усадьбами ушла в не-
бытие. А это – трагедия! Вспомним А. С. Пушкина:

Два чувства с детства близки нам
В них обретает сердце пищу –
Любовь к родному пепелищу,
Любовь к отеческим гробам!
Мы все, родная Дубровка, любим тебя прежней!

А тогда, в тот весенний солнечный день, мой старший, мой люби-
мый брат уходил, и я даже не знал, что вижу его – солнечного, одухо-
творенного, красивого – в предпоследний раз. Он уходил. От мамы,
брата, меня. Уходил навсегда!

И это был тоже голос, воля судьбы!

Глава третья. …ЧТО ТЫ, ПОДЛАЯ, СДЕЛАЛА!

О будущей войне даже мы, мальчишки, были наслышаны с самых
ранних лет. Она врывалась то услышанными строками из ?Интерна-
ционала? (?Весь мир насилья мы разрушим?), то реальными сраже-
ниями на Халгин-Голе, у озера Хасан, то непонятными известиями
о Мюнхенском сговоре, о европейских и африканских походах италь-
янских и немецких фашистов.

К войне готовили молодежь, начиная с детского возраста, и органи-
зации Осоавиахима, устраивавшие вроде бы спортивные соревнова-
ния, но, безусловно, военного характера. Сдача своеобразных ?экзаме-
нов? на приобретение значков ПВХО (?Противовоздушная химическая
оборона?), ГТО И БГТО (?Готов…? и ?Будь готов к труду и обороне?),
ГСО и БГСО (?Будь готов к санитарной обороне?) – были своего рода
стимулами военизации молодого поколения.

Но финская кампания 1939–40 гг. поубавила пыла, несколько при-
тушила агрессивные настроения. Как-то незаметно исчезли значки
и массовая гонка за ними, хотя международная обстановка складыва-
лась явно не в пользу Советского Союза с его позорной, недальновид-
ной сталинской политикой.

И все же мы жили предчувствием скорой войны, устраивали ребя-
чьи сражения, вели разговоры, строили планы о своем участии в побе-
де над фашистами, особенно после гражданской войны в Испании.
Что делать: мы были легковерными и в то же время весьма победно
настроенными детьми своего времени! Мальчишество оно и есть маль-
чишество!

…Я учусь в первом классе. Школа расположена на центральной ули-
це села Правда, мы занимаем в ней единственный класс; все остальные
комнаты заняты семьей директора М. Ф. Комаровского.
Начало осени; на улице грязь и сырость. А в теплом от голландской
печки классе Евстолия Григорьевна учит нас азам правописания.
Вдруг за окном со стороны сельсовета раздается серебристый звон
поддужных колокольчиков. Что это может быть? Начальство со звоном
не ездит.

Учительница выходит на крыльцо и тут же возвращается.

– Боря Яковлев, выходи! Тебя ждут!

Вслед за мной высыпает весь класс.

Напротив калитки уже остановился экипаж: в тарантас запряжена
пара крепких, молодых лошадей.

А из тарантаса вылезает мой брат Павел с каким-то спутником. Па-
вел обнимает меня, поднимает на руки.

– Ну, Боря, – сказал он, – я заехал с тобой попрощаться. Завтра из
Дубровки отправляюсь в Байкибаш, а оттуда – в армию. Ты ведь зна-
ешь, что это должно было случиться.
Я молчу, уткнувшись Павлу в грудь. Перехватило горло; из глаз те-
кут слезы.

– Не плачь, брательник! Все будет в порядке. Через два года увидим-
ся. Сейчас заеду к маме попрощаться, а потом – в Дубровку. Смотри,
учись хорошо, веди себя прилично. Не обижай мать. Я в тебя верю. Вон
и Евстолия Григорьевна кивает: быть тебе отличником!
Брат сжимает меня в своих крепких объятиях, целует в щеку, вска-
кивает в тарантас и прощально машет рукой:

– Будь здоров! И ты, и твои одноклассники, и твоя замечательная
учительница!

Повозка двинулась дальше, завернула за угол, прощально позвани-
вали колокольчики…

А мы все вернулись в свой класс и продолжили занятия.

Я тогда не думал, что это будет последняя встреча с любимым, до-
рогим моим Павликом. Он уедет служить на Дальний Восток, под Че-
ремхово, станет артиллеристом гаубичного полка, будет часто-часто
писать письма маме, передавать нам приветы, рассказывать о своих
успехах ?в боевой и политической подготовке?. Когда в 1940-м году
умрет наш брат Виталий, 1928 года рождения, он напишет маме о сво-
ей боли, тяжелых переживаниях по этому случаю, будет успокаивать
мать, как может.

А потом, когда начнется война, его полк в составе 32-й гвардейской
дивизии будет отправлен на защиту Москвы.

Свою последнюю фотографию он пришлет из Лужников: там они
будут готовиться к параду 7 ноября 1941 года. Прямо с парада отпра-
вится на фронт. Будет участвовать в разгроме немцев под Москвой,
сражаться вместе с однополчанами на знаменитом Бородинском поле.

Уголки его писем будут утешать нас всех, но и тревожить краткими
рассказами брата о преступлениях фашистов. А потом письма переста-
нут приходить. Вскоре придет извещение, что мой брат Павел Степано-
вич Яковлев погиб героической смертью в боях под Ельней.

На последней фотографии, которую он послал из Лужников, сделан-
ной настоящим мастером-фотографом, он, красивый, сосредоточенный,
как и стоящий рядом Алеша Лосев, выглядит своим, земным, дорогим.
А все чувства, которые тогда переполняли его, изложит на оборотной
стороне: строго, чеканно, философски мудро:
"Пусть будет память нам и нашим родным о великих бурях Отечест-
венной войны, о нашей дружбе, рожденной в радостях и лишениях!"

Мы с Олегом, его сыном, бережем эту и другие фотографии Павла
как самые драгоценные реликвии!

Моя мать ушла из жизни в 1990-м году, прожив почти 93 года. И все
годы после получения похоронки она не верила, что ее сын погиб,
не верила до последних своих дней.

Видимо, материнское сердце устроено так, что надежда и вера жи-
вут в нем, пока оно бьется.

* * *

Война, к которой давно готовились все (сталинская пропаганда была
на диво изобретательно лживой), застала всех врасплох.
Мы, ребятня, услышав о ее начале (из райцентра прискакал гонец
с этим печальным известием; телефон не работал, а радио не было у нас
и в помине), сидели на школьном крыльце (оно было в три ступеньки
и 20 метров в ширину) и по-своему обсуждали ситуацию. Конечно, ни-
кто не верил, что война затянется. Даже патефонные пластинки (па-
тефон был единственным средством информации, преимущественно
песенной) были заряжены бодряческой, залихватской тематикой:

Мы развеем вражеские тучи,
Разобьем преграды на пути,
И врагу от смерти неминучей,
От своей могилы не уйти.

Как показали современные (далеко не окончательные) исследова-
ния, Советский Союз потерял на этой войне 30 миллионов человек,
а немцы впятеро меньше.

Словом, мальчишки шли на поводу сталинской пропаганды и меч-
тали о том, что в случае чего они тоже убегут на фронт.
А между тем уже на третий день войны начались за околицей про-
воды новобранцев. Женские слезы, бравада захмелевших от выпитой
на расставанье браги в первые дни проводов уже давали о себе знать.
А потом, когда раз за разом уходили подводы с крепкими, молодыми
и очень хозяйственными, любящими свои семьи мужиками, настало
время поистине вселенского плача.

Вскоре пошли первые похоронки; время от времени привозили
искалеченных на войне людей; уводили лучших коней; отправилась
на фронт единственная колхозная полуторка. Стало трудно с продукта-
ми. Весь осенний урожай зерна ушел на фронт, остался только скром-
ный семенной фонд.

Ко всему этому мрачному жизненному фону прибавились эвакуиро-
ванные беженцы из Ленинграда, Сланцев, Москвы – вот места, откуда
появилась не одна сотня людей, иногда, как ленинградцы, предельно
изможденных, со скудным домашним скарбом, который успели захва-
тить с собой, с повальной простудой и дизентерией.

Вдобавок они не были, естественно, приучены к сельскохозяйст-
венным работам и не могли поначалу понять, что их жизнеустройством
заниматься некому. Надо сказать, они ?слиняли?, за редким исключе-
нием, сразу, как только обстановка на фронте изменилась к лучшему.
Скажу так: доброй памяти они о себе, за исключением единичных слу-
чаев, не оставили.

Взрослые сельчане не уходили с полей, оставались на угон и при-
гон, дойку скота, да на огородные дела.
Нас, ребятишек, целыми классами гоняли в поле собирать колоски:
комбайны были плохими, полуразвалившимися и оставляли после себя
много зерна. А год был урожайный!

Разумеется, каждый из нас чувствовал себя бойцом тыла – с 9–10 лет!
А к концу войны, когда мы подросли, пришлось наряду с бабами (ста-
риков не пощадили, отправили в трудармию, где они большей частью
погибли от голода и холода) пахать, боронить, убирать хлеб, сеноко-
сить, работать по ночам на единственной молотилке, пасти лошадей
и домашних коров, овец, коз.

На нас с мамой лежала еще одна обязанность: заготавливать для
школы дрова, пилить их и колоть, топить печи, да так, чтобы, не дай
Бог, не остался угарный газ. Хорошо, что школы были расположены
в домах священнослужителей, а те поставили там в свое время гол-
ландские печки – круглые, обтянутые хорошим железом и потому дава-
ли тепло сразу на 3–4 класса. Но из-за этой работы мать зимой раньше
4 часов утра спать ни разу не ложилась.

Боже, если бы кто посчитал, сколько мы с мамой за годы войны ис-
пилили, искололи дров, донесли их на своих руках до печек, как много
усилий требовалось на подготовку растопок. И тут же – уборка мусора
из классов. Ученики оставались довольны. Даже отхожие места, то и
дело менявшие свое расположение, потому что ?золотарей? на дерев-
не не было (их роль исполняли тоже мы), меняли несколько раз свое
место.

И все это – за 8, а иногда и за 6 рублей в месяц!
А летом мы, как все колхозники, с утра до вечера были в поле. На за-
работанные нами трудодни 1–2 раза в год давали по нескольку кило-
граммов зерна.

Школа спасала не только нас, но и учителей, а в особенности уче-
ников, которые ходили в нее пешком из других деревень за три, семь
и десять километров в любую погоду, как правило, в лаптях и худой
одежонке, ждали встречи с теплым классом, как манны небесной.

Честно признаюсь, мне было совсем худо. Дело не в лаптях: в них
я проходил до выпускного вечера, когда оканчивал уже в Аскино 10-й
класс. А вот верхней одежды не было совсем, и я зимой практически
не выходил без нужды на улицу.

Но однажды случилась нечаянная радость: в большом тюке с аме-
риканской помощью (представьте себе, она доходила даже до нашего
глухого села – в виде консервов, крупы, а иногда и хлеба) нашелся пид-
жак. Зеленого цвета, еще пахнущий какими-то духами.

Для меня он был настоящим счастьем. Догадливая мама подши-
ла нечто вроде теплой подкладки, и я проходил в этом экзотическом
одеянии целых два года. Поэтому даже сейчас, почти семьдесят лет
спустя, я не могу ругать американцев, даже если они не правы. Память
выводит на политическую сцену тот старый пиджак, который факти-
чески спас мне жизнь, перевел меня из ряда негодующих в ряд благо-
дарных.

Но жилось трудно; если что и облегчало повседневность, то чтение.
Я по-прежнему читал запоем. Газеты, в которых печаталась, скажем,
"Молодая гвардия" А. Фадеева, я умудрялся прочитывать первым.
Но было и другое: книги, которые доставались разными путями. Вот
только плохо было с лучиной. Ведь керосина не было, об электричест-
ве и радио знали понаслышке.

Спасала лучина: нащиплешь ее целый пучок и сидишь до глубокой
ночи, пока не потухнут окончательно нагретые печи, иначе ученики
могут угореть, и я с ними.
Мама, кстати, ходила ночью в школы топить печи с лучиной, потому
что в село частенько заглядывали волки. Как я за нее волновался!

Особенно ценилась осиновая лучина: она горела не так ярко, но спо-
койным, ровным светом, вот только достать ее в наших березовых
и еловых краях было трудно.

Я перечитал все книги из запасов Бориса Дегтева, ушедшего
на фронт. Подлизался к тете Наташе, матери того самого Анатолия
Кузнецова, из-за которого случился сыр-бор в молодой семье моего
старшего брата. Там я отыскал ?Тихий Дон? М. Шолохова, ?Похожде-
ния факира? и ?Пархоменко? В. Иванова, ?Виринею? Л. Сейфулиной,
?Цемент? Ф. Гладкова и многие другие издания 20–30-х годов.
Помогали книгами и некоторые эвакуированные. Наиболее интел-
лигентная их часть, отправляясь в чужие, неведомые края, наряду с бы-
товой утварью и одеждой брали любимые книги. Я с большим удо-
вольствием прочел ?Неделю? Ю. Либединского (его жену, графиню
Толстую, носившую фамилию мужа, я хорошо знал, впоследствии вы-
ступал с нею вместе на литературных вечерах и бесконечно уважал – за
необычную скромность, жизнелюбие и редкостную эрудицию!).

Только одна книга не пришлась мне по душе из-за заложенной в ней
страшной и тогда мне, еще подростку, не совсем понятной историей.
Это был роман Ф. М. Достоевского ?Преступление и наказание?. Что
касается классиков, то я был пленен ими раньше: наизусть знал всего
?Евгения Онегина?, основные главы ?Героя нашего времени?, даже
пробовал написать пьесу по мотивам этого произведения, еще учась
в 5-ом классе; но ничего у меня не получилось.

Я говорю о чтении книг. Но для понимания жизни, для нравствен-
ного самообразования приходилось читать кое-что пострашнее. Бабы
не умели читать и просили снова и снова читать похоронки по поводу
гибели на фронте их братьев и мужей. Сколько я наслышался рыданий!

Иногда казалось, что и я сам виноват в смерти людей, которых даже
не знал из-за разницы в возрасте.

Была, однако, одна драма, для мальчишки невыносимая. Мне при-
шлось переписываться с родным дядей Ильей, жена которого во время
войны бросила его и вышла замуж за другого. Прямо написать дяде
об этом я не мог. А он все спрашивал и спрашивал: не больна ли она,
не случилось ли что с ней.

И я писал все о семье, о родне, о том, что его жену не вижу, она
все время занята или в отъезде, у родственников. Старался взбодрить
его, отвести от возможных дурных мыслей, и, когда он вернулся домой,
весь искалеченный, а теперь еще и оскорбленный изменой любимого
человека, он благодарил меня за письма, за то, что не сообщил ему
о его личном горе.

