Венецианская ширма

               
Путяев Александр Сергеевич
 Из сборника рассказов "ПРИВОРОТЫ ДАМЫ ТРЕФ"

         Умалишенные, не смотря на бессвязность их речей и мыслей, разговаривают, узнают и даже ищут друг друга, а среди идиотов  царит тупое равнодушие и жестокая неприязнь к себе подобным.  Эжен Сю:
  «Право, люди, вы или наивны, или глупы!.. Неужели вы думаете, что стоит вам заглянуть за ширму – и откроется тайна, и завтра инопланетный разум станет лазить вместе с вами по деревьям, петь у костров под гитару, обносить колючей проволокой военные объекты, молиться президентам и требовать власти над собой?.. Заблудшие, там, куда вы можете посмотреть, ничего нет.
 Вспомните, еще недавно земля казалась вам плоской, а солнце представлялось раскаленной топкой, с запасом угля на две тысячи зим… Может, тогда-то вы и были ближе к истине, чем сейчас»?
 Пожилой бомж разгрёб под собой тряпье, служившее ему постелью, и окинул мутным взглядом своды подвала, будто ища преображения, будто оно должно было снизойти сверху, а не со дна, увы, уже порожней бутылки, которая валялась в изголовье подруги по скитаниям Люси.
 Однажды найдя его голодным и раздетым посреди излютовавшейся зимы, когда бродячие кошки умирают в подвалах от стужи и тоски, а собаки жмутся к папиросным дымам, поднимающимся столбиками из отверженных ртов, когда слёзы замерзают на убитых щеках, Люси уже никогда не отпускала его больше, чем на шаг.
 Потому что так легче умирать… вдвоем всегда легче…
 Они были вместе уже целых пять лет и не планировали расставаться.
 - Люси! Люси! – Толкнул он ее в бок. – Я разговаривал… с ними. Честно, я только что разговаривал с ними… Это, как сон, после которого не хочется просыпаться.
 Она провела у его «постели» три бессонных ночи, и теперь ей страшно хотелось спать. С похмельем легче бороться, чем со сном, когда жизнь придвинула к самому краю дорогое тебе существо.
 А они со Скали давно уже превратились в потерянные существа, и разговаривали друг с другом, как, наверное, разговаривают погибшие.
 - Тусь, ну, Тусь, поспи ещё немного, а то умрёшь прежде, чем я сбегаю в магазин.
 Не замечали: большая любовь – как корона на голове, которая носиться с достоинством не ради драгоценных камней, и вовсе не ради головы, а для возвеличивания духа? Простым же людям, которым не хватает знатности и денег на такие игрушки, достаточно несколько тёплых слов. Вот Люси и изобрела такое слово: «Тусь».
 А Тусь однажды своими огромными, разваливающимися от долгой носки ботинками, вытоптал на снегу, под окнами подвала, где они провели первую «брачную ночь», слова, которые много дороже жемчуга и камней:
 Я  ТЕБЯ  ЛЮБЛЮ,  ЛЮСИ!
 И как только он не переломал себе ноги, прыгая циркулем от буквы к букве, как мальчишка; как только сил хватило и грамотности?
 Скали никогда и ничего не рассказывал о себе. Даже после ящика водки его невозможно было разговорить. Он только ещё больше уходил в себя. И ничего, кроме пьяных слюней выдавить из него было невозможно. Он, вообще, был немногословен. А из обидных слов знал только одно: «дура». Разве такого можно не любить?
 - Люси, – продолжал он донимать подругу, – они сказали, что никогда не пойдут с нами на контакт, потому что мы препарируем лягушек и мучаем слонов… что мы очень жестоки и неинтересны… что, летая в космос, мы насильственно отрываем души от тел, и наши мышцы становятся беспомощными, как у трупов…
 - А ты не спрашивал, за что нас убивают на чердаках и в подвалах? Они не говорили, за что и почему ты лежишь здесь с разбитой головой и боками, как отбивная, и не хочешь показаться врачу?
 - Врачу? А с кем я, по-твоему, дура, разговаривал?
 - Не с врачами. Я знаю, с кем ты разговаривал.
 - С кем?
 - С теми, кто заставил тебя восьмого марта поливать из чайника мою голову.
 - Это было в прошлом году.
 - Они за тобой и ходят с прошлого года. И, вообще, почему ты такой нерусский? Даже имечко у тебя не наше. Русский норовит размозжить чайником голову, а ты водой брызжешь. Почему? Твои бесы хотя бы православные? Ну, ответь мне, Тусь?
 - Это не они. Просто мне тогда показалось, что твои волосы горят. Я тебя пожалел, а ты откусила мне ухо. Помнишь?
 - Помню. Я разозлилась на тебя.
 - А я разозлился на врача, который не пришил мочку на место. Помнишь, как я его поколотил?
 - Помню. Помню, что он сказал, что тебе с прокушенным ухом  даже лучше… что ты, Тусь, стал импозантнее… так, кажется…
 - А потом ты меня поцеловала. Ты больше не злилась на меня?
 - Ты был в крови. Как я могла на тебя злиться? Ты и сейчас в крови… Боже, я вообще не припомню дня, когда бы я не видела крови.
 - Точно. Так вот поживешь на свете, похрустишь земным шариком, и начинаешь понимать: вокруг-то – кровь да вонь помойки… Нас наё-наё-наё, а мы одно талдычим: «Ой, хорошо ещё, что войны нет»… Я бы им Достоевского прописал. По сто страниц – до еды, и по двести – после… А ты говоришь, что я нерусский…
 - Русский, русский. Только не  разговаривай. Ты никогда раньше так много не говорил. Экономь силы, а то умрешь.
 - И умру. Так им и надо!
 - Не надо. Что я буду с тобой мертвым делать?
