СВОД

Рецензия на роман А. Войтешика «Свод» Виктории Конон, кандидата филологических наук, доцента кафедры общего и русского языкознания БГПУ.
научные интересы: стилистика, риторика, лингвостилистические особенности художественного дискурса.

"Занимаясь давно и профессионально изучением языка и стиля художественной литературы, я с любовью собираю примеры из интернет-шедевров, чтобы потом, на занятиях, изучить со студентами симптомы неизлечимой графомании. Учитывая мой грустный опыт, я никогда ничего не читаю без надежных рекомендаций. Поэтому, когда в один прекрасный день мне пришлось взять в руки незнакомую книгу, чтобы отредактировать, я некоторое время настороженно смотрела на нее и только после долгих самоуговоров решилась. Открыла, начала править.
…Остановилась словно очнулась, кажется, на 45-ой или 46-ой странице. Вернулась в начало, посмотрела: мои правки закончились в начале первой главы. Удивилась, сосредоточилась, снова начала править. Через пару страниц поняла, что это бесполезные мучения — и просто стала читать…
Историко-приключенческий роман. Тема, интрига, динамичный сюжет, изящный витиеватый стиль вначале напомнили мне одиссеи и хроники Рафаэля Сабатини. Однако скоро стало ясно: это что-то другое и особенное. Особенные персонажи! Бывают персонажи насквозь прозрачные… и неинтересные; бывают — загадочные, но последовательные: поймешь, в чем их загадка, — и снова неинтересно. В этом романе персонажи разрушают все стереотипы. Разрушают жестко. Романтика отношений переплетается с гендерным реализмом, динамика диалогов сочетается с куртуазностью фраз, на историческом поле битвы философий и социальных противоречий прорастают шипы мистики и язычества. Для меня пират Ричмонд Шеллоу Райдер — не капитан Блад. Он — Свод.
Любовь и страсть в нем не пересекаются и не владеют им — он владеет ими. Попав в чужой мир и не зная его языка, он оказывается на пересечении многих драм и принимает решения, на которые не способны те, кто владеет этим миром по праву рождения! Его единственный партнер — sword! Его язык — ярость! Другие герои, соприкоснувшись с Ричмондом Сводом, начинают зависеть от его неудержимости и изумительной цельности. А читатель начинает узнавать и понимать его, догадываться о его мыслях и поступках, оценивать его… О, это так соблазнительно для нашей умственной лени — сформировать мнение о герое! Казалось бы — готово! Но в этот момент Ричмонд становится «неуправляемым» и с ухмылкой начинает противоречить догадкам, смеяться над оценками и разбивать «мнения о нем», как карточные домики. Не зря он владеет черной магией!
Нет, Свод не противоречив (это было бы банально!) — он свободен. Кажется — бессмысленно жесток и нелогичен, но, узнав о его гибели, я, не дочитав последнюю главу, бросилась звонить автору: может быть, Свод как-нибудь выжил? Узнала, что есть продолжение, в котором элементы мистики выйдут на первый план и…
Что бы хотелось сказать об авторе? По сути всё это и было о нем. Он сумел создать эти образы, а сам «ушел в тень» и напоминает о себе необычным изящным стилем, также полным «разрушений» художественных канонов — чего только стоит столкновение в романе трех языков! Я бы сказала: язык в романе — не инструмент, а один из персонажей.
Автор не подсказывает, не учит, не оценивает. Он словно следует за героем, удивляется вместе с нами, подвигая ближе к герою новые шахматные фигуры… его женщин! Женские образы в романе прекрасны, реалистичны и вместе с тем они словно задуманы и созданы в лаборатории психоделических экспериментов, в которой наркотик — магия чувств. Жестокий пират, повеса и игрок в покер с судьбой, он делает этих «однонаправленных» до встречи с ним женщин ведьмами, феями, королевами трагедий Шекспира! И простолюдинку, и знатную даму, или… это только одна женщина?
Дочитав эту книгу до конца, я поняла: если мир даже самой титулованной и «рекомендованной» книги не сумел тебя удивить и разрушить хотя бы несколько твоих стереотипов и очень (очень!) твердых убеждений — эта книга не стоила потраченного времени. А роман Алексея Войтешика «Свод» — это не просто интересно, это разрушение устоявшихся сравнений, эстетическое освобождение, не только приключенческий, но и психологический квест.
По этой книге можно снять фильм, но никогда — сериал. Ибо здесь нельзя пропустить «серию» и просто угадать, что было в предыдущем эпизоде. Каждая страница — новый выбор. Для героя. Для читателя".

Свод

(31.03.2007 г. - 19.02.2009 г.)

Если царица Судьба отковала твою суть будто шпагу, можешь быть абсолютно уверен в том, что основополагающим уроком для тебя в жизни будет урок фехтования.
                «Sword (англ.) — шпага, меч, сабля»
От автора:
Практически всё, описанное здесь, – художественный вымысел. Да, некоторые имена и события, которые вы встретите в этом произведении, на самом деле имели место, но не стоит ссылаться на меня как на достоверный источник информации – не давайте повода историкам потешаться над вами.
Часть 1            
Глава 1
Мерзкий холодный туман, выползший еще утром со стороны неспокойного моря, окончательно убедил жителей Плимута и гостей этого небольшого английского города в том, что и этот четверг будет непоправимо испорчен непогодой. Утопающие во мраке улицы чернели безлюдным унынием. Тяжелое покрывало туч повисло над потемневшими от влаги окрестностями в конце мая 1517 года и замерло там на весь июнь. С утра до ночи мутные ручьи стекали по краям выпуклой мостовой. Вода все прибывала и прибывала. Набрякшие загородные пруды, подпуская ее к верхнему уровню дамб, уже с трудом держались в своих границах. Окраины Плимута были близки к потопу.
Одинокий человек в черном плаще и шляпе был силой сложившихся обстоятельств вынужден передвигаться по городу в эту мерзкую погоду. Он спешно шагал к постоялому двору, первый этаж которого занимало известное во всей округе питейное заведение. Добравшись до выложенной камнем ступеньки порога, он, спасаясь от дождя, ловко поднырнул под спасительный козырек.
За дверью гаштхауза  слышался приглушенный говор. Незнакомец озирнулся, беззвучно обнажил саблю, нащупал дверной молоточек в виде кольца и постучал. Щелкнула верхняя задвижка, открылось окошко, и в нем, заслоняя тусклый свет душного помещения, возник чей-то силуэт.
— Мест для «просто обогреться» нет, — грубо ответили с той стороны и с силой толкнули окованную створку. Вопреки желанию не обремененного хорошими манерами служащего, заслонка ударилась обо что-то жесткое и резко отскочила обратно. В ромбовидном проеме холодно блеснул кончик сабли.
— Меня здесь ждут, — глухо, чтобы не привлекать к себе внимания, произнес ночной гость, — позови хозяина.
Человек за дверью исчез, открывая для обозрения часть мрачной трапезной. В глубине обеденного зала за длинным столом сидели лишь два английских моряка и какой-то плешивый толстяк. Королевские матросы, попирая недавний приказ столичного Адмиралтейства, за ужином употребляли что-то согревающее кровь и шумели, а их тучный сосед, вяло хмурясь на их пьяные выкрики, неторопливо вкушал свою скромную пищу. Места, вопреки заявлению разносчика еды паба, в зале было предостаточно. Ввскоре в проеме окошка снова появился чей-то силуэт:
— Я хозяин этого заведения, сэр. Мне сказали, что вы хотели меня видеть.
Поздний посетитель поднял руку, плотно затянутую в мокрую кожу перчатки. На ее черном фоне, безмерно радуя хозяйский глаз, весело блеснули две серебряные монеты.
— Мне назначена встреча, — протягивая руку в окошко, произнес человек в плаще.
Хозяин паба моментально смахнул монеты в свою ладонь и с прятал их в карман передника. Грохнул тяжелый засов, дверь открылась.
Гость ступил в помещение, пропахшее жареным мясом, п;том и дымом. Здесь было тепло и сумрачно. Никто в обеденном зале не мог рассмотреть его в темной нише у входа. Хозяин учтиво поклонился и указал на узкую лестницу слева. Человек в плаще кивнул и стал подниматься, ступая как можно мягче по ветхим скрипучим ступеням.
— Мистер, дверь слева, в конце коридора, прямо под фонарем, — оставаясь внизу, тихо бросил ему вслед хозяин…
Гость поднялся наверх и осмотрелся. Коридор второго этажа был пуст. Над одной из дверей действительно висел сальный фонарь. Человек в плаще поправил шляпу и медленно направился к указанному месту. Остановившись перед дверью, он снова осмотрелся и только после этого постучал в изъеденный жуками дверной косяк.
Дверь тут же открылась. За ней стоял высокий молодой человек в дорогом платье испанского покроя. Его элегантное гражданское одеяние не способно было скрыть от внимательного взгляда ночного гостя хорошо тренированную фигуру военного. Левый ажурный обшлаг рукава казался жестким. Наверняка там был спрятан «испанский сюрприз» – тонкий, словно шило, короткий нож, все более входящий в моду среди аристократической молодежи Англии.
— Что вам угодно? — холодно спросил человек с «испанским сюрпризом».
Посетитель повторно смерил взглядом встречающего и осторожно вынул из-под полы сырой свиток.
— Меня зовут Джонатан Эдванс, — протягивая его военному, отрекомендовался гость. — Вчера лорд Честерлейд вручил мне это приглашение.
Военный взял свиток, развернул его, быстро пробежал глазами по ровным, слегка размытым дождем строкам, после чего, поклонившись, сделал шаг в сторону:
— Вас ждут, мистер Эдванс.
Джонатан вошел. В комнате горел камин. Возле огня, опираясь на спинку тяжелого кресла, стоял высокий мужчина в темно-бордовом камзоле. В вечернем сумраке, меж расстегнутыми полами добротного испанского платья сияла белизной дорогая шелковая сорочка. Цепкий взгляд ощупывал вошедшего с неторопливостью, присущей важным особам. Выждав весомую паузу вельможа шагнул к небольшому, богато сервированному столику, стоявшему тут же, у камина, и обратился к маячившему позади посетителя военному:
— Мистер Лоуб, оставьте нас. Я думаю, что мой английский будет понятен господину Эдвансу.
Не говоря ни слова, военный поклонился и вышел.
— Мистер Эдванс, — меж тем продолжал высокий господин, — я решительно считаю, что нам не следует ничего обсуждать, пока я не попрошу у вас прощения за то, что по моей просьбе вам пришлось проделать такой нешуточный путь под дождем.
С этими словами важный джентльмен отодвинул в сторону второе кресло, стоящее рядом с камином, приглашая таким образом Джонатана подсесть к столу. Эдванс деликатно отклонил это предложение и остался стоять на месте.
— Откровенно говоря, — как можно мягче ответил он, снимая мокрую шляпу и поправляя слипшиеся от воды волосы, — моя востребованность при английском дворе уже давно приучила меня не обращать внимания на такую мелочь, как непогода. Знаете ли, — продолжил он, — у нас в стране считается дурным знаком, если в это время года дождь идет реже, чем дважды в день.
Важный господин сдержанно улыбнулся, взял со стола тонкостенный глиняный кувшин и налил в бокалы вина.
— Это уместный… хороший юмор, — заметил вельможа. — К слову сказать, ваша верная служба трону, или востребованность, как назвали это вы, в какой-то мере и является предметом того, что я хотел бы обсудить, но это чуть погодя. А пока же я прошу принять вас в качестве откупного подарка за предоставленные вам неудобства мое радушие.
