Кто-то, наверное, хранит дома, кто-то мог видеть в музеях, треугольники писем, приходивших с Войны. Иной раз в таких письмах попадаются старательно закрашенные, а иной раз вырезанные полоски. Это там, что нельзя было читать ни на бойцам фронте, ни всем другим оставшимся в тылу.
С теми, кого обязали читать все письма и был обязан вымарывать или даже вырезать неположенное - данные о расположении частей, детальное описание местности и тому подобное, проводили специальные занятия и вдалбливали то, о чем в письмах быть не должно. Запретных сведений и тем было не много, но они были. Люди о них писали. Так вот чтением и "редактированием" писем занималось особое подразделение НКВД - военная цензура. Такое подразделение было в каждом городе, где распределялась почтовая корреспонденция. Служили в таких подразделениях, в основном, девочки-студентки. Они были рядовыми с погонами сотрудников НКВД.
После этих чтиц, любое письмо могло быть проверено начальством. Если такая девчушка пропускала письмо с неподобающими сведениями, то суд и далее по велению военного времени...
Зина, студентка второго курса Свердловского медицинского института, была призвана была в такую часть в марте 1942 года.
Дома, когда пришла повестка из военкомата, мать, отец и её младшая сестра, узнав, что их Зиночка не поедет на фронт, а остаётся служить практически дома, были одновременно рады, что теперь в семье будет целый военный паёк, а с другой стороны служба в НКВД это был всепоглащающий страх. Но всё-таки целый паёк военнослужащего для дома и семьи, где жили уже целый год голодом был самым важным. Дома варили суп из оставшегося на зиму в оврагах бурьяна, а мама Зиночки чуть было не посадили за взятые домой картофельные очистки из пункта питания рабочих завода, где она работала вахтёром. Отец Зины был хром, да и по возрасту не призывался. Брат убежал на фронт полгода назад, едва ему исполнилось шестнадцать. Убежал и был взят юнгой на действующие корабли Северного флота. Уже несколько месяцев их Толя воевал и был подносчиком снарядов.
Паёк Зиночке действительно дали и дома раз-два в неделю стал появляться хлебушек. Хлеб толкли с лебедой и делали тюрю. Только тогда еще маленькой сестренке Зины Гале, давали пожевать самый настоящий хлебушек.
Всё было бы и ничего, если бы не тексты писем, с утра и до позднего вечера, читаемые и вымарываемые Зиночкой. Привыкнуть к тому, что писали она не могла и, приходя домой, по ночам содрогаясь беззвучно ревела в свернутый бушлат, заменявший ей подушку. Прочие вещи они, как и все вокруг, отдали постоянно прибывающим эвакуированным. Те приезжали безо всего. Не было не только на чем спать, но и где. Ночевали эвакуированные на Уральских морозах зачастую на улицах.
То, что знали эти девчонки, служившие в НКВД "чтицами", не возможно было передать - столько ранее не высказанных слов, было в этих письмах. Там было всё - фронтовая грязь, ночевки в окопах под снегом и дождём, там же, куда бойцы испражнялись. Были слова такой любви к родителям, своим милым, что в обычной, мирной жизни, никогда не услышать. Но было и такое, когда приходилось вырезать из писем больше, чем по полстраницы. Что могли подумать те, кому были адресованы и приходили такие письма?
А что чувствовали эти девочки? - рассказывать же о письмах было категорически запрещено.