Художница.
Душа просила чего-то возвышенного, но, как обычно, приходилось довольствоваться малым. Так часто бывает, хочешь скушать на ужин салат с печенью индейки, а запихиваешь в себя фастфуд. Душевным фастфудом обычно выступал какой-то фильм. У нее вообще их было много, около 25 дисков, озаглавленных надписью «какие-то фильмы». Включаешь, и все. Тут в руки можно взять попкорн, или, если сильно поздно, листок нелинованной бумаги с карандашом. Во втором случае за вечер иногда получалось создать нечто интересно.
Если рисунок захватывал, то фильм оставался забытым, и работа перетекала на холст.
Картины были окном в волшебный мир, куда иногда тайком удавалось заглядывать. В этом мире жили необычные создания с множеством хвостов и глаз; покрытые мягкой цветной шерстью, они летали, ползали, плавали, всматривались в художницу миллионами круглых зрачков, звали, манили, прятали в себе опасность и тайну.
Рядом с ясноглазыми обитали люди, чьи головы всегда были запрокинуты вверх, в небо, и поэтому руки их выросли до земли и при ходьбе ощупывали путь длинными, тонкими пальцами. Травы в этом мире росли до неба, до невероятного зеленовато-голубого неба, и закат окрашивал их фиолетовыми брызгами. Ветер пах солью и водорослями, хотя поблизости не было моря, и звенел металлическими колокольчиками, предупреждая о своем приближении.
Этот мир требовал к себе пристального внимания и бархатных красок. Мягких мазков и шелковых кистей. Когда Художница нарисовала свое первое, маленькое, окошко в мир, всю ночь возле ее кровати звенели колокольчики, а стены почему-то ловили фиолетовые брызги…
Когда картин стало больше десятка, она перестала рисовать что-то другое. Только ясноглазых, только длинные пальцы, переплетающиеся с фиолетовой травой, только серебряные колокольчики, развешанные в воздухе.
Но однажды рисовать стало недостаточно.
Музыкант.
Однажды пальцы как-то иначе дернули струну, и в воздухе разлился странный, протяжный звук. Он поднялся к потолку, где висели гирляндами Музыки ветра, тонкие трубочки подхватили ноту и ответили мелодичным перезвоном, от которого музыканту показалось, что он вот-вот вспомнит нечто родное и давно забытое. Но звуки стихли, оставив в воздухе запах морской соли, и чувство прошло.
Он долго не мог осознанно подобрать звучание. Перепробовал все струнные от любимой мелодичной арфы до пронзительной скрипки. Дом его стал похож на склад различных колокольчиков, но звуки не находились.
Зато то чувство стало подкрадываться к нему во снах, его нос чуял морской запах, в глаза без остановки вливалась небесная высь, а где-то вдалеке еле слышным призраком звучала музыка. После таких снов музыкант просыпался взволнованным, с чувством невозвратной потери, он с удвоенными силами бросался в дебри тонов, октав, нот. Он искал.
И однажды его пальцы нежно притронулись к арфе, и в комнате зазвучал правильный звук. Музыкант безошибочно узнал его. Звук подходил как ключ к замку, что открывал дверь в новый, таинственный мир.
За первым звуком последовал второй, третий, словно бы ветер пролетел в закрытой комнате, зазвенели колокольчики, вплетаясь сотней невидимых нитей в полотно мелодии. А музыкант играл, пальцы перебирали струны, закрытые глаза видели небо. Он запомнил эту песню, и стал играть ее ежедневно, подбирая все более тонкие оттенки нот, пока не достиг совершенства. То, что играли его пальцы, до мельчайшего отголоска совпадало с той мелодией, что звучала в его душе.
Но когда это произошло, он почувствовал, что музыки для него становиться недостаточно …
Танцовщица.
Однажды она споткнулась.
Неожиданно ноги, что всегда безошибочно выписывали па заученной наизусть партии, подвели. Колено повернуло не туда. Ступня встала криво. Ее тело не хотело танцевать, то, что было нужно. То, что требовал балетмейстер, то, что ставили на сцене, то, что было привычным, правильным…
Она больше не смогла станцевать ни единого танца, что знала раньше. Даже простейший вальс, выученный раньше, чем она научилась читать, не хотел быть исполненным.
Но тело ломало. Она не могла без танца, он был не сколько ее жизнью, столько ею самой. Поэтому поверить, что танец отверг ее, она не могла.
Целыми днями, закрывшись в пустом зале, она пыталась. Старалась вернуть ушедшее чутье музыки, старалась ухватить за хвост неверный ритм, надеялась, что вдруг в предательское тело возвратится нечто ушедшее, и ноги вдруг сами примут правильную позицию, спину развернут невидимые крылья, руки вскинутся над головой, и вернется. Вернется жизнь.
Но этого не происходило.
«Такая молодая» - шептались за спиной, - «какое могло быть будущее» - говорили, предлагали телефоны гадалок и экстрасенсов, советовали взять отпуск и отдохнуть. Сочувствовали, жалели.
Но она знала, танец не ушел от нее, просто она не может найти свой истинный, единственно верный.
Однажды, когда, казалось, надежды не осталось, в пустом дворе, темным свежим вечером, она услышала мелодию.