Он протянул англичанину бокал с вином.
— Думаю, мистер Эдванс, самое время мне отрекомендоваться. Меня зовут сеньор Гарсиласо де ла Вега.
Мне не хотелось бы что-либо обсуждать при чужих ушах. О! — вдруг наигранно смутился испанец. — Простите мой английский. Он все же далек от идеального.
Эдванс принял из рук де ла Вега бокал и произнес:
— Не в моих правилах обсуждать какие-либо дела во хмелю, но, думаю, человек, который смог с помощью одного малого отряда взять с боем неприступную Остию, не станет предлагать мне что-либо недостойное. За что выпьем, сеньор?
Гарсиласо одобрительно и не без удивления посмотрел на своего собеседника.
— Хм, хоть Остия и есть дела давно минувших дней, — многозначительно сказал он, — должен заметить, мистер Эдванс, что столь глубокая осведомленность делает вам честь. Что ж, — хитро прищурился испанец, — похоже, вместе с этим вином я выпью и порцию лести. Что ж, пусть будет так. Все это в кипе с вином придаст нашей беседе более непринужденный характер. Давайте же для начала выпьем за благополучие английского трона, на службе у которого стоят такие молодые люди, как вы, Джонатан!
Гарсиласо де ла Вега сделал пару глотков вина, после чего поставил бокал на каминную полку. Отломив у аппетитной жареной куропатки короткую хрустящую ножку, испанец без лишних церемоний стал закусывать.
Джонатану ничего не оставалось, как также, глотнув вина, отставить в сторону бокал и последовать примеру принимающей стороны. Расчетливо рассудив, что любое удачное действие непременно следует развивать, Эдванс тут же решил повторно прибегнуть к услугам лести.
— Ваше знание английского языка просто не может не восхищать!
— Это, скорее, необходимость, мистер Эдванс, — снисходительно улыбнулся де ла Вега, — ведь при штурме Остии в моем отряде были и англичане. Каково бы мне было, не знай я их языка? Так что, — уточнил испанец, продолжая разбирать на части тушку жареной птицы, — я достаточно сносно говорю и на английском, и на итальянском. Думаю, даже поданных Франциска I я тоже смог бы понять без проблем. Что ни говори, — добавил он как-то двусмысленно, — а это очень удобно: ведь появляется возможность напрямую общаться со многими уважаемыми людьми нашей эпохи. Взять хотя бы нашего общего знакомого – лорда Честерлейда. По моему мнению, это умнейший человек. Хоть влияние его не является явно очевидным в политических кругах вашей страны, однако многие прислушиваются к его слову. Этот человек знает толк в любых вопросах политики. Лично я доверяю ему полностью. Это он рекомендовал мне вас, мистер Эдванс.
Позавчера утром сэр Генри лично посетил меня в этом полулегальном посольстве. Мы с ним не стали доверяться письменным посланиям в одном весьма непростом деле. Я изложил ему причину своего визита в Англию и пользуясь давними приятельскими отношеними спросил, кого бы он мог посоветовать мне взять себе в помощники? Он тут же, не задумываясь, назвал ваше имя, Джонатан.
Эдванс вздохнул.
— Я многим обязан мистеру Честерлейду, — глухо произнес он. — Лишь благодаря его заботе, я и моя семья можем сейчас безбедно существовать. Но мне кажется, что он слишком предвзято относится к моим способностям…
— Напротив, — не дал договорить испанец, — при нашей последней встрече он заявил, что все ваши достоинства изложены мне весьма и весьма скромно. На данный момент я целиком уверен в том, что если кто-то и в силах без всякой там политики и церемоний помочь мне в одном непростом деле, так только вы.
— Что ж, — не стал больше размениваться на любезности Джонатан, — тогда давайте об этом поговорим деле?
Гарсиласо де ла Вега вторично предложил своему гостю сесть, и на этот раз тот не стал отказываться. Подданный испанской короны снял с каминной полки свой бокал и, устроившись напротив, спросил:
— Скажите, Эдванс, вам как человеку, уже доказавшему свою осведомленность, известна такая личность, как Хайраддин?
Джонатан, проникая в глубины собственной памяти, сделал глоток вина и не без удовольствия выдохнул приятное, неосязаемое облако тончайшего аромата.
 — Если мне не изменяет память, — ответил он, — это некий грек, творящий грабеж и беззакония в Средиземном море. Насколько я знаю, он или на самом деле брат небезызвестного Барбароссы, или просто называется таковым.
— Все верно, мистер Эдванс, — радостно вскричал испанец, которому никак не улыбалась идея рассказывать своему гостю всю историю средиземноморского пиратства. — Настоящее имя Барбароссы — Арудж. Это самый отчаянный пират из всех, кого только знают соленые воды нашего времени.
В качестве предыстории я должен рассказать вам о том, как Барбаросса сколотил свою пиратскую флотилию. Уверяю, это касается нашего дела. Так вот, упомянутый Арудж начал с того, что захватил поочередно две галеры самого папы Юлия II. А ведь это сделать весьма непросто: папские корабли полностью укомплектованы матросами, а вдобавок и солдатами. У прощелыги пирата на тот момент имелось всего лишь крохотное суденышко и горстка таких же отчаянных рубак и бандитов, как и он сам.
Он хороший игрок и в этот раз сделал верную ставку на неожиданность. Никто на папских судах и подумать не мог, что какая-то рыбацкая лодка станет их атаковать. И тем не менее оба корабля были легко захвачены вместе с драгоценным грузом, следующим прямым курсом в закрома Ватикана.
Дальше — больше. Прошел год, два, и количество золота и драгоценностей, захваченных этими пиратами в водах Средиземного моря, стало просто ошеломляющим. А сколько Арудж смог умыкнуть еще и в Алжире?
После смерти Аруджа, его брат Хайраддин, или Барбаросса II, как он себя называл, только умножил богатства своего родича. В конце концов, его авторитет и власть стали столь заметны, что нам, с помощью с военных кораблей Англии и Португалии, пришлось сделать все возможное для того, чтобы приструнить этого негодяя и поймать его в ловушку.
— Так он все-таки пойман?
— То-то и оно, — сеньор де ла Вега, увлеченный рассказом, встал, обошел кресло и вытянулся во весь свой гигантский рост позади Эдванса. — Ловушкой, — продолжал он, — была приманка из золотого груза на одном из наших кораблей. Для этого были собраны самые настоящие пистоли испанской короны. Благодаря нашим стараниям, о том, что на борту судна находятся несметные сокровища, знали даже собаки в каждом торговом порту средиземноморья. Поверьте, работа по осведомлению граждан была проведена просто титаническая!
Казалось бы, все удалось. Ловушка сработала. Мы их выследили и заманили в нужное нам место. Но! В тот момент, когда Барбаросса увидел, что его окружает целый флот, этот чертов пират, простите, мистер Эдванс, он… он все равно приказал атаковать нашу «подсадную утку»! Вышколенные большой практикой пираты моментально сцепили корабли и забрали груз.
Мы еще были на достаточно большом расстоянии. Любой залп мог навредить и нашему подставному судну. Вы же понимаете, что никто не желает добровольно затопить столько золата. Пираты, прикрываясь нашим кораблем, будто щитом, самым наглым образом разогнались по ветру и выскочили прямо в нос нашему флагману. Капитан, видя, что таран неминуем, приказал отвернуть, а команда приготовилась к лобовому удару. Бандиты все рассчитали. Они ловко увернулись в последний момент… — Де ла Вега схватил бокал и нервно опрокинул его содержимое себе в глотку.
— Двое суток мы гонялись за их тенью, — увлеченно продолжал он, —проверяли каждый остров, каждую мель, каждую бухту, какую только встречали на своем пути. Все напрасно. Но вот — счастливый случай. Шедшие к нам на помощь суда случайно наткнулись на корабли Хайраддина. Никто и подумать не мог, что пираты затаятся там, на Вест-Пойнте, ведь он остался за нашей спиной, гораздо западнее. Но, бог – владыка! Видно, все же и ему надоели проделки этих негодяев.
Их атакавали и выгнали из укрытия прямо к нам во фронт. Это произошло у одного из Балеарских островов. Наш флот, стоявший в боевом порядке, тут же потопил три из пяти пиратских посудин, а две их шхуны просто не справились с маневром и сели на мель. Увидев, какая армада им противостоит, пираты потеряли рассудок. Они прыгали в шлюпки и расплывались во все стороны, как крысы, приставая к берегам мелких островков, что густо рассеяны там.
Мы тут же закрыли вход в бухту. Последний из пиратских кораблей сильно пострадал. Он пытался выкрутиться, но, нахлебавшись воды, тоже вскоре сел на мель. Пираты, понимая, что их ожидает, прыгали в воду и вплавь добирались до острова. Мы вскочили в боты и стали преследовать их. У горного озера завязался тяжелый бой, но сила и умение на этот раз были на нашей стороне. Оставшиеся в живых пираты просто вынуждены были сдаться и в качестве прошения о помиловании вынесли нам тело мертвого Хайраддина. Но никто из них – вы представляете, никто! – даже под пытками не сознался, где спрятаны сокровища Барбароссы. Скорее всего, они попросту не знали этого, ведь никто не мог бы выдержать такие муки.
В этот момент Эдванс, не понимая, какую роль в распутывании этой истории придется играть ему, неуверенно поднялся.
— Сеньор де ла Вега, — неуверенно произнес он, — в поисках сокровищ я, как бы это вам сказать… не сведущ, что ли… В общем, не представляю, чем я могу быть полезен?
Испанец снисходительно улыбнулся:
— Мой дорогой, мистер Эдванс. Достойные сыновья английской короны отстаивают интересы своей страны по всему миру. Их можно встретить где угодно. Они служат во многих армиях, в том числе, как я уже говорил, вместе со мной штурмовали Остию, демонстрируя просто чудеса воинской доблести. Но, к сожалению, есть и нечестные англичане, которые, как и такие же подданные моей страны, живут тем, что беззаконно берут дань с честных торговцев. Дело в том, что одним из главных помощников Барбароссы II был некто Ричмонд Шеллоу Райдер, по прозвищу «Ласт Пранк».
— «Последняя Шалость»?
— Именно так. Однажды этого головореза все же поймали и подвели к заслуженной виселице. Священник предложил ему прилюдно покаяться перед смертью в содеянных грехах. Этот негодяй охотно согласился, но только с одним условием — ему должны были дать возможность сделать последнюю шалость. Разумеется, ему разрешили, ведь желание покаяния у любого смертного, как известно, угодно богу. Кругом целый батальон солдат, крепостные стены и полная площадь разъяренных людей. Казалось бы, чего тут остерегаться?
Пирату развязали руки, а он, шутя, щелкнул пальцами, выхватил у офицера саблю, убил, сукин сын, двенадцать вооруженных человек и безнаказанно удрал! Он хитер, как сотня лис, дерется как сам дьявол, а уж как стреляет! Ох, — тяжело вздохнул испанец, — к счастью, сейчас разговор идет не о достоинствах Ласт Пранка. Все это, мой друг, я говорю только для того, чтобы предупредить вас о его коварстве.
У нас есть точная информация о том, что Ричи Последняя Шалость скрывается в Англии. Он родился и вырос в Эксетере. Этим объясняется расположение моего «штаба» здесь, в Плимуте. О важности моей миссии говорит многое. Взять хотя бы письменную договоренность наших монархов о ее организации. На кону честь наших королевских флотов, огромные богатства и, наконец, спокойствие многих средиземноморских стран, большой интерес к которым проявляют и Англия, и Испания. В Эксетере живет семья Ричи Последней Шалости…
— Семья? — удивился Джонатан. — Он женат?
