Жульку, Ивану Петровичу отдала сестра. У неё было две собаки, и содержать обеих стало накладно. Большого злого пса, Шарика, она оставила себе. Дом стоит на отшибе, иногда деревенские мальчишки лазали в сад за вишней и яблоками. Свои-то яблоки, почитай, в каждом дворе есть. Но уж такая у мальчишек сущность, попробовать чужого. Этого добра-то не жалко. Жалко, что ветки ломали, сорванцы, да грядки топтали. Жулька пёс добрый, смирный, для охраны не пригодный. А вот как Шарик-то подрос, так и проявил себя хозяином. Мальчишки перестали озоровать, устраивать набеги. Один его басовитый лай сразу отпугивал охотников до чужих садов.
Жулька дворняга. Собака низкорослая, что-то в ней от таксы. С большими лохматыми отвислыми ушами. Шерсть светлокоричневая с белыми пятнами. Изменения в жизни пёс принял спокойно. Новое окружение отчасти ему было знакомо. Дети быстро привязались к нему. И он с радостью принял их в свои постоянные друзья. Всегда участвовал во всех детских играх. А когда играли в прятки, выдавал ребят своим присутствием. Да и к хозяину, Ивану Петровичу, он тоже не был равнодушен. Часто сопровождал его на работу, в магазин, или в лес.
Однажды, в конце декабря, в школе объявили родительское собрание. Иван Петрович прямо из колхозного правления отправился в школу. Хоть и устал, – надо же узнать про успеваемость своих детей в этой четверти. Сельская школа небольшая, рассчитанная на семилетнее образование. Классных комнат всего четыре. Занятия велись в две смены. До обеда учились младшие классы, после обеда старшие. Поэтому собрание началось поздно, уже при свете керосиновых ламп.
В этот раз Жулька был при нём. Пока шло общее собрание в одном большом классе, он смирно лежал в школьном коридоре, освещённом двумя керосиновыми лампами. Наблюдал из затемнённого угла, как сторож и истопник Иван Шулепов топил печи-столбянки. Пёс оживлялся, когда блики огня через открытые печные дверцы плясали на противоположной стене коридора. Пошуровав в печах, подкинув уголька, Иван подходил к собаке, приседал перед ней на корточки и затевал разговор. Он всегда был таким балагуром. Летом пас сельское стадо, его слушателями были коровы и ничейный старый козёл с витыми рогами. Жулька, положив мордочку на лапы, и будто улыбаясь, внимательно слушал, поблёскивая умными глазами из полумрака.
Но вот собрание закончилось. Кутаясь в платки, к выходу потянулись мамы и бабушки. За ними степенно шли мужчины. На ходу сворачивали цигарки, кто-то доставал из самодельных портсигаров дешёвые сигаретки. Иван Петрович уходил последним. Его, как председателя колхоза, задержал директор с просьбой привезти из леса ёлку для школы. Мела позёмка, и ранее нахоженная тропка еле различалась. Деревенские мужчины, женщины ушли уже далеко. Председателю, по болезни потерявшему зрение в юности, трудно было различать дорожку. Только ногами в валенках старался чувствовать натоптанный путь. Жулька неторопливо бежал впереди, иногда останавливался, ожидая хозяина.
Спускаясь с горы в лощину, отделявшую село от деревни, председатель задумался: как лучше выполнить просьбу директора. Забыл, что в этом месте дети прикатали ледяную дорожку. Её припорошило снегом, и она стала незаметной. Да и зрение слабое. Падение было неожиданным. Он поскользнулся, и шапка слетела с головы. Со всего маху ударился головой о лёд. Искры промелькнули в глазах, сильная боль пронзила затылок. Иван Петрович от боли потерял сознание.
Жулька, не дождавшись хозяина, вернулся к нему. Недоумённо обошёл его, обнюхал и сел рядом. Хозяин был недвижим. Своим собачьим умом понял, — случилось что-то плохое. Он не знал, как помочь ему и, вцепившись зубами в полы полушубка, стал тянуть из стороны в сторону. Хозяин не шевелился. Тогда он принялся лизать ему лицо, скулить, и отчаянно повизгивать. С усилием дёргал за рукава. Минут десять Иван Петрович был без сознания. Что-то тёплое, мокрое, липкое, вернуло его в действительность. С трудом разлепив глаза, увидел над собой склонённую собачью мордочку. Жулька касался своим тёплым шершавым языком его щёк, носа и подбородка. Хозяин чуть заметно шевельнулся. Пёс радостно завилял хвостом и залаял, будто хотел сказать: – «Ну, вставай, идти надо!» Председатель пытался поднять голову. Боль в затылке была невыносимой. Приступ тошноты прихлынул к горлу. Неподвижно он полежал ещё несколько минут.
Мела позёмка, набивая снег в волосы, за ворот, и леденила открытую шею. — «Долго не протяну, закоченею, надо встать». При первом же повороте почувствовал боль и новый приступ тошноты. Жулька крутился рядом, нетерпеливо повизгивал, убегал вперёд и возвращался обратно. «Нет, Жулька, я не смогу встать, не смогу идти без посторонней помощи», - тихо говорил Иван Петрович, не столько Жульке, а сколько себе. — «Крайний дом Шатырёвых, вот он на горке, а не доползти даже. В село сейчас, наверное, никто не пойдёт, поздно уже. Помощи ждать неоткуда».
Жулька скулил, подвывал, бегал туда-сюда возле хозяина и срывался на лай. - Умная ты, собака, жалостливая, – мыслил председатель, – только поймёшь ли ты меня.
— Жулька, Жулька, иди домой! – тихо говорил председатель скулившей рядом собаке. Жулька завыл ещё сильнее. Несколько раз ткнулся мокрым носом в его лицо, как бы принуждая к действию. Иван Петрович оттолкнул пса рукой:
— Домой, домой, Жулька! Иди домой, я прошу тебя…
Пёс отошёл на несколько метров и, вернувшись к хозяину, будто извиняясь, залаял.
— Домой, Жулька, домой! Непослушной рукой председатель оттолкнул собаку. Повизгивая, тот побежал в гору. «Только бы дошёл, да не отвлёкся, чем нибудь по дороге, — вяло размышлял председатель, — Антонина поймёт, когда увидит собаку одну». Иван Петрович пошарил руками вокруг себя в надежде наткнуться на шапку. Рядом её нет. Он попробовал перевернуться на бок и снова потерял сознание.
Антонина уложила детей спать и присела перед столом, поближе к лампе, пришить заплатку на детскую рубашонку. Мать тоже сидела перед лампой и вязала шерстяной носок. Спицы так и мелькали у неё в руках. Зевнув, она вымолвила:
— Что-то долго нет Ивана Петровича, не случилось ли чего?
— Да пока общее собрание пройдёт, потом по классам разойдутся. Придёт.
— Ну, дай-то бог. Ещё надо ужином покормить, да и спать ложиться. Я бы сейчас легла.
Немного помолчав, сказала: - Тонь, дайкось мне карты.
- Погадать хочешь? Да придёт. Дочь пододвинула ей колоду.
Анна Ивановна перетасовала её и, отложив часть карт, стала сбрасывать по одной, приговаривая: - на пороге, на дороге, на постели, за столом. На пороге, на дороге, на постели, за столом. Последняя карта выпала хорошая: - на дороге.
- Ну, слава тебе, господи, идёт! И Анна Ивановна тихо запела:
В низенькой светёлке огонёк горит.
Молодая пряха у окна сидит.
Голос у матери высокий, красивый. Раньше она пела в церковном хоре на клиросе. Дочь вздохнула и тоже запела. Её голос, напротив, был низким, ровным и приятным. Иногда по вечерам мать и дочь пели старинные песни за неспешной работой.
Молода, красива, слёзы без конца.
Вот она ласкает старого вдовца.
Вдруг дочь прервала пение и обратилась в слух. Мать, посмотрев на неё, спросила:
— Пришёл что ли?
Антонина продолжала вслушиваться, поворачивая голову то вправо, то влево.
— Мне кажется, Жулька воет. Надо выйти посмотреть.
Набросив на плечи пальто, погромыхала дверными засовами, щеколдой и вышла на улицу. Жулька подскочил к Антонине и заскулил, нетерпеливо виляя хвостом. Несколько раз с лаем бросался к дороге. Но впереди ничего не видно.
— Ой, Жулька, что ты один-то? Где хозяина оставил? Или случилось что?
Жулька не стоял на месте, бросался на грудь, и всё порывался бежать под гору с громким лаем. Она вошла в избу.
— Мама, с Иваном, наверное, что-то случилось. Собака сама не своя, скулит, лает, будто зовёт куда-то. Надо пойти навстречу. Давай одеваться.
Анна Ивановна отложила вязание: — Да, нужно сбираться. Они быстро и тепло оделись. Кто знает, как далеко идти придётся. Антонина увернула фитиль лампы. В сенях – на всякий случай, от собак, прихватили палку и вышли. Серпик луны то появлялся, то прятался в облаках. Спустились с горы, по обледеневшим камням перешли речной перекат. Здесь даже в сильные морозы река не замерзает. Вода выходит изподольда и снова прячется под ним.
Вышли на горушку, отдышались. Здесь, наверху, позёмка задирала сильнее. Скорым шагом подходили к соседней деревне. В редких избушках тускло светились оконца. Из печных труб тянулись белые дымки. Вот и деревня кончается, а на Ивана ещё не наткнулись. Антонина сама с собой размышляла, – может, к какой вдовушке зашёл обогреться? Сейчас, после войны, почитай полсела таких, которые мужика «обогреться» примут.
- Ой, ну что я так плохо думаю. Жулька так бы не проявлял себя. Нет! Наверное, с Иваном что-то случилось.
Вот и последний дом деревни. Собака уверенно бежала вперёд, взвизгивая, оглядываясь на хозяев, идущих позади. Санная дорога свильнула влево, а они пошли тропинкой. Тропинка прямее, короче, по ней ходят всегда. Люди в сельпо идут, детвора в школу.
Жулька опрометью помчался вниз, и уже оттуда поднял громкий лай. Они спустились в лощинку. Сердце у Антонины застучало: Иван, лежал на спине припорошенный снегом.
— Ой, мама, не могу. Она закрыла лицо руками.
Анна Ивановна склонилась над зятем, потрогала его холодный лоб, расстегнув полушубок, приложилась ухом к груди, послушала сердце.
— Слава Богу, живой! Вином от него не пахнет. Может, упал, вон как дети горку присклизили. Антонина подняла припорошенную шапку, отряхнула и стала надевать её на голову мужа. Шапка надевалась плохо. Потревоженный, Иван Петрович пришёл в себя.
— Тоня, мама, хорошо, что вы пришли, – замёрз бы без вас. Никто уже не ходит. Упал я, головой сильно треснулся, видать, сознание потерял. Спасибо Жульке, я ведь на него надеялся, что он вас приведёт. Встать не могу. Всё плывёт перед глазами.
Женщины с трудом подняли Ивана Петровича, поставили на ноги и отряхнули от снега.
— Ну, давай, опирайся на нас, и пойдём потихоньку. Антонина подставила плечо слева, мать справа. Идти узкой тропкой было неудобно. Решили свернуть на санную дорогу — она шире, накатистей. При каждом шаге Иван Петрович ойкал, жалуясь на боли в затылке.
На середине деревни со двора Горбачёвых выехала конная упряжка. Громко фыркала застоявшаяся лошадь, запряженная в круглые санки.
— Кто идёт? Кого ведут? — раздался из поравнявшихся саней голос седока.
Иван Петрович узнал по голосу Комогорова, начальника районной милиции. Наверное, приезжал навестить свою Анну, продавщицу, женщину, с которой он сошёлся, будучи ещё участковым.
— Рожковы, Николай Григорьевич, к дому продвигаемся.
— Подпил что ли, Петрович?— милиционер узнал местного председателя.
— Да какой там, шёл с собрания, на горе затылком навернулся. Идти не могу – голова раскалывается, - охал Иван Петрович. Наверное, сотрясение мозга. Хорошо вот жена с тёщей догадались встретить.
— Ну, полезайте в сани, располагайтесь, хоть и тесновато, — подвезу до дома.
Сытый, крепкий жеребец начальника милиции, легко преодолевал одну горушку за другой. Жулька старался не отставать от саней. Жеребец, не сбавляя хода, миновал последнюю горку. У одного из домов Комогоров натянул вожжи и возок остановился.
- Ну, вот вы и дома, вылезайте не торопясь! Выбравшись из саней, Иван Петрович и Антонина пожелали ему благополучной дороги, поблагодарили за помощь.
— Ладно, сочтёмся, поправляйся Петрович! Усевшись удобнее, он стегнул жеребца вожжой по крупу и тот с места пустился рысью.
Дома, Ивана Петровича раздели и уложили на постель. Анна Ивановна поставила самовар, вскипятила воды и приготовила зятю отвару, чтобы выпить на ночь. Она знала множество трав, помогающих от разных хворей, и летом собирала их впрок. Антонина осмотрела место ушиба, прощупала осторожно, но ничего не обнаружила. Хозяин постанывал при малейшем шевелении. Жульку, за проявленное понимание, за спасение хозяина впустили в дом. Дети спали, играть было не с кем, и ему оставалось наблюдать от порога за тем, что делают хозяйки.
Утром Антонина сходила в медпункт, – вернулась с фельдшерицей. Та сделала укол, оставила таблеток. Поощрила отвар, приготовленный Анной Ивановной. По настоянию фельдшерицы, председатель неделю отлёживался дома. По всякой колхозной надобности приходили правленцы, счетовод, бригадир. Совместно решали, что делать наперво и что потом. Через две недели простудные болезни у Ивана Петровича прошли. А дело обязывало ходить в правление. К концу третьей недели и головные боли поутихли.
Прошёл год. Послевоенные зимы были холодными, снегопадными и вьюжными. Сугробы у домов наметало до самой стрехи. Иной раз и соломенную крышу ровняло. Мальчишки съезжали на лыжах под гору прямо от печной трубы. Новая напасть свалилась на селян по всей округе. Ночами волчьи стаи одолевали. Ходили по деревенским улицам, вынюхивали, где бы, чем поживиться. Люди боялись выходить из домов. Собаки, поджав хвосты, забивались во дворы, просились в дома. Иногда волки забирались в скотные хлевы, где были ненадёжные плетнёвые стены с соломой. Резали овец, гусей. Могли распороть брюхо телёнку и даже корове.
Как-то поздним вечером вся семья была в сборе. Иван Петрович сучил дратву – подшить войлочные подошвы на валенки ребятам. Женщины увлеклись вязанием. Дети, уже зевая, доделывали школьные задания на дом. К ночи крепчал мороз. Жульку пустили в дом, хорошо покормили. Улёгшись у порога, он следил за происходящим в избе. Стрелял глазами, прислушиваясь к разговору хозяев. Вдруг поднял голову, встрепенулся, и, глядя на дверь, зарычал. Потом громко залаял, будто просился выпустить его наружу.
Иван Петрович накинул полушубок, сунул ноги в валенки и толкнул дверь: — «Может, кто нибудь из соседей идёт?» Жулька следом за ним. Открыв входную дверь, хозяин вышел на улицу. Собака с лаем бросилась между домов и скрылась в темноте. Иван Петрович почувствовал беду. — Наверное, волки рыскают, — подумал он и, напрягая связки, прокричал, — Жулька, Жулька, Жулька! В ответ донёсся волчий вой, в два-три леденящих душу, голоса. Они доносились от реки. В ту сторону побежал и Жулька.
Застегнув пуговицы полушубка, председатель по свежим сугробам добрался до края лощины. — Жулька, Жулька, Жулька! — громко звал он собаку с обрыва. Внизу, на заснеженной реке, мелькали тёмные тени. В ночной тишине слышалось клацание волчьих зубов, звуки жестокой звериной свалки, лай и взвизгивание Жульки. Вскоре они затихли, и волчья стая серым пятном устремилась по реке в сторону ближнего леса.
— Эх, Жулька, Жулька, ты меня спас, а вот я тебя не уберёг! По щекам мужчины покатились непрошенные слёзы.
Утром, едва ободнялось, Иван Петрович спустился к реке. Нашёл то место где, Жулька вступил в схватку с волчьей стаей. На заснеженном льду следы множества лап, следы неравной борьбы. Тут и там алые пятна крови, клоки рыжей шерсти и больше ничего. Вечером дети спрашивали его:
— Папа, а где наш Жулька? Его волки загрызли?
— Нет, ребятки, ушёл он. Волки увели, - изменившимся голосом промолвил Иван Петрович. Наверное, какой-нибудь волчице понравился, и она его в женихи выбрала, - не глядя на ребят, стараясь скрыть слёзы, ответил он.