Писал письма и по просьбам других женщин, старался обходить
острые места. Иначе не мог: что-то внутри останавливало. К тому же
мои сверстники убедились, что я учусь лучше их, а ?вкалываю? по ра-
боте не наравне с ними, а больше, стали лучше ко мне относиться,
больше я таких обидных кличек, как ?подкрапивник?, ?курамей?, от
них не слышал.
Что касается бытовых условий, то они у нас с матерью постоянно
менялись. Привозили нового директора – он устраивал свои порядки,
перегонял нас в здание другой школы. Когда мы вроде бы закрепились
на том месте, где жили с Павлом, возникла необходимость в комнате
для новой учительницы, и мы переселились здесь же, на кухню. А по-
том пришлось искать другое место: появились эвакуированные учи-
33
теля, притом с большими претензиями, и пришлось переехать к тете
Марусе, моей крестной, которая жила одна.
Я уже писал, что бабушка-мачеха все, что было нажито дедом, про-
мотала, в том числе большую, добротную усадьбу обменяла на ма-
ленький домишко. Единственные полезные ее дела на земле – рожде-
ние двух сыновей и дочери. Дядя Саша был из них старшим, побывал
на фронте, но не под пулями, а в армейской каптерке. После войны
вернулся в Ургуш с богатыми пожитками немецкого происхождения,
снова председательствовал в колхозе, но неудачно. Мы с ним не обща-
лись после того случая, когда он стал практически виновником гибели
Виталия.
Дядя Илья воевал на севере, вернулся израненным с головы до ног,
к тому же оказался брошенным женой. Но он был образцовый тракто-
рист, опытный механик и целиком погрузился в колхозные дела.
Но самым дорогим из них человеком была тетя Маруся, моя крест-
ная.
Перед войной она по любви вышла замуж за Павла Шубина. Но он
вскоре был призван в армию, а она готовилась стать матерью. Роды у нее
неудачно приняла местная женщина: ребенок умер во чреве матери.
Беду крестная выдержала стоически, хотя свекровь выгнала ее из
дома, как будто тетя Маруся была виновата в трагическом исходе. Мы
переселились к ней, когда негде было жить; благо, ее матушка уехала
к родным в Кирзю.
Крестная всю жизнь проработала конюхом на колхозном дворе.
Лошади тогда мучились ничуть не меньше, чем люди: они и пугали,
и лягали бедную мою тетю, но она умела с ними разговаривать, и в
конце концов они приняли ее за свою, ласкали, лизали ее лицо, когда
ей было невтерпеж. Когда мои легкие начали болеть из-за простуды,
она отпаивала меня кобыльим молоком; может, потому я и остался
жив.
Приходила крестная домой усталая, но утром успевала протопить
печь, приготовить нам вареную картошку.
Я ни разу за все время не слышал от нее ни одной жалобы, ни одной
претензии.
Уже тогда она была Героиней.
Второй ее подвиг, в том, что она вышла замуж за Патлусова Алек-
сандра Васильевича, вернувшегося с фронта одноногим, но имевшим
пятерых детей. И крестная, ухаживая за мужем многие годы, покуда он
не умер, вырастила, довела до ума всех пятерых его детей.
34
До сих пор чувтсвую свою вину: редко приходилось выезжать к ней
из Москвы, да и лекарствами не всегда мог помочь. Это вечная моя
вина.
Первые два года войны особенно трудно было с питанием. Но сель-
чане как-то выкручивались. У одних были в сусеках довоенные запасы,
другие умудрялись довольствоваться самой скромной едой, в частно-
сти, молочными продуктами, поскольку у многих были коровы или
козы. Третьи бедствовали и зарабатывали по найму у своих же одно-
сельчан – за скудный дневной паек. Нас с матерью спасала коза Маша
да еще кролики: их было в году всего по одному, но и это было в ту
пору немало.
Мы, ребятишки, летом перебивались ягодами и грибами. А еще – ра-
зоряли крысиные гнезда. Крысы – очень запасливые зверушки. У них
по всему оставшемуся после жатвы полю были нарыты норы с солид-
ными запасами зерна. Совестно признаваться, но голод заставлял нас
выбирать из этих нор все зерно подчистую. Наконец, главным спасите-
лем был огород: на него никто тогда из властей не покушался, и мы ели
вволю моркови, репы, подсолнечных семечек.
Еще до моей службы на флоте, а точнее – сразу после войны, одним
из средств нашего существования стало мамино шитье на машинке.
Она занималась им до тех пор, пока не стала терять зрение, то есть
до 70-х годов, и делала это с величайшим увлечением!
Но интересно то, что машинка у матери была самой старой. По-
моему, Айрек Зингер вывез ее в Россию в конце ХIХ века. Этот са-
мый экземпляр был один из самых первых, в системе – ?Товар почтой?
и появился в подольском варианте. Но машинка, надо сказать, работала
безотказно. Только в 60-х годах мать начала ее помаленьку ремонтиро-
вать. Она управлялась с этим старьем, как современный конструктор
со своей первой машиной.
Позже я узнал, что подарила ей машинку тетя Таня, о которой речь
впереди.
В заключение этой главы я снова возвращаюсь к людям, которым
многим обязан, и опять же к старшему брату.
Почему у него не получилась личная жизнь? Почему его жена,
только что узнав о гибели мужа, вышла замуж, а потом еще и еще?
Только в последние два десятка лет она поняла, как много когда-то по-
теряла из-за своей легкомысленной молодой натуры. Да и сын помог
ей осознать роль и значение своего отца в ее жизни. Мало того что
он сам, без посторонней помощи, добился многого, в том числе как
35
инженер поработал в Германии, а потом быстро овладел профессией
программиста. А как внимательно он относился к своей бабушке, ко-
гда она ослепла! Не было месяца, чтобы не приехал к ней разделить
с ней ее горе.
И мое возмужание началось, конечно, не с книг, а с попыток понять
логику поведения старшего брата, которого я до сих пор боготворю,
хотя его давно похоронила война. Потом в самых разных, порою ожес-
точенно острых коллизиях я спрашивал себя: а как в этой ситуации
поступил бы Павел?
Подумать только: мне уже под восемьдесят, а он погиб на фронте,
не прожив и двадцати пяти, и тем не менее остается духовно-нравст-
венным ориентиром и в моей прошлой, и в сегодняшней жизни. Сколь-
ко их было, безвременно и невинно погибших в ту кровопролитную
войну, которые могли бы составить честь и цвет моей страны!
Павел был компанейским парнем, умел находить язык даже с теми,
кто, мягко говоря, не ценил его ни на грош. Но невесть откуда проявив-
шаяся высокая культура, слившись с мудрым деревенским понятием
смысла жизни, укоренившимся с младых лет интересом к учебе, знани-
ям, сделали бы из обычного деревенского паренька будущего ученого,
общественного деятеля.
Война тем и жестока, бесчеловечна, что на ней гибнут лучшие, те,
кто, будь они сейчас живы, вывели бы страну в первые ряды современ-
ных цивилизованных стран. Тогда бы не пришла к власти эта гнусная
современная питерская камарилья…
Вернусь, однако, к тем людям, которые сумели в те годы и в тех ус-
ловиях остаться настоящими людьми.
Директор школы А. М. Павлов
Александр Михайлович Павлов приехал в Ургуш вскоре после
отъезда семьи Комаровских. Между прочим, сам Михаил Федорович
Комаровский был родом из ссыльных поляков, преподавал историю,
а его жена Варвара Васильевна была преподавательницей русского
языка. Оба окончили в свое время гимназию, как и их коллега завуч
Иван Петрович Корнев. Все они были превосходными учителями,
интеллигентами в самом высоком смысле этого слова. Это Варвара
Васильевна научила меня русскому языку, и я могу гордиться, что че-
рез всю жизнь несу миссию одного из достойных знатоков русского
слова! Она еще долго работала директором Атербашевской начальной
36
школы и воспитала двух замечательных дочерей – старшую Ангелину
и младшую Женю, в которую когда-то я по-детски был безнадежно
влюблен.
Павлов стал директором школы вскоре после начала войны. Какая
же нелегкая доля выпала на его плечи! Но он, внешне суровый, сухова-
тый, видимо, по болезни не попавший на фронт, делал буквально все,
что было в его силах.
Разумеется, учебная работа в школе была его главным делом; но не
меньше сил этот болезненный, подслеповатый человек тратил на ре-
монт школ, их отопление, на поиск учителей. Он был и конюхом: уха-
живал, держал во дворе у себя школьную лошадь. Жена его – Прасковья
Николаевна – была домохозяйкой. Отличная белошвейка, она обшива-
ла всех деревенских, была в этом смысле безотказной. Обе дочери –
старшая Люся (потом она стала тоже учительницей) и младшая Клава
(в которую я был влюблен любовью второклассника) – воспитывались
в строгости.
Ученики боялись директора, поскольку вид у него был суровый.
Но на самом деле он был добрым, отзывчивым человеком, только рабо-
та делала его постоянно озабоченным. При нем школа была образцо-
вой: неведомо какими путями он доставал учебники, тетради, другие
школьные принадлежности, поощрял художественную самодеятель-
ность.
Мне запомнилась на всю жизнь одна сцена. Когда мы узнали, что
кончилась война, он вывел всю школу на демонстрацию. Представьте:
холоднющий весенний день, несусветная грязь, а мы, полсотни обор-
ванных, в мокрых лаптях ребятишек вместе с учителями бодро, радо-
стно шагаем по главной улице села: бьет барабан, играет горн.
Впереди всех нас идет Александр Михайлович Павлов, Учитель,
Директор, Наставник, наш Кумир. Он стал совсем сухим, истощенным
от недоедания, его плохо слушались ноги. Но он шел с нами, времена-
ми оборачивался, смотрел, все ли в строю так, как надо, снимал очки,
и, когда протирал их, из его покрасневших от вечного недосыпания,
а теперь – от великой радости глаз капали слезы.
Борис Дегтев
Он был чертовски красив в свои 17 лет! Высокий, коренастый, плот-
ный, с пышущим здоровьем лицом, на котором все детали располо-
жились в удивительной гармонии. Крепкие, мускулистые руки гимна-
37
ста: когда он здоровался, то, жалеючи нас, малышей, делал все, чтобы
рукопожатие его было для нас безболезненным. Да и ноги были под
стать торсу, крепкие, хорошо рассаженные, всегда готовые к длинным
походам.
Ходил Борис быстро, широким шагом. Ото всей его фигуры веяло
крепостью, силой, какой-то особой физической статью и душевным
жизнелюбием.
Таких людей я встречал в жизни не больше двух-трех раз!
Но главным знаком качества его особой природы была улыбка – от-
крытая, внешне простодушная, но таящая в себе внутреннюю хитрецу
и от того, может быть, особенно завлекательную. Ургушевские дев-
чонки, встречаясь с ним, почему-то слегка краснели, отводя взгляд от
его лучистых, цепких глаз, как будто разогретых какими-то тайными
огоньками.
Да что там говорить – писаный белокурый красавец! Только мы,
ребятишки, знали два его главных увлечения: во-первых, он всерьез за-
нимался гимнастикой, играл двухпудовыми гирями как мячиками, а на
руках ходил почти так же, как на ногах. Уникум! Но была у Бориса еще
одна страсть, о которой знали совсем немногие, и я был в их числе. Это
был выдающийся книгочей, собравший с помощью отца-ветфельдше-
ра уникальную библиотеку, и читал на досуге, читал, читал…
Узнав о моей страсти к чтению, он сразу принял меня за своего,
давал книги на дом и морщился, как от зубной боли, от каждой слу-
чайной помарки, перегнутой страницы и других мелких читательских
небрежностей.
Словом, это был настоящий волшебник, открывавший нам новые,
неведомые миры, классические и приключенческие. Не было на селе
другого такого парня, кроме моего старшего брата, тоже знавшего толк
в книгах.
Но началась война, и Бориса призвали одним из первых. Мы знали,
что попал он в пехоту, и, помня о крепких, выносливых его ногах, ис-
кренне надеялись, что он не пропадет, выдюжит.
И он выдюжил, но какой ценой! Вернувшись в село, он долго не по-
являлся на людях, и в этом чувствовалось что-то тревожное. Оказалось
все хуже некуда: когда мы увидели его лицо, то трудно было скрыть
свои чувства: вместо левого глаза темнела глазница, другой глаз, остав-
шийся целым, был весь в шрамах. Рот был перекошен, каждое произ-
носившееся слово давалось Борису с трудом.
Так осколок фашистской мины искорежил его красивое лицо!
38
Каково было ему пережить, перечувствовать все это?!
Но он не согнулся, не упал духом. Первым делом Борис организо-
вал в нашем захиревшем селе избу-читальню, под которую отвоевал
у сельсовета весь второй этаж. Эта тесная читальня (только название –
второй этаж) стала для нас вторым домом. Вечно голодные, измучен-
ные непосильной работой в колхозе, мы по вечерам под треск горевших
в печурке поленьев собирались вокруг Бориса. Он читал нам отрывки
из книг, рассказывал удивительные истории, увлекательные небываль-
щины. Он делал это буквально каждый вечер, отдавая его целиком нам,
как будто не было страшных головных болей, мучавших его ежечасно.
Это был настоящий героизм, беспримерный по своей силе и своему
накалу!
А потом, когда окончилась война, выяснилось, что Борис Дегтев за-
очно окончил педучилище (значительно позднее – пединститут) и уе-
хал учительствовать в Айдос. Люди, которых он учил, говорили, что он
был для своих учеников светом в школе.
Я всегда жалею, что потерял с ним связь, сыгравшим, незаметно
для него, определяющую роль в моей последующей судьбе. Ведь я рос
на читаемых у него книгах, на его рассказах, воодушевлялся его жиз-
ненным примером, когда обступали меня со всех сторон болезни.
Толя Марфин
Ему было только семнадцать, а он уже был сельской легендой. Фа-
милия у него была другая, какая – я не знал. Но его мать звали Марфой,
и она была немного блаженненькой. Так к ней и относились – свысока
и в то же время жалеючи. Толю называли все по имени матери. Это –
раз. А во-вторых, он был редким умницей, хотя все семь классов нашей
школы не оканчивал, и редкостной доброты парнем. И еще – он был
почтальоном села – практически вторым по престижу человеком после
предсельсовета…
И, наконец, главное: у него был велосипед – первая ?машина?, поя-
вившаяся на селе, хотя и с физической тягой. Ребята частенько просили
его покатать на раме, и Толя охотно соглашался.
Когда Толя проезжал по улицам, развозя корреспонденцию (а чи-
тать в Ургуше любили, особенно международные новости: как-никак
пахло, и довольно сильно, надвигающейся войной), – в эти считанные
минуты ребятишки выбегали навстречу и смотрели на чудо, которым
он мастерски управлял.
39
Вот он лихо останавливался у какого-либо дома, неспешно выле-
зал из седла, неторопливо, слегка покачиваясь, шел к воротам, чтобы
вручить подписчику газету или журнал. Потом так же неторопливо
(перед этим ласково поглаживал лакированную, блестевшую от чис-
тоты ?машину?) слегка раскатывался, чтобы сесть в седло, и мчался
дальше.
Много лет спустя мы, получая свежую прессу – обычно ?Пионер-
скую правду? или ее старшую сестру, проникались их запахами, напо-
минавшими о Толе.
Он ушел по призыву на третий день войны, оставив после себя ве-
лосипед, который мать, по исключительной своей бедности и вопию-
щей бесхозяйственности, сразу продала.
Толя Марфин сгинул где-то в псковских болотах. Вечная ему па-
мять!
Перемогший вину
Дом Шестаковых – огромный, вместительный – находился напро-
тив школы: с большим палисадником, множеством окон и по-хозяйски
содержащимся двором – с какими-то непонятными малышне помеще-
ниями-ольшанниками. Позже мы узнали, что это зимовья для пчел.
Шестаков-старший не вступил в колхоз, остался единоличником, а в
ельнике, по договоренности с местной властью, держал пчелиное хо-
зяйство – множество ульев. Когда был урожайный для меда год (хвала
пчелиному братству и трудолюбию!) – суровый старик был улыбчив
и щедр, выставлял ребятне посуду со свежим медом, а людей постарше
потчевал брагой.
У Шестаковых было два сына – Николай и Петр. Первый из них
был постарше, окончил школу перед самой войной и, наверное, как
и другие из его многочисленных одноклассников, строил планы на бу-
дущее.
А пока… Николай был талантливым гармонистом. По вечерам он
вылезал на подоконник своего дома и растягивал свою знаменитую
двухрядку. Он играл, как Бог! Выводил такие коленца, что, водись в на-
ших краях соловьи, они бы сгорели от стыда. Зато эти шестаковские ве-
чера тянули к себе, просто притягивали, как сверхмощным магнитом,
окрестных девчонок. Для них дядя Саша даже смастерил длиннющую
скамейку. Это была своего рода сельская филармония, хотя и клуб был
неподалеку. Деревенские красавицы слушали музыку!
40
Николай, в отличие от своего худющего маленького братика, моего
ровесника, был не просто крепышом. Небольшого роста, с короткой
шеей, волшебными руками гармониста, чистым, притягательным ли-
цом и, повторяю, коренастой фигурой (обливался по утрам ледяной
водой из колодца) – он всей своей натурой демонстрировал народную
поговорку: ?в здоровом теле – здоровый дух?.
Война застала его в самом замечательном возрасте и сразу унес-
ла вместе с друзьями, одногодками из села на призывной пункт.
Доходили слухи, что отправили их на Алтай – готовить будущих
?красных командиров?, чтобы подготовленными наскоро отправить
на фронт.
И вдруг по селу пронесся слух, заставивший оцепенеть каждую
семью: Николай нежданно-негаданно вернулся домой. И не в отпуск,
а самовольно. Выходило, что стал дезертиром. На людях он так и не
появлялся, только до утра просидел у открытого окна…
Отец сразу понял, чем грозит сыну дезертирство. Он сам повел его
рано утром в сельсовет. Вскоре из райцентра приехали два милицио-
нера, увезли Николая, даже не успевшего, да, видимо, и не желавшего
взять напоследок свою гармошку.
Вернулся он через три года по тяжелому грудному ранению. Преж-
него Николая было не узнать: желтый, с простреленными легкими,
худющий, он непрерывно кашлял кровью. Зато на старой, тщательно
отстиранной гимнастерке сельчане увидели сверкающий всей красой
Орден Отечественной войны II степени – награда, которой удостаива-
лись редкие фронтовики.
Получил он его за форсирование одним из первых Днепра при взя-
тии Киева, находясь всю войну в штрафном батальоне.
Чуть поправившись, он устроился в нашу школу военруком и делал
свою работу отменно, хотя и продолжал чахнуть. Да и выпивал час-
тенько.
Однажды, возвращаясь из райцентра, Николай поскользнулся, не-
ловко упал лицом в дорожную, выбитую лошадиными копытами вы-
боину и задохнулся.
Нелепая жизнь и нелепая смерть, в общем-то, хорошего, замеча-
тельного земляка. Такие люди, как минеры, ошибаются только один
раз!
41
Анатолий Еремеев
Он был одноклассником и другом Николая Шестакова; с ним вместе
учились Лина Комаровская, Ася Мартынова, Борис Дегтев и многие
другие, чьи жизни ?на заре туманной юности? прошли рядом и вместе
и составили с другими сверстниками лицо всего довоенного поколения
молодежи.
Еремеев, на мой взгляд, был одним из лучших в этом трагическом
поколении.
Небольшого роста, белокурый, до крайности дисциплинированный,
ко всему этому он был очень начитанный. В нем виделся будущий учи-
тель и отец хорошего, богатого семейства. Словом, он с ранней моло-
дости был глубоко уважаем и почитаем.
В 1914 году его мать Дарья Праздничных проводила на фронт своего
первого мужа Федора. Было 3 года его сыну и 3 месяца – дочери. Федор
погиб под Варшавой. Кстати, он был братом моего деда по отцу.
После десятилетнего вдовства она вышла замуж за Тимофея Ере-
меева – отца Анатолия.
Мать его, как и моя мама, помнила 1919-й год, когда фронт между
белыми и красными стоял за Дубровкой, возле села Накаряково. Одна-
жды в село пришел лошадиный обоз с тринадцатью убитыми беляка-
ми.
Похоронили их в братской могиле; а через сутки село заняли крас-
ные. Белые, между прочим, держали оборону в Ургуше, на Савиной
горе (за ней располагались трубниковские земли, то есть земли моих
родственников).
Белые сумели выгнать их к Петуховке, а оттуда к пристани Усть-
Байки. Потом блюхеровские войска на пароходе ?Некрасов?, через ос-
тановки в Магинске, Ельдяке, и ?Нарзинские медвежатники? сумели
добраться до своих.
Что касается тестя – отца жены Анатолия Тимофеевича, то он уча-
ствовал еще в Турецкой кампании 1877–78 гг.
Потом обстановка изменилась: белые из Байков переправились че-
рез Уфимку в Дуван, а затем ушли за Уральские горы. Так закончилась
гражданская война в наших ургушевских краях. Но после нее остались
голод, тиф, большой пожар на Ильин день. Спасали дома, покрывая
крыши смоченными пологами.
Дед Анатолия Еремеева погиб на Гражданской войне, а отец
в 1942 году под Воронежем.
42
Анатолий Еремеев сумел до войны окончить 9 классов, поработать
в топографической партии. 13 августа 1941 года его вместе с друзья-
ми – Николаем Шестаковым, Александром Кобелевым, Федором По-
номаревым и другими одногодками проводили на фронт. Все его дру-
зья не вернулись – все 127 человек, кроме Николая Шестакова. Сам
же Анатолий Еремеев прошел всю войну командиром минометного
взвода. Это, конечно, невиданное везение, но, участвуя в тяжелых
боях на самых трудных участках южных фронтов, он избежал ране-
ний: его не царапнула ни одна пуля, ни один осколок. Так он остался
целиком здоров и долгое время работал директором Ургушевской не-
полной средней школы. А потом партийные органы утвердили его ре-
дактором районной газеты. И здесь он работал отлично. Потом, когда
здоровье начало сдавать, он вместе с семьей, в которой не последнюю
роль играла его жена Анна Тимофеевна, уехал в пригород Сочи. Все
мои попытки связаться с ним после того, как он оставил у меня свои
заметки минометчика, не увенчались успехом. Может, я плохо старал-
ся? Но его заметки, думаю я, будут обязательно достоянием Главного
Центрального архива армии, потому что в их содержании – часть той
великой правды о самой тяжелой войне, история которой, конечно же,
пока не написана и еще долго не будет написана. Потому что это прав-
да о жизни и смерти, которые столкнулись в поединке, равных которо-
му в мировой истории не было.
Мы в тылу и чувствовали, и понимали это, и переживали жуткие
последствия этой межчеловеческой бойни.
Я вспомнил лишь несколько людей, с которыми меня соединяла ко-
гда-то жизнь; и все они, даже незадачливый Николай Шестаков, дороги
какой-то особой любовью, в основе которой есть, наверное, привязан-
ность к общей земле и общей судьбе.
За годы войны погибли на фронтах войны почти 200 ургушевских
мужиков, а вернулись человек пятнадцать.
Трагическая статистика!
43
Глава четвертая. АСКИНСКОЕ ЛИХОЛЕТЬЕ
Итак, мы с матерью живем, еле-еле сводя концы с концами. Выру-
чает нас в основном огород. О магазине говорить не приходится: во-
первых, он был вечно пуст, а во-вторых, зарплата школьной уборщицы
составляла всего лишь восемь рублей! Что можно было на них приоб-
рести?
Пока мы живем-квартируем у тети Марии, моей крестной матери.
В маленьком доме сыро, изнутри стены покрыты полчищами мокриц,
они ползают по столу, лезут в миски с едой… Перед ними робеют даже
тараканы и мухи, которых полным-полно.
Единственное светлое пятно в избе – икона Николая Угодника в пе-
реднем углу.
Отношения с религией начали складываться в детстве. Первые впе-
чатления шли от стоявшей в центре села церкви. Небольшая, деревян-
ная, с колокольней, на которой гнездилась уйма птиц и куда можно
было подняться по скрипящим ступенькам лестницы и глянуть окрест,
была местом ребячьих игр. Время от времени были открытыми двери
самого храма: остались невредимыми иконы, но за царскими вратами
уже была пустота.
Мы были глупы и не понимали, что хранящиеся в церкви книги со-
держали наши родословные сведения. Это был первый большой, непо-
правимый грех каждого из нас, безжалостно уничтожавших фамиль-
ные своды всех сельчан. Теперь остается каяться по поводу содеянного
нами, мальчишками.
В храме обычно устраивали зернохранилище. Здесь спасали уро-
жай – нынешний и будущий. Мы часто поднимались на хоры и прыга-
ли вниз, в зерно. Опять же не было понятия, что горы зерна способны
утопить, как в болоте, человека.
Рядом были развалины новой церкви, которую до революции нача-
ли строить, но не успели завершить. Мы бродили часто по этим разва-
линам, не подозревая, что они тоже несут в себе нечто божественное,
недоступное нам. Потом их растащили сельчане на разные хозяйствен-
ные нужды.
44
Я не помню, чтобы моя мама молилась в те годы. Но что она была
внутренне верующей (ведь она служила по дому у священников и дья-
конов церкви), в этом убежден. И потому мы хоронили ее по церков-
ным традициям, а на ее могиле я сам поставил крест.
У бабушки была сестра, кажется, ее имя было Агафья, набожность
которой была, можно сказать, неистовой. Жила она в Кирзе (маленькой
деревне возле реки Уфы по левой стороне), но изредка приезжала в гос-
ти к сестре. Она приобщала меня к Богу и даже привезла Священное
Писание, которое я, естественно, прочитал, но по малости лет, а скорее
всего – по ребяческой глупости не сумел проникнуть в его содержание:
помню только какое-то чувство страха перед гибелью Сына человече-
ского, перед грядущим адом для себя самого. О рае не думалось.
К великому сожалению, путь к Богу начался слишком поздно. Кто
знает, если бы он начался раньше, я бы не сделал много поступков,
от которых приходится краснеть в глубокой старости. Сейчас я с ра-
достью признаюсь, что принадлежу к великому стану верующих, хотя
многое из религиозного учения так и не сумел, не успел впитать в свою
душу.
Самое теплое место в нашей избушке – большая деревенская печь.
Здесь можно было днем готовить уроки, а ночью при свете лучины
читать книги, которые удавалось достать.
В общем, темная, голодная и холодная, безрадостная жизнь, которая
усугублялась простудными болезнями. Бывали дни, когда мои легкие
болезненно колыхались внутри от каждого неосторожного движения.
И вот однажды в нашу избу какими-то неведомыми путями входят
две цыганки. Я не помнил до тех пор, чтобы они заходили в наше село.
Предлагают погадать, но что мы можем дать взамен? Только пару кар-
тофелин.
Но обе женщины отказались от гонораров, а одна из них, взяв руку
матери, долго вглядывалась в нее, а потом сказала:
– Ничего, дорогая, живешь сейчас хуже некуда, но главное – ты бе-
реги вот этого мальчишку.
И показывает на меня:
– В нем твое спасение. Он будет, когда вырастет, большим челове-
ком, перевезет тебя в большой город. Ты забудешь, как добывать себе
еду, у тебя все будет. Но тебя подведут глаза. Береги здоровье и помни,
о чем я сказала.
Цыганки ушли, а мы были буквально ошеломлены смыслом их
предсказаний!
45
Аскинская НСШ 7 класс. Во втором ряду слева с букетом Борис Яковлев. 1946 г.
Ученики Аскинской сельской школы.
Б.Г.Яковлев во втором ряду второй слева.
46
Разве можно было предположить в тех условиях, что я окончу
4 высших учебных заведения, стану профессором филологии, видным
журналистом, писателем?! Что мне предстоит поработать несколько
лет на вершине власти – в Центральном Комитете КПСС, что меня вы-
берут Первым секретарем Союза журналистов СССР, что я буду воз-
главлять самые элитные, престижные журналы страны?!
А ведь все это будет! Цыганка оказалась права. Если ее нет, пусть
будут счастливы ее дети и внуки, а ей самой – Царствие небесное!
Ну что тут скажешь? Предвидение?
Между тем наши с мамой заботы совсем о другом. Я оканчиваю
шестой класс, за ним будет седьмой, и все. Учиться дальше в ближай-
шей округе не светит.
Но есть надежда: нас зовет к себе пожить, а мне и поучиться даль-
ше, мамина сестра тетя Таня, которую я по праву могу назвать своей
второй матерью: столько она для меня сделала!
Живет моя любимая тетя в Аскино – райцентре другого района Баш-
кирии. Оно (это село) расположено на самом севере Башкирии. Вроде
бы недалеко – где-то в 45 километрах – есть железнодорожная стан-
ция Щучье озеро; но попасть туда нельзя из-за сплошных болот, озер
и лесов, перед которыми пасуют даже местные крестьяне. Начальни-
ки всех рангов, да и просто нуждающиеся в каких-то дальних услугах
едут в Уфу через Бирск, удаленный от Аскино чуть ли не на сотню
километров, если не больше.
Село большое, богатое! По центральной улице были проложены
деревянные тротуары. Две школы, районный Дом культуры с хоро-
шей библиотекой, небольшой деревообрабатывающий завод, машин-
но-тракторная станция (МТС) для обслуживания колхозной техники,
пищекомбинаты и даже действующая церковь – вот чем было это ста-
ринное торговое село! Наш райцентр Байкибашево был по сравнению
с ним обычной деревней.
И мы, идя навстречу уговорам тети Тани, снимаемся с места и едем
к ней. А сама она жила на квартире у молодой хозяйки, муж которой
погиб на фронте, снимала у нее большую комнату с двумя сыновьями
и маленькой дочерью. (Тети Танин муж тоже погиб на войне).
И вот в этот дом, в эту комнату добродушная хозяйка и ее кварти-
рантка принимают нас на проживание, причем бесплатное! Как надо
быть благодарными таким добрым, бескорыстным, приветливым лю-
дям!
47
Два года мы жили припеваючи. Тетя нас обожала. Несколько ина-
че складывались отношения с ее детьми. Старший Михаил был все-
гда приветлив и добродушен; зато мой ровесник Анатолий оказался
мальчиком с трудным характером. Его недружелюбие по отношению
ко мне принимало подчас вызывающие формы. И все же была надеж-
да: ?стерпится – слюбится?. Не слюбилось, хотя мы учились в одних
школах и одних классах; у нас были общие друзья – и полное различие
интересов – школьных, бытовых, культурно-художественных.
Конечно же, наш переезд в Аскино усложнил жизнь тети Тани.
Мама устроиться на работу не может из-за своей глухоты. У нас уже
не водятся кролики, как бывало в Ургуше, нет и козы. Но главное – нет
огорода, настоящей деревенской житницы, поскольку в местный кол-
хоз мы не вступили.
Выручал всех заработок тети Тани: она заведовала районной парик-
махерской, сама была мастером высшего класса. Но семейный бюджет
был более чем скромен. Тем не менее тетя Таня ни разу не выказывала
недовольства в связи со свалившимися на нее лишними ?двумя ртами?.
Она всегда была доброй, веселой, дружила с хорошей шуткой. Обая-
тельная внешне, она пользовалась особым успехом у своих клиентов.
Однако надо было подыскать маме работу, подходящую ее здоровью
и возрасту.
И такая работа вскоре нашлась. Маму приняли на работу в райот-
дел милиции – уборщицей. Без предоставления квартиры и с мизерной
зарплатой. Впрочем, для решения квартирного вопроса было сделано
унизительное предложение: поселить нас в одну из камер КПЗ.
Для несведущих людей поясню: КПЗ – это камера предварительного
заключения, своего рода следственный изолятор районного масштаба.
Это был темный отсек в самом конце здания. В него можно было по-
пасть через обитую железом дверь, ведущую в темный глухой коридор,
освещенный единственной лампочкой. В него выходили тоже обитые
железом 4 камеры, каждая площадью 6 кв.м.
В трех из них сидели арестованные по разным уголовным проступ-
кам люди, а четвертая была предоставлена нам.
Два года, пока я учился в восьмом и девятом классах (1947–1948 гг.),
мы с матерью провели вместе с ?арестантами?. Я не случайно обо-
значил задержанных кавычками. В абсолютном большинстве это были
женщины и девушки, попавшие сюда за срезанные колоски. Они го-
лодали в деревнях и, чтобы как-то прокормиться самим и прокормить
ребятишек, шли тогда на это страшно наказуемое уголовное преступ-
48
ление. Насколько помню, срок им давался до десяти лет! Кроме них
изредка попадали мелкие воришки, хулиганствующие элементы, но их
было совсем немного, и долго они не засиживались. По большой нуж-
де милиционер время от времени выводил их в уборную, которая была
в милицейском дворе. Однажды почти на моих глазах один из жуликов,
отворотив доски под сидением, выполз из нужника и убежал. Так его
и не нашли.
Что касается тех, кто сидел ?за колоски?, то это были, как прави-
ло, очень хорошие, необыкновенной доброты люди. Даже в несчастье
они не падали духом: и русские, и татарки, и башкирки. Родственники
умудрялись приносить им передачи, и этим скудным домашним пай-
ком они очень часто делились с нами. Было стыдно принимать от них
дары, но мы с мамой голодали еще больше, и выхода не было. Один раз
в день им приносили баланду: нечто вроде овощного бульона с редки-
ми картофелинами. Они и это ?варево? предлагали нам.
Я могу сказать, что, благодаря во многом этим замечательным лю-
дям, я сохранил более или менее приличное здоровье в самые трудные
для нас годы и смог учиться не только не хуже своих одноклассников,
а даже лучше. И, когда я видел раньше и вижу сейчас попавших в беду
людей, меня пронзает почти физическая боль за их страдания, хотя сте-
пень их вины перед обществом мне неизвестна. Срабатывает какой-то
интуитивный код, помогающий прийти к убеждению: вот этот человек,
судя по всему, не настолько виновен, чтобы понести суровое наказа-
ние, быть отвергнутым, жить со сломанной судьбой.
Естественно, хотелось этим попавшим в беду людям чем-то помочь.
Но чем? Только уговорами милиционеров быть с этими людьми помяг-
че, подобрее. Помогало редко.
Моя мать, хотя и была сильно глуховата, но в ней жила натура неза-
урядная во всех смыслах. Так, по какому-то счастливому случаю удалось
ей купить за небольшие деньги козу, а один сердобольный милиционер
(среди сельских служителей права, особенно татар, такие встречались
часто) пристроил ее в уголке полуразвалившегося милицейского сарая.
Зимой мы приносили козе туда сено, а летом она паслась на ближних
выгонах. Коза стала настоящей нашей кормилицей.
Пожалуй, второй ?милицейский? год оказался самым трудным.
Неожиданно заболела мать, слегла в больницу. Я остался один, прак-
тически без средств к существованию, за исключением козы. С боль-
шим трудом я научился ее доить и считал это серьезным достижением
на бытовом поприще. Чему только не научишься!
49
Но голод, как говорят, не тетка. Он буквально терзал детский орга-
низм, заставлял все время думать о еде.
Помню, я сдавал весной экзамен по геометрии, не имея накануне
никакой еды. Только после контрольной вместе с ребятами прибежал
на гороховое поле и там набил свой живот плющатками: спелых горо-
шин еще не было.
Из-за учебы и домашних дел, в том числе уборки помещений, кото-
рая числилась за мамой, я, к сожалению, редко посещал ее в больнице,
хотя сердцем чувствовал и по глазам видел, что ей там было и одиноко,
и больно. До сих пор жалею об этой своей невнимательности. А она
вынимала откуда-то из угла передника кусочек хлеба и передавала мне:
сама не ела, а берегла для меня!
Боже, как бываем мы в детстве, да и не только в детстве, неблагодар-
ны своим матерям и как виноваты перед ними! А их нет, и уже некому
передать эти признания!
В ту весну нам дали крошечный, в полсотки, участок земли, чтобы
посадить картошку. Росла она медленно, видимо, была далеко не сор-
товая.
Однажды приходим с матерью на участок, подкапываем один куст,
другой – ни одной картофелины. А рядом у соседа они так и прут из
земли. Я обратил на это внимание и… вытащил пару картофелин.
До сих пор жалею о своей проделке, в которой, конечно, обвинили
маму, а не меня. А я промолчал. Ну как же не назвать такое мое пове-
дение свинством?
Но ведь перед этим мы с мамой решили, что вернем эти картофели-
ны, как только вырастут свои.
Но видевший нас милиционер рассказал все хозяину участка, и маму
чуть не посадили. Потом смилостивились: уволили ее с работы.
Мы снова в большой беде!
Пришлось опять обращаться за помощью к тете Тане, нашей ?па-
лочке-выручалочке?. К тому времени она уже купила свою крохотную
избушку, где поселились и мы.
Теснота неимоверная, больная мать, косые взгляды братьев – все
это давило на психику.
Не забудем, что это были голодные годы по всей стране. Изредка
в магазине выбрасывали по горбушке хлеба. Но, чтобы ее получить, мы
с братом занимали очередь с ночи. А она выстраивалась длинная-длин-
ная. Было физически трудно выстоять шесть часов. А потом открывал-
ся магазин, и начиналась давка.
50
Карточная система была отменена 14 декабря 1947 года. Сколько
сил оторвала она от учебы, сколько простудных болезней нам ?пода-
рила?! Лозунг для себя был один: ?Надо держаться!? И мы держались.
Попутно обретали, хотя и вынужденно, физическую закалку. В лаптях,
обычно мокрых, единственной тогда моей обуви, я прохаживал все
зимы и весны. А это чего-то стоило!
В первые два послевоенных года, когда с питанием было особенно
трудно, сельчане как-то выкручивались. Так было в Ургуше, так было
и в Аскино.
Еще осенью 1947 года из местного колхоза обратились к матери
с просьбой помочь в уборке ржи. Мы приняли этот подряд. Брали для
уборки участок, и немалый, убирали на нем рожь всю страдную пору.
Я тогда научился жать серпом, вязать снопы, ставить суслоны. Ра-
бота однообразная, но приходилось за мешок зерна выкладываться ?на
полную?.
Сейчас, десятилетия спустя, я снова и снова вспоминаю маму. Она,
несмотря на возраст (а ей было уже больше 50-ти) и болезни, работала
очень споро, и я еле-еле за ней угонялся. Главное же – она научила
меня делать любую сельскую работу.
В следующем году мы снова записались в наемную рабочую силу –
за мешок ржи (это около 60 кг). Мать часто болела, но держалась, рабо-
тала. Основная тяжесть ложилась все чаще на меня. Измученный тяж-
ким трудом, я часто срывался, когда она проявляла сложность своего
характера, вплоть до крика. Никогда не прощу себе этих срывов.
Я столько пишу о ?хлебе насущном?, о проблемах элементарного
пропитания, что можно подумать: учебу забросил ради самосохране-
ния.
На самом деле все обстояло совсем не так. Именно учеба с заложен-
ными в нее познавательными и духовными элементами очень часто
становилась основной опорой в трудные времена.
Поначалу – в седьмом классе – я учился вместе со своими братьями
в Аскинской неполной средней школе. Это было настоящее счастье,
потому что один учитель был лучше другого, а вся система обучения
и воспитания составляла уникальное единство в подходе к формиро-
ванию достойных, воспитанных, знающих молодых людей. Это была
своего рода гимназия.
Тогда же я стал одним из самых активных читателей районной биб-
лиотеки, которая располагала не только большим книжным фондом,
но и удивительно внимательными, ценящими свою профессию биб-
51
лиотекарями. Они сразу приняли меня за своего, и до окончания деся-
тилетки я пользовался их особым расположением.
Переход в среднюю школу, ее восьмой класс дался мне очень труд-
но. Другие учителя, другие подходы к ученикам, даже другой, более
низкий (за некоторыми исключениями) уровень их требовательности.
Большие по численности классы, незнакомые пока одноклассники, за-
метная среди них групповщина – все это мало сочеталось с традиция-
ми ?семилетки?.
И все же повторюсь: школа сглаживала острые бытовые неурядицы,
давала ход, быть может, самому главному: процессу взросления, обще-
го развития.
Здесь надо отдать должное все же учителям, какими бы разными
по степени ученой квалификации и педагогической подготовки они
ни были.
Запамятовал по давности лет директора школы. Когда я вместе
с друзьями – Юрой Галиевым (мы и сейчас с ним дружим; он на пен-
сии, живет в подмосковной Апрелевке), Рифом Шайхутдиновым и моим
двоюродным братом Толей Ашихминым – переступил порог огромной
двухэтажной школы, нам встретилась высокая, статная, заметно ста-
реющая дама. Это была химичка. Предмет свой она знала превосходно,
но донести его во всей полноте не могла. В школе не был запланирован
химический кабинет, не было реактивов для опытов, а значит, наше
любопытство к тому, что несли с собой химические опыты, альдегиды,
кеноны и другие премудрости, вплоть до валентных, не было удовле-
творено полностью.
Математику поначалу преподавал пожилой, весьма знающий свой
предмет таджик. Он был абсолютно лишен педагогических знаний,
и во время занятий ученики занимались всем, кроме математики. Он
отработал первый учебный год и уехал к себе на родину. Там и случи-
лась, как мы узнали, трагедия. Во время ужасного ашхабадского зем-
летрясения он сидел с друзьями в ресторане, и земля прямо под их
ногами разверзлась, поглотив их в пучине.
Его сменила молодая учительница, только что окончившая Бирский
учительский институт Татьяна Васильевна. Мало того что она прекрас-
но владела предметом, ?держала? аудиторию – она была очень краси-
вой. А для взрослеющих подростков этот момент был весьма значи-
тельным.
Иногда занятия по литературе проводила Вера Акимовна Ашихми-
на. Вот это был настоящий талант! Литературные герои и их создатели
52
буквально оживали у нас на глазах – так она строила словесную ткань
занятий. К тому же она была демократичной, участвовала охотно в на-
ших классных вечеринках и умела превращать их в интереснейшие ли-
тературные вечера.
По натуре очень строгая, требовательная, никому не дававшая по-
блажек, она была очень добрым, душевным человеком. Один лишь
эпизод: когда после выпускного вечера мы, уставшие от веселья, слег-
ка сморенные выпитой бражкой (тогда это разрешалось и не было осо-
бых проблем), вышли на футбольное поле и мгновенно заснули, Вера
Акимовна всех нас поодиночке перевела в класс, тем самым спасла от
простуды, которой грозило сырое, холодное поле стадиона.
После нашего выпуска ее избрали депутатом Верховного Совета
СССР; но и это высокое звание, и Орден Ленина не породили в ней
высокомерия и зазнайства: она оставалась требовательной, но одно-
временно доброй и даже застенчивой.
Немецкий язык преподавала этническая немка – Бета Бруновна.
В ее глазах не проходила печаль. Незадолго до войны ее муж, видный
немецкий коммунист, был репрессирован. Говорить о ее знании родно-
го языка не приходится: но такова природа ребятишек, что они считали
этот язык для себя совершенно лишним и вели себя на ее уроках весь-
ма вольготно. К сожалению, я был тоже в этом черном списке, хотя…
А все потому, что еще в Ургуше я очень своеобразно изучил азы
этого языка. Обычно во время уроков Цилии Николаевны (она была
из эвакуированных и пришлась к месту) я, третьеклассник, не имев-
ший права учить немецкий, – его изучали с пятого класса – забирал-
ся на русскую печь, которая отделяла классную комнату тонкой пе-
регородкой. Выбив из тонких дощечек два сучка, я глядел через них
на классную доску и слушал преподавательницу. Так в течение двух
лет, практически не пропустив ни одного занятия, овладел знаниями
немецкого языка, которые закрепил потом с помощью Беты Бруновны
и сменившей ее Лидии Афанасьевны.
Знал бы я, как впоследствии, когда мне приходилось общаться
с немецкими официальными делегациями журналистов, часто бывать
в Германии, пригодилась бы полноценная, насколько это было возмож-
но в средней школе, языковая подготовка!
Кстати, будучи уже преподавателем факультета журналистики Мос-
ковского университета, заведующим кафедрой журналистики еще двух
вузов, я замечал снисходительное отношение некоторых студентов
к знанию языков. Меня эта спесь просто коробила.
53
Язык – мощнейший инструмент общения, первоэлемент культуры!
Никакие ЕГЭ не спасут вас, если обстановка (а она непрерывно меня-
ется в сторону укрепления и развития международных связей) потре-
бует от вас знания языковых тонкостей! Поверьте мне, моему опыту
попадавшего в разные, языковые в том числе, переделки!
Естественно, у нас, мальчишек, в особом фаворе были занятия
по физкультуре. Вел их Николай Сергеевич Плотников – молодой,
очень спортивный крепыш, владевший своим телом так, что мы и удив-
лялись, и завидовали ему белой завистью! А по натуре, темпераменту
был флегматик.
И кто бы мог подумать, что после окончания истфака Башкирско-
го института он будет не только преподавать этот предмет в Бирском
учительском институте, но и защитит докторскую диссертацию, станет
профессором, одним из ведущих специалистов по истории граждан-
ской войны на Урале!
Учитесь, господа! Вы не знаете, куда вас выведет жизнь!
Но главным человеком – по должности и по школьному нашему ре-
бячьему авторитету – стал новый директор Валентин Николаевич Цы-
пин.
Он тоже был студентом Бирского учительского института – све-
женький учитель истории. Но за его плечами была война, с которой
он вернулся тяжело раненным: сухожилия левой руки были переби-
ты, и она – сухая, изуродованная, висела бы, если б не поддерживалась
другой рукой.
Он был невероятно красив, приехал с молодой красавицей женой
и теми двумя девушками – математичкой и русичкой, о которых я уже
упоминал, и сразу стал, ?и по службе, и по душе?, основной фигурой
в школе.
Главной страстью для него было увлечение футболом. Прямо за
школой соорудили футбольное поле. Валентин Николаевич собрал ре-
бят-старшеклассников (среди них оказался и мальчик из 5-го класса,
который сразу стал главным партнером директора, – мальчишка рабо-
тал с мячом так, как будто учился этому еще с колыбели!).
Условием принятия в команды были прилежность в учебе и образ-
цовая дисциплина.
Так футбол прописался в школе на долгие-долгие годы. Научи-
лись мы и заливать зимой каток; кто на деревянных самодельных
коньках, а кто и на настоящих летал по ледяному полю. Азарт моло-
дости!
54
Но он был и талантливым педагогом, знал глубоко свой предмет.
А поскольку я тоже был влюблен в историю, мы уже на этом, ?исто-
рическом поле?, быстро сошлись. Однажды я его удивил, продемон-
стрировав на уроке новой истории неординарные знания по наполео-
новской Франции. ?Откуда это у тебя?? – удивился он. И тогда я не без
горделивого удовольствия достал из-под парты ?Историю Франции?
Э. Лависса и А. Рамбо – уникальный том, который был в моей неболь-
шой библиотеке.
В.Н. был сражен! С тех пор мы поддерживали отношения с ним
и его семьей до конца его жизни.
После директорства он был председателем Аскинского, а затем Ка-
раидельского райисполкомов, занимал большую должность в респуб-
лике. Выйдя на пенсию, переселился в Москву к дочке, окончившей
Архитектурный институт. Погиб трагически: во время прогулки с внуч-
кой на переходе на них наехал грузовик. Внучку В.Н. успел в какое-то
мгновенье одной рукой выбросить из-под машины, а самому спастись
не удалось. Вечная Вам память, Валентин Николаевич!
Было в Аскино еще одно учреждение, о котором я упоминал и ко-
торое сыграло в моем духовном становлении особую роль: районная
библиотека. Она размещалась в Доме культуры и была на самом деле
неплохо укомплектована. Я перечитал ее практически всю за годы ас-
кинской жизни. Библиотекари помогали, как могли, знакомить меня
с новыми поступлениями. Все заметные произведения, которые пе-
чатались в ?толстых? журналах – ?Новом мире?, ?Октябре?, – имели
в моем лице первого читателя – от ?Первых радостей? и ?Необыкно-
венного лета? К. Федина, до романов Ф. Панферова, С. Бабаевского.
О поэтических книгах, подборках и говорить нечего – они проглаты-
вались на ходу.
Но главной книгой для меня и моих друзей была тогда ?Два капита-
на? В. Каверина. Девиз Сани Григорьева ?Бороться и искать, найти и не
сдаваться? стал нашим девизом. Он помогал нам преодолевать все труд-
ности и лишения. Но не только: он и другие, подобные ему литератур-
ные герои помогали сохранять чистоту первых влюбленностей, друже-
ские отношения между собой, уважение к опыту и судьбам старших.
Все это укреплялось походами, иногда с ночевками и кострами,
в лес, на озера, которых вокруг Аскино было множество, и многим-
многим другим, в том числе спорами, которые никогда не доходили
до драк, ведением личных дневников, помощью родителям по хозяйст-
ву… Да мало ли чего было в эти ?школьные годы чудесные?!
55
Они почему-то совсем внезапно кончаются.
Пришла пора самостоятельно утверждаться в новой, совсем моло-
дой, но в то же время взрослой жизни.
На выпускных экзаменах я получил пятерки по всем предметам, за
исключением двух: физики и астрономии.
По тогдашним условиям претендовал на получение серебряной ме-
дали. Документы отправили в Уфу, а аттестат зрелости мне не дали.
Тогда за учебный год полагалось доплатить 150 рублей, а мы сумели
наскрести только 75. Мне дали по этому поводу справку, заверенную
печатью и подписанную директором школы. С ней я не мог поступить
в институт (мечтал о геолого-разведочном); к тому же на моем иждиве-
нии оставалась мама. С тех пор, начиная с 1949 года и кончая 1990-ым,
когда она ушла из жизни в возрасте 92-х лет, она всегда была со мной,
кроме нескольких лет моей службы во флоте.
Но это было значительно позже. А пока надо было искать место ра-
боты. Мы с мамой, поблагодарив тетю Таню за приют, вернулись в Ур-
гуш. До самой смерти она была для меня второй мамой и не теряла
с нами связи. После нее осталось много хороших, теплых писем, кото-
рые хранятся у меня как дорогие реликвии. Светлая ей память!
К сожалению, то же самое не могу сказать о ее детях, в частности,
о моем одногодке Анатолии. Хорошо, что он выучил своих дочерей:
обе окончили физтех, стали видными специалистами. Но ни он сам,
ни его жена, ни его дети – все живут в Москве – не поинтересовались,
как живем мы, не сделали ни одной попытки встретиться.
Я не думаю, что все это шло от злого умысла. Все же со временем
у всех возникают свои проблемы и свои радости, которые не нуждают-
ся в сторонних оценках или внимании.
Я никого не виню, пусть и меня не винят!
56
Глава пятая. УРАЗАЕВСКИЙ ДЕБЮТ
Итак, цель, которую мы ставили с мамой при поддержке тети Тани,
переезжая из Ургуша в Аскино, достигнута. Я получил среднее обра-
зование – единственный из своих ургушевских одноклассников и свер-
стников. Учиться дальше в вузе – а я мечтал о геолого-разведочном
институте – не позволяли семейные проблемы. Разве я мог оставить
мать, которая из-за своего главного недуга, глухоты, нуждалась в иж-
дивении?
Оставалось вернуться в Ургуш и там, живя у другой тети – Марии,
моей крестной, оперативно определиться с работой. На селе подходя-
щей работы не было.
Правда, мой родной дядя Александр Михайлович, вновь назначен-
ный председателем колхоза, не долго думая предложил мне поработать
в избе-читальне, которая к тому времени из сельсоветского ?рая? пре-
вратилась в нечто невообразимое. Книг было мало, к тому же они были
растрепаны, а частью разворованы, размещались в маленькой, непри-
способленной для хранения книг комнатке. Несколькими днями позже
дядя-председатель заявил, что платить он будет трудоднями – по самой
низшей шкале.
Замечу, что жестокость этого ?дяди? ничуть не смягчилась с тех
пор, когда он стал (еще до войны), будучи председателем ?Красного
путиловца?, виновником гибели моего старшего родного брата.
Кстати, на фронте он и был, и не был: должность старшины обя-
зывала его заниматься там продовольственным и вещевым снабжени-
ем роты. К концу войны он разбогател – привез огромные чемоданы
трофейных вещей. Из них мне была подарена (как высшая милость)
рубашка, носить которую я стыдился.
Так вот, изба-читальня как место удовлетворения моих материаль-
ных нужд и интеллектуальных амбиций (а они росли и росли!) была
мною отвергнута. В школе вакансий не было; но ее директор Анатолий
Тимофеевич Еремеев (о нем я расскажу позже и подробнее) посове-
товал съездить в Байкибашевский райотдел народного образования;
57
может, есть вакансии в других школах: учителей в районе катастрофи-
чески не хватает.
Совет мне понравился. На другой день я уже был в Байкибаше, на-
шел районо. На одной из дверей табличка: ?Галиаскаров?. От Еремеева
я уже знал, что он и есть заведующий отделом наробраза.
Принял меня Галиаскаров очень дружелюбно. Посмотрел справку,
выданную вместо аттестата, спросил, к каким предметам я особенно
расположен, а потом ткнул в то место справки, где значилась отличная
оценка по немецкому языку.
– Вот что. Поедете к директору Красноурюшевской средней школы
Чистову с моим направлением-рекомендацией на должность учителя
немецкого языка в 8–10 классах.
Юность очень часто самонадеянна, и мне пришлось не раз споты-
каться об эту ее особенность. Что стоило мне сказать, что я – вчераш-
ний десятиклассник и мне будет трудно, даже невозможно выступить
в таком амплуа?
Но я, получив направление и поблагодарив Галиаскарова (думаю,
не только в моей жизни этот замечательный человек сыграл большую
роль), я отправился в Ургуш. Несколько дней спустя был уже в Крас-
ном Урюше.
Константин Васильевич Чистов, поздоровавшись со мной, огля-
дел меня критически с головы до ног, правда, ничего не сказав о моем
скудном одеянии и мальчишеском виде, прочитал бумагу. Чуть заду-
мавшись, он сказал:
– Борис Григорьевич, я вам не советую работать у нас в этом каче-
стве. Во-первых, вы только что окончили школу, у вас нет того обра-
зования, которое требуется для преподавателя средней школы, да еще
в старших классах, да еще по немецкому языку. Я советую Вам вер-
нуться к Галиаскарову и попросить его для начала о более скромной
работе. Я вас жалею, потому и говорю все это. Галиаскарову о нашем
разговоре тоже сообщу.
Чистов был из интеллигентов старого поколения – тех, для кого су-
ществовали в жизни и профессиональной деятельности более высокие,
отнюдь не сравнимые с моими тогдашними соображения.
– Не обижайтесь за прямоту и не медлите с просьбой о другом на-
значении. Учебный год уже на носу.
Он крепко, по-дружески пожал мне руку. Я ушел. Больше мы с ним
никогда не виделись. Но я навсегда благодарен ему за суровый, спра-
ведливый, по-отцовски мудрый урок.
58
Забегая вперед, скажу, что мне очень повезло в жизни на такого рода
людей.
Я снова в Байкибаше у Галиаскарова.
– Да, мне Чистов звонил. Я с его мнением согласен. Моя торопли-
вость была ни к чему, – сказал он. И тут же предложил поработать учи-
телем истории и немецкого языка в Уразаевской семилетней школе.
– Я уже переговорил с директором Ибулаевым. Он с нетерпением
ждет вас.
Так я оказался в марийской деревне Уразаево – самой крайней вос-
точной точке Байкибашевского района.
Приехал я туда рано утром вместе с матерью. Иван Петрович Ибу-
лаев оказался очень приветливым человеком и, как позже выяснилось,
великолепным организатором, настоящим педагогом. Он нашел нам хо-
зяйку, у которой мы на целый год устроились на постой. Еще не старая
марийка, она ходила только в национальной одежде, которая у марий-
ских женщин изумительно колоритна и хороша. Дом был неподалеку
от школы, уже укомплектованной преподавательским составом.
Что это был за состав! Три татарина, один (я) русский, остальные
марийцы.
Ученический коллектив состоял из марийцев, татар, башкир и рус-
ских. Многие ребята, особенно пятых классов, плохо знали русский
язык, с трудом его одолевали. А тут еще немецкий.
Еще труднее было мне. Чтобы ученики запомнили немецкое слово
или словесный оборот, а тем более – текст, надо было все это перевести
с русского на марийский и татарский (башкирский отличался от татар-
ского только, пожалуй, в нюансах, но и их надо было знать).
Так что волей-неволей пришлось овладевать и национальными
языками. И тут неоценимую помощь оказали мне супруги Ибулаевы,
в первую очередь Екатерина Ивановна, жена Ивана Петровича.
Это была чудная преподавательница, неплохо образованная, пре-
красно знавшая и свою марийскую, и татарскую, и русскую литерату-
ру.
Очень общительная, жизнерадостная натура, она стала для меня
первой женщиной, с которой я познал радость физической близости…
Вообще, это было удивительное семейство: оба были молоды, а име-
ли уже четырех детей. Вскоре родился и пятый. Беременность и роды
Екатерина Ивановна переносила легко, смеялась, что выпитая перед
родами бутылка кагора снимает боли при родовых схватках. Дети были
мал-мала меньше, и все крепкие, здоровые, подвижные.
59
Семья Ибулаевых стала для меня родной; оба наставляли в учитель-
стве, учили педагогическим навыкам.
Иван Петрович был тем не менее человеком с большой-большой
хитрецой. С первой моей зарплаты он буквально заставил купить
у него ручные часы – первого выпуска 2-го Кировского завода. Они
уже были испорчены, ходили как им вздумается. В итоге пришлось их
вскоре выбросить.
Следующая придуманная им сделка – продажа старого велосипеда.
Буквально через неделю у него отказали тормоза, в колесах не хватало
спиц. Но я вынужден был ездить и даже много раз по воскресеньям
добирался на нем до Красного Урюша – того рабочего поселка, в кото-
ром работала средняя школа Чистова. Но не она была предметом мое-
го внимания, рискованной двенадцатикилометровой езды по лесным
взгорьям и буеракам: меня интересовала тогда другая сторона жизни
поселка – урюшевские девушки.
Останавливался обычно у Раиса Гильманшина, который препода-
вал в той же школе, что и я, математику и семья которого была урю-
шевская. Кроме Раиса и его замечательной матери, были еще в семье
девочки: старшую, лет 12-ти, звали Ревой, а среднюю – Люцией. Вме-
сте получалось – ?РевоЛюция?. В татарских семьях накануне войны
любили давать такие имена. Были Марксы, Энгельсы и т. д. Сложилась
и урюшевская компания таких же, как мы с Раисом, молодых людей
и девушек.
Помню Лену Вшивцеву, за которой я ухаживал, Валерия Гусева,
молодого лесничего, который, к сожалению, так любил выпивать, что
вскоре стал алкоголиком и, как мне позднее стало известно, оконча-
тельно спился, был уволен с должности и вскоре умер. Отец Раиса
Гильманшина в это время сидел в заключении. Его, директора урюшев-
ского завода, построенного до революции предпринимателем и лесо-
промышленником Груздевым (средняя школа – просторная, двухэтаж-
ная, необыкновенно красивая, стоявшая в лесу, на берегу речки, была
груздевским детищем), оклеветали завистники. Он отсидел (?от звонка
до звонка?) и вернулся домой, но на завод, куда его звали, принципи-
ально работать не пошел.
Очень добрый, мудрый, с замечательной деловой хваткой, он занял-
ся благоустройством семейного очага. Причем в эту деятельность вкла-
дывал не чисто бытовой или коммерческий смысл, а дал возможность
окончить старшему сыну Казанский нефтяной институт, куда позже
послал учиться и Раиса. С Раисом мы были не просто дружны: вме-
60
сте размышляли о жизни, общественных проблемах, науке, школьных
ситуациях, спорили ?до первых петухов?; как могли, помогали друг
другу.
Однажды я заболел гриппом; температура зашкалила за 41°, я бре-
дил. Ни врача, ни даже фельдшера в округе не было. И Раис всю ночь,
не смыкая глаз, сбивал мне температуру, то и дело смачивая полотенце
холодной водой. Практически он тогда спас меня, и я всегда буду его
помнить, хотя наши пути и интересы со временем разошлись.
Не могу не сказать благодарных слов в адрес его младших сестер,
особенно Ревы: они проявили по отношению ко мне столько заботы
(как, впрочем, и их матушка), которая не забывается. Да и я помогал
им, как мог, особенно на сенокосе: Гильманшины держали коз и козь-
им молоком да картошкой спасались от полуголодного состояния.
Между тем моя работа в школе становилась все более содержатель-
ной – с педагогической и общественной точек зрения. Это было за-
мечено молодыми коллегами: они избрали меня секретарем школьной
комсомольской организации; а на районной конференции я был избран
членом райкома и в этом качестве стал затем делегатом Башкирской
областной комсомольской конференции. Поездка в Уфу была для меня
первым открытием жизни большого города, которая мне тогда активно
не понравилась.
А потом я был членом участковой избирательной комиссии по вы-
борам в Верховный Совет СССР от Нагретдиновского округа (Уразаево
входило в Нагретдиновский сельсовет) и воочию увидел, как подписы-
вали руководители избиркома чужие бюллетени, добиваясь тем самым
100%-го голосования. Это было противно до ужаса, как и участие в ор-
ганизации подписки на госзаймы, когда у жителей изымали в пользу
государства последние копейки.
Было начало 50-х годов; тогдашняя власть не считалась ни с чем.
Все это грозило уничтожить во мне с трудом сохраняемые запасы юно-
шеского романтизма. Но обстоятельства выручали и здесь – самыми
непредвиденными жизненными поворотами.
Один из них ?подарил? райвоенкомат, решивший, что я вполне могу
учиться в Молотовском (так называлась тогда Пермь) военно-морском
авиатехническом училище, хотя к технике я всю предыдущую (забе-
гу вперед – и последующую) жизнь был абсолютно равнодушен. Тем
не менее за казенный счет меня с группой таких же 19-летних привез-
ли в Молотов. К счастью, я не прошел медицинскую комиссию: врачи
обнаружили затемнение в легких (невежды, они посчитали таковым
61
С братьями Мишей, Алешей и Толей.
62
сращение ребер, которое произошло во время войны, когда я пас лоша-
дей и однажды упал с лошади. Травма ограничилась сращением двух
ребер).
Вернулся с трудом в Уразаево: никаких дорожных денег на возвра-
щение из Молотова не дали; пришлось добираться на каком-то парохо-
дике сначала по Каме, а потом по Белой до Бирска, а оттуда попутной
машиной до деревни Рефанды, а дальше двенадцать км пешком. Было
все это в августе. А в сентябре я снова учительствовал, вплоть до нояб-
ря, когда меня призвали в армию.
Вообще-то этого не должны были делать, но в военкоматах и в те
времена с контингентом было плохо. Никто не посчитался с тем, что
на моем иждивении нетрудоспособная мать.
Уразаево провожало меня всей деревней, хотя я считал себя плохим
учителем, еще не освоившим многие азы педагогического мастерства.
Один заочный курс учебы в Башкирском пединституте ничего практи-
чески мне не дал, потому что методически он не был обеспечен. Тем
не менее я благодарен своим уразаевским коллегам, всем жителям де-
ревни за их доброе отношение. Марийцы вообще очень добрые, от-
зывчивые, щедрые люди. За все пребывание в учительстве я не слы-
шал ни одного злого слова, не видел ни одного недоброго взгляда, зато
на помощь сельчане были безотказны.
Итак, холодным ноябрьским днем, когда уже шел снег, меня на под-
воде повез в райцентр один из моих недавних учеников, только что
окончивший седьмой класс. У меня с ним часто были конфликтные
отношения, но на этот раз он был необычайно внимателен и дружелю-
бен.
Прошли годы. Как-то случилось так, что я, будучи уже ответствен-
ным работником ЦК КПСС, приехал на пару дней в свой родной Ур-
гуш, который разросся за счет татарского и марийского населения.
И надо же! Одним из моих опекунов на это время стал тот же са-
мый мой ученик, который провожал меня в армию. К тому времени
он стал председателем профкома совхоза ?Мрясимовский?, бывшего
колхоза ?Красный путиловец?. Мы встретились как старые, близкие
друзья. На прощанье он подарил мне трехлитровую банку настоящего
башкирского меда, и это был один из самых лучших и памятных подар-
ков, которые мне дарили по разным случаям!
Заключая этот небольшой очерк о моем учительском опыте, хочу
сказать несколько слов об одной из самых замечательных деревень
Башкирии – Уразаево. Для меня это один из ярчайших символов зем-
63
ной красоты. Особый колорит придавала селению высокая гора, из ко-
торой, где-то в двадцати-тридцати метрах от ее подножья, бил огром-
ной силы и кристальной чистоты родник. Вода поднималась чуть ли
не на метр, за ней ходила вся деревня. О ее вкусе и говорить нечего.
Пожалуй, только один раз, в Югославии, я пил почти такую же вкус-
ную воду, бившую родником из известняка. Но уразаевская была все
же лучше – где-то на уровне байкальской.
Деревня со всех сторон окружена лесами, небольшими пашенными
угодьями. И люди, и звери давно облюбовали этот благодатный земной
уголок. Недавно я прочел, что учащиеся той школы, в которой я вступал
на преподавательскую стезю, основали свой местный музей, а одной из
главных реликвий стал бивень мамонта, найденный неподалеку.
Будьте счастливы, нынешние и будущие жители Уразаева, будьте
памятливы ко всем, кто создавал эту божественную благодать!
Уразаевские парни. Третий слева Борис Яковлев.
64
Глава шестая. МАМОНОВСКИЕ СТРАДАНИЯ
Призыв в армию состоялся вскоре после моего двадцатилетия.
Я снова в Байкибаше. Офицеры райвоенкомата сколотили из пятнадца-
ти-двадцати человек команду и отправили ее на распределение по мес-
там службы и родам войск в Уфу.
Сервисом наша маленькая грузовая машина была оборудована бо-
лее чем скромным: несколько скамеек, где мы сидели, прижавшись
друг к другу. Тента не было. Не дорога – беда: колдобины, по которым
мы тряслись, почти совпадали с тактами наших зубов и холоднющими
порывами предзимнего ветра.
После восьми часов таких мучений мы остановились около боль-
шого помещения, похожего на ангар, к тому же давно не топленный.
Тут нас было уже несколько сотен, со всей Башкирии.
По очереди вызывали на комиссию: медицинскую и, назову так,
распределительную.
К моему удивлению, я оказался абсолютно здоровым; синостоза
(сращения ребер) никто из медиков не заметил, а распределительная
комиссия определила мне службу в Военно-Морском флоте. Ни много
ни мало – на целых пять лет!
Вскоре нас всех доставили на вокзал. Состав состоял из дюжины
грузовых вагонов, в которых перевозят скот. Один из них стал времен-
ным жилищем для трех десятков человек, среди которых оказался и ав-
тор этих строк.
Я всегда с почтением относился к Военно-Морскому флоту. Помню,
