Старик медленно поднимался наверх по широкой каменной лестнице. Ступеньки были высокими и скользкими от прилипших к ним подгнивших осенних листьев. Через каждые пять-десять ступеней он останавливался, оборачивался, и смотрел на город. Поначалу была видна только вековая платановая аллея, соединявшая круглый дворец пионеров и гостиницу с двумя белыми колонами у входа. Деревья с неудовольствием шевелили жёлтыми листками на ветру, словно не хотели отдавать их земле. Сквозь гладкие стволы и заметно поредевшие ветки игралось синее море. Волны весело неслись через бухту и с шумом разбивались о гранитную набережную. Он дошёл до середины лестницы и стал рядом со старой шелковицей, грустно спустившей косы на землю. Город просыпался. По улице шли люди на работу. У входа в угловую кофейню "Искра", расположенную на первом этаже дома из белого инкерманского камня, толпились люди. Там варили лучший кофе в городе. Такой крепкий, что небольшая сахарная ложка могла вертикально устоять в чашке. По бухте медленно полз паром, нагруженный автомобилями и людьми. На рейде, напротив равелина, стояли два эсминца. Их носы смотрели в сторону пристани. Похоже, они готовились к выходу в море. Возле них пыхтели буксиры, а на палубе он заметил много суетящихся чёрных точек. Он дождался пока один из эсминцев выпустил рыжий дым из трубы, развернулся, и продолжил взбираться на холм.
В правой руке старик держал коричневую холщовую сумку, набитую фиолетовым инжиром. Плоды падали с раскидистого дерева на красную черепичную крышу его дома в Симеизе и сушились там на солнце. Ему оставалось только забраться по стремянке наверх и собрать урожай. В этом году инжир плодоносил дважды. Он сварил варенье, угостил соседей, отложил сушёные плоды в деревянный ящик, а сегодня отправился с отборным инжиром в гости к дочке. Общественным транспортом он пользоваться не любил, и всегда, когда приезжал в город, поднимался по длинному склону вдоль бухты, сворачивал на Большую Морскую, заходил в гастроном на углу Суворова выпить чаю со свежим пирожком, и отправлялся к каменной лестнице. Ручки тяжёлой сумки перетягивали сухую кожу на руках, оставляя красные следы на пальцах. Длинные седые волосы на голове беспощадно перемешивал ветер. Ноги начинали ныть. Он старался не обращать внимание на эти мелочи. Он знал что старел, и жить ему оставалось совсем недолго по сравнению с уже прожитыми годами. Старик не хотел себя беречь. Он любил жизнь во всей её полноте и не собирался идти на поводу у своего здоровья. А потому продолжал работать смотрителем в музее-квартире Куинджи, ездить каждую неделю с гостинцами к дочке, ухаживать за садом, и делать домашнюю наливку из кизила. По вечерам старик спускался через лавровую рощу к морю. Слушал, как волны перекатывали гальку и смотрел на ярко светившую над водой луну. Вернувшись домой, садился в беседку, заросшую виноградом, и закуривал папиросу, вставив её в мундштук из слоновой кости. Предаваться воспоминаниям было не в его духе. Он думал о планах на завтрашний день и наслаждался вечерней тишиной.
Миновав гранитный памятник Ленину, решительно указывающему рукой в сторону открытого моря, старик оказался возле песочного цвета собора из инкерманского камня. На внешних стенках собора были прикреплены чёрные мраморные плиты с именами погибших во время войны адмиралов. Он внимательно посмотрел на повреждённые пулями и снарядами плиты, в который раз обрадовался что память об адмиралах ещё жива, мысленно поблагодарив их за отвоёванный город. Ручки сумки стали сильнее сжимать кожу на пальцах. Старик переложил её в другую руку и отправился по жёлтой от мягкого солнца, падавшего на светлые стены старых домов улице, к дому дочери. Он жила в "сталинском" доме с полукруглыми балконами и двумя посеревшими от времени колоннами у входа. Двухкомнатная квартира на втором этаже была когда-то заполнена детским смехом и плачем, запахом свежей рыбы, и цветущих во дворе фруктовых деревьев. Когда дети выросли, он решил переехать в домик на берегу моря, заработанный им тридцатилетней службой в Институте биологии южный морей. Сын вскоре после окончания школы уехал поступать в Мухинскую Академию, а дочь осталась в родном городе, получила специальность бухгалтера, вышла замуж, развелась, занялась карьерой и стала главным бухгалтером на крупном предприятии. Детей у неё не было, она жила одна, иногда оставляя у себя ночевать подруг после долгих посиделок в Шоколаднице, переходивших в чаепитие у неё на кухне. Старик любил дочь до беспамятства и старался всячески её опекать. Её большие, серо-зелёные глаза и каштановые вьющиеся волнами волосы напоминали ему давно умершую мать. Он сильно переживал из-за её неудачного брака, и во всяком "порядочном", как он выражался, мужчине средних лет видел потенциального жениха. В левом кармане зелёного плаща лежал потрёпанный блокнот с подробным отчётом о проделанной им работе по знакомству с возможными кандидатами. Некоторым он даже оставлял телефон дочери и просил позвонить через несколько дней, когда Катя будет им соответствующим образом подготовлена. Подготовка состояла в чтении примет, особенностей характера, увлечений, и недостатков женихов, обнаруженных за один день знакомства. Доверительные беседы старик проводил в музее с понравившимися посетителями или на территории одного из близлежащих домов отдыха. В санатории он не ходил, считая что туда попадают исключительно люди больные душой или телом, а в них дочка точно не нуждалась.
- Па ну ты опять за своё, да? - бросила она с раздражением, когда заметила блокнот, осторожно извлекаемый стариком из кармана плаща. - Давай не будем сегодня читать, хорошо? У меня и без того настроение паршивое.
- Как скажешь, - ответил он сквозь зубы, пряча блокнот обратно. - Дело твоё, хозяйское. А что случилось?
- Ерунда, неприятности на работе, - она посмотрела на себя в овальное зеркало, поправив растрёпанные волосы. - Налоговая инспекция нашла кучу нарушений, и меня хотят сделать козлом отпущения. Ну, пойдём скорее на кухню. Я вчера киевский торт купила, тебе понравится.
- Хорошо, хорошо. - он снял резиновые сапоги и надел тапочки с клетчатым шерстяным верхом, ждавшими его с прошлой недели на полке в коридоре. - По поводу налоговой не бери в голову... В понедельник позвоню Александру Константиновичу и всё уладится.
- Как раз этого делать не нужно, - ответила Катя. - Я сама хочу решать свои проблемы.
- Что ж это такое? Я тебе и так пытаюсь помочь, и эдак, а ты всё отвергаешь будто я враг народа. Пойми, я лишь хочу чтобы ты была счастлива.
- Кто тебе сказал что я несчастна, па?
- Никто, я это вижу.
- Ты никогда не думал, что на самом деле слишком много себе накручиваешь и пытаешься вмешаться в мою жизнь? Лучшая помощь это поддержка, а не вторжение.
Старик обиделся и, отвернувшись, посмотрел в окно. На небе зависли тяжёлые, брюхастые тучи которые, казалось, вот вот лопнут от содержавшегося внутри дождя. Почему она была такой своенравной и резкой? Почему отказывалась принять его заботу и любовь? Впрочем, он сам всегда был независимым и самостоятельным, отвергавшим помощь детей. Последний денежный перевод от сына он вернул с телеграммой в пять слов "Не смей больше этого делать". Катины попытки поработать летом в саду не увенчались успехом. Старик каждый раз гнал её на море, тем самым увеличивая шансы встречи с женихом. Он понимал, что это упрямство наследственное, и удивляться её реакции не стоило.
- Ну, не обижайся. Давай лучше чаю попьём. И киевский торт я с удовольствием съем.
- Сейчас отрежу тебе самый вкусный кусочек, - сказала она и поднялась со стула. - Как ты себя чувствуешь? Что нового?
- Чувствую себя отлично. А из нового ничего, кроме загадочной пропажи картины Куинджи "Христос в Гефсиманском саду". Произошло это, по видимому ночью, поскольку вечером картина была, а утром вместо неё красовалась пустая стена. Ни следов взлома, ни следов самих грабителей, обнаружить так и не смогли. Что же получается, картина просто испарилась? Ума не приложу.
- Я видела эту картину всего раз в жизни, но она мне запомнилась по необычному свету, падающему на Иисуса. Вокруг него жуткая темнота, окружающая аллею и странные, нечеловеческие фигуры прячущиеся в ней. Мне он показался тогда таким одиноким, почти обречённым... Ты связался с Павликом? Его знания в истории живописи могли бы помочь следствию.
- О нём я не подумал. Мы давно не разговаривали, это хороший повод позвонить ему.
- Хочешь я наберу его сейчас?
- Нет Катюша, беседа с ним может затянуться, а я не хочу опоздать на автобус.
Они пили чай и молча смотрели друг на друга. Старик начал собираться и спохватился что забыл отдать сумку с инжиром. Катя не любила инжир, он казался её приторным. Она поставила сумку на кухонный стол и сказала краткое "Спасибо, па". Если бы она знала сколько усилий и любви он приложил, чтобы капризное дерево разрослось и плодоносило два раза, в июле и сентябре. Уже попрощавшись с Катей и стоя в коридоре, он вспомнил что забыл уточнить у неё номер телефона Павлика. Зайдя на кухню, старик увидел как дочка безжалостно высыпает инжир из холщовой сумки в мусорное ведро. Он остановился в дверях и молча смотрел. На глаза навернулись слёзы. Впервые в жизни ему захотелось ударить собственную дочь. Он подошёл, отнял сумку - "Пап, ну ты что в самом деле?" - аккуратно, по одному, достал плоды из ведра и переложил их обратно. Старик ушёл, ничего не сказав. Спустившись на пристань, он выбросил сумку с инжиром в море.