 - Похоронишь.
 - На что?
 - Помощи попросишь.
 - У кого? Все наши померли.
 - И Андрей?
 - Говорю же, – все…
 - И Эдик?
 - Кого убили, кто замёрз, а кто в больнице… Не пойму, почему бы не пойти в больницу… Там хотя бы бесплатно отмоют от крови…
 - А она мне не мешает. Во мне ещё много крови осталось… Если бы не слабость, я бы отбился от мальчишек… но у них были биты и арматура, а у меня только туман в голове… Ты вовремя принесла выпить. Честно, если бы не ты, я бы давно сдох… Мне уже за сорок, а ни чума не берёт, ни оспа, ни холера, ни даже грипп… Наверное, что-то есть в нас от инопланетных существ? Ты, Люси, как думаешь?
 - Я не думаю. Я знаю: это потому, что я мёдом тебя кормлю. Кстати, ещё полбанки осталось. Будешь?
 - Мёд? Издеваешься? Я выпить хочу. Полцарства  - за стакан.
 - Я бы и целое отдала. Три дня от тебя не отхожу.
 - А ты отойди. Мне водка поможет.
 - Точно? Не сдохнешь без меня?
 - Обещаю.
 Люси поправила повязку на голове Скали, чмокнула его в перебитый нос с лопнувшей кожей и плавающим островком хряща в сукровице раны; затем потянулась, и, повалившись на растопыренные руки, согнулась скобой, медленно распрямилась, и, наконец-то встав на ноги, подтянула чулки, растерла лодыжки.
 Между ржавыми трубами в её заячьей шапке-ушанке спал кот Адидже.
 Прежде, чем эта кличка закрепилась за котом, Люси спросила:  «Тусь, почему «Адидже»? – Потому. Там река и Венеция. И фрески Пизанелло».
 Люси не стала будить кота, а перенесла его ближе к Скали. Сказала:
 - Адидже, охраняй хозяина. Хотя, какой из тебя сторож?! Небось, и не высунулся, когда тут бойня случилась?
 Потревоженный кот недовольно дрыгнул лапой.
 Люси поправила рукой свалявшиеся волосы, укрыла их дырявым шерстяным платком.
 - В темноте ты очень красивая… И непорочная, как дева Мария…
 - Ты тоже… как пророк…
 Пророк повернулся на бок, уткнув окровавленное лицо в тёплую кошачью шерсть. Своенравное существо перебиралось в таких случаях подальше от наглой фамильярности, предпочитая спать в ногах, но на сей раз нехотя стерпело близкое человеческое дыхание.
 «То, о чём ты когда-то мечтал, станет явью. Все незавершенные дела, все помыслы твои и надежды собьются в кучу хаоса за облаками. Есть там такое место, куда прилетают мысли, чтобы укрыться от злобы и несправедливости. Они там, в вышине, далеко-далеко за Магеллановым облаком, за печатями ангельских уст, за слезами раскаяния инопланетных богов… И однажды растает жара, и однажды остынет лёд, и из хаоса вновь возродится любовь. И всё, что нельзя было исправить на земле, будет исправлено… И та дорожка из следов твоей обуви приведёт тебя к нам»…
 В тот поздний час денег на водку достать было негде. Люси прошла уже две трамвайных остановки, а люди, точно испарились. Ни одной живой души. Даже молоденькие проститутки, обычно промышлявшие у дороги, покинули продуваемый ветром пост.
 Холод прогнал людей под крыши.
 Только какой-то задубевший, померанцевый свет за стеклами палаток, вселял надежду на успех.
 Люси вломилась в ближайшую торговую палатку и потребовала водки. Она честно призналась, что денег у неё нет, но после, в самом ближайшем будущем, товар ею будет оплачен, если, конечно, будущее существует.
 Продавщица нажала под прилавком «тревожную» кнопку, и вцепилась в волосы явно некредитоспособной покупательнице:
 - Врешь! У тебя нет будущего!
 - А у тебя?
 - У меня есть. Я вот сейчас тебе его покажу!
 - Водки-то дай, любезная!.. Мне очень надо!
 - Всем надо! А раз надо – заработай!
 Завязалась драка.
 Приехала милиция, и Люси увезли в отделение.
 «Полюс счастья и полюс несчастья покрыты людом. Наивные, бездушные люди, вам кажется, что за ширмой, куда вам когда-то придётся заглянуть, только для вас откроется тайна, только вас поведёт луч света по своему тоннелю. А вдруг это вовсе и не тоннель, а лишь начало и конец одного и того же лабиринта, по которому вы идёте вот уже миллиарды лет, сами того не сознавая? Вы глубоко заблуждаетесь, когда думаете, что Бог это – приставленный к выключателю электрик»!..
 Утром массивную металлическую дверь, ведущую в подвал, когда-то служивший бомбоубежищем, заварили намертво. И рассудили так: бомбы на дом в ближайшее время не посыплются, а вот террористы вполне могут облюбовать этот хорошо защищенный кирпичный «схрон» для складирования взрывчатки, и другая польза – преграда для крыс.
 О бомжах и бездомных котах, конечно же, никто не подумал.
 Скали, так и не дождавшись Люси, решил, что та загуляла. Женское непостоянство было ему хорошо знакомо. Женщину легко переманить цветными бусами и рассказами о Венеции. Он давно отлучил эти ветреные создания от своего сердца, оставил чуть-чуть места лишь под черепной костью, и вот теперь, мучимый головной болью и дребезжанием перебитых позвонков, тупо и покорно умирал в одиночестве.
 В гаснувшем взоре плыли суровые готические замки и дворцы с зубчатыми завершениями, чем-то напоминавшие расписанную в ренессансном стиле гигантскую ширму, к которой вели вытоптанные на снегу слова…