когда в отпуск с Балтийского флота приехал в Ургуш к матери Женя Куз-
нецов, мы, мальчишки, буквально сходили с ума от его походки ?враз-
валочку?, бескозырки с золотыми якорями, синей форменки, в разрезе
которой по-особому выглядела тельняшка. Он был первым довоенным
ургушевским моряком, а я – вторым, побывавшим дома и старшиной
II статьи, и лейтенантом корабельной службы с висевшим на боку зо-
лотым кортиком и позолоченным воротом офицерской тужурки. Но это
было уже в 50-е годы.
65
Еще мальчишкой я узнал о знаменитом Главкоме ВМФ Николае Ге-
расимовиче Кузнецове. Но тогда мне было неведомо, что его то подни-
мали, то спускали по служебной лестнице – сначала Сталин, а в пяти-
десятые – Н. С. Хрущев с Г. К. Жуковым.
Между тем это был адмирал самой прочной организационно-воле-
вой и интеллектуальной выделки, способный принимать самостоятель-
ные решения в любых случаях, чем бы это ему ни грозило!
Именно Н. Г. Кузнецов по своей инициативе, расходившейся со ста-
линской практикой заигрывания с Гитлером, не стал 22 июня ожидать
фашистских залпов, но начал бой с немцами на всех западных флотах
первым изо всех советских военачальников. За это ему – вечная благо-
дарность!
…Итак, мы в пути на Мамоново.
Вагоны были не мягкие и не купейные, а двухъярусные. Каждый
ярус покрыт свежей соломой – она и представляла собой все наши
постельные принадлежности. На весь вагон была одна лампочка, из-
лучающая тусклый свет. К нашему вагону, как и ко всем другим, кро-
ме штабного (настоящего пассажирского), был приставлен старшина,
которому предстояло доставить нас живыми и невредимыми к месту
будущей службы куда-то на Балтику. Нашего звали Николаем, был он
предельно строг, но в то же время и в меру заботлив.
Еще на сборном пункте в Уфе я познакомился с Борисом, молодым
башкиром моего возраста, но почти в два раза выше меня. В нем гуляла
настоящая богатырская сила, а еще и удивительная доброта. Мы по-
нравились друг другу, и Борис стал моим опекуном: он оберегал меня
от любых обид, заботился о питании и, что было исключительно важ-
но, – об условиях выполнения больших и малых естественных надоб-
ностей.
Ведь наш ?скотосостав? останавливался далеко от вокзалов; побли-
зости не было в помине никаких уборных, и мы, молодые, щедро удоб-
ряли поездные пути и близлежащие деревья своими экскрементами.
?По-легкому? было проще: открывался засов, приоткрывался дверной
проем, и мы отдавали ветру и снегу запасы мочевого пузыря.
Борис был приспособлен ко всем диким бытовым условиям значи-
тельно лучше, чем я. Он нашел для нас лежанки в самом углу вагона,
куда почти не доносились пьяная брань наших сослуживцев-спутни-
ков, их скабрезные анекдоты, неприличные комментарии на останов-
ках по поводу проходящих мимо вагона женщин и девушек. Но от
густого русского мата, висевшего в воздухе, спастись было невозмож-
66
но всю дорогу, длившуюся не меньше недели. Слава Богу, не было
ни мордобоя, ни поножовщины, без которых редко обходится вырвав-
шаяся на свободу вольная братия, уже чувствовавшая, что ее ждет там,
на балтийских берегах…
Состав полз не спеша, огибая большие города, медленно прибли-
жаясь к цели. Где-то позади остались Москва, Ленинград, Таллин;
а впереди был Калининград. Здесь мы ?спешились?, поели в какой-то
флотской (судя по всему – экипажной) столовой и вскоре разъехались
по конкретным местам службы.
Нам с Борисом повезло уже в том, что мы оказались вместе: пред-
стояло учиться в Школе оружия тогда Краснознаменного, а ныне про-
сто Балтийского флота, которая располагалась на самой западной точке
области – в городе Мамоново.
Матрос, перед присягой. 1951 г.
67
Недавно Константин Ремчуков, главный редактор ?Независимой га-
зеты?, умнейший журналист, талантливый политик, выступая на ?Эхо
Москвы?, по какому-то поводу заметил, что тоже служил на флоте
и учился в Мамоново. И тут же, между прочим, сказал, что у них тогда
бытовала шутливая присказка: ?Кто служил в Мамоново, тому не стра-
шен Маутхаузен?. Шутка, конечно, еще та, но в ней, как в любой дру-
гой, была очевидна немалая доля истины.
А что уж говорить о Мамоново начала 50-х годов, когда волею судеб
мне тоже пришлось познавать все прелести.
Мамоново, в который нас занесла судьба, был когда-то восточно-
прусским маленьким городом, по названию Хайлингенбайль (Heilingenbeil),
переименованным в 1946 году в честь советского полковника,
погибшего при его взятии во время Великой Отечественной войны.
Мы застали в нем несколько добротных многоэтажных, из красно-
го кирпича домов, в которых, судя по всему, жили когда-то рабочие
и инженерно-технический персонал огромного немецкого оборонного
завода. Немцы перед уходом затопили его, и нам тогда так и не удалось
узнать, какая там готовилась смертоносная техника, упрятанная в мощ-
ные подземелья.
Когда мы прошли курс молодого матроса, после которого дали клят-
ву на верность служения Родине и получили ленточки к бескозыркам,
то в краткие часы увольнений нам ничего не оставалось (в почти цели-
ком разрушенном городе!) как бродить по городским руинам.
Впечатление было страшное: остатки крепких стен; скопления бе-
тона и арматуры; широкие и глубокие, до темноты, водяные провалы,
тянущиеся по всему городу, за исключением небольшой жилой час-
ти. Было видно по всему, что Мамоново (город был основан рыцарями
в 1301 году: в переводе на русский – ?Святая секира?), был типичным
моногородом, но весьма красивым, ухоженным, с остатками велико-
лепных дорог, ведущих в недалекий, тоже очень ухоженный лес, и к
морю, а также в Кенигсберг.
Но море будущим морякам, то есть нам, пока не светило. Мы долж-
ны были овладевать оружием для будущих грандиозных морских сра-
жений и ликвидации последствий минувшей войны. Здесь, на суше.
Поначалу я попал в группу учеников-артэлектриков ПУС (приборов
управления стрельбой); но через месяц меня направили учиться на ми-
нера, который, как известно, ошибается один раз.
Очень колоритное впечатление осталось у меня от командира учеб-
ной роты капитан-лейтенанта Миллера. Чуть выше среднего роста,
68
стройный, подтянутый, с отличной строевой выправкой, интеллигент-
ным лицом, подернутым флером то ли суровости, то ли возложенной
на каплея ответственности, он производил на нас, начинающих матро-
сов, весьма сильное впечатление.
В учебных группах верховодили старшины, владеющие теми или
иными специальностями.
Нашим старшиной был Доловатенко. Эту фамилию я запомнил на всю
жизнь. Грубый, язвительный тип – воплощение высокомерия, он ни для
кого из подчиненных не находил хорошего слова, доброго взгляда.
Почему – не знаю, но ко мне он относился с откровенной враждебно-
стью. Можно было только догадываться, что мое недавнее учительское
прошлое претило этой самодовольной посредственности, ходившей на-
верняка в вечных троечниках. Ему не нравилось во мне все: и как я хожу
в строю, и как ему отвечаю, и как сидит на мне бескозырка – всех его
придирок не пересчитать. И все это он делал на виду у моих сосужив-
цев с какой-то остервенелостью, запугивающей прытью. Это была на-
стоящая дедовщина, с которой у меня не было возможностей бороться.
Хотя, замечу, я был к тому времени кандидатом в члены КПСС (с ура-
заевских времен), человеком в какой-то мере интеллигентным и явно
не заслуживал такого хамского отношения к своей персоне.
А Доловатенко, не ограничиваясь придирками ко мне на глазах то-
варищей, вызывал меня в старшинскую комнату и там, в присутствии
своих сослуживцев, продолжал травлю.
Однажды я не выдержал и… заплакал. Он разрешил мне выйти,
и тут я дал волю слезам – впервые за мою взрослую жизнь. Наверное,
потому, что чувствовал свое полное бессилие, холопскую зависимость
от человека, который стал для меня воплощением Зла.
Кто-то из сослуживцев отвел меня в наш кубрик, успокоил, пообе-
щав, что все это для Доловатенко даром не пройдет.
И действительно, первые слова сочувствия произнес командир роты.
Капитан-лейтенант Миллер как бы снял с себя маску суровости и ска-
зал мне добрые слова участия. Доловатенко ходил как потерянный.
А вскоре только что назначенный помощником командира по по-
литчасти лейтенант Лещинский пригласил меня, наряду с учебными
делами, быть его вестовым. Фактически это означало, что с этих пор
Доловатенко надо мной не властен.
Дни шли своим чередом. Я изучал минное дело, практику траления
и постановки мин. Куда-то в прошлое ушло мое гуманитарное начало:
впереди маячила служба на тральщике.
69
Но произошло иначе. И не без прямого влияния комроты Миллера.
В школу пришел запрос из Киевского военно-морского полити-
ческого училища с просьбой направить матросов, имеющих партий-
ность, для подготовительных экзаменов в Киев – на предмет поступ-
ления в училище. Миллер рекомендовал меня и Наркевича, родом из
Белоруссии, тоже бывшего учителя.
Мы получили командировочные и подъемные, чтобы проделать путь
через всю Белоруссию на Украину. Путь проходил через Молодечно:
это был родной город Наркевича, и мы целый день провели у его род-
ственников. Не обошлось и без обильных возлияний, которые ничем
хорошим не кончаются. Но люди мне не просто понравились – я был
в восторге от их гостеприимства и теплоты.
Снова поезд. Киев еще издали показался нам, по сравнению с Ма-
моново, дивной сказкой. Одни купола знаменитой Киево-Печерской
лавры, утопающих в зелени церквей заставляли колотиться сердце,
возбуждали чувства, от которых становилось легко на душе и которые
таили в себе новые надежды.
Но Мамоново осталось зарубкой на сердце. Это был, пожалуй, са-
мый опасный зигзаг в моей жизни. Много лет спустя я думал: а что
было бы со мной после пяти лет занятий минным делом? Сохранились
бы в тех условиях мои лучшие качества или же исчезли полностью,
а я, отслужив все положенные пять лет на кораблях Минной гавани,
стал бы таким же черствым, грубым и мстительным, как Доловатенко?
И вернулся бы на родину, в Ургуш, обозленным, потерявшим веру во
всякие возвышенные идеалы?
Такой ход судьбы совсем не исключался. Он предусматривал, в луч-
шем случае, учительство в какой-нибудь забытой Богом деревне, а в
худшем – колхозную поденщину или смену сельской жизни на тихую
городскую, очень похожую по образу жизни на сельскую.
Но тогда, в 1952-м году, ход мыслей, накал чувств были совсем-сов-
сем другими, хотя ?холодок неизвестности? отнюдь не согревал душу.
Надо было принимать неизвестность такой, какой она может быть
буквально через считаные часы.
Итак, вперед, к обнадеживающей неизвестности!
70
Глава седьмая. КИЕВЕ МIЙ
Столица Украины стала моим городом не сразу. Надо было закре-
питься в училище, сдать экзамены. К этому времени многое, что было
моей учительской гордостью, выветрилось. Достаточно сказать, что,
будучи всегда первым учеником по русскому языку, я с трудом напи-
сал сочинение на тройку. Быть бы мне сразу отчисленным, если бы
не то обстоятельство, что я единственным был троечником; остальные
не поднялись выше двоечников.
Выдержав значительно лучше других все нужные собеседования,
я был зачислен курсантом Киевского высшего военно-морского поли-
тического училища.
Начиналась совершенно другая жизнь, из которой, собственно, я и
вышел кем-то путным, чего-то знающим и умеющим. Это был второй,
после Аскино, сильный толчок в развитии – настолько сильный, что
определил мои дальнейшие пути-дороги.
Киев стал не только первым большим, статусным городом в моей
жизни, он, помимо военной, вошел прочно в мою личную жизнь, о чем
речь еще впереди. Главное же состояло в том, что здесь, в древнем
и вечно молодом центре Киевской Руси мне удалось поднять план-
ку общекультурных интересов: он располагал, был открыт какому-то
мощному внутреннему движению души, и не воспользоваться этим
было бы просто преступлением.
И еще одно весьма важное обстоятельство: будучи густонаселен-
ным городом, население которого приближалось к миллиону жителей,
обладая всеми атрибутами современной цивилизации – обилием вузов,
школ и техникумов, театров, дворцов культуры, современных видов
транспорта и обслуживавших его уличных магистралей, он был тем
не менее совсем не шумным, нес на себе печать умиротворенности,
располагал к спокойствию. Видимо, причиной этому свойству была
ландшафтная особость города – с Днепром и днепровскими кручами,
возвышенностями, покрытыми густой зеленью летом и разноцветьем
в осеннюю пору, снежными склонами зимой. Вся эта необыкновенная
71
гамма природных красот отражалась и на бытовых привычках киевлян.
Они по натуре были спокойными, ?природными? людьми.
Все это вместе взятое и многое другое очаровывало, пленяло душу,
помогало не спеша познавать богатейшую внутреннюю жизнь горо-
да.
Для меня это было особенно важно. В детстве я на несколько дней
приезжал в Бирск – бывший маленький уездный город Уфимской гу-
бернии – он мало чем отличался от крупных сел, хотя был, конечно же,
больше их. Уфа и Пермь, в которых я бывал всего лишь по два-три дня,
представлялись более солидными: особый тон задавали здесь промыш-
ленные предприятия и административные учреждения.
Киев был не сравним с ними.
Мы ехали в Киев через Белоруссию вместе с моим приятелем, кото-
рый был родом из деревни под Молодечно. Парень он был замечатель-
ный и по серьезности своих будущих жизненных планов и намерений
был значительно основательнее, чем автор этих строк той давней поры.
Мне было жаль, что по состоянию здоровья, а не по интеллектуально-
му потенциалу он не стал курсантом и вернулся в Мамоново. Саша был
так разочарован, убит неудачей, что мы даже не простились. Психоло-
гически это можно было понять – он не мог видеть меня счастливчи-
ком.
Многими годами позднее, когда я был уже ответственным работ-
ником ЦК КПСС и волею командировочных судеб оказался в Моло-
дечно, то пытался найти Сашу Наркевича, чтобы встретиться с ним.
Но его почему-то местные боссы не нашли. Зато показали ту самую
реку, русло которой повернули вспять, и откровенно гордились этим
безумством.
Киевский Подол – одно из самых красивейших мест столицы Украи-
ны; это знает каждый, кто жил или бывал в этом районе, отмеченном
печатью святой древности. Именно то место Подола, которое с этой
точки зрения является самым примечательным, занимало наше учили-
ще. Его полуциркульный фасад придавал неповторимый облик площа-
ди, которая называлась тогда Красной.
Она в самом деле была красавицей. Одну ее сторону занимала
фундаментальная библиотека рядом с нашим училищем. Вместе они
составляли когда-то знаменитую Киево-Могилянскую академию. Зда-
ние, в котором располагался наш учебный корпус, позднее отошло той
самой бурсе, которую описал Н. Г. Помяловский в своих знаменитых
?Очерках бурсы?.
72
Здесь были и учебные классы, и спальные корпуса (вернее – огром-
ные залы с двухуровневыми кроватями, вмещавшими по целой роте
курсантов, а это не менее сотни человек).
На первом этаже располагалась замечательнейшая библиотека, в ко-
торой я проводил ничуть не меньше времени, чем в учебном классе во
время самоподготовки (она занимала ежедневно, кроме воскресенья,
4 часа!).
Комнаты были высокие, просторные, а коридоры узенькие, с желез-
ными лестничными пролетами между этажами, исхоженные до блеска
еще нашими предшественниками – монахами и бурсаками.
Двор, как и положено у военных, назывался плацем: здесь мы зани-
мались строевой и спортивной подготовкой.
Выходя за стены училища из проходной, мы устремляли наши взгля-
ды на продмаг, разместившийся на противоположной стороне улицы.
Правее были Торговые ряды, занятые под какие-то склады и службы,
а между магазином и рядами поднимался вверх Андреевский спуск,
замыкавшийся знаменитой Андреевской церковью, выстроенной Рас-
трелли.
Но вот чего мы все поголовно не знали, хотя за годы учебы не одну
сотню раз поднимались и опускались по этому спуску (зимой, когда
мы были на старших курсах и носили палаши, спуск часто происходил
на палашах – так получалось, как на санках, быстрее), – но мы не зна-
ли, что на этом спуске жил когда-то Михаил Афанасьевич Булгаков.
Тогда нам не положено было знать об этом гениальном человеке; даже
учительница по литературе ни разу не обмолвилась о нем!
Значительно позднее, когда я приезжал в Киев как отпускник, бу-
дучи офицером, ходил на Андреевский спуск почти каждый день, по-
долгу стоял на противоположной его стороне, чтобы лучше увидеть,
запомнить эту скромную небогатую усадьбу, сохранившуюся практи-
чески такой, какой она описана в ?Белой гвардии?.
Была на Красной площади еще одна местная достопримечатель-
ность: Дом культуры ?Пищевик?, который влек нас к себе не молодеж-
ными вечерами, а спортивным залом.
Главной же улицей, ведущей к Крещатику, была улица Кирова, а на
ней – знаменитый фуникулер: за считаные секунды он поднимал нас
наверх: на площадь Богдана Хмельницкого и к легендарной Влади-
мирский Горке с памятником первому Крестителю Руси. Правда, слава
у самого ?разгульного? парка была весьма своеобразной; киевляне шу-
тили: вот если бы вместо Владимира с крестом перенесли сюда Богда-
73
на с булавой, то, возможно, с моральной точки зрения было бы то что
нужно.
Но вернусь в коридоры альма-матер, хотя не грех и напомнить, что
далеко не сразу пришлось их обживать. Дело в том, что полагалось пре-
жде пройти курс молодого матроса, а летняя база училища находилась
в тех самых местах, где потом случилась Чернобыльская трагедия.
Там мы изучали военные уставы, вернее, зубрили их, занимались
строевой подготовкой, несли постовую службу. Ночи были темные;
небосвод рассыпался несметным количеством звезд; стояла редкая ти-
шина. Никто не собирался нападать на охраняемые нами ?объекты?.
Только начальника караула мы чтили и боялись.
Но можно было, прислушиваясь к тишине, думать, вспоминать
о прошлой жизни, размышлять, что нас ждет впереди.
Мучили нас тогда кроссы. В нестерпимую жару, с полной выклад-
кой мы бежали по сельским дорогам; ноги утопали в песках; мучила
усталость и жажда. На нас с жалостью глядели колхозницы, пригова-
ривая: ?За что же хлопцев так мучают?, и протягивали нам ковши с хо-
лодной криничной водой.
Боже, как мы боготворили этих благодетельниц!
Кончились два месяца курса, который, между прочим, мы уже про-
ходили по местам прежней службы, но они были не в счет. Мы воз-
вращались в Киев измотанными, но окрепшими физически, готовыми
заняться главным делом – лепить из себя флотских политработников.
Занимались по классам, которых в моей роте было четыре и кото-
рые формировались по росту. Я угодил в 3-й и потом никогда об этом
не жалел: мы с помощью старшины Геннадия Осипова держали свой
класс образцовым. Да и старшина роты Василий Демин нам благово-
лил, хотя занимался в 4-м классе. С ним у нас установилась крепкая
дружба – до самых его последних дней.
Я часто смотрю на фотографию, где запечатлены мы уже молодыми
лейтенантами корабельного состава, только что получившими погоны
и кортики. Какие красивые люди, какие умные лица, какая выработан-
ная годами осанка! И наши командиры – от начальника училища до ко-
мандира роты – с добрыми, отеческими взглядами!
Хотя было всякое. Однажды мой однокурсник Саша Апраксин, бу-
дучи определенно нетрезвым, явно опаздывал с явкой из увольнения.
Решил в обход, через стену (а стены-то еще монастырские) попасть
на территорию. Но силенок не хватало. Тогда он попросил прогули-
вающегося вдоль стены мужчину: ?Кореш, подсади!? ?Кореш?, ко-
74
нечно, подсадил; но Апраксин, взглянув на спасителя, обомлел: это
был первый зам. начальника нашего училища, капитан I ранга Поник.
К счастью, все окончилось внушением.
Начальник нашего курса капитан II ранга Иван Степанович Жеглов
был, в общем-то, неплохим командиром. Но единственный недостаток
бросался в глаза: он был трусоват и всегда проявлял это качество при
составлении списков на увольнение. Перед самым окончанием учили-
ща я на партактиве высказался по этому поводу: наш начальник курса
живет согласно мудрой беликовской догме чеховского героя: ?Как бы
чего не вышло?.
Такого выпада не ожидали многие коллеги Жеглова, не говоря о нем
самом. В итоге он влепил мне, лучшему выпускнику училища, такие
слова в характеристику, что начальник отдела кадров Балтфлота, куда
я был направлен после завершения учебы, прочитав начальственный
отзыв о моей персоне, удрученно заметил: ?Ну что ж, батенька, с Вами
делать? С такой характеристикой я затрудняюсь принять решение, со-
ответствующее Вашей подготовке: вы же золотой медалист училища,
а характером не выдались!? И направил меня не на крейсер парторгом,
как рекомендовалось руководителями последипломной стажировки,
а секретарем бюро ВЛКСМ на эскадронный миноносец. ?Впрочем,
если будете менее норовистым, у Вас все получится наилучшим обра-
зом?, – добавил полковник.
Но получилось, к сожалению, не так, как он предполагал и о чем
я ни сном ни духом не думал. Но об этом после.
Учеба складывалась в училище для меня вполне удачно: и по дис-
циплинам военно-морского цикла, и, в особенности, по гуманитарным
наукам – тогда они назывались общественными. Это давало возмож-
ность больше, чем другим курсантам, пользоваться изумительными
фондами училищной библиотеки. Библиотекари и здесь были моими
лучшими помощниками – с точки зрения общего и гуманитарного раз-
вития. Мне был даже открыт доступ к спецфондам – уникальному хра-
нилищу редких книг по истории и литературоведению.
Только дни увольнения были вне всяких внутриучилищных забот.
Хотелось узнать город, встречаться с девчатами; но хотелось бывать
и в театрах. Горжусь тем, что весь репертуар Киевской оперы, театров
имени Леси Украинки, Ивана Франко, оперетты, Киевской филармонии
мною был просмотрен, а иные спектакли и концерты – неоднократно.
Ходили мы по городу, пока не появились первые увлечения девуш-
ками, почти всегда с моим одноклассником Толей Кубатиным. Он увле-
75
кался музыкой, поскольку до училища служил кларнетистом в военном
оркестре. По-моему, основной его любовью был этот самый кларнет:
он мог говорить о нем беспрестанно.
Мы тогда не ездили, а ходили по улицам и паркам пешком, а пото-
му больше видели. Только один пример. Идем однажды по территории
Киево-Печерской лавры, не торопясь. Моя нога натыкается на что-то
твердое и скользкое, подернутое молодой майской зеленью. Останавли-
ваемся, освобождаем от травы надгробие, на котором только одно слово:
?Столыпин?. Мы знали тогда только о ?столыпинских галстуках? и по-
тому не сообразили, что столкнулись лицом к лицу с историей России,
с самой вечностью, с человеком, который мог сделать страну другой.
Преподавательский состав училища, особенно по кораблевожде-
нию, тактике ВМФ, артиллерийскому и минно-торпедному делу, дру-
гим военно-морским дисциплинам был безукоризненным. Иное дело –
преподаватели общественных наук, почти все, как на подбор, талмуди-
сты, не отрывавшие глаз от конспектов, написанных по марксистско-
ленинским лекалам.
Единственное исключение представлял Л. Великович, читавший
курс всеобщей истории. Мы все были покорены его эрудицией и даже
не замечали, что оратором, к примеру, он совсем не был. Но этот под-
полковник знал историю не по шаблонам, а по реальным фактам, по-
казывая тем самым, что историческая деятельность не поддается одно-
мерной трактовке, она богата, потому что вбирает в себя все богатство
материального, социального и культурного развития человечества.
Я интуитивно, по некоторым историческим экскурсам Великовича,
чувствовал, что он особенно хорошо знает историю религии, в частно-
сти, католицизм.
Но это было начало 50-х годов, когда в стране развертывалась борь-
ба с космополитизмом, а на ее волне расцветал антисемитизм. Чего
стоило только так называемое ?дело врачей?!
Мы видели, что Великовичу, еврею по национальности, приходится
в училище нелегко, над ним сгущаются тучи. И потому пытались обод-
рить его нашими восторженными репликами и отзывами.
…Прошли многие годы. Будучи аспирантом Академии обществен-
ных наук при ЦК КПСС, я однажды в коридоре по пути в библиотеку
сталкиваюсь с Л.Великовичем!
Здороваемся, радости от встречи нет предела! Оказывается, он пом-
нит меня, мою фамилию. Говорит, что работает в академическом Ин-
ституте научного атеизма.
76
На танкере «Севастополь». Киев. 1953 г.
Перед построением на первомайский парад
во дворе училища. Киев, 2-е ВМПУ. Утро 1 мая 1954 г.
77
Потом мы встречались с ним неоднократно, обычно на приемах
в Польском посольстве, стали хорошими друзьями. К сожалению, он
давно уже ушел из жизни. Но его книга ?Католицизм? является хресто-
матийной по истории религиозных течений.
Однажды я спросил его, откуда такая эрудиция, такая широта и глу-
бина представлений о мире культуры и религии. Оказывается, Вели-
кович окончил до войны знаменитый Институт истории, философии
и литературы (ИФЛИ), во время войны был переводчиком, а потом всю
жизнь занимался преподавательской и научной деятельностью. Мы
с ним подружились и частенько встречались за рюмкой водки. Это дело
он тогда любил, да и я был не промах. Но какой это был рассказчик!
Глупец, я не догадывался тогда записывать его экспромты! И все же
память о редкостно талантливом человеке осталась на всю жизнь.
Поскольку Киев никогда не был морским городом, а военно-мор-
ское училище располагалось лишь на берегу Днепра, для морской вы-
учки мы отправлялись в летнее время на Черноморский флот, обычно
в Севастополь и Одессу, на военные корабли.
Первое знакомство с флотом состоялось в 1953 году, когда всю нашу
роту разместили на линкоре ?Севастополь?. Это был аксакал среди
всех флотов Советского Союза, довоенной выделки, боевой участник
военных действий. Командовал им тогда капитан I ранга Лобов, впо-
следствии – адмирал и даже дипломат (если не ошибаюсь, в 60-ые годы
прошлого века он был нашим послом на Кубе). На второй день нашей
практики он выстроил нас на верхней палубе и знакомился с каждым,
подавая крепкую свою руку, а мы представлялись по очереди.
Признаюсь, я что-то переволновался и произнес свою фамилию еле
слышным голосом.
– Как? Говорите громче! Что вы за моряк, если будете разговаривать
потом с подчиненными таким голосом? – сделал мне замечание Лобов.
Я буквально горел от стыда. Но и этот, пусть совсем крошечный урок
я запомнил на всю жизнь.
Грозой всего экипажа линкора и, естественно, нас, корабельных
новичков, был старпом Максюта. Он ни в чем не давал спуску: пло-
хо по драил палубу – получишь втык, небрежно откозырял (т. е. от-
дал честь) – рассчитывай на разнос, не по правилам бежал по тревоге
на свой боевой пост – настоящая взбучка.
Но очень хотел, чтобы мы прониклись ?морским духом?, привыкли
к трудностям корабельной службы, особенно при выходах в море, учеб-
ных стрельбах. Только он, Максюта, мог догадаться во время стрельб
78
из орудий главного калибра поставить нас на одну из башен этих
306-миллиметровых орудий, правда, предупредив, чтобы мы во время
залпов затыкали уши.
Мы по очереди ?бачковали?, т. е. обеспечивали весь день едой свое
отделение, вплоть до мытья посуды; по вечерам, перед отбоем ко сну,
вытаскивали из каютных рундуков спальные принадлежности и шли
на ночевку на верхнюю палубу. Так и спали под звездами ночного юж-
ного неба, овеваемые теплым ветерком.
Эта практика очень пригодилась на другой год, когда нам пришлось
ее проходить на учебном судне ?Волга?. Оно когда-то, в конце 30-х
годов, использовалось для вывоза республиканцев Испании и их семей
в Советский Союз после франкистского переворота. Побитые револю-
ционеры оставили после себя обильное наследство – клопов, которые
не выводились и в 1954 году, и в последующие годы, пока корабль
не списали на металлолом. От этих ?людоедов? было только одно спа-
сение – верхняя палуба, на которую заползать они опасались.
Одна из летних практик проходила на крейсере ?Красный Крым? –
легендарном корабле, который в годы Великой Отечественной был,
наряду с крейсером ?Красный Кавказ?, чуть ли не главной боевой еди-
ницей на черноморском театре военных действий. Это был хороший,
надежный ?старик?, многому нас научивший в плане кораблевожде-
ния, особенно обсервации, т. е. определении места корабля в данный
момент в той или иной точке – для определения его географических
координат в открытом море.
Штурманская рубка стала для нас родным убежищем от всех тре-
волнений, связанных с походной жизнью. Мы учились ориентиро-
ваться не только по маякам, но и по ночным звездам. Романтическое
время! Вдобавок ко всему у нас на корабле рос медвежонок, которому
надоедала палуба и он влезал на мачты, откуда с трудом его спускали
дневальные. Тем не менее он был всеобщим любимцем – от командую-
щего эскадрой адмирала до новичка матроса.
Самой сложной была стажировка, т. е. преддипломная корабельная
практика, ориентированная на будущие наши флотские назначения.
Я проходил ее на флагманском крейсере ?Михаил Кутузов? и был
стажером корабельного пропагандиста. Капитан-лейтенант, к кото-
рому я был приставлен, мало чем отличался от цивильного, граж-
данского человека и полностью мне доверял, так же как и замполит
корабля. Там, на крейсере, в 1955 году я сделал первые шаги в жур-
налистике.
79
Случилось это так: сначала я опубликовал в корабельной много-
тиражке рецензию, которая понравилась моему начальству. А потом,
неожиданно, редактор этой газеты ?вышел из меридиана? – то есть за-
пил, и надолго. Мне поручили выпуск очередного номера газеты, и, ка-
жется, он оказался, как ни странно, вполне удачным.
Сейчас, когда я пишу эти строки, идет 2010-й год. Выходит, журна-
листикой я занимаюсь более полувека.
Наш ?Михаил Кутузов? был флагманом Черноморской эскадры,
а флагманским кораблем всего флота был линкор ?Новороссийск?. Он
был погрознее ?Севастополя?, так как имел 406-миллиметровое орудия
главного калибра. Когда-то он был флагманским кораблем Муссолини,
а после разгрома и капитуляции итальянцев достался нам. С эстетиче-
ской, а не только военно-морской точки зрения это был красавец, и мы,
когда стояли недалеко на внутреннем рейде Севастополя, любовались
им, как неким чудом.
Я – в звании мичмана. Стажер пропагандиста флагманского крейсера эс-
кадры Черноморского флота «Михаил Кутузов». 1955 г.
80
Кто мог тогда подумать, что буквально через год он подцепит
на свое днище мину военных времен, вместе с ней встанет на своем
месте ?на бочки? и взорвется на виду у всего города, потонет прак-
тически со всем экипажем… В декабре мало кому удалось спастись
вплавь или быть подобранным спасательной шлюпкой. Среди погиб-
ших были и те, с кем я учился в Киеве.
В живых остался Боря Кухтин, служивший лейтенантом на батарее
малого калибра. Она располагалась на верхней палубе. Кухтину уда-
лось до того, как линкор перевернулся килем вверх, прыгнуть в море,
а физическое здоровье позволило доплыть до берега. Борис, будучи
родом из Сальска, после демобилизации стал комсомольским работни-
ком, а потом, когда его избрали секретарем Ростовского обкома ВЛКСМ
по пропаганде, я попал как заведующий отделом пропаганды того же
обкома под его начальство.
Это был замечательный человек: живой, общительный, хорошо
подготовленный к той работе, которая ему была поручена. Но после
катастрофы и плавания в ледяной воде он капитально простудил почки
и прожил совсем немного. Правда, подточила и так подорванное здо-
ровье повышенная страсть к алкоголю. Он рано умер, но в памяти всей
ростовской комсомолии оставил доброе имя.
Итак, после вполне успешной стажировки я вернулся в Киев, где
предстояло сдать дипломные экзамены, получить звание лейтенанта
корабельного состава и после месячного отпуска отправиться к месту
службы.
К этому времени я был безумно влюблен, и эта влюбленность тре-
бовала конкретных действий: или я женюсь сейчас, или сделаю это
в первый трудовой отпуск с места будущей службы.
А случилось все так: нас, группу выпускников училища (уже в зва-
нии мичманов и с палашами, чем мы очень гордились – молодость!),
пригласили в Киевский городской дворец пионеров на вечер старших
пионервожатых школ. Там-то я и встретил Галю Петрочук – совсем
юную и очень красивую. Пригласил на один танец, на другой… Сам
собой возник разговор о будущей встрече. И началось!..
На берегу Днепра – в том месте парка, которое издавна называется
Аскольдовой могилой, я набрался смелости и поцеловал свою очаро-
вательную спутницу. Реакция была ошеломляющей: она отпрянула от
меня и побежала вглубь парка. Догнав ее, увидел, что она плачет, как
потом сказала – от неожиданности и мгновенно вспыхнувшего ответ-
ного чувства. Что скрывать, я и раньше целовался с девчонками, но та-
81
кого не было. Словом, все завертелось так, что мы не могли ни дня
забыть друг о друге.
Между тем мне пришлось уехать в Севастополь на стажировку,
а ей – ?на картошку?: вечную, казалось, судьбу городской учащейся
молодежи.
Вернувшись в Киев, я узнал, что она далеко от города, занята сбором
овощей, но обо мне не забывает. Близился выпускной вечер, который
я не мыслил провести без нее. Всеми правдами и неправдами она от-
просилась у начальства вернуться на пару дней в Киев и на попутных
машинах, с разными приключениями, попала, можно сказать, прямо
?с корабля на бал?.
Мы были на вершине счастья!
А потом я уехал в Таллин, пообещав писать как можно чаще письма.
Началась ?почтовая? любовь, длившаяся целый год, пока я не приехал
С первой женой Галей после регистрации в загсе. Киев, ноябрь 1955 г.
82
В Ростове-на-Дону родилась моя старшая дочь Ирина. Сейчас она –
кандидат медицинских наук, менеджер крупной фармацевтической фирмы.
в Киев. Там мы и расписались, стали мужем и женой против воли ее
отчима и при полной поддержке всех остальных ее родственников.
Моя мать, которую я перевез из Ургуша в Таллин (тогда корабельным
офицерам сразу давали если не квартиру, то комнату в пригороде) тоже
была не против. Так состоялся мой первый брак, который продолжался
двадцать лет. Были в нем и радости, например, рождение дочери Ири-
ны, были и невзгоды, недопонимания, порой доходившие до враждеб-
ности. Но даже после расставания мы сохранили добрые отношения;
у нас есть общая внучка Оля, которая уже окончила факультет журнали-
стики МГУ и стала, как уверяют коллеги, да и убеждают ее публикации,
талантливой спортивной журналисткой. По этому поводу бабушка ее
шутит: ?Вся в деда?. Я совсем не против, только хочу, чтобы она не пе-
реставала расти и дальше, развиваться с точки зрения общей культуры.
Прежде чем закончить мою киевскую одиссею, я должен, просто
обязан по долгу дружбы и военно-морской верности рассказать еще об
одном человеке, сыгравшем в моей жизни того периода особую роль.
83
Звали его Георгий Сергеевич Нестеров. Ко времени поступления
в училище он был командиром моей роты, а службу закончил замести-
телем начальника Киевского высшего военно-морского политического
училища. Он тяжело заболел, и его, к глубочайшему сожалению, уже
нет в живых.
Внешне он выглядел более чем внушительно: высокого роста, ши-
рокоплечий, с красивым, по-мужски, овалом лица, басовитым, пра-
вильно поставленным самой природой голосом, он всем своим видом
являл личность неординарную, а для военной среды – даже идеальную.
К тому же он был молод, лет двадцати восьми – тридцати и обладал
удивительной подвижностью, быстротой реакции на любую ситуацию
и, что особенно важно, умением читать по внешним проявлениям чело-
века его психологическую фактуру. Откуда появились у него эти каче-
ства – поначалу мне было не совсем понятно. К тому же они сочетались
с нескрываемым честолюбием, оттенками самолюбования, что услож-
няло представление о Нестерове, лишало его личность одномерности.
Мы с ним сразу сошлись – не характерами, а общим пониманием
отношения к людям, вступающим на новую для них ступень развития,
в которой прежний жизненный опыт имел, конечно, далеко не второ-
степенное значение, но был явно недостаточным для многих, в том
Внучка Оля. Окончила журфак МГУ. Занимается спортивной журналисти-
кой на Первом канале ТВ. Москва.
84
числе и для меня. Наверное, надо вести речь о более высокой обра-
зованности, о восполнении дефицита общей, да и военной культуры,
о культуре общения с людьми, наконец, о физическом развитии. Ду-
маю, этим не исчерпывались представления Нестерова о будущих по-
литработниках ВМФ. Во всяком случае, он сам видел в каждом челове-
ке человека и своим личным примером подталкивал нас: и ?салажат?,
и сверхсрочников – к такой жизненной позиции.
А меня он заметил, видимо, по анкете, как недавнего учителя, по-
ручал мне с первых дней подготовку разного рода бумаг, беседовал
со мной на вольные темы, явно выделял среди других и даже пытался
сделать из меня… запевалу на вечерних ротных прогулках по улицам
Подола. С моим безнадежным музыкальным слухом это было ско-
рее выпадом, а не выражением доверия. Но он не обращал внимания
на мои мольбы, и стоило большого труда отказаться от запевальчества
в пользу более голосистых курсантов роты.
Как-то я поинтересовался у его коллег из других рот, почему он имеет
не флотское звание – капитана. И узнал, что он, сын видного военного про-
курора, с детских лет мечтал о море, но родители были настроены иначе.
Тем не менее он окончил Николаевский кораблестроительный институт,
а затем и Военную юридическую академию: поблажка отцу. А сам нашел
дорогу в наше училище и решил: лучше довольствоваться командиром
курсантской роты в морском заведении, чем прокурорским работником.
Зычный голос сразу сделал его специалистом по строевой подготовке,
а остальные, более сильные качества тоже проявлялись мало-помалу.
Он научил нас ходить строем: на городских парадах наша рота все-
гда занимала первое место.
Он приучил нас к занятиям спортом. И здесь мы были первыми. При-
чем добивался он этого весьма своеобразными способами. Например,
перед увольнением в город он ставил во дворе училища ?козла?, а нас
всех – позади этого спортивного снаряда. Сам же с увольнительными
записками стоял там, где мы должны были приземляться после прыж-
ков. Если прыжок курсанта был удачным – ему сразу путевку в руки.
Если же он не одолевал препятствие и оставался сидеть на ?козле?,
ему вежливо говорилось: научишься прыгать – будешь ходить в город.
Эта уловка Нестерова работала на отлично. Вскоре мы все буквально
?летали? во дворе накануне увольнения.
Он любил, чтобы курсанты были людьми в высшей мере аккурат-
ными, и распекал каждого, если видел на нем плохо отглаженную фор-
менку или брюки, не надраенную бляху на ремне.
85
Когда мы были на практике, он и на военных кораблях чувствовал
себя как рыба в воде: прекрасно знал такелажное хозяйство, сам был
за рулевого на шлюпке. Помогал своими познаниями во внутреннем
устройстве корабля, по артиллерийской и минно-торпедной подготов-
ке. Словом, это был настоящий отец-командир.
Еще одна деталь. Перед увольнением он выстраивал свою роту
в подвальном коридоре и придирчиво, но без злости, оглядывал, как
мы одеты, а в заключение произносил свою знаменитую фразу:
– Ну вот что, товарищи курсанты! Ведите себя в городе как положе-
но. И не попадайтесь патрулям! Возвращайтесь без замечаний! Если
попадетесь – 10 нарядов вне очереди!
И добавлял, чуть-чуть улыбаясь:
– Это не в смысле запугивания, а в смысле разъяснения!
Но со мной однажды произошел совсем необычный случай.
Выхожу из проходной через Андреевский спуск, поднимаюсь на Вла-
димирскую улицу. Там жила девушка, с которой я тогда встречался. В ком-
нате – холодюка! Оказывается, девушка и ее соседка забыли накануне
купить дрова. Дровяной склад – за площадью Богдана Хмельницкого.
«Друзья вспоминают минувшие дни…» На встрече, посвященной 30-летию
выпуска ВМПУ. 1985 г.
86
Что оставалось делать курсанту? Взять у девчонок здоровый мешок
и отправиться за дровами. В мичманской форме, с палашом, бьющим
по ногам.
Дрова я купил, взвалил на себя этот здоровенный мешок и медлен-
но пересекаю площадь. И что вы думаете? На середине площади ли-
цом к лицу сталкиваюсь с Нестеровым. Он издалека еще увидел меня,
но сделал вид, что не узнал, и прошел, отведя взор в другую сторону.
Вот какие понятия были у человека! И все же при очередной от-
правке в увольнение он к обычным наставлениям добавил:
– Ведите себя как положено. А тот тут некоторые (он выразительно
усмехнулся, глядя в мою сторону) таскают по улицам Киева дрова для
своих подружек!
И больше – ни слова. Никому.
Мы поддерживали с Нестеровым, когда я уже работал в Москве,
постоянную связь. Если он был в санатории в Звенигороде, то звонил
оттуда, и мы встречались.
На 20-летие нашего выпуска из училища мы приехали в Киев, как
на праздник. В нашу честь был устроен парад, которым командовал за-
меститель начальника училища капитан I ранга Георгий Сергеевич Несте-
ров. Он отпросился для этого из госпиталя, где находился на лечении.
К сожалению, болезнь не пощадила его.
В последний раз он приехал в Москву с женой – проститься с сы-
ном, который учился в Военно-политической академии, и со мной.
Мы, как всегда, засели в ?аджубеевке? (была тогда такая маленькая
выгородка в ресторане ЦДЖ). Он согласился выпить кружку пива. Нам
принесли свежее чешское, мы потихоньку пили его и разговаривали.
На жену было страшно смотреть – так исстрадалась худенькая, очарова-
тельная женщина за время его болезни. А Георгий Сергеевич повторял:
– Боря, у меня рак. Вряд ли мы с тобой увидимся на этом свете.
Но мы и здесь, и там будем настоящими друзьями. Прощай, Боря!
Вскоре он умер. Я не смог поехать на его похороны в Киев, но Васи-
лий Степанович Демин, бывший старшина нашей роты (замечательный
человек!) собрал всех, кого мог, на прощание с нашим командиром.
Честно скажу, что в моей жизни таких людей можно пересчитать
по пальцам одной руки. И я счастлив, что жизнь одарила меня знаком-
ством и дружбой с этим уникальным Человеком!
87
Глава восьмая. ПОТЕРЯННЫЙ ГОД
Представьте себе двадцатичетырехлетнего молодого человека, здо-
рового, только что получившего высшее военно-политического обра-
зование и звание лейтенанта корабельного состава. С замечательными
перспективами в личной жизни: невеста любит и любима. Наконец,
человек всей своей сутью нацелен на максимальную реализацию полу-
ченных знаний на практике. Это – я.
А пока – положенный отпуск, который провожу в родном Ургуше
и его окрестностях. Мать относительно здорова, давно освоила про-
фессию белошвейки, что на деревне вполне позволяет материально
сводить концы с концами. Приезду сына очень рада, но страдает, что
мало его видит.
Флотский офицер с золотом на воротнике и золотым же кортиком –
предметом особой зависти местных мальчишек – как гость – нарасхват.
Некогда с матерью посидеть, поговорить, ободрить ее, обласкать, да
и, в общем-то, нет к этому расположения. Что это – как не сыновняя
жестокость?
Я себе этого до конца жизни не прощу, как и другие аналогичные
прегрешения, случавшиеся и раньше, и позже. Было в моем тогдашнем
поведении, многих внешних проявлениях что-то петушиное, не сораз-
мерное ни возрасту, ни приобретенному опыту. Это наверняка заметил
мой племянник Олег – серьезный, даровитый юноша, только что закон-
чивший десятилетку и ждущий своего звездного часа.
Единственная мальчишеская ?чертовщинка? в глазах – не золотые
звездочки на погонах, а кортик, пленявший не его одного. Но это были
мелочи, связанные, скорее всего, с гордостью за человека, выросшего
в ургушевском детском братстве и вдруг явившегося в неожиданном
облике. Разумеется, девушки воспринимали это по-своему.
Словом, осталось много впечатлений – самых разных, и все они
до сих пор красят мои воспоминания в самые разные краски.
У меня был постоянный любимец в деревне – старый, покалечен-
ный молнией тополь, я и тогда, и после, когда бывал в Ургуше, старал-
88
ся прийти к нему на поклон, когда был один. Этот тополь посадил ко-
гда-то местный священник, которому вечная память, а тополю – долгая
жизнь в потомстве. Но состоялась ли она?
О потомстве особая статья. Я его не просто боготворю, я на него
надеюсь, возвожу на высший пьедестал человеческой памяти, потому
что именно через него пробивается к свету новая жизнь, от него не-
заметными глазу ручейками течет все лучшее, что было в нас и чего,
возможно, уже нет.
Все кончается, а отпуск – тем более. И вот я уже в Управлении кад-
ров Балтийского флота, где и получаю свое первое назначение.
Предлагается служба в должности секретаря комсомольского бюро
на эскадронном миноносце ?Степенный?, который входил тогда в 32-ю
дивизию крейсеров. Начальник училищного курса не простил мою вы-
ходку на партактиве и вставил в характеристику мою не очень лестные
слова. Как показала дальнейшая весьма кратковременная корабельная
служба, может быть, к лучшему.
Бригада эсминцев стояла в таллинской Купеческой гавани – совсем
недалеко от штаба флота, и мы пешком явились к месту службы. К со-
жалению, мой ?Степенный? был в море, и нам, нескольким таким же,
как я, назначенцам, пришлось пару суток провести в ожидании сво-
их кораблей на эсминце ?Свободный?. Это был корабль аналогичного
класса (?30-бис?), вполне для того времени современный – и по воен-
но-техническим, и по ходовым качествам.
Встретил нас очень приветливый молодой, но явно постарше нас
офицер. Представьте себе – это был Левашов – тот самый молодогвар-
деец, который, благодаря своей силе, ловкости и бесстрашию, выпрыг-
нул из машины, в которой везли на казнь Олега Кошевого и его друзей,
и сумел убежать. И вот эта живая легенда стояла перед нами, улыба-
лась, говорила немало хорошего о нашей будущей службе. Это был по-
дарок судьбы!
Впоследствии мы с ним встретились на одном из комсомольских
съездов, лет этак через десять: он был по-прежнему молод, всегда окру-
жен делегатами, весело смеялся, шутил. Только голова была абсолютно
седая. Знать, не так уж легко сложились для него эти десять прожитых
и пережитых лет!
Через пару дней катер увозит меня на внешний таллинский рейд,
где стоит на якоре мой ?Степенный?. Встреча с командиром корабля
капитаном III ранга В. Новиковым; он представляет меня офицерско-
89
му составу. А утром, после подъема флага (делается это на кораблях
в 6.00), меня представляют всему экипажу.
Наверное, у меня был не очень бодрый вид, предстоящая долж-
ность, прямо скажу, меня не увлекала, и, готовясь к пропагандистской
деятельности, я как-то упустил из виду, что придется заниматься чем-
нибудь другим. Однако комсоргом меня избрали единодушно. А с чего
начать работу – я представлял смутно.
Тем не менее началась полоса встреч с матросами, старшинами,
офицерами. Помог замполит, капитан-лейтенант Зайцев: он знал всех
поименно и в лицо, выделял тех, за которыми ходила хорошая слава,
и тех, за кем числились какие-нибудь грешки. С ним вместе, а также
с парторгом корабля Петей Зайцевым (мы с ним выпустились из учи-
лища вместе, но он был поосторожнее меня и получил более высокую
должность) мы подобрали состав комитета комсомола и группкомсор-
гов и начали понемногу разворачиваться. А в чем смысл разворота,
было ясно: каждый комсомолец должен быть примерным в военной
и политической подготовке.
К сожалению, не всем удавалось достичь высоких показателей,
по разным причинам: психологическим, образовательным, дисципли-
нарным. Значит, нужна индивидуальная работа с каждым, особенно
с новичками. Помог мне здесь, пусть и скромный, и не совсем удачный,
учительский опыт.
И все же на корабле сложилась группа матросов, которым не по
душе была дисциплина, распорядок дня, личные качества команди-
ров подразделений, да и вся служба. Вели они себя часто по-хамски,
грубили, а находясь в городе, выпивали, как это делали на гражданке.
На этой почве произошел ряд неприятных эпизодов, и командир кораб-
ля высказал недовольство в мой адрес и в адрес своего зама по полит-
части Зайцева. Кстати, очень душевного, располагающего к себе чело-
века, имевшего богатый опыт работы на кораблях.
К сожалению, Зайцев, более десятка лет прослуживший на кораб-
лях, задетый и войной, очень плохо переносил морскую качку. Обидев-
шись и сославшись на нездоровье, он уволился. Вместо него пришел
новый, более молодой замполит, с которым надо было выстраивать от-
ношения.
К тому же были заполнены несколько других вакансий, в том чис-
ле старпома, который, как известно, является практически чуть ли
не главным человеком на корабле. Впрочем, капитан-лейтенант Лосин
и стал вскоре таким.
90
Но ко всем новым людям надо было притираться, одновременно
не упуская из поля зрения свое главное назначение на корабле. Разуме-
ется, какие-то сдвиги в лучшую сторону происходили.
На корабле однажды целый месяц провел корреспондент ?Совет-
ского флота? – главной тогда газеты ВМФ. В итоге появилась большая
корреспонденция ?Начало работы по-новому?, где все мои усилия вос-
питательного характера были приписаны парторгу. Моя фамилия лишь
упоминалась. Честно говоря, меня эта необъективность покоробила.
К тому же обстановка на корабле складывалась далеко не идеаль-
ная. В это время снятого за гибель линкора ?Севастополь? знаменито-
го, всеми флотами любимого адмирала флота Николая Герасимовича
Кузнецова сменил ничего не понимающий в корабельной жизни сол-
дафон Георгий Константинович Жуков. Он начал вводить на кораблях
свои порядки: строевые подготовки стали чуть ли не главным делом
вместо занятий корабельной техникой, изучения материальной части,
боевых учений в море и т. д. Росло недовольство, и мои комсомольцы
не были здесь в стороне.
Эта обстановка отразилась и на действиях командира эсминца. Один
лишь эпизод: когда наш эсминец стоял лагом (по-граждански – рядом)
к крейсеру ?Орджоникидзе?, который с неожиданным визитом посе-
тил главный инспектор ВМФ адмирал Левченко, наш Новиков запре-
тил двигаться матросам по примыкавшему к крейсеру борту: боялся,
что адмирал заметит что-нибудь негативное.
Это было грубое нарушение боевого Устава корабельной службы,
согласно которому матросы, особенно по боевой тревоге, движутся
по одному борту к корме и по другому – к носу.
Эта дурь командира вызвала массу открытых насмешек. А винова-
ты оказались в таком поведении экипажа политработники, в том числе
и я.
Уменьшилось число выходов в море на учения; стояние у стенки
часто затягивалось. А это значит, что моряков надо было ?развлекать?:
групповыми выходами в море, организацией кружков самодеятельно-
сти и т. п. Однажды по окончании лыжной прогулки я не досчитался
одного матроса на месте условленного сбора. Мы всей группой ра-
зыскивали его, но так и не нашли. Можете представить себе, в каком
состоянии я возвращался на корабль. А тот самый матрос не захотел
возвращаться со всеми и вернулся на эсминец в гордом одиночестве.
В другой раз двое моряков, будучи в увольнении, перепились на-
столько, что попала в комендатуру, и мне пришлось их вызволять.
91
Все это сказалось на моем здоровье; но я даже не подозревал, что
хожу с открытой язвой желудка.
Конечно, какую-то роль играл и личный мотив. Молодая моя жена
писала письма, в которых сообщала, как ей хорошо в Киеве, какие за-
мечательные у нее появились друзья. Она совсем не собиралась приез-
жать в Таллин. Только летом, во время отпуска, я мог с ней встречаться,
можно сказать, ?на расстоянии?, поскольку отчим был неумолим.
Между прочим, флотское начальство очень беспокоилось о нормаль-
ном житье моряков на берегу. Мне сразу дали в Таллине комнату, пусть
и в пригороде, но вполне приличную. Туда я зимой 1955 года и перевез
из Башкирии мать. Но из-за сложностей ее характера и, судя по всему,
характеров хозяек остальных двух комнат жизнь ее там не сложилась.
Было сделано все, в том числе в ход пошли всякие женские уловки,
сплетни, чтобы ее выселить.
Наш корабль к тому времени дислоцировался в Балтийске. Вернув-
шись в Таллин, я понял, что мать попала в центр грязного бытового
скандала и надо менять место жительства. Политотдел дивизии крей-
серов сразу пошел навстречу. Нам выделили крохотную комнатку в са-
мом центре, на улице Пикк, напротив Вышгорода.
Бывать мне там приходилось не часто. Но, бывая, встречал старич-
ка, жившего в соседней комнате. Мы с ним познакомились (он работал
кочегаром), и оказалось, что в прошлом он был крупным эстонским
капиталистом, владельцем всего этого огромного дома. Но он был оди-
нок, не успел в 1940 году эвакуироваться и остался жить здесь, работая
в котельной.
Потом, когда я бывал дома, мы с ним подолгу разговаривали, и я
убедился, какой это был умный, высококультурный человек. Показа-
тельно, что он никогда не жаловался на свою судьбу, только поговари-
вал: вот здоровье подкачивает.
С офицерами корабля отношения у меня тоже не сложились: во-пер-
вых, они были заняты своей службой от подъема до отбоя. Командир
не давал тут никакого спуска. К тому же наши интересы духовного
порядка, на которых можно было найти какую-то общность, были со-
вершенно различными. Только командир штурманской службы капи-
тан-лейтенант Баркан резко выделялся среди них высоким уровнем
интеллекта, многообразием знаний и великолепным чувством юмора.
Тут мы нашли друг друга.
Были за время службы на корабле и забавные случаи. Однажды вы-
яснилось, что пропал ключ от командирского сейфа. Что делать? Там
92
же все секретные документы, которые в любой момент могут понадо-
биться!
Комсоргу пришла в голову идея: найти ?домушника?. По моим
сведениям, в досоветской Эстонии их было прудом пруди, да и где их
не было!
Что ж, инициатива наказуема: меня и послали искать домушника.
Мой сосед по комнате, к которому я обратился, сказал, что он когда-
то знал такого человека, который жил неподалеку. Дело свое он по ста-
рости лет бросил, но кто знает? Может, и поможет. Через отдел мили-
ции удалось выяснить и фамилию, и квартиру этого человека: он у них
состоял даже в те поры на заметке. Меня направили по адресу.
…Старый-старый дом с узенькой лестницей, сплошь замусоренной,
ведет к чердаку. Перед ним – хорошо посаженная дверь, без звонка.
Стучу. После тщательного допроса по поводу моей личности дверь от-
крывается. Высокий, костлявый старик лет под семьдесят открывает ее
и спрашивает, что случилось. Говорю о своем деле и прошу помощи.
Старик не сразу, но соглашается. В сумку, видавшую виды, бросает
какие-то стальные изогнутые прутики, крючки, еще что-то. Одевается
и идет позади меня. Немного жутковато, но ничего. Выходим на улицу
и на такси едем в Купеческую гавань. На него уже практически выпи-
сан пропуск (осталось поставить фамилию). Вот мы на корабле, встре-
чают нас командир со старпомом. Объясняют задачу.
– Ладно, – отвечает старик и просит показать сейф. Посмотрел,
постучал, каким-то крючком поковырялся в замке одну-две минуты.
Достал другой изогнутый стальной прутик, сунул его в замочную
скважину – тихонько, не торопясь, и резко повернул. Дверца сейфа от-
крылась. Старик получил свой гонорар, и мы проводили его за проход-
ную.
А командир сказал: ?Браво, комсорг!?.
Все бы ничего, но дальше пошло хуже.
Был сложный учебный поход; сильно штормило, как это бывает
обычно на Балтике. В кают-компании тарелки с борщом так и норови-
ли опрокинуться на кителя. Изнемогали от неописуемой качки. К тому
же сильная боль в животе.
Пришвартовались мы в Балтийске, бывшем Пилау. Благоустроенная
гавань; все кругом в чистоте, блестит.
Но город… Он еще совсем не оправился после войны. Разрушенные
улицы, а не только дома. Офицерам и старшинам, которые находились
в этом городе на постоянной службе, приходилось в бытовом плане
93
очень трудно. К тому же вечная российская болезнь, пьянство, поража-
ла своими размерами.
Однажды я, будучи по графику начальником патрульной службы,
обходил порученный мне для проверки район. И вдруг, подходя к како-
му-то дому, мы с сопровождавшими меня матросами услышали дикий
женский крик. Подходим ближе, смотрим в приоткрытую дверь сарая
и видим совершенно голую женщину, которую, судя по всему, избил
и выгнал на холод муж. Мы постучали в дом – тишина. Пьяный палач
затаился. Я предупредил, что, если он не прекратит издевательства над
женой и не вернет ее в дом, буду вынужден вызвать людей из военной
комендатуры города.
Мы отошли, постояли около дома минут десять. А еще через пять-семь
минут скрипнула дверь, ?хозяин? вошел в сарай и вернул жену в дом.
Когда все утихло, мы пошли дальше.
В самом начале апреля, когда было еще холодно, нас всех – офице-
ров, старшин и матросов со всех кораблей, стоявших в гавани, вывели
на стенку. Образовалась огромная толпа. Вся загадка состояла в том,
что на флагманском крейсере ?Орджоникидзе? направлялись в Анг-
лию Н. С. Хрущев и Н. А. Булганин.
Было это в апреле 1956 года. Все мы, находясь в ?боевых порядках?,
довольно долгое время стояли, ожидая выхода наших руководителей.
Изрядно замерзли: флотские ботинки – не оленьи унты.
Наконец где-то через час появились на верхней палубе крейсера, не-
твердо шагая, наши дорогие руководители. По всему было видно, что
позади у них была бессонная ночь, и никаких речей ждать не приходи-
лось. Но и вся наша многотысячная толпа молчала, не расходилась.
Тогда Николай Александрович Булганин глуховатым голосом по-
благодарил всех, кто пришел их встречать, а потом сказал:
– Ну, что вы тут все стоите? Вон какой холод! Идите по своим кораб-
лям и кубрикам, выпейте чего-нибудь за наше здоровье!
И как только они, помахав нам, медленно удалились в сопровожде-
нии флотского начальства, нам была дана команда разойтись по своим
кораблям. Мы сделали это с удовольствием! Только выпить нам так
и не дали.
Вскоре наш миноносец ?Степенный?, на котором я, напомню, слу-
жил, вернулся в Таллин, на место своей постоянной дислокации. То же
самое сделала вся эскадра.
Так что первая встреча с руководителями партии и правительства
прошла на моей флотской стезе.
94
Когда вернулись и встали на бочки, решили пойти с парторгом Исае-
вым в город. Боль в животе не проходит, решаем зайти в диетическую сто-
ловую и перекусить: может, пройдет? Не проходит. И парторг говорит:
– Может, Боря, выпьем по стопочке?
Стоило мне сделать злополучный глоток, как острая, невыносимая
боль подняла меня от стола. Пошел к выходу и от боли упал.
Надо мной склонились два эстонца. Один из них с презрительным
выражением лица говорит что-то вроде того: ?нахрюкался?. Другой
пошел звать директора гостиной.
Вышла молодая хозяйка столовой, посмотрела и сразу оценила си-
туацию. Сказала швейцару и этим двум, чтобы они перенесли меня
к ней в кабинет. Там уложила меня на роскошную тахту (или диван –
не помню). И сразу позвонила в 1-й военно-морской госпиталь.
Там ей сказали: ни в коем случае не кладите на живот горячую грел-
ку. Она это пожелание передала администратору по-русски. И доба-
С командой эскадронного миноносца «Степенный».
В центре – лейтенант корабельной службы политработник миноносца
Борис Яковлев. Балтийск. 1956 г.
95
вила: ждите машину скорой помощи. Через полчаса меня доставили
в госпиталь, а через 10–15 минут готов был у рентгенолога диагноз:
прободение пилорической (верхней) части желудка, нужна срочная
операция.
Было воскресенье, и на мою беду в госпитале не было ни одного хи-
рурга. И все же вскорости его нашли – Ивана Александровича – так
звали моего спасителя. И, хотя он был чуть навеселе, сделал ушивание
желудка. Шов получился эстетически не очень красивый, но зато проч-
ный, не потребовавший никаких дополнительных антисептических мер:
ведь операция была сделана без подготовки, при заполненном желудке.
Я всегда буду благодарен той эстонке из столовой, которая оказа-
лась очень человечной, заботливой – качества, очень развитые у эстон-
цев, в чем я до этого и впоследствии неоднократно убеждался. К со-
жалению, как мне сообщили, вскоре после того оперировавший меня
хирург скончался. Вечная ему благодарная память. Первые дни после
операции он практически не отходил от меня.
Видимо, я был плох, потому что пригласили маму, которая сильно
плакала. Я попросил, чтобы ее отправили домой.
Дней через семь вызвали из Киева жену, и это был явно неосмот-
рительный шаг. Я шел на поправку. Ее приезд был для меня не очень
желателен: я не хотел выглядеть перед ней, молодой, цветущей, абсо-
лютно немощным. А она убеждала врачей, что госпиталь мне проти-
вопоказан, что она будет ухаживать за мной в Таллине, а затем в мой
отпуск по болезни поедет вместе со мной в Киев.
Кончилось все тем, что после выхода из госпиталя она меня пота-
щила на танцы в Дом офицеров, а потом, в целях прогулки, заставила
подняться на Вышгород. Эта гора и эти танцы с моим полузажившим
швом от операции едва не добили меня окончательно. В Киев я не по-
ехал, потому что не хотел в таком виде появляться перед ее родствен-
никами, и остался долечиваться на корабле.
Дело еще в том, что в одной палате со мной лечились начальник
ВТЭК (врачебно-технической экспертизы) флота и прокурор Балтфло-
та. Оба они убеждали: с таким состоянием здоровья (т. е. язвой желуд-
ка) мне обратно на корабль дороги нет, меня спишут на берег, и это
будет самый худший вариант.
Начальник ВТЭКа сказал:
– Боря, чем идти на берег, лучше мобилизоваться ?по чистой?. Там,
на гражданке, ты скорее себя найдешь. А что касается формальностей,
то я все же главный человек на флоте по этой части и постараюсь тебе
96
помочь. Оформляй документы, я поговорю с твоим командиром и по-
литотдельским руководством.
Все это было в августе – начале сентября 1956 года – второго в моей
офицерской должности. Я вышел из госпиталя, благодарный его со-
трудникам за спасение. Люди там были действительно замечательные,
редко таких встретишь. И сам парк Кадриорг, где размещался госпи-
таль, был красивейшим местом всей Эстонии.
Небольшая деталь: выходя на прогулку, я обратил внимание на гар-
деробщицу, и не потому, что она работала споро и была молодая, – на ее
преклонный возраст. При этом она быстро всех обслуживала, а когда ни-
кого не было, всегда сидела за книгой. Я спросил у кого-то из персона-
ла о причине ее читательской страсти. Оказывается, она в досоветские
времена была графиней. Одиночество и ей не помогло эмигрировать;
вот она устроилась на такую невидную работу и ничем, абсолютно ни-
чем не выражала недовольства. Но внешность – столько было в ней изы-
сканности, а каким ухоженным было лицо, как живо светились ее глаза!
Мне на графинь везло. Много позже, когда я работал в ЦК КПСС
и в составе делегации Союза журналистов попал в Краковский Вавель
(т. е. в Польшу), в этом дивном музее нас, членов делегации, водила
по залам тоже бывшая графиня. Быстрая, ловкая, прекрасно говорив-
шая по-русски, она бойко и доходчиво объясняла нам суть и историю
экспонатов, а в краткие паузы говорила одну фразу:
– Спасибо маршалу Коневу! Это вот благодаря ему наш Вавель, за-
минированный немцами, остался цел-целехонек!
Это была историческая правда, та правда, которую поляки по-на-
стоящему ценили, в отличие от кривды, которой наша высокая чиновная
мразь опутала историю с расстрелом польских офицеров под Катынью.
Между тем документы о моем увольнении из флота не торопились:
чиновники всегда знают свое дело. Для меня это была целая драма;
съездив в отпуск по болезни, я в октябре вернулся будучи уже не у дел.
Это вынужденное безделье продолжалось до февраля 1957 года.
Однако бродивший без дела по кораблю офицер, подлежащий пол-
ной отставке, не представлял радости ни матросам, ни офицерам, когда
мы встречались в обеденное время в кают-компании. Мне казалось, что
на меня наложено какое-то позорное клеймо вынужденного безделья.
Единственное, что я сделал сразу, – отправил мать на родину, в Ур-
гуш. Она снова стала там заниматься шитьем.
Жена оставалась в Киеве, но мне туда путь был заказан. В Ургуш
я тоже не собирался: что я там буду делать? Шел поиск выхода из, ка-
97
залось бы, безвыходного положения. И он был найден. Брат Галиной
матери Анны Алексеевны Иван Алексеевич жил в Ростове-на-Дону
и имел приличную, хотя и в старом одноэтажном доме, квартиру. Там
жили его мать и отец, а также дочь, ровесница моей жены Елизавета,
которую все звали Лилей.
Было решено: в случае демобилизации я еду в Ростов, а жена, окон-
чив в Киеве библиотечное училище (она была на последнем курсе),
приедет ко мне, а дальше будет видно. Далеко вперед никто не загля-
дывал. Это были реально мыслящие и достойные люди.
В феврале 1957 года пришли документы на увольнение, и я покинул
свой ?Степенный?. Разумеется, не без сожаления. Пусть служба сло-
жилась неудачно. Но ведь жизненные школы не всегда усеяны розами.
Шипов, как правило, бывает больше.
Что меня ждет в Ростове? Как я смогу реализовать себя, быть полез-
ным жене, матери, обществу, ожидающим меня родственникам Гали?
Кругом был сплошной мрак. Тем более если учесть, что именно
в это время Хрущев уволил из Вооруженных Сил 1 млн 650 тыс. офи-
церов – молодых, здоровых, вполне пригодных и для дальнейшей во-