— Нет, — улыбнулся де ла Вега, — кто же захочет связать свою жизнь с этим негодяем? Там живут его отец и мачеха.
— Хорошо, — кивнув, заметил Эдванс, — но что нужно делать мне? Хоть я весьма сносно управляюсь с саблей, однако вряд ли смогу остановить того, кого не смогли удержать… сколько их там было в последний раз?
— Милейший Джонатан, — растянувшись в доброжелательной улыбке, пропел испанец, — у меня даже мысли не было подвергать вас какой-либо опасности. На то, чтобы неоправданно рисковать собой, есть другие люди. Вам же, с вашим гибким и изворотливым умом, нужно лишь провести аккуратную разведку. А уж если бы удалось найти самого пирата или его след, это было бы великолепно!
В свою очередь я, — добавил де ла Вега, — уполномочен вам сообщить о том, что за эту услугу лично вас, мистер Эдванс, ждут весьма щедрая денежная награда, титул и собственная земля где-то к северо-востоку отсюда. Дарственную на нее, подписанную королем, я видел собственными глазами. Лорд Честерлейд вручит вам ее, как только... ну, вы понимаете.
Это ваш шанс, мистер Эдванс, — доверительно зашептал испанец. — За короткий срок вы сможете очередной раз проверить себя, дернуть судьбу за хвост и выиграть «золотое руно» для всего своего рода. Повторяю, вам достаточно всего лишь обнаружить Ласт Пранка или его четкий след, сообщить о месте пребывания этого подлого убийцы лорду Честерлейду, мне или вашему новому помощнику, мистеру Лоубу.
— Да, — прочитав немой вопрос в глазах собеседника, уточнил де ла Вега, — мистер Лоуб останется при вас и будет выполнять все ваши поручения.
— Но, — вяло запротестовал Джонатан, — я всегда стараюсь делать все один, я не привык командовать.
— Придется учиться, мистер Эдванс, — ничуть не смутившись возмущением англичанина, ответил де ла Вега. — Дело это непростое, потому здесь в Плимуте и расквартированы солдаты Его Величества, готовые в случае надобности моментально прибыть в Эксетер и выполнить любой наш приказ.

Большой бородатый человек, в одежде, обильно припорошенной мучной пылью, стоял у двери пекарни и точил нож. Скатавшись в тесто и присохнув к грубой коже на его тяжелых старых сапогах, этот налет выглядел крайне неопрятно.
Чему тут удивляться? Подумаешь, сапоги старины Уилфрида! Да во всем торговом Эксетере в обычный день трудно было бы найти пару чистой обуви. Редкий гражданин мог пройти в центре этого города хотя бы несколько кварталов, не заляпавшись грязью до колен. Что же касается самого старины Уилфрида, то он благодарил Господа за то, что у него, в отличие от многих горожан, все-таки были сапоги, пусть и не слишком опрятные. Их наличие говорило окружающим о том, что у этого человека как минимум имелось собственное дело.
Так оно и было. Уилфрид Шеллоу Райдер, его жена Энни и две их дочери имели пекарню. Десять лет назад она досталась им после смерти отца Энни, зажиточного эксетерского лабазника  Тома Милфорда. Дела шли неплохо, по крайней мере, голод Райдерам не грозил. Что же до опрятности сапог Уила, то Эксетер вообще трудно было назвать чистым городом, хотя, справедливости ради уточним, что и до позорного статуса «свинарника» ему тоже было далековато. Впрочем, последние слова легко можно подвергнуть сомнению, если приехать в этот город, скажем, осенью и посмотреть на эксетерскую рыночную площадь.
Чего только не придумывали старательные горожане, дабы уменьшить неудобства, связанные с ее осенним и весенним затоплением. Торговать именно здесь мэр города разрешил сравнительно недавно, лет двенадцать назад. Таким образом он решил упорядочить уличную торговлю. Под рынок отвели самую что ни на есть бросовую землю. Горожанет собрались с силами и расчистили низменный, заросший кустарником пустырь, вокруг которого, собственно, и лежал Эксетер. Всезнающая молва утверждала, что когда-то на этом месте было озеро, и именно оно сподвигло первых поселенцев обосноваться здесь.
В 1515 году терпение людей наконец лопнуло. Весь июль и август, укрепляя капризную почву рыночной площади, из всех окрестностей жители города старательно возили сюда песок, щебень и камни. Но увы! Обычные октябрьские дожди за две недели развезли всё это по примыкающим улицам. На площади остались лишь большие и скользкие, словно ледяные глыбы, валуны, которые не смогли погрузиться в грязь из-за своей величины. Люди падали, спотыкаясь о них, били ноги и портили обувь с октября 1515 года до мая 1516-го.
В июне горожане сменили тактику, и, пока близкие по своим масштабам ко второму библейскому потопу дожди взяли короткую передышку, площадь попросту вымостили досками. Но тут пришел злой гений Эксетера — октябрь 1516 года. Словно пытаясь отомстить эксетерцам за посягательство на это место, октябрьские и ноябрьские дожди, вымыв из-под деревянных настилов всю землю и открыв пред плачущими небесами страшные ямы, сотворили с площадью форменное безобразие. Если представить, сколько дерева ушло на это беспрецедентное благоустройство эксетерской рыночной площади, то, пожалуй, можно было бы подумать и о том, чтобы с его помощью увеличить королевский флот на целую треть. Но, как говорится, нет худа без добра. Благодаря расторопности горожан, живо отреагировавших на последствия этого погодного безобразия, вся центральная часть города оказалась полностью обеспеченной дармовым топливом до самого апреля. Если быть точным, то к маю на площади, являющей из себя жалкое зрелище, уже никто не нашел бы и щепочки.
И вот, начиная с июня 1517 года от Рождества Христова, трудами трех дюжин бравых молодцов, под руководством двух господ из Лондона площадь стали мостить ровным, похожим на буханки хлеба булыжником. Вот как раз за работой лондонских умельцев и следил Уилфрид, то и дело поглядывая на затянутое тучами небо да старательно оттачивая шершавым терпугом  тонкое, видавшее многое на своем веку лезвие ножа.
Вскоре один из столичных джентльменов оставил своих рабочих и не спеша направился к лабазнику.
— Добрый день, — подойдя, отстраненно сказал лондонец, окидывая взглядом близлежащие здания. Уилфрид, пробуя остроту ножа, осторожно поскреб большим пальцем по лезвию и, недовольно цокнув языком, продолжил свою работу.
— Добрый? — неохотно пробубнил он в ответ. — Добрый он, когда за работой нет времени заниматься ножами…
— Что, плохо идут дела? — со слабой тенью заинтересованности спросил приезжий.
Уилфрид вздохнул:
— Слава Всевышнему за то, что они вообще пока идут, а уж плохо или хорошо, это все в руках Его да еще в руках ваших рабочих.
С лица джентльмена исчезла напускная отстраненность. Он озабоченно посмотрел в сторону площади.
— Мы, — неуверенно произнес столичный джентльмен, — конечно, все рабы Божьи, однако никак не скажешь, чтобы в руках этих записных лентяев заметно тлела его священная искра…
Уилфрид, подражая примеру гостя, тоже удостоил вниманием взмокших от нелегкой работы людей, будто желая выяснить, кто из них тот самый записной лентяй. Однако, вопреки заверениям своего начальства, именно в этот момент мужчины все как один с головой были погружены в работу.
Лабазник Уил вскинул вверх густые брови и не стал спорить с незнакомцем. Он просто указал лезвием ножа на другую сторону рыночной площади и пояснил:
— Вы начали работу с того края. На это время выход сразу с двух улиц оказался закрытым. Раньше люди, живущие там, ходили за хлебом ко мне, а теперь им ничего другого не остается, как пойти к Изекилу Платту или к Симпсонам. Того глядишь, привыкнут ходить к ним, и что тогда делать мне?
— А вы, судя по всему, противник перемен?
— Совсем нет, — возразил Уил, — напротив. Мне очень нравится то, что вы и ваши люди делаете. Просто лично для меня было бы куда лучше, если бы вы начали работу с моего края. Пару дней без работы я уж как-нибудь потерпел бы, зато ножи сейчас точил бы Изекил, а не я.
— Ах, вот в чем дело? — оживился джентльмен. — Откровенно говоря, я о том и пришел с вами поговорить.
— О чем это «о том»? — не понял Уилфрид. — Что, Изекил вам чем-то насолил?
— Не совсем так, — замялся лондонец, — просто дело в том, что мы с мистером Платтом заключили сделку…
— Так, — меняясь в лице, заинтересованно протянул Уилфрид, — продолжайте!
— Мистер Платт снабжает моих людей хлебом за полцены. Именно поэтому мы и начали работу с того конца площади.
— Ах, ты… — едва не выругался вслух Уил, но вместо этого только погрозил кривым ножом в сторону дома хитреца Изекила. — Так что вы там хотели?
Лондонец потупился.
— Не в моих правилах наговаривать на людей, — растягивая слова, начал он, — но как бы это вам сказать? С того самого момента, как мы стали в полцены покупать хлеб у мистера Платта, само качество хлеба снизилось ровно наполовину.
— То есть? — не понял Уилфрид. — Он что, поит вас опарой?
— Нет, — улыбнулся лондонец, — до этого пока не дошло, однако мои люди недовольны. Кому нужен хлеб, который, мягко говоря, невкусен?
— А что же вы хотели? — понимающе развел огромными руками Уил. — Это ведь за полцены! На то он и Изекил.
— Наша сделка с мистером Платтом обоюдовыгодна, — деловым тоном продолжил лондонец. — Вы же сами говорили, что при таком плане наших работ все люди пойдут к нему. У моих парней работа не из легких, поэтому они должны хорошо есть, и поверьте, количество хлеба, купленного у Платта в полцены и съедаемого нашими рабочими, окупает себя полностью. А прибавьте сюда еще и горожан, вынужденных в данный момент отдать предпочтение его пекарне. К слову сказать, горожанам-то хлеб по-прежнему продают стоящий…
— Что же вы хотите от меня? — не понял Шеллоу Райдер. — Чтобы я отправился пристыдить старика Изи?
Столичный джентльмен не был настроен шутить и, как видно, умел вести дела, поэтому он не придал значения полным иронии словам Уилфрида.
— Я, — продолжил он, — поговорил с людьми, живущими неподалеку…
— И что?
— Это как раз они и известили меня о том, что я был не прав, заключая сделку с Платтом. Мистер Райдер, горожане говорили мне буквально следующее: «Уилфрид Шеллоу Райдер не Изекил, он никогда не сделал бы такого. Его хлеб всегда был лучше».
— Что мне с вашей похвалы, — хитро прищурился лабазник. — Это дело вкуса, какой хлеб выбирать. Им бы только попусту судачить, этим людям. Лучше бы они подумали, почему это Изи стал грешить?
— Они говорят, мистер Шеллоу Райдер, что у Платта нет такого умелого помощника, как у вас. Один Изекил не успевает и муки стоящей раздобыть, и за выпечкой усмотреть. А сколько нужно сделать еще и помимо этого, правда? Отсюда и результат. С горожанами ему ссориться невыгодно, а на нас можно и сэкономить.