На глаза навернулась странная пелена. Она остановилась как вкопанная, не веря своим чувствам, не доверяя ощущениям. Она повела вдруг отяжелевшими плечами. Те самые невесомые крылья, что раньше она чувствовала в танце, воплотились в реальности. Руки сами по себе закрылись в замок за спиной, голова запрокинулась вверх, а тело… тело жило. Цвело, летело, отдавалось танцу, как невеста отдается своему жениху.
Что танцы, которые она знала до этого? Пух, пепел, прах, выцветшая мишура, имитация, тусклая оболочка чего-то, что только мимолетом коснулось ее.
Мелодия оборвалась, Танцовщицу бросило в траву. На следующий день, стараясь повторить, вечерний прорыв, ее постигла трагическая неудача. Тем же вечером она вернулась в тот же двор. Сердце трепетало надеждой, и ее не обманули, музыка ждала ее здесь.
С каждым днем Танец удавался все лучше. И однажды она смогла воспроизвести несколько движений у себя дома, но поняла, что это совсем не то.
Когда минула неделя с ее первого вечернего танца, она поняла, что скоро танцевать станет недостаточно.
И тогда она постучала в дверь квартиры, из окна которой неслась та самая Музыка.
-----------
Стояло туманное, свежее утро, которое обещало перейти в приятный, солнечный день, как девочка-подросток, еще угловатым неуклюжим силуэтом обещает превратиться в прелестную, юную девушку.
Они встретились неожиданно, но, ни один не был удивлен, увидев остальных.
Первая несла с собой длинное полотно, склеенное из множества холстов. А еще мольберт и краски, а кисти торчали из заднего кармана джинсов. Вся одежда была выпачкана фиолетовыми красками, а глаза глядели ясно и весело.
Парень нес за плечами арфу в легком чехле, а к плечам с помощью замысловатой конструкции были прикреплены несколько десятков различных металлических трубочек, которые при ходьбе, вызванивали незатейливый мотив.
Радом с ним легко шла девушка в пуантах. То, поднимаясь на цыпочки, то легко подпрыгивая, она словно разминалась перед главным танцем в своей жизни.
Дойдя до пустынного сквера, трое остановились. Не говоря друг другу ни слова, каждый занялся своим делом. Художница развешивала декорации. Музыкант взялся за установку Песни Ветра на ветвях растущих рядом деревьях. Танцовщица застыла, словно прислушиваясь к едва слышной мелодии. Ее веки нервно подергивались от нетерпения.
Когда приготовления завершились, они, наконец, подошли друг к другу. Встали, взялись за руки, обменялись короткими улыбками и разошлись по своим местам. Музыкант и Танцовщица встали возле арфы, Художница отошла за холст к мольберту. Замершие, в ожидании, они были похожи на части созданной ими сцены. Не хватало только зрителя.
Я не знаю, что заставило меня подняться в пять часов утра и выйти на улицу. Может быть, едва слышные отголоски мелодии, или ветер поймал меня за рукав и потянул за собой. Но, как бы то ни было, в то туманное утро я оказался в пустынном сквере, и они увидели меня.
Первым встретился своими глазами со мной Музыкант, он легко улыбнулся, как будто ждал моего появления, и заиграл. Пальцы нежно тронули струны, вызывая пронзительно щемящий отзвук, который подхватили развешенные на ветвях металлические трубочки. При первых же звуках мелодии встрепенулась Танцовщица. Ее тело, как хрупкую льдинку, несло по весенней волне музыки. Движения, поначалу осторожные и краткие, становились быстрее, появлялась плавность и уверенность, размах, будто птица, она не танцевала, а парила над землей. Крылья за спиной девушки становились заметнее с каждым ее движением, и вот она взмахнула ими сильнее и взмыла выше, раскинув руки, и запрокинув голову, она призывала небо в свои зрители. И, кажется, небо ответило, потому, что в этот момент Художница сдернула покрывало со своих полотен, и рисунки, до той поры скрытые, захватили мое воображение. Они удивительным образом переплетались с мелодией и танцем, дополняя друг друга, придавая тонкие оттенки цвету, звуку, движению. Каждое было прекрасным и по отдельности, но вместе они создавали что-то почти совершенное. Почти. Потому что, мне казалось, что этому новому созданию не хватает одной маленькой детали, которая помогла бы ожить Миру, что принесли и создали эти три человека.
Мир был соткан из звуков: пения ветра, наполнен перезвоном тонких колокольчиков и голосами птиц, радостными выкриками и дыханием жизни; красками: сочная зелень, нежная лазурь, манящая фиолетовая тишина; движением: ласковое поглаживание воды, шорох воздуха, перебирающего перья птиц, быстрое биение новорожденного сердца.
Этому прекрасному миру не хватало только одного – Слова.
И я, Писатель, который забыл, что значит нанизывать драгоценности слов на нить реальности, вдруг обрел дыхание, голос и слух.
Песня рождалась сама по себе, исходя не из головы, сердца или души, а появлялась, брала начало у того, кто был лучше меня, и кто был самим мною, и тем, каким я мог бы стать.
С невыразимой ясностью я почувствовал соленый запах ветра, солнечные брызги на своем лице, мягкость травы под босыми ногами и шорох крыльев.
Я не открывал рта, но Словам это не было нужно. Они уже звучали и так…