енной службы, и для гражданки.
Нашему обществу с начальством – т. е. руководителями самого выс-
шего звена – давно не везет, вплоть до сегодняшнего времени.
Что же, из-за их руководящего головотяпства обрекать себя на бес-
просветное, жалкое, никому не нужное существование? Мыкаться бы-
линкой в людском море?
Такая жизненная установка никогда меня не устраивала.
Вот такие мысли часто приходили ко мне в гости, когда я ехал в Рос-
тов, где должна была открыться новая, пока мне неизвестная страница
будущей жизни.
Разумеется, вера – понятие религиозное, и святые отцы, а вслед за
ними и верующие люди старались, стремились сделать это понятие
живым, действенным. Очевидно, по какому-то своеобразному боже-
ственно-генетическому коду она, вера, уходит в толщу человечества.
Я верил в свое предназначение! И очень крепко связывал ее с надеж-
дой.
98
Глава девятая. РОСТОВСКАЯ РАПСОДИЯ
…Остался позади Таллин, а с ним и… далеко не лучшая полоса моей
жизни. Но когда смотрю на мелькающие за окном вагона жилые дома,
предприятия, сады и парки, широкие и узкие улицы города, покрытые
снегом, замечательные по своей красоте пригородные поселки, то на
сердце ложится грусть. Ведь что бы со мной ни происходило в этом
городе, он остался родным и дорогим, остались люди, с которыми во-
дил знакомство, и, главное, экипаж эсминца ?Степенный? со всеми его
повседневными заботами, которые еще недавно были и моими.
Поезд несет меня в неизвестность, и, чем ближе Ростов-на-Дону,
тем более растет тревога по поводу своего жизнеустройства, нового
этапа судьбы.
Вот и знаменитый ростовский вокзал, ничуть не похожий на тал-
линский. Поезд останавливается, и я со своим видавшим виды чемо-
даном иду к выходу. На перроне меня встречает моложавый, высокий,
крепкий мужчина.
– Здравствуй, Борис, с приездом. Я Иван Алексеевич Кулешов, дядя
твоей жены. А вот это – моя жена, Нина Викторовна.
Из-за его спины она выходит с букетом очаровательных цветов –
для зимы они вроде редкость, но ведь я в южном городе!
Нина Викторовна приветлива; чувствуется, что радушие ее не по-
казное, а настоящее, сложившееся годами общения с людьми.
– Что ж, поедем к нам. Наш лимузин на привокзальной площади.
Мы едем по городу. Нина Викторовна объясняет, что эту улицу Эн-
гельса мы проедем от начала до конца. Налево, когда улица заканчива-
ется, стоит в парке огромное необычное сооружение.
– Это наш театр драмы имени Горького. Он отделяет прежний Рос-
тов от прежней Нахичевани, где мы и живем. На 15-й линии, – добав-
ляет она.
А мы уже едем по 15-й, останавливаемся у дома, въезжаем в ворота
и подъезжаем к дому внутреннему, находящемуся слева. Встречает нас
99
дед, отец Ивана Алексеевича. Знакомимся и идем в дом, начинающий-
ся с кухни. Навстречу идет бабушка, поздравляет с приездом.
– Это главный человек в нашем доме, – говорит Иван Алексеевич.
И вскоре я сам убеждаюсь, что это именно так. Между тем дядя Ваня
говорит.
– Лильки нет. Она скоро вернется из института.
Мне уже известно, что она учится в Ростовском институте сельхоз-
машиностроения. Ближе к вечеру появляется и Лиля – маленькая, ху-
денькая, но с такой улыбкой, как будто мы – старые и добрые друзья –
встретились после долгой разлуки!
Вскоре приходит ее подружка, и после короткого разговора они на-
правляются в Лилину комнату.
А бабушка между тем зовет всех к столу. Дядя Ваня достает из хо-
лодильника бутылку водки (мне наливает на донышко – все же после
болезни), и мы выпиваем за знакомство, за встречу, за здоровье присут-
ствующих – за все сразу.
Можно сказать, что ростовская жизнь началась и началась – лучше
некуда! Уже к вечеру состояние было такое, как будто мы все давно
вместе.
Кулешовы – это самая замечательная, самая легендарная семья
в моей жизни. Их всех, за исключением Лили, уже нет в живых, и по-
тому – Царствие им небесное, а Лиле и ее семье – здоровья, здоровья
и здоровья!
На следующий день после завтрака я спросил, где райвоенкомат,
и объяснил, что мне дали хотя и маленькую, но пенсию, и ее надо офор-
мить, а заодно и разведать там по поводу возможной работы.
– Вот это мне очень нравится, что человек сразу думает о том, где
будет работать, – с приветливой улыбкой говорит бабушка.
– Мог бы несколько дней отдохнуть, – замечает Нина Викторовна,
но, по-моему, бабушка права.
Здание военкомата оказалось совсем неподалеку. Дежурный офи-
цер, с которым мы обменялись приветствием и которому я вручил свои
документы, строго посмотрел на меня, прежде чем взять их. По мере
того, как он их читал, лицо его становилось не то что серьезнее, а, ско-
рее, пасмурнее.
– Ну вот что, лейтенант. Пенсию мы вам оформим сегодня же, на-
значим время ее получения. Но я ведь вижу: вам, молодому человеку,
нужна будет какая-то работа. А с ней у нас не просто сложно, а архи-
сложно. Даже обещать ничего не могу, резервов нет. Вы же знаете, что
100
уволены сразу больше полутора миллионов офицеров, среди них много
ростовчан. С ними у нас проблемы, а как быть с Вами, пенсионером?
– Будем думать, – сказал он напоследок и назначил встречу через
неделю.
Веселья мне военкоматский диалог не прибавил, но и уныния
не оставил. Все же на год у меня была пенсия, по тем временам мизер-
ная – 525 рублей; да и надежда получить какую-то работу оставалась.
Тем более что болезнь и корабельное сидение в ожидании отставки по-
могли мне избавиться даже от самых скромных амбиций.
После обеда послал телеграмму жене в Киев о своем приезде в Рос-
тов-на-Дону и решил устроить первые смотрины города-?папы?.
?Маму? Одессу я уже знал; этим ?южанином? надо было, чувствовал
я интуитивно, заняться всерьез и надолго.
В районе Театральной площади – трамвайная остановка, на которой
я сошел и вскоре оказался на центральной магистрали города. Зимой
улица Энгельса сохраняла свою некоторую респектабельность: чистота
тротуаров, неспешный ход автомобилей, малолюдность – почти до са-
мого главного парка – имени М. Горького. До него у меня и хватило сил
дойти – мимо красивейшего здания обкома партии.
Мне тогда и в голову не приходило, что этот дом станет на несколь-
ко лет моей рабочей обителью. Единственное, что я знал о нем, – что
здесь до войны заведующим военным отделом обкома партии работал
Петрочук Константин Николаевич – родной отец моей жены. Его, а не
отчима фамилию она носила в девичестве.
Позже я познакомился с ним: сначала – когда он был проездом в Рос-
тове и навещал дочь, а потом я сам был у него в Горьком (Нижнем Нов-
городе) пару раз. Впечатления никакого он на меня не произвел. А ведь
окончил когда-то авиационное училище вместе с В. П. Чкаловым, да
и летчиком на войне, говорили его знакомые, был неплохим. Но что-то
в его жизни сдвинулось, не нашли выхода ни творческий потенциал,
ни административная хватка.
Кстати, среди людей старшего поколения их было больше – людей
одаренных, профессионально хорошо подготовленных, но не нашед-
ших достойного приложения своих сил и в конце концов надломленных
судьбой. Но было немало людей нахрапистых, готовых где наглостью,
ловкостью, а где хитростью проложить себе дорогу к благам, разного
рода почестям, карьерным взлетам.
Правильно гласит народная мудрость: каждый человек – тайна.
А тайна многолика и многовекторна.
101
Через неделю я снова иду в военкомат. Тот же самый работник го-
ворит, что ничего подходящего нет: ?Правда, есть место воспитателя
в общежитии одного строительного треста, но, когда я направил туда
одного из бывших офицеров-политработников, демобилизовавшегося
в числе 1 млн 650 тысяч человек, он туда съездил, поговорил с людьми,
посмотрел на тех, кого призван воспитывать, и наотрез отказался. Зар-
плата почти нулевая, а публике нужен не воспитатель, а надзиратель.
Может, что-нибудь лучше появится? Или попробуете в это общежи-
тие??
Я сказал, что подумаю. Но про себя решил: спасение утопающих –
дело самих утопающих. Надо попробовать заняться поисками работы
самому.
Через пару дней, совершая очередную ознакомительную прогулку
по городу, я продвинулся до проспекта Буденного, перешел его и уви-
дел вывеску: ?Ростовское областное управление культуры?.
А что, если зайти туда, может, повезет?
Весьма элегантная дама в приемной начальника спросила, с чем
я пожаловал, и, выслушав меня, попросила зайти в методический от-
дел управления.
В отделе меня встретила другая дама, заведующая методотделом,
с некоторым интересом выслушала меня, попросила заполнить анкету
и сообщила: ?Да, у нас есть вакансия методиста по библиотечной рабо-
те. Но чтобы Вы могли реально претендовать на нее, надо выполнить
наше поручение. Справитесь с ним – буду рекомендовать Вас началь-
ству?.
Задание было сформулировано тут же: я должен по командировке
методотдела выехать в Таганрогский (сельский) район, договориться
там с отделом пропаганды райкома партии о проведении читательской
конференции в одном из колхозов (желательно на животноводческой
ферме) по теме ?Образ современника в советской литературе?. По ито-
гам конференции написать подробный отчет и представить его им.
И добавила: ?Если согласны, то приходите завтра: выпишем коман-
дировку, получите деньги на суточные расходы. Срок – 10 дней?.
Выйдя из Управления, я подумал, что библиотечное дело мне знако-
мо, а практику работы с книгой мы изучали в Киеве. Может, рискнуть?
О зарплате я тогда и не думал.
А дальше все было как в кино. Приехал в район, встретился с ин-
структором райкома, тот по телефону позвонил секретарю парткома
102
колхоза, сообщил о цели моей поездки и попросил помочь организа-
ционно.
К обеду я был уже в колхозе. Парторг почему-то отсутствовал, при-
нял меня председатель колхоза. Без лишних слов вызвал заведующе-
го ближайшей фермой и поручил ему меня ?на съедение?. Поехали
на ферму в канун вечерней дойки. Я написал объявление о читатель-
ской конференции, месте и сроке (через неделю) ее проведения и при-
ступил к работе с будущими ее участниками.
Тут произошла первая, мягко говоря, заминка: оказывается, в Крас-
ном уголке фермы нет ни одного экземпляра художественной литера-
туры, а колхозная библиотека находится в дальнем хуторе, в который
из-за начала весенней распутицы не добраться. Да и, по словам завфер-
мой, она там практически не работает.
Вторая заминка не заставила себя ждать: первые же беседы с до-
ярками показали, что они не помнят, когда что-нибудь читали: только
видели в Красном уголке плакаты о передовом опыте, но и их некогда
было читать. Работа на ферме отнимала у них все время. Одна из доя-
рок, самая бойкая, сказала на смеси русского и украинского языков:
– Та будэ Вам! Докладайте начальству, что зустриче, як вы бачилы –
конференция – состоялась. У нас всегда так було.
Остальные доярки ее поддержали чуть ли не аплодисментами. Зав-
фермой предусмотрительно покинул Красный уголок якобы по делам.
Времени хватило только на оценку ситуации. На меня смотрели вы-
жидательно; некоторые уже готовились к дойке. Надо было решать, что
я и сделал.
– Вот что, девочки. Завтра вы придете на вечернюю дойку на 30 ми-
нут раньше, а я вам прочту лекцию на указанную в объявлении тему.
Думал, не согласятся. Но они, оценивая мое смущение и необыч-
ную для меня ситуацию, согласились, правда, не все.
На другой день лекция состоялась, а после нее – очень доверитель-
ная беседа о культурно-бытовых неудобствах доярок без присутствия
начальства.
В райком я уже не возвратился, а поехал прямиком в Ростов. Ров-
но к указанному сроку представил записку с подробным изложени-
ем сделанного и критическим анализом культурно-бытовых проблем
на ?моей? животноводческой ферме, предположением, что данная си-
туация – типичная и для других сельских объектов. Опирался на мне-
ния слушательниц своей лекции.
103
Завметодотделом похвалила меня за находчивость, пошла с моей
анкетой и запиской к заведующей отделом кадров. Та все прочитала
и положила на стол начальнику управления Вадиму Ивановичу Анд-
рианову. Меня отпустили, сказав, что, если понадоблюсь, найдут. Или
же зайдите через пару дней.
С сознанием полного провала своей миссии я ушел из Управления
и пребывал в таком состоянии два томительных дня. Не позвали. При-
шел сам. И тут завотделом кадров Копохова – женщина одинаково ум-
ная и красивая, набросилась на меня прямо в коридоре:
– Где же Вы пропадаете? У Вас же нет даже телефона на квартире!
Мы со вчерашнего дня Вас ищем. Поздравляю Вас: Вадим Иванович
с интересом прочитал и одобрил Вашу записку и сразу подписал при-
каз о зачислении Вас на должность инспектора методотдела. Идите
прямо к своей начальнице, или Вас проводить?
И засмеялась, довольная исходом дела.
Так в марте 1957 года я занял первую после отставки из ВМФ гра-
жданскую должность. Ее месячная стоимость превышала пенсионную
на пятьдесят рублей. Но разве в этом дело?! Главное – я получил ра-
боту!
Мы это дело отметили с дядей Ваней и дедом рюмками водки. Вся
женская часть радовалась. А Лиля даже пошла на почту, чтобы сооб-
щить моей жене, а ее сестричке, благую весть по телефону.
Больше я в командировках от Управления культуры не был, а писал
по разным поводам аналитические письма и записки. До той поры (ко-
нец мая), пока меня не прикрепили от Управления к обкому комсомола,
где уже шла подготовка к VI Всемирному фестивалю молодежи.
– Ты молодой – вот и помогай молодым, – отечески напутствовал
Вадим Иванович. Он и не мог предполагать, что в обкоме на меня бы-
стро ?положат глаз?. В июне того же года я по просьбе обкома был
отозван из Управления культуры, а на бюро утвержден инструктором
Отдела пропаганды и агитации Ростовского обкома ВЛКСМ.
Для меня началось с этой поры самое интересное время.
Волею судеб с комсомолом я был связан непосредственно около
10 лет. Причем в разные годы и в разных исторических условиях, не го-
воря уже об индивидуальной физиономии той или иной комсомольской
структуры и людей, с нею связанных. Поэтому имею некоторое пред-
ставление об этом социальном организме, его достоинствах и недос-
татках, степени и характере соподчиненности партийных и комсомоль-
ских организаций. Кстати, и в партийных структурах я работал более
104
пяти лет, если иметь в виду не только административно-аппаратную
деятельность, но и выборную представительность.
Боюсь, разочарую многих убежденных демократов (к которым дав-
но отношу и себя) и тем более либералов (которым в какой-то степени
сочувствую) тем, что будет сказано ниже и что является помимо всего
плодом длительных критических размышлений.
У большевиков и их нынешних властных и околовластных привер-
женцев, исповедующих в теории и на практике марксистско-ленин-
скую доктрину, масса ложных представлений, касающихся целей их
движения и общественных сил, на которые они, стремясь к тотальному
успеху, опираются.
К примеру, природа крестьянства, специфика так называемого рабо-
чего класса, отношение к интеллигенции – все эти главные элементы
того или иного типа жизнестроительства являют для них чисто потре-
бительскую ценность, необходимую для осуществления их доктрин,
в которых все четко вроде бы расписано: куда идти, в каком сражаться
стане. Главное для них не интересы людей – а доктрина.
Между прочим, наиболее дальновидные социал-демократы, в част-
ности, Г. В. Плеханов, Ю. О. Мартов, Р. Люксембург и другие, справед-
ливо, но, по-моему, с недопустимым запозданием (на это, видимо, были
свои причины) предостерегали большевиков от попыток все и вся под-
вести под общий знаменатель, не обращая внимания на величину и па-
радоксальную изменчивость числителя. Так, Роза Люксембург в самом
начале революционных битв нового, ХХ века, предостерегала:
?Набросанная в общих чертах теория действует более стимулирую-
щим образом, чем законченная духовная постройка, в которой не над
чем работать и к которой творческий дух не может подойти с попыткой
самостоятельной мысли?.
Так что накрепко сколоченные доктрины обречены, пусть и не сра-
зу, на полную провальность, как и отсутствие серьезных, доступных
критическому анализу умственных движений и социальных проектов
исторического масштаба.
Правда, на одном направлении даже вожди большевистских химер
преуспели: они верно рассчитали, что ударной волной в любого типа
социальных преобразованиях – революционного, консервативного,
анархистского окраса и содержания – может быть только молодежь.
К слову, это не большевистская идея, а результат мыслительной
и практической деятельности многих социальных реформаторов – тео-
ретиков и практиков.
105
А. И. Герцен на последних страницах своей ?Истории революцион-
ных идей в России? рассказывает о встрече с каким-то крупным социа-
листом, которого убеждает, что успех любого прогрессивного движе-
ния немыслим без молодых творческих сил, их, говоря модным ныне
словом, энергетики.
Настроенный иначе, то есть исповедующий ставку на людей с опы-
том, оппонент Герцена бросает ответную реплику:
– Но ведь и молодые умирают!
– Это верно, умирают и молодые, – завершает спор А. И. Герцен. –
Но старики умирают всегда.
Не потому ли у молодого Ленина была партийная кличка Старик,
которая символизировала печальный финал его бурной деятельности:
и как партийного вождя, и как основателя и строителя Советского го-
сударства.
Но все же на закате своей славы он, выступая на III съезде комсо-
мола, сформулировал ряд идей, поддерживающих новаторский имидж
молодежи. Они неплохо работали впоследствии – до тех пор, пока су-
ществовал комсомол, пока он не погиб – задавленный многомиллион-
ной партийной массой.
А ведь были – были у него перспективы!
Свидетельствую как участник и очевидец этого уникального обще-
ственного движения, что бы о нем ни говорили.
Ростовский обком ВЛКСМ размещался в здании обкома КПСС (до
революции здесь размещалась Ростовская городская дума). Он занимал
правое крыло первого этажа. Никакой охраны не было: любой посети-
тель мог беспрепятственно попасть в любую рабочую комнату, вплоть
до тех, что занимали секретари обкома. В обком партии вела дверь,
которая открывалась по звонку единственным на все это громадное
здание дежурным милиционером.
Сама обстановка в обкоме была демократичная, пропитанная духом
доброжелательства и внимания к посетителям.
Досужим разговорам, анекдотам отводилось время обеденного пе-
рерыва. Своей столовой у комсомола не было, да и в обкоме партии
существовал весьма скромный буфет. Поэтому бутерброды брали с со-
бой, запивая их молоком или кефиром.
Одевались все скромно, но со вкусом. Девушки, которые составля-
ли добрую половину состава обкома, одевались по моде, тщательно
следили за своими прическами, но никогда не перебарщивали с косме-
тикой. В общем, бытовал мудрый пушкинский девиз:
106
Быть можно дельным человеком
И думать о красе ногтей.
Без работы никто не сидел. Коллеги, занятые в отделе рабочей моло-
дежи, пропадали чаще не предприятиях. Сельский отдел дневал и но-
чевал в колхозах и совхозах. Студенческий был тесно связан с вузами
и профессионально-техническими заведениями. Физкультурники про-
падали на соревнованиях.
Только работники двух отделов чаще сидели у себя в кабинетах
и готовили разного рода справки, отчеты, проекты постановлений,
привлекая, если было нужно, коллег из других отделов. Главный из
них – отдел комсомольской жизни, сюда сходилась информация со всех
горкомов и райкомов.
Другим отделом был наш – пропаганды и агитации. Мы занимались
политпросвещением молодежи, лекционной пропагандой и культур-
но-просветительной работой. Нас во главе с замзавом (тогда им был
Володя Кокин, впоследствии начальник городской милиции, а до нее –
первый секретарь Ростовского горкома ВЛКСМ) было всего-навсего
четверо. Но началась целинная эпопея, и Володя уехал в Казахстан во
главе городского студенческого отряда.
Меня сразу прикомандировали к делам, связанным с VI Всемирным
фестивалем молодежи. Надо было подготовить и направить на места
материалы о подобных фестивалях, которые были ранее и который
впервые состоится в Москве. Это был первый выход молодежи страны
за ?железную стену?, и чем он обернется – вопрос был тогда далеко
не праздный. Тем более, что на фестиваль должны были поехать в ка-
честве гостей не одна сотня ростовчан – группами, по нескольку дней
каждая.
Сразу замечу, что никаких проверок гэбэшного профиля не было.
И надо же: без их помощи все обошлось лучше некуда – ни одного
ЧП!
А ведь многие были в столице впервые.
Фестиваль показал, что людям надо доверять.
Побывал тогда в Москве и автор этих строк. До сих пор храню
первую мою медаль: ?За активное участие в подготовке и проведении
VI Всемирного фестиваля молодежи и студентов?.
Несколько слов о стиле работы. Незадолго до моего прихода в обком
Толя Иващенко – знаменитейший журналист, в последние годы – мой
близкий друг, а тогда корреспондент ?Комсомолки? по Ростовской об-
107
ласти – разнес в фельетоне в пух и в прах первого секретаря нашего об-
кома Юрия Петровича Тупченко за то, что он увлекся дизайном своего
кабинета. Конечно, ЦК ВЛКСМ сделал ему замечание, и этого вполне
хватило, чтобы погасить в обкоме хоть какие-то признаки админист-
ративного зуда. Надо заметить, что Тупченко был умнейшим и вполне
демократичным человеком. Вскоре его перевели в Москву; последние
годы был генералом КГБ.
Его коллеги – Виталий Иванович Охременко, Владимир Петрович
Безменов – были тоже людьми демократичными. Даже замечания ста-
рались делать помягче, в шутливой чаще всего форме.
Мне недолго пришлось быть инструктором: уже через год я стал
руководителем лекторской группы, а еще через год – заместителем за-
ведующего отделом пропаганды (заведующим был секретарь по про-
паганде).
Мой непосредственный ?начальник? Иван Тихонович Комов (о нем
я еще скажу в связи с ситуацией вокруг гибели Ю. Гагарина) руководил
мною недолго, но весьма и весьма квалифицированно и доверительно.
Я старался платить ему той же монетой. Комова вскоре перевели в Мо-
скву – он стал одним из руководителей Комитета молодежных органи-
заций СССР, а потом его перевели в МВД.
Конечно, за годы работы в комсомоле происходили определенные
изменения во мне самом: иногда позитивные, а подчас и не совсем.
Так, я стал нештатным сотрудником своей областной газеты ?Ком-
сомолец?: писал регулярно и вроде бы удачно. Но об одном своем
?ляпе? я буду помнить всю жизнь.
Однажды на встрече с молодыми горняками в г. Шахты несколь-
ко человек пожаловались на своего начальника смены. Тот был молод,
заносчив и грубоват, с подчиненными обращался не лучшим образом.
Ребята приводили массу конкретных фактов, не оставлявших сомнения
в их правоте.
И вот, имея этот материал, я пишу в свою газету фельетон ?Сверхче-
ловек Юрий Ромашко?. Его опубликовали быстро и без моего согласия,
не зная, что с героем фельетона я еще не встречался, потому придержи-
вал выход его в свет.
Через несколько дней после публикации в моем кабинете раздается
звонок: ?Извините, это говорит Юрий Ромашко – герой Вашего фель-
етона. Конечно, Вы там все правильно написали, и по фактам у меня
претензий нет. Но мне обидно, что Вы со мной не встретились до пуб-
ликации фельетона. Нам было бы о чем поговорить?.
108
Я слушал все это и буквально сгорал от стыда. Извинился, признал
свою неправоту.
Но с тех пор старый, как мир, принцип – ?семь раз отмерь, один от-
режь? – стал для меня жизненным кредо. И не только в журналистике.
Бывали случаи, когда человеку нужна была помощь, а я не мог по-
мочь. Вот пример:
…К нам в обком часто заглядывал старик чудаковатого вида. Он но-
сил с собой чертежи сконструированных им кораблей и слезно просил
помочь реализовать его проекты. Старик был таким настойчивым, что
я уговорил И. Т. Комова пойти к нему на квартиру и объективно оце-
нить его работы.
Жил он в крохотной, уставленной чертежами и макетами комнате,
по-холостяцки. Оказалось, что в свое время, до революции он окончил
в Риге реальное училище и ?заболел? кораблями.
Он так рассказывал о своей жизни и проектах, что мы увидели
за всем этим талантливого конструктора, образованнейшего челове-
ка, который не нашел себя в научно-конструкторской жизни, а пото-
му выглядел фанатом-отшельником. Но все его идеи и проекты были
связаны с катамаранами. Он верил, что за ними будущее, и не оши-
бался.
Прошло буквально 10–15 лет, и катамараны стали чуть ли не основ-
ной силой на военно-морских флотах. Без них не было бы авианосцев.
К сожалению, и Комову не удалось заразить идеями старика ростов-
ских ученых-специалистов. С тех пор я думаю: как часто нечто дельное
кажется нам чудачеством, а на самом деле нередко чудакам обязан на-
учный прогресс, да и не только он.
Одной из ярких личностей, обязанных комсомолу своим общест-
венно-политическим ростом, был Николай Рубцов, которого с младых
лет, когда он еще учился в университете, звали не иначе как Николай
Федорович. Он пришел к нам с поста секретаря Кировского РК КПСС
Ростова-на-Дону и совсем скоро стал первым секретарем нашего об-
кома. У нас с ним сложились хорошие отношения – вплоть до пере-
езда в Москву, где он возглавил один из отделов ЦК ВЛКСМ, потом
стал инструктором ЦК КПСС, на самом пике возглавлял Секретариат
Верховного Совета СССР – был ближайшим помощником Анатолия
Лукьянова.
Нельзя сказать, что он двигался по служебной лестнице благодаря
особым творческим талантам, искрометности и обилию новаторских
идей. Нет, он был блестящим организатором и очень порядочным, от-
109
ветственным человеком. Таким он хотел видеть и нас, и всех, кто с ним
близко соприкасался.
Возвращаясь снова к положительным качествам комсомола, хочу
заметить, что в нем создавалась система уважения и доверия молодых
людей друг к другу, которая вела к их объединению, предотвращению
зряшных конфликтов, вражды между людьми. Пафос жизнеутвержде-
ния, а не жизнеразрушения был определяющим в наших настроениях
и мирочувствованиях. Были, конечно, и карьеристы, и любители бюро-
кратических проволочек, и высокомерные эгоисты, и носители многих
других общественных недугов. Но не они определяли общий настрой,
внутренний и внешний образ многомиллионного молодежного содру-
жества.
И еще: комсомол, да и многие партийные коллеги прививали интерес
к самым разным людям, их жизненному, общественному, творческому
опыту. Когда-то одна начинающая журналистка высказала в своем де-
бютном сочинении мысль, что авторитеты если и не идеалы, то дорога
к ним. Тут речь шла не об идеалах, почерпнутых из книг, а о тех, кто
были таковыми в самой жизни.
Поскольку именно Ростов-на-Дону, а до него Киев были для меня
с этой точки зрения наиболее продуктивными, считаю для себя крайне
необходимым поведать еще об одной, поистине исторической встрече
на донской земле, которая оставила неизгладимый след. И не только
для меня, а для всех ее участников она вошла в число событий, которые
не забываются.
Поэтому и хочу ее выделить отдельным сюжетом, поскольку речь
идет о встрече с гением.
Замечу, что беседа с М. А. Шолоховым была опубликована в газете
?Известия? 24 мая 2005 года. Я счел нужным дать здесь ее изложение.
Как известно, классики на ветер слов не бросают, и каждая мысль, ими
высказанная, имеет особое значение1.
У Шолохова в Вешенской
(Старые заметки о главном, с прологом, записью беседы
и авторскими отступлениями)
Убежден, что где-то в архивах Телерадиофонда таится микрофон-
ная папка, хранящая запись беседы с М. А. Шолоховым, участником
1 Беседа была опубликована также в журнале ?Высшее образование в России? (2005,
№7, С. 150–155).
110
которой был и автор этих заметок. Хотя и длилась вся встреча менее
получаса, оказалась она весьма значительной, далеко выходящей за ис-
торико-литературные рамки. Ее содержание я тогда почти дословно пе-
ренес в свой блокнот; а все, что предшествовало событию, составило
его антураж, так запечатлелось в памяти, как будто произошло совсем
недавно.
Однако обо всем по порядку.
1958-й год. Комсомол готовится к своему 40-летию. Подготовку
к торжеству ведут все информационные службы, в том числе и Глав-
ная редакция передач для молодежи Всесоюзного радио (будущая
?Юность?), отличавшаяся неординарными творческими поисками.
К ним относился и цикл передач ?Встреча с интересным собеседни-
ком?, героями которой были ?командиры? производства, ветераны
войны и труда, деятели науки, литературы и искусства – словом, люди,
имеющие реальные заслуги перед народом.
Именно тогда в недрах всесоюзной радиомолодежки возникла идея:
пригласить в эфир для очередной беседы Михаила Александровича
Шолохова.
Логика была простая: когда, как не накануне юбилея, ?вытащить? на
общесоюзную радиоаудиторию знаменитость, за которой утвердилась
слава ?вешенского затворника?, не отличавшегося всю свою жизнь тя-
гой к публичности.
А тут – большой юбилей, который к тому же совпадал по времени
с 30-летием выхода первой книги ?Тихого Дона?.
Кто и когда согласовывал с писателем время встречи – навсегда оста-
лось тайной. Но Ростовский обком комсомола, где автор этих заметок
руководил в ту пору лекторской группой, было решено, судя по всему,
задействовать на всю катушку.
Где-то в начале июня приглашает меня к себе секретарь обкома Ви-
талий Охременко и сообщает, что позвонили ему из Всесоюзного радио
и просят устроить встречу с Шолоховым. Для радиозаписи направля-
ются люди на специально оборудованном автобусе. Что касается меня,
то надо будет помочь организовать встречу, провести ее, естественно,
на самом достойном уровне. Через пару дней москвичи будут в Росто-
ве.
Мне бы спросить: а с Михаилом Александровичем договоренность
соответствующая есть? И кто конкретно с ним разговаривал? Но сооб-
разительности явно не хватило, и я ушел, заинтригованный лестным
и неожиданным заданием.
111
Три дня спустя, ближе к вечеру, столичный автобус уже стоял у об-
комовского подъезда. Руководительница радиоэкспедиции Екатерина
Ивановна Щукина оказалась женщиной боевой, энергичной; она бы-
стро урегулировала все формальности, связалась по телефону с Петей
Ломакиным, в то время секретарем Вешенского райкома ВЛКСМ, и со-
общила ему, что завтра берем курс на Вешки.
Ломакин не привык задавать вопросы столичным мэтрам, и его мол-
чание было принято за знак согласия.
Утром следующего дня наша наспех сколоченная бригада в соста-
ве трех москвичей, ростовского радиожурналиста Виталия Белохонова
и автора этих строк отправилась в путь.
До Миллерова вешенская одиссея складывалась вполне благопо-
лучно: как-никак ехали по асфальту, пусть и испещренному выбоина-
ми. А дальше началось!
Тогда не было на Вешки нынешней, сотворенной по высшему клас-
су автомагистрали. Была обычная для Верхнедонья проселочная до-
рога – с рытвинами и колдобинами и к тому же смоченная недавним
проливным дождем. Этот путь, напоминающий полосу препятствий
длиной в 168 километров, которую мы покоряли с Божьей помощью,
показался нам вечностью. Позади уже Кашары, Поповка, Каменка,
Нижнее-Яблоновский, Грачи, Каргинская, мелкие хуторки, население
которых, особенно детвора, смотрели на наш автобус как на диковин-
ку: тогда в донской глубинке они были редкостью.
Под вечер – спуск к долгожданным Базкам, разметавшимся на пра-
вом берегу Дона. Никто из нас тогда не знал, что Харлампий Василье-
вич Ермаков, прототип Григория Мелехова, был родом из этой стани-
цы, а его дочь жива и учительствует в местной школе.
Спускаемся вниз к Дону и видим на левом берегу, прямо напротив
Базков, зеленый купол собора, а правее, у высокого обрыва, двухэтаж-
ный, в зеленом ожерелье сада дом М. А. Шолохова.
По сравнению со станичными хатами он выглядел весьма внуши-
тельно, к тому же органично вписывался в местный ландшафт, как бы
застыв в земной монументальности буквально в сотне метров от дон-
ского крутоярья. Неповторимое зрелище!
Сейчас Базки соединены с Вешками современным элегантным кра-
савцем мостом. А тогда был старый понтонный: он звучно скрипел
и постанывал под тяжестью нашего автобуса.
Наконец мы в Вешках, останавливаемся в Доме приезжих. После
дороги не нарадуемся чистоте и уюту нашей временной обители.
112
Все станичные учреждения давно закрылись. В сумерках мы осмат-
риваем округу. Разумеется, любопытство ведет нас к шолоховской
усадьбе. Окруженная плодовыми деревьями и забором, она укрыта
многозначительной тишиной; судя по тому, что окна второго этажа
не светятся, предполагаем: вечерняя жизнь сосредоточена на первом.
Спускаемся к Дону. Он тут, под косогором, катит не спеша свои
воды к низовью. Изредка плещется рыба. Благодать!
Вернувшись к своему пристанищу, сидим на крыльце. Дает о себе
знать усталость, но спать почему-то не хочется.
Утром приходит Ломакин, деликатно справляется о нашем самочув-
ствии, а мы интересуемся процедурой предстоящей встречи. И тут сек-
ретарь райкома удрученно сообщает, что, оказывается, никто Михаила
Александровича о нашем приезде не предупреждал. А у него, во-пер-
вых, гость из Казахстана, а во-вторых, он готовится к дальней поездке
на охоту…
Такой поворот дел – полная для нас неожиданность. После недол-
гого обмена мнениями приходим к решению: надо позвонить самому
Шолохову.
Звоним. На том конце долго не берут трубку. Наконец слышим гус-
той, явно не шолоховский голос. Потом узнали, что его хозяином был
Федор Федорович Шахмагонов, литературный секретарь писателя. Он
повторил слово в слово то, о чем ранее сказал нам Ломакин, добавив
с укором, что так не делается, что надо предупреждать заранее. Пока
согласия на встречу Михаил Александрович не дает.
Мы в шоке. Ломакин, зацепившись за шахмагоновское ?пока?,
подсказывает ход: надо связаться с первым секретарем райкома пар-
тии Николаем Александровичем Булавиным. С его мнением Шолохов
считается. Сам Булавин – понимающий, душевный человек, что в его
силах – поможет. Только вот утром он уехал в свой район.
Вскоре выясняется, что Булавин вернулся и находится у себя в каби-
нете. Соединяемся, объясняем ситуацию, просим помочь.
Николай Александрович, зная характер Шолохова, вернее, его свой-
ство, которое позднее Сергей Герасимов назовет авторитарностью,
говорит, что ситуация сложная, но не безнадежная. Надо связываться
с Самим.
С трудом преодолевая робость, повторно звоню в дом-усадьбу. Под-
нимать трубку там явно не торопятся. Наконец трубка снята, и слы-
шится глуховатый голос самого Шолохова! Я сразу его узнаю. Дело
в том, что слышал его двумя месяцами раньше, когда писатель в каче-
113
стве кандидата в депутаты Верховного Совета СССР в Ростове-на-До-
ну выступал на собрании избирателей. Он говорил тогда таким же, как
сейчас, глуховатым голосом, но о чем! Он высказал мысль, которая для
того времени выглядела крамольной, поскольку выражал несогласие
с расхожим идеологическим определением статуса депутата как слуги
народа.
– Какой же я слуга, – возмущался Шолохов. – В этом определении
есть что-то унизительное.
Вот говорить о депутате как о представителе народа, который его
выбирает, было бы правильнее. (Позже, перечитывая шолоховские
речи в Собрании сочинений, я увидел, что этот пассаж из его речи ис-
чез начисто).
Итак, на другом конце провода сам Шолохов. Преодолевая почти за-
предельное волнение, пускаю в ход всю свою аргументацию: впереди
юбилей комсомола, духовные ожидания молодежи, которая восхища-
ется автором ?Тихого Дона? и ?Поднятой целины?. Все это учитывала
молодежная редакция Всесоюзного радио, которая готовит уникальные
передачи. И потом – такая была трудная дорога! Как добрались – сами
удивляемся.
Мой сбивчивый монолог закончен. На другом конце провода снова
пауза, а затем шолоховский голос:
– Ну что с вами делать? Раз приехали, да еще по такой дороге, надо
встречаться. Приходите завтра к 10 утра, будем договариваться.
Нашему ликованию не было предела. Нашлась к такому случаю бу-
тылка портвейна.
Попутно узнали, что Н. А. Булавин, находившийся во время теле-
фонного разговора у Шолохова, замолвил все же за нас словечко!
На другой день мы были к установленному времени возле калитки
шолоховского дома. Ее нам открыл сын писателя Михаил. Он же про-
вел нас в небольшую комнату-приемную, где и состоялось очное зна-
комство с великим земляком. Невысокого роста, плотно сложенный,
с открытым лицом, заметной проседью в усах и хитринкой в серо-
голубых глазах, он был дружелюбно настроен. Познакомил со своим
приятелем, который приехал из Казахстана, чтобы забрать Михаила
Александровича на ту самую злополучную охоту, и сразу перешел
к делу.
Договорились встретиться завтра в одиннадцать. Что касается во-
просов, то их должно быть не больше пяти. Шолохов лишний раз давал
понять, что времени у него в обрез.
114
Поблагодарив хозяина дома за согласие на встречу, мы ушли гото-
виться к ней. Ломакин подобрал семь молодых казачек – одна краше
другой, вместе обговорили возможные вопросы. Екатерина Иванов-
на оказалась высококлассным радиожурналистом: предложенный ею
сценарий исключал неразумную трату времени, был сконцентрирован
на ответах Шолохова. Проверили еще раз технику, чтобы в ответствен-
ный момент не подвела.
На следующий день в урочный час мы снова в доме-усадьбе. На этот
раз сам Михаил Александрович встречает нас у калитки и после руко-
пожатий ведет всех – 11 человек – на второй этаж. Рассаживаемся за
вместительным столом в просторной комнате, судя по интерьеру, гос-
тиной и столовой одновременно, с окном, открывающим вид на Дон.
Начинается беседа.
– Михаил Александрович, комсомол готовится к 40-летию. Чем он
был для вас в молодости, с которой, судя по Вашему виду, расставаться
не собираетесь?
– Ну это как сказать… – Шолохов приглаживает седые волосы на го-
лове, подкручивает усы, оглядывает нас хитрющим взглядом. И тотчас
же лицо обретает серьезный, задумчивый вид:
– Вы же знаете, что молодость моего поколения была трудной. Даже
учиться приходилось урывками. Знания получали больше из жизни,
чем из книг. Это потом я пристрастился к чтению. А вот в комсомо-
ле я не был, хотя некоторые биографы называют даже комсомольским
активистом. Но чего не было, того не было. Меня сразу приняли в пар-
тию. Тем не менее, скажу: комсомол уважаю. С ним связаны молодые
годы, а они у каждого человека всегда лучшие. Только, к сожалению,
они не повторяются…
Шолохов замолчал, и мне показалось: он прокручивает какие-то
мысли в голове. А ведь ему было о чем рассказать: подростком всту-
пил в продотряд, по юной бесшабашности выполнял свои обязанности
настолько рьяно, что не единожды попадал в крутые переделки и даже
в плен к самому Махно; только случай спас его тогда от неминуемого
расстрела.
Была и проза жизни: после переезда в Москву работал счетоводом
в домоуправлении, налоговым инспектором – всех занятий не перечис-
лишь. Зарабатывал на жизнь как умел и мог.
Но была и другая сторона на том молодом жизненном этапе. После
окончания Вешенской приходской школы учился три года в Богучар-
ской мужской классической гимназии, позже – в Московской гимна-
115
зии Шелапутина на Плющихе. Занимался ликвидацией неграмотности
в хуторе Латышевском. В школьные годы играл в местном кружке ху-
дожественной самодеятельности, писал для него одноактные пьесы.
Кстати, одна из них – ?Необыкновенный день? – чудом сохранилась.
В свободные часы буквально запоем читал; ради этой неуемной
страсти водил знакомства со священниками верхнедонских станиц:
у них были хорошие библиотеки.
Так что с ?младых ногтей? познавал социальные и житейские драмы
казачества, трагедийность социальных изломов, коверкавших жизнь
людей; одновременно примеривался к духовным, нравственно-психо-
логическим глубинам той жизни.
Но обо всем этом и многом другом, чем были переполнены молодые
годы писателя, он не сказал. То ли из скромности, то ли из-за дефицита
времени.
– Михаил Александрович, как Вы считаете: Ваша литературная
судьба – это творческая предрасположенность, дарованная природой,
или результат жизненного опыта – своего и других?
– Ну и вопросы вы задаете! Конечно, было много впечатлений, они
откладывались, требовали какого-то выхода. Когда написал первые
рассказы – а ко времени выхода ?Лазоревой степи? мне было 18 лет, –
почувствовал, что вроде бы получается. Да и читатели приняли те рас-
сказы неплохо.
Но одно дело – определиться с очередными литературными плана-
ми, скажем, написанием ?Тихого Дона?. Другое – быть готовым к та-
кой работе. Амбиции без амуниции ничего не стоят – это я вам говорю
со знанием дела! Поэтому пришлось беседовать с множеством участ-
ников событий, происходивших на Дону и вокруг казачества. А каково
рыться в архивах?! Сверять, перепроверять факты. О муках, которые
почему-то называют не иначе как творческими, не говорю. Изнури-
тельная работа, на износ. Но все по пословице: ?взялся за гуж – не го-
вори, что не дюж?.
Что тут скажешь? Когда вышла в 1928 году первая книга ?Ти-
хого Дона?, она сразу стала главным событием года. Но проходят
десятилетия, не за горами целый век, а шолоховский роман остается
в ряду главных. Хотя на фоне восторженных отзывов появились со-
мнения и даже грязные домыслы: как мог двадцатилетний Шолохов
написать эпический роман, вобравший в себя огромные, до сей поры
почти неведомые пласты социальной жизни, создать психологиче-
ски глубокие и достоверные характеры и судьбы, ввести в литера-
116
турный обиход такое богатство изобразительных и выразительных
средств!
Но на то и существуют завистники и недоброжелатели, чтобы вне-
сти в читательские головы смуту. Расчет сработал и, к глубочайшему
сожалению, работает по сию пору. Как бы то ни было, сожженный
Шолоховым роман ?Они сражались за Родину? во многом на совести,
а вернее – на бесчестье его неуемных врагов.
– Скажите, Михаил Александрович, какое из написанных Вами про-
изведений принесло Вам наибольшее творческое удовлетворение?
– Никакое! Если бы было здоровье, были силы, то переделал бы
и ?Тихий Дон? от начала до конца.
Признаться, мы не ожидали такого ответа и были явно растеряны.
Много позже, когда автору этих строк пришлось заниматься творче-
ской мастерской Шолохова, сама собой возникла и укрепилась мысль
об исключительной требовательности общепризнанного классика,
лауреата многих высоких премий, в том числе Нобелевской, к самому
себе. ?Самоедство доводило его до истощения?, – писал критик Вадим
Соколов. И с этим утверждением надо согласиться. Теперь-то мы зна-
ем, как отшлифовывал Шолохов ?Судьбу человека?, с какой взыска-
тельностью к самому себе писал первую и вторую книги ?Поднятой
У М. А. Шолохова в Вешенской. Первый слева Б. Яковлев. 1958 г.
117
целины?, насколько противился спешным предложениям публиковать
главы из романа ?Они сражались за Родину?.
И все это – при общепризнанном лидерстве в отечественной словес-
ности, гениальном литературном даре. Здесь к месту слова из Эккле-
зиаста: ?Где много мудрости, там много и печали?.
Следующий вопрос задает одна из молодых казачек:
– Михаил Александрович, подскажите, пожалуйста, с кого нам, де-
вушкам, брать пример: с Натальи или Аксиньи?
– А вот это вы сами решайте. Как тут быть, кто вам ближе по душе.
Что касается меня, то скажу: мне одинаково дороги и та, и другая.
Шолохов знает, что говорит. Женские персонажи в его рассказах
и романах – тема, почти до дыр исследованная специалистами. Мы же
тогда почувствовали, что в понимании жизни, в осознании роли жен-
щин и в обыденной жизни, и на драматических поворотах истории он
отвергает, как истинно великий художник, всякую однозначность, од-
номерность. Пример тому – судьбы всех его героинь.
Пятый вопрос требует некоторого пояснения. Дело в том, что в конце
50-х годов прошлого века развернулась борьба с так называемыми сти-
лягами. Это были представители молодежи, прежде всего столичной,
которые пытались чисто внешними атрибутами – длинными волосами,
зауженными до предела брюками, необычной расцветки рубашками –
как бы ?выделиться? из сложившегося однообразия. Это ?поветрие?
было связано в какой-то мере с недавно прошедшим Всемирным фес-
тивалем молодежи в Москве (1957 г.).
Для официальных кругов, прежде всего партийных и молодежных,
появление стиляг было, судя по их реакции, явно нездоровым явлени-
ем. В центральной печати был опубликован фельетон ?Плесень?, с ко-
торого началось жесткое преследование носителей ?опасной? моло-
дежной субкультуры, приобретавшее весьма радикальные формы. Вот
почему был задан Шолохову вопрос, как он относится к стилягам.
– Стиляги, стиляги… Я думаю, не надо уделять им столько внима-
ния. Все это временное, наносное. Подумаешь: узкие брюки, сногсши-
бательные рубашки. Не за это нас девки любили.
И далее последовали слова, сопровождаемые многозначительными
жестами и озорной шолоховской усмешкой:
– Было бы здесь (он стучит по лбу), здесь (показывает на бицепсы со-
гнутых рук) и… здесь (Шолохов опускает глаза вниз, явно обращая их
к причинному месту, отчего лица казачек вспыхнули ярким румянцем,
впрочем, еще сильнее подчеркивающим их очарование и красоту).
118
А писатель, лукаво посматривая на них, смеется, явно довольный
своим экспромтом. Что уж говорить о нас! Мы все в восторге!
– Что же Вы хотели бы пожелать комсомольцам, всей советской мо-
лодежи в канун 40-летия ВЛКСМ?
– Что можно пожелать самым близким людям? Тем, которых лю-
бишь, на которых надеешься, в которых веришь?
Прежде всего – здоровья, счастья, добра! И, разумеется, осущест-
вления ваших желаний и целей! Будьте удачливы во всем! Не теряйте
ощущения молодости!
Последний вопрос стал просьбой: вместе сфотографироваться, что
и было сделано. Впоследствии этот групповой снимок помещен в фо-
тоальбоме, изданном ростовчанами к 60-летию М. А. Шолохова.
Михаил Александрович провожает нас до калитки, пожимает
на прощание руки…
В Ростов мы вернулись около полуночи, усталые и страшно доволь-
ные. Такие встречи – События с большой буквы. На всю оставшуюся
жизнь.
Между тем жизнь и работа в обкоме комсомола складывалась впол-
не благополучно. В единстве широкого круга интересов и возможно-
стей, их использовании в практической деятельности было много при-
влекательного во всех смыслах.
Но, как известно, все имеет свое начало и свой конец.
Готовилось какое-то крупное пропагандистское мероприятие, и за-
ведующий отделом пропаганды и агитации обкома партии Евгений
Владимирович Зайцев (наши с ним дороги много раз пересекутся поз-
же и в Москве) поручил мне, естественно, с согласия и по рекомен-
дации моего начальства какую-то часть работы, связанную с молоде-
жью.
Все прошло как нельзя лучше; а буквально через месяц меня вызы-
вают на беседу к секретарю обкома партии Михаилу Кузьмичу Фомен-
ко. Речь идет о моем переходе в партийный аппарат.
Через несколько дней на бюро обкома меня утверждают инструкто-
ром Ростовского обкома КПСС по культурно-просветительной работе.
Разумеется, обстановка, в которой работаю, совершенно другая:
на какое-то время я становлюсь службистом-аппаратчиком, попадаю
в атмосферу подчеркнутого чинопочитания. Но комсомольская ?воль-
ница? у меня в крови, и время от времени мне попадает за смелость
суждений, несогласованность с начальством действий, по его, началь-
ства, мнению слишком самостоятельных.
119
Но ведь кругом меня и здесь масса молодых людей, которым тесно
в рамках партийного этикета, старых рамках догматизма и начетни-
чества. Нас становится все больше, наши голоса крепчают, к нашим
доводам, аргументам начинают прислушиваться, хотя хрущевская ?от-
тепель? идет, судя по всему, к финалу. Далеко не всем нравятся поли-
тические и экономические экспромты Никиты Сергеевича, особенно
в сельском хозяйстве, и об этом пусть не говорят громко, но голосов
?исподтишка? становится больше и больше.
Что касается моего участка работы, то здесь – относительно свобод-
нее и, я бы сказал, творчески интереснее. Я становлюсь частым посе-
тителем библиотек: вроде бы роль контролера, ?куратора?, а на самом
деле – посетителя с определенными полномочиями, отстаивающего их
интересы.
Для меня остаются памятными энтузиасты научной библиотеки
им. К. Маркса и городской публичной библиотеки им. М. Горького,
которые, не считаясь с ничтожными зарплатами, заботятся не столько
о бытовых и прочих удобствах, а о пополнении библиотечных фондов
хорошей литературой, о привлечении в читательское братство все но-
вых и новых молодых людей.
Этот энтузиазм стал неким отличительным качеством библиотеч-
ной плеяды с давних времен и живет, несмотря на растущие трудно-
сти, до сих пор. Я люблю, обожаю этих людей: даже в нынешний век
Интернета и культивируемого государством презрения к книгочеям,
библиотекари остаются светлыми людьми, редко предпочитающими
кусок хлеба удачным книжным приобретениям.
Еще одна сторона моей работы в обкоме КПСС – клубная работа,
художественная самодеятельность. Тут была объективная сложность:
высокопрофессиональных клубных работников в стране практически
не готовили: они вырастали из сельских и городских энтузиастов этого
дела или из несостоявшихся театральных работников. Одни врастали
в духовную деятельность клубов и становились настоящей клубной
элитой, формирующей вокруг себя любительскую публику; другие,
и их было немало, видели в клубной работе какой-то источник личного
существования, творческой самореализации.
Но сама художественная самодеятельность – это нечто уникальное!
Люди по природе талантливы, любят песню, танец, игровые ситуации.
И если для этого создаются условия, они всегда под рукой и могут
не просто возглавить, а профессионально помочь им, объединить во-
круг себя – создается та возвышенная, исполненная духовного начала
120
творческая среда, которая своей деятельностью возмещает дефицит
профессионального искусства в хуторах и станицах.
На Дону, как, впрочем, на Кубани и в Ставрополье, во всех этих
смыслах была в те годы (о нынешних не знаю) истинно ?возрожденче-
ская? эйфория, и я, бывая как представитель ?партийной власти? в со-
ставе разных оргкомитетов, получал истинное удовольствие от содер-
жания самодеятельных концертов, коих было неисчислимое количест-
во. Веселье, юмор, инсценированное озорство – чего только не было
в самодеятельной художественной среде; и как было не поддерживать
это игровое, природное, духовное начало! Оно скрашивало бытовые,
материальные неурядицы людей, делало их жизнь хоть в какой-то мере
выходящей за рамки скучной повседневности, отвлекающей людей от
плохо организованного и еще хуже оплачиваемого труда.
Я тогда часто думал о храмовой культуре церквей, ее заметных пре-
имуществах.
Дело в том, что сельская церковь была самым красивым архитек-
турным сооружением, которое виднелось отовсюду. В церкви был хор,
который пел по нотам, поскольку священники обычно знали музыкаль-
ную и хоровую грамоту. Церковь была картинной галереей: иконостас,
фрески и иконы в храме располагались и писались не только по цер-
ковным канонам, но и по правилам изобразительного искусства. Ико-
нописцы были тоже мастерами, сельскими Нестеровыми, стремящи-
мися самовыразить себя даже в строго каноническом искусстве.
Церковь была своеобразной консерваторией, а ее обряды строи-
лись по театральным принципам, причем касались главных событий
отдельной человеческой жизни: рождения (крещение), создания семьи
(венчание), ухода из жизни (отпевание) и т. п. Наконец, церковь была
местом общения людей: по родственным связям, возрастному демокра-
тизму (сходились малые, молодые, старые), рождающемуся любовно-
му чувству.
Большевики презрели эту удивительную церковную многознач-
ность. Церкви в массе своей закрывались. Вместо них открывались
клубы, как правило, в ветхих помещениях амбарного типа. Библиотеки
не отличались книжным разнообразием. И так дальше – по цепочке.
Правда, кое-где появились добротные дворцы культуры, призванные
воссоединить, объединить вокруг себя интеллектуальные интересы
людей. Но дворцов этих и раньше было мало, а сейчас их захватила –
нагло, бесцеремонно – бездумная, жадная до живых денег новая жи-
рующая власть капитала…
121
Как всегда, жизнь любого общественного организма, в которую ты
втянут, дарит массу знакомств, впечатлений и открытий. Обкомовская
практика – не исключение.
Мне пришлось по приглашению тогдашнего секретаря обкома
КПСС Хохлова В. Е. участвовать в избирательной кампании генерала
армии А. И. Еременко. Он баллотировался в депутаты Верховного Со-
вета РСФСР.
Нам предоставили персональный вагон начальника Северо-Кавказ-
ской железной дороги для поездки по Белокалитвенному избиратель-
ному округу. Ездили мы втроем. В дороге, которая длилась минимум
двое суток, было много разговоров, содержания которых я, разумеется,
не помню. Но осталось впечатление от будущего депутата. Меня пора-
зила исключительная скромность Еременко. Говоря о том, почему ему
не благоволил Сталин, генерал откровенно отвечал, что Верховный
Главнокомандующий был в высшей степени необъективным челове-
ком. И во время обороны под Сталинградом он держал там челове-
ка, на которого можно было свалить вину за возможную проигранную
ситуацию. Но когда обстановка изменилась и немцы были разгромле-
ны, заслуга была приписана другим, прежде всего самому Сталину.
Но Еременко не обижался: он знал цену сталинским интригам!
Еременко не курил; это дало мне повод спросить, когда он распро-
стился с этим, мягко говоря, недостатком. Ответ был неожиданным,
прежде всего с нравственной точки зрения:
– Я, знаете, однажды представил: вот сижу на самом берегу Вол-
ги, вынужден все время бросать в бой сотни, если не тысячи людей.
А я накурился, в голове дурман, и кто знает, правильным ли будет мое
решение в такой ситуации? И вот в самый тяжелый момент я решил
бросить курить. И не курю до сих пор!
Вроде бы небольшая бытовая деталь, подумал тогда я, но ведь в тех
условиях это был Поступок. Да еще какой – истинно человечный!
Встречи с избирателями, ответы на их вопросы, разговоры во время
поездки – изо всего этого сложилось мнение, что генерал Еременко
так и остался недооцененным военачальником. Но он сумел встать над
личными амбициями и ни разу не изменил себе, высокому пониманию
своего гражданского долга.
Однажды мне пришлось ехать в Ростов вместе с секретарем Песча-
нокомского райкома партии – довольно пожилым, в годах, человеком.
Он был молчалив, неразговорчив, да и о чем было говорить со мной,
по сравнению с ним – мальчишкой?
122
И вдруг словно стена рухнула. И он стал рассказывать о Конной ар-
мии Думенко, в которой служил. И я тогда услышал такое о Буденном,
что волосы порой вставали дыбом, – особенно когда мой собеседник
поведал, как расправились с одним из лучших командармов, талант-
ливым, подлинно народным, сумевшим ничем себя не скомпрометиро-
вать и погибнуть в застенках Бутырки признанным героем граждан-
ской войны Думенко.
Но все эти эпизоды перекрыты в памяти другим, связанным с со-
бытиями 1962 года в Новочеркасске. О них уже немало написано; на-
шлись документы, а кое-где вместо них, подлинных, бытуют и досужие
вымыслы о состоявшейся тогда трагедии.
Полагаю, что об этом событии следует помнить как о реальном вос-
стании народа против власть имущих, против самого верхнего слоя
правящей верхушки. Стихийное и сознательное начала сплелись, сомк-
нулись в мощный протест против ложных идеалов и их практического
воплощения в хрущевской политике того времени.
Итак, все по порядку:
2 июня 1962 года в Новочеркасске была расстреляна мирная демон-
страция рабочих: 25 человек погибли, 37 получили ранения. Об этой
трагедии и ее глубинных причинах рассказывает очевидец тех собы-
тий.
В те времена я работал в отделе пропаганды Ростовского обкома
партии и курировал, как тогда говорили, культурно-просветительскую
деятельность. В Новочеркасске бывал до этого в качестве комсомоль-
ского работника много раз, в том числе и на знаменитом электровозо-
строительном заводе. Мощное, технически хорошо оснащенное пред-
приятие, поставлявшее электровозы, к началу 60-х годов испытывало
немалые трудности. ?Социалка? была предана забвению, снабжение
продовольствием заводского поселка было никуда не годным, да и сами
условия труда, особенно в сталелитейном цехе, откуда все началось,
были невыносимыми. Модная ныне фраза ?Так жить нельзя? звучала
в цехе все чаще и чаще.
А между тем руководство страны во главе с Н. С. Хрущевым при-
готовило очередной сюрприз: с 1 июня были повышены цены на мясо
(25%) и молочные продукты (30%). Народ был в шоке.
Сталелитейщики явились к утренней смене, как всегда, в полном
составе. Но настроение было у всех ужасное. И тут, словно черт из
табакерки, появился в цехе сам директор завода Б. П. Курочкин. Оде-
тый всегда элегантно, худощавый, подтянутый, с интеллигентным
123
выражением лица, он выгодно отличался от многих хозяйственников,
не очень-то заботившихся о своей внешности. Мы и не предполагали,
что за всей этой импозантностью скрывается грубый, ни во что не це-
нящий свой заводской люд руководитель.
Одна из работниц литейки спросила директора: а как они будут те-
перь жить при таких-то ценах на основные продукты?
На что Курочкин ответил, ничуть не смущаясь:
– Ничего, проживете! Раньше ели пирожки с мясом, теперь будете
есть пирожки с ливером!
Это заявление моментально разнеслось по цеху. Сталелитейщики
отказались работать. К ним примкнули рабочие других цехов. Пошли
к заводоуправлению. Но начальство встретиться с ними не пожелало.
Поскольку толпа забастовщиков росла по минутам и перевалила за ты-
сячу, дирекция поставила в известность руководителей горкома и об-
кома партии.
Незамедлительно приехали главные лица: первый секретарь Рос-
товского обкома партии А. В. Басов, второй секретарь Т. Ф. Пузиков,
председатель облисполкома И. И. Заметин и другие. Надо сказать, все
они были людьми не глупыми, но их абсолютное неумение общаться
с рабочими без высокопарных слов, непонимание психологического
состояния наэлектризованной толпы привели к роковым последстви-
ям: руководящих ораторов забросали камнями, и они вынуждены были
скрыться.
К вечеру того же дня из Москвы в Ростов-на-Дону прибыли почти
все члены Президиума ЦК КПСС во главе с Ф. Р. Козловым и А. И. Ми-
кояном. Руководитель партии и Советского государства Н. С. Хрущев
остался в столице, поскольку была запланирована его встреча с кубин-
скими студентами.
У нас в обкоме было объявлено особое положение: ответственным
работникам запретили покидать рабочие места. Словом – чрезвычай-
ка!
2 июня утром рабочие утренней и вечерней смен двинулись к горо-
ду. Двенадцатикилометровый путь они прошли с красными знаменами,
портретами Ленина и вполне приличными для нынешних времен при-
зывами. Речку Тузлов, огражденную от процессии самоходками и по-
жарными машинами, колонна преодолела легко и вскоре остановилась
перед атаманским дворцом, в котором размещался горком КПСС.
Снова гневные выступления, клеймящие демонстрантов по радио.
А народ не расходится, наоборот, прибывает. На площади перед двор-
124
цом появляются военные, а вслед за ними – танки, от их холостых вы-
стрелов полетели стекла по всей округе.
До стрельбы на поражение пока не доходило, и тому предшествовали
очень важные обстоятельства. Дело в том, что ?операцию? по насиль-
ственному разгону митингующих поручили заместителю командую-
щего Северо-Кавказским военным округом, Герою Советского Союза
генералу М. И. Шапошникову. Генерал же, узнав, что приданные ему
части вооружены боевыми патронами, отказался от этой затеи и при-
казал патроны сдать. То был поистине смелый гражданский поступок,
стоивший генералу карьеры и членства в КПСС.
Командующему СКВО генералу И. А. Плиеву пришлось взять всю
ответственность на себя, использовав для этого другого, более ?покла-
дистого? генерала Олешко.
Собравшиеся на площади, услышав треск автоматных очередей,
поначалу решили, что стреляют холостыми. Но когда на булыжниках
остались лежать убитые и закричали раненые, толпа пришла в движе-
ние: люди бежали из огневой зоны в обычном в таких случаях беспо-
рядке, сминая друг друга. По словам очевидцев, ужаснее зрелища они
не видели.
Новочеркасск – студенческий город. Здесь находится один из луч-
ших, с дореволюционным стажем, Донской политехнический инсти-
тут. Студенты, конечно же, узнали о происшедшем, но их ловко изо-
лировали в общежитиях. К тому же пропагандистскую работу с ними
вели такие опытные в демагогических акциях люди, как секретарь ЦК
КПСС Л. Ф. Ильичев и первый секретарь ЦК ВЛКСМ С. П. Павлов.
Весь день и всю ночь со 2 на 3 июня мы, обкомовцы, были на своих
рабочих местах. Слухи доходили один мрачнее другого.
Мы стоим с Михаилом Ефимовичем Теслей, таким же, как я, инст-
руктором обкома, в фойе 3-го этажа у окна. Темно. Только из коридора
да с лестничного пролета еле-еле пробиваются лучики света. Слышим:
кто-то шаркающей старческой походкой идет по фойе, откуда-то из
секретарских кабинетов. Увидев нас, подошел, представился.
– Кириленко Андрей Павлович (член Президиума ЦК КПСС. – Б.Я.).
А вы кто будете?
Теслей быстро, по-военному отрапортовал, вслед за ним и я.
– Значит, дежурите? Вот то-то и оно… Не смогли удержать людей,
заварили кашу, а теперь вот воняет от этой заварухи по всему миру.
Мы молчим, потупив головы, как будто мы и есть главные виновни-
ки происшедшего.
125
– Ну ладно, пошел я отдыхать, надо соснуть маленько. Не возра-
жаете?
Нам бы возражать!
Утром следующего дня передали: меня ищет секретарь обкома
по идеологии Михаил Кузьмич Фоменко, между прочим, один из
самых умных и прогрессивных партработников среди многих, что
встречались мне и позже, когда работал в Отделе пропаганды ЦК
КПСС.
– Вот что, Борис Григорьевич. Поручение срочное и по вашей части.
У подъезда уже стоит машина. Поезжайте в Новочеркасск. Там надо
организовать концерт дружбы трудящихся города и военных. Надо все
это достойно провести.
О случившемся – ни слова.
Приезжаю в Новочеркасск. Дом культуры, где запланирован кон-
церт, недалеко от горкома партии. Естественно, прошу сопровождаю-
щих показать атаманский дворец.
Площадь перед ним сияет первобытной чистотой. Ночью убрали
кирпичи и другое ?оружие пролетариата?: ведь прежде чем началась
стрельба, здание дважды переходило из рук в руки. Следы бунта, не та-
кого уж бессмысленного, но все же в какой-то степени беспощадного,
остались на фасаде самого дворца: ни одного куска уцелевшей шту-
катурки, окна без стекол. Поднимаемся по лестнице на второй этаж:
под ней во время первого штурма прятался заведующий Отделом про-
паганды ЦК КПСС В. И. Степаков. А вот балкон: с него прыгал и по-
вредил ногу второй секретарь обкома Т. Ф. Пузиков (как-никак второй
этаж!). Часть сейфов выброшена и валяется на земле. Ни одного целого
стола и стула. Побитые люстры.
Только увидев все это, начинаешь сознавать, насколько были выве-
дены люди из нормального состояния – жители одного из самых краси-
вых, чистых и спокойных городов России.
А во второй половине дня, ближе к вечеру, состоялся концерт, участ-
никами которого были в основном срочно вызванные из Москвы мас-
тера эстрады. Они тоже не знали ничего о том, что в городе произошло:
было строжайшее указание держать все в глубокой тайне.
Но зрители, их реакция на концертные номера, не оставляли сомне-
ния: произошло что-то очень плохое, о чем нельзя, невозможно забыть
ни сейчас, ни потом.
Прошло почти пятьдесят лет, а в памяти оживают эти застывшие
лица: одни – от горя, другие – от вины.
126
Между прочим, именно тогда от окружения А. И. Микояна я впер-
вые услышал ?характеристику? людей, попавших в беду и невинно по-
страдавших, – экстремисты.
Сейчас им ловко пользуется новое поколение политических дема-
гогов.
Как свидетельствует поздняя статистика, убитых в Новочеркасске
тайно похоронили на пяти заброшенных кладбищах Ростовской об-
ласти. 76 работников милиции и 3 работника Новочеркасского ЗАГСа
дали подписки о неразглашении фамилий, количестве и местах захоро-
нения погибших. Семеро участников рабочей демонстрации в возрасте
от 25 до 49 лет были приговорены к расстрелу.
27 марта 1991 года Пленум Верховного суда постановил: приговор
Верховного Суда РСФСР от 20 августа 1962 года в отношении этих
лиц отменить, дело прекратить за отсутствием в их действиях состава
преступления.
Как и бывает в нашем ?царстве-государстве?, никто из руководящих
деятелей партии и правительства за эти действия не пострадал. Фрол
Романов умер своей смертью, как и все остальные. Первый секретарь
Ростовского обкома КПСС последние годы жизни был советским по-
слом на Кубе; его коллега Т. Ф. Пузиков – первым секретарем Липецко-
го обкома КПСС. Только руководителей новочеркасских властей чуть
понизили в должности.
Я думаю, что придет время, когда нынешнюю правящую верхушку
фээсбешников народ сметет с земли и воздаст им по заслугам уже за
их нынешние преступления. Тогда мы, если останемся народом, а не
превратимся окончательно в послушное быдло, – тогда мы узнаем всю