Уилфрид недовольно прокашлялся и бросил кислый взгляд в сторону своей пекарни:
— Вы поменьше бы слушали, о чем болтают в таких маленьких городках, как наш. Будь моя воля, я бы все длинные языки уже давно завязал узлом. Плох мой помощник или хорош, а работать парень и правда умеет. Эх, кабы не судьба-злодейка… — тяжко вздохнул хозяин пекарни и неожиданно разоткровенничался: — Ведь был у меня наследник, был, да пропал еще в детстве. Вот и остались у меня только жена да две дочки. Как мне было обойтись одному? Нет, — тут же заметил лабазник, — свое дело они, конечно же, знают, а вот мужское? Что ни говори, а ни одна леди не взвалит на себя мешки и не перенесет их, не проследит за мельником в насыпной при отгрузке…
В этот момент сквозь мнимое безразличие Уилфрида проступило странное беспокойство, и он вдруг тихо спросил:
— А что еще вам обо мне и моем помощнике говорили?
— Ничего дурного, — заверил лондонец.
— И то слава богу, — облегченно вздохнул Уилфрид. — Я-то сам никого не хочу обижать, а вот меня…
— Уж простите, мистер Райдер, — не без доли лести заверил столичный приказчик, — к примеру, я бы не посмел обидеть такого великана, как вы.
— Оставим это, — отмахнулся лабазник, краснея. — Так что вы мне хотели предложить?
Заезжий господин оглянулся, затем, будто опомнившись, приподнял край шляпы и отрекомендовался:
— Меня зовут Джерри Скотт. Мы намерены скоро закончить тут, на торговой площади.
— Похоже, так тому и быть, — не стал спорить Уил.
— Далее, — продолжал столичный джентльмен, — есть договоренность с мэрией о том, чтобы уложить брусчаткой сначала вот эти, главные, — Скотт красивым жестом очертил воображаемый круг над «Мебельной лавкой» Генри Лакбота, — прилегающие к площади улицы, а уж потом и весь город.
— О! — неопределенно, но, как показалось гостю, с облегчением выдохнул Уил.
— Да, так оно и будет, только если… — Скотт запнулся, — вы возьметесь снабжать нас хлебом.
И тут же, не дав лабазнику опомниться, он выпалил вдогонку к уже сказанному:
— По три мелкие монеты за буханку хорошего хлеба!
Уилфрид вскинул белые от мучной пыли брови.
— Я все понимаю, — задумчиво произнес он, — выгода для меня прямая. Но Изекил-то разозлится. Станет говорить обо мне всякое!..
Напрасно старина Райдер надеялся увильнуть таким нехитрым способом. Этот мистер Скотт, как оказалось, был совсем не простак.
— В благодарность за сотрудничество, — продолжал приказчик, — сразу же после площади мы начнем выкладывать вашу улицу и особенно хорошо все обустроим здесь, возле пекарни. Мэру перемену своей стратегии я объясню сам. Поверьте, я легко смогу его убедить в том, что подобное решение является самым правильным с технической точки зрения. Скоро осень. Подумайте сами, ведь людям будет приятнее идти на рыночную площадь по брусчатке, чем по болоту. Поверьте, к тому времени мы сделаем все возможное, чтобы они проходили туда именно через ваш квартал.
Уилфрид опустил руки и шумно потянул носом.
— Очень заманчиво, — сдержанно произнес он. — Ну, что ж. Мне, как и Изекилу нужно кормить семью – я согласен.
Глава 2
Еще утром красавица Мериан почувствовала, что наступивший солнечный денек заслуживает того, чтобы стать каким-то особенным. Накануне, перед сном, ее сестра Синти, с которой они с детства делили небольшую комнату на втором этаже дедовского дома, растревожившись полуденной беседой с уже знакомым нам мистером Скоттом, попыталась обсудить с Мери добродетели сильной половины человечества. Мериан не была расположена поддерживать эту беседу, но настырная Синтия, забравшись к сестре в постель, никак не могла успокоиться и принялась вслух рассуждать о полной несостоятельности местных кавалеров. Когда же она, наконец, отбросив в сторону все намеки, прямо попыталась выяснить у Мери, как та находит мистера Скотта, измотавшаяся за день сестра уже спала.
Синтия, раздосадованная тем, что Мериан осталась безучастной к ее переживаниям, не могла уснуть до полуночи, а под утро, когда она все же провалилась в глубокий и крепкий сон, его, как обычно, на самом интересном месте прервала мать. Энни Шеллоу Райдер совершенно не волновало недосыпание младшей красавицы дочери. Что тут поделаешь, работа требовала своего.
В отличие от рыжеволосой сестры, Мери поднялась быстро. Одеваясь, она то и дело посматривала в окно, где в чудной красоте небесных красок играл рассвет. Он был настолько красив, что, как уже говорилось раньше, Мери сразу поняла — это будет особенный день.
— Ме-е-риан, — простонала сонная Синтия, отрываясь наконец от подушки, и ее рыжие кудрявые локоны, словно шторы, закрыли припухшее, заспанное личико, — неужели всегда будет так?
— Как это «так»? — отрешенно переспросила Мери, аккуратно заправляя под высокий ажурный чепчик черные, как жженая смола, волосы.
— А вот так, — Синти окинула красноречивым взглядом их комнату, — утро, работа, вечер, сон… утро? В воскресенье еще церковь.
— Ты не хочешь ходить в церковь?
— Уф, — Синтия отчаянно выдохнула в подушку, — не прикидывайся, что ты не понимаешь, о чем я говорю. Скажи, неужели в нашем будущем ничего не изменится?
Мери отошла от зеркала и выжидающе остановилась посреди комнаты. Она уже была готова к своим каждодневным обязанностям, а вот ее младшая сестра, которая только сейчас поднялась и обреченно поплелась к тазу с водой, нет.
— Шевелись, Синти. Ты же знаешь, что наша с тобой работа и есть те самые кирпичики в счастливом замке завтрашнего дня.
— Конечно, — с досадой ответила девушка, — весь день в муке; и тесте…
— В муке; и тесте, — согласилась Мери. — Как ты думаешь, а нашим отцу и матери нравится их жизнь? Думаешь, они не хотели бы жить как герцоги или лорды? Тут уж ничего не поделаешь. У всех нас, как и у других, такая жизнь, какую мы заслуживаем, и искать другого просто нет смысла. Вот что хорошего в том, что наш брат еще ребенком сбежал куда-то искать ту самую «лучшую жизнь»? Его детские мечты о море, о кораблях и плаваниях казались всем безобидными. Никто тогда не обращал на них внимания… И вот… Где сейчас наш Ричи? Хорошо, если еще жив. А если его давно уже поглотило море? — Мериан тяжело вздохнула. — Наверное, все же это так, иначе бы он давно объявился, ведь ни отец, ни мать не сделали ему ничего плохого.
Мериан с сочувствием посмотрела на сестру.
— Синти, — немного мягче произнесла она, — подумай еще и о том, что наша с тобой работа откладывается в приданое. А может, тебе стоит лишний раз сходить в «черный» город и посмотреть, как зарабатывают себе на пропитание девушки там? Скажу честно, я работала бы у печи еще и ночью, только бы избежать такого позора — стоять вдоль плимутской дороги. Так что очнись от своих глупых грез и одевайся. Я пойду к матери – начинать замес, — Мери хитро прищурилась. — А если у тебя еще не пропало желание лениться, вспомни, что после обеда за первым заказом придет мистер Скотт. Если выпечка будет не готова, он обратится к Симпсонам и больше никогда здесь не появится!..

К удовольствию Синтии, мистер Скотт посетил их, как и обещал, сразу после утренней продажи. Но увы! Грезившая об этой встрече девушка в тот момент не смогла с ним как следует поболтать. Она просто не решилась на это в присутствии отца и Генри. Оставалось надеяться на вечернюю продажу.
Синтия рассуждала так: уставшие за день отец и мать обычно идут отдыхать рано. Отпускать хлеб будет только Генри – помощник отца, и Мериан. С сестрой всегда можно договориться, а Генри и спрашивать никто не станет. Он пусть отгружает хлеб, рабочие пусть принимают буханки, а мистер Скотт и Синтия в это время смогут спокойно поболтать у отпускного окошка.
Нужно отдать должное этой деятельной девушке. Если ей что-то было нужно, то ее холеная лень, видя ее рвение к работе, просто падала в обморок. Синти понимала: для того, чтобы вечером стать на продажу, нужно сделать так, чтобы утром там работала Мери. Конечно же, старшая сестра была немало удивлена перемене, произошедшей с заспанной и тяжелой на подъем Синтией, но противиться не стала. В это солнечное, приветливое утро стоять у отпускного окна куда как приятнее, чем вертеться у баков и печей.
Вся семья вместе с Генри слаженно отработала утреннюю, особенно крупную в связи с заказом мистера Скотта закладку хлеба. Синтия дежурила у печей, а отец и мать, как всегда, поднялись наверх, чтобы немного отдохнуть. Они часто делали так, поскольку им приходилось вставать еще и ночью – помогать Генри. Случалось, что и помощник отца, забравшись днем в свою тесную коморку под самой крышей дома, спал там чуть ли не до вечера. Сложно было угадать, особенно в последнее время, сколько хлеба или лепешек продастся в тот или иной день. По правде говоря, до заказа мистера Скотта Шеллоу Райдеры уже давно не трудились в полную силу.
Мери надела чистый передник и отправилась к торговому окошку, где после обеда ее должна была сменить ожидающая встречи с мистером Скоттом Синтия. Пришла пора открывать продажу. Генри уже давно выставил на полки горячие ароматные буханки, отчего в комнатке с торговым окном было нестерпимо жарко. Едва войдя в душное помещение, задержавшая дыхание девушка сразу же направилась к окну, вытянула из петель задвижку и распахнула ставни.
Горячий воздух выплеснулся в прохладное утро сладким ароматом выпечки. Трое горожан: миссис Таккерлоу, Майкл Шетл и старик Эдвард Хок с двумя внуками, Рони и Биллом, дожидаясь открытия пекарни, с интересом изучали строительный беспорядок на краю площади. Похоже, им было забавно представлять себе, как кучи привезенных вечером булыжников совсем скоро превратятся в отличную мостовую.
 …Все дружно оглянулись на звук ударяющихся о стену ставен. Дети весело запрыгали, предвкушая скорый пир. Старик Эдвард Хок имел множество внуков и всегда строго соблюдал очередность их посещения пекарни Шеллоу Райдеров. Как видно, пожилой джентльмен был твердо уверен в том, что свежие лепешки являются лучшим воспитательным средством для юного поколения.
Очередь расступилась. Эту веселую компанию любезно пропустили вперед. Мери с умилением глядела, как малыши, не дожидаясь, пока дедушка рассчитается, с удовольствием впивались зубками в мягкие бока лепешек.
Мистера Хока сменили миссис Таккерлоу и Майкл Шетл. И пожилая леди, и земский служащий не были расположены к разговорам. На их лицах уже проступила печать дневных забот. Мериан быстро отпустила и их.
Генри, видя, что улица возле пекарни опустела и понимая, что его помощь пока не требуется, ушел в свою каморку, окошко которой располагалось под самой крышей лабазни, прямо над торговым местом Мери. Девушка осталась одна. Привычно устроившись у окна, она стала рассматривать просыпающийся город.
По всей улице, пугая дремлющих на карнизах голубей, распахивались и хлопали ставни. Соседи кричали друг другу приветствия, молочники зазывали покупателей, стуча медными крышками бидонов, а темнолицые фонарщики медленно шли отдыхать, высоко, словно солдаты на параде, поднимая кверху головы и проверяя, все ли фонари погашены.
Вот в сторону рыночной площади шумной толпой прошли рабочие во главе с Терри, помощником мистера Скотта. Все они снимали шляпы и приветливо улыбались Мери, зная, что после обеда переходят на полное хлебное обеспечение семьи этой прелестной мисс. Только мистер Терри, кланяясь Мериан, был хмур и молчалив. Похоже, этот высокий нескладный человек был таким от природы. Наверное, именно поэтому влюбчивая и игривая Синтия сразу обратила свое внимание на мистера Скотта, а не на этого угрюмого молчуна.
Улица вновь опустела. Те, кто желал пересечь площадь с этой стороны, уже давно и не без труда сделали это, а прочим теперь приходилось идти в обход. Рабочие, выполняя обещание, данное мистером Скоттом, перегородили улицу.
Мериан, поскучав какое-то время у окна, встала и принялась передвигать буханки, стоявшие в глубине полок, на опустевшие после продажи места.
Вдруг кто-то неожиданно кашлянул позади нее. Девушка вздрогнула от неожиданности и резко обернулась. У торгового окна стояли два молодых человека в темных дорогих плащах и кожаных треуголках морских офицеров. Заметив, что их появление сильно испугало девушку, они недоуменно переглянулись, и тот, что был справа, полным учтивости голосом произнес:
— Просим прощения, мисс. Мы, наверное, испугали вас?
Мери, не решаясь что-либо сказать в ответ, только опустила глаза.
— Видит бог, мы не хотели этого, — продолжил моряк, и девушка уловила в его голосе скрытую властность. — Скажите, это пекарня мистера Уилфрида Шеллоу Райдера?
— Да, верно, — робко ответила Мериан, приходя в себя.
Услышав это, второй джентльмен, сняв треуголку, галантно поклонился:
— Наше почтение, мисс. Еще раз просим нас извинить. Позвольте представиться, меня зовут Джонатан Эдванс, а это мой компаньон, мистер Эдвард Лоуб, — второй молодой человек тоже снял шляпу в знак приветствия. — Мы хотели бы поговорить с мистером Шеллоу Райдером.
— Он отдыхает, джентльмены, — мягко произнесла Мери и тут же продолжила тверже: — Я его дочь, Мериан Шеллоу Райдер, и в отсутствие отца я весьма неплохо справляюсь с его делами.
Мужчины коротко переглянулись.
— Нам бы хотелось, — сдержанно произнес тот, кто назвался Джонатаном Эдвансом, — поговорить с мужчинами. Возможно, у мистера Шеллоу Райдера есть сын или управляющий?
— Нет, джентльмены, — окончательно оправившись от испуга, твердо и с легкой насмешкой ответила Мери, — я сейчас его управляющий. А сын мистера Уилфрида пропал около двадцати лет назад, так что или вы скажете, что вам угодно, или я позову Генри!
Эдванс улыбнулся и весело посмотрел в сторону своего спутника. «Смотрите-ка, Эдвард, — читалось в его глазах, — тут еще есть и какой-то Генри…»
Едва только Джонатан собрался неаккуратно пошутить об этом воображаемом персонаже, как открылась дверь и в комнату вошел белый от муки крепкий и подвижный детина.
Опытный глаз Джонатана сразу смекнул, что этот Генри не так уж прост. Чего только стоил его колючий, пронизывающий взгляд. Эдванс даже чуть слышно причмокнул. Такие же лихие молодцы одним ударом молота в лоб убивают быков на лондонских рынках и берут за это по целому шиллингу. Справедливости ради нужно сказать, что даже при такой высокой оплате без работы эти ребята никогда не остаются.
 Подойдя к торговому окну, Генри оперся мозолистыми, набитыми костяшками кулаков в широкий дубовый подоконник и уставился наглым вызывающим взглядом в лица пришлых:
— В чем дело, Мери? Эти джентльмены доставляют тебе беспокойство?
Мериан и джентльмены молчали.
— Что ж, — видя непонятное замешательство, продолжил Генри, — я думаю, в таком случае мне лучше присутствовать при вашей беседе. Вдруг кто-нибудь из этих господ еще решит тебя обидеть. Хозяин не простит мне этого. Я не хочу остаться без работы.
Усердно отрабатывающий свой заработок Генри отошел к стене и, демонстративно сложив на груди мускулистые руки, застыл возле нее, словно мифический Титан, подпирающий головой небо.
Мериан смотрела на чужаков, не решаясь что-либо сказать. Неприятная пауза затянулась. Эдванс догадался, что этот работяга – судя по всему, завсегдатай уличных потасовок – скорее погибнет, чем позволит себе уступить. «Может быть, — размышлял тайный посланник де ла Венга, — этот парень просто тайно влюблен в хозяйскую дочь и ревнует?»
Джонатан снова окинул взглядом девушку.
«И не мудрено, — молча заключил он. — Такая леди! Как видно, создатель был в хорошем расположении духа, когда лепил ее. Прекрасное лицо, да и все остальное – то, что скрывает подоконник...
— Мы-ы-ы, — протяжно, с легким нажимом заговорил Джонатан в тот момент, когда затянувшаяся пауза уже начала казаться глупой, — наслышаны о том, что у мистера Шеллоу Райдера служит человек, способный в случае надобности полностью заменить своего хозяина. Я, милейший, понимаю ваше рвение добросовестно выполнять свое дело, но, поверьте, у нас с компаньоном не было и мысли чем-либо обидеть вас или эту прелестную мисс. Мы лишь ведем свои дела. Поэтому, собственно, мы здесь и желали бы поговорить лично с мистером Уилфридом Шеллоу Райдером. Поймите, нам просто не хотелось бы, чтобы вам пришлось пересказывать мистеру Уилфриду суть нашего длинного разговора. Повторяю, мы здесь по делу. Оно вполне может оказаться полезным вашей пекарне.
Похоже, Генри был отходчивым парнем. Он тут же оторвался от стены и как ни в чем не бывало сказал:
— Простите, господа. Я принял вас за бездельников, которые слоняются по городу и развлекаются всякими глупостями. Я схожу за хозяином.
И он на самом деле… ушел!
Слегка ошарашенные таким поворотом событий джентльмены остались наедине с Мери, и теперь она, уже не стесняясь, стала их изучать.
«А ведь этот Эдванс, — рассуждала она про себя, — весьма недурен собой. Пожалуй, даже если он и из богатеньких, то не «белокожий». Косой шрам у виска, волевое лицо, уверенность в себе и поразительное самообладание. Интересно, — спрашивала себя Мериан, — как это он не заколол нашего Генри? Ведь у этих двоих из-под плащей торчат сабли, а у нашего Генри из-под куртки только ключи от склада».
Вскоре пришел сам Уилфрид. Он был мрачен. Всклоченная борода лабазника торчала параллельно полу, отчего вид хозяина пекарни казался по меньшей мере недовольным. В четыре гигантских шага преодолев расстояние от двери до отпускного окна, он в один миг оказался рядом с дочерью:
— В чем дело, джентльмены? — прогремел он голосом, полным меди. — Мой помощник сказал, что вы настаивали на встрече со мной.
Гости смутились, не решаясь ответить сразу такому близкому к бешенству гиганту.
— Ну?! — заметно продолжал терять самообладание Уилфрид. — Кто-нибудь скажет мне хоть слово? Генри, — бросил он вполоборота своему помощнику, — ты уверен, что разговаривал с этими господами?
Генри кивнул, всматриваясь в лица чужаков так, будто и сам уже начинал сомневаться в присутствии у них дара речи. Уильям Шеллоу Райдер, похоже, хорошо знал, как его вид действует на незнакомцев, поэтому, убедившись в том, что оба джентльмена пребывают в полном замешательстве, вдруг улыбнулся и, укладывая тяжелую руку на плечо дочери, неожиданно мягко сказал:
— Мериан, сделай доброе дело, представь меня этим господам. Похоже, они привыкли к другому обращению.
Мери покраснела и выпрямилась. «Странное дело, — только и подумал Джонатан, — и как этот монстр мог произвести на свет такое хрупкое и красивое создание?».
Девушка в это время мило улыбнулась и произнесла:
— Господа, это мистер Уилфрид Шеллоу Райдер, мой отец и хозяин пекарни.
— Да, это я, — не дав дочери договорить, довольным тоном прорычал Уил. Он сладко чмокнул свое прелестное чадо в макушку и неизвестно к чему игриво и весело подмигнул чужакам.
Джонатану Эдвансу сразу же стало ясно, что этот великан далеко не демоническое создание, преисполненное адского деспотизма.
— Мистер Шеллоу Райдер, — выдергивая мысли товарища из цепи рассуждений, вдруг ни с того ни с сего отчеканил Лоуб, — перед вами мистер Джонатан Эдванс, а я его компаньон — Эдвард Лоуб. Мы к вам по делу.
— Разумеется, господа, — моментально перешел на угодливо-деловой тон Уилфрид и наконец огладил всклоченную бороду, — понятное дело, не шутки же ради вы потребовали меня будить…
— О, — вступил в разговор Джонатан, — простите нас за это!
— Да бог с ним, — не дал ему закончить пекарь, — я привык к тому, что заботы делают мой сон коротким. Впрочем, — озадачился Шеллоу Райжер, — думаю, нам все же удобнее будет обсудить ваше дело в гостиной, нежели тут, на виду у всего города. Генри, выйди – проводи господ в дом.
Скромное помещение, куда пригласили Эдванса и Лоуба, лишь с большой натяжкой можно было назвать гостиной. Более привычные к обстановке респектабельных домов джентльмены не могли и подумать, что тесная комнатка с округлым столом, стульями грубой работы и жалким набором прочей мебели может претендовать на столь высокое звание.
Беспрестанно суетящийся Генри был полон нарочитой учтивости и внимания. Усаживая гостей за стол, он то и дело с насмешкой приговаривал: «Прошу вас, осторожнее, сэр, не сломайте свою саблю, …будьте внимательнее, сэр, у нас такие стулья, вставая, вы можете порвать чулки. Они, как видно, жутко дорогие!».
Лоуб конфузился и сидел словно на гвоздях, а Джонатан отслеживал все это только как неприятный, назойливый фон своей основной цели. Он тихо посмеивался над поведением этого уличного хулигана, которого осчастливили редкой для таких бедных ребят возможностью поработать при пекарне. Как тут ни старайся, а его неумение служить не спрячешь никуда. «Возможно, — думал Эдванс, — этот великовозрастный олух управляется с большим умением хотя бы с привычными ему мешками и дровами».
Генри тем временем принес кувшин и глиняные кружки. Судя по всему, это был верх местного гончарного искусства и предмет особой гордости хозяев. Наполнив их наливкой, помощник Уила весьма небрежно согнулся и чуть ли не по-хамски толкнул одну из них к самому носу Лоуба.
Эдванс в который раз про себя улыбнулся и заключил: «Неотесанное полено, гнать такого работягу в шею!».
Вскоре появился и сам хозяин. Он вежливо поинтересовался у гостей, достаточно ли внимания было им уделено и хороша ли его домашняя наливка? Получив ответ, преисполненный настоящего столичного такта, он украдкой кивнул своему помощнику: смотри, мол, как нужно с людьми обходиться.
В ответ на это Генри красноречиво вскинул взгляд к потолку, что, несомненно, означало: было бы перед кем тут особенно расшаркиваться!
И это также не осталось незамеченным Эдвансом. Он стал ловить себя на мысли, что все эти притворные попытки хамоватого Генри услужить заезжим господам, стали ему здорово действовать на нервы. Пожалуй, если бы не порученное им с Лоубом дело, горько бы пришлось этому детине еще в комнате с широким окошком и прелестной девушкой.
Тем временем хозяин пекарни что-то спросил у своих гостей, но задумавшийся Джонатан пропустил мимо ушей этот вопрос. Дабы исправить досадную оплошность, Эдванс уперся взглядом в Лоуба. Лицо того выражало полное непонимание.
— Простите, — окончательно выныривая из неясных дум, честно признался Эдванс, — мистер Шеллоу Райдер, я задумался и не услышал ваш вопрос…
— Я спрашиваю, кто из них вас интересует?
Эдванс округлил глаза.
— Ну, — в свою очередь озадачился и хозяин пекарни, — я имел в виду Мери или Синтия?
Джонатан снова коротко глянул на Лоуба. Бледное лицо последнего стало вытягиваться.
— Про-о-остите… — непонимающе протянул Эдванс.
Великан Уилфрид приосанился:
— Господа, разве речь пойдет не о сватовстве?
В спертом воздухе повисла неприятная пауза. Затягивать ее далее было просто смерти подобно.
— Мистер Шеллоу Райдер, — как можно деликатнее начал Джонатан, — нет никакого сомнения в том, что руку каждой из ваших дочерей почтут за честь просить самые достойные джентльмены, однако мы к вам по иному делу. Еще раз прошу вас простить нас за то, что наши намерения были истолкованы неправильно.
Эти слова заезжего джентльмена дорого стоили Уилфриду. Он тут же отмерил себе из кувшина большую дозу наливки и одним махом выпил ее.
«Вот это этикет», — только и подумал Эдванс.
Лабазник Уил тем временем огладил свою богатую бороду и тяжко вздохнул:
— М-да… Незадача. А что же, господа, вас тогда привело ко мне?
— Мы, — чувствуя, как с души свалился груз напряжения, охотно принялся излагать суть своего дела Джонатан, — слышали от мистера Скотта о том, что вашей пекарне сейчас приходится нелегко. Заказ большой, а в помощниках у вас только Генри и три женщины.
Мельница мистера Симпсона, при всем уважении к нему и его семье, сейчас способна обеспечить качественной мукой только свою пекарню. Вам же и мистеру Платту достаются только остатки.
— Кто вы такой, чтобы говорить всякое о достойном человеке? — вяло возмутился Уил, употребляя вторую порцию наливки.
— А я ничего плохого и не говорю, — заверил гость. — Впрочем, как учит нас Священное писание, давайте будем судить людей «не по словам их а по делам».
Эдванс кивнул своему спутнику. Тот извлек из-под полы плаща два крохотных мешочка и поставил их перед Уилфридом.
— Что это? — не понял тот.
— Мука, — ответил Джонатан, двигая свой товар в сторону хозяина пекарни. — Смотрите сами, я не стану ничего больше говорить.
Шеллоу Райдер безо всякой охоты взял поочередно оба мешочка, развязал тесемки и высыпал содержимое прямо на стол. Эти две одинаковые по величине кучки муки сильно отличались даже внешне. Уилфрид сразу заметил просто невиданное качество той муки, что была справа, но, не подавая виду, принялся нюхать, растирать между пальцами и скатывать в шарики, смачивая слюной, сначала муку из одной кучки, а потом из другой.
Закончив, пекарь деловито откашлялся и, откинувшись на жалобно скрипнувшую спинку стула, заключил:
— Ну, что я хочу вам сказать. Та мука, что слева, — самая обыкновенная, хотя весьма неплохого качества. А вот та, что справа… Врать не стану, не в моих это правилах – такой муки я в своей жизни еще не встречал. Это, если хотите, пыль с крыльев ангелов, а не мука!
— Все верно, — довольным голосом произнес Эдванс. — Мука в левом от вас мешочке с мельницы мистера Симпсона, а вот в правом — суть нашего дела. Мы с компаньоном сколотили неплохое состояние, снабжая в смутные времена этой испанской мукой сразу и бедствующих, и жирующих французов. В данный момент у нас есть желание и возможность возить отборное испанское зерн и эту отличную муку на рынки в городах южного побережья Англии.
Должен вам признаться, что мы уже вели переговоры с мистером Симпсоном об установке на его мельнице новых валовых жерновов. Симпсон, видя качество нашей муки, согласился и даже готов был дать залог, но… На переоборудование его водяной мельницы понадобится около года, причем валы-жернова настолько велики, что ему придется использовать для их установки чуть ли не половину склада. Симпсон пойдет и на это, уверяю вас, но, к сожалению, его дом, увы, неудачно расположен для нашего нововведения. Увеличивать площади ему просто не даст река, хотя мы обсудили с ним и это. Мистер Симпсон так заинтересовался, что заверил нас, что и это не станет большой проблемой. Кое-кто из соседей уже давно не прочь продать ему часть своих земель. Однако сами понимаете, в ближайшем будущем все его деньги пойдут не на покупку земель, а на установку жерновов. Все это займет время… Исходя из этого, мы хотели бы предложить вам на выгодных условиях дать возможность нам использовать ваш мучной склад. Пока будет решаться вопрос с переоборудованием мельницы Симпсона, мы сможем осуществлять торговлю этой высококачественной мукой отсюда по всему южному побережью. Поскольку мы будем арендовать у вас помещение, наша мука будет отпускаться вам в полцены, а при удачном ходе дел и того меньше.
— Хм, а что же вы не подадитесь в Плимут или Брайтон? — возразил Уилфрид. — Ведь там есть порты и оттуда торговать удобнее.
— Там большая влажность.
— Ну-у, — ухмыльнулся Уил, — влажность у нас везде – будь здоров. Так что не пытайтесь меня надуть. Впрочем, не хотите говорить – не надо. Мне ваши тайны ни к чему. Дело стоящее, давайте же его обсудим подробнее. Мука ваша просто превосходного качества и… — почесал в бороде Шеллоу Райдер, — думаю, я буду сотрудничать с вами. Только странно все как-то. У одного мельница и пекарня, у другого склад и пекарня.
Только… семья того же Изекила Платта? В самое ближайшее время она просто пойдет по миру с драными торбами? Или вы и ему что-то такое хитрое предложили?
Эдванс вздохнул:
— Мы не стали ничего предлагать мистеру Платту. Наша беседа с ним была короткой.
— Это понятно, — выныривая из тяжких дум, твердо заключил Шеллоу Райдер. — Так что же, джентльмены, ваши условия?
Вдруг мощный удар сорвал тяжелую дверь с петель. Массивная створка с грохотом упала на пол, подняв в воздух едкое пылевое облако! В комнату ворвались какие-то вооруженные люди. Один из них, держа перед горлом Мериан короткий кривой нож, переволок оторопевшую от страха девушку через порог и рявкнул:
— Всем сидеть!
Те, кто был с ним, а их было что-то около десяти человек, в один миг рассыпались по пыльной гостиной лабазника. Стволы смердящих фитилями мушкетов и выгнутые клинки сабель в один миг были направлены на Эдванса, Лоуба и даже на притихшего в углу беднягу Генри.
— Папа, — сдавленно пискнула Мери, и державший ее лихой детина тут же крепко зажав рот побледневшей девушке, рявкнул:
— Не шумите, леди! Я сейчас передам вас тем… джентльменам у входа, а сам потолкую с Ричи. Только вы не брыкайтесь и, упаси вас бог, не кричите, не то ваше нежное тело нанижут на саблю, как худую куропатку. Вы меня поняли?
Мериан кивнула и затихла, прекратив всякие попытки к сопротивлению. Незнакомец передал девушку стоявшим у входа, а сам бесцеремонно подошел к столу, налил себе наливки, выпил ее и вдруг швырнул глиняную кружку о пол.
— Сладкое пойло для девиц, — прорычал недовольно чужак и неожиданно со всего маху ударил Уилфрида Шеллоу Райдера эфесом сабли по голове.
— Всем сидеть, или я убью его и прикажу убить девушку! — Вскричал он снова, давая возможность бесчувственному телу великана свободно упасть на пол.
Распоясавшийся незнакомец сел на место Уилфрида, которому, по его красноречивому кивку, уже старательно скручивали веревками руки двое вооруженных, неопрятно одетых людей.
Бандит положил перед собой один пистолет, вынул из-за пояса второй, поочередно чиркнул кремнем у их фитилей и, дождавшись, чтобы те задымились, к удивлению гостей лабазника, навел оба ствола на Генри!
— Даже не думай, Ричи, — криво улыбаясь, сказал чужак.
Сидевшие до сих пор словно каменные изваяния Эдванс и Лоуб перевели изумленные взгляды на нескладного помощника пекаря. Восседавший за хозяйским столом, словно Валлийский принц, разбойник перехватил их взгляд:
— Что такое, господа? Вы чем-то удивлены? — Он на миг отвел свои воспаленные глаза от цели, уделив внимание тем, кто случайно угодил в эту переделку.
 — Будьте благоразумны! – продолжил чужак. – Хотя вы и вооружены, но в сопротивлении и кровопролитии нет нужды. Вы не имеете ни малейшего понятия о том, что здесь происходит. Повторяю, будьте благоразумны, потерпите немного, и скоро все будут свободны и… почти никто не пострадает.
 — Итак, Ричи Ласт Пранк, — он угрожающе кивнул стволами в сторону того, кого гости пекаря Уилфрида знали под именем Генри, — меня прислал Хайраддин. Гроза прошла, и он, а вместе с ним и все мы полагаем, что половины того, что тебе было приказано спрятать от флота де ла Вега, для тебя одного будет слишком много!
В этот момент Лоуб, выдавая крайнее волнение, как-то неловко дернулся и в тот же миг съежился от ударившей его в плечо боли. Понимая, что сейчас он на волосок от смерти, Эдвард Лоуб осторожно повернул голову. Сзади в его лопатку упиралась чья-то сабля, готовая в любой момент прошить его насквозь.
— Чу-чу-чу-чу, — спешно остановил расправу целившийся в Генри незнакомец. — Майки, не надо, — обратился он к стоявшему за спиной Лоуба.
Именно в этот миг Джонатан Эдванс, про себя оценивший прекрасную выучку напавших на них людей, понял, что дело плохо – хуже некуда. Удивление и разочарование от осознания того факта, что деревенщина Генри – неотесанный помощник Уилфрида Шеллоу Райдера оказался его сыном – Ричмондом Последняя Шалость, самым опасным и кровожадным корсаром Средиземного моря, отступили на второй план. И если минутой раньше Джонатан уже практически просчитал все варианты схватки и спасения, то теперь становилось совершенно понятно, что надеяться было не на что. Их захватили люди, из лап которых вырваться живыми было просто невозможно.
Восседавший за столом незнакомец, судя по всему, главный у нападавших, взвесив все «за» и «против», что-то про себя решил и после этого снова обратился к случайным свидетелям драмы:
— Что-то мне подсказывает, господа, что вы можете каким-то образом помешать нам выполнить наше дело. А ну-ка, — он кивнул вперед, — положите на стол ваши сабли, медленно идите к стене и станьте невдалеке от Ричи. Подождите там, в сторонке, и без глупостей! Мы не хотим никого из вас убивать.
Джонатан и Эдвард молча сняли с ремней сабли и, поочередно уложив их на стол, отправились к указанному месту у стены. Когда они проходили мимо Ричмонда, тот вдруг засмеялся:
— Ну и глупец же ты, Банка! Дались тебе эти парни, отпусти их. Они просто продают испанскую муку. Эй, отставной вояка, — обратился он к Лоубу, когда тот оказался прямо напротив, — ты ведь не отдал джентльменам свои «испанские сюрпризы»?
С этими словами он резко развернул Эдварда Лоуба и с силой одернул рукава его плаща. Миг, и незнакомец, которого Ласт Пранк назвал Банка, выгнулся мостом, хватаясь за пробитое испанским ножом Лоуба горло. Его мушкеты с грохотом упали на пол. Кровь брызнула тонкими фонтанами на темные оскобленные доски гостиного стола.
В один миг всё перевернулось вверх дном в этой душной комнате.
Грохнули два выстрела. Лоуб, невольно служивший в этот момент Ричмонду живым щитом, упал на пол, а Эдванс, раненный в бедро, привалился к стене. Тут же рядом с ним рухнул кто-то из нападающих, у которого второй «испанский сюрприз» Лоуба торчал уже из груди. Ничего не скажешь, Ричмонд Ласт Пранк умел обращаться с этими новомодными игрушками и метал их с поразительной точностью. Пират стрелой пролетел у стола, швырнул в сторону Эдванса одну из сабель, а сам схватил другую.
Только тогда, когда у самых ног Джонатана зазвенело каленое железо, он вдруг очнулся. Ситуация не позволяла расслабиться ни на миг. Эдванс понял это, как только нагнулся к оружию. Крохотное промедление – и тут же жгучая боль ударила его под левую лопатку. Эдванс в слепой ярости сделал ответный выпад назад. Умелая рука заученным движением поразила цель. Тот, кто напал на него, явно не ожидал подобной прыти от ошеломленного с виду человека. Наверное, именно потому, падая на пол и расставаясь с душой, разбойник так удивленно выпучил глаза.
С ним было кончено. Джо, превозмогая боль, бросился к двери, где уже кипела страшная схватка.
— Сall all hands on deck!  — скалясь в лицо смерти, кричал распаленный боем Ричи Ласт Пранк. Он был ранен в плечо, однако рубился как одержимый, прикрывая отход к двери своей перепуганной сестре. Нападавшие понимали, что только угрожая ей, можно было остудить пыл разъяренного помощника Барбароссы. Ричи прекрасно видел их стремление, а потому, пропуская Мери к двери, укладывал на пол уже третьего из тех, кто пытался ее схватить. Наконец, она, пользуясь тем, что ее воскресший из мертвых брат, словно щитом, закрыл собой угол, незримой тенью проскользнула прочь из этого ада, развязывая руки мужчинам – брату Ричи и красавцу Эдвансу, который в это время тоже вступил в бой.
Четверо оставшихся в живых людей Банки тут же разделились на пары и жестоко атаковали их. Развернувшись спиной друг к другу и истекая кровью, Ласт Пранк и Джонатан Эдванс – враги по определению и союзники по факту, дрались столь слаженно и яростно, что скоро стало ясно: никто из вероломно ворвавшихся в дом Шеллоу Райдеров не уйдет отсюда живым. Отменная армейская выучка одного и опыт сотен абордажных бросков другого брали верх над плохо организованным наскоком пиратов.
Нападавшие, каждый из которых уже имел ранения, понимая, с каким убийственным альянсом они в этой схватке столкнулись, стали переходить от слепой атаки к осадному бою. Ричи, пользуясь неразберихой, возникшей между инми, молниеносным выпадом уложил на пол еще одного негодяя. И тут, откуда ни возьмись, грохнул выстрел!
Это пришедший в себя Лоуб поднял с пола мушкет Банки с тлеющим запалом и всадил боевой заряд прямо в кого-то из бандитов. Теперь уже соотношение сил стало рисоваться для нападавших безнадежным. Последние двое, понимая всю незавидность своего положения, попыталась сдаться. Они, не сговариваясь, бросили оружие на пол и развели руки в стороны, но беспощадный Ричмонд Ласт Пранк двумя короткими выпадами, хладнокровно, словно свиней, тут же заколол их обоих. Страшная неравная схватка была закончена.
Джонатан смотрел на распаленного боем пирата, от одного имени которого дрожали поджилки у всех средиземноморских торговцев. Своим умением обращаться с оружием, своим бесстрашием корсар пробудил в нем уважение к себе, но… Уже отходила от берега победы огненная волна боевой ярости, и чувство долга, которое Джонатан всегда считал определяющим в своем счастливом восхождении по карьерной лестнице, стало неприятно щемить где-то под сердцем.
Как видно, и раненый Лоуб чувствовал нечто подобное. Шатаясь, он подошел к Эдвансу и вопрошающе посмотрел ему в глаза. Нужно было что-то решать. Джентльмены колебались.
В это время на полу зашевелился Уилфрид Шеллоу Райдер.
Глава 3
В комнате незаметно появилась Мериан. Складывалось впечатление, что она всё это время стояла в узком коридоре, ведущем в гостиную, и ждала развязки боя. Осторожно ступая меж окровавленных тел, она подошла к тому, кого еще недавно называла Генри.
— Кто ты? — непроизвольно сорвалось с ее дрожащих губ.
Ричмонд опустил голову. Он всегда мысленно готовился к длинному и неторопливому повествованию милым сестрам своей непростой истории, но сам момент этого повествования виделся ему в несколько ином свете. Именно поэтому он ничего не ответил сестре, лишь тяжко вздохнул и принялся помогать подниматься с пола приходящему в себя отцу. Уилфрид Шеллоу Райдер, услышав вопрос дочери и корчась от боли, только покосился исподлобья, дескать, вот, сынок, тебе и вопросы, что-то ты сейчас ей ответишь при этих господах?
Ласт Пранк о чем-то размышлял и явно тянул с ответом сестре. Когда же, наконец, в борьбе противоречий в нем родилось какое-то решение, он, стоя спиной к гостям, медленно, будто с вызовом, выпрямился и взял со стола вторую саблю.
Этот неторопливый жест был легко читаем, и поэтому Эдванс и Лоуб, теперь уже воочию убедившись в проворности этого парня, просто застыли на месте. Со стороны было сразу заметно, что кровожадного корсара еще не до конца покинул злой вихрь боевого темпа. В случае необходимости ни сестра, ни отец, ни даже ранение не помешали бы ему отправить на небеса еще хоть дюжину человеческих душ.
Мериан, понемногу приходя в себя, вдруг запоздало стала понимать всю несвоевременность своего вопроса. Сердце девушки отозвалось болью, едва она прочла часть ожидаемого ответа во взгляде отца. Ее брат холодно смерил взглядом гостей, после чего, медленно занимая выгодную позицию для схватки, обратился к ним:
— Думаю, господа, в отличие от моей сестры, нам с вами все предельно ясно? Только, ради бога, — продолжил Ричи, — не нужно сейчас никаких геройских штучек.
Говоря это, он взмахнул в воздухе клинком так, словно хотел намотать на него невидимую ленту.
— Не время играть в благородство и менять туманное понятие долга на собственную жизнь. Можете мне поверить, в данный момент я уже точно знаю, кто вы и зачем сюда явились. У вас обоих серьезные ранения, так что даже и не думайте о том, чтобы меня схватить.  Ребятам и порасторопнее не удавалось этого сделать.
В том, что вы до сих пор живы, заслуга моей сестры и отца. Не будь их, поверьте, после двух последних людей негодяя Пола Банки я, не задумываясь, сразу бы отправил к праотцам и вас. Мне плевать на то, что вы помогли мне разобраться с этой шайкой идиотов, которые пошли на поводу у шкурника Пола. Есть, правда, и еще одна вещь, сохраняющая вам жизни, во всяком случае пока. Эта вещь — мое любопытство. Не в моих правилах предлагать торг, но, — Ричи вскинул брови, — правила мои, значит, мне их время от времени и менять.
Так вот, вы мне говорите, кто еще, кроме Пола Банки, объявил охоту за золотом воскресшего Барбароссы, а я после всего этого подумаю, как бы мне взвесить услышанное и сопоставить его с ценой ваших жизней.
Мериан, перехватив колючий взгляд брата, словно очнулась. Она подошла к отцу и обняла его.
— Так что же, джентльмены, — продолжил Ричи Последняя Шалость, — как вам мое предложение?
Эдванс, который в это время, согнувшись, зажимал ладонью раненое бедро, на правах старшего в их миссии ответил:
— Почему вы думаете, что мы охотимся за каким-то золотом? Вам же прекрасно известна цель нашего визита к мистеру Уилфриду. Поверьте, мы понятия не имеем, что тут происходит и при чем тут вы, ведь лично к вам мы не имели никаких дел.
— Ну, конечно! — не дал ему договорить Ричи. — Неужели вы думаете, что я поверю в этот бред, а также в то, — Ласт Пранк криво ухмыльнулся, — что «испанские сюрпризы» в довесок к вашей прекрасной муке и зерну вам поставляют сами флибустьеры. Вы, сударь, как я погляжу, упрямец. Хорошо, спросим тогда вашего компаньона...
С этими словами Ричи Последняя Шалость сделал молниеносный выпад и проткнул Эдвансу здоровое бедро. Джонатан вскрикнул от боли и, будучи не в силах держаться на ногах, упал на колени. Лоуб, стараясь поймать падающего товарища, согнулся, но клинок Ричмонда уперся ему в грудь.
— Так что же, моряк? — холодно и требовательно спросил корсар. — Как тебе мои методы? Я, конечно, могу оставить в покое ваши израненные ноги и руки, но только для того, чтобы перейти к потрохам. Смотри на своего товарища и соображай побыстрее.
Тут Ричи снова встретился взглядом с сестрой, после чего, сделав короткую паузу и заметно смягчив тон, продолжил:
— Ну, хорошо, давайте иначе. Я буду только слушать. Говори, моряк!
Лоуб выпрямился и, глядя на истекающего кровью Эдванса, шумно сглотнул и прохрипел:
— Я не моряк…
— Да будет тебе! — не изменяя привычке перебивать, выкрикнул Ласт Пранк. — Поставьте передо мною еще хоть полсотни королевских гвардейцев и сотню Эксетерского люда, я без труда разделю их на тех, кто ходил под парусами, и тех, кто полжизни держался за мамкину юбку. Да ведь у тебя на лице написано, шкипер, что долгое время «языки норда»  слизывали с него старую кожу. Небось, первый раз ты еще юнгой мочился на «скатерть Луизы»? 
Лоуб потупил взгляд и, коротко покосившись в сторону Эдванса, произнес:
 — Я лишь хотел сказать, что я оставил службу во флоте Ее Величества в чине помощника шкипера.
— Уже лучше, — довольно ответил на это Ласт Пранк, — похоже на то, что мне больше не придется прокалывать вас, как свиней. Итак, кто вас нанял?
Лоуб замялся и опустил взгляд. На лице пирата блеснуло разочарование, но едва он собрался что-либо сказать, тишину нарушил Эдванс:
— Оставьте его, Ричмонд, — страшный приступ судороги выкручивал раненую ногу, однако Джонатан, превозмогая боль, продолжил: — Он ничего не скажет. Похоже на то, господин джентльмен удачи, что за вами начинается настоящая охота. Так что, если вы на самом деле знаете, где хранятся сокровища Хайраддина, сейчас самое время отыскать их и сломя голову бежать куда подальше. Это не шутка, Ласт Пранк. Своим присутствием здесь вы ставите под удар близких вам людей, хотя… — Эдванс посмотрел на Мериан, — судя по тому, как легко вы распоряжаетесь людскими жизнями, возможно, вам и до них нет никакого дела.
— Ошибаетесь, — с вызовом заметил пират, — у меня не так много родственников, и к тому же за свою жизнь я доставил им достаточно неприятных переживаний.
— Тем более, — заметил Эдванс. — Вас не оставят в покое… — Джонатан попытался встать, но боль удержала его на месте.
Лоуб, видя его беспомощность, взял своего товарища под руки и помог ему перебраться на стул.
— Что ж, — Ласт Пранк опустил сабли и уперся ими в пол, — давайте поговорим об этом, только для начала скажите мне, кто вас послал и во что оценили мою голову?
В глазах Лоуба разгорались угли страха. Эдванс, заметивший это, понял, что далее отпираться нет смысла. Их на самом деле раскрыли. Теперь нужно было самому обо всем рассказать, дабы перепуганный компаньон не поведал пирату больше, чем нужно.
Едва Джонатан открыл рот, как тут же онемел от ужаса! Перед ним мелькнул силуэт пирата. В это невозможно было поверить! В один миг отставной помощник шкипера, славный парень Эдвард Лоуб, рухнул на пол замертво, а человек, для которого освобождение человеческих душ от их бренных оболочек, судя по всему, было таким же привычным действием, как плевок в сточную канаву, сделав свое черное дело, ловко отскочил на прежнее место.
Мериан запоздало вскрикнула, а старина Уилфрид участливо прижал ее к плечу и, глядя на распластавшегося на полу Лоуба, стал гладить по голове вздрагивающую от переживаний дочь.
Эдванс даже перестал морщиться от изматывающей его боли. Он какое-то время непонимающе смотрел на застывшую навечно маску растерянности на лице мертвого Лоуба, после чего медленно перевел взгляд на палача, приведшего в исполнение неведомо кем подписанный приговор.
— Зачем? — прохрипел Джонатан пересохшим горлом.
Ричмонд вопросительно приподнял брови.
— Один из вас двоих должен был умереть, — холодно ответил он. — Вы что, недовольны выбором судьбы?
— Судьба? — вскричал Эдванс. — Чертов мясник, ты пытаешься скрыть заурядное убийство за ширмой слова «судьба»?
— Да, — ничуть не смутившись, ответил Ласт Пранк. — А что вас собственно не устраивает?
— Это… неслыханно! — Джонатан в бессильной злобе сжал перепачканные кровью кулаки и поднес их к своему лицу. — За что? Кто дал вам право? Без боя…?
Ричмонд в ответ на это только криво улыбнулся.
— Уж не хотите ли вы, — снисходительно произнес он, —  обидеть меня вашими выкриками или, может быть, даже вызвать на поединок?
— Да, черт побери, да! — с этими словами Эдванс затрясся в злобной лихорадке, бросая яростный взгляд на пирата, который невозмутимо разглядывал его.
— Осты-ы-ыньте, — наконец протянул Ричи. — Мне в моей жизни приходилось слышать в свой адрес и не такое. Если хотите, я все объясню.
Эдванс закрыл глаза от снова просыпающейся боли. «Объяснить?! — ясно читалось в его лице. — Как можно «объяснить» подобное?!».
— Да не убивайтесь вы так, — участливо произнес Ричи, подходя к столу и наполняя одну из кружек отцовской наливкой. — Я не могу поверить, что человек с такой блестящей школой фехтования, как у вас, в своей жизни еще никого не отправил на встречу с предками. — Вот, — Ласт Пранк поставил на край стола кружку и тут же предусмотрительно сделал шаг в сторону, — выпейте и успокойтесь.
Джонатан полным пренебрежения жестом, вслепую, смахнул хозяйскую посуду на пол.
— Нехорошо, — с каким-то особым цинизмом сказал, глядя на это, Ласт Пранк. — Вы уничтожаете приданое моих сестер.
— А вы трус! Пользуетесь моей беспомощностью!
— Прошу прощения, — откашлявшись, наконец проявил себя старший Шеллоу Райдер. — Ричи, мой мальчик, может, мы с Мериан пойдем? Вот-вот вернется мать и Синтия. Негоже им сразу сюда входить.
Ласт Пранк, смягчаясь сердцем, посмотрел на свою сестру:
— А ты сможешь, отец?
— О, — ответил Уил, — думаю там, за дверью, где нет этих мертвых джентльменов, я буду чувствовать себя гораздо лучше.
— Хорошо. Тогда дождитесь мать и Синтию. Объясните им все, как сможете. И оставайтесь там, пока я не договорю с этим господином. Да, Мериан, дверь на замок. Кто знает, сколько еще сегодня может пожаловать гостей?
Старший из Шеллоу Райдеров, поддерживаемый дочерью, удалился за дверь, а Ричмонд, пребывая в глубокой задумчивости, всматривался в перекошенное болью лицо гостя. Наверное, одному дьяволу было известно, что за мысли в данный момент бродили в голове этого пирата. Он молчал, погружаясь все глубже в омут собственных размышлений, отчего его и без того тонкие губы вытягивались в едва различимую полоску.
Шло время. Вскоре в соседних комнатах стали слышны глухие голоса. Похоже, это вернулись мать и младшая сестра Ричи. Ласт Пранк все молчал. Джонатан вдруг ясно ощутил прямую связь между задумчивостью корсара и своей собственной судьбой. Вероятно, в данный момент пират решал, что же ему сделать с этим мнимым торговцем? А может быть, уже давно все решил и сейчас размышляет только над тем, как бы это поизощреннее покончить с ненужным ему свидетелем.
Эдванс, не выдержав невыносимой пытки ожиданием, спросил напрямик:
— Вы меня убьете?
Ричмонд, глядя на страдающего молодого человека, вдруг ухмыльнулся:
— Хм, не скрою, такая мысль меня посещала. …Как-то в маврийской бухте старина Леонсио рассказывал мне о некоем Вайне Капаке  — человеке, способном примирить даже огонь и воду. Сейчас мне не помешало бы немного мудрости этого неординарного человека. Хотя и он, этот Капака, — мудрец и честнейший парень – не смог избежать предательства и вероломства. Как вас зовут на самом деле, «торговец мукой»?
— Джонатан Эдванс.
Ласт Пранк склонил голову и внимательно посмотрел на гостя:
— Вы плохо выглядите, Эдванс. Похоже на то, что полученные раны весьма серьезно тяготят Вас?
Джонатан поднял голову. Мелкая дрожь выдавала его непомерную слабость, а мокрое от пота лицо было мертвецки бледным.
— Я едва различаю ваши очертания, — признался он,— поэтому, если вы имеете желание еще пообщаться со мной, хочу вас расстроить: я вот-вот лишусь чувств. Так что уж будьте любезны, Ласт Пранк, определяйтесь с моей участью поскорее. Пока я еще могу говорить, но уверен, это ненадолго.
— Хорошо, — не стал спорить Ричмонд, — тогда сразу же к делу. Кто вас прислал?
— Де ла Вега.
Ласт Пранк искренне удивился:
— Оу!? А ему-то чего не хватает?
Джонатан сглотнул подступающую тошноту:
— Он говорил, что только вы знаете о том, где спрятаны награбленные корсарами сокровища Барбароссы, и вы же ими и владеете.
— Ах, вот как?! — Ричмонд недовольно причмокнул. — Значит, этому торгашу мало их четвертой части? В таком случае, Эдванс, прежде чем вы позволите себе, — Шеллоу Райдер ухмыльнулся, — как вы там выразились, «лишиться чувств», я хочу попросить вас еще немного потерпеть и выслушать меня. — Да, — начал пират, — не скрою, было дело. В свое время флот под командованием де ла Вега все-таки сумел загнать нас в ловушку. Да только Хайраддин не тот парень, чтобы так просто даться им в руки. Прежде чем самим отправиться на виселицу или корм рыбам, мы, пусть даже и тяжелой кровью, отправили бы на дно весомую часть их эскадры. Де ла Вега – опытный вояка, и он это прекрасно понимал.
 Никто не хотел той самой «большой крови», поэтому Барбаросса и де ла Вега встретились на одном из островов для переговоров. По общей договоренности, каждый: и Хайраддин, и Гарсиласо – прибыли в сопровождении лишь пятерых людей.
За мирное урегулирование этого непростого вопроса, после долгой беседы, Хайраддин согласился отдать испанцу четвертую часть того, что у него было с собой. А это четыре эллинских судовых сундука чистого золота. Идя на эту сделку, Барбаросса тут же поклялся убраться к берегам Нового Света, а де ла Вега в ответ на это дал слово прилюдно заявить о смерти Хайраддина.
Взгляд Эдванса заметно приобретал осмысленность.
— А вот что было дальше, — заметив это, продолжал повествовать Ласт Пранк. — Команде де ла Вега пришлось здорово потрудиться, прежде чем они доставили свой ценный груз на фрегат. Ни одна испанская шлюпка не может поместить в себя больше двух эллинских сундуков. Золото, Эдванс, чертовски тяжелая вещь. Так что вы вполне можете судить о величине выкупа, предоставленного нами за собственную свободу.
А теперь прикиньте, чего стоят речи и посулы «добряка» де ла Вега, который через какое-то время после совершения сделки вдруг почему-то посчитал, что выплаченная ему сумма компенсации теперь его уже не устраивает!
 Испанец прекрасно понимает, что теперь ему никак не добраться до Барбароссы. А если тот еще и заговорит? Всплывет вся правда! Я уверен де ла Вега серьезно потратился на то, чтобы серьезные люди делали вид, что верят в смерть Хайраддина...
Теперь-то вам понятны причины объявленной за мной охоты? Ему нужен совсем не я. Ничего не скажешь, правду говорят: аппетит приходит во время еды.
— Это ведь не ваше золото, Ласт Пранк, — слабым голосом возразил Эдванс, — вы его награбили.
— Друг мой, — криво улыбнулся пират, — уж не собираетесь ли вы меня пристыдить?.. Что бы вы мне не сказали – это мое золото! И не ваше, черт подери, дело, как я его заработал. Вот скажите, чем такие люди, как де ла Вега, отличаются от меня? Я хотя бы отнимаю излишки у богатых. Эти же господа делают то же самое каждый день, но забирают у народа совсем не излишки, а последнее. В отличие от всех этих вельмож, я вовсе не тупой варвар Пасау  и имею некое подобие совести в лице Единого Бога. Я не делаю набожный вид, как они и их святоши, а на самом деле почитаю Его и понимаю, насколько я грешен, делая свой выбор в сторону скользкой разбойной дорожки. Как и все мои друзья, я прекрасно осознаю, что мне рано или поздно придется ответить перед Ним за все содеянное, в том числе и за каждое песо, что я награбил. Но это, как говорится, уже другие разговоры.
Я вижу вам на самом деле плохо, мой друг. Скажите напоследок, что вам посулили за мою голову?
— Меня не просили вас убивать..., — просипел пересохшим горлом Эдванс.
— О! Как великодушно. А обещали что?
— Надел земли и титул, просто за то, чтобы я нашел вас.
— У, — вскинул брови пират, — это уже немало. Что ж, если надеяться на порядочность этих господ, вы получите плату, ведь вы все же меня нашли. Да только… После моего рассказа о Хайраддине можете ли вы быть в этом уверены? Хотя вам виднее, эй, эй!
В это время Джонатана сильно качнуло. Он откинулся назад и ударился головой о стену.
Ласт Пранк бросился к нему:
— Держаться, Эдванс, еще немного! Вы меня слышите?
— Да, — прошептал тот в ответ, — но у меня в глазах все плывет…
— Чшерт! — выругался Ласт Пранк. — Я всегда знал, что любая болтовня не ведет ни к чему хорошему. Соберитесь, