(Продолжение)
Проснулся Силантий поздно. Детей дома уже не было, а на столе лежало размашисто написанное крупным буквами руководство к его дальнейшим действиям: в холодильнике два контейнера с завтраком, их необходимо разогреть в микроволновке, а с кофе или чаем он и сам уж разберётся.
Перво-наперво старик решил принять душ — как-никак тоже уже горожанин. Теперь, когда Лилии нет дома, халат можно надеть и на голое тело. Халат на голом теле ему понравился больше, чем на теплом китайском белье, и он решил, что вечерами после ванны будет надевать под него только кальсоны. Посмотрел на себя в большое зеркало и нашёл сходство с тем писателем Иваном Сергеевичем, который "Муму" написал. Они с Марьей читали в Федькином учебнике про ту Муму, жалели убогого Герасима и собачку. Там и портрет был Ивана Сергеевича.
Силантий ещё раз посмотрелся в зеркало. Нет. Не похож он на писателя. Только халат похож. Иван Сегеевич сидел в кресле, а рядом была собака. Большая. Красивая. Как Полкан. Вот если Силантий поставит напротив зеркала кресло, что стоит в его комнате, сядет в него, закинув ногу на ногу, да рядом Полкан пристроится, тогда да, тогда Силантий будет вылитый Иван Сергеевич. У него и борода почти такая же.
Но кресла выносить из своей комнаты старик не стал - Полкана ведь здесь нет. Он вздохнул и пошел на кухню.
Микроволновку включать Силантий не отважился, побоялся сломать. У него в деревне тоже есть микроволновка, дети подарили, но там меньше кнопок, да и не он, а Марья ею пользовалась. Он только две кнопки-то и запомнил, на которых написано "старт" и "стоп". Контейнеры пластиковые, на плите разогревать их нельзя - впрочем, с плитой газовой старик тоже не умел обращаться. Решил обойтись бутербродом с колбасой и запить чаем, но прежде позвонить Петровичу.
Для начала сверил баланс и записал на бумажке, потом позвонил, узнал, что там всё в порядке, Полкан ведёт себя примерно и уже позавтракал. Ещё раз сверил баланс. Получилось много, почти два рубля. Решил в следующий раз звонить с домашнего телефона: Марья говорила, что по тому хоть целый день разговаривай — плата одна будет.
После телефонного разговора и принятого решения сменить оператора, значительно повеселевший Силантий позавтракал, затем тщательно вымыл кружку из-под чая, так же тщательно протёр стол и подумал, что надо будет купить клеёнку, а то стол у его детей, как у бичей Сидоровых, которые живут в их деревне возле старой конторы в заброшенном доме. Правда, у Сидоровых стол деревянный, чёрный и ножом изрезанный, а здесь — светлый, гладкий и с разводами. Но клеёнка всё одно нужна: и красивше будет, и разводы не потемнеют.
Ну, а в остальном придраться не к чему. Всё, как у людей.
У зоотехника Ивана Степановича, конечно, мебель побогаче будет - наверное, при равных должностях зарплаты всё равно разнятся. Да и скота Иван Степанович много держит. Его жёнка на рынке, почитай, кажинный день яйцами, сметаной да другим молочным продуктом и овощем торг ведёт. А по осени и свинину продают, и говядину с телятиной. У Федьки-то хозяйства нет, да и Лилию, торгующую на рынке, Силантий не только не мог себе представить, но даже и представлять не хотел — её же там враз облопошат!
Зато у Федьки книг поболее и пианино имеется.
Силантий, пройдясь по всей квартире, остался в полной мере удовлетворённым её состоянием, вернулся в отведённую ему комнату и принялся разбирать свои вещи. Жить он решил у детей. Внук молодой, к нему будут товарищи захаживать, девушки опять же — незачем Силантию их стеснять, да и самому ему покой нужен. Вот сегодня съездит, посмотрит, как Сергей устроен, познакомится с Алёнкой, которая такие вкусные булочки стряпает под названием "пирожные", выяснит, до пары она его внуку аль нет, и опять к Федьке с Лилией воротится. Тут и угол у него отдельный, с телевизором, с шифоньером, в стенку вдавленным, со столом. На столе стоял портрет Марьи - это Федька правильно сделал, что портрет в его комнате поставил. Кресло вон такое удобное, сядешь, а оно качается.