правду о Новочеркасске – его героях и его трусливых предателях и де-
магогах.
Моя работа в обкоме складывалась вполне благополучно, ибо помо-
гать культурному росту донского края – дело в высшей степени достой-
ное. Но произошло событие, о котором я не мог и предполагать.
Ушел в областную партийную газету ?Молот? главный редактор
ростовского ?Комсомольца? Владимир Дмитриевич Мундиров – та-
лантливый журналист, можно сказать – от Бога. Ушел на повышение.
Заместителем главного редактора, которым был еще большая знамени-
тость – Александр Михайлович Суичмезов.
С Мундировым, впрочем как и с А. М. Суичмезовым, у меня давно
сложились дружеские и творческие отношения. Но я и духом не ве-
дал, что при наличии в ?Комсомольце? десятка первоклассных журна-
127
листов Мундиров выдвинет перед обкомом партии мою кандидатуру
на должность главного редактора. А произошло именно так.
Через пару дней, наскоро приняв дела, я пересел в угловой кабинет
1-го этажа обкома партии – в то самое левое его крыло, где располага-
лась редакция ?Комсомольца?.
Скажу прямо: приняли меня в редакции без восторга. На моем ны-
нешнем посту почти все сотрудники видели Борю Агуренко – замести-
теля Мундирова.
Но что было делать и им, и мне? Пришлось притираться, и тут мне
помогла больше всех Неля Егорова – заведующая отделом комсомоль-
ской жизни. Да и Агуренко, будучи очень интеллигентным человеком,
взялся учить меня уму-разуму.
Потом я взял на должность заведующего отделом рабочей моло-
дежи Сашу Яковенко: меня пленил его прошлый поступок, когда он
с должности секретаря райкома ушел рядовым работником в партий-
ную районку. Витя Степаненко, заведующий отделом сельской молоде-
жи, был на редкость дружелюбным человеком, как и Саша Щербаков.
Отношения не сложились с его женой – Галей Щербаковой: слишком
уж была она своенравной; но потом и с ней установились обычные де-
ловые контакты. То же произошло и с другими работниками.
Но не со всеми и не сразу. Тем не менее всем им я очень благода-
рен – за журналистские уроки, за поддержку в сложных ситуациях, ко-
В должности главного редактора областной молодежной газеты «Комсо-
молец». Справа – секретарь Таганрогского ГК ВЛКСМ Костинова З. В.,
слева – секретарь Ростовского обкома ВЛКСМ Наконечный И. Г. 1961 г.
128
торых становилось не меньше, а больше, наконец, за признание СВО-
ИМ, что в молодежной газете случается далеко не часто. Своим – это
профессионально и нравственно близким.
А время, повторяю, было не простое. Мало кто помнит, что
Н. С. Хрущев периода ХХ съезда КПСС уже давно не тот, за кого себя
поначалу выдавал. Он, как и бывает (к сожалению, до сих пор), превра-
тился в ?хозяина земли русской?, а попросту говоря – в государствен-
ного сумасброда. Одно из таких политических ?новшеств?, пришед-
ших в голову этому, в общем-то, полуграмотному человеку, – создать
две коммунистические партии: промышленную и сельскохозяйствен-
ную. Собственно, создавались два обкома – производственного, а не
политического характера. И в комсомоле планировалось то же.
Руководить газетой, даже молодежной, было в этих условиях край-
не сложно. Меня спасали хорошие деловые отношения с первым сек-
ретарем промышленного обкома ВЛКСМ И. Т. Комовым и его коллегой
по сельскому обкому ВЛКСМ В. М. Быкадировым. Оба они и их колле-
ги по обкомам были умнейшими людьми, и все понимали, старались,
чтобы не страдало дело.
Но для периодики того времени, особенно для газет, была одна ни-
кем неостановимая беда.
Как говорил Цицерон, старость не в меру болтлива. Какие про-
странные речи произносил ?наш дорогой Никита Сергеевич? в те
времена – это был сплошной ужас! К тому же он был импровизатор.
И когда по ТАСС глубокой ночью шли поправки к его выступлениям,
мы, главные редакторы всего Советского Союза, должны были сидеть
в типографиях вместе с корректорами, метранпажами и терпеливо
ждать, когда потоки хрущевских излияний приведут в окончательный
вид, чтобы подписать номер в свет.
Обычно это происходило ранним утром, и я, поставив свою под-
пись, садился обычно в дожидавшуюся редакционную машину и ехал
на набережную Дона, чтобы там походить, прийти в себя, а потом ехать
домой ко сну.
Так было не менее двух раз в неделю.
В остальном же все происходило по заведенному в редакции поряд-
ку, который старался соблюдать наш строгий ответственный секретарь
Толя Ансимов вместе с дежурным по очередному номеру. А на летуч-
ках в конце недели развертывались целые баталии: кто за неделю сра-
ботал лучше, кто не дотянул. Обычная редакционная жизнь.
Она подошла для меня к концу совершенно неожиданно.
129
Дело в том, что первый секретарь новорожденного по воле Хрущева
промышленного обкома КПСС в поисках размещения своих чиновни-
ков покусился и на помещения нашей редакции. Не спрашивая меня,
он самовольно (это была тогдашняя партийная практика) выселил
?Комсомолец? из обкомовского здания в помещение ?Заготскота?, аб-
солютно не приспособленное для нашей работы.
Когда я вернулся из командировки и меня не пустили в родную ре-
дакцию, сказав, что здесь размещается промышленный обком КПСС,
со мной произошло что-то вроде шока. Как? Безо всякого согласова-
ния?
Я побрел по улице Энгельса в ?Заготскот?. Там в нескольких ком-
натах-клоповниках сидели журналисты ?Комсомольца? и ехидно по-
сматривали на меня: ?Ну, что ты сделаешь?? Утром другого дня я при-
шел в тот обком партии, вошел в кабинет Неронова, постоял возле его
стола, пока он говорил по телефону. Закончив разговор, он вцепился
в меня взглядом и спросил:
– Кто Вы? Чем могу быть полезен?
Я представился и спросил, почему без моего разрешения и без со-
гласия двух обкомов комсомола редакцию переселили в помещение,
непригодное для работы? Добавил, что такие действия считаю само-
управством.
Неронов промолчал, а потом процедил сквозь зубы:
– Ну вот что, товарищ Яковлев, в этом городе я принимаю решения,
менять которые не собираюсь. Идите и работайте там, где вас размес-
тили.
– Это – головотяпство с Вашей стороны, – сказал я в приступе гнева.
Неронов ухмыльнулся:
– Мы постараемся найти другое помещение для редакции. Но для
Вас должность после Вашей выходки искать не будем. Трудоустраи-
вайтесь сами!
– Воля партии – закон! – отпарировал я. – Но моя оценка Ваших
головотяпских действий остается в силе.
Выйдя из кабинета, я понял, что этот человек, работавший ранее
первым секретарем Ростовского горкома партии и прославившийся
своей мстительностью, выпущенные мною эскапады не простит. Ви-
димо, придется в самом деле и как можно скорее подыскивать другую
работу.
Возвратившись в редакцию, я никому ничего не сказал. Но вид
у меня был, наверное, далек от лучезарности.
130
Поговорил с друзьями – Иваном Наконечным, Зиной Костиковой,
Славой Быкадоровым. Все они, соглашаясь со мной в оценке неронов-
ских действий, как могут – утешают: без работы не останешься: ?Тебя
сельский обком партии приветит!?
А время идет. Никаких движений в верхах относительно моей пер-
соны.
Как-то поднимаясь по обкомовской лестнице на второй этаж,
встречаю спускающегося вниз Гришу Никанорова – одного из ра-
ботников орготдела сельского обкома партии. Здороваемся. Он мне
говорит:
– Слушай, Боря, у тебя, я знаю, неприятности. Надо уходить из ре-
дакции, или тебя ?уйдут?. Но тут есть одна ситуация, которая может
тебе помочь. Дело в том, что приехал к нам представитель Академии
общественных наук, профессор Михаил Никитич Пархоменко. Им
нужны аспиранты на кафедру теории литературы и искусства. Может,
тебе с ним поговорить? Тем более к художественной культуре, мы все
это знаем, ты неравнодушен. Хочешь – сходим к нему?
Ах, Гриша, Гриша! Какой же ты был изумительный, настоящий
друг!
С Михаилом Никитичем Пархоменко состоялся хороший разговор.
Но перед тем, как сдать вступительные экзамены, нужно написать ре-
ферат. Тему должен выбрать я сам.
Благодарю профессора и соглашаюсь на его предложение.
Пройдет время, в АОН при ЦК КПСС Михаил Никитич будет одним
из лучших моих преподавателей, а потому уже в ?Литобозе? (о кото-
ром речь впереди) мы познакомимся поближе, станем, несмотря на раз-
ность в возрасте, хорошими друзьями; он даст мне рекомендацию для
вступления в члены Союза писателей.
А как же быть с рефератом? Времени – в обрез!
Но нет худа без добра. ЦК ВЛКСМ собирает в Баку совещание ре-
дакторов ?молодежек? центра и юга России, куда должен поехать и я.
Несколькими днями раньше в нашу редакцию приехал ?ревизор? –
редактор рязанской комсомольской газеты Виктор Кожемяко (потом,
спустя годы, он станет членом редколлегии, редактором газеты ?Прав-
да? по отделу партийной жизни).
Он изучает нашу газету последнего года номер за номером и на спе-
циальной летучке, подводя итоги своей ?ревизии?, дает газете самую
положительную оценку. Хороший козырь, если вдруг рухнет АОНов-
ская ?авантюра?!
131
В Баку мы едем с Виктором вместе. По дороге туда и обратно я за-
нимаюсь авторефератом.
Что касается темы, то за недостатком времени на подготовку вы-
ход был один. Университетскую курсовую работу (я к тому времени
закончил историко-филологический факультет Ростовского универси-
тета за четыре года вместо шести и получил диплом с отличием), по-
священную роли В. В. Стасова в развитии русского изобразительного
искусства, переделать так, чтобы она ?потянула? на научный рефе-
рат.
Вскоре после возвращения из Баку, где на меня огромное впечат-
ление произвели не достопримечательности города и не обмен редак-
торским опытом с участием секретаря ЦК ВЛКСМ А. И. Камшалова,
а поездка на знаменитые Нефтяные камни, я получил вызов в Мо-
скву – ?на предмет сдачи вступительных экзаменов в АОН при ЦК
КПСС?.
И вот я в Москве, на Садово-Кудринской, 9, где размещается Акаде-
мия общественных наук. Все абитуриенты в сборе, радуются хорошим
оценкам своих рефератов, готовятся днем и ночью к вступительным
экзаменам. А автор этих строк узнает, что его реферат попал на рецен-
зию к Г. А. Недошивину, который, оказывается, весьма критически от-
носится к деятельности В. В. Стасова в сфере искусства, а значит, и ко
мне, плененному бойцовскими качествами своего героя, его борьбой
с любыми отклонениями от реализма в изобразительном искусстве. За-
служил я от Г. А. Недошивина полновесный ?трояк?, что практически
означало для меня полный ?провал?, хотя экзамены сдал на ?отлич-
но?.
Снова ситуация ?у разбитого корыта?. Иду с кафедры к лестнично-
му пролету, а мне там навстречу сам академик Ю. П. Францев – ректор
Академии, один из самых влиятельных людей в общественных и пар-
тийных кругах, блестящий публицист и мыслитель. Только вчера он
присутствовал на сдаче мною экзамена по философии и даже похвалил
меня. Говорят, такое бывало с ним редко.
Юрий Павлович, видя мою расстроенную физиономию, спрашива-
ет, в чем дело. Я отвечаю, как оно есть.
Выслушав, несколько помолчав, ректор говорит:
– Ну, Борис Григорьевич, не надо унывать, еще не все пропало.
Нам очень нужны пишущие люди, они быстрее станут специалистами
по теории литературы и искусства. А партийных работников тут – хоть
пруд ими пруди! Посмотрим, может, и у Вас что-то получится.
132
Он крепко трясет на прощание руку. Каково же было мое удивление,
когда в обком пришло Постановление ЦК КПСС о зачислении меня ас-
пирантом Академии общественных наук по кафедре литературы и ис-
кусства!
Что же произошло? Оказывается, секретарь обкома Михаил Кузь-
мич Фоменко, работавший до перевода в Ростов инструктором Отдела
науки ЦК КПСС, поднял в том Отделе всех на ноги. И все же решаю-
щий шаг в мою сторону сделал Юрий Павлович Францев.
Колесо моей судьбы сделало новый поворот!
Редакция «Комсомольца» провожает Б. Яковлева на учебу
в Академию общественных наук при ЦК КПСС. 1963 г.
133
Глава десятая. САДОВО-КУДРИНСКАЯ, 9
В названии этой главы – адрес Академии общественных наук при
ЦК КПСС, куда я и прибыл после зачисления в аспирантуру этой Ака-
демии.
Это трехэтажное здание, удивительно красивое, гармоничное было
построено еще в XIX веке. В нем размещалась до революции женская
гимназия, и еле уловимые черты ее сохранились и во внешнем облике
(гармония, изящество), и даже в интерьерах: например, рекреационный
зал для прогулок и танцевальных вечеров, основные детали актового
зала, который в результате многочисленных перестроек и косметиче-
ских ремонтов приобрел уродливый вид.
После революции этим зданием воспользовались, естественно,
большевики, организовав в нем Институт красной профессуры – глав-
ное научное заведение в области общественных наук, в котором пре-
подавали и учились все видные теоретики партии. Случались здесь
и острые диспуты с участием руководящей партийной элиты. В конце
30-х годов институт перестал быть учебным; в нем велась подготовка
научных кадров для обслуживания партии, была организована аспи-
рантура.
С началом войны в ней функционировала разведшкола, и есть вер-
сия, согласно которой Зоя Космодемьянская именно в этом здании го-
товилась к разведывательно-диверсионной деятельности.
Академия общественных наук при ЦК КПСС была создана
в 1946 году и существовала здесь до 1978 года. Нынешняя ее преем-
ница совсем, ну совсем не похожа всей своей внушительной грандиоз-
ностью, обилием разного рода идеологических и прочих служб, на ту,
в которой мне довелось учиться в самые ее лучшие времена (1963–
1966). В эти годы и несколько последующих лет, прошедших под зна-
ком ?оттепели?, АОН стала, если можно так сказать, – оплотом партий-
ного либерализма. Как только начали и в ней ?закручивать гайки? в со-
ответствии с духом начинающегося застоя, демократические функции
134
принял на себя журнал ?Проблемы мира и социализма?, издававшийся
в Праге, через школу которого прошли многие настоящие демократы-
?шестидесятники?.
Но само начало АОН относится к страшному для наук и искусств
1946 году, времени начала разгромной политики партии в области ре-
пертуара драматических театров, постановлений ЦК ВКП(б) ?О жур-
налах ?Звезда? и ?Ленинград?, ?Об опере В. Мурадели ?Великая друж-
ба? и других подобных ?деяний вождя?. Попутно замечу, что в послед-
ние годы жизни сам И. В. Сталин, а не только, скажем, Н. А. Возне-
сенский, пытался ?найти себя? в дискуссиях относительно марксизма
в языкознании, в обращении к экономическим проблемам социализма,
а то и в открытой расправе с отечественной, лучшей тогда в мире, гене-
тической школой, новаторскими идеями в физиологии.
Осведомленные люди говорят, ссылаясь на закрытые архивы, что
только смерть помешала ему внести ?достойный вклад? в историю
и философию.
Созданная сразу после окончания войны Академия общественных
наук под эгидой ЦК ВКП(б) предусматривала еще одну важную задачу:
готовить научные кадры, способные противостоять идеологическим
Группа аспирантов АОН, с которыми три года
учился Борис Яковлев. 1963 г.
135
атакам с Запада, умело пропагандировать ленинские идеи и сталин-
скую идеологию фронтальными формами, способами действий.
Это было самое привилегированное научное заведение в стране:
с прекрасным учебным корпусом, прекрасной библиотекой, основу
которой составили книжные фонды Коминтерна, столовой, чуть ли
не ресторанного типа, а главное – умело подобранным профессорско-
преподавательским составом. Все более или менее научно-состоятель-
ные ученые-марксисты, как правого, так и левого толка, были привле-
чены сюда для работы.
Что касается аспирантов (АОН в своей первой парадигме – вплоть
до конца 70-х годов ХХ века), они набирались по конкурсу с согласия
обкомов, крайкомов и ЦК союзных республик, причем конкурсу весь-
ма жесткому, и утверждались на Секретариате ЦК.
Тем не менее повторяю: знаменитая ?оттепель? с запозданием во-
шла в стены АОН и проявила себя продуктивно именно в качестве
идейно-творческого заряда.
Мне и моим коллегам, можно сказать, дьявольски повезло, что мы
целых три года находились под ее мощным влиянием. Это был пово-
рот судьбы – неожиданный и многообещающий. Теперь к двум моим
высшим образованиям – военно-морскому политическому (Киевское
ВВМ-У) и историко-филологическому (Ростовский государственный
университет), может, если все сложится удачно, прибавится и аспиран-
тура АОН при ЦК КПСС!
В наши дни нередко можно услышать: а зачем они, эти высшие об-
разования? Достаточно и одного, а можно и без него обойтись!
Я категорически против таких суждений. Человек, если он имеет
возможность полнее самоосуществиться, а в случае непредвиденных
обстоятельств воспользоваться другой специальностью, вытащить ее
из ?запасной экипировки? для личной пользы и пользы обществен-
ной, – что в этом плохого?
Это, по-моему, настолько очевидно, что ни в каких доказательствах
не нуждается.
Небезынтересно, что дочь Сталина Светлана в начале 50-х годов
тоже здесь училась и успешно защитила диссертацию. В каких-то важ-
ных вопросах ее тема была связана с моей, и я взял ее работу в архи-
ве, с интересом и пользой прочитал, даже сделал несколько выписок.
Светлана защищалась уже после разоблачения культа личности ее отца
Н. С. Хрущевым на ХХ съезде КПСС. Те, кто учился с ней на одном
курсе, единодушно отмечают ее предельную скромность и несомнен-
136
ный литературный и литературоведческий талант. Ей было очень труд-
но, и все видели, что она переживает за отца, как за себя. К тому же
все, кто когда-то считал за счастье общаться с нею, как по команде от
нее отвернулись. Среди них был и ее научный руководитель профес-
сор Александр Сергеевич Мясников. Кстати, он долго оставался руко-
водителем нашей кафедры, пока не был заменен Игорем Сергеевичем
Черноуцаном.
Об этом замечательном человеке я еще напишу. Блестящий литера-
туровед, он явно тяготел к либеральным идеям и попытался, притом
довольно успешно, реализовать их на новом поприще.
Для всех нас (слушателей союзных республик и стран социалисти-
ческого ?лагеря? – так тогда называли государства Восточной Европы)
это были поистине ренессансные годы.
Теорией литературы занимался с нами заместитель заведующего
кафедрой Василий Васильевич Новиков – блестящий знаток творчест-
ва А. М. Горького (мы его называли ?ВасВасом?); национальные лите-
ратуры преподавал профессор Михаил Никитич Пархоменко, глубокий
их исследователь.
Читал нам лекции и директор Института мировой литерату-
ры (ИМЛИ РАН) Иван Иванович Анисимов. Когда-то он начинал
у В. Э. Мейерхольда, но литературные интересы взяли верх над те-
атром. Он много и с каким-то особым воодушевлением рассказывал
слушателям АОН о своем учителе.
С миром классической и современной музыки нас знакомил выдаю-
щийся музыковед Борис Михайлович Ярустовский. Курс по изобрази-
тельным искусствам читал прекрасный знаток всех его видов Герман
Александрович Недошивин.
Кстати, это он дал весьма отрицательный отзыв на мой вступитель-
ный реферат о В. В. Стасове и поставил трояк. И сделал совершен-
но правильно, поскольку я по незнанию обошел (по распространен-
ной тогда традиции) негативные моменты в творчестве знаменитого
в XIX веке художественного критика и ученого, неоднократно прини-
мавшего в штыки талантливых мастеров, творческие поиски которых
считал вредными модернистскими увлечениями. К тому же я невнима-
тельно прочел машинописный вариант реферата, не заметив, что ди-
пломная работа И. Е. Репина была названа ?Похищением дочери Наи-
ра?, между тем как надо было – Иаира.
Для меня это был хороший урок.
137
Кинематографические проблемы были ?излюбленным коньком?
Александра Васильевича Караганова, хотя начинал он свою научную
карьеру с книги об Александре Афиногенове – ?чистом драматур-
ге?.
Недавно я перечитывал знаменитый ?Русский дневник? Джона
Стейнбека, посвященный его приезду в Советский Союз. Оказывает-
ся, шефство над всей его поездкой осуществлял тогда совсем молодой
Александр Караганов. Стейнбек отзывался о нем как о талантливом
молодом человеке, у которого впереди большое будущее. Так и про-
изошло: долгие годы Александр Васильевич был секретарем Союза
кинематографистов, и мы очень часто встречались в 70-х, когда я был
секретарем Союза журналистов СССР.
На редкость приятный, знающий, принципиальный человек! Он
приобщил к нашей кафедре Григория Васильевича Александрова –
знаменитого кинорежиссера, к тому же прекрасного рассказчика!
Его стараниями к нам привез Михаил Ромм свой премьерный фильм
?Обыкновенный фашизм?, идеи которого нуждаются в восстановле-
нии и практической значимости в наши дни.
Я не могу назвать всех преподавателей, деятелей литературы и ис-
кусства, которые наставляли нас, помогали разобраться в сложнейших
хитросплетениях общественно-политической жизни – прошлой и то-
гдашней, учили вникать в суть литературных явлений, избегать субъ-
ективных оценок в деятельности того или иного художника, артиста,
писателя.
Все первокурсники первым делом должны были, в соответствии
с существовавшими тогда порядками, создать партгруппу и избрать
партгрупорга. На эту должность явно претендовал Владимир Николае-
вич Севрук, уже засветившийся везде, где мог, в том числе и в нашей
среде. Но надо же: группарторгом избрали меня, а через год – секрета-
рем партбюро кафедры. Ни того, ни другого я не ожидал, но раз дове-
рили…
Следующий этап, самый сложный, состоял в выборе темы для дис-
сертации. У большинства уже были заготовки. Единственными аспи-
рантами, которые не могли определиться, были мы с Андреем Нуйки-
ным. Впрочем, он к концу 1963 года занялся проблемой эстетического
в искусстве, а я все колебался и был в каком-то стопорном состоянии.
Дело в том, что партийная тематика меня не удовлетворяла. У меня
был глубокий интерес к людям науки. А Александр Сергеевич Мясни-
ков и ВасВас не разделяли поначалу моих желаний, а потом все же по-
138
шли навстречу. Но вот научного руководителя для такой неожиданной
работы не находилось: тема была совершенно не разработана, профес-
сура была в растерянности.
И все же ВасВас нашел мне такого человека: им оказался Сергей
Митрофанович Петров, когда-то работавший в ЦК, затем – ректором
Института мировой литературы имени А. М. Горького, а в те годы
профессором Московского педагогического института. Он согласился
взять научное руководство моей диссертацией, и это было для меня
настоящим счастьем. Прекрасно образованный, эрудит, тонко чувст-
вовавший специфику времени, он сразу оценил выдвинутую мной на-
учную проблему. Чуть позднее мы ее сформулировали точно: ?Люди
науки в современной советской прозе?.
Это был замечательный человек, умевший ненавязчиво подсказать,
что надо прочесть из прошлого нашей и зарубежной литературы, как
построить научное исследование в содержательном и структурном
смыслах.
Каким же Вы были чудом, Сергей Митрофанович!
Я почему-то убежден, что за все добрые дела, которыми усеян Ваш
жизненный и творческий путь, Бог смилостивится и примет Вас в Цар-
ствие Небесное!
Но самое начало пребывания в Академии было трагичным. Дело
в том, что сразу после блестящей защиты диссертации умер аспирант
из Новосибирска Максимов. Он постоянно конфликтовал с Мясни-
ковым, который был не просто плохим, а никудышным научным ру-
ководителем, пытавшимся держать аспирантов на коротком поводке.
А у С. Максимова была натура глубоко творческая. Накануне защи-
ты между ним и Мясниковым состоялся острый разговор. Защититься
Максимов успел, но буквально в тот же день умер от инфаркта.
Меня назначил Ю. П. Францев руководителем похоронной комиссии.
Все новосибирские аспиранты приняли активнейшее участие в этой пе-
чальной работе. Тогда я познакомился с Егором Кузьмичом Лигачевым
(земляки называли его Юрием) – родом из Новосибирска, работавшим
одним из руководителей Идеологического отдела ЦК КПСС. Он всей
душой откликнулся на печальное событие, принял в нем участие, как
и Ю. П. Францев, от начала до конца.
Тогда я почувствовал, что и в ЦК, и в Академии, и в далеком Ново-
сибирске люди восприняли чужое горе как свое личное. В этом было
знамение времени, и человеческие качества многих засветились каким-
то особым светом. Я убедился: и здесь главное – люди!
139
А между тем учебный процесс начался. Мы прослушали первые
лекции, которые, разумеется, по глубине и качеству подхода к пробле-
мам литературы и искусства, их связей с общественной жизнью, про-
цессами общественного развития были значительно отличимы от уни-
верситетских. Это было настоящее вхождение в науку, и мы все, как
дети, радовались такому подарку судьбы. Всегда приветливый и в то же
время несколько ироничный ВасВас, разделяя наши восторги, не пере-
ставал предупреждать, что это еще цветочки, а ягодки будут потом. Он
давал понять, что в настоящей науке не все так просто и однозначно:
тут действуют, наряду с общими, и свои законы; поэтому субъектность
произведений и субъективность их авторов требуют пристального изу-
чения и осмысления – в контексте с временем, в котором они созданы,
создаются или будут созданы.
Не знаю, правильно ли понял я эту мысль одного из наших главных
учителей, но одно уяснил твердо: мне, не имеющему доселе системати-
ческих знаний в избранной для научного исследования теме, придется
туго. И я взялся за чтение литературы, которая была необходима для
сдачи кандидатского минимума, попутно не выпуская из поля зрения
все, что печатают литературно-художественные журналы, читая, разу-
меется, выборочно. То же самое делали и мои коллеги. А когда выпа-
дало свободное время, мы знакомились с литературной, театральной,
музыкальной и кинематографической Москвой, не забывая при этом
периодически делать экскурсионные вылазки. Москва – город уникаль-
ных достопримечательностей, и хотелось узнать через них тогдашнюю
духовную, деловую жизнь столицы.
На первом курсе мы жили по три человека в полуторных комнатах
довольно приличного общежития. На 2-м некоторые жили уже по-оди-
ночке. А на выпускном каждый имел пусть небольшую, но свою ?ке-
лью?, где уже можно было работать так, как сложилось по привычке:
ни на что не отвлекаясь.
Были, разумеется, трудности личного порядка. В Ростове-на-Дону
остались мать, жена и маленькая дочь-сорванец, которым надо было
помогать. Работала только жена Галя в библиотеке; но сколько тогда,
да и сейчас, получали эти влюбленные в свою профессию труженики
культуры?! А стипендия у меня была как заработок редактора област-
ной молодежки. Все остальные однокурсники, занимавшие приличные
должности в своих обкомах, имели стипендии гораздо внушительнее.
Поэтому приходилось все три года подрабатывать в роли внештат-
ного рецензента телерадиопередач в редакции местного вещания Гос-
140
телерадио СССР. Зато как набил руку! Изредка, бывая в отпуске, обра-
щался за помощью то в обком ВЛКСМ, то обком КПСС, и, надо ска-
зать, никогда не отказывали.
Вот почему я снова и снова повторяю: хороших людей значительно
больше, чем иногда мы думаем!
И не только хороших людей, но и ярких, запоминающихся впечат-
лений.
Мы с Николаем Потаповым в свободное от работы время обошли,
объехали практически всю Москву. Мы ходили по начавшейся строй-
ке – Новому Арбату, который чернел глубокими траншеями, только что
забитыми сваями там, где сейчас стоят высотки, названные москвича-
ми ?тещиными зубами?, дивились красоте маленькой церкви в Труб-
никовском переулке, которую еще не успели снести.
Мы многое видели, многому удивлялись, даже восхищались: но Но-
вый Арбат так и не приняли.
Это один ряд воспоминаний.
А вот другой. Бывали вечера, когда к Отару Нодия приходил пове-
черять, а иногда и переночевать Мераб Мамардашвили. У Отара в ка-
С однокурсницей Анной Гапоновой (Квасик) через многие годы
после окончания АОН.
141
ких-то уникальных упаковках всегда водилось сухое вино. И вот мы
вечерами, иногда до глубокой ночи, слушали философские откровения
Мераба, даже не подозревая, что его устами с нами говорят ?сама ис-
тория и мироздание?. Никаких учительских приемов, а только живая,
пропитанная мудростью речь: она текла, как река, спокойная на равни-
не и бурная на смысловых перекатах.
Как было не заслушаться беседами Мераба!
А как пели дуэтом замечательно душевные украинские песни Женя
Чмыхало, бывший секретарь ЦК ЛКСМ Украины, и Аня Квасик,
приехавшая из Луганского обкома?! Мы все, затаив дыхание, слуша-
ли стихи Блока в исполнении Леши Дмитровского, ныне профессора
Калининградского университета. Недавно в многотиражке этого вуза
я прочел целую полосу собственных стихов Алексея и подивился его
поэтическому дарованию. А ведь мы с ним полтора года жили в одной
комнате; но он был настолько скрытен, что свое творчество таил тогда
от всех.
Мы были если не явными, то тайными соучастниками рождения
?Современника? и Театра на Таганке – да мало ли чего было в ту пору!
Наши наставники не учили и не натаскивали нас – они осторожно и бе-
режно вводили нас в художественные миры и искренне хотели, чтобы
красота и доброта вкупе с научной состоятельностью помогли нам вой-
ти в только что начинающуюся… новую художественную среду обита-
ния.
Вот с таким запасом духовной прочности мы пришли в ЦК КПСС
и работали там по совести.
Впечатлений было много, и самых разных.
Где-то в сентябре или октябре, т. е. почти в самом начале учебы,
меня вызвал ректор Ю. П. Францев и сообщил, что ЦК КПСС рассы-
лает пропагандистские группы по всей стране в связи с решениями
Июльского (1963) пленума, посвященного идеологическим проблемам.
В одну из этих групп включен и я, единственный из первокурсников.
Вскоре позвонил Е. В. Зайцев из Отдела пропаганды ЦК и сказал, что
завтра выезжаем. Наш регион – тогдашняя Чечено-Ингушская АССР,
Дагестан и Северная Осетия. Впечатления от этих поездок по автоном-
ным республикам были ошеломляющие. Я впервые увидел настоящий
Кавказ: и Эльбрус, и долину нарзанов, и сказочный Домбай; но главное
любопытство и интерес были связаны с горцами: очень красивыми че-
ченцами, которые встречали нас, как своих близких друзей, – тогда мы
не почувствовали от них и тени отчуждения.
142
Дагестан запомнился тоже приветливыми, мудрыми горцами, Кас-
пием, который подходил к самой Махачкале, горными дорогами и се-
лениями.
А Северная Осетия – крупнейшим промышленным и культурным
центром, каким был Орджоникидзе. Нам приходилось ежедневно
по нескольку раз встречаться с самыми разными людьми, и они бук-
вально все питали не только к нам, но и к россиянам, своим соседям,
самые теплые чувства.
Несколько иное впечатление оставил Ингушский район, ставший
теперь Ингушетией. Люди здесь внешне тоже красивые, но не так ра-
душны, чувствовалась некоторая их отчужденность, неискренность.
Из беседы с первым секретарем райкома партии мы узнали, что
идеологическая обстановка в районе тяжелая, криминальная – тоже.
?У нас, если захотите, – говорил секретарь, – можно купить любое ору-
жие – вплоть до пулемета?.
Мы были потрясены этим откровением и впервые, пожалуй, почув-
ствовали, что ?национальный вопрос? никуда не исчез, а тлеет где-то
в толще той части народа, который не может с этим вопросом расстать-
ся. Кстати, то же самое было замечено нами в Дагестане. Незадолго
до нашего приезда там из зала суда ?лесные братья?, а скорее – горные,
освободили, увели со скамьи подсудимых своего имама.
Мы вернулись в Москву, а через пару недель по итогам поездок со-
стоялось в Отделе пропаганды ЦК совещание, в котором участвовали
все члены делегаций. Был там и я. Впрочем, я уже в этом зале побывал
раньше, еще будучи работником Ростовского обкома ВЛКСМ. То сове-
щание было посвящено проблемам развития культуры на селе, и мне
даже довелось выступить на нем с довольно острым сюжетом.
На этот раз совещание вел секретарь ЦК КПСС К. Ф. Ильичев,
впоследствии наш посол в Китае. Руководители групп рассказывали
о своих впечатлениях, больше напирая на обнаруженные недостатки
и просчеты. Помню, кто-то из побывавших в Литве с глубокой горечью
сообщил, что у работниц, занятых зачисткой рыбы, нет рукавиц, и они
вынуждены делать свою работу голыми руками.
Когда началось выступление следующего оратора, сидевший
в президиуме А. И. Аджубей, главный редактор ?Известий?, вышел
из зала. Буквально через 15–20 минут он вернулся и сообщил, что
только что переговорил с литовскими руководителями, и они уже на-
шли так нужные рыбной отрасли рукавицы. Зал разразился аплодис-
ментами.
143
Пройдет несколько недель, и А. И. Аджубея освободят от должно-
сти главного редактора ?Известий?, пошлют в ссылку, вернее, примет
его к себе на работу Николай Грибачев – главный редактор журнала
?Советский Союз?, но под своей фамилией печататься запретят. Более
того, его будут посылать в Калугу на должность редактора областной
газеты, но он решительно откажется, чему я сам был свидетелем.
Запомнилась поездка в Ленинград, где профессор Б. С. Мейлах
(к сожалению, эмигрировавший в Израиль) организовал встречу-дис-
пут ученых и деятелей литературы и искусства. Было много ярких вы-
ступлений, отчаянных споров. Там впервые был продемонстрирован
музыкально-электронный прибор терменвокс, созданный и показан-
ный в действии его создателем – Л. С. Терменом. Как всегда блестяще
выступил Д. А. Гранин; полемически звучали выступления В. Ф. Тен-
дрякова, В. А. Каверина, Н. М. Амосова, В. Н. Кетлинской и многих
других.
К сожалению, до меня, записавшегося в прении, очередь так и не
дошла. Но зато сколько информации получил я для последующей ра-
боты над диссертацией, причем из первых рук! Позднее по инициативе
того же Б. С. Мейлаха по итогам научной дискуссии была издана книга
?Содружество наук и тайны творчества?, которой я дорожу как памя-
тью о встречах, которые ?только раз бывают в жизни?.
К примеру, с Николаем Михайловичем Амосовым, выдающимся
хирургом, ученым, мыслителем и писателем, который на том форуме
высказал казавшуюся не только мне, но и многим другим спорную
мысль: как только станет массово доступна электронная печать, книга
в ее сегодняшнем виде исчезнет.
Что сказать сейчас, по прошествии полувека? Книга еще живет и, на-
верное, будет еще долго жить. Но и в электронном исполнении она не про-
сто существует, но и расширяет свои пространства и возможности!
Академические годы, несмотря на многие трудности, особенно
материального свойства, останутся в памяти многими плюсами. Они
научили думать, они научили сомневаться, они научили верить в силу
знания, помноженного на душевный порядок и духовное богатство.
Это, по сути, знаменитый кантовский идеал: чтобы был покой в душе
и звездное небо над головой. Раз заговорил о Канте, то приведу еще
один случай, о котором узнал в стенах АОН.
Оказывается, наш тогдашний проректор Г. Е. Глезерман в годы вой-
ны был переводчиком в звании капитана и участвовал во взятии Ке-
нигсберга – нынешнего (явно неудачного по названию) Калининграда.
144
Однажды он, проезжая на машине по уничтоженному фактически
городу, видит, как группа солдат пытается превратить в обломки зна-
менитый памятник Иммануилу Канту. Этого философ по профессии
и убеждениям вынести не мог. Он выскакивает из машины, подбегает
к памятнику и требует, чтобы вандалы остановились. И тут же читает
им лучшую, быть может, в своей жизни лекцию о Канте. Солдаты слу-
шали Глезермана, оцепенев. А когда он закончил свой спич, никого из
разрушителей не было. Кант стоит там, где ему было уготовано судь-
бой. И будет стоять, надеюсь.
Окончание Академии осложнилось несколько неожиданным лич-
ным обстоятельством. Я совершенно внезапно и очень круто влюбился
в одну прекрасную ростовчанку, имя которой из сохранившихся к ней
до сих пор глубоких чувств называть не буду. Ситуация осложнялась
тем, что ее муж был моим близким товарищем, а его отец занимал весь-
ма ответственную должность в Ростовском обкоме КПСС.
Но мне-то надо было ехать туда на постоянную работу! Там пока
находилась и моя семья.
Дело в том, что незадолго до защиты диссертации меня пригла-
сил к себе тогдашний первый секретарь Ростовского обкома КПСС
М. С. Соломенцев. Между нами состоялась очень теплая беседа. Ми-
хаил Сергеевич рассказывал не об обкомовских делах, а о своем сыне,
о том, как жестко он его воспитывал. Знал бы я, что буду жить непода-
леку от Московского государственного технологического университета,
ректором которого многие годы являлся тот самый сын Соломенцева,
между прочим, не такой уж ?правильный? человек, каким представлял
его отец!
После окончания беседы Михаил Сергеевич очень тепло со мной
распрощался, сказав при этом:
– Возвращайтесь, Борис Григорьевич, здесь Вас ждет большая и от-
ветственная работа!
Выйдя из кабинета, я был в шоке. Как сложится здесь моя жизнь?
Не видя выхода из сложившегося рокового круга, я вернулся в Ака-
демию. Как я написал автореферат, как защищался (говорят, совсем
не плохо), знает один Бог. Все мысли были связаны не с будущей ра-
ботой, а с будущим моей семьи и, естественно, моей любимой женщи-
ной, которой, я чувствовал это, было особенно тяжело.
Прихожу на свою кафедру с печалью на лице, здороваюсь с Игорем
Сергеевичем Черноуцаном, довожу до его сведения содержание бесе-
ды с Соломенцевым. И неожиданно слышу в ответ:
145
– Вот что, Борис Григорьевич, в ЦК решили, что Вы в Ростов не вер-
нетесь. Вам предлагают работу в редакции газеты ?Правда?. Мой со-
вет – соглашайтесь!
О таком варианте я и не мечтал. ?Правда? – главная газета стра-
ны, и очень лестно поработать там, хотя в партийной тематике я поч-
ти совсем не разбирался. В АОН я имел отношения с людьми науки,
писателями, исследовавшими, каждый по своему, этот сложный, не-
обыкновенный мир. Но вот партийная тематика меня, честно говоря,
не увлекала. Я сказал об этом Игорю Сергеевичу, он, по-моему, на меня
обиделся, потому что лично сам ходатайствовал за меня. Но судьба…
Кончался июль, а в ?Правде? молчат. Начало августа.
Здание Академии общественных наук. Садовая-Кудринская, 9.
146
Глава одиннадцатая. НА ПАРТИЙНОМ ОЛИМПЕ
Почти все аспиранты с моей и других кафедр уже разъехались
по своим ?городам и весям?, получив перед началом работы положен-
ный отпуск, а мы с Николаем Потаповым по-прежнему в АОН. Ждем,
куда направят. А время идет, кончаются финансы…
Что-то надо делать! Будучи человеком довольно решительным,
предлагаю Потапову пойти к ректору: уж он-то наверняка в курсе дел
о нашей судьбе!
Сказано – сделано! Первый поход оказался неудачным: ректора
на рабочем месте не было; секретарша не знала, вернется ли он к кон-
цу дня. Не вернулся.
В ту пору ректором вместо Ю. П. Францева, назначенного шеф-
редактором журнала ?Проблемы мира и социализма?, издававшегося
в Праге, был назначен Малин Владимир Никифорович. Уже совсем по-
жилой человек, он часто сиживал на скамейке в академическом дворе
и сладко дремал. Мы знали, что наукой он не занимался никогда, толь-
ко однажды, по должности, ведал общей редакцией ?Справочника про-
пагандиста и агитатора?. Как заведующий Общим отделом ЦК КПСС
перед переходом к нам, в АОН.
Общий отдел во все времена считался в ЦК вторым по значению
после Отдела организационно-партийной работы; но мы всей этой
?кухни? не знали. И было совсем невдомек, что пришедшему к власти
Л. И. Брежневу нужен был на этом посту, через который шла вся ин-
формация из ЦК и в ЦК, свой человек, а именно Константин Устинович
Черненко, его давний, с молдавских времен сподвижник. Поэтому Ма-
лина надо было переместить. Так он оказался ректором АОН.
А человек этот был, оказывается, с весьма непростой биографией.
До войны он – второй секретарь ЦК КП Белоруссии; во время вой-
ны – первый заместитель начальника Центрального штаба партизан-
ского движения.
После войны вернулся в Белоруссию на прежнюю работу, но бук-
вально за несколько месяцев до смерти И. В. Сталина стал его помощ-
147
ником, заменив попавшего в немилость А. Н. Поскребышева. После
ухода вождя из жизни был утвержден заведующим Общим отделом ЦК
КПСС.
Вот такая биография!
На следующий день мы легко попали в кабинет ректора, поскольку
секретарь отлучилась на обед. Приоткрыв дверь, увидели, что ректор
отдыхает, лежа на диване. Но, поскольку дверь скрипнула, он, как ста-
рый партизан, тотчас открыл глаза, повернул голову в нашу сторону,
привстал, надел домашние тапочки, спросил нас, с чем пожаловали,
не спеша подошел, поздоровался.
– Чем могу помочь? – спросил Владимир Никифорович.
Мы коротко объяснили причину нашего визита, предварительно из-
винившись. Сказали, что нам до сих пор неизвестна наша постакаде-
мическая судьба и не мог ли бы он ее прояснить?
Усадив нас на свой спальный диван, он по-старчески, медленно по-
дошел к столу и, присев, снял трубку одного из пяти телефонов. С кем-
то поздоровался, сказал о нашей просьбе, назвав фамилии, подождал,
пока абонент ответит, и, когда получил информацию, поблагодарил за
нее и тут же сообщил нам:
– Ребята, не беспокойтесь. Ждать вам осталось недолго. Не завтра,
так послезавтра вас вызовут куда надо, и вы все узнаете. Но беспокой-
ства у вас быть не должно. На всякий случай – заранее поздравляю
и желаю успехов!
Как добрый белорусский дедуля, улыбнулся и пожал нам руки.
За нашей благодарностью дело не стало.
На следующее утро нас нашла по телефону секретарь Малина
и сказала, чтобы мы в 14.00 были в Отделе пропаганды ЦК КПСС
у А. Н. Яковлева. Пропуска уже заказаны.
Тот день, когда мы подошли к 10-му подъезду ЦК, был немилосерд-
но жарким. А мы были одеты в костюмы, при галстуках. Поднялись
на 5-й этаж, в приемную Александра Николаевича. Сверхлюбезная
секретарша попросила нас на минутку присесть, а сама пошла в каби-
нет, чтобы оповестить шефа о нашем прибытии. Вышла оттуда и сказа-
ла: ?Проходите, пожалуйста, вас ждут!?
Первое, что нас поразило, – и Яковлев, и другой зам. зав. Отделом –
Тимофей Корнеевич Куприков – были в белых рубашках с расстегну-
тым воротом. Окна были распахнуты настежь.
А мы-то – ?по форме?, как два медвежонка!
148
Александ Николаевич пригласил нас к столу, на котором были толь-
ко две бумаги – наши ?объективки?. Он же и начал разговор:
– Ну вот что, уважаемые Борис Григорьевич и Николай Алексан-
дрович! Мы с Тимофеем Корнеевичем поздравляем вас с окончани-
ем Академии, довольно успешным. Хочу сообщить, что Секретариат
ЦК КПСС утвердил вас обоих инструкторами Отдела пропаганды ЦК
КПСС. С чем вас поздравляем особо!
Доверие вам оказано высокое, и думаем, что вы его оправдаете! Все
ясно? Ну, а если ясно, то давайте, не мешкая, распределимся с вашими
обязанностями. Оба будете работать в секторе газет. Тимофей Корнее-
вич, скажи им, кто и чем будет заниматься.
Куприков сообщил, что я буду курировать ?Правду? и ?Комсомоль-
скую правду?, а также ленинградскую, свердловскую, челябинскую,
пермскую и курганскую областные газеты. Николай Александрович
будет куратором ?Литературной газеты?, ?Литературной России?
и ?Советской культуры?, а также несколькими областными газетами.
К сожалению, я не запомнил – какими, потому что, честно говоря, был
очень взволнован.
– Вопросы есть? Нет? Значит, еще раз примите наши поздравления.
Завтра – ваш первый рабочий день!
Сказав все это, Яковлев попрощался с нами, пожав руки. То же са-
мое сделал Куприков.
Мы вышли, попрощались с секретаршей, молча спустились вниз,
вышли из подъезда, предварительно сдав пропуска, и еще минут пять
молчали по пути к метро – видимо, от избытка чувств.
Перед входом в метро на тогдашней Дзержинской площади мы за-
шли в рюмочную и выпили по стопке водки, несмотря на дикую жару:
хотелось снять напряжение, отметить только что случившийся в нашей
жизни поворот судьбы.
Сектор газет в Отделе пропаганды ЦК возглавлял тогда Виктор Ива-
нович Власов. Был он родом из Поморья. Его как весьма знающего,
делового, ответственного человека, талантливого организатора приме-
тили еще на родине. Там он дорос до секретаря Архангельского обко-
ма ВЛКСМ, оттуда был направлен на учебу в нашу Академию. После
успешной защиты диссертации его взяли на работу в наш Отдел, где
недавний выпускник АОН проявил себя с самой лучшей стороны. Он
был очень исполнителен, на лету понимал суть того или иного задания.
Словом, заведующим сектором он стал благодаря своему уму и испол-
нительским достоинствам.
149
Когда мы с ним познакомились, он был сама приветливость, но имел
очень болезненный и озабоченный вид.
Маленький рост, незавидная внешность тоже бросались в глаза.
Но все эти мелочи не могли заслонить главное: он был еще дьявольски
трудоспособен.
Ко мне В. И. Власов почему-то сразу проникся доверием, как и я
к нему, хотя были случаи, когда мою доверительную информацию ис-
пользовал не в мою пользу. Обычно это касалось работы на стороне,
которую я описал в следующей главе – ?Дачные сидения?.
А так все же мы с ним крепко дружили; я бывал у него дома. Когда
его назначили помощником члена Политбюро К. Т. Мазурова, мне при-
ходилось бывать у него и там.
Последние годы В.И.Власов был заведующим канцелярией Совета
Министров СССР. Отдавая всего себя работе, он усугублял свои неду-
ги, оттого очень рано умер.
Самым близким мне ?и по духу, и по душе? оказался Леонид Оста-
пович Речмедин, курировавший ?Известия?, а в отсутствие В. И. Вла-
сова исполнял его обязанности.
Он был значительно старше меня, родом из Украины, в Москву
приехал, будучи первым помощником А. И. Кириченко, который при
Н. С. Хрущеве был вторым секретарем ЦК КПСС. После отставки всей
хрущевской ?гвардии? Речмедин остался в ЦК, так как не был замечен
ни в каких аппаратных играх, будучи в высшей степени порядочным
человеком.
Мы с Леонидом Остаповичем дружили семьями, вместе отмечали
праздники, дни рождения, и я тепло вспоминаю его жену Аллу Ни-
колаевну, видного офтальмолога и редкостно хлебосольную хозяйку,
и их двух дочерей. Обе работали в ?Известиях? и являли собой саму
скромность, хотя в личной жизни были крайне неудачливы.
А такие были красавицы!
Разумеется, мы по-прежнему водили дружбу с Николаем Потапо-
вым, до тех пор пока он с моей подачи не перешел на более высокий
пост – стал членом редколлегии, редактором ?Правды? по отделу лите-
ратуры и искусства. С этого времени он сильно изменился далеко не в
лучшую сторону. Сегодня его уже нет в живых, и Бог ему судья!
К сожалению, не сошлись не столько характерами, но взглядами
на жизнь и на журналистику с К. Т. Морозовым и В. Я. Пушкаревым,
которые позднее перешли работать заместителями главного редактора
газеты ?Советская Россия? в самую мрачную пору, когда ее редактиро-
150
вал Василий Петрович Московский – настоящий реакционер в сфере
печати.
С областными газетчиками проблем не возникало: это были талант-
ливые, ответственные люди, авторитетные не только в своих обкомах
партии, но и в народе, особенно свердловчанин С. И. Гагарин и челяби-
нец В. И. Дробышевский.
Что касается делового общения с редакциями ?Правды? и ?Комсо-
мольской правды?, то они тоже сложились неплохо. Хотя не простое
дело – войти в мир опытнейших газетчиков самой высокой профессио-
нальной пробы, заботиться об их делах, защищать от несправедливых
выпадов со стороны предвзятых читателей, о чем-то у них консульти-
роваться – да мало ли что приходилось делать?!
Были и минуты отчаяния, связанные с несправедливыми действия-
ми власть предержащих. Только один пример. Политический обозре-
ватель ?Правды? и член ее редколлегии, редактор по отделу маркси-
стско-ленинской теории – Ф. М. Бурлацкий и Л. В. Карпинский – на-
писали проблемную статью, посвященную недостаткам репертуарной
политики московских театров, и предложили ее главному редактору
М. В. Зимянину для публикации в одном из номеров. Зимянину статья
не понравилась, хотя авторы – два ведущих журналиста ?Правды?. Он
как огня боялся остроты, если она могла ?рассердить? кого-то свыше.
Тогда оба журналиста передали статью в ?Комсомольскую правду?, где
она была опубликована моментально. В ?датском королевстве? перепо-
лох, судя по всему, поднятый М. А. Сусловым. В итоге меня вызывает
Власов и поручает подготовить решение Секретариата ЦК КПСС об
освобождении Бурлацкого и Карпинского от работы в ?Правде?. Когда
я составил идиотское постановление по этому поводу, буквально слезы
лились из глаз!
Я знал Лена Карпинского, когда он был еще секретарем ЦК ВЛКСМ
по пропаганде: умнейший, красивый, деятельный человек, он был все-
общим любимцем. Но и тогда у него нашлись завистники, искавшие
повод, чтобы сместить, ну хотя бы на должность главного редактора
журнала ?Молодой коммунист?. Его все же вернул А. М. Румянцев
в ?Правду?.
И вот неожиданный итог: статья между тем была идеологически аб-
солютно чистой! Зимянинско-Сусловская ?Правда? торжествовала.
Главному ?Комсомольской правды? Б. Д. Панкину досталось мень-
ше. Видимо, потому, что незадолго до этого был снят с работы пре-
дыдущий главный ?Комсомолки? – замечательный, смелый журналист
151
и поэт Ю. П. Воронов за публикацию статьи Д. Сахнина ?После рей-
са?, в которой автор не оставил камня на камне от тогдашнего капитан-
директора китобойной флотилии ?Слава? Соляника – личного друга
Л. И. Брежнева и Н. В. Подгорного.
Лену Карпинскому пришлось трудно. Его потом исключали из пар-
тии, давали работу самого низкопробного свойства. Но у него было
много настоящих друзей из плеяды ?шестидесятников?, к которым
себя причисляю и я. Лишь в послеавгустовские девяностые годы он
стал главным редактором газеты ?Московские новости?, и газета эта
заткнула за пояс многие мелкотравчатые, но прежде ведущие издания,
в том числе ?Правду?.
Лена Карпинского в пору нового творческого подъема и высочай-
шего общественно-политического авторитета погубил диабет. Пусть
земля всегда будет ему пухом!
Среди работников сектора было немало и других людей, в которых
нельзя ни при каких обстоятельствах бросить камень. Хотя по отноше-
нию друг к другу все они разнились. К примеру, Алексей Александро-
вич Миляев казался мне человеком весьма суховатым. Курировал он
ТАСС, а работы с этой организацией было невпроворот. Но однажды
он открылся мне совсем другой стороной, сразу изменив о себе мне-
ние.
А дело обстояло так. Мы встретились с ним в обеденное время на на-
бережной Тараса Шевченко – в том месте, где сейчас стоит театр-сту-
дия Фоменко. Раньше здесь была городошная площадка, и старожилы
(а весь дом по Кутузовскому, 30/32 был заселен цекистами) помнят, как
в первые годы жизни в Москве на площадку спускался сам Л. И. Бреж-
нев. По-простецки себя вел, даже за некоторых знакомых болел.
Так вот, идем по набережной, а на реке – ледоход. И вдруг я заме-
чаю, что на одной из льдин к большому камню привязана собачонка.
Она скулит, и Миляев, старый собачатник, чуть не в слезах. Что можно
сделать? Решили: я побегу домой и позвоню в городскую милицию,
попрошу (от нас всех!) выручить собачку.
Дежурный на том конце провода расхохотался: вот нашли пробле-
му! Все же мне удалось уговорить его помочь животине, которая плы-
ла уже где-то на траверзе гостиницы ?Украина?. Спасли ли собачку –
я так и не узнал, хотя из МВД обещали позвонить.
Но вся эта драматичная эпопея высветила мне другого Миляева –
не хмурого партийного чиновника, а человека, умеющего и чувство-
вать, и страдать. Такое не забывается.
152
У меня сложились хорошие отношения и с коллегой по сектору Ев-
гением Алексеевичем Кривицким. Мы всем сектором помогали ему,
когда он вместе с А. Б. Чаковским и В. А. Сырокомским работал над
новым изданием ?Литературной газеты? (1967 г.); вскоре стал в ней
заместителем главного редактора, вел литературный раздел. С ним нас
тоже связывала хорошая дружба.
Евгений Александрович Кривицкий был, между прочим, заядлым
автомобилистом и, помнится, сильно горевал, когда его жена Нора впер-
вые села за руль, нажала на сцепление, а остановить ?Жигули? не мог-
ла. Только благодаря ее истошным воплям и прилетевшему на них Кри-
вицкому машину удалось сохранить, хотя и в помятом виде.
Кривицкий знал литературу, быстро ориентировался в непростых
литературных ситуациях того времени и тем самым до самой смерти
(очень ранней, нелепой) пользовался заслуженным авторитетом среди
сотрудников и в литературной среде.
Обстановка в Отделе пропаганды складывалась тогда в основе сво-
ей творческая, к чему приложили усилия руководители отдела. Заве-
дующий Владимир Ильич Степаков был человеком жестким, но своим
заместителям доверял, более того, полагался на них. Со временем же-
сткость уходила, зато крепло в нем чувство интереса к анализу пропа-
гандистской деятельности в стране, осознанию противоречий общест-
венно-политической жизни, заложником которых становилась идеоло-
гия. Его замы – прежде всего первый из них – Александр Николаевич
Яковлев – играли в переоценке ценностей, происходившей в Степако-
ве, очень важную роль.
Много позднее мне довелось навестить его в Белграде, где он был
тогда нашим послом в Югославии. Ситуацию в стране пребывания он
изложил М. В. Зимянину, с которым мы оказались на приеме. Местом
нашей встречи был некий ?бункер? на территории посольства, устро-
енный так, чтобы не допустить прослушек, так обстоятельно и толко-
во, с таким аналитическим выбросом, что стало ясно даже мне: Юго-
славия в виде СФРЮ долго не продержится. Так вскоре и случилось.
Разговор об Александре Николаевиче Яковлеве, с которым я в те
годы часто общался и даже иногда пытался полемизировать, еще впе-
реди.
Сейчас же хочу обратить внимание на еще одну фигуру, которой был
дан старт еще до нашего прихода в ЦК и который, сделав блестящую
карьеру, не выдержал испытания перестройкой, более того, всячески
тормозил ее первые веяния на ниве печати.
153
Это был Владимир Николаевич Севрук.
Выходец из Белоруссии, он вскоре после окончания БГУ был на-
правлен в Магадан, где проявил себя весьма заметно в должности по-
мощника первого секретаря обкома и заведующего сектором печати.
Был он человеком прекрасно образованным, словом (и устным, и пись-
менным) владел в совершенстве. Его начитанность была поистине фе-
номенальной.
Но было в этом человеке много такого, что никак нельзя отнести
к положительным свойствам этой незаурядной личности.
Говорят, что у Владимира Высоцкого была одной из любимых мысль
философа Сенеки – того самого, которого Нерон умертвил, заставив
принять яд. Характеризуя одного из своих современников, Сенека пи-
сал: ?От природы он был мужествен и силен духом, но только развра-
тился от постоянных удач?.
Севрук, судя по всему, извлек из магаданского пребывания немалые
доходы. У него, единственного из всех аспирантов АОН, уже был свой
новенький ?москвич?.
С заместителем председателя Гостелерадио СССР Ю. Орловым
в Георгиевском зале Кремля. Март-апрель 1971 г.
154
Севрук, как оказалось впоследствии, был не только ?вещью в себе?:
в нем крылись куда более несовместимые с нашими представлениями
понятия о дружестве, о заинтересованности каждого в учебных и науч-
ных успехах сослуживцев.
Только один пример. Он, писавший диссертацию о военной теме
в современной (50-х – 60-х гг. ХХ в.) литературе, обходит однажды
всех нас по комнатам и с восторгом рассказывает о выдающихся дос-
тоинствах повести Василя Быкова ?Круглянский мост?, только что
опубликованный. Каково же было наше удивление, когда несколько
дней спустя мы читаем его разносную статью об этой самой повести
в ?Правде?.
Кому-то наверху он явно угодил, поскольку еще будучи аспиран-
том АОН был утвержден инструктором Отдела пропаганды ЦК КПСС.
Кафедра гудела. По инициативе аспирантов – В. Еременко, А. Ерма-
кова – состоялось обсуждение персонального дела В. Н. Севрука:
он обвинялся в нравственной несостоятельности. Но мне, секретарю
партбюро, и И. С. Черноуцану, к тому времени руководителю кафедры,
недвусмысленно дали понять, что ситуацию следует спустить на тор-
мозах, поскольку В. Н. Севрук – ответственный работник ЦК КПСС.
Таких ?наверху? в обиду не давали!
Работая поначалу в секторе издательств, он принес всем, кто его
критиковал, немало серьезных неприятностей. Долго не могли устро-
ить на достойную работу прекрасного журналиста и знатока поэзии
А. М. Банкетова, аналогичные трудности испытывал Артур Ермаков.
А уже набранную целиком талантливую книгу А. Нуйкина Севрук ве-
лел разобрать и переписать заново.
Между тем его авторитет среди консервативной части отдела рос:
он становится заведующим сектором, а затем и заместителем заведую-
щего Отделом по печати – ключевой фигурой того времени.
Начавшаяся перестройка спутала все карты Владимиру Николаеви-
чу: из Отдела пропаганды он был направлен в ?Известия? – главным
редактором ?Недели?. Август 1991 окончательно перечеркнул его мо-
сковскую карьеру. Он уехал в родную Белоруссию, какое-то время был
советником Батьки Лукашенко по культуре. Вскоре его не стало.
Думаю, в жизни В. Н. Севрука отразилась судьба карьериста, любы-
ми путями рвавшегося к власти, нетерпимого к чужим мнениям, край-
не мстительного и по-человечески очень часто непорядочного. Хоро-
шо, что он был среди нас одиночкой. Во всяком случае, подобных ему
людей я в Отделе не встречал.
155
Что касается основной, большей части Отдела, то они, повторю еще
раз, старые и молодые, могли иногда в чем-то пойти на компромисс
сами с собой, но в основном, главном, старались делать свое дело че-
стно и профессионально.
Юра Орлов и Гена Сорокин из сектора радио и телевидения, Андрей
Сахаров (нынешний директор Института истории РАН) из издательско-
го сектора, лектор Николай Шмелев (ныне директор Института Европы
РАН), консультанты Григорий Трофимович Шуйский, Наиль Биккенин,
Леон Оников, Владимир Еременко, Александр Гаврилов – хотелось бы
всех поименно назвать – они того в высшей степени заслужили. Хотя,
повторяю, среди более чем 300 человек были наверняка и лакеи.
Тем не менее важен общий настрой. А он так или иначе связан был
с маленькими, еле заметными ростками демократических перемен,
рожденных недавним ХХ съездом КПСС, – перемен, которые одним
хотелось видеть в более интенсивном и качественном росте, а другим –
тайно их отвергающих.
Первые возлагали большие надежды на начатые А. Н. Косыгиным
экономические реформы, сама суть которых была нацелена на соци-
ально-политические сдвиги в стране, на их идеологическую поддерж-
ку. Другим же, перепуганным хрущевскими импровизациями букваль-
но во всех областях социальной жизни, хотелось не просто передышки,
а реставрации дохрущевских порядков, стабилизации консервативных
устоев в партии и стране. Но и эти, и другие, успев глотнуть свежего
воздуха, были осторожно агрессивны, снисходительны к новым начи-
наниям, а вернее, к идеям таких начинаний.
На презентации книги В. В. Драгомира ?Судьбы людские?, со-
стоявшейся десять лет назад, мне посчастливилось познакомиться
с Н. А. Егорычевым. После банкета мы стояли с ним вдвоем у входа
в Театр Советской Армии, где происходило торжество. Он сказал, что
заканчивает книгу воспоминаний.
Закончил ли? Эта встреча была незадолго до его кончины. Но даже
те несколько минут, которые судьба подарила мне находиться рядом
и разговаривать с ним, почитаю за счастье.
В нем – и внешне, и внутренне чувствовалось какое-то особое душев-
ное благородство, интеллектуальная высота, свойственная обычно людям
редким, ?сделавшим себя? по самым высоконравственным лекалам.
Стало ясно, почему он в свое время выступил на пленуме ЦК про-
тив всесильного Брежнева и его политической практики в области во-
енного строительства, зная хорошо, какая за это последует кара.
156
У него были принципы. Сложись все иначе, именно он и такие же
люди, как он, могли возглавить партию и, возможно, сделать ее совер-
шенно иной. Он ведь был первым секретарем Московского горкома
партии в том самом роковом для него 1967 году! А получил двадцать
лет ссылки без права возвращения в Москву.
Вот вам и добренький Леонид Ильич!
Но, повторяю, у нас в Отделе пропаганды был совсем другой соци-
ально-психологический климат.
Помню, как на одном из партийных собраний Отдела, посвященном
началу учебного года в сети партийного просвещения, мне предложили
выступить. И я без особой робости сказал, что партпросвещение в та-
ком виде, в каком оно сложилось, давно изжило себя и несет реальную
угрозу самой партии. Оно ориентировано преимущественно на комму-
нистов, в то время как в политическом просвещении нуждается народ,
все, кто трудится, потому что им надо в первую очередь разобраться,
куда их ведет партия и как она намерена реализовать свои цели после
субъективистских акций Н. С. Хрущева.
На собрании сидело все руководство Отдела, помощники секретаря
ЦК КПСС по идеологии П. Н. Демичева.
Друзья, расходившиеся с собрания, смотрели на меня сочувственно:
?Даром тебе это не пройдет!?
Ничего подобного! Ни одного замечания в свой адрес я не получил.
Правда, и мое предложение было проигнорировано. Зато, как говорят,
был замечен и, к моему и всеобщему удивлению, вошел в группу, кото-
рая готовила самые важные материалы, порученные Отделу свыше.
А повседневная работа была связана, естественно, с ?Правдой?.
Именно в главную газету страны шло бесчисленное количество жа-
лоб, и вместе с работниками газеты приходилось с ними разбираться.
Но скажу – как на духу: ни одно письмо (а они, ?правдинские?, состав-
ляли больше половины всей почты Отдела) не оставалось не разобран-
ным, на все давались ответы, которые подписывались не мной, а одним
из замзавов.
Часто приходилось приглашать адресатов, особенно жалобщи-
ков (среди них было немало ?чайников?; но были и серьезные люди,
вплоть до профессоров и академиков, критиковавших огромные теоре-
тические статьи в ?Правде? – так называемые ?двухспальные крова-
ти?), вести с ними нудные разговоры, а потом писать отчеты в ЦК (т. е.
в Секретариат) о результатах проверки.
157
Значительную часть работы составляли беседы с направлявшими-
ся за рубеж и в регионы страны собкорами ?Правды?. Они были обя-
зательными, поскольку от Отдела отправлялось письмо в ЦК КПСС
с просьбой об утверждении в должности того или иного журналиста.
С некоторыми авторами писем (а мне довелось одновременно, о чем
я уже упоминал, курировать газеты Ленинградской, Свердловской,
Пермской, Челябинской и Курганской областей, читать письменные
претензии к ним) приходилось не только беседовать по телефону, но и
встречаться.
Помню, одна взбалмошная киноманка раскритиковала только что
вышедший фильм ?Виринея? по повести Лидии Сейфуллиной. Я ей от-
вечал дважды по телефону, приглашал в ЦК. В конце концов пришлось
вместе с ней идти в кинотеатр ?Метрополь?, чтобы посмотреть еще
раз фильм. И только когда ей было сказано, что киноязык мастера – его
личное дело, он имеет на то право как художник, – дама успокоилась.
Припоминаю еще один случай: автор из Соликамска написал в ЦК
несколько резких писем по поводу положения рабочих на предпри-
ятии, которое ничего общего не имело с социалистическими идеалами.
По моей просьбе он приехал в Москву, и мы долго с ним беседовали,
споря или соглашаясь друг с другом. Но переубедить его мне так и не
удалось.
Нельзя сказать, что подобных эпизодов в моей жизни той поры
было много. В основном была текучка: она заедала, более того – даже
психологически травмировала, поскольку лишала, как правило, воз-
можности не то что ?проявить себя?, а заниматься творческими про-
блемами. Литературоведы, журналисты, экономисты, профессиональ-
но неплохо подготовленные, мы хотели на практике использовать свои
знания.
Но громадное колесо, именуемое аппаратом ЦК КПСС, действовав-
шее по решениям и указаниям сверху, не было рассчитано на проявле-
ния творческой инициативы снизу. Чувствовать же себя ?винтиками?
в этом издавна заведенном и лишь время от времени в чем-то меняю-
щемся механизме явно не хотелось.
Именно поэтому многие стремились уйти туда, где была возмож-
на хоть какая-то самостоятельность – в редакции, научные институты,
другие организации и учреждения.
Но когда возникала ситуация, требовавшая твоего личного мнения
(я уже писал об этом выше), то смелости и твердости хватало многим.
158
Сошлюсь, в частности, еще на одну историю, связанную с офици-
альным отказом классика отечественной литературы Л. М. Леонова
поддержать братскую ?интернациональную помощь? Чехословакии
в 1968 году. Леонид Максимович в это время пытался к тому же про-
двинуть к читателю ?подпольный? роман ?Пирамида?, в котором очень
четко проявились религиозные взгляды автора.
Обласканные тоталитарной властью высоколобые завистники писа-
теля не преминули воспользоваться моментом, свести воедино леонов-
ские действия: они написали в ЦК ?телегу? с обвинениями Леонова
в отходе от принципов социалистического реализма.
Копию этого письма мне вручил В. И. Власов с просьбой подумать
над ответом. Как можно быстрее.
Вскоре я был вызван к В. В. Воронцову – помощнику всесильного
?серого кардинала? партии М. А. Суслова. Смотрю – перед ним лежит
оригинал того же самого письма и другие ?бумаги сопровождения?.
Это были ?докладные? и информационные записки о деятельности
писателя Л. М. Леонова. Смысл ?досье? сводился к тем же сигналам,
что Леонов пишет диссидентский религиозный роман, а кроме того,
позволяет себе сомнительные высказывания о положительности идеи
?всеславянского единства?. Но главная тема разговора велась вокруг
?Пирамиды?: запрашивались указания, как следует реагировать?
Надо сказать, что В. В. Воронцов (впоследствии он успешно руко-
водил музеем В. В. Маяковского) меня озадачил, прямо скажу, либе-
ральностью своей позиции, с которой явился и автор этих строк.
После совместных раздумий и обсуждений мы оба склонились
к мнению: Леонов – человек религиозный, это его право, пусть пишет.
Принять сигналы к сведению, никакого шума не поднимать.
Нет слов, чтобы выразить мои чувства по итогам разговора: я поки-
нул высокий кабинет и удалился восвояси со вздохом облегчения1.
Когда я уходил из ЦК на другую работу – в журнал ?Журналист? –
более творческую и, что там скрывать, материально более выгодную,
я даже не мог предположить, что ЦК уже обречен.
Через три десятилетия его не станет по воле народа, а его место зай-
мут соратники Лена Карпинского, его единомышленники.
Но они не сумеют удержать власть. Новая плеяда откормленных хищ-
ников, по численности во много раз превосходящая аппарат ЦК, займет
не только те здания, в которых работали люди ЦК, но и практически под-
1 Эта ситуация подробно изложена в книге Ю. М. Оклянского ?Шумное захолустье?.
Книга вторая, м. ?Терра?, 1997. С. 206.
159
гребет под себя все заметное, что находилось в центре столицы. Эта мно-
гоголовая и жадная гидра будет называться Администрацией Президента
России. Она заберет и Кремль, и Белый дом, и еще многое-многое.
Под этим напором нечисти и свинства не столько московского,
сколько питерского происхождения постепенно рушатся неокреп-
шие демократические структуры, изгоняются, преследуются, вплоть
до прямых убийств, лучшие люди страны, такие как Галина Старовой-
това, Анатолий Собчак, Юрий Щекочихин, Анна Политковская и дру-
гие люди с чистой совестью. А худосочная КПРФ – ничтожный после-
дыш КПСС – не поднимется выше демагогических действий, станет
по существу придатком нынешней власти.
Мы, конечно, не предполагали, как ?хорошо роет старый крот? –
так называл историю Маркс.
Ведь в аппарате ЦК уже формировался в 70-е годы круг умных,
энергичных людей, профессионально и политически подготовленных
к возможности радикально изменить партию, убрать с исторической,
общественно-политической сцены ее устаревшую, консервативную
верхушку, обеспечить демократической общественности свободу та-
ких действий, которые бы вели страну и народ к процветанию.
К сожалению, только Н. А. Егорычев, а после него – Б. Н. Ельцин
смогли вступить в схватку с бездельниками-?небожителями?. И их
дело на первых порах, в начале 90-х годов ХХ века, не пропало даром.
Но и КГБ – ударная грегорианская гвардия партийных консерваторов –
не дремал и постепенно уничтожал слабые ростки демократии и либе-
рализма, эффективной экономики.
Еще одна незабываемая встреча.
У этой почти сорокалетней давности беседы с Владимиром Высоц-
ким в Центральном Комитете КПСС была предыстория, без которой
не обойтись. Попытаюсь изложить ее в самом кратчайшем виде.
…Июнь 1968 года. Высоцкий после случившегося с ним ?срыва?
приходит в себя в одной из московских больниц. К этому времени он
уже знаменитость. Его мощный, с неповторимой хрипотцой голос зву-
чит по всей стране, будоража народ, особенно молодой, необычной
смысловой новизной, тематическими поворотами, ритмическими пе-
реходами, берущей за душу манерой исполнения. Оголенный нерв –
это не метафора, а состояние его души.
Он, Высоцкий, абсолютно не вписывается в рамки бытовавшего то-
гда эстрадного искусства, кстати, не такого уж бесталанного, крикли-
во-бездумного, какое мы имеем сегодня.
160
Но Высоцкий идет своим путем, подобно немногим коллегам, и это
далеко не всем нравится, особенно идеологам нарождающегося ?за-
стоя? и их ?подручным? из СМИ. С их подачи начинается травля зна-
менитости, растянувшаяся на целое десятилетие, если не больше.
…В тот июньский день в больничную палату артиста приносят све-
жий номер ?Советской России? со статьей ?О чем поет Высоцкий?.
По всему видно, что она заказная. Авторы не московские, а из Сара-
това – Г. Мушта, преподаватель консультпункта института культуры,
и А. Бондарюк, собкор газеты.
В зачине статьи авторы вскользь признают, что с эстрады Высоцкий
поет песни, не вызывающие у них сомнений. Но это не более чем винь-
етка: оказывается, ?барды? из Москвы ?быстрее вируса? распростра-
няют ?эпидемию блатных и пошлых песен?. Высоцкий – не исключе-
ние, именно он преподносит под видом искусства обывательщину, по-
шлость и безнравственность. Он ?поет от имени и во имя алкоголиков,
штрафников, преступников, людей порочных и неполноценных. Это
распоясавшиеся хулиганы, похваляющиеся своей безнаказанностью?.
Итоговый вывод: артист запел ?с чужого голоса?.
Чиновникам всех уровней не надо иметь особого ?верхнего слуха?,
чтобы сообразить: сигнал, посланный третьей по рангу общеполити-
ческой газетой страны, услышан и принят ?к руководству и исполне-
нию?. Тотчас же его подхватила и развила тогдашняя ?Комсомолка?;
к ?делу? начали приобщаться и некоторые провинциальные издания.
Перед Высоцким закрылись двери дворцов культуры, клубов, кон-
цертных залов и площадок; появились ограничения в его кинодеятель-
ности, хотя только что вышедшие фильмы ?Вертикаль? и ?Служили
два товарища? не оставляли сомнений: в кинематографе появился но-
вый и настоящий талант. Словом, обложили со всех сторон.
Вот в такой ситуации Высоцкий, знающий, как все подлинные ху-
дожники, себе цену, гордый и самолюбивый, вынужден был обратить-
ся с письмом в Центральный Комитет КПСС. Он хорошо понимал, что
только на самом верху могут, если, разумеется, захотят, разобраться
объективно в сложившейся вокруг его песенного творчества ситуации.
Как потом выяснилось, особых иллюзий он не питал.
Письмом Высоцкого и было поручено заняться мне. Высказанные
впоследствии утверждения, что с Высоцким встречался другой Яков-
лев – тогда первый зам. зав. Отделом пропаганды и будущий член
Политбюро, секретарь ЦК (у нас его тогда называли ?А.Н.?), – отно-
сятся к числу домыслов. Один из писавших даже придумал монолог
161
А. Н. Яковлева с окающим акцентом и назидательными тирадами, с ко-
торыми тот якобы обратился к Высоцкому.
Но чего не было, того не было. Все происходило иначе.
…Ближе к полудню легкий, но решительный стук в дверь. Я иду
навстречу попавшему в беду именитому посетителю. Судя по внеш-
ним признакам, особого психологического напряжения этот невысо-
кий, худощавого телосложения молодой человек в модной темно-серой
куртке вроде бы не испытывает: как будто он только и делал, что ходил
в ЦК. Но мы-то знаем, что приглашаемые сюда люди переполнены эмо-
циями, иногда тщательно запрятанными вглубь. Уж такая инстанция –
выше некуда!
Здороваемся. У него крепкое, сильное рукопожатие.
– Оказывается, есть не только королевская, но и актерская точ-
ность, – говорю я.
– А как же? – отвечает Высоцкий, не отводя открытого и вырази-
тельного взгляда светло-серых глаз.
– И получается?
– В основном – да. Но бывают, честно говоря, и сбои.
Мы проходим к моему столу, он усаживается. Двое моих коллег
по кабинету с нескрываемым любопытством рассматривают посети-
теля. Один из них вскоре будет редактором ?Правды? по отделу лите-
ратуры и искусства и какое-то время спустя опубликует в той газете
свою рецензию ?Театр черной магии на Таганке?, в которой не оставит
камня на камне от любимовского спектакля ?Мастер и Маргарита?…
Этот ?социальный заказ? запомнится надолго своим драматическим
продолжением.
А мы приступаем к беседе по существу письма. Поскольку я его хо-
рошо проштудировал, прошу Высоцкого говорить то, что он считает
для себя важным и нужным.
С первых же фраз становится ясно, что мой собеседник очень
серьезно подготовился к разговору – открытому, доверительному.
Еще одна приятная неожиданность: оказывается, он полемист, и при-
том неплохой; у него четкая, аргументированная позиция по поводу
содержания статьи, широта и глубина взгляда на предмет обсужде-
ния – песню, безупречная логика суждений. Превосходная культура
речи.
Трудно передать полностью содержание разговора, ведь он продол-
жался целый час. Поэтому восстанавливаю по старым записям лишь
некоторые, на мой взгляд, наиболее важные моменты.
162
– Между тем, о чем поет Высоцкий на самом деле, и тем, что он
намерен сказать здесь, расхождений нет, – начинает мой собеседник.
И продолжает:
– Я достаточно зрелый человек, с детских лет находился в нравст-
венно здоровой, скажу больше – патриотически настроенной среде во-
енных людей. Эта закалка, полученная ?с младых ногтей?, определяет
доминанту и градус моего творчества, будь то театр, эстрада или ки-
нематограф. Мой основной песенный репертуар посвящен святым для
меня ценностям – дружбе, товариществу, честности и порядочности,
верности долгу, переходящей, если так складываются обстоятельства,
в самоотверженность, подвиг…
Если Вы знаете хорошо мой песенный репертуар, то именно тако-
го характера человеческие поступки интересуют меня в первую оче-
редь.
Разумеется, мне есть что сказать и спеть ?за?, но есть и ?против?.
Так вот, я категорически не приемлю малодушия и трусости, неискрен-
ности в отношениях между людьми и тем более – предательства. Ну и,
конечно же, пошлости во всех ее разновидностях.
На все это я имею право как гражданин, ценящий свою страну
и свой народ.
– Как Вы думаете, – спрашиваю я, – почему авторы ?Советской Рос-
сии? атакуют Вас не по этой главной линии Вашего творчества – тут
Вы на самом деле безупречны, а как ?певца? обывательщины, вырази-
теля антиобщественных взглядов?
– Вы заметили, что тенденциозность их оценок проглядывается
буквально в каждой строке? Могу предположить, что они выполняли
чей-то заказ. И сделали это, как бывает обычно в таких случаях, неук-
люже, топорно.
– Может, их не устраивает, смущает Ваша песенная эстетика?
Высоцкий задумывается буквально на несколько секунд, а затем го-
ворит, взвешивая каждое слово:
– Насчет эстетики скажу вот что: они же цепляются за отдельные
слова, фразы и совсем не замечают целого! Моего отношения к самым
разным людским проявлениям – от высоких до низких. В моих песнях
есть и восхищение, и сострадание, и нежность, но есть и осуждение,
презрение, отвращение к тупости, эгоистической расчетливости. Есть
и вера, и отчаяние. Я хочу понять, почему человек может быть силь-
ным духом, а почему дает ?слабину?.
163
Коли об этом зашла речь, скажу, как на духу, и о своих промахах,
ошибках. Ведь я начинал работать в песне совсем молодым, еще в шко-
ле-студии МХАТа.
Мои первые песни рождались в узком кругу друзей. Они рождались
из интереса к повседневной жизни моего окружения – соседей, ?маль-
чишек с нашего двора?, сверстников, людей, как принято говорить,
не состоявшихся. Этим песням были присущи камерность, озорство,
острая, порой язвительная шутка. Я исполнял их на капустниках, ве-
черинках, застольях. Словом, я самоутверждался, в том числе и с по-
мощью куража, эпатажа, дворового жаргона. ?Грехи молодости??
Возможно. Но не столько они, сколько желание выразить отношение
к противоречиям жизни. К тому же я любил музыку, учился играть
на фортепиано. Гитара стала потом для меня на все последующие годы
не просто главным инструментом, а частью меня самого. Да и с музы-
кальным слухом у меня, кажется, все в порядке.
– А как же Вы нашли свой, только Вам присущий ритм исполнения,
за который Вам тоже досталось?
– Скажу – не поверите! Моя давняя любовь – Маяковский с его бес-
подобными стихами, их грубоватой нежностью и в то же время откры-
той митинговостью. Ведь не случайно же он сам себя называл ?горла-
ном?. Следуя ему, не люблю петь вполголоса, вполсилы. А между тем
городской романс, с которого я, собственно, начинал, мешал перехо-
дить на силу голосовых связок. Не отказываясь от него целиком, я, как
умел и мог, соединял несоединимое. В итоге и получился Высоцкий.
Но вот что я никак не мог предположить, так это выхода моих пе-
сен за стены студенческого общежития, квартир, тех самых веселых
и озорных студенческих капустников. ?Песни для своих? запела вся
страна! Значит, было, есть в них что-то такое, что привлекает людей!
Поскольку на дворе была ?магнитофонная эра?, а качество магнито-
фонных лент оставляло желать лучшего, получилось то, что получи-
лось. К тому же ходит много подделок ?под Высоцкого?. И теперь за
все это в ответе я один!
– Но, – пытаюсь возразить я, – авторы ?Советской России? говорят
о каких-то злонамеренных ?москвичах?, прежде чем сосредоточиться
на Вашей персоне.
– Знаете, о чем я думаю? О поразительной неосведомленности этих
и им подобных авторов в существе дела. Во-первых, из пяти стихо-
творных цитат, приведенных в письме, только одна – моя. Остальные
написаны А. Галичем, Ю. Куниным и другими. Получается, ударили
164
не только меня, и, поскольку цитаты вырваны из контекстов, они не от-
ражают в целом смысла текстов этих талантливых авторов.
Во-вторых, они плохо понимают ту самую песенную эстетику, ко-
торой мы уже касались. У них все просто: коли я пытаюсь показать,
к примеру, далеко не лучших представителей современного общества
и использую для этого то юмор, то иронию, то сарказм, мое ?вхожде-
ние в роли? они идентифицируют со мной самим. Что можно приду-
мать глупее?!
По всему вижу, что та самая ?особинка? Высоцкого, идущая от вы-
сокой меры самоуважения, внутренней собранности, природного обая-
ния и благоприобретенного артистизма, вовлекает меня в это необыч-
ное по накалу энергетическое поле. К тому же собеседник демонстри-
рует не только глубокий ум, завидную образованность, но и находчи-
вость, дар полемиста. Время от времени я попадаю в затруднительное
положение, хотя знаний и опыта мне тоже не занимать. Особенно это
случается, когда речь заходит о театральных и музыкальных делах. Вы-
соцкий тут в седле, да еще каком!
Беседа идет к концу. Надо ?выруливать? на конструктив, помочь
Высоцкому как можно полнее реабилитировать себя, свое доброе имя.
Это можно сделать. Спрашиваю, что он думает о качестве современной
песни.
– Я полагаю, – отвечает он, – именно в низком ее качестве и ?зарыта
собака?. Признаемся, можно назвать не так уж много песен последних
лет, которые поет весь народ, принимает как свои.
Вот была война. Великая Отечественная. И были песни, отвечаю-
щие ее всенародному характеру, патриотическому порыву. Вспомним
хотя бы ?Священную войну?, ?Соловьи?, ?Синий платочек? и другие.
А какой напор лирической песенной стихии! Тут и ?Катюша?, и ?Оди-
нокая гармонь?, и ?На закате ходит парень? – какие слова, какие ме-
лодии! Я думаю, настоящая массовая песня задыхается от мелкотемья,
примитивности текстов, невыразительности мелодий.
Только один пример: кстати, и поэт, сочинивший текст, весьма ода-
ренный, и композитор ?из первого ряда?, а исполнительница – песен-
ная богиня. Но слова!
Мне бы взять да побежать за поворот,
Мне бы взять да побежать за поворот,
Мне бы взять да побежать за поворот…
Ну что ей там, за поворотом, делать?
165
И еще, быть может, самое главное. Песня – это всегда драма. А это
значит, что она почти всегда должна содержать пусть маленькое, пусть
еле заметное зернышко конфликта. Людей всегда что-то волнует, бес-
покоит, они испытывают дискомфорт, когда их жизненная практика
расходится с представлениями об идеале. Разве не так? Они в основной
своей массе, как индивидуальности, не приемлют мерзостей жизни,
равнодушия и тупости, я бы даже сказал – бескрылости собственного
существования. Людям надо помогать становиться людьми. С большой
буквы. В том числе – хорошей песней.
Поскольку наша беседа приближается к финалу и надо определить-
ся с решением, прошу Владимира Семеновича:
– А Вы могли бы выступить в центральной печати с проблемной
статьей или публицистическими заметками по поводу состояния со-
временной советской песни? Думаю, это был бы самый подходящий
С главным редактором «Комсомольской правды», впоследствии
Министром иностранных дел России Б. Д. Панкиным в Кремле.
На ХХIV съезде КПСС. 1971 г.
166
случай не просто реабилитировать Ваше доброе имя, но и поделиться
с читателями и коллегами по ?песенному цеху? Вашими весьма инте-
ресными соображениями. Что касается нас, то мы поможем найти для
Вас вполне достойное издание. Разумеется, о ?Советской России? речь
не идет.
Дело в том, что накануне встречи с Высоцким я позвонил главному
редактору ?Советской России? В. П. Московскому и попросил его най-
ти возможность исправить допущенную оплошность. Василий Петро-
вич – видный в прошлом идеолог, партийный деятель и дипломат, был
очень прост, демократичен в общении, слыл в нашей среде большим
хлебосолом, но, что касается убеждений, являл собой консерватора
до мозга костей.
– Дорогуша, то, о чем Вы просите, я сделать никак не могу. Я же
не унтер-офицерская гоголевская вдова, которая сама себя высекла!
Но у меня на этот случай (почти по М. Жванецкому) кое-что было.
Главный редактор ?Комсомолки? Б. Д. Панкин дал согласие дезавуи-
ровать ?антивысоцкое? выступление Р. Лынева в ?Советской России?
с помощью самого Высоцкого.
Мы расстались с Владимиром Семеновичем, довольные друг дру-
гом и итогом встречи. Прощаясь, я сказал, что уверен: он напишет
еще много хороших и нужных песен и принесет ими большую поль-
зу своей стране. Эти слова Владимир Высоцкий процитирует потом
в своем письме, адресованном руководству Министерства культуры
СССР и опубликованном годы спустя в журнале ?Знамя? (1990, июль.
С. 228).
Так случилось, и тут уже была определенная вина самого Высоцко-
го, что он, попав в очередной житейский ?штопор?, не смог написать
в ?Комсомолку? обещанной статьи. А меня вскоре после этой встречи
перевели в журнал ?Журналист?.
Больше мы с Владимиром Семеновичем не встречались.
Высоцкий, безусловно, фигура в отечественной и мировой культуре
трагическая и символическая. Своим творчеством он создавал своеоб-
разную энциклопедию народной жизни, используя для этого бардов-
скую песню, театральную сцену и кинематографическую площадку,
не забывая при всем этом расширять круг общения, устанавливать до-
брые отношения со множеством людей. Он мучительно долго проби-
вался к читающей публике как большой, состоявшийся, талантливый
поэт, но эта слава пришла к нему уже посмертно.
167
Глава двенадцатая. «ДАЧНЫЕ СИДЕНИЯ»
До прихода в ЦК я никогда не задумывался о том, как готовятся
руководящие партийные и другие документы, определяющие деятель-
ность партии и правительства на долгие годы в том или ином направ-
лении. Можно было догадываться, что в каждом таком случае ведется
предварительная научная разработка проблематики, а потом кому-то
поручают все это привести в соответствующий такому документу вид,
в том числе и его содержательное наполнение. Ведь таким способом
мы даже в комсомоле готовили разного рода проекты, постановления,
разработки и т. п.
Оказывается, комсомольское бумаготворчество (даже в лучшем
смысле этого слова) имело партийное происхождение. Именно в ЦК
КПСС со стародавних времен существовала (вернее – сложилась)
практика коллективной подготовки того или иного важного документа:
успешной она была или ?завальной? – другой вопрос.
Но так было, и мне, по роду деятельности, пришлось не раз и не два
работать, как над теоретической фабулой такого рода произведений,
так и над ее практической реализацией на бумаге. Сейчас эта деятель-
ность (скорее всего ее техническая часть, которую попросту можно на-
звать ?писаниной?) носит замысловатое название – спичрайтерство.
Если это так, то в спичрайтеры я попал практически сразу после
начала моей работы в ЦК КПСС.
В Управлении делами ЦК КПСС и его Общем отделе существова-
ло несколько объектов вблизи Москвы (обычно это были дачи видных
государственных и партийных деятелей), которые были подготовлены
так, чтобы спичрайтерская группа (где-то от 5 до 12 человек) имела все
условия (проживание, питание, рабочие комнаты, оперативную связь,
транспортные услуги, организация досуга и т. п.), чтобы по возможно-
сти безвыездно, так сказать, ?без отрыва от производства? заниматься
тем конкретным делом, ради которого она была сюда направлена. Кто-
то из ведущих хозяйственников ЦК постоянно следил, вернее, контро-
лировал, чтобы все условия соблюдались.
168
Вот в такой обстановке мне довелось провести за 3 года работы в ап-
парате ЦК КПСС почти целых полгода, если не больше. И это время
я считаю величайшим благом – и в смысле приобщения к самой прак-
тике интеллектуально-творческой деятельности над теми документа-
ми, работу с которыми мне доверяли выполнять, и в смысле общения
с людьми, которые были привлечены к этой работе. Эти специалисты
были, как правило, опытнее меня, и они составляли ядро ?выездного?
коллектива; у них можно было многому научиться, главным образом –
хорошему, а бывало – и явно неподходящему, противоречащему обще-
му замыслу. Об этом я еще расскажу позднее.
А объекты, на которых мне пришлось тогда работать, это дачи ЦК
КПСС в Серебряном Бору, в Волынском (на бывшей даче А. А. Жда-
нова и А. В. Василевского), а более всего – на даче И. В. Сталина (в
9 км от Москвы, по Минскому шоссе), где прошла большая часть моих
?дачных посиделок?. Пусть читатель не гневается на такое определе-
ние. В нем есть, на мой взгляд, доля легкой иронии, а с другой сторо-
ны – акцент на том, что это были ?сидения? – продолжительные, весь-
ма ответственные во всех отношениях. Думаю, что такого рода ?поси-
делок? вряд ли следует ожидать в будущем. Обстановка изменилась. А
мы, находясь в группе работающих над документами, в процессе этой
работы, особенно на дискуссионной стадии по их общей идее, смыслу,
структуре, оценкам и т. п., были поставлены в условия абсолютного
равенства.
Идиотская ?вертикаль?, изобретенная группой питерских полити-
ческих прощелыг, исключает в принципе творческие поиски решения
той или иной экономической, политической, духовно-нравственной
проблемы в здоровом коллективном диспуте – дискуссии. Это во-
первых. А во-вторых, если этим условием пренебрегают, населению
страны (которое давно перестало быть народом в сущностном смыс-
ле этого понятия) подается ?на блюдо? полуфабрикат, рассчитанный
на ?быдлоподобную часть? населения.
Как бы ни издевались над годами ?оттепели?, ?застоя?, ?упадка?,
эти времена, каждое по своему, отмечались коллективными поисками
путей преодоления то и дело возникающих трудностей, не полагаясь
на разного рода невесть откуда и с какими намерениями появляющихся
теоретиков типа автора ?суверенной? демократии В. Суркова.
Люди, из которых формировались наши спичрайтерские группы
(на самом деле, это были ведущие специалисты по интересующим ЦК
проблемам, мастера ?мозговых атак?), отличались, как правило, особо
169
развитым инстинктом (если это можно так определить) самосознания
и самооценки. ?Никто не лез в унтера?, потому что все были более
чем самодостаточны и в общекультурном, и в философско-социологи-
ческом, и в социально-политическом планах.
Боже мой, почему их уже нет?! Как бы пригодился их научный и об-
щественный авторитет, практический опыт в наши дни, когда общест-
во нуждается в настоятельной необходимости избавиться от ублюдков
карманной политологии!
* * *
Первый мой опыт работы той поры в проблемно-творческих кол-
лективах родился буквально вскоре после перевода из АОН при ЦК
КПСС в самый Центральный Комитет, точнее – в его аппарат.
Готовился один из очередных съездов Союза писателей СССР,
и предполагалось ради повышения его статуса выступление Л. И. Бреж-
нева, тогдашнего секретаря ЦК КПСС, еще совсем не автора будущей
знаменитой трилогии.
Предварительное согласие будущего ?первого человека страны? по-
лучено. Надо браться за работу, место которой нам определили в одной
из дач Серебряного Бора.
Руководителем группы был утвержден Игорь Сергеевич Черноуцан,
снова перешедший на работу в аппарат ЦК КПСС. Он попросил Яков-
лева А. Н. включить меня в свою группу от Отдела пропаганды, что
меня, признаюсь, смутило: смогу ли я чем-то помочь группе?
Эта рабочая группа состояла в основном из ученых нашей академи-
ческой кафедры и людей, которых И. С. Черноуцан знал еще по совме-
стной учебе в ИФЛИ. Впрочем, он знал хорошо и других составителей
будущего выступления Генсека ЦК КПСС.
Мы собрались в Серебряном Бору и, естественно, рады были уже
самой встрече. Среди ее участников Борис Леонтьевич Сучков, в про-
шлом главный редактор журнала ?Интернациональная литература?
(1942–1943). Репрессированный и реабилитированный, он был ди-
ректором Института мировой литературы АН, затем – заместителем
главного редактора журнала ?Знамя?, являлся крупнейшим специали-
стом по творчеству Ф. Кафки, С. Цвейга, Т. Манна, М. Пруста, К. Гам-
суна.
Это был скромнейший, обаятельный человек. К моему великому
стыду, я поздно узнал, уже работая в журнале ?Литературное объедине-
ние?, что наш сотрудник Марлен Кораллов сидел вместе с Б. Л. Сучко-
170
вым в лагере, и, когда тот выбивался из сил, здоровяк Марлен буквально
тащил на себе Сучкова, тем самым спасая его от неминуемой смерти.
Другой представитель нашей группы – Виталий Михайлович Озе-
ров, впоследствии ?серый кардинал? Союза писателей СССР, окончил
в свое время знаменитый ИФЛИ, а тогда – главный редактор журнала
?Вопросы литературы?. Человек он был умный, но администратор час-
то побеждал в нем творческую личность.
В нашей команде был и Борис Сергеевич Рюриков, известнейший
литературный критик и публицист, многие годы работавший главным
редактором ?Литературной газеты? и журнала ?Иностранная литера-
тура?, – человек исключительной компетентности и к тому же – поря-
дочности и скромности.
Хочу сказать еще несколько слов об Игоре Сергеевиче Черноуцане.
Это – легендарная личность. Он начинал работу еще при Сталине, с ко-
торым был лично знаком. Смелый и решительный, в высшей степени
образованный выпускник ИФЛИ, он в годы войны командовал танко-
вым батальоном, и причем, как рассказывал Д. Гранин (такой же комбат
в те годы), очень успешно. Он не боялся вступать в острые конфликты
с самим Д. А. Поликарповым – настоящей грозой литературного ис-
теблишмента, любимцем Сталина в военные и все послевоенные годы.
С Черноуцаном советовался и Н. С. Хрущев. После отставки Хрущева
Черноуцан стал руководителем кафедры теории литературы и искусст-
ва нашей АОН и делал это блестяще. Даю такую оценку, зная хорошо
его, потому что был при нем секретарем партбюро той же кафедры.
Специалист по А. В. Луначарскому и В. В. Воровскому, он был на-
стоящим эрудитом, знал, казалось, все о прошлой и текущей литера-
турной жизни.
В том же 1966 году (редкий для ЦК случай) его ?затребовали? обрат-
но в ЦК, где он стал заместителем заведующего Отделом культуры.
В этом качестве он и стал руководителем нашей команды.
Работа ладилась споро; дней через 10 она была выполнена. Но, к со-
жалению, оказалась невостребованной, поскольку Генсек на том писа-
тельском съезде не выступил. Брежнев тогда еще не был ?великим мас-
тером слова? и обладателем самой престижной премии по литературе
за прославившую его и не им написанную трилогию.
А мы все, получив слова благодарности за выполненную работу, ра-
зошлись по своим местам.
Следующий заход в Серебряный Бор состоялся осенью 1967 года.
Не помню, что мы писали, но, кажется, это было тоже выступление ко-
171
го-то из руководителей Политбюро, посвященное проблемам идеоло-
гии, поскольку группу возглавляли В. И. Степаков, заведующий Отде-
лом пропаганды ЦК КПСС, и его первый зам А. Н. Яковлев. Работа ?не
пошла? в дело, поскольку пленум тот не состоялся, но подготовленное
нами выступление было принято и одобрено.
Только две детали бытового, наверное, порядка хочу привести из
этого ?сидения?.
На этот раз нас с Юрой Ждановым, замечательным человеком
и журналистом (много проработавшим за рубежом), поселили на быв-
шей даче Мориса Тореза, многие годы, почти с основания руководив-
шего французской компартией, а в годы войны – Коминтерном. Тогда
он и получил ?прописку? в Серебряном Бору.
Дело в том, что Торез любил хорошо выпить, а наше тогдашнее ру-
ководство пыталось всячески ограничить возможности для проявления
такой страсти, не оставляя без контроля буквально каждый уголок дачи.
Но Торез всех перехитрил. В тумбочке огромного стола он устроил бар,
который был абсолютно незаметен. Но стоило нажать на боковой сто-
роне стола маленькую кнопку, одна из секций крышки стола откры-
валась, и наверх поднимался довольно внушительный бар с бутылка-
ми и деликатесами. Разумеется, в наше время ни того, ни другого мы
не застали, но долго смеялись и дивились находчивости и мастерству
лидера французских коммунистов.
Другой эпизод. По утрам мы купались в реке – удовольствие в выс-
шей степени приятное, а В. И. Степаков любил прохаживаться по ут-
ренней росе, причем ежедневно.
И вот когда мы первый раз после купания выходили из воды, все
увидели, что у А.Н. (то бишь Яковлева) на раненной в годы войны и об-
горевшей ноге – только одна голая голень! Это было страшно видеть:
здоровый, мудрый ?расторопный ярославский мужик?, хотя и сильно
хромал, но быстро и энергично передвигался!
Больше всего мне пришлось жить (в буквальном смысле) и рабо-
тать на подмосковной даче Сталина. Не буду описывать многие детали
ее внутреннего устройства: это неплохо сделано в романе А. Б. Чаков-
ского ?Блокада? и фильме А. Германа ?Хрусталев, машину!?. Нам
предстояло работать над тезисами к 100-летию со дня рождения
В. И. Ленина, поэтому и работы было много, и команду возглавля-
ли В. И. Степаков и А. Н. Яковлев. А основной ?рабочей лошадкой?
был Георгий Лукич Смирнов, заместитель заведующего Отделом про-
паганды. Выходец из Волгограда, окончивший нашу АОН, он долгое
172
время работал в журнале ?Коммунист?, а затем был переведен в наш
отдел консультантом, вскоре стал руководителем всей группы кон-
сультантов.
Он закончил жизнь членом-корреспондентом РАН. У нашего Луки-
ча (так мы его звали за глаза) был только один недостаток: очень сла-
бое зрение. Ну очень! Когда ему приносили нужный текст, он почти
прижимал его к глазам, но читал молниеносно, сразу улавливая смысл
текста и качество литературной обработки. Если был недоволен, ронял
своим басовитым голосом:
– Не получилось. Продолжайте!
И возвращал текст обратно.
Это была оплеуха, но выполненная с той мерой доброй грубовато-
сти, на которую никому не приходило в голову обижаться. Он был весь
такой – предельно демократичный и в то же время – выдающийся мас-
тер вежливо выданной, иногда разносной критики.
В команду, как правило, включались Григорий Григорьевич Шуй-
ский, Ричард Иванович Косолапов, Наиль Бариевич Биккенин, Эрик
Петрович Плетнев, Борис Григорьевич Владимиров – практически
весь консультантский состав Отдела. Исключение составлял только
я – инструктор сектора газет. Никого из этих людей, кроме автора этих
строк, уже нет в живых…
Из людей, привлекаемых со стороны, на этот раз были специалисты
из Института марксизма-ленинизма, журнала ?Коммунист?, академи-
ческих институтов, работавших под эгидой ЦК.
Часто можно было видеть Абела Аганбегяна, а также молодого
и безумно талантливого преподавателя АОН Генриха Волкова, про-
фессора Александра Меньшикова, за которым укрепилось прозвище
Князь.
Это был удивительный человек, сын видного советского дипломата,
многие годы проработавшего Чрезвычайным и Полномочным Послом
СССР во Франции. Прекрасно образованный, блестящий экономист,
он всей своей физической фактурой соответствовал княжескому роду.
К тому же прекрасно владел пером, устной речью и был на редкость
остроумным человеком, мастером на розыгрыши, которых было боль-
ше, чем хотелось начальству.
Вот один из них. Входившему в команду профессору ИМЭЛ (к со-
жалению, фамилию запамятовал) отвели под жилье и работу огромный
зал, в котором когда-то жил Мао Цзэдун. Кровать профессора распола-
галась в самом дальнем углу этого зала.
173
В канун его дня рождения, когда часы пробили полночь, а профес-
сор безмятежно спал, в покои врываемся мы, несколько человек под
предводительством Меньшикова с бутылкой коньяка – поздравить
юбиляра с днем рождения. Профессор был, разумеется, ошарашен, но,
надо отдать должное его выдержке, вынес всю эту церемониальную
полночную процедуру спокойно.
Все деловые встречи, требовавшие участия всего состава группы,
проходили в большом зале, где когда-то заседало Политбюро: длин-
ный-длинный стол, обтянутый зеленым сукном; впереди, над председа-
тельским креслом, висели портреты Ленина и Горького. Особая задача
охраны при Сталине состояла в том, чтобы не допустить перегорания
под ними лампочек: вождь и в этом случае был требователен и жесток.
Шторы во всех комнатах и коридорах не доходили ниже подоконни-
ков. Оказывается, был случай, когда зазевавшаяся уборщица поздно
заметила идущего по коридору Сталина и в испуге спряталась за што-
ру. Естественно, бедняжку чуть ли не обвинили в попытке покушения
и немедленно уволили.
Комната Сталина, как известно из многих публикаций, выходила
в этот большой зал. В ней стоял обычный стол, железная солдатская
кровать, покрытая серым одеялом, – и все. Зато ванная комната и ее
оборудование были еще те! Кафель, мрамор, спуск в ванную оформлен
в виде миниатюрной лестницы. Словом, не ванная, а сказка!
У выхода из кабинета справа стоял простой, но довольно обшир-
ный диван. Именно на него уложили Сталина после рокового инсуль-
та.
Впечатление эта часть мебели вызывала, естественно, мрачное.
Тем не менее ваш покорный слуга после какого-то праздничного за-
столья явно перебрал. Иначе бы не возникла мысль полежать на том
диване. Я лег. И представьте, буквально через несколько секунд какая-
то сила выбросила меня с дивана, хотя вокруг никого не было. И я сра-
зу протрезвел – как будто не было того самого застолья.
Сколько десятилетий прошло, а я, как в случае с цыганками в Ур-
гуше, предсказавшими мою судьбу, до сих пор помню в деталях этот
ирреальный, фантастический случай!
А жили и работали мы с Генрихом Волковым в домике Светланы
Сталиной. Его в свое время подарил вождю М. И. Калинин, использо-
вавший этот уютный домик в качестве своей дачи. Вождь принял пред-
ложение; а большой дом, в котором он поселился, был построен поз-
же – в соответствии с его вкусами и желаниями. Только один пример:
174
находился дом в нескольких десятках метров от ворот, а ехать к нему
на машине надо было по такой серпантинной дороге, что казалось –
дом находится далеко-далеко. А он возникал внезапно и подавлял, ска-
жу прямо, своей архитектурной нелепостью.
Наш маленький домик был на редкость мил и ухожен. И, когда за-
кончилась работа, честно говоря, жаль было с ним расставаться нам
обоим.
Что касается самой работы, то нам с Генрихом поручили написать
для тезисов социально-психологический портрет В. И.Ленина. Мы ста-
рались. Рылись в источниках. С этой целью я ездил даже в библиотеку
ЦК КПСС – одну из самых уникальных в Москве, содержавшую тогда
множество закрытых для постороннего глаза источников. И кое-что мы
находили. Иногда найденное не относилось к нашей теме, но было не-
обходимо для общей работы.
Сошлюсь на один факт. Я обнаружил – даже без грифа ?Секретно? –
сборник речей, которые прозвучали в свое время в связи с 10-летием
ухода Ленина из жизни. Среди авторов были Г. Зиновьев, Н. Бухарин,
М. Горький, И. Сталин, а также ряд зарубежных деятелей, затрагивав-
ших еще при жизни Ленина вопросы о теоретических казусах марксиз-
ма. Здесь-то я и наткнулся на мысль, высказанную Розой Люксембург
в ее статье ?Застой и прогресс в марксизме?. Заметьте, уже тогда, в три-
дцатые годы ХХ века, задолго до Октября, появилось понятие ?застой?
в необычном контексте.
У нас ведь, между прочим (я имею в виду выросших на марксизме
идеологов), до сих пор сохранилось немало людей, которые с догма-
тическим напором, достойным лучшего применения, готовы все рас-
шифровать от а до я, как бы ни менялась та или иная ситуация в стране
и мире – социально-политическая, экономическая, научно-техническая
и т. д. Не можем или не хотим кардинально перестроить себя теоретиче-
ски, сменить устаревшие догматы, найти новые, соответствующие изме-
нившейся ситуации смыслы, а соответственно – и решения, подходы.
А смысл (ручаюсь, дословный) мысли Розы Люксембург состоял
в следующем: ?Набросанная в общих чертах теория действует более
стимулирующим образом, чем законченная духовная постройка, к ко-
торой невозможно подойти с попыткой самостоятельной мысли?.
Нам тогда не удалось воспользоваться ею, но, надеюсь, будущие
теоретики найдут ей творческое применение.
Незадолго перед окончанием работы над тезисами (вернее, той ее
части, которая была поручена Генриху Волкову и мне) пришло поста-
175
новление Секретариата ЦК КПСС об утверждении меня заместителем
главного редактора журнала ?Журналист?.
Мое новое назначение мы отмечали в ресторане гостиницы ?Украи-
на?. Участники – Георгий Лукич Смирнов, Ричард Иванович Косола-
пов, Владимир Прохорович Жидков (главный редактор ?Журналиста?)
и я, виновник торжества.
После окончания застолья Ричард сообщил, что ему из родного
Волгограда прислали огромный арбуз, и пригласил нас к себе на его
дегустацию. Возражений не было. Во время арбузной трапезы меня
?занесло?, видимо, из-за повышенной вспыльчивости.
Сначала я сказал что-то неприятное Лукичу. Тот обиделся и ушел,
хлопнув дверью. Это стало поводом перенести атаку на Ричарда. В кон-
це концов я обидел и его, назвав ?книжным мальчиком?, в чем был, ко-
нечно же, не прав, а затем ушел и сам, оставив Косолапова и Жидкова
доедать остатки арбуза.
Я пишу об этом потому, что рано или поздно (лучше – рано) надо
признаваться в допущенных ошибках, бестактностях, ничем не моти-
вированных грубостях. Мы все – люди, и человеческие отношения для
нас всегда остаются высшей степенью нашего достоинства. В любых
условиях!
Последний этап в цэковских сидениях я проходил, уже работая
в ?Журналисте?.
Позвонил Александр Николаевич Яковлев и своим милым, чуточку
просящим голосом сказал:
– Ну вот что, Борис Григорьевич, хотя ты уже на новом месте, не воз-
ражаешь, если мы направим тебя в группу помощника Генсека Голикова
Виктора Андреевича? Он готовит материалы для речи Л. И. Брежнева
на приближающемся Всесоюзном съезде колхозников. Пропуск на 5-й
этаж 3-го подъезда (резиденция Генсека) заготовлен. Там встретишься
с работником Сельхозотдела, с которым начнете первый этап работы.
Ну что тут скажешь? Отказать такому почитаемому человеку, как
А. Н. Яковлев, просто невозможно.
И вот я почти целый месяц вместе с Иваном Александровичем
Горлановым работаю над сельскохозяйственными проблемами, оп-
тимальными путями их решения. Периодически к нам подключается
вице-президент ВАСХНИЛ В. Д. Панников, заместители заведующего
Сельхозотделом ЦК В. А. Карлов, А. П. Лущиков. Работаем в кабинете
референта Генсека Е. Н. Самотейкина, находящегося в отпуске. Впо-
следствии он станет нашим послом в Австралии.
176
Как всегда, для начала надо было определить круг вопросов, кото-
рые следовало бы поднять в предстоящей речи. Здесь, разумеется, не-
оценимую помощь оказал В. А. Голиков. Он еще со времен Молдавии
был помощником Генсека и, хотя окончил Ростовский пединститут,
в сельскохозяйственной проблематике ориентировался великолепно.
К тому же потоки информации, связанной с положением дел в этой
сфере экономики, шли из многих сторон, и они не вселяли оптимизма.
В.А. имел, конечно, один крупный недостаток: он был чрезвычайно
груб, и мне не один раз приходилось попадать под его горячую руку,
поскольку я был, пожалуй, единственным человеком, который осмели-
вался не только возражать ему, но и вступать в острую полемику, ра-
зумеется, по существу дела. И он раньше других отправил меня с дачи
на свою основную работу. Впрочем, что от меня требовалось, я выпол-
нил (вступительная часть, которую можно прочесть в соответствую-
щем томе собрания сочинений Л. И. Брежнева).
Надо сказать, что на заключительном этапе мы переехали на дачу
А. А. Жданова и А. М. Василевского, которая находилась напротив
Расположение основных служб на «Ближней даче» И. В. Сталина,
сохранившееся и после его кончины. Кунцево. 1969 г.
177
дачи И. В. Сталина – на другом участке и в отдалении. Хотел бы заме-
тить, что эта двухэтажная деревянная дача была настолько скромной,
в том числе и в ее интерьерной части, что приходилось поражаться:
как скромно жили люди, настолько равнодушны они были к бытовой
стороне жизни! Глядя на нынешние дворцы многих частновладельцев,
с бассейнами, саунами, золотыми унитазами, невольно удивляешься
аппетитам этих выскочек. У руководителей, на дачах которых мы рабо-
тали, ничего этого не было и в помине.
Думаю, хищнические повадки сорвавшихся с цепи доморощенных
капиталистов – не только первой волны, но и всех последующих, –
по моим наблюдениям, настолько раздражают основную массу населе-
ния, что продлятся недолго. Рано или поздно их заставят силой закона
и человеческой морали прекратить купания в роскоши за счет народа.
Заканчивая размышления о дачных ?сидениях?, хочу привести
еще один пример такого рода деятельности, не связанной на этот раз
с выездом за город. Речь идет о работе над постановлением ЦК КПСС
?О литературно-художественной критике?, над которым в мы основ-
ном работали вдвоем с руководителем группы консультантов Отдела
культуры ЦК Юрием Яковлевичем Барабашом. Потом к нам присоеди-
нялись на какое-то время Фелик Овчаренко, инструктор нашего Отдела
пропаганды, к сожалению, очень рано умерший (последние годы он
был директором издательства ЦК ВЛКСМ ?Молодая гвардия? и очень
талантливым публицистом), и Николай Шмелев – консультант нашего
отдела, выдающийся экономист, талантливый прозаик, ныне академик,
директор Института Европы РАН. Они оба были как нельзя кстати, по-
тому что работа вдвоем, даже при различии взглядов и позиций по тем
или иным процессам в литературе и литературно-художественной кри-
тике, чревата нередко односторонностью, победой точки зрения стар-
шего над младшим.
Юрий Яковлевич Барабаш был заметным авторитетом в литера-
турной жизни страны, написал замечательную книгу о А. Довженко
(?Дайте мне чистое золото правды!?) и ряд других книг, множество
статей и рецензий. После ухода из ЦК он стал главным редактором га-
зеты ЦК КПСС ?Советская культура? и, надо сказать, вывел ее в число
самых ?читабельных? изданий. Словом, это личность, и дай Бог ему
здоровья.
Знал бы я, что принятым тогда Постановлением ЦК вводился жур-
нал ?Литературное обозрение?, в котором мне придется работать впо-
следствии десять лет!
178
Глава тринадцатая. ЖУРНАЛИСТСКОЕ МОЕ СЧАСТЬЕ
Хотя в печати я начал сотрудничать еще во время службы на крей-
сере ?Михаил Кутузов? в 1955 году, все же не считаю этот год своим
журналистским дебютом. То же самое могу сказать о сотрудничест-
ве с редакциями газет и журналов, с телевидением и радиовещанием
в комсомольские годы – когда волею судеб оказался на работе в Рос-
товском обкоме ВЛКСМ. Было самое тесное сотрудничество с област-
ной молодежкой ?Комсомолец? – в ее редакции я считался буквально
своим человеком.
В те же годы по просьбе областного комитета по радиовещанию
и телевидению я писал сценарии, выступал на радио. Наконец, был не-
штатным корреспондентом одного из лучших изданий того времени –
журнала ЦК ВЛКСМ ?Молодой коммунист?, где впервые встретился
с тогдашним секретарем ЦК комсомола по пропаганде и агитации Ле-
ном Карпинским. Привечал меня и другой журнал ЦК – ?Комсомоль-
ская жизнь?. Все выступления принимались без особых правок и были
признаны удачными.
И все же это были пробы пера, не больше. Настоящее приобщение
к журналистике началось с того времени, когда меня утвердили редакто-
ром областной газеты ?Комсомолец? – в 1962 году. Это была уже работа
в творческом коллективе – руководящая, а значит, всецело посвященная
созданию газетных номеров, за которые я нес полную ответственность:
и за их качество, и за кадровую политику, и за текущее и перспективное
планирование, и за хозяйственную и финансовую деятельность.
Я пришел в таком качестве из обкома КПСС, и некоторая часть
опытных сотрудников газеты была отнюдь не в восторге от появления
на редакторском посту партийного чиновника.
В среде журналистов к этой категории ?выдвиженцев? почти всегда
относились скептически и имели к тому основания: нередко методы
работы, которые еще можно было использовать в партийных, совет-
ских, профсоюзных структурах, совершенно не годились для организа-
ций и учреждений, ядром которых было творческое начало.
179
И даже то обстоятельство, что назначался я по ?протекции? сво-
его именитого предшественника, талантливого журналиста Владимира
Дмитриевича Мундирова, перешедшего на руководящую работу в об-
ластную партийную газету ?Молот?, к сожалению, рано ушедшего из
жизни, – даже этот шаг навстречу мне казался кое-кому подозритель-
ным.
Естественно, потребовалось несколько месяцев, чтобы мы ?притер-
лись? друг к другу, стали единым, творчески боеспособным и неорди-
нарным в этом смысле коллективом.
И все же ситуация сложилась так, что из газеты буквально через
полтора года я уходил в аспирантуру Академии общественных наук
при ЦК КПСС.
Кое-что все-таки удалось тут нам сделать: все сотрудники, во мно-
гом благодаря созданной в редакции деловой, творческой атмосфере,
не затерялись в многотысячном журналистском сообществе страны,
а заняли в нем достойное место.
Нелли Егорова долгие годы, до ухода из жизни, работала собкором
?Советской культуры?, Саша Яковенко больше десяти лет был ответ-
ственным секретарем ?Советской России?, Виктор Степаненко – за-
ведующим отделом ?Известий?. Галина Щербакова с поста редактора
волгоградской ?молодежки? ушла на творческую работу – стала из-
вестнейшей писательницей, Саша Щербаков, в 80-е годы ответствен-
ный секретарь журнала ?Огонек?, – стал известным российским пуб-
лицистом. Боря Агуреко до самой кончины был главным редактором
?Вечернего Ростова?.
Называю далеко не всех и приношу извинения тем, о ком здесь
не упомянул. Но факты говорят за себя: тот коллектив, в который я при-
шел, сумел оказаться таким плодовитым. Дай Бог здоровья тем из нас,
кто живет и продолжает трудиться.
Сам я и в годы работы в ЦК КПСС журналистской, литера-
турно-критической работы не прекращал, выступая со статьями
в ?Правде?, Вестнике МГУ (серия ?Журналистика?), в ?Литератур-
ной газете?.
Правда, не все здесь складывалось удачно. Не могу себе простить,
к примеру, рецензию на повесть И. Грековой в ?Литературной газе-
те? – ?На испытаниях?. Считаю эту рецензию в принципе субъектив-
ной, ошибочной. Правда, в одной из книг я сумел реабилитировать себя
(?Литература в век науки?), но неприятный осадок остался до сих пор.
Автору же я еще при жизни принес свои извинения.
180
Вот и весь ?журналистский багаж?, не считая трех лет работы в сек-
торе газет Отдела пропаганды ЦК КПСС, откуда я вступил в должность
заместителя главного редактора главного журнала страны по журнали-
стике.
Предыстория такой перемены была далеко не лучезарная.
Дело в том, что ?Журналист? начал издаваться в 1967 году – вме-
сто существовавшего до того журнала ?Советская печать?. Замена,
естественно, была не случайной. Новая ситуация, сложившаяся по-
сле ХХ съезда КПСС и ?оттепели?, требовала от средств массовой
информации большей демократичности, журналистского мастерства.
?Журналист? был призван заняться такой работой. Но уже через год
настоящий демократизм, на который ориентировался новый журнал,
был принят руководством ЦК КПСС, в частности, М. А. Сусловым,
в штыки. Были освобождены от работы в журнале главный редактор
Е. В. Яковлев, его заместитель А. Егоров. При этом Отдел пропаганды
ЦК отстоял позицию, согласно которой журнал, избегая крайностей,
должен быть изданием сугубо демократичным. Собственно, эта точка
зрения и была высказана первым замом заведующего Отделом пропа-
После планерки. Главный редактор журнала «Журналист» В. П. Жидков,
зам. главного редактора Б. Г. Яковлев, заведующий международным
отделом С. М. Голяков
181
ганды ЦК А. Н. Яковлевым перед ?новой сменой? журнала, в которую
вошел и автор этих строк. ?Журналист? напрямую подчинялся редкол-
легии ?Правды?.
Мне же пришлось работать ?в паре? с Жидковым Владимиром Про-
хоровичем – одним из преемников Егора Яковлева, в прошлом – соб-
кора ?Комсомолки?, а накануне нового назначения главным редакто-
ром – куратором ?Журналиста? в ЦК КПСС.
Владимир Прохорович был довольно сложным, порой непредска-
зуемым, но, надо ему отдать должное, – умным и гибким человеком: он
сумел удержать журнал на достойной планке, чему способствовал ряд
новых работников, по взглядам очень близких Е. Яковлеву, а потому
и мне. Среди них были и знакомые ростовчане – знаменитый Анато-
лий Иващенко, и пришедшие из ?Комсомолки? Александр Щербаков,
Александр Яковенко и Леонид Плешаков, а также Евгений Каменецкий
и Юрий Калещук. Одну из ключевых ролей – ?по службе и по душе? –
играл ответственный секретарь Юрий Константинович Комаров, впо-
следствии секретарь СП РСФСР.
Мы с Жидковым, хотя и работали в разных секторах Отдела пропа-
ганды, были довольно хорошо знакомы, но единства мнений по мно-
гим позициям у нас не было. Тем не менее, видимо, с подачи кого-то
из его сильных покровителей (скорее всего – тогдашнего руководителя
группы консультантов Отдела Г. Л. Смирнова, который мне симпатизи-
ровал) заместителем Жидкова ЦК утвердил меня.
Впрочем, наши отношения в журнале не сложились почти сразу,
хотя претензий напрямую Жидков мне никогда не высказывал.
Между тем работа была в высшей степени интересная: как-никак
мы делали политику в советской журналистике и старались, в меру сил
и жидковской осторожности, продолжать ту же линию, которую вел Егор
Яковлев. Давалось это с трудом. Тем не менее ни одной публикации, ро-
няющей тень на прогрессивный настрой журнала, мы не пропустили,
пользуясь, естественно, дипломатическими приемами в журналистике.
В этом смысле показательна первая и, к сожалению, одна из послед-
них моих публикаций в журнале. Называлась она ?Нетипичный случай,
или Мстория одного творческого поиска? и была посвящена защите
творческого объединения ?Контур?, которое заявило о себе на Нориль-
ском телевидении неординарно, задиристо, смело, почему и попало
в немилость руководства студии и местных партийных боссов.
Как и следовало ожидать, гонителей ?Контура? ждала незавидная
судьба. Все секретари Норильского горкома партии вскоре оказались
182
не у дел. Такая же участь постигла руководителя студии и его приспеш-
ников.
А вот те, кого изводили, считали чуть ли не оппозиционерами вла-
сти, сумели не только постоять за себя уже после моего отъезда из Но-
рильска, но и реализовать свои таланты.
Виктор Левашов – один из самых известных, талантливых совре-
менных прозаиков и драматургов.
Игорь Шадхан прославился на ?Ленфильме? как кинодокумента-
лист. Его ?Контрольная для взрослых? – многосерийная документаль-
ная кинолента – сделала его по существу классиком современного до-
кументального кинематографа.
Инна Назарова тоже не последний человек на Петербургском теле-
видении, автор многих ярких, талантливых работ.
Мне радостно за судьбы этих людей (к ним я прибавил бы талантли-
вого журналиста-известинца Анатолия Львова, чьи советы и рекомен-
дации помогли мне тогда противостоять партийно-бюрократическим
козням). Пусть чуть-чуть, но я им помог.
?Журналист? между тем шел дальше, пытаясь профессиональный
подход к проблемам сочетать с выходом на новые темы, как правило,
связанные с привлечением интересных людей, поддержкой оригиналь-
ных журналистских решений.
Мы провели два круглых стола, тематически не очень связанных
между собой; но методологически они оказались крайне важными.
Один из них был посвящен проблеме взаимосвязи журналистики
и литературной критики. Последняя была представлена выступления-
ми ведущих в то время специалистов-критиков.
Другой ?круглый стол? был посвящен опыту взаимодействия жур-
налистики с популяризацией научно-технических знаний. На этот
стол пришли те, кто своими усилиями создавал теоретические и прак-
тические шаги по прорыву в Космос. Разумеется, все они ?ходили?
под другими фамилиями; был, между прочим, на встрече заместитель
С. П. Королева – Мишин, который после гибели главного конструктора
заменил его на этом посту,. Выступили другие яркие светила науки.
Пожалуй, по актуальности и остроте постановки проблем этим ?круг-
лым столом? можно было гордиться.
Наконец, мы начали практику встреч с интересными людьми на мес-
тах. Одна из таких встреч с участием ведущих специалистов состоялась
в Дубне. Нам показали всю цепочку синхрофазотрона, людей, которые
его освоили; а вечером в Доме культуры состоялся диспут ученых
183
с журналистами, в котором принял участие Игорь Евгеньевич Тамм.
Он как-то незаметно, тихо показался в зале, уселся чуть ли не в самом
последнем ряду, а потом так же скромно вышел на авансцену и произ-
нес блестящее эссе по поводу необходимости чаще проводить такие
встречи, и чем они полезны и для ученых, и для журналистов.
Очень жаль, что для меня этот период пребывания в ?Журналисте?
был очень кратким.
Еще в самом начале работы мне пришлось отвлекаться: месяца за
три до назначения меня призвали к написанию доклада для Л. И. Бреж-
нева, с которым он должен был выступить на съезде колхозников.
Работа над очередным номером журнала «Журналист»
с зав. отделом Евгением Каменецким.
184
Сначала мы работали вдвоем с Иваном Александровичем Горлановым
под руководством помощника Генсека Виктора Андреевича Голико-
ва – человека, видимо, знающего, но очень грубого, мастера по заты-
канию ртов, если мы выходили на острые проблемы. С нами вместе
в апартаментах Генсека работали временами руководители Сельхозот-
дела ЦК КПСС, вице-президент ВАСХНИЛ В. Д. Панников и другие
специалисты.
А потом мы переехали на бывшую дачу Маршала Советского Союза
А. В. Василевского и уже там завершили работу. В ?Журналист? я при-
шел на полтора месяца позже назначенного времени именно по этой
причине.
А уход был еще неожиданнее.
Шла подготовка к очередному, III съезду Союза журналистов СССР.
Меня привлекли для подготовки отчетного доклада съезду, с которым
должен был выступить М. В. Зимянин, главный редактор ?Правды?
и председатель Союза. А потом началась работа с итоговой резолю-
цией съезда – под руководством В. И. Чернышева – заместителя пред-
седателя, а до этого – зампреда Госкомитета по телевидению и радио-
вещанию. Очень активно работал замсекретаря СЖ В. С. Подкурков –
личность в высшей степени талантливая и, что немаловажно, очень
порядочная. Именно ему пришлось уйти в свое время из ?Советской
печати? с должности главного редактора и передать свои полномочия
теперь уже главному редактору ?Журналиста? Егору Яковлеву.
В это же время мне было дано М. В. Зимяниным поручение вы-
ступить в ?Правде? со статьей о состоянии научной работы в сфере
журналистики. Ко мне был ?приставлен? редактор ?Правды? по отде-
лу печати Никифор Пашкевич, который помогал, и довольно удачно,
?расставлять акценты?.
Вскоре статья была подготовлена и опубликована в предсъездов-
ском номере ?Правды? – целый ?чердак?.
Я думал про себя, что бы все это значило?
Ясность внес поздний вечерний звонок. Звонил мне домой М. В. Зи-
мянин. Разговор короткий:
– Завтра состоится съезд журналистов. Руководство ЦК КПСС по-
ручило мне выдвинуть Вас на должность освобожденного (т. е. перво-
го, целиком сосредоточенного на работе в аппарате Союза) секретаря
Союза журналистов СССР.
– Готовьтесь! Будьте здоровы!
И положил трубку.
185
Разумеется, такого оборота дел я не ожидал.
Съезд длился два дня. Я сидел как на иголках. В последний день
пришлось выступить на съезде с представлением резолюции съезда –
как председателю его редакционной комиссии. А потом, при выборах
состава правления, увидел себя в его списках.
Сразу после завершения съезда – пленум Правления, где меня и из-
бирают на предназначенную должность. Освобожденным заместите-
лем председателя становится Вячеслав Иванович Чернышев, которому
поручено заниматься международными делами. Мне же – деятельность
аппарата и вся организационно-творческая работа Союза.
Председателей и секретарей избирали тогда много: всех руководи-
телей главных информационных служб страны – в председатели, руко-
водителей союзов журналистов союзных республик, Москвы и Ленин-
града – в секретари. Все они работали на так называемых ?обществен-
ных началах?.
Я плохо помню вечер того дня. Был, разумеется, прием в честь за-
вершения работы съезда; кто меня поздравлял и что отвечал я на эти
поздравления – все это начисто выпало из памяти.
Только поздно вечером, вернувшись домой, я понял, что золотые дни
в ?Журналисте? закончились, а что там впереди – сплошной мрак!
В самом деле, те немногие месяцы, что я трудился в журнале ?Жур-
налист?, несмотря на определенные сложности и даже неприятности,
я считаю лучшими в своей жизни. Ведь мне нет еще и сорока. Я отно-
сительно здоров, творчески молод, с большими планами на будущее:
и как журналист, и как литературный критик. Ко мне хорошо относятся
коллеги – куда более опытные и творчески изобретательные, чем я.
Мой опыт тех лет лег в основу всей будущей деятельности на посту
секретаря СЖ СССР, а также научно-преподавательской деятельности,
которой я занимался в общей сложности более четверти века!
Не так уж мало!
186
Глава четырнадцатая. ПОД ИГОМ ЗИМЯНИНА
III съезд Союза журналистов СССР, состоявшийся в декаб-
ре 1971 года, можно сказать, был внеочередным. После отставки
Н. С. Хрущева требовались, по понятиям сменившего его Л. И. Бреж-
нева, перемены во всех главных государственных и общественных
службах. Вдруг они поведут себя не так?
Союз журналистов требовал руководящей перетряски в первую оче-
редь, потому что возглавлял этот творческий союз практически А. И. Ад-
жубей. П. А. Сатюков формально председательствовал, но, будучи бли-
зок к Аджубею и разделяя его позиции, тоже не внушал доверия.
Вот тогда и появился М. В. Зимянин, готовый служить новым вла-
стям ?без страха и упрека?.
Это был неглупый человек, но плохо образованный (что не поме-
шало ему, будучи послом во Вьетнаме, изучить французский язык) и к
тому же претендовавший на энциклопедиста партийной выпечки.
Упрямый, переспорить его было невозможно даже при его абсолют-
ной неправоте, он, тем не менее, прижился в ?Правде?. Непослушных
(как теперь говорят – ?несогласных?) изгнал, окружил себя людьми,
готовыми исполнить любую его волю. В прошлом один из руководите-
лей партизанского движения в Белоруссии, он признавал только мне-
ния вышестоящего начальства.
Но был способен на поступки и иного, более самостоятельного пла-
на, имея годовой опыт работы секретаря ЦК КП Белоруссии по пропа-
ганде.
Тогда в его жизни произошел эпизод, во многом изменивший его
характер.
Дело в том, что незадолго до смерти И. В. Сталин, искавший любого
повода, чтобы избавиться от своих ближайших соратников, впрочем,
не так уж старых, задумал провести кампанию против националисти-
ческих настроений в союзных республиках, которых тогда, сразу после
войны, не было.
187
Я в то время учился на Украине и хорошо помню, как расправились
с первым секретарем ЦК КП Украины Л. Мельниковым, от которого
никаким ?националистическим духом? и не пахло. Но сняли в один
момент (бериевская прыть) и задвинули в Москву руководить Гортех-
надзором. Вместо него избрали Алексея Илларионовича Кириченко,
который не отличался особыми талантами. Много позднее он порабо-
тал первым секретарем Ростовского обкома КПСС, и у меня (как секре-
таря партбюро обкома ВЛКСМ) состоялось с ним знакомство. На мой
взгляд, он был простым и доступным человеком.
С Мельниковым у порученцев Сталина из бериевского клана быстро
получилось. А вот когда они наткнулись на белорусов и поставили во-
прос о смене Н. С. Патоличева, который тогда был первым секретарем
ЦК КПБ, то произошла осечка: бывшие партизаны отказались менять
Патоличева на их земляка Зимянина. Из всех членов пленума только
один председатель Респотребсоюза высказался ?за?.
А решение ЦК КПСС о смене Патоличева на Зимянина уже состоя-
лось, и все бумаги пошли на имя нового первого секретаря – М. В. Зи-
мянина. О ситуации доложили Сталину, который, кстати, всегда ценил
Патоличева еще по старым заслугам, особенно в бытность того первым
секретарем Ростовского обкома КПСС. И Сталин принимает решение:
раз белорусы хотят оставить Патоличева, так тому и быть.
Парадоксальная ситуация: Зимянин, оказавшийся не у дел, первым
проходящим поездом едет в Москву, где через какое-то время устраи-
вают его в один из отделом МИДа, а потом сначала послом во Вьетнам,
затем в Чехословакию.
Здесь-то и произошла его стычка с А. И. Аджубеем, который, зная
об ухудшении отношений с КНР и находясьв изрядном подпитии, по-
дошел к послу КНР в Чехословакии и сказал ему несколько грубых
слов.
Услышав это, наш посол в ЧССР М. В. Зимянин тотчас же подошел
к Аджубею и заставил его немедленно извиниться перед китайским
послом. Иначе, мол, он будет немедленно выдворен из Праги.
Аджубей извинился, и инцидент был исчерпан; но кто не понимал,
что Зимянин в этой ситуации сильно рисковал? Зять Хрущева мог по-
ступить, возможно, иначе. Но все обошлось.
Я рассказываю об этой ситуации со слов одного из бывших руково-
дящих деятелей ЦК КПСС, который просил не упоминать его фами-
лию, что я и делаю.
188
Зимянинская смелость была потом оценена: недаром в эпоху
Л. И. Брежнева он стал главным редактором ?Правды?, а затем и сек-
ретарем ЦК КПСС.
Но лично мне по совместной работе в Союзе журналистов СССР
МихВас (так его называли ?правдисты?) был категорически непри-
ятен.
Дело в том, что Зимянин, не будучи журналистом-профессионалом,
не любил Союз журналистов. Уговорить его провести заседание Сек-
ретариата, а тем более – пленум Союза было очень трудно.
Возможно, в такой реакции была другая причина. Председателем
Союза он был по совместительству, так сказать, на общественных
началах. А главные его интересы формировались вокруг ?Правды?,
но и там особых лавров он не снискал, хотя был дьявольски трудо-
любив.
Еще работая в ЦК и являясь куратором ?Правды?, я должен был
не только разбираться в письмах о публикациях в этой газете, кото-
рые шли в ЦК сплошным потоком, встречаться с собкорами ?Правды?,
рекомендованными на работу за рубежом, но и встречаться по этим
и другим делам с руководящими и рядовыми сотрудниками газеты, бы-
вать почти на всех редакционных партийных собраниях.
Любопытна была форма их проведения. Главный редактор сидел
в своем руководящем кресле, члены редколлегии – на обычных своих
местах. Только два человека размещались особняком, но всегда рядом:
это были состоявшие на партийном учете в ?Правде? Константин Ми-
хайлович Симонов и Борис Николаевич Полевой. Впрочем, они нико-
гда в прениях не выступали.
Грубости Зимянина, на которые он был горазд (может, заседания
Секретариата ЦК и Политбюро составляли исключение?), опытные
журналисты переносили с кривыми усмешками: кто из них остановит
?крутого? главного?!
Однажды попытался это сделать я.
…Шло собрание, как всегда, в вялом, скучном темпе. И вдруг высту-
пает работница корректорского цеха и делает несколько резких замеча-
ний по поводу неквалифицированной подготовки каких-то рукописей.
Зимянин слушал ее с красно-пунцовым лицом. Явно нервничал.
Весь свой темперамент он излил в заключительном слове. Как только
он не унижал выступившую работницу! В его интерпретации чуть ли
не она была виновницей ошибок, выплескивавшихся (не так уж часто)
на страницы газеты.
189
После собрания я прошел с Зимяниным в его кабинет. Он спраши-
вает:
– Ну как собрание?
Я отвечаю:
– По-моему, интересное. Но мне очень не понравилась та часть Ва-
шего выступления, в которой вы отчитали работницу корректорского
цеха.
Судя по всему, Зимянин не ожидал, что какой-то рядовой инструк-
тор Отдела пропаганды будет делать ему замечание. Он был сконфу-
жен, но быстро нашелся и стал оправдываться: – Приходится руково-
дить и мытьем и катаньем, не считаясь, кто выступает и что говорит.
Просто она плохо знает свою работу!
На другой день заведующий сектором печати Виктор Иванович
Власов спросил меня – так молниеносно дошла информация:
– Что у Вас там с Зимяниным произошло?
Я ему все рассказал. Тот вроде успокоился.
На пленуме Союза журналистов СССР. Слева направо: В. И. Чернышев, пред-
седатель Союза, М. В. Зимянин, председатель Союза, Б. Г. Яковлев, первый
секретарь Союза, В. С. Подкурков, заместитель первого секретаря Союза,
А. С. Финогенов, директор Центрального Дома журналиста. Москва. 1974 г.
190
И вот теперь я – первый секретарь Союза журналистов, Зимянин –
мой главный начальник. Со мной он редко общался. Давал изредка
указания; вся информация шла через другого, как и я, освобожденного
зам. председателя правления СЖ СССР Чернышева Вячеслава Ивано-
вича.
Это был удивительный человек! Прошло уже много лет, как Черны-
шева нет на свете, но я до сих пор сожалею, что недобрые люди суме-
ли меня так капитально поссорить с ним, что создали между нами ат-
мосферу отчужденности. В чем-то был виноват он, но большую часть
вины за происшедшее несу я. Был молод, не сдержан в выражениях,
неосмотрителен в действиях. А ведь мог сложиться уникальный твор-
ческий тандем, тем более, что именно по его инициативе я стал первым
секретарем Союза журналистов СССР.
Надо было с чего-то начинать сразу после съезда.
Первым делом я решил проверить кадровый состав аппарата, что-
бы выяснить, пригоден ли он к организационно-творческой работе
на уровне, который диктовался обстоятельствами того времени, реше-
ниями съезда и моим видением перспектив Союза.
Посмотрел личные дела, побеседовал с каждым сотрудником. Кар-
тина выглядела неутешительной. Большинство из них не имело журна-
листского или филологического образования. ?Старая гвардия? – глав-
ный бухгалтер А. Образцов, заведующий отделом кадров Д. Емелья-
нов, начальник канцелярии Б. Чупырин, завхозуправлением И. Ману-
сов – для нового этапа работы просто не годилась. Только заведующая
оргтворческим отделом Нина Николаевна Ширева полностью соответ-
ствовала своей должности – зав. оргтворческим отделом; но и тут было
одно обстоятельство – возраст. Да еще, быть может, приверженность
к старой школе.
Надо было срочно заняться кадровыми вопросами, подыскать для
работы свежие молодые силы, что, естественно, вызвало яростное со-
противление ?ветеранов?, большинство которых были людьми пенси-
онного или предпенсионного возраста.
Молодых было совсем мало. Из них я хорошо знал Вадима Николае-
вича Рахманова: он был ответственным секретарем Комиссии по вне-
дрению журналистской оргтехники, председателем которой был я до
избрания первым секретарем Союза.
Между прочим, это было одно из заметных творческих начинаний
нашего Союза, к которому с завистью относились наши коллеги из пи-
сательского цеха. После моего ухода на работу в Правление Союза Ко-
191
миссию возглавил Дмитрий Федорович Мамлеев, ответственный сек-
ретарь ?Известий?, правая рука А. И. Аджубея в бытность того глав-
ным редактором этой газеты, и остался таковым при Л. Н. Толкунове.
За недолгое время существования Комиссии мы сумели:
– Открыть два специализированных магазина в Москве: один по тор-
говле журналистской оргтехникой; другой по торговле книгами.
– Неутомимый К. К. Барыкин, спецкор ?Огонька?, опубликовал
книгу ?Пишу, печатаю, диктую?, которая в связи с большим спросом
была переиздана.
– К работе подключились ученые и преподаватели журфака МГУ,
в частности, С. М. Гуревич и Э. А. Лазаревич.
– В издательстве ?Мысль? вышла книга ?Научная организация жур-
налистского труда? (1974 г.) с моим предисловием.
– Кроме того, было организовано издание ?Информационного вест-
ника? СЖ СССР, в котором из месяца в месяц с достаточной полнотой,
безцензурно публиковались материалы о деятельности комиссий и сек-
ций Союза и, что особенно важно, – об опыте местных журналистских
организаций.
Поздравляет директора издательства «Новый ключ» В.Н. Рахманова,
бывшего своего коллегу в день его юбилея. Москва, ЦДЛ. 2003 г.
192
Любопытно, что в орбиту наших профессиональных интересов нам
удалось подключить тогдашнего председателя Госплана СССР Николая
Константиновича Байбакова. Он выделил (это в условиях строжайшего
дефицита!) приличную валютную сумму, на которую были приобре-
тены для продажи журналистам японские диктофоны и фотокамеры,
импортные пишущие машинки, так необходимые журналистам для ра-
боты.
Мудрейший и хитрющий Н. К. Байбаков сделал все это так, что даже
Председатель Совета Министров СССР Алексей Николаевич Косыгин
оказался в курсе наших дел и не помешал хорошему начинанию.
К сожалению, после ?смены всех?, где-то в середине 70-х годов дея-
тельность Комиссии заглохла. Этому в немалой степени способствовал
тот же М.В.Зимянин.
Работали на хорошем деловом и творческом уровне другие секции
и комиссии.
Ида Борисовна Четвертакова занималась творческой секцией эконо-
мистов, а также комиссиями журналистов, пишущих по вопросам кино,
литературы и искусства, ?обросла? многочисленным и деятельным
творческим активом. Не помню случая, чтобы руководители секций,
в частности, главный редактор ?Экономической газеты? А. Ф. Румян-
цев и его заместители, журналисты-экономисты из других центральных
изданий отказались от наших поручений. Они были организаторами
и докладчиками на многочисленных семинарах, выступали с обзорами
публикаций на экономические темы.
Декану журфака МГУ Ясену Николаевичу Засурскому было пред-
ложено заняться проблемой подготовки и переподготовки журналист-
ских кадров, которую мы считали важнейшей.
Комиссию по премиям Союза журналистов возглавлял многие годы
Василий Михайлович Песков – тогда единственный из журналистов
лауреат Ленинской премии. Эту общественную работу он выполнял
не просто добросовестно, а в высшей степени ответственно.
Секцию репортеров вел ?король репортажа? того времени – Евге-
ний Иванович Рябчиков. Мы с ним были не только единомышленника-
ми, но и, несмотря на разницу в возрасте, настоящие друзья. Позднее
он дал мне рекомендацию в Союз писателей.
Художников полиграфической печати объединяли вокруг себя
А. Н. Яр-Кравченко и М. А. Абрамов – люди талантливые, опытные
и интересные. Сколько у нас было бесед с Яром! Он много знал ис-
торий из сталинских времен, поскольку был приближенным к вождю.
193
Вместе с М. А. Абрамовым они организовывали передвижные и ста-
ционарные выставки, посвященные художественному оформлению пе-
риодики и книжной продукции.
Хотелось бы сказать доброе слово в адрес Л. П. Погожевой,
Н. И. Мирошниченко, которые очень много сделали для освещения
проблем кино и театра на страницах печати.
Какие это были люди! В отличие от аппаратного меньшинства они
были общественниками и вели за собой большинство коллег со всего
Советского Союза, передавая им прежде всего творческий опыт.
Жаль, что потом вся эта система под ?мудрым руководством?
М. В. Зимянина и его угодливых приспешников была полностью раз-
валена. Даже Л. Н. Толкунов не пытался возражать Председателю, хотя
его авторитет как главного редактора ?Известий? был весьма высок.
Заместителем секретаря Правления, т. е. моим заместителем, был
все годы Виктор Семенович Подкурков. Родом с Украины, он окон-
чил с отличием Киевский государственный университет по отделению
журналистики, долго работал в различных газетах и организациях Ук-
раины, вплоть до начальника республиканского Главлита. Потом его
перевели в ЦК КПСС; здесь он был в годы войны инструктором Отдела
пропаганды, а в послевоенные годы – главным редактором журнала
?Советская печать? и членом редколлегии ?Правды?. После преобра-
зования журнала в ?Журналист? он стал заместителем секретаря СЖ
СССР. Человек поразительных личных и деловых качеств, знающий
журналистику от ?а? до ?я?, шахматист, футбольный фанат, чудный
человек, прекрасный руководитель – кому он из узколобых брежневцев
не понравился? Его все время шпыняли: то за мелкие ошибки, то за
несоответствие журнала новым (читай – брежневским) веяниям!
Надо сказать, работал он на совесть. Мы с ним ни разу не конфлик-
товали, а когда меня Зимянин и его подручные из Отдела пропаган-
ды ЦК КПСС ?убрали? из Правления Союза, он очень переживал за
меня!
Ко всему прочему Виктор Семенович был блестящий юморист,
анекдотчик, весельчак, хотя его семейная жизнь сложилась драматич-
но: психически нездоровый сын, на редкость привередливая жена.
Я до сих пор не касался международной деятельности Союза: ею за-
нимался В. И. Чернышев, бывший фронтовой корреспондент, имевший
богатый практический опыт работы в ?Комсомолке?. Он умел быстро
сходиться с людьми. Правда, характер имел норовистый, настоящий
мастер по разгонам. Ему обязаны мы во многом развитием и укреп-
194
лением деловых контактов с журналистами буквально всех стран.
Но, будучи испанистом, отдавал предпочтение испаноязычным колле-
гам, установил хорошие отношения с МОЖ1, очень любил загранич-
ные командировки. Чернышев и меня задолго до избрания секретарем
СЖ включил однажды в состав делегации журналистов в Польскую
народную республику. И никогда, будучи старшим по должности и по
возрасту, часто находясь в конфликтных ситуациях, к которым нас тол-
кали, он ни разу не сказал мне обидного слова!
Но кому-то в ЦК КПСС – не из начальства, а полуначальства – очень
хотелось нас заменить. Обоих. Поводы для этого придумывались один
другого коварнее.
Однажды я получаю письменный вызов в Московский уголовный
розыск. В чем дело? Прихожу. Два оперативника показывают бумаги,
из которых следует, что я вместе с моим сотрудником В. Н. Рахмано-
вым занимаюсь спекулятивной перепродажей японской оргтехники,
которую мы приобрели на валюту, выделенную Правлению годом рань-
ше Председателем Госплана СССР Н. К. Байбаковым. Обличительный
документ – письменный анонимный донос сотрудницы нашего правле-
ния Т. Жиленко, которую мы с Чернышевым несколько раз увольняли,
но какие-то внешние силы помогали ей снова восстанавливаться на ра-
боте. Как потом оказалось, этой ?внешней силой? был помощник од-
ного из руководителей страны, члена Политбюро ЦК, она многие годы
была его любовницей. Тем не менее на ее доносе стояла резолюция
М. В. Зимянина: ?Прошу Московский уголовный розыск разобраться?.
Разобрались за 2 часа: нашли и анонима, и наши убедительные дока-
зательства, что вся оргтехника по специальному списку, утвержденно-
му общественной журналистской комиссией, была передана в магазин
оргтехники для реализации журналистам.
Эта же анонимщица, спустя год, пишет М. В. Зимянину, что я,
не имея на то права, устроил в Москве прописку какой-то донецкой
журналистке. И хотя пришло письмо руководителя Донецкой журна-
листской организации о том, что они в Донецке не обращались ко мне
по данному поводу, Зимянин снова просит проверить, нет ли в этой
ситуации моей вины. Вины моей, как ни старались, не нашли.
В конце концов я был вынужден в личной встрече с Зимяниным ска-
зать, что его действия выглядят непорядочно, что он идет на поводу
у известной, прославившейся своими злобными выходками аноним-
1 МОЖ – Международная организация журналистов, центр которой находился в Праге.
Придерживалась просоветской ориентации.
195
щицы. После этого, конечно, хорошего отношения ко мне со стороны
Зимянина ждать не приходилось.
Он был фанатически зол на меня еще по одной причине. Приступая
к работе в СЖ, я, естественно, хотел убедиться, что с финансовой сто-
роны в аппарате Правления все нормально, и обратился к только что
избранному председателю Ревизионной комиссии СЖ СССР А. В. Шу-
макову, тот – в контрольную инстанцию Горфинотдела. А это такая
служба, которая по своим функциям влезает во все финансовые мело-
чи. В итоге выяснилось, что недостатки были, но мелкие и вполне ис-
правимые. Тем не менее руководительница группы обратилась в Парт-
комиссию при ЦК КПСС, которая явно преуспела в своих обвинениях
по адресу прежних руководителей Союза, а косвенно – и М. В. Зимя-
нина, который якобы передоверился В. И. Чернышеву. Инспектор КПК
изощрялся в своих расследованиях до идиотизма. В итоге В. И. Чер-
нышеву объявили на КПК выговор и рекомендовали освободить его от
работы.
Овчинка не стоила выделки, все обвинения КПК строились опять
же на показаниях анонимных лиц; но дело свое черное они сделали.
Для Зимянина это обернулось отсрочкой перехода в Секретариат ЦК
КПСС. Естественно, перепугавшийся председатель ревкомиссии Сою-
за поспешил снять с себя вину за развязанную дикую проверку и сва-
лить ее на меня. В итоге практически всё мое пятилетнее пребывание
в руководстве Союза журналистов превратилось в настоящую пытку.
Обстановку подогревали завсектором газет ЦК КПСС И. А. Зубков,
который-таки возглавил позже наш Союз, и инструктор этого сектора
В. А. Алексеев, отличавшийся своей редкостной непорядочностью.
А мы, несмотря на постоянно наносимые удары то с одной, то с дру-
гой стороны, продолжали работать, имея в виду главную цель: превра-
тить Союз журналистов СССР в настоящий творческий союз, а не быть
идеологическим придатком ЦК КПСС, лишенным хотя бы относитель-
ной самостоятельности.
Поэтому основной акцент был сделан на проведение творческих
семинаров для журналистов, специализирующихся на определенной
тематике: экономистов, аграриев, фотокорреспондентов, пишущих
по вопросам науки, литературы и искусства, туризма, кинематографа,
нравственной проблематике. Подобные семинары проводились обычно
в регионах, а наиболее значительные – в Москве. Здесь были проведе-
ны по моей инициативе Международные конференции по проблемам
подготовки кадров и роли журналистики в анализе проблем научно-
196
технической революции. На них присутствовали не только журнали-
сты из социалистического лагеря, но и их коллеги из Западной Европы,
США, Японии и других стран. Оценка этим акциям была дана самая
высокая.
Во время семинаров мы встречались со многими интересными
людьми. Не забуду, к примеру, встречу в 1978 году, во время проведения
нашего минского семинара, с одним из организаторов и руководителей
партизанского движения Белоруссии в годы Великой Отечественной
войны первым секретарем ЦК КП Белоруссии Петром Мироновичем
Машеровым. Она произошла незадолго до его трагической гибели
в автомобильной катастрофе, я убежден, не случайной. Слишком он
выделялся из тогдашней высшей партийной элиты умом, деловито-
стью и демократическим стилем работы.
Петр Миронович принял нас в своем просторном, светлом кабине-
те. От него самого исходил какой-то особый свет! Максимум гостепри-
На семинаре журналистов-экономистов. Слева направо: А. Ф. Румянцев,
главный редактор «Экономической газеты», рядом с ним его заместитель
В. К. Фединин, Б. Г. Яковлев, первый заместитель главного редактора «Эко-
номической газеты» Д. В. Валовой, зав. оргтворческим отделом СЖ СССР
Ф. И. Царев, инструктор ЦК КПСС В. И. Новиков, заместитель первого сек-
ретаря СЖ СССР В. С. Подкурков. Москва. 1972 г.
197
имства, неподдельный интерес к нашему семинару, а главное – замеча-
тельный по содержанию рассказ о командировке, из которой он только
что вернулся. Это был истинный сын белорусского народа: мудрый, де-
ловой, динамичный и, что важно, принципиальный, не желающий пре-
смыкаться перед старьем, именуемым кремлевскими ?небожителями?.
Этого ему не могли простить замшелые партийные консерваторы.
Коли зашла речь о белорусах, не могу не упомянуть о встрече с Пан-
телеймоном Кондратьевичем Пономаренко, состоявшейся в 1984 году,
тоже незадолго до его кончины. Мы пригласили его в ЦДЖ рассказать
о деятельности Центрального штаба партизанского движения, который
он возглавлял до 1944 года включительно. Это был мудрец. Выпускник
Института железнодорожного транспорта, он сделал блестящую карь-
еру. Есть сведения, что именно ему хотел И. В. Сталин передать свой
руководящий пост в стране. И по заслугам: блестяще образованный,
деловой, находчивый, носитель высоких идеалов и редкостных нрав-
ственных качеств, он был выдающимся руководителем. Не случайно
у него среди власть предержащих была масса завистников, среди кото-
рых особо отличались Н. С. Хрущев, Л. И. Брежнев, Н. В. Подгорный –
всех не перечислить.
Выступление на творческой выставке известного фотохудожника
В.А. Малышева. Москва. 1973 г.
198
Пономаренко обладал феноменальной памятью. Однажды Сталин –
рассказывал наш гость – позвонил ему ночью по телефону и просил
назвать объемные параметры какого-то типа вагонов. И получил сразу
же подробный по сему поводу ответ, что немало удивило даже самого
вождя!
Были и другие встречи, дарившие радость общения с умными, та-
лантливыми, в высшей степени порядочными людьми. Они были той
питательной почвой, которая не давала уходить в печали от неприятно-
стей, а, наоборот, вселяла уверенность, что все в жизни перемелется,
встанет на свои места.
Среди них был и Иржи Кубка, генеральный секретарь МОЖ, сын
известного классика чешской литературы, сам замечательный журна-
лист, и К. И. Зародов – первый зам. главного ?Правды?, а затем шеф-
редактор журнала ?Проблемы мира и социализма?, сумевший в своем
?пражском сидении? собрать и нацелить на демократическую волну
многих наших талантливых журналистов. Были выдающиеся, талант-
ливые секретари обкомов КПСС: Башкирского – Тагир Исмаилович
Азунзянов, Ростовского – Михаил Кузьмич Фоменко – опять же всех
не перечислишь! Не могу обойти вниманием и замечательных главных
редакторов – Виктора Григорьевича Афанасьева, Ивана Тимофеевича
Фролова, Алексея Ивановича Аджубея, Льва Николаевича Толкунова,
Ивана Ивановича Удальцова, сумевших даже на высоких руководящих
постах в журналистике сохранить свое лицо.
Но было и много людей вчерашнего дня, с отжившей системой
взглядов, завистников и перестраховщиков; их тоже надо было знать,
делать поправку на их присутствие в сфере журналистской, да и всей
общественной деятельности.
Расскажу только об одном эпизоде, к которому люди этого типа при-
ложили свои усилия.
Существует многие годы такая международная организация: Фе-
дерация, объединяющая журналистов и писателей, пишущих на темы
туризма, – ФИЖЕТ. И вот мы узнаем, что очередной конгресс ее ру-
ководители намерены провести в Греции и хотят с нами проконсуль-
тироваться. Надо сказать, что Греция в эти годы находилась под вла-
стью ?черных полковников?, хотя никакими ?черными? они не были,
а устроили военный переворот и изгнали социалистов и коммунистов.
В ЦК КПСС, особенно в Международном отделе, отношение к грече-
скому варианту Конгресса ФИЖЕТ было резко отрицательное.
199
А поскольку Болгарии, Венгрии, Румынии нужен был греческий
рынок, они относились к сложившемуся там режиму, будучи заинтере-
сованными в экономических связях с Грецией, вполне толерантно.
Перед отъездом в Софию, где нас ждали для обсуждения проблемы,
я пошел советоваться в отделы ЦК. В Отделе социалистических стран
мне ничего не сказали: думай, дескать, в Союзе у себя сам. В Междуна-
родном отделе были категорически против: один из ответственных ра-
ботников (он и сейчас работает в журналистике, не хочу его выдавать,
изменился очень) сказал: – Куда ты лезешь? Даже не думай соглашать-
ся, неприятностей получишь на всю оставшуюся жизнь.
Я приехал в Софию и первым делом получил от нашего посла в Бол-
гарии через пресс-атташе выговор – почему приехал без разрешения
МИДа. Я ему резонно возразил: имею многократную визу и еду, куда
и когда захочу – без вашего МИДа!
Началось совещание: все коллеги по МОЖ единодушно выступают
за участие в конгрессе ФИЖЕТ.
Я же получил противоположную инструкцию.
Все ждут моей реакции.
С известной американской
общественной деятельницей
Анджелой Дэвис. 1973 г.
200
И тогда я заявляю: да, мы согласны поехать в Афины и принять уча-
стие в конгрессе. Ведь это наша работа, и в ФИЖЕТ – тоже есть про-
грессивный народ.
Возвращаюсь в Москву, сообщаю о своем выступлении и замечаю,
что в Отделе соцстран такой поворот дел одобрили.
Докладываю М. В. Зимянину. Он, проконсультировавшись в том же
Отделе, без особой радости говорит: ?Надо ехать. Пошлем туда заве-
дующего международным отделом СЖ А. В. Красова?.
Спустя несколько дней, когда конгресс закончился, мне из Афин
звонит А. В. Красов:
– Борис Григорьевич, мы правильно сделали, что поехали. Это боль-
шая польза для всех журналистов соцстран!
Я тут же звоню М. В. Зимянину и сообщаю о звонке А. В. Красова.
Тот отвечает.
– Ну ладно, хорошо так хорошо!
Откуда мне было знать о закулисных действиях греческого прави-
тельства в эмиграции, находившегося в Париже, что именно оно, пре-
следуя свои, чисто субъективные интересы, пыталось сорвать конгресс
ФИЖЕТ в Афинах?
Вроде бы маленькая, но все же моя победа, в том числе победа над
косностью отщепенцев греков, а также и над трусостью и перестрахов-
кой некоторых наших партийных чиновников! Точнее, не некоторых,
а многих!
В отношениях к людям, событиям, обстоятельствам многое зависит
от точки наблюдения, с которой на все это жизненное многообразие
смотришь. Скажем, одно дело, когда эта ?точка? расположена внутри
АОН или ЦК, другое, когда она располагается в другой, внешней среде.
К примеру, обнаружилось, что пришедшие в сектор газет ЦК
наши преемники оказались людьми более отвечающими поре застоя.
Они стали осторожнее в разговорах, более агрессивными, если того
требовало от них начальство, словом, более трусливыми и ненадеж-
ными. Это перерождение произошло, в частности, с Виктором Бакла-
новым, Владимиром Алексеевым, Сергеем Слободянюком. Зав.секто-
ром И. А. Зубков, находившийся, неизвестно почему, в особом фаворе
у А. Н. Яковлева, рвал и метал по поводу даже самых мелких наших
оплошностей.
Больше стало и газетно-журнальных, радиотелевизионных пури-
тан. Наступившие времена застоя все больше сковывали инициативу
журналистов.
201
Когда-то ученый-металлург И. П. Бардин заметил, что самый до-
рогой процесс в технике – это топтание на месте. В условиях застоя
?топтание? происходило во всех сферах общественной жизни – от эко-
номики до идеологии.
Тем не менее, по закону больших чисел, росло и число журналистов,
которые не только сумели адаптироваться в этой неблагоприятной для
творчества среде, но и открыто принимали суровые вызовы времени.
В этом контексте выделялась ?Литературная газета?, толкуновские
?Известия?, ?Московский комсомолец?, ?Экономическая газета?, ?Со-
ветская Россия?, ряд областных изданий, к примеру – пермская ?Звез-
да?, ?Вечерний Ленинград?, ?Горьковская правда?.
Иначе говоря, в годы застоя ярче всего проявился непокорный дух
того поколения, которое уже назвали шестидесятниками, которое
не сложило ?оттепельных знамен?, а, наоборот, искало любые возмож-
ности для публикаций, теле- и радиопередач, обличающих застойную
практику.
Сразу отмечу, что о каких-либо ?фондах защиты гласности?, прак-
тике гласной борьбы с ?зажимами?, ?ущемлениями? свободы печати
тогда не могло быть и речи. Если уж Константину Михайловичу Си-
монову на рубеже тех лет пришлось укрываться в Узбекистане, то и
в страшном сне нельзя было представить судьбу его сына, занимайся
он в то время публицистикой, как его отец.
Что касается демократического крыла в Союзе журналистов СССР,
которое, несмотря на начальственные крики сверху, наращивало мус-
кулы, укреплялось, то оно как раз ориентировалось на шестидесятни-
чество как оппозиционное движение, противостоящее правящему ре-
жиму.
Еще 21 февраля 1965 года главный редактор послехрущевской
?Правды? академик Алексей Матвеевич Румянцев опубликовал в сво-
ей газете знаменитую свою статью ?Партия и интеллигенция?, в кото-
рой мягко, но с неопровержимой научной логикой проводил мысль об
особой роли интеллигенции в обществе, давая, при всех дипломатиче-
ских оговорках, понять, что партии надлежит перейти от командования
этой ?социальной прослойкой? к осознанию ее роли как равноправно-
го партнера в политике, экономике и культуре.
Эх, знал бы покойный Алексей Матвеевич, что застой, спустя годы,
проявится в виде путинско-медведевского фарса!
А тогда реакция последовала стремительно. А. М. Румянцева отпра-
вили в Прагу, а на его место назначили М. В. Зимянина.
202
К середине 70-х годов наши с ним отношения дошли до ?точки ки-
пения?. Он мне демонстративно не доверял заниматься делами; когда
В. И. Чернышев уезжал в длительные командировки, Зимянин, вопре-
ки штатным правилам, на ?руководство? Союзом ставил главного ре-
дактора журнала ?Журналист? В. П. Жидкова, который пользовался
особым доверием не только у него, но и у кого-то повыше и поближе
в аппарате ЦК.
Разумеется, радости это мне не прибавляло, а застарелые болячки
давали все сильнее о себе знать – от лодыжек до голосовых связок.
Пришлось перенести несколько полостных операций.
Зато была возможность понаблюдать за людьми, некогда сильными
мира сего.
Мне трижды пришлось лежать в загородной Кремлевской больнице
одновременно с В. М. Молотовым. Он был обычно очень молчалив,
любил гулять по больничной территории. А как он ходил! С палкой,
задвинутой за спину, он шагал с такой скоростью, что я, шедший па-
раллельным курсом по соседней дорожке, не успевал за ним!
Однажды сижу в поликлинике, ожидаю приема у врача, читаю газе-
ту. Вдруг рядом стоящее кресло заскрипело от тяжести человека, в него
усевшегося. Бросаю взгляд направо: так это же бывший член Полит-
бюро ЦК КПСС, бывший первый секретарь ЦК КП Украины Петр
Ефимович Шелест! Я тогда подумал: зачем было этому талантливому
инженеру идти в политику?
И еще одна мимолетная встреча. Сижу в ожидании другого врача,
напротив – кабинет офтальмолога. Рядом расположился пожилой че-
ловек в форме генерал-полковника и ждет приема. Вдруг со стороны
лестницы врывается дама. Узнаю – это Ирина Скобцева. За ней на рас-
стоянии медленно движется Сергей Бондарчук, по всему видно, с боль-
ным глазом. Скобцева, даже не заметив генерал-полковника – а это был
знаменитый летчик, соратник В. П. Чкалова Михаил Михайлович Гро-
мов, – без извинения перед знаменитостью, входит в кабинет врача,
а через минуту зовет в кабинет своего заслуженного муженька, кото-
рый тоже не удосужился извиниться за малую, но все же некоррект-
ность своего и жены поведения.
Таких случаев разного свойства было много. Мне, к примеру, при-
ходилось лежать не раз в одном отделении с Тихоном Николаевичем
Хренниковым. Какой это был скромный человек! Хотя его заслуги
в искусстве и общественной жизни неизмеримы.
203
А между тем Зимянин продолжал свою антижурналистскую во-
люнтаристскую практику. Он, к примеру, искренне верил, что Союзу
журналистов не надо заниматься организацией лечения журналистов:
зачем, если это делают обкомы?! Но обкомы занимались главными
редакторами, иногда – и их заместителями. А рядовые журналисты
лечились где попало, в том числе и московские. Доказать ему, что он
не прав, было делом абсолютно безнадежным.
Во многом по личной зимянинской вине мы потеряли международ-
ные Дома творчества журналистов в Варне и на Балатоне, а затем ли-
шились своей доли в общем с кинематографистами Доме творчества
на Пицунде.
Застой крепчал. Надо было в условиях постоянных нападок со сто-
роны Зимянина подумать о другом месте работы, как говорят, о ?запас-
ном аэродроме?. Помню последнее (при мне) заседание Секретариата,
на котором Зимянин резко выступил против создания предложенной
мною более совершенной системы подготовки и переподготовки жур-
налистских кадров. Я активно ему возразил при общем молчании всех
На объединенном пленуме творческих союзов с главным редактором
ростовской областной газеты «Молот» Н. И. Семенютой и инструктором
отдела пропагады ЦК КПСС В. Н. Баклановым. 1975 г.
204
замов председателя, секретарей СЖ и Я. Н. Засурского, с которым мы
вместе готовили проект и который как воды в рот набрал. С этого дня
я окончательно решил: надо уходить; чем быстрее, тем лучше.
В 1975 году состоялось совместное торжественное заседание всех
творческих союзов. В перерыве я встретил известинца, моего одно-
кашника по Академии Юрия Михайловича Оклянского и поведал ему
о своих обстоятельствах. Выслушав меня, Юра говорит: – Да, тебе надо
уходить. И знаешь, что я посоветую? Только что создан новый журнал
?Литературное обозрение?, и главный редактор Юрий Иванович Су-
ровцев ищет себе первого заместителя. Иди к нему, я позвоню. Вер-
нешься к любимому делу – литературе, да и публицистика там будет
представлена в достаточном количестве!.
Два дня я звонил М. В. Зимянину. Помощник говорит, что он, узнав,
кто звонит, не берет трубку.
Тогда я сажусь в машину, еду в ?Правду?, поднимаюсь на зимянин-
ский этаж, иду в его приемную. Помощник, доложивший, что я дожи-
даюсь в приемной, сказал, что Зимянин занят.
Тогда я, отодвинув помощника в сторону, вхожу в кабинет главного
редактора. Тот поднимает голову и обращается ко мне:
– Вы все же входите, не имея на то разрешения. Что ж, я должен
с Вами объясниться. У Вас плохой характер, мы дальше не сработаем-
ся. Поэтому подыскивайте для себя другое место.
– А я уже нашел. Я с большим удовольствием расстаюсь с Вами
и надеюсь никогда больше Вас не видеть. Я ухожу в журнал; в какой –
не скажу. Будьте здоровы и закаляйте свой идеальный характер.
М. В. Зимянин что-то пробурчал типа ?желаю и Вам здоровья? и ут-
кнулся в очередную правдинскую ?нетленку?.
А я, уже успевший накануне встретиться с Ю. И.203Суровцевым,
который при мне позвонил первому секретарю Союза писателей СССР
Георгию Мокеевичу Маркову и заручился его ?добром?, вышел из
здания ?Правды?, пересек улицу, вошел в гастроном, купил бутылку
коньяка, чтобы расслабиться. Мне повстречался Генрих Волков. Мы
дошли с моим давним другом, талантливым философом, социологом
и публицистом по улице Правды до дома № 7/9, в котором была моя
квартира, и очень мило отметили мой уход с поста первого секретаря
Союза журналистов СССР. На другой день я тепло простился со свои-
ми вчерашними сотрудниками.
В моей судьбе – новый поворот, смысл которого пока – сама неиз-
вестность с признаками оптимизма!
205
Глава пятнадцатая. БЛЕСК И НИЩЕТА
ЛИТЕРАТУРНОЙ КРИТИКИ
Конечно, Ю. И. Суровцев, предлагая мне должность своего первого
зама (другим был В. Н. Хмара, с которым, кстати, Суровцев учился
на одном курсе филфака МГУ), знал о негативном отношении ко мне
М. В. Зимянина, тем не менее от решения ни на шаг не отступил.
Надобно знать, что это был человек другого замеса, время которого
вряд ли наступит даже сейчас, в первой четверти XXI века.
Прежде всего, он являл собой человека энциклопедических знаний,
и не только в литературе и искусстве, но и в экономике и политике, умев-
шего в своей мудрой голове соединять несоединимое, находившего не-
ординарные решения в самых сложных идеологических, литературных
ситуациях и отстаивавшего свою точку зрения, опираясь на научный
и литературно-художественный опыт, а также уникальную интуицию.
Во-вторых, он по своим убеждениям и творческому поведению был
последовательным демократом. А что тогда означало быть таковым?
Поддерживать все истинно талантливое в литературе, даже если произ-
ведение не удовлетворяло его по эстетическим взглядам или авторской
позиции; не скрывать негативного отношения к литературным недо-
рослям, мнящим о себе слишком много. Он исповедовал вечно живой
принцип: талантам надо помогать, бездарности пробьются сами.
Но дорога бездарностям была в ?Литературном обозрении? наглухо
перекрыта, пока у руля журнала находился Юрий Иванович.
И, в-третьих, он никогда не робел ни перед каким начальством. Под-
халимские пассажи он ловил в текстах рецензий мгновенно и распекал
за них автора, если тот попадался под руку, на чем свет стоит.
К сказанному следует добавить, что Юрий Иванович был исключи-
тельно порядочным, добрым и на редкость остроумным человеком.
Все эти качества проявлялись, к сожалению, на фоне множества
тяжких заболеваний, которые мучили Юрия Ивановича с раннего дет-
ства. Его ближайший друг по университетской молодости, талантли-
206
вейший критик Марк Щеглов, из-за хронической болезни совсем рано
ушел из жизни. А Суровцев держался, даже пережив позднее трагиче-
скую гибель взрослого сына.
Вот таким был первый редактор ?Литобоза?. Тогдашние литера-
турные вожди не чаяли, как от него избавиться, и их хитроумность,
взлелеянная в апартаментах ЦК, подсказала ход. Суровцева избрали
секретарем Союза писателей СССР по национальным литературам.
Вроде бы повышение по должности, а на самом деле – избавление от
?нежелательного элемента?.
Но и в этом качестве Юрий Иванович оставался самим собой, вплоть
до развала Союза писателей СССР. Пожалуй, он был в числе немногих
людей, которые не только знали, но и искренне любили все талантли-
вое, перспективное, что несла в себе литература народов СССР.
При первом знакомстве Ю.И. сообщил мне, что, поскольку я за-
нимался до этого журналистикой, он хотел бы, чтобы я взял на себя
кураторство над отделом публицистики. Помимо того, поскольку мои
научные и литературные интересы ?крутились? вокруг проблем обще-
культурного и художественного характера, то он советовал мне взять
на себя шефство над отделом ?Литература в мире искусств?. Наконец,
учитывая тот же журналистский опыт общения с читательской аудито-
рией, он предложил мне взять под опеку еще один отдел – ?Литература
и читатели?.
Это потрясающе совпадало с моими интересами и положением но-
вичка в журнале!
Что касается чисто литературных отделов, то ими занимался он сам,
прибегая к помощи более подготовленных, чем я, людей – В. Н. Хма-
ры, В. М. Пискунова, М. Х. Синельникова, В. Д. Оскоцкого, К. В. Ко-
вальджи, В. А. Ревича.
Удивительный состав! В нем нашлось место и для язвительной
И. С. Янской, и для В. П. Максименко с ее несносным характером,
и для совсем молодых сотрудников, которые на его и моих глазах вы-
росли сейчас в мастеров литературной критики, хотя тогда были только
начинающими.
Сергей Павлович Костырко ныне заместитель главного редактора
журнала ?Новый мир?.
Андрей Немзер – один из самых влиятельных литературных кри-
тиков; в том же качестве определил себя Леонид Владленович Бахнов.
Елена Шубина – признанный авторитет в издательской деятельности
на ниве художественной словесности и литературоведения.
207
Я называю здесь тех, кто воспринял идеи, образ и тип мышления
Ю. Суровцева, продолжал или продолжает его традиции, ту особую
светоносность, которая шла от него и которая, хочется верить, будет
жить в литературной критике долго-долго!
Дай-то Бог!
Я не сказал еще об одном качестве своего шефа: он был потрясающе
работоспособен и требовал этого от других, приходил на работу рань-
ше всех сотрудников. И если кого-то надо было распечь, он делал это
невзирая на лица, но как-то по-доброму, беззлобно.
Его преемник Леонард Илларионович Лавлинский являлся прямой
противоположностью. Он был ленив, появлялся в редакции раз-два
в неделю. Это сибаритство было мне непонятно, и я думаю, что его
избаловала работа в ЦК ВЛКСМ, в том отделе, где многие трудились
ни шатко ни валко, а потом и Отделе культуры ЦК КПСС, где он тоже
успел поработать. Особых лавров не снискал, но из уважения к его зна-
нию поэзии (тут он был ?на коне?, более того, обладал, на мой взгляд,
абсолютным поэтическим слухом – чего не скажешь о его собствен-
ной поэтической практике) и приближенности к руководящим литера-
турным монстрам (впрочем, и к настоящим поэтам) он стал первым
заместителем главного редактора ?Дружбы народов?. Его шеф Сергей
Баруздин, детский писатель, но, по-моему, никудышный главный ре-
дактор, к тому же обремененный классической русской леностью, явно
не склонный заниматься финансово-хозяйственной устойчивостью
журнала, еще недавно бывшего лидером среди многотиражных изданий
Союза писателей, медленно, но верно терял позиции. Спасал ситуацию
Л. Теракопян – личность не столь яркая, но фантастически работоспо-
собная и бесконфликтная. К сожалению, его тоже уже нет в живых.
И все же Лавлинский в ?Дружбе народов? пользовался известным
авторитетом, особенно в кругу пожилых дам. Но и они, когда он уходил
в ?Литобоз? по воле всесильного во все времена В. М. Озерова и та-
кого же могущественного Ю. Н. Верченко, по-моему, взглянули тогда
на ситуацию с некоторой тревогой: кто знает, придется, возможно, ра-
ботать – некоторые из них тоже привыкли к безделью!
Несмотря на многие сложности, связанные с поисками деловых
контактов с прежде незнакомыми мне людьми, корректировкой своего
нового ?творческого лица?, вхождением в литературные проблемы,
взаимоотношениями с авторами, сложностями финансового положе-
ния журнала, выпускавшегося в издательстве ЦК КПСС ?Правда?,
а значит, фактически приравненного к изданиям ЦК КПСС, работать
208
в журнале, особенно до тех пор, пока из него еще не ушел Ю. И. Су-
ровцев, было и интересно, и полезно – не только для меня, а для всей
редакции.
Все же я был ?изгоем?; вездесущий и всезнающий ?серый карди-
нал? СП В. М. Озеров хорошо был осведомлен о моих отношениях
с М. В. Зимяниным; только доброе сердце и изобретательность его по-
мощника И. Г. Винокурова спасали меня и выводили из зон рискован-
ного творческого поиска.
А работа продолжалась в духе Ю. И. Суровцева. После его ухода мы
публиковали все, что в той или иной мере соответствовало литератур-
но-эстетическим критериям утвердившейся классики и ее новаторских
продолжений. В этом смысле поддержка романов Ф. Абрамова, по-
вестей В. Распутина, рассказов Г. Семенова, В. Семина, Ю. Казакова,
Б. Екимова, телевизионных дебютов Леонида Парфенова, Игоря Шад-
хана, Светланы Сорокиной и многих других была устойчивой позици-
ей журнала, и мы последовательно ее отстаивали.
И все же делать литературно-критический журнал, убедился я, было
очень трудно. Ведь он выступал в роли коллективного (хотя и своеоб-
разного) творческого судьи и над текущим литературным процессом,
и над теми, кто участвовал в нем. А это были очень разные люди: и по
опыту жизни, и по сложившимся идейно-эстетическим позициям,
по особенностям стиля, творческой манеры, и по другим психологиче-
ским тонкостям. И в редакции ко всем этим ?неодинаковостям? отно-
сились по-разному.
Помню, как кто-то принес статью В. Солоухина – талантливого ли-
тератора, но по своей славянофильской позиции склонного к крайно-
стям суждений.
Прочитав и перечитав ее, я пошел к Лавлинскому. Тот на другой
день позвонил мне и сказал, что с моими доводами согласен, но статью
будем печатать. Между тем в ней было столько неаргументированных,
резких оценок, что я не согласился с главным. Тот в силу характера сто-
ял на своем. Что делать, как поступить? И тогда пришла мысль позво-
нить Юрию Сергеевичу Карякину, влияние которого на Лавлинского
было огромным. Юра прочел статью и написал свое мнение: печатать
ее ни в коем случае не следует.
И Лавлинский сдался.
Однажды между нами зашел разговор об Андрее Дементьеве,
на подборку стихов и книгу которого пришла положительная рецензия.
Леонарда она привела почему-то в состояние гнева.
209
– Дементьев – плохой поэт, – горячился Лавлинский.
– Но почему же? – возражал я. – По-моему, он четко улавливает
очень важные стороны жизни, обращение к которым отмечено несо-
мненной талантливостью! Его любят читатели!
Общий язык мы так и не нашли, но именно с тех пор я почувствовал
охлаждение к себе с его стороны, которое получило для меня весьма
неприятное продолжение.
Приближалось 100-летие со дня смерти К. Маркса, и мне, как чело-
веку, влюбленному в этого гения (хотя отношение к нему со временем
менялось, ведь и сам он от многих своих идей в конце жизни отказал-
ся), захотелось написать о нем очерк, особо выделив его литературную
одаренность.
Очерк был написан и, без ложной скромности скажу, неплохо и не-
ординарно. Уж такие материалы Главлит читал через увеличительное
стекло.
Через неделю вызывает меня Лавлинский и делает форменный раз-
нос. Узнаю, что ему позвонил из ЦК КПСС Севрук, получивший донос
из Главлита, и отчитал его.
В чем дело?
Оказывается, в одном из пассажей, касающихся родовых корней ге-
ния, мною было вскользь упомянуто, что предки Маркса во многих по-
колениях были учеными и раввинами. Вот упоминание раввинов вме-
сте с пассажем об отношении молодого Маркса к цензуре (оно было
убойно критическим!) вызвало сначала вопросы у Главлита. А оттуда
позвонили Севруку – реакционеру ЦК КПСС высшей пробы.
Дело закончилось тем, что на секретариате Союза писателей СССР
мне сделали внушение.
После этого Лавлинский просто перестал доверять своему первому
заместителю читать особо важные и полемические материалы.
Такие размолвки сразу не кончаются, тем более когда речь идет
о недоверии первому после тебя лицу!
В конце концов они привели к ссоре, в которой я проявил, признаю
это, крайнюю несдержанность в оценке его поэтического дарования.
Пришлось приносить извинения. Они были приняты, но одновременно
было сказано, что вместе мы работать не сможем.
Тотчас же я написал заявление об уходе на научно-преподаватель-
скую работу.
Так завершился ?литобозовский? период моей жизни.
210
Но, оглядываясь в те времена, я считаю их, быть может, лучшими из
прожитых мной лет после ?Журналиста?.
Я тогда много писал, печатался в своем и других журналах, издал
три книги – ?Литература в век науки?, ?Во имя человека? и ?Испыта-
ние правдой?. Каждая из них мне дорога именно потому, что навея-
на публикациями в ?Литературном обозрении?, а также творческими
встречами в редакции, выездами в провинцию. Творческие брига-
ды ?ЛО? побывали тогда в Нерюнгри (Южная Якутия), в Воронеже,
на Атоммаше (Волгодонск) и во многих других местах.
Мы смогли, благодаря прежде всего Лёне Бахнову, организовать
в самой редакции творческие встречи с интересными людьми, знаю-
щими толк в истории и современности, в политике, науке, искусстве
и литературе. Среди них были Н. Эйдельман, И. Грекова, Ю. Давыдов,
Ю. Карякин, Д. Самойлов и многие другие.
Поиск перспективных авторов непрестанно вела Вера Павловна
Максименко. С ее подачи на страницах ?Литобоза? появилась, к при-
меру, Эльвира Горюхина. Эта учительница из Новосибирска оказалась
на редкость талантливой – в понимании психологии людей, особенно
Выездная редакция журнала «Литературное обозрение» в Волгодонске
на заводе «Атоммаш». 1987 г.
211
детей юношеского возраста. Я до сих пор храню ее великолепный соци-
ально-психологический очерк ?Заковряжино мое?, помню ее волную-
щие устные рассказы о людях Алтая. Эльвира работает сейчас в Моск-
ве – обозревателем ?Новой газеты?, она обладатель самой престижной
премии Союза журналистов России.
В работе редакции активно участвовал Саша Обертынский – рос-
товский публицист и литературный критик.
Недавно я приобрел новую книгу Бориса Екимова, который стал
другом ?ЛО? еще после посещения нами Атоммаша. Этот молчали-
вый, глазастый, болеющий за Россию писатель и в названной мною
книге ?Не надо плакать…? верен выстраданной им теме духовно-нрав-
ственного возрождения народа. Он пошел значительно дальше В. Рас-
путина и его единомышленников, поскольку художественный талант
направлен не только на фиксацию народных бед, но и на возможность
их преодоления силами и талантами самого народа.
Из людей, с которыми меня сблизило ?Литературное обозрение?,
я бы особо отметил Игоря Александровича Дедкова, работавшего в ту
пору в Костроме заместителем редактора областной партийной газе-
ты. После ухода В. А. Ревича с поста ответсекретаря (он ушел вслед
за Суровцевым) наши планы были связаны именно с этим человеком,
но получили мягкий отказ. Незадолго перед ранним уходом из жизни
он все же переехал в Москву, приняв приглашение журнала ?Комму-
нист?, и заявил о себе громко и ярко.
После августа 1991 года в ?Свободной мысли? (выходящей вме-
сто ?Коммуниста?) он чувствовал себя неуютно, хотя Н. Биккенин
утверждает в своей книге обратное. Вся мировоззренческая, духов-
но-нравственная, социальная натура Дедкова предчувствовала крат-
ковременность торжества истинной демократии. Он предвидел, что
на смену ей вскоре вернутся самые худшие представители рухнув-
шей власти и начнут реставрировать порядки худшего социального
типа.
В дневниковых записях Игоря Дедкова, опубликованных в ?Новом
мире? (№№ 4–5, 1996), есть пометка, что в конце марта 1974 года он
по направлению Союза журналистов ездил в Болгарию. Это была его
первая поездка за границу, которая, судя по последующим записям,
произвела на него очень сильное впечатление. Месяц спустя он пишет,
что возвращение происходит трудно и не без горечи. ?Выбился я из
колеи и никак не могу вернуться. И ездил-то недалеко и к братьям. Ни-
куда меня нельзя пускать, надо привязать в стойле?.
212
К этой поездке, оставившей такой глубокий след в дедковской душе,
имел отношение и я, один из тогдашних руководителей Союза журна-
листов СССР.
Надо сказать, что по существовавшей ранее практике за границу,
даже ?ближнюю?, посылались в основном журналисты со столично-
го ?пятачка?, из солидных московских изданий, или же ?приближен-
ные? из республиканских газет. Честно говоря, хотелось разрушить
эту дурную традицию, показать, что журналисты из провинции ничуть
не уступают, а по знанию жизни, интеллектуальному развитию и ду-
шевной широте даже превосходят иных столичных коллег.
С большим трудом, но нам все же удалось этого достичь. Не только
областные, но даже городские и районные газетчики стали членами
?обменных? делегаций. Так и дошла очередь до Игоря Дедкова, воз-
главлявшего в ту пору Костромскую журналистскую организацию.
Пришлось, естественно, обращаться в обком партии; слава Богу, после
сравнительно недолгой, в несколько дней паузы, согласие было полу-
чено, и блокада, созданная рьяными защитниками партийно-идеоло-
гического целомудрия вокруг невыездного Игоря Дедкова, много лет
находившегося в опале, была прорвана.
Я познакомился с Дедковым перед этой поездкой в Болгарию
(до этого были только телефонные разговоры). Чем он удивил, так это
исключительной скромностью, за которой стояло, как теперь уже ясно,
обостренное чувство личного достоинства.
А потом были случайные, мимолетные встречи, которые остались
в памяти и даже укрепили то первое мое личное впечатление.
Новый виток ?узнавания? настоящего Дедкова – на этот раз талант-
ливого критика и непревзойденного полемиста – произошел тремя года-
ми позже, когда я, будучи уже заместителем главного редактора журнала
?Литературное обозрение?, ?благословлял? в жизнь статью Игоря Дед-
кова ?Когда рассеялся лирический туман…?. Статья, опубликованная
в июньской книжке журнала (1977), вызвала такой резонанс в литера-
турной среде, какого не знало ни одно критическое выступление тех лет.
И было отчего: Дедков со свойственными ему аналитической глубиной
и остросюжетной манерой, с неповторимым полемическим изяществом
показал, что так называемое ?поколение сорокалетних? писателей (за
редким исключением – москвичей), активно поднятое на щит столич-
ными критиками, на самом деле состоит в большинстве своем из лите-
ратурных ?рыцарей на час?. Их литературная слава – дутая, а славосло-
вия в их адрес могут обернуться для них творческим бесплодием.
213
Так оно и получилось. Некоторые из них только ?числятся? в совре-
менном литературном процессе.
Но что тогда началось, когда статья была опубликована! Какие ме-
тались громы и молнии!
А Дедков, внешне как будто ?добро и зло приемля равнодушно?,
конечно же, переживал обидные наскоки, но тем не менее продолжал
нести свою тяжелую публицистическую, литературно-критическую
ношу.
Вскоре после этой публикации мы пригласили его в редакцию. Он
был, как всегда, элегантный, подтянутый, с абсолютно спокойным вы-
ражением лица. Только глаза, как это бывает у много размышляющих
и глубоко чувствующих людей, несли отпечаток напряженной внутрен-
ней жизни, если хотите, необычного внутреннего горения.
Именно тогда он не принял наше предложение занять должность от-
ветственного секретаря редакции, сославшись на квартирные проблемы,
которые, разумеется, были для нас делом абсолютно неподъемным.
Но, судя по всему, не это было главным. Дедков знал, насколько
колготнaя эта должность: организаторская по сути и смыслу, нервная
по характеру, она, конечно же, помешала бы развернуться творческой
натуре Дедкова в том, главном для него, направлении, куда рвались его
дух и душа.
Процесс самоосуществления Дедкова как исключительно талантли-
вой личности прервался неожиданно трагически, но высота, заданная
его творческим полетом, до сих пор не достигнута ни одним из его
нынешних коллег по литературно-критическому цеху.
Убежден, Дедкова будут читать, к нему будут возвращаться, ибо без
таких людей ?нива жизни? и впрямь может заглохнуть.
Я ушел из ?Литобоза? в 1985 году под восторженные вопли людей
из окружения Лавлинского. Журнал просуществовал еще менее трех
лет. Он лишился сначала поддержки издательства ?Правды?, а затем
и Союза писателей СССР. Попытки удержаться на выпусках тематиче-
ских номеров успеха не имели. Журнал просуществовал недолго.
А моя жизнь пошла уже совсем по другой, но уже утоптанной мною
стезе.
Тем не менее, я успел поработать в ?Литобозе? целых десять лет
и считаю, что мое приобщение к профессии литературного критика со-
стоялось.
За эти годы мне не раз пришлось задумываться над, казалось бы,
простым вопросом: как вывести литературную критику на авансцену
214
общественной жизни, где она находилась во времена В. Белинского
и К. Аксакова, на перепутье XIX и ХХ веков, в 60–70-е годы прошлого
века?
Тут есть, на мой взгляд, три обстоятельства, от которых зависит со-
стояние литературно-критической мысли.
Во-первых, литературная критика – часть общественной критики.
А последняя буквально задавлена нынешними ?временщиками?, явно
задержавшимися на вершинах власти.
Во-вторых, она зависит от состояния литературы. А здесь тоже
дела обстоят далеко не лучшим образом. Произошла смена поколений,
в итоге которой мы лишились многих титанов отечественной словес-
ности – Александра Твардовского, Василия Гроссмана, Владимира Ду-
динцева, Анатолия Рыбакова, Юрия Трифонова, несколько ранее – Бо-
риса Пастернака, Анны Ахматовой, Леонида Леонова…
А смена, которая осталась, очень часто не дотягивает, исключая,
правда, В. Распутина, А. Кушнера, держащего отличную творческую
форму Д. Гранина.
Здесь к месту стихотворение Д.Самойлова, поэтически изобразив-
шего ситуацию:
Вот и все. Смежили очи гении.
И когда померкли небеса,
Словно в опустевшем помещении
Стали слышны наши голоса.
Тянем, тянем слово залежалое,
Говорим и вяло, и темно.
Как нас чествуют и как нас жалуют!
Нету их. И все разрешено.
Конечно, литература не стоит и не будет стоять на месте. Но предос-
терегающий диагноз Д. Самойлова не должно забывать!
Наконец, литературная критика обладает собственными, присущи-
ми только ей, как говорят философы, имманентными силами развития.
На них, в частности, я возлагаю большие надежды, равно как на подъ-
ем общественной критики.
В этом смысле я оптимист!
215
Глава шестнадцатая. НА ПРЕПОДАВАТЕЛЬСКОЙ СТЕЗЕ
Честное слово, никогда не думал, что после уразаевского учитель-
ства в далеких 50-х годах мне снова через два десятка лет придется
заняться педагогической деятельностью.
Сначала все складывалось мило: декан факультета журналистики
Я. Н. Засурский, имея какие-то свои цели, пригласил меня, только что
избранного первым секретарем СЖ СССР, поработать у него на фа-
культете журналистики. Я тогда подумал: сбылась мечта идиота – вер-
нуться к преподавательской деятельности, к которой мне уразаевские
просветители – семейство Ибулаевых – сделали какую-то сверхполо-
жительную прививку. А Екатерина Ивановна, жена уразаевского ди-
ректора, уже ушедшая из жизни, но тогда, в пятидесятые годы искрен-
не любившая меня, подсказывала: ?Боря, не бросай нас и нашу про-
фессию, где бы ты ни находился!?
Конечно, прошло с тех пор много времени; произошло некоторое
отчуждение от учительской профессии; и поэтому я не согласился сра-
зу выставить себя в качестве преподавателя факультета журналистики,
а решил поработать ассистентом на полставки. Ясен Николаевич со-
гласился, и я с 1971 года наряду с основной работой в Союзе журна-
листов СССР стал подрабатывать на журфаке МГУ. Это была радость:
встречаться 2–3 раза в неделю с юной порослью, мечтающей полу-
чить здесь, в МГУ, высшее профессиональное образование, молодыми
людьми, которые всем своим внешним и внутренним обликом несли
какой-то стимулирующий творческий заряд – это было неописуемой
радостью!
Вообще, встреча с молодостью университетского, а точнее – ву-
зовского периода таит в себе нечто вроде растворенного в воздухе,
притягательного, возбуждающего душу и дух таинства, которое идет
скорее всего от студенток, их скроенного из непонятных, противоречи-
вых, волнующих и влекущих к себе свойств девичества. Этим я совсем
не склонен принижать мужское студенческое братство: может быть,
216
именно оно рождает в барышнях-студентках свойственные им качест-
ва, которым не нахожу точного названия.
На журфаке я проработал полтора десятка лет без перерыва, так
и не озаботясь, вошли они в мой трудовой стаж или нет. Вел семинары
по темам, мне близким, касающимся научных проблем и их журналист-
ской разработки, библиографической работе в прессе (по этому поводу
я выпустил даже в издательстве МГУ методическое пособие, которое
было с одобрением принято Ученым советом факультета).
Но больше всего доставила мне творческое удовлетворение про-
блемная статья в ?Вестнике МГУ?, серия ?Журналистика?, которая
для факультета стала знаковой. Конечно, в ее названии надо было от-
дать дань времени – ?Под знаком партийности, в союзе с наукой?.
Но партийность тут была ни при чем. Смысл был в подзаголовке:
?О роли журналистики в научном управлении обществом?. Тогда, го-
товя эту статью к публикации, я искренне полагал, что ?застою? придет
конец и наша профессия пригодится для практического разрушения па-
радигмы: строить жизнь по понятиям. Ей на смену придет другая: жить
по науке, высоким нравственным законам и правовым нормам.
Как же я ошибался!
?Жизнь по понятиям?, которая, казалось, в начале 90-х дала такую
глубокую трещину, что ее, эту жизнь, уже невозможно вернуть, яви-
лась, как миленькая в нулевые годы текущего века и сдавать свои пози-
ции, похоже, не собирается.
До ухода из журнала я преподавал в МГУ уже года четыре. Но пере-
ходить на полную ставку (имею в виду журфаковскую) у меня не было
желания. Нужно было что-то другое. В литературные журналы дорога
была перекрыта. Оба ?ведущих? секретаря СП – Виталий Михайлович
Озеров и Юрий Николаевич Верченко (в литературных кругах пого-
варивали, что он генерал КГБ), которого я знал как бывшего заведую-
щего Отделом пропаганды ЦК ВЛКСМ (его подчиненным был тогда
услужливый Л. Лавлинский), оба они ?зарубили? бы меня с ходу.
Что-то другое…
Еще год назад я собирался уходить из ?Литобоза?, но держали то-
гда квартирные дела, которые решались трудно, хотя квартира изда-
тельством ?Правды? была выделена. Однако чиновники из Кировско-
го района Москвы стояли насмерть: она нужна была им. Формальный
отказ формулировался так: я, разошедшись с первой женой и оставив
ей и дочери старую квартиру приличного объема, сделал это якобы
217
умышленно, так же как оформил свою новую прописку в однокомнат-
ной кооперативной квартире второй, т. е. нынешней жены.
Понадобилось письмо главного редактора ?Правды? В. Г. Афа-
насьева председателю Мосгорисполкома В. Ф. Промыслову (письма
Г. М. Маркова, С. В. Михалкова тоже были, но успеха не принесли),
чтобы какому-то чинодралу райкомовской выучки передали приказ
сверху: квартиру выделить!
Должен заметить, что собирался я тогда, годом раньше, перейти
в Институт повышения квалификации кадров Гостелерадио СССР. Его
когда-то создавала и работала там заместителем ректора Лика Глухов-
ская – моя однокашница по Академии общественных наук. Ее офици-
ально звали Лидия Дмитриевна, но для нас она была Ликой – заме-
чательным другом, талантливой журналисткой, стоявшей у истоков
полноценного советского телевидения. Такой она и остается в нашей
памяти.
Как-то я с ней заговорил о том, что по всему чувствую – в ?Лито-
бозе? я не жилец. Она и посоветовала перейти в тот самый Институт,
где пустовала долгое время главная кафедра – телерадиожурналисти-
ки. Но, пока решались мои квартирные дела, в институте выявились
серьезные финансовые нарушения. Ректора освободили от должности,
а он-то как раз готов был принять меня.
Но время шло; появился новый ректор – Алла Валентиновна Моро-
зевич – опытная журналистка, хороший организатор и замечательный
человек. Она мне позвонила и, ссылаясь на предшественника, пригла-
сила на работу. Сказала, что за меня горой заведующий другой кафед-
рой – Борис Михайлович Сапунов и преподаватель тележурналисти-
ки Никулина Галина Юльевна, у которой я был когда-то оппонентом
на защите диссертации по телесценарному искусству.
Я поблагодарил и согласился. Озеров из СП сообщил, что меня про-
сят ?откомандировать? в свое распоряжение для использования на пре-
подавательской работе Гостелерадио СССР, что они в СП не возража-
ют, о чем сообщили тогдашнему председателю Гостелерадио СССР
А. Н. Аксенову.
С руководством Института и сотрудниками кафедры мне повезло.
Галя Никулина имела, конечно, весьма трудный характер, но зато знала
телевидение как свои пять пальцев.
Георгий Семенович Бойков вел занятия по радиовещанию и делал
это весьма квалифицированно.
218
Но больше всех выделялся Юрий Валерьянович Фокин, человек
выдающегося таланта. Это он начал вести репортажи с космодрома –
с самого начала, и делал это так, что все зарубежные его коллеги, рабо-
тавшие на космос, считали его первым из первых как телерепортера.
И вот теперь он занимался с группами менее опытных, но более ам-
бициозных коллег и рассказывал им о своей профессии такие вещи,
что даже у них дыхание захватывало! Одноногий, опирающийся на па-
лочку, он садился не в кресло, а на подоконник, откуда и сыпал свои
телерассказы, перемежая их анекдотами и легким матерком.
Классику все можно!
Кафедра вскоре заняла лидирующее место в Институте. Мы провели
большую научную конференцию по острым проблемам телевидения,
на которой своими размышлениями поделились А. Бовин, Л. Возне-
сенский, А. Иващенко, В. Попов и другие корифеи тележурналистики.
Зам. председателя Гостелерадио СССР Л. П. Кравченко пригласил
кафедру выступить на летучке в Центральном телевидении.
Вместе с А. В. Морозевич и другими руководителями кафедр мы
занялись оптимальной структурой Института, проблемами повышения
качества учебных планов. Словом, без работы никто не оставался.
И все же внутри меня сидел какой-то очень щепетильный, даже не-
сколько привередливый критик, который то и дело сомневался, тем ли
я здесь занимаюсь? И соответствует ли вся моя предыдущая работа
на этом поприще тому качеству, которое здесь требуется? Ведь я зани-
мался больше газетным и журнальным делом, а здесь – телевидение
и радиовещание.
Конечно, в какой-то степени я и с ними знаком. В Ростове-на-До-
ну приходилось писать телесценарии, выступать по радио. В ?Журна-
листе? писал о телевизионщиках. Учась в аспирантуре АОН, написал
горы рецензий на региональные теле- и радиопередачи – ради допол-
нительного заработка.
Но все это внешняя сторона. Я не совсем глубоко знаю внутренние
механизмы и творческие процессы, в которых заняты не только редак-
торы, с которыми я имею сейчас дело, а операторы, режиссеры, худож-
ники, дикторы, люди, технически обеспечивающие выход в эфир ТВ
и РВ.
На своем ли месте я сижу?
Своими сомнениями я делился с друзьями, и они, подумав, говори-
ли: ?Может, ты и прав?.
219
И я решил объясниться с ректором. Будучи умным и знающим чело-
веком, она в чем-то со мной соглашалась, но была категорически про-
тив моего ухода.
И тем не менее я решил поменять место работы. В это же время
функционировал другой Институт – повышения квалификации руково-
дящих журналистских кадров при Госкомиздате СССР. Ректором здесь
был Решетов Петр Николаевич, с которым я был знаком по комсомоль-
ской работе, когда он был секретарем ЦК ВЛКСМ. Проректором рабо-
тала Власова Светлана Александровна. И он, и она не были журнали-
стами. Может, по этой причине работа кафедры журналистики находи-
лась на самом низком уровне, в то время как повышать квалификацию
приезжали редакторы районных и городских газет.
В пору моих раздумий об их содержании узнала от кого-то С. А. Вла-
сова. Наверное, от своего мужа Смирнова В. П. – видного историка
и теоретика журналистики, коллеги по МГУ. Уговаривать меня ей дол-
го не пришлось. Зато председатель Гостелерадио СССР А. Н. Аксенов
стал главным препятствием: он ни за что не хотел меня отпускать.
А. В. Морозевич, как видно, не дремала.
И все же переход состоялся. Снова пришлось менять кадры, нахо-
дить новых людей, переделывать учебные планы, корректировать лек-
ции, если они не годились для нового времени. А оно решительно на-
ступало и нуждалось в системе переоценок.
Шла вторая половина 80-х годов – время начавшейся перестройки,
?прорабами? которой все чаще становились журналисты. Готовил-
ся закон о средствах массовой информации, и от нас тоже попросили
предложений.
Но главная проблема была связана со слушателями. Они все были
выходцами из той, прежней – сталинской и брежневской когорты. Даже
времена ?оттепели? многих, точнее – большинства – не коснулись.
Поэтому время от времени между преподавателями и слушателя-
ми возникали идеологические трения. Да и ректор был не настолько
прогрессивен, чтобы понять и принять суть происходящих в обществе
и журналистике перемен.
Но надо отдать ему должное: он, доктор исторических наук, профес-
сор, всегда был за толерантность, и наши с ним отношения до его ухода
в Гостелерадио СССР первым заместителем Председателя М. Ф. Нена-
шева – были идеальными. При нем мы провели в ?Известиях? круглый
стол на тему: ?Предпринимательство и право: взгляд из ложи прессы?,
220
на котором выступили и видные хозяйственники, и знаменитые юри-
сты.
Это был первый мощный прорыв к проблеме, которую выдвинул
наступающий дикий рынок.
Наступало время, когда все мое окружение (разумеется, и я сам) на-
чало понимать, что советская власть обречена и надо думать о том, чем
ее заменить. Иначе говоря, интеллектуальная оппозиция, представляв-
шая лучшие умы страны, настраивалась на перестроечную волну.
Среди тех, кто относился к этой фаланге мыслящих людей, хочу на-
звать Юрия Константиновича Островитянова. Сын знаменитого ака-
демика-экономиста, он получил прекрасное образование и великолеп-
ную общекультурную подготовку. Но совсем молодым, когда он был
сотрудником ?Правды?, его свалил инфаркт. Худо-бедно выздоровев,
он все же получил дополнительный интеллектуальный заряд в журна-
ле ?Проблемы мира и социализма? (через который прошли все наши
настоящие демократы), стал замом главного редактора основного эко-
номического журнала страны – ?Мировая экономика и международ-
ные отношения?.
Мы сблизились с ним еще на подмосковном сидении во время под-
готовки тезисов к 100-летию со дня рождения В. И. Ленина и подружи-
лись семьями. Спорили без устали; жены нас разнимали и успокаивали
роскошно подготовленными яствами.
Но и после этого мы поднимались на 2-й этаж его квартиры и там,
усевшись в удобные кресла, продолжали уже другой, интеллектуаль-
ный пир. Однажды к нам приехал ?поговорить? даже Ричард Косола-
пов, в ту пору главный редактор ?Коммуниста?.
Самая интересная встреча была у Евгения Амбарцумова, бывшего
замдиректора Института мировой экономики и международных от-
ношений, впоследствии – видного государственного деятеля, ныне –
Чрезвычайного и Полномочного посла. Это было пиршество умов
с участием Юры Островитянова, Тимура Гайдара и Лена Карпинского.
Разошлись глубокой ночью: нас с женой довез до дома Тимур Гайдар –
отец Егора Гайдара.
Трудно выделить кого-то из этой компании; одно было ясно: со-
шлись убежденные демократы, готовые, если к этому позовут обстоя-
тельства, встать на защиту передовых идей, как это и произошло в ав-
густе 1991 года.
Возвращаясь к последней встрече, хочу обратить внимание на одну
важную деталь. У Жени Амбарцумова была слепая мать. Надо было
221
видеть, как трогательно он к ней относился, ухаживал за нею, подклю-
чал к сложным разговорам и спорам. Вот это – подлинное человече-
ское измерение!
Юра Островитянов больше острил. Он был вообще великий мас-
тер острот. Однажды, приехав домой из санатория ?Марьино? (это был
лучший санаторий ЦК КПСС), он рассказывал мне:
– Слушай, Боря, пристали ко мне там люди из администрации: ?Ну
напишите, Юрий Константинович, хотя бы несколько слов в книгу от-
зывов?. Я отнекивался-отнекивался, а потом все же написал: ?Спасибо
князьям Барятинским за заботу о партийных работниках!?
(До революции усадьба, где, кстати, подолгу жил Шамиль, при-
надлежала князю Барятинскому – покорителю Чечни и Дагестана
в XIX веке).
Вот таким был Юра Островитянов, умерший случайно, от сердеч-
ного приступа, который случился с ним, когда он был в селе, и некому
было оказать ему медицинскую помощь.
Светлая тебе, Юра, память!
Такие люди, как показывает жизнь, случаются на земле очень редко,
и их надо беречь не по возможности, а по острой общественной, на-
учной, профессиональной необходимости. Как писал Антуан де Сент-
Экзюпери, ?пусть им дуют в лицо не знающие покоя пассаты?, они
не свернут с избранного пути, даже если он усеян не розами, а шипами,
чреват реальными опасностями. Юра был из таких разумных, отваж-
ных смельчаков, умеющих идти на риск и никогда не подлаживаться
под обстоятельства, даже если они выходили ему боком.
Во время знаменитой сессии Верховного Совета СССР с активным
участием академика А. Д. Сахарова меня в стране не было. Вместе
с группой журналистов, пишущих по проблемам культуры, я целый
месяц провел в Польше. Там было с кем и о чем говорить. Но вести
с родины попадали к нам обрывками.
И когда мы, защитив дипломы культурологов, вернулись на роди-
ну, то попали, что называется, в пекло. До августовского путча оста-
валось всего ничего. Журналистское сообщество было взбудоражено,
как и весь народ.
Чем все это кончится?
Внешне институт жил обычной своей жизнью. Шла подготовка
к новому учебному году: уточнялись планы, дорабатывались лекцион-
ные курсы, проверялась готовность типографии к выпуску очередной
222
многотиражки, которую по сложившейся традиции выпускали журна-
листы всех предыдущих потоков.
Мы с коллегой В. С. Мулиным съездили в Будапешт на семинар пре-
подавателей международных школ журналистики МОЖ, отчитались
перед ректоратом о своей работе. Отметили, что наши коллеги из дру-
гих стран, входящих в эту Международную организацию журналистов,
заметно охладели к нашему опыту и к нашему Союзу журналистов.
Ну что ж, бывают в отношениях не только между людьми, но и род-
ственными сообществами периоды охлаждения. Но пройдет ли этот?
Они, как и мы, предчувствовали, судя по всему, что СССР движется
к драматической развязке, хотя до августа было еще далеко.
События нарастали, как снежный ком, и наш институт делал все
возможное, чтобы сохранить себя как важное образовательное звено
в системе кадровой переподготовки.
Между тем обстановка после ухода П. Н. Решетова менялась в худ-
шую сторону. По чисто советскому обычаю ?избрали? нового ректора
В. Кравченко. Был он недолгое время директором издательства ?Кни-
га?, преподавательской работы не знал, но, как все дилетанты, вел себя
чересчур амбициозно. Первой и главной для себя целью он поставил
добиться звания профессора. И представьте, с помощью высоких свя-
зей (за которые было уплачено выпусками никому не нужных книг, на-
писанных его покровителями) он таки за несколько месяцев добился
того, о чем мечтал!
Были уже давно такие времена!
Еще в 1989 году я на партийном собрании подал заявление о своем
выходе из КПСС, в которой состоял с 1951 года: не дотянул до 40-летия,
потому что партия стала другой, люди, ею правящие, – тоже другие.
Побывал я тогда на нескольких съездах Демократической партии Рос-
сии, возглавляемой известным тогда общественным деятелем Н. И. Трав-
киным, и понял, что это – не долгожитель в общественной жизни.
Оставалось продолжать свою работу и по возможности писать.
В конце 80-х вышли две моих книги: ?Во имя человека? и ?Испытание
правдой?; готовилась большая книга о публицистах и публицистике
в издательстве ?Советский писатель?. Кстати, членом писательского
Союза я стал еще в 1982 году.
В те годы я часто бывал в Домах творчества – в Переделкино и Ма-
леевке, подружился там с Л. И. Ошаниным и Ю. И. Ковалем. И тот,
и другой были замечательными людьми, признанными талантами.
К сожалению, Юра Коваль очень рано ушел из жизни. А это была,
223
несомненно, восходящая звезда литературной России. А как он играл
на гитаре, как пел свои и ошанинские песни, каким он был одаренным
художником!
Мне положительно везло всю жизнь на хороших людей.
* * *
Но приближались роковые события 19 августа 1991 года.
Вот что пишет по этому поводу Роман Федичев в книге ?Август
1991. Хроника путча?.
?В десять утра позвонил мой сосед и писатель, бывший аппаратный
работник ЦК КПСС и, как и я, бывший член КПСС, – Борис Яковлев,
и мы направились в центр Москвы.
Возле ?Московских новостей? обычная тусовка. Люди говорят –
и громко – о перевороте. А по Горького – туда-сюда – скользят бэтэ-
эры.
У гостиницы ?Москва? митинг. Манежная окольцована троллейбу-
сами. На проспекте Маркса, супротив Совмина, замерла колонна бро-
нетранспортеров… Их облепили демонстранты. Строительный кран,
смонтированный на грузовике, разогнул стрелку с люлькой. В ней двое
с трехцветным российским флагом. С шестого этажа ?Москвы? взира-
ет на митинг Жириновский. Народ снизу показывает ему кулаки и об-
зывает ?козлом?…
Зачитано обращение Ельцина к народу, его призыв ко всеобщей
и бессрочной забастовке.
Говорим с Яковлевым о том, почему же хунта не арестовала его?
– Но это же только начало… Когда же прольется кровь? И зачем?..
А вечером по ЦТ передали пресс-конференцию ГКЧП. Неприятен
внешний вид всех. Глаза рыскающие. Особенно не хорош Янаев. Шмы-
гает носом, втягивая в себя сопли. А руки трясутся. Пальцы не подчи-
няются. Он держит их, сжимая, накладывая руку на руку.
Господи! Какие это крысы…?1
С 19 по 21 августа, пока путч не был ликвидирован, я, согласно сво-
им демократическим убеждениям, был, исключая ночные часы, возле
Белого дома, московской мэрии, старался, если это было возможно,
подбодрить их защитников. То же самое делали и мои друзья-едино-
мышленники. А когда победа демократов была предрешена, то мы, сто-
явшие вблизи бэтээра, с которого выступал Б. Н. Ельцин – безусловный
1 Роман Федичев. Август 1991. Хроника событий. М, ?Глобус?, 1991. С. 21–22.
224
наш кумир и наша надежда, – составляли единички той многолюдной
волнующе счастливой массы москвичей. Мы – это известный публи-
цист, мой единомышленник и друг по Академии Андрей Александро-
вич Нуйкин и его жена Галя.
С этого миллионнолюдного митинга мы уходили последними.
Работа победившей демократии начиналась, и совсем скоро довелось
убедиться, кто есть кто. Надежды внушали, к сожалению, немногие, те,
кого представлял Ельцин, Егор Гайдар и его ближайшие соратники.
А. Н. Яковлев еще в 1991 году предупреждал, что ?силы правого экс-
тремизма и реакции попытаются так или иначе расправиться с идеями
преобразований и их инициаторами. И дело не в том, как технически
и политически может быть осуществлена такая попытка, а в ее высо-
кой, на мой взгляд, вероятности?.
Этому предостережению суждено было сбыться уже в октябре
1993 года, когда на смену ГКЧП пришла ?внутренняя контрреформи-
стская, антидемократическая сила во главе с Руцким, Хасбулатовым
и группой генералов сталинской ориентации. К счастью, попытка,
крайне опасная, тогда не удалась. Но это совсем не означает, что опас-
ность миновала. Наоборот, она усилилась, когда спустя семь лет во гла-
ве государства встали люди во главе с Путиным и его приспешниками
из КГБ. Втершись в доверие к Ельцину и Собчаку, они давно, скрыт-
но, опираясь на силовой багаж лубянского розлива и верноподданных
предпринимателей, выросших на той же почве, хотят повернуть страну
вспять, пользуясь безразличием социально усталой, политически так
ничему и не научившейся большей части народа.
Пройдет два-три года, и отойдет от демократов Полторанин – кондо-
вый карьерист, крутившийся вокруг Ельцина; более того, начнет обли-
вать своего шефа грязью. Бурбулиса вполне удовлетворит хитрая улов-
ка антидемократов – подарок дома знаменитого Шехтеля в его пользо-
вание. Велеречивый Афанасьев воспользуется ситуацией и расширит
свой историко-архивный институт за счет огромного комплекса зданий
на Миусской площади и гостиниц в Институтском переулке. Скоков
вернется на свое место – в ряды ?красных директоров?; а Хасбулатов
проявит себя сразу своими честолюбивыми замашками и откровенны-
ми нападками на Ельцина.
Как нам всем казалось, в августе 1991-го Россия выбрала свою судь-
бу. Не на год-два, а на многие десятилетия. Но все случилось иначе.
Та судьба, о которой речь, не сложилась сразу. Почему это произошло,
в чем причины и кто виноват в происшедшем – вот вопросы, на ко-
225
торые мы пытаемся получить внятный ответ, но так до сих пор и не
получили.
Впрочем, незадолго до ухода из жизни Егор Гайдар и его едино-
мышленники ближе всех подошли к пониманию сути происходящего,
правда, в основном через экономику. Но и это результат! Остается толь-
ко продолжить гайдаровскую линию, откорректировав ее, перенеся ак-
центы на жизнь бедствующего населения, а также в социально-психо-
логическую сферу, в духовно-нравственные истоки движения России.
Именно на этих сторонах общественной жизни мне бы хотелось оста-
новиться, ничуть не претендуя на особые открытия.
Когда говорят, что в событиях 1993 года и расстреле Белого дома
виноват Ельцин, то я, полагаясь на свои наблюдения, мнения многих
политологов, публицистов, политиков, смею утверждать: именно бла-
годаря этим радикальным действиям (других тогда просто не могло
быть, если фашистско-коммунистическое, националистическое отре-
бье возглавил Руцкой) демократия сохранила народ и себя. Такая по-
беда дорого стоит!
Но ее надо было закрепить. Здесь победившие лидеры, видимо, про-
явили непростительную медлительность, как и в попытках сохранить
Союз независимых государств в более полном, ближе к прежнему Со-
ветскому Союзу объеме.
Тем не менее Советский Союз перестал существовать. И это обстоя-
тельство для кого-то обернулось психологической травмой, а для всех
общесоюзных структур, точнее, их большинства – острыми драмати-
ческими последствиями.
Наш Всесоюзный институт не стал исключением. Возглавивший
Министерство печати и массовой информации РСФСР Полторанин
ликвидировал институт, вместо того чтобы сделать его Российским,
а здание продал Юридической Академии – бывшему заочному юри-
дическому институту, прославившемуся отвратительной подготовкой
своих студентов.
Победившая демократия с первых шагов начала давать сбои, и все
они в основном – из-за примазавшихся к ней людей.
Вот выписка из приказа Министерства № 213 от 25.11.1991 г., адре-
сованная Яковлеву Б.Г.:
«О ликвидации Всесоюзного института повышения
квалификации работников печати»
В связи с упразднением Министерства информации и печати СССР
и передачей подведомственных ему организаций и учреждений в веде-
226
ние Министерства печати и массовой информации РСФСР и в целях
совершенствования организации последипломного образования кад-
ров отрасли
Приказываю:
1. Ликвидировать с 1 декабря 1991 г. Всесоюзный институт повы-
шения квалификации работников печати (ВИПКРП).
Министр М. Полторанин.
Ликвидация Института в целях совершенствования последиплом-
ного образования – это уже что-то новое, даже не удостоенное объяс-
нения со стороны новоиспеченного министра!
Так завершилась судьба только что вставшего на ноги важнейше-
го учебного заведения, ориентированного на высококачественную пе-
реподготовку работников печати, в том числе и журналистов. Замены
ему достойной не нашлось до сих пор. Не отсюда ли беды, постигшие
районную и городскую печать в условиях политического тоталитариз-
ма тандемного типа и развивающейся не по правовым основам, а по
?понятиям? рыночной экономики?
Никто никому из институтского преподавательского состава не пред-
ложил услуги по трудоустройству. Спасайтесь, как можете!
И мы спасались, как могли…
Однако, прежде чем перейти к той деятельности, которой я занят
уже без малого два десятка лет, хочу продолжить разговор о своей об-
разовательной стезе, которая повела меня от институтов повышения
квалификации к обычным институтам, где я тоже был полставочни-
ком.
В начале 80-х годов меня пригласили поработать в Московском ин-
ституте детей-инвалидов с нарушениями церебральной системы (те-
перь он называется Московским государственным социально-гумани-
тарным институтом). Я согласился, проработав в этом вузе пять лет,
и ничуть об этом не жалею.
Преподавательский корпус был в основном случайный и не очень
квалифицированный. Видимо, многих преподавателей пугала необ-
ходимость общения с очень больными людьми, которые часто из-за
своего физического состояния не могли внятно говорить и нормально
писать, а на занятия приезжали нередко в инвалидных колясках.
Какое-то время и я был в некотором шоке. Но длилось это мое со-
стояние совсем недолго. Очень скоро я понял, что эти дети-студенты
были, за редким исключением, весьма одаренными молодыми людьми,
227
а некоторые – даже талантливыми. Они оригинально судили о многих
явлениях в жизни и журналистике, ставили передо мной вопросы, пе-
ред которыми я чувствовал себя в тупике, прежде чем найти на них
достойный ответ. Наконец, от них шла какая-то особая энергия теп-
лоты; их окружала своя, очень интимная, нравственно-возвышенная
аура, и я, при всей своей занятости, не пропустил за эти годы ни одного
занятия: так было все интересно и с человеческой, и с творческой точек
зрения. Все они защитили успешно дипломы, а несколько раньше по-
лучили зачеты по моему авторскому курсу журналистики.
Только вот трудоустроить их было трудно из-за физических неду-
гов.
Некоторые девушки уже давно вышли замуж, стали мамами, и я бы-
ваю очень рад, когда то одна, то другая моя бывшая студентка звонит
и рассказывает о своих делах, о жизни, о проблемах. Они настолько
чисты, что не скрывают порой проблем очень личных.
Жаль только, что этот институт, как и все вузы страны периода ?пу-
тинской вертикали?, испытывает серьезные трудности бытового по-
рядка, медицинского обслуживания и по существу никто из нынешних
Студенты Московского государственного социально-гуманитарного
института, слушатели моей творческой мастерской. 1993 г.
228
толстосумов их не спонсирует, исключая нищенские государственные
вливания. И на том, как говорится, спасибо.
Я ушел из института потому, что туда прислали из Министерства
образования ректора родом из одной северо-кавказской республики,
богатого, но полуграмотного человека, купившего диплом о высшем
образовании в подземном московском переходе, так же как и кандидат-
ский диплом. И, сколько ни умоляла наша профессура высокопостав-
ленных министерских чинодралов не сажать такого человека в рек-
торское кресло, они, явно подкупленные, пошли на заведомо черное
дело.
Трудно было уходить от замечательных детей, но я не мог работать
под началом явного жулика и коррупционера. Простите меня, ребята!
Однако сила преподавательской привычки была такова, что вскоре я
согласился занять должность профессора по журналистике в Москов-
ском государственном педагогическом университете имени М. А. Шо-
лохова. Но задержался там недолго, всего полтора года. Из-за большой
занятости по основной работе, методического формализма, свившего
себе гнездышко и на журфаке, а главное – нежелания работать со сту-
дентами, большинство которых училось на платной основе – ради ?ко-
рочек?.
Я давно уже знал, а тут, что называется, ?на собственной шкуре?
испытал, что ?вирус экономизма?, которого практически не было
в МСГИ, как его не было и в давние 70-е годы, глубоко проник и в сту-
денческую среду, сделался ее ментальным свойством.
Сам факт, что молодые люди стали больше примеряться к бизнесу,
часто не имеющему отношения к той профессии, которую они получа-
ли, можно принять как данность. Но вот их равнодушие к нравственным
ценностям, их духовная непрочность, наконец, начатая с ними азартно-
чиновничья игра в ЕГЭ и другие устаревшие западные штучки с од-
новременным отказом практически от всей отечественной вузовской
классики – все это должно было бы внушать озабоченность в вузовской
среде. Чиновники не в счет: они больше думают о количестве и качест-
ве своего финансового состояния! Собственного и неделимого!
229
Глава семнадцатая. СНОВА В ЖУРНАЛЕ
В октябре 2001 года, когда мне исполнилось 70 лет, я получил, как
бывает в таких случаях, много поздравлений. Руководство Министер-
ства образования, Академического печатного дома, коллеги по научно-
образовательной периодике, профессора и студенты, мои друзья – все
они тогда проявили внимание, быть может, и несколько завышенное,
к юбиляру. Могу и сейчас выразить им глубокую благодарность за до-
брые слова!
Но одно поздравление было и остается для меня самым дорогим.
Оно было опубликовано в журнале и шло от коллектива возглавляемой
мною редакции. Вот его полный текст:
Дорогой Борис Григорьевич!
Мы, Ваши друзья и коллеги по журналу, сердечно поздравляем Вас,
признанного лидера нашего редакционного коллектива, с наступив-
шим юбилеем.
Пользуясь знаменательной датой, хотим признаться, что Вы для
нас – лидер не по должности, а по духовно-творческому настрою,
ведущему журнал навстречу запросам времени. С присущими Вам
энергией и чувством нового, общественной целеустремленностью Вы
привносите в работу редакции дух поиска и товарищеского сотрудни-
чества.
Под Вашим руководством коллектив стремится быть в гуще совре-
менного образовательного процесса, выражать объективные и субъ-
ективные противоречия процесса модернизации высшей школы, пред-
ставлять во всем многообразии голос вузовской общественности.
Вы являете пример литератора, экзистенциально откликающего-
ся на острые вопросы современного бытия.
Желаем Вам, Борис Григорьевич, неиссякаемых источников здоро-
вья, высокого жизненного и интеллектуального потенциала, творче-
ских успехов в служении нашему общему делу.
Коллектив редакции
Согласитесь, что такие слова дорого стоят?
230
А ведь они идут от людей, отношения с которыми на рабочем уровне
складывались не просто. Были недопонимания, обиды, даже конфлик-
ты: но все это меркнет перед такими основополагающими моментами,
как творческая атмосфера, уважение к индивидуальным особенностям
характеров, темпераментов, справедливая требовательность, вплоть
до строгости. А как же иначе.
Журнал ?Высшее образование в России? совсем скоро – в 2011 году –
отметит 20-летний юбилей. Все эти годы связывают меня с ним, хотя
в последнее время я, оставаясь заместителем председателя редколле-
гии и научным обозревателем, бываю в редакции реже. Подводят неду-
ги, которые с годами все чаще дают о себе знать.
Итак, институт, в котором я заведовал кафедрой журналистики,
по злой воле М. Полторанина приказал долго жить. Надо было искать
работу.
Я пробовал поработать главным редактором издательства ?Дидакт?,
но это оказалась такая халтурная, полумафиозная организация, что
убежал оттуда через неделю.
Таня Калецкая, жена знаменитого драматурга и публициста Алек-
сандра Гельмана, с которым меня связывает крепкая дружба, хотела
что-то создать новое в Службе социальной защиты, которую возглавля-
ла Элла Александровна Памфилова. Но вскоре выяснилось, что и здесь
не видно надежного будущего. Элла Александровна, являющая всей
своей деятельностью и поведением в политике саму демократию, то и
дело попадала под прицел перекрасившихся коммунистов, выше ее на-
ходящихся по служебной лестнице. Наш проект с Таней повис в воз-
духе, и видно было, что его вот-вот зарубят. Мы ушли чуть раньше
Э. А. Памфиловой.
Снова в ситуации безработного. Хотя к тому времени получал уже
пенсию, да был какой-то приработок на журфаке МГУ.
Однажды в квартире раздается телефонный звонок. На другом кон-
це провода – Ирина Львовна Шурыгина, с которой я был шапочно зна-
ком в институте. Она тогда работала преподавателем на кафедре изда-
тельств и была там на отличном счету. Теперь ее рабочим местом стала
подобная же кафедра в МГАП (Московской государственной академии
печати), где трудился и ее муж.
А со мной вот какой разговор:
– Борис Григорьевич, не могли бы Вы зайти на полчасика к нам
на Садовую-Спасскую, 6. Есть интересная тема для разговора. Можно
даже сегодня во второй половине дня.
231
Я, как пионер, был в ту пору ?всегда готов?.
Через пару часов я был уже у Ирины Львовны, и она поведала мне
о мотивах обращения к своему недавнему коллеге по институту.
Речь пошла о том, что еще в пору обретения Россией реального су-
веренитета, в близких к окружению Президента РСФСР Б. Н. Ельцина
кругах вынашивалась мысль о приоритете образовательной политики
в его деятельности. Об этом, в частности, шла речь на Совещании рек-
торов вузов в Туле. А вскоре, 11 июля 1991 года, вышел указ Б. Н. Ель-
цина ?О первоочередных мерах по развитию образования в РСФСР?,
за которым последовал и Закон Российской Федерации ?Об образова-
нии?. Согласно этому Закону следовало создать российский журнал
образовательного профиля. Такого журнала и в помине не было, а был
только общесоюзный ?Вестник высшей школы?.
Союзное правительство отказало России в учреждении нового жур-
нала в Москве. Тогда решили издавать его в Петербурге на базе Инсти-
тута финансов и статистики. Центральной фигурой в его создании стал
известный ученый и общественный деятель Ю. Лавриков. Но, к вели-
кому огорчению, он неожиданно для всех скончался, и бразды взял
в свои руки будущий издатель журнала – Петербургский институт фи-
нансов и статистики.
Но что-то у них не заладилось. Даже первый номер они выпустили
с большим опозданием. А тут август 1991 года, распад СССР. Дело шло
к тому, чтобы перевести журнал в Москву. По инициативе председате-
ля тогдашнего Госкомвуза РСФСР В. Г. Кинелева эта операция была
проведена. Ректору МГАП А. М. Цыганенко поручили провести необ-
ходимую организационную и финансовую подготовку.
– Вы же знаете, – говорила Ирина Львовна, – что я не журналистка,
а издательский работник. Но меня провели приказом ректора главным
редактором журнала, а как его делать – я, честно говоря, не знаю.
Поэтому, Борис Григорьевич, я прошу Вас занять должность ответ-
ственного секретаря, и мы вместе начнем это сложное дело. Ведь у Вас
такой опыт!
Опыт какой-то, действительно, у меня был: все же делали мы с кол-
легами ?Журналист?, а за ней ?Литературное обозрение?.
Почему бы не попробовать? Тем более что профиль издания был
узаконен: это должен быть журнал научно-педагогического содержа-
ния.
К науке и педагогике я тоже имел отношение. Надо соглашаться –
подумал я и сказал о своем решении Ирине Львовне.
232
Вскоре появился приказ о моем назначении. И понеслось! Но не сра-
зу.
Дело в том, что ни Шурыгина, ни тем более я ничегошеньки не зна-
ли ни о концепции, ни о программе, ни о содержательной экипировке
первого, петербургского номера. Между тем нам надо готовить второй.
Петербург молчит.
Идут мучительные размышления на классическую тему: с чего на-
чать? Редакционного портфеля тоже нет, а сроки поджимают, торопит
издатель. Рассчитывать на чью-то помощь бессмысленно.
И все же попытка не пытка, да и свет не без добрых людей! Еду
к главному редактору того самого ?Вестника высшей школы? Олегу
Владимировичу Долженко, сумевшему к тому времени преобразовать
свой журнал в ?Alma mater?. Приветливый, все понимающий человек,
он вытряхнул передо мной гору рукописей, по какой-то причине не
опубликованных:
– Посмотрите! Может, что-то и найдется для Вас!
Несколько часов я перебирал эти рукописи, и, представьте, среди
них оказались и стоящие! С милостивого согласия Долженко они пе-
рекочевывают в мой портфель. Теперь я уже уверен, что они вместе
с оперативно заказанными материалами образуют основу второго но-
мера нашего журнала.
В течение нескольких дней была сформулирована пусть и не иде-
альная, но вполне соответствующая духу времени концепция журнала,
с изложения которой начинался наш дебютный номер:
?Речь идет о коренных изменениях, концептуального, организаци-
онного и содержательного характера, которые позволят российской
высшей школе не только преодолеть ее затянувшийся кризис, но и вый-
ти на уровень успешного решения задач, возникающих перед вузами
в конце ХХ и начале XXI века…
Свой долг перед читателями редакция выполнит тем успешнее, чем
активнее будут участвовать в этой работе профессора и преподаватели,
руководители вузов и научные работники, словом, все, кто болеет за
наше общее дело.
Мы искренне рассчитываем, дорогие коллеги, на вашу помощь…
Рынок диктует всем, в том числе и научно-образовательным изда-
ниям, свои требования, среди которых – высокая стоимость изданий.
Наше – не исключение…
Мы попытаемся сделать все от нас зависящее, чтобы современная
вузовская жизнь – российская и зарубежная, а также теория высшего
233
образования, его история были теми основными проблемно-тематиче-
скими направлениями, своеобразие которых определят и лицо, и ха-
рактер журнала?.
Без ложной скромности скажу, что первый наш номер имел среди
вузовской общественности успех. Даже создатели питерского, по су-
ществу пробного номера, признали, что им верится: дело у нас пойдет.
Одобрил наш дебютный номер и Госкомвуз.
Как говорится, дорого яичко к Христову дню! С той поры минуло
почти два десятилетия. Все это время редакция оставалась верна своей
позиции. Хотя в последние годы появились и некоторые другие тенден-
ции, к которым я отношусь, мягко говоря, озабоченно.
А тогда, особенно первое десятилетие, наш журнал был единст-
венным ?толстым? изданием, целиком посвященным практике, исто-
рии и теории высшей школы России. Меня особенно радовало то об-
стоятельство, что мы, не поступаясь научно-методической ясностью,
методологической открытостью, вводили в журнал материалы о жиз-
ни вузов, используя максимально публицистический эффект. Он-то
Со знаменитым педагогом-новатором Шалвой Амонашвили.
Санкт-Петербург. 1998 г.
234
и привлекал чаще всего и творчески зрелую, имеющую солидный
учебный опыт аудиторию, и молодых преподавателей – наделенных
не только знаниями, но и романтическим строем души. Для начав-
шейся тогда смены поколений в вузовской среде это было как нельзя
кстати.
Но последующее развитие событий сильно повлияло на молодую
преподавательскую поросль.
Метания власть предержащих от одной программы к другой доктри-
не, а потом – организация всероссийского фарса с ЕГЭ и проповедями
Болонского процесса, от которого отказались в самой Европе, подмена
радикальных реформ пресловутой модернизацией – все это шокирова-
ло, приводило в ужас самую широкую общественность.
Тем более что происходили и происходят эти ?новшества? на фоне
обнищания высшей школы: зарплаты не дотягивают до того мини-
мального уровня, который необходим преподавателю, и дело не только
в прожиточном уровне, но и в возможности приобретать интересующие
его журналы, книги и другую информацию, пока недоступную хвале-
ным компьютерным технологиям. Учебно-лабораторная база никуда
не годится; учебники и методическая литература, особенно по гумани-
тарным наукам, создаются нередко людьми консервативного толка или
же дилетантами, несущими такую любовь к знаниям, от которой, как
говаривал А. И. Герцен, ?детей не бывает?.
Делать журнал, даже если он не литературно-художественный, а на-
учно-педагогический – одно удовольствие. Если никто этому процессу
не мешает. В этом смысле я до сих пор восхищаюсь Владимиром Геор-
гиевичем Кинелевым – первым нашим ?министром высшей школы? (он
назывался тогда по-разному, но, в основном, Председателем Госкомву-
за), который читал журнал, имел к нам претензии (а как без них?), но ни-
когда не вмешивался в наши дела. Он и куратором журнала назначил
Петра Григорьевича Бугу – светлого, доброго, деятельного человека.
Ни до него, ни после него я, прошедший, как видит читатель, немалую
жизненную школу, не видел такого чиновника, занимавшего довольно
высокий пост в Комитете – заместителя начальника учебно-методиче-
ского управления, который бы глубоко и принципиально, строго и тре-
бовательно анализировал наши публикации, проявляя при этом редкост-
ную доброжелательность, непоказное уважение к нашему труду.
Его ранняя кончина, на мой взгляд, не была случайной. На самом
первом этапе ?вхождения? в дикий рынок он волею судьбы стал во
главе управления, занимавшегося политикой в области учебно-изда-
235
тельской деятельности. Это было как раз время разгула издательской
мафии, и, видимо, она хотела прибрать к своим рукам и Бугу. Ведь
в этой сфере крутились огромные государственные денежные средст-
ва. Буга был человеком кристальной честности и не пошел на поводу
у криминала.
Очевидно, такая стойкость духа, такой высокий склад души, такая
степень порядочности и честности – следствие трудного детдомовско-
го детства, которое выпало украинскому пареньку в первые послевоен-
ные годы. Натура и характер уже тогда давали о себе знать. Они при-
вели Бугу в Пермский политехнический институт, который он успеш-
но закончил, став через годы профессором архитектуры Московского
строительного университета. Когда судьбе угодно было сделать его
ответственным сотрудником высшей школы, где он стал заниматься
издательскими, методическими, библиотечными делами, Буга, почув-
ствовав недостаток в специальных знаниях, как говорят ?без отрыва от
производства? заканчивает Московскую академию печати, становится
вскоре доктором филологических наук.
Жизнь, конечно же, награждала его многими радостями. Он букваль-
но расцветал, когда уезжал в командировки. Любопытство к реальной
жизни брало верх над другими соображениями, которых у него – от-
личного семьянина и образцово-показательного дачника – было более
чем достаточно. Возвращался в Москву с массой живых впечатлений,
отснятыми фотопленками, приобретенными картинами (страсть к жи-
вописи была неописуемой!), оригинальными сувенирами и, конечно
же, книгами.
Он был завзятым библиофилом, поэтому и вузовские библиотеки
являлись для него предметом особой любви и заботы. В библиотечных
кругах он был свой среди своих. В журнальных – тоже.
Таков был Петр Григорьевич Буга, оставивший после себя светлую-
светлую память!
Возвращаясь к Владимиру Георгиевичу Кинелеву, хочу заметить,
что общался я с ним мало: на нескольких заседаниях нашей редколле-
гии, на двух совещаниях, посвященных судьбе журнала, да коллегиях
Министерства, где я был, как и большинство приглашенных, стати-
стом. Но это был министр, скажу я вам! Только одному из его пред-
шественников он уступал – Вячеславу Петровичу Елютину, министру,
проработавшему на этом посту от И. В. Сталина до М. С. Горбачева.
Кинелев был личностью, в отличие от его преемников, – бесцветно-
го, заглядывающего в рот начальству Филиппова и тем более – нынеш-
236
него Фурсенко, на котором природа отдыхает, как она поступает с деть-
ми великих людей. Все же его отец какой-никакой, но был известным
историком и даже – академиком.
В. Г. Кинелев той поры – молод, статен, красив, умен, более того –
талантлив, к тому же весьма демократичен в общении с людьми. Он
до прихода в Госкомвуз имел замечательную биографию: работал
в НПО ?Энергия? (это – по-нынешнему), занимался проблемами, свя-
занными с математическим и физическим моделированием процессов
в жидкостных реактивных двигателях, имел массу научных работ, пра-
вительственную премию.
Когда судьба занесла его в родной МВТУ им. Н. Э. Баумана, стал
профессором, проректором. А в 1990 году – первым заместителем пред-
седателя Государственного Комитета РСФСР по делам науки и высшей
школы, председателем Госкомвуза СССР.
Он ушел с этой работы сам, поскольку его убеждениям, научному,
политическому, общественному опыту была чужда система путинской
?вертикали власти?.
Мне однажды (было это давненько) пришлось разговаривать с ним
по телефону: уговаривал дать в наш журнал статью. Он вежливо отка-
зался, сославшись на занятость, и я ему охотно верю.
Между прочим, именно он прекратил бюджетное финансирова-
ние нашего журнала, и, как ни парадоксально, я, сначала обидевшись
на такое решение, все же понял, что в тех сложных условиях он не мог
поступить иначе. Это во-первых; а во-вторых, он открыл нам доро-
гу в самостоятельное ?плавание?, позволив тем самым изыскать нам
возможности создания устойчивой финансовой базы журнала, на чем
наше издание уверенно держится и сдавать позиции не собирается.
В. Г. Кинелев – личность. Жаль, что путинские времена вывели
на образовательные подмостки совершенно других людей, среди кото-
рых редко увидишь знающего, толкового, делового чиновника и высо-
кого, и низкого ранга, зато фурсенковских ?модернизаторов образован-
щины? – хоть пруд пруди.
Сделав эти отступления, я вернусь к периоду становления журна-
ла. Мы его сразу удачно рубрицировали. Некоторые рубрики оказались
долгожителями и существуют до сих пор.
Ведущая из них – ?Изучаем проблему? – сразу поставила журнал
в число интеллектуальных изданий. Мы крупным планом показали
с помощью классных вузовских специалистов стратегические линии
развития фундаментального (естественно-научного), инженерного, гу-
237
манитарного образования, отведя им в номерах журнала основные пло-
щади. Тем самым вузовская общественность могла ориентироваться
быстрее и основательнее в проблемах сегодняшнего и будущего дня.
Мы ввели полемическую рубрику ?На перекрестке мнений?, по-
скольку старая-старая мысль о том, что истина рождается в споре,
не утратила и, уверен, не утратит своего значения, пока будут в стране
мыслящие люди.
Не забыли мы и о вузовской жизни, той повседневности, из которой
складывается содержательная жизнь вуза, в которую включены все – от
ректора до студента.
Одна из самых читаемых рубрик – ?Страницы истории?. Как она
помогла нам в то трудное время, когда наша общественность отмечала
200-летие Министерства образования в России, а фактически интел-
лектуальную жизнь двух столетий!
Задолго до этой даты двум главным научным институтам Миноб-
разования было поручено написать очерки об истории высшей школы
России. Они это дело начисто провалили. И тогда первый замминистра
Александр Федотович Киселев обратился к нам в редакцию с прось-
бой взять на себя эту работу. За два месяца мы выпустили трехтомник
очерков об истории высшего образования в России, разумеется, с по-
мощью наших авторов. Без ложной скромности скажу: эта работа была
равноценна подвигу! Она еще раз убедила нас всех, что историческая
проблематика – это та почва, на которой можно строить и проверять
на практике самые смелые гипотезы в области образовательной поли-
тики.
Это не слепое заимствование пережеванных и давно устаревших
идей, связанных, опять же, с ЕГЭ и Болонским процессом, навязывае-
мых нам сегодня путинским министром Фурсенко, а живая нить тради-
ции, ведущая к настоящим творческим поискам!
Вообще, надо заметить, что не только в образовательной, а и во всей
сфере общественного сознания историческая традиция явно тяготеет
к творческому осмыслению и продолжению. И чем дальше в прошлое
уходит значащее событие или человеческая судьба, чем-то сущест-
венным заявившие о себе в прежние времена, тем чаще растет к ней
интерес, сопровождающийся порой острой борьбой мнений, а также
экспликацией их прошлого влияния на сегодняшний день.
Чтобы закончить историческую тему (разумеется, только лишь от-
метив ее значение и какие-то свойства, проявления), сошлюсь на один
эпизод из своей научно-редакторской жизни.
238
У меня есть старый приятель – Олесеюк Евгений Викторович –
в прошлом ректор Ростовского педагогического института, а потом, уже
в Москве, – чиновник Министерства просвещения (было такое!) и вме-
сте с тем видный научный работник в области истории образования.
Мы с ним не перестаем спорить: и при личных встречах, и на страницах
журнала. Он утверждает, что наше университетское образование – чис-
то русское явление, безо всяких инородных примесей. Я ему говорю,
что от такого рода утверждений веет националистическим духом.
Еще Петр I приглашал в Россию Т. Лейбница – для проведения об-
разовательной реформы. Позднее А. А. Бетанкур, испанец по происхо-
ждению, основал и был руководителем знаменитого Петербургского
Института путей сообщения. Несколько раньше Иван Иванович Бец-
кой, а чуть позднее – Дашкова Екатерина Романовна – изъездили всю
Европу в поисках образовательных, научных, воспитательных идей,
необходимых для развития России. А идеи Яна Амоса Коменского
в области дидактики? А роль Вильгельма Гумбольдта в становлении
и развитии университетов, которые были приняты нашей университет-
На юбилейном вечере издательства «Новый ключ» с Т. А. Рахмановой
и М. Ф. Ненашевым.
239
ской системой? Первым директором нынешнего МГГУ им. Баумана
был француз В. К. Делла-Вос.
А Николай Иванович Пирогов, Константин Дмитриевич Кавелин,
командированные в свое время (XIX век) в Западную Европу с целью
изучить все системы европейского образования?
Да разве назовешь все примеры связей российского высшего обра-
зования с западноевропейским?
К сожалению, мой приятель Е. Олесеюк не единственный, кто так
думает! Нет-нет да и вспорхнет националистическая ?птичка? на ны-
нешней российской земле, а иногда и появится целый выводок образо-
ванцев-русофилов. Правда, и среди них были и есть, наверное, талант-
ливые исключения, и это обстоятельство радует всех, кто не потерял
способность здраво мыслить.
Возвращаясь к периоду становления журнала, хочу отметить, что
были и неудачи, а иногда – даже провалы.
Так, в одном из номеров мы опубликовали статью Владимира Дмит-
риевича Шадрикова – бывшего ректора Ярославского пединститута,
Председатель Союза журналистов России Всеволод Леонидович Богданов –
мой друг и единомышленник – по жизни и по журналистике. Москва, 2010 г.
240
Члены редакционной коллегии книг о журналистах ХХ и XXI века «Люди
и судьбы», «На стыке веков». Справа налево: обозреватель «Литературной
газеты» В. В. Бонч-Бруевич, Б. Г. Яковлев, обозреватель газеты «Комсомоль-
ская правда» Л. Б. Репин, первый секретарь Союза журналистов Москвы
Л. В. Щербина, писатель, бывший главный редактор журнала «Крокодил»
А. С. Пьянов.
С членами редколлегии. Справа налево: бывший заместитель главного редак-
тора газеты «Известия» Д. Ф. Мамлеев, В. В. Бонч-Бруевич, Б. Г. Яковлев.
241
а в то время – заместителя министра и председателя редколлегии на-
шего журнала, профессора, одаренного ученого, но человека с весьма
сложным характером.
Статья была посвящена анализу генезиса начальной школы в Рос-
сии, без которой были бы немыслимы следующие периоды образова-
тельного процесса. По моей вине, в ту пору ответственного секретаря,
ни эти, ни другие материалы никто предварительно не читал, а набор-
щица оказалась элементарно не в ладах с русским языком. В итоге – не-
исчислимое количество ошибок – орфографических и синтаксических,
хорошо что не смысловых.
Сколько прошло времени, но я с ужасом вспоминаю об этом своем
промахе.
Между тем интерес Ирины Львовны к журналу постепенно угасал.
Видимо, за тот злополучный номер с ошибками она получила хороший
нагоняй. Да и вообще – журнальная деятельность не сродни издатель-
ской, которой она была предана.
Через два с небольшим года она ушла в издательство ?Терра?,
а меня назначили главным редактором. В этом качестве я и проработал
до середины 2003 года, пока меня не свалила болезнь. После того как
очухался от инфаркта, я решил уйти с этой должности, остаться в жур-
нале в качестве зам. председателя редакционной коллегии и научного
обозревателя. Эта ситуация меня вполне устраивает, за исключением
тех негативных процессов в высшей школе, у истоков которых стоит
Фурсенко. Вся вузовская общественность, исключая людей того же по-
шиба, стонет, а им, невеждам, хоть бы что!
Меня за мою позицию по отношению к власть предержащим мой
преемник не публикует. Но я не в обиде.
Ведь у меня была работа в МГПУ им. М. А. Шолохова. Два года
я был ведущим научным сотрудником НИИ высшей школы России.
Наконец, под моей редакцией кроме трехтомных очерков по истории
образования в России выпущена огромная, на 800 страницах, книга
?Журналисты ХХ века: люди и судьбы?, которая издана Московской го-
родской журналистской организацией. Скоро выйдет второй том – ?На
стыке веков?, посвященный журналистам и публицистам, проявившим
себя в бурных событиях конца ХХ и начале XXI веков.
Так что скучать не приходится. А вот волноваться по самым серьез-
ным поводам приходится гораздо чаще, чем бы хотелось.
Возвращаясь снова к журналу, хочу подчеркнуть, что в первое деся-
тилетие мы как-то умели поддерживать все жизнеспособные идеи, свя-
242
занные, скажем, с обеспечением доступности образования, его пере-
ходом к более высокому, соответствующему лучшим международным
стандартам качеству, достижением его креативной эффективности,
адекватной запросам и сегодняшнего, и завтрашнего дня. Для редак-
ции это были ключевые темы; они требовали проникновения в живую
плоть фактов, в реальные процессы, из которых состоит вузовская по-
вседневность.
Все эти процессы по своей природе сложные: они нуждаются во
всестороннем и глубоком анализе, объективной оценке, конструктив-
ном подходе.
На мой взгляд, журналу не на пользу, а во вред пришлась фурсен-
ковская (путинская) образовательная политика постоянного шараханья
от одной крайности к другой, дилетантского понимания глубинной
сути явлений, характерных для всех звеньев образования и науки. Если
их свести к какой-то краткой формуле, то она состоит в следующем:
если стагнирующему, лишенному саморефлексии обществу, которое
формируется нынешней руководящей верхушкой страны, нужны по-
слушные исполнители, интерпретаторы застывших знаний, люди, для
которых карьерные и материальные соображения превыше истинных
ценностей, то общество, культивирующее совершенно иной путь раз-
вития, живет и будет жить (пусть пока и в своей меньшей части) другой
парадигмой.
Развивающемуся обществу, как правильно отмечалось не раз и не
два, нужны высокообразованные, предприимчивые, нравственно здо-
ровые, духовно богатые, живущие с материальным достатком люди,
которые знают цену свободе, могут принимать самостоятельные реше-
ния в ситуации выбора, способны к сотрудничеству, отличаются мо-
бильностью, динамизмом, научной и житейской любознательностью.
Вот таких людей, умеющих не только жить в гражданском обществе
и правовом государстве, но и создавать, укреплять их, и должна гото-
вить система образования.
Именно с этими высокими задачами связаны наши надежды на но-
вые поколения людей во всех сферах общественной жизни.
Иначе мы можем попасть в ситуацию, отразившуюся в народном
присловье: ?Петух должен перед восходом солнца его приветствовать,
а взойдет оно или не взойдет – это его не касается?.
Мы все же недостаточно занимались в журнале этими проблемами,
затрагивали их или поверхностно, или уклончиво. А между тем это
и есть те звенья настоящей жизни, которые в совокупности делают лю-
243
дей людьми. Нетерпимыми ко всем видам зла и благодарными судьбе,
которая сделала их такими.
Вспоминаются стихи И. Бродского:
Но пока мне рот не забили глиной,
Из него раздаваться будет лишь благодарность.
Поэт, разумеется, имеет в виду благодарность ко всему, что нахо-
дится на стороне Добра!
Кто-то, возможно, упрекнет меня за то, что мало касаюсь в этой гла-
ве подробностей жизни журнала. Но их так много, что они не уклады-
ваются в рамки двух десятков страниц. Однако именно из них состоит
основная жизнь любого редакционного коллектива, именно они созда-
ют журналу или высокий общественный престиж, или полное безраз-
личие к тому, что в нем напечатано, и к тем, кто в нем публикуется.
Я желаю своему журналу долгой творческой жизни и социально-
нравственного здоровья!
Думаю, не следует забывать, что не только время образования
(учиться надо всю жизнь), но и наше образовательное пространство –
те материальные основы, которые не терпят суеты, а требуют основа-
тельного подхода, учета их своеобразия.
Скажем, об одном из этих феноменов судят нередко грубо утили-
тарно. А между тем в пространстве есть какая-то особая мистическая
сила, влекущая к его многообразию, зовущая войти внутрь его бесчис-
ленных тайн, узнать подробнее, в деталях наполняющее его ?вещество
жизни?. Словом, увидеть и понять, что же происходит важное, сокро-
венное здесь, в невидимых сетях параллелей и меридианов, горизонта-
лей и вертикалей, рубежей и направлений – всех тех пространственных
характеристик, которые облегчают или затрудняют наше земное суще-
ствование.
Составляя наряду с временем главное свойство, главное условие
нашего бытия, пространство как его основополагающая географиче-
ская данность наполнено великим смыслом, за которым стоит Прови-
дение.
В текучей повседневности, обыденной жизни оно сбрасывает с себя
высокие категориальные, философские одежды. Не теряя своей боже-
ственной первородности и природной самобытности, оно сплошь пе-
реполнено плотью жизни, живет в понятиях, символах и представле-
ниях, за которыми – современные люди с их заботами и надеждами,
огорчениями и радостями. Люди перемещаются в пространстве, дви-
244
жимые своими целями и заботами, что-то находят, что-то теряют. Оно,
пространство, располагает нас к чему-то такому, о чем заметил в свое
время Жорес, говоря о русских как широко и разбросанно живущем
народе.
Образовательное пространство – одна из тех его особых жизненно-
смысловых разновидностей, которая противостоит энтропийным про-
цессам благодаря прежде всего своей интеллектуальной, информаци-
онной насыщенности. Оно насыщено неизмеримой массой объемных,
линейных и нелинейных представлений о масштабах и горизонтах по-
знавательной, духовно-нравственной, преобразующей деятельности.
Его рабочие инструменты – знания, умения и навыки, которые разви-
ваются во времени, передаются от одного поколения к другому.
Образовательное пространство современной великой России – это
тысячи гимназий, школ, лицеев и профессионально-технических учи-
лищ, сотни техникумов и вузов. Это многомиллионная семья подвиж-
ников-учителей, преподавателей и профессоров высшей школы. Они-
то и ведут поколения школьников и студентов к высотам знаний, равно
как и деятели отечественной науки и просвещения, создающие науч-
ные заделы для образовательной деятельности.
Образовательное пространство – это, наконец, горизонтали и верти-
кали управления многофункциональной, а потому и необычайно слож-
ной системой образования на федеральном, региональном и муници-
пальном уровнях.
Образовательное пространство буквально переполнено проблема-
ми – от мировых и общероссийских до местных, но от этого совсем
не становящихся менее важными. Все они требуют постоянного внима-
ния, потому что так или иначе сфокусированы на людях – обучаемых,
обучающих и просто по-родительски или по-служебному озабоченных
тем, чтобы система не только устояла и выжила, но и развивалась.
Здесь принципиальное значение имеет то обстоятельство, что про-
цессы, происходящие в образовательном пространстве, равно как
и проблемы, кричащие, назревшие или еще только созревающие, во
многом обусловлены состоянием российской экономики и культуры,
политическим и духовно-нравственным климатом в стране и мире.
Связь образовательного пространства с другими факторами, опреде-
ляющими нашу жизнь, нуждается, естественно, в надежности и совер-
шенствовании.
Было время, когда нас всех, кто постарше, хотели сделать покори-
телями пространства. А между тем надо было заняться совсем-совсем
245
другим: научиться обживать, обустраивать его – нормально, по-челове-
чески в нем жить.
Сейчас, в преддверии думских, президентских и, кто знает, каких
еще выборов, на образовательное пространство покушаются политики
всех мастей и оттенков, рассчитывая на голоса населяющего его наро-
да. Они постараются сделать все, чтобы втянуть вузовскую и школь-
ную общественность, особенно студенчество, в свои, очень часто не-
чистоплотные, игры. Есть уже примеры, когда руководители некото-
рых крупнейших вузов, связав себя с определенными политическими
силами, готовы действовать с размахом и удалью кулачных бойцов.
Что можно подобным тенденциям противопоставить?
Есть еще одно пространство, которое вроде бы живет само по себе,
но, когда нужно, проявляет себя совсем не так и совсем не в том, на что
рассчитывают политические ловцы человеческих душ. Это – простран-
ство нашего духа, нашего здравого смысла, наши нравственные про-
зрения. Его-то и придется противопоставить нездоровым экспансиони-
стским устремлениям разного рода политиков. И наоборот, политика,
облагороженная высокими нравственными устремлениями и духовны-
ми идеалами, идеями подлинного демократизма, найдет встречный от-
звук в душах людей.
Образовательное пространство живет, обустраивается и обживает-
ся в новых, рыночных обстоятельствах жизни. Оно остается на страже
главного течения нашей реальности, где обязательно будет ?править
бал? вечно живая, зовущая к светлым целям триада: истина, добро,
красота!
Ведь в конце концов, если вести речь об общенациональной идее,
то она вполне может быть заключена в две-три мысли:
Мы, россияне, – люди здравого смысла!
Мы способны создать себе условия для благополучной, нормальной
жизни!
Мы – трудолюбивый, законопослушный, нравственно здоровый на-
род!
Моя семья: дочка Настя, Ида и я. 1989 г.
В день юбилея Насти у нашего дома
в Москве. 2009 г.
Дачные посиделки
Редкие минуты отдыха
248
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Любая попытка ?рассказать? свою жизнь, когда она давным-давно
перевалила через экватор, неизбежно чревата какими-то пропусками.
Как бы ни хороша была память, она все чаще подводит, оставляя где-то
на своих обочинах и совсем упуская из поля зрения важные события,
существенные эпизоды, значительные персонажи, с которыми судьба
сводила и разводила мемуариста. Хотя вроде бы и старался учитывать,
что сила мелочей в том, что их много, что существуют ?великие пустя-
ки жизни?, которые оставили после себя заметную зарубку.
Еще более сложное занятие – поиск ответа на вопрос: состоялась
ли твоя жизнь? Легче всего напрашивается бодрый оптимистический
ответ: да, конечно же, получилась она, получилась!
Но для того нам и дано серое вещество, чтобы, не торопясь и не
впадая в бодряческую тональность, объективнее, как можно беспри-
страстнее посмотреть на свое прошлое, критичнее оценить итоги про-
житого и непережитого.
Тем более если по тебе прошелся катком, оставляя свои следы,
уникальный отрезок времени, охватывающий всю вторую половину
ХХ века и первое десятилетие века нынешнего.
Когда-то Юрий Трифонов сравнил историю с многожильным про-
водом; а он знал в ней толк, поскольку был сопричастен ее драматиче-
ским и трагическим поворотам и занимался ими всю свою творческую
жизнь. Он знал и цену памяти – не только личной, но и исторической,
связанных временем друг с другом.
В итоге исторический процесс, вовлекая в свою орбиту несметное
число людских судеб, предстает как некая живая микрокосмическая
реальность, оживляющая его, придающая ему личностное своеобразие
и ментальную многокрасочность.
И еще один важный момент, о котором забывают часто не только ди-
летанты, но и серьезно мыслящие люди. Дело в том, что родину обыч-
но связывают с территорией, пространством, в котором мы родились
и живем. Но родина – это и время, которое нам отпущено Всевышним.
249
Другого времени нам не дано; и когда мы говорим о ?самодвижении?
человеческой жизни, то стараемся учитывать, что оно, как и вся об-
щественная практика, несет в себе важную жизненно-смысловую цен-
ность. Впрочем, кто и как его использует – это большой вопрос.
Все эти обстоятельства налагают, естественно, на человека немалую
ответственность за искренность и чистоту своих суждений и размыш-
лений, за объективность оценок своих деяний, своего личного, индиви-
дуального вклада в общую ?копилку? духовно-нравственных и прочих
ценностей общества.
Между тем, читая иные мемуары, находишь немало любителей по-
красоваться на том или ином историческом фоне. Отбросив фактоло-
гию как ненужный хлам и используя сослагательный флер, они под-
меняют реальные факты мифологическими или же попадают в тенета
полуправды.
Поэтому еще и еще раз повторяю, что личная судьба человека – это
прежде всего его личный исторический опыт. И в этом его уникальном
варианте, пропущенном через годы и десятилетия, формируется лич-
ность.
Произошло это со мной или нет – скажет взыскательный, мысля-
щий читатель, на которого я смею рассчитывать.
И еще одно наблюдение. Взаимодействие человека с окружающей
его и постоянно меняющейся реальностью – странная, притягатель-
ная возможность жить в ?прекрасном и яростном мире? (Андрей Пла-
тонов). И как тут не помнить о всем том хорошем, что укладывается
в годы и месяцы, часы и минуты, а чаще всего в мгновения!
В одном из романсов А.Плещеева есть строчки, которые когда-то
ошеломили меня своей лаконично выраженной формулой скоротечно-
сти жизни:
Дни бегут, как часы,
А часы – как минуты,
А минуты – мельчайшая серебристая пыль.
Эта ?серебристая пыль? – та самая одушевленная мимолетность,
которой нас одаривает судьба и которая, как бы распадаясь на искорки,
питает нас жизненными силами, радостями и отчаяниями, теплом и хо-
лодом опытов быстротекущей жизни.
Не здесь ли таятся пусть крохотные, но настоящие мгновения сча-
стья, от которых когда-то становилось легче на душе, особенно в труд-
ные времена? Начало нынешнего века – не исключение.
250
Выдающийся французский мыслитель Альбер Камю сформулиро-
вал четыре условия человеческого счастья:
– жить на природе;
– отказаться от честолюбивых помыслов;
– заниматься любимым делом;
– любить и быть любимым.
Я не нашел ни одного лишнего слова в этом гениальном определе-
нии высших состояний души и сердца!
И все же, оглядываясь в свое прошлое, задумываюсь: был ли я в со-
гласии с этими критериями, соответствовали ли им мои дела и поступ-
ки?
С природой мне повезло больше всего в молодые годы, когда я, сам
того не ощущая, был ее малюсенькой частичкой. Поэтому в памяти
до сих пор живут и крепкие уральские морозы, и бурные весенние по-
ловодья, и жаркое летнее солнце, под которым где-то в выси пели свои
песни жаворонки, и одетые в золото чудесные осенние дни.
С тех пор многое изменилось. Уже не выйдешь с открытой головой
под ливневый июльский дождь: он наверняка радиоактивен. Нет глу-
боких зимних снегов, да и весна и осень несут в себе много такого, что
грозит здоровью людей.
Но при всем этом природа, даже в качестве ?окружающей среды?,
остается с нами. Мы переживаем за редеющие, исчезающие леса Под-
московья (подобно химкинскому), за чистоту Байкала, за ?братьев на-
ших меньших? – зверье, да мало ли за что еще!
Счастье общения с природой – это вся моя жизнь. И тут к месту две
строчки из закатного стихотворения А.Т.Твардовского:
На дне моей жизни,
на самом донышке
Захочется мне
посидеть на солнышке…
Что касается честолюбивых помыслов, то я отказался от них где-
то после 55 лет. Можно сказать – еще в расцвете жизненных сил.
И сделал это вполне сознательно, потому что честолюбие в насаж-
даемой нынешней властью антигуманной среде подпитывает эту сре-
ду, способствует ее озверению, вовлекает людей в дела и поступки,
которым нет и не может быть нравственного оправдания. Достаточно
сослаться на разгул национализма, охвативший всю Россию в конце
первого десятилетия нынешнего века, на воинствующий сепаратизм
251
в Северо-Кавказском регионе и другие проявления дегуманизации
России.
Помнится, перед тем как уходить из руководства Союза журнали-
стов СССР, я однажды пригласил в ресторан ЦДЖ несколько своих
друзей. Посоветоваться, спросить, как они оценят мой поступок.
Они все кинулись на меня:
– Ты что? Будешь последним дураком, если это сделаешь! У тебя
достойное положение, на столе – кремлевская вертушка (так называли
телефон правительственной связи), ты получаешь кремлевский ?паек?.
Зачем лишаться всего этого? Не ввязывайся в профессиональные спо-
ры с Зимяниным – и все будет в порядке!
После этой встречи я подумал: значит, чтобы сохранить свой пост
и положенные за него блага, я должен потерять себя? Если я сейчас пойду
на этот компромисс, то потом я никогда не сделаю радикального шага.
И я поступил по-своему, наперекор соображениям родных и близ-
ких друзей.
И ничуть об этом не жалею!
Роль сопротивления разного рода соблазнам исключительно велика.
Сопротивления внутреннего, переходящего в конкретные поступки.
Вспоминается старый Сомс из ?Саги о Форсайтах? Джона Голсуор-
си, его размышления в минуты внутреннего выбора.
– Что такое честность? – задает себе вопрос герой Голсуорси, и сам
себе отвечает:
– Жизнь нажимает, человек сопротивляется, и если побеждает со-
противление, то это и называется честностью.
Совсем неплохая и всегда по-современному звучащая мысль! Я убе-
ждался в этом неоднократно.
Сошлюсь на один эпизод. Лет десять назад на презентации книги
В. В. Драгомира ?Судьбы людские? я познакомился с Н. А. Егорыче-
вым (незадолго до его кончины). Напомню: он был первым секретарем
Московского горкома КПСС и первым, кто выступил на пленуме ЦК
КПСС с критикой брежневской политики в военной сфере. На другой
день его сняли с работы и отправили послом в Данию – фактически
в ссылку, где он провел почти четыре десятка лет.
Он был при нашей встрече сосредоточен и задумчив. Сказал, что
пишет воспоминания и хочет быстрее закончить. На меня он подейст-
вовал не просто впечатляюще, восхищало все: и по-молодому стройная
фигура, и мудрый взгляд, и настоящая интеллигентность в общении
с собеседниками. Во всем как раз чувствовалась исключительная поря-
252
дочность, а также убежденность в верности тем нравственным принци-
пам, которые помогли ему достойно пережить долгие годы ?почетной?
ссылки, не сделать ни одного извинительного шага перед Кремлем!
Он являл собою самого, пожалуй, яркого представителя той про-
грессивной элиты, которая, если бы она возглавлялась таким челове-
ком, могла бы, это не исключено, найти возможность изменить страну
кардинально еще в те давние годы.
Что касается еще одного критерия – занятия любимым делом,
то для меня на первом плане всегда были литература и журналистика.
Написаны не одна сотня статей, очерков, эссе (мой любимый жанр),
полемических заметок, аналитических статей. Издано 7 книг, названия
которых говорят сами за себя: ?Союз формул и метафор?, ?Литература
в век НТР?, ?Во имя человека?, ?Испытание правдой?. И, хотя гото-
вится к изданию вот эта, восьмая книга, я не считаю, что в этом люби-
мом деле я преуспел и оказался абсолютно удачлив. Наоборот, думаю,
что сделано слишком мало. И я, пожалуй, вполне подходящая натура
для тех социологов, которые считают, что большую часть жизни люди
тратят на маловажные дела.
Любить и быть любимым…
Это, пожалуй, весьма сложный вопрос, затрагивающий самую ин-
тимную сферу человеческой жизни.
Честно признаюсь: я был всегда очень влюбчивым человеком. Это
совсем не означает, что гонялся за каждой юбкой. Но любовных ис-
торий – драматических и даже комических – было немало. Да и мои
жены, первая и нынешняя, стали таковыми по взаимной любви. Есте-
ственно, взаимной, но далеко не с простыми историями.
Об одном из самых глубоких увлечений я уже упоминал в главе,
посвященной Академии общественных наук. Это была настоящая
страсть, вспыхнувшая при первой встрече, когда, увидев эту женщину,
я буквально утонул в ее глазах, интонациях ее первых фраз и какой-то
колдовской внешней привлекательности.
Чувство было взаимным, и я, после того как мы поближе узнали
друг друга, пытался, сгорая от нетерпения, довести его до самой выс-
шей точки.
А она сидела совсем рядом и каким-то чисто женским боковым
зрением следила за мной, моими движениями, а сама держала в руках
томик стихов Анны Ахматовой. Нашла нужную страницу и, посмеива-
ясь, протянула томик мне. С хитрющей улыбкой!
И вот я читаю:
253
Есть в близости людей заветная черта,
Ее не перейти влюбленности и страсти, –
Пусть в жуткой тишине сливаются уста
И сердце рвется от любви на части.
И дружба здесь бессильна, и года
Высокого и огненного счастья,
Когда душа свободна и чужда
Медлительной истоме сладострастья.
Стремящиеся к ней безумны, а ее
Достигшие – поражены тоскою…
Теперь ты понял, отчего мое
Не бьется сердце под твоей рукою.
Я понял тогда всю глубину настоящей философии любви, великий,
ни с чем не сравнимый смысл настоящего чувства. Он, этот смысл,
предстал передо мною в виде очаровательной женщины, которая не хо-
чет скоротечных отношений, которая любит.
Мы безмолвно, наступая на горло собственной песне, отказались
перейти ту роковую черту. Тем самым и она, и я спасли свою честь,
не изменили ближним, которые тогда одинаково дороги были и ей,
и мне, тем более что с ее мужем мы числились в друзьях.
Но мы любили отчаянно друг друга и в этом обоюдном чувстве
были безмерно счастливы! Долго-долго.
Кажется, я отчитался по поводу критериев человеческого счастья,
которые сформулировал А. Камю…
А вот по Канту – не могу. Великий немецкий философ говорил-то
лишь о двух условиях счастья: чтобы был покой в душе и звездное
небо над головой.
Не моя вина, что последние десятилетия, расположившиеся на сты-
ке двух веков, я не вижу или, точнее, очень редко вижу мерцание звезд
в подмосковном загазованном, углекислотном небе. Научно-техниче-
ский прогресс, одарив нас величайшими достижениями, попутно, как
ни в чем не бывало принес массу глобальных неприятностей, в том
числе и в сфере экологии. Повлияв и на эстетические представления
и вкусы современников.
А ведь еще В. Маяковский предостерегал, что ?если на технику
не надеть эстетического намордника, то она перекусает все человече-
ство?.
254
Что касается покоя в душе, то его у меня, как и у многих моих дру-
зей и знакомых, нет и не было. Тут тоже основная вина лежит на соци-
альных несовершенствах нашего общества, на череде то природных,
то социальных катаклизмов, терзающих население страны. Они все
больнее бьют по людям.
Прав был один из персонажей горьковского романа ?Жизнь Клима
Самгина?: жизнь идет от плохого к худшему.
В этих условиях искусство жить и выживать можно, наверное, на-
звать трудным счастьем. Трудным очень! Потому что несовершенства
жизни создаются людьми. Тут сказываются не только безрассудство,
верхоглядство и жадность находящихся на вершинах власти людей,
но и социально-психологическая усталость народа, на которую власть
предержащие опираются и которую самым бессовестным образом экс-
плуатируют.
Не отсюда ли гигантские перекосы в массовом сознании? Они
не сиюминутны; они как некая парадигма поведения бытуют издавна.
Еще А. И. Герцен замечал, что люди гораздо снисходительнее к брани
и ненависти, нежели к известной зрелости мысли, нежели к отчужде-
нию, которое, не желая разделить ни их надежды, ни их тревоги, смеет
открыто говорить об этом разрыве.
Между тем поиск творческих стимулов жизни, самодвижение обще-
ства к ним затрудняется, тормозится отсутствием гражданского обще-
ства, в том числе и по причинам, только что названным. Интеллигенция
и здесь явно недорабатывает, недооценивая тот момент, который связан
с развитием в людях самостоятельности мышления. Это же одно из са-
мых эффективных лекарств против того социального порядка, который
когда-то Чаадаев назвал ?покорным энтузиазмом толпы?. Как и еще
одно лекарство – просвещение людей правдивостью, поскольку давно
замечено, что правда сама лечит раны, которые она наносит. От любой,
даже самой горькой правды мы здоровеем и растем.
Поэтому принцип ?доверяй, но проверяй? и относится к различно-
го рода поверхностным теоретическим излияниям вроде упражнений
заместителя главы администрации Президента России В. Суркова. Чи-
тая его опусы, вспоминаешь замечательного польского сатирика Ежи
Леца, язвительно высказавшегося: ?Всегда найдутся эскимосы, кото-
рые разработают для жителей Конго инструкцию, как вести себя во
время жары?.
И несколько финальных суждений, которыми я желал бы закончить,
вернее – завершить эти ?Записки?.
255
Очевидно, Божий промысел задал мне такую жизненную програм-
му и такие принципы и подходы к ее осуществлению, что отказываться
от них не было никакого резона, как бы трудно они ни давались.
В целом же моя жизнь, как и любого другого частного человека,
не претендуя на какую-то особость, оказалась в своем многолетнем те-
чении не такой простой, какой виделась ?на заре туманной юности?.
Судьба водила меня по таким путям-перепутьям, от которых захваты-
вало, а то и перехватывало дыхание – настолько они не сообразовыва-
лись с уже намеченной линией жизни.
Отсюда и множество ситуаций выбора, которые бы соответствовали
моей духовно-нравственной доминанте…
А она – в том ?чистом золоте? правды, порядочности и самостоя-
нии, к которым стремилось и стремится мое дорогое поколение шес-
тидесятников.
Естественно, ради этого приходилось страдать, испытывать огорче-
ния и лишения; но ради высокой жизненной цели переживать и их.
За окном – декабрьская метель, ?кружатся белые снеги?.
Какой же это бесценный дар – жизнь!
декабрь, 2010 г.