Старик осмотрел со всех сторон плетёное кресло, осторожно сел в него, пару раз качнулся и поставил возле окна. Ну, его! Ещё сломается. А чтобы кресло не пылилось, достал из сумки вышитое Марьей покрывало с подузорником понизу, сложил его вдвое и аккуратно накрыл.
Рукодельницей была Марья. И шить, и вышивать, и вязать - всё умела. Её рушники в школьном музее висят. Это ещё Григорий Павлович попросил их туда отдать. Вроде, как для истории. А чего и не отдать? Почему бы и не уважить хорошего человека?
Рушники те даже на выставку возили! Силантий очень гордился этим. Тайно, правда.
Марья для музея и Ленина вышивать взялась было, но не успела работу до конца довести, как выяснилось, что Ленин совсем не тем человеком оказался. Не вождём и учителем, а "кровавым гением". Силантий сам слышал, что так его в своей песне певец Игорь назвал. Фамилию этого Игоря он запамятовал, но слыхал, что певца того потом убили конкуренты, будь они неладны. А пел Игорь красиво! Особенно про пруды, которые чистые. Марья тоже сильно по Игорю печалилась под эту песню
Потом старик достал из большой сумки маленький чемоданчик-балетку, извлёк из него крошечную дамскую сумочку и долго гладил её, потертую и совершенно потерявшую первоначальный цвет. Вспомнил, как покупал эту сумочку-ридикюль.
В день получки поехали они тогда с оказией в Каргасок. Купили Силантию новую рубаху, модную вельветовую курточку с карманами на "молниях", Марье - платье из крепдешина и туфли-лодочки. Деньги ещё оставались, правда немного.
И увидел вдруг Силатий роскошную женщину. Нет, его Марья была в сто раз красивше, но в руке та женщина держала маленькую сумочку с блестящим замочком. Перехватил молодой супруг немного завистливый взгляд своей половины и ринулся по торговым рядам "блошиного" рынка в поисках этого аксессуара, так необходимого для полного счастья его молодицы. Купил не торгуясь. Марья хотя и корила его всю обратную дорогу за это, но он-то знал, что она довольна. Причём даже не столько покупкой, сколько его вниманием.
Он потом подслушал, нечаянно, разумеется, как она Людке Вотиновой хвасталась, какой у неё Силантий чуткий да внимательный. Слышать такое ему было приятно, только как-то немного неудобно. А почему неудобно, так он и сам не ведал.
Старик вздохнул, раскрыл сумочку и вынул завёрнутые в старую газету пожелтевшие фотографии. Вот Марья с маленьким Федькой на берегу Нюрольки. Вот они втроём. Это уже в Новосибирской области, куда они переехали, с кумом Миколой списавшись. Федьке тогда уже десять годков было.
Кум-то их и фотографировал, он с юности увлекался этим делом и сейчас занимается. Только сейчас его фотографирование хоббием называется.
А вот Марья после того, как потеряла третье их дитё. Карточка маленькая, на паспорт сделанная. Марья на ней, как покойница. Потом на паспорт она перефотографировалась, а эта так и осталась. На горькую память.
Силантий, пока Марья была жива, всё время фотографию ту прятал, чтоб жонка лишний раз о боль их неизбывную душой не ранилась. Ну, а теперь в общую стопочку положил.
Выписали тогда Марью из больницы, глянул на неё Силантий и сердцем зашёлся. Одни глаза-то от неё и остались. А под ними — синева на пол-лица. Краше в гроб кладут. Молчаливая стала, никак отойти не могла. Он и так к ней, и этак — всё напрасно. Постоянно о чём-то о своём думает, никого в свои думки не подпускает.
А тут надо было Силантию на шишкобой ехать: кедр хорошо в тот сезон плодоносил, торопились, чтобы кедровка орех не спустила.
Поганая птица, эта кедровка! Распочнёт шишку снизу, ослабит чешую и на следующую перелетит. А орех-то весь и высыплется под дерево. Бывало, чуток припозднится человек - кедровка весь урожай на нет изведёт.
Вот и пришлось Силантию Марью один на один с их общим горем оставить. Что он мог поделать? Работа есть работа. Проводить его на катер она пошла, и пока не скрылись из обозрения деревянные мостки, называемые пристанью, он всё смотрел на худенькую её фигурку, на поникшие, придавленные бедой узенькие плечи. А вот среди встречавших её не было. За те две недели Марья перевелась на другой участок, оставив ему записку:
"Прости, Силантий. Ты очень любишь детей, а я полая. Тебе нужна здоровая жонка, а со мной ты будешь жить из жалости. Я этого не хочу..."
Долго смотрел он тогда на ту записку, горько было ему и обидно, что Марья решила одна за них двоих. Потом пошёл к Людке Вотиновой и заставил сказать, куда уехала его жёнка. Людка поначалу не хотела говорить, но встретив его тяжёлый взгляд, не обещающий в противном случае ничего хорошего, дала адрес.
Далековато забралась Марья, частые поездки к ней исключались однозначно. Да и будь они частыми, встречи Силантия и Марьи положительного результата не дали бы всё равно. Она, как заведенная грампластинка, твердила бесцветным голосом одно и то же: оставь меня... не мучай ни себя, ни меня... женись, ты хлопец видный...девок и без меня хватает...
Девок хватало, это правда. Только ему-то нужна была одна она, Марья!
Так прошла зима. А весной всё Мыльджино сбежалось на берег реки, где бегал пятилетний мальчонка и с отчаянным криком "Мама! Мамочка!" пытался вскочить на проплывающие мимо льдины.
Женщину выловили далеко от того места, где её закрутил ледоход. Спасти не удалось.
Силантий с мальчонкой на руках примчался в свою комнату, снял с него одежду, растёр "Тройным" одеколоном и укутал в тёплое одеяло. Прибежавшие вслед за ним соседки пытались оказать посильную помощь. Кто-то принёс сушеной малины, кто-то —засахаренной брусники. Мальчик проболел две недели.
Отдавать в детдом круглого сироту Силантий наотрез отказался.
— Я яго батька, — твёрдо заявил он приехавшим из района представителям власти, — и ни у яки прыют хлопца не отдам!
А при первой же возможности он отправился к Марье. Уже с Федькой.
Пришедшая с работы Марья не удивилась появлению Силантия, только кивнув на ребёнка, спросила:
— Чый хлопчык-то?
— Наш, — устало ответил тот.
— ?
— Твой и мой, — пояснил муж. — Ён еще маленький, ему мати потрэбна. Родная-то потопла. У яго окромя нас с тобой никого нема. Один ён остался. Збирайся. Да побыстрее, катер ждать долга не стане. Документы твои переведуть, я уже у контору ходил. Усе им обсказал. Яны согласны. Ты тольки заявление напиши.
Губы Марьи задрожали, она обняла Федьку, прижала к себе и заплакала. Но это были уже слёзы облегчения.
Силантий аккуратно сложил фотографии, завернул в ту же газету и положил на стол, а из ридикюля вынул паспорт, пенсионное удостоверение, трудовую книжку и завязанные в носовой платок свои сбережения. Отсчитав нужную сумму, поместил её в кошелёк, а всё, вынутое ранее, опять сложил в сумочку, сумочку — в балетку, балетку — в дорожную сумку. Потом старик надел красивый спортивный костюм, придирчиво оглядел себя в большое зеркало и остался доволен. Поплевав на ладонь, он пригладил остатки некогда пышной шевелюры, ещё раз полюбовался собой и пошел знакомиться с соседями.
Так всегда было в деревнях: приезжие свою жизнь на новом месте начинали именно с этого.
(Продолжение следует)
http://www.proza.ru/2013/11/28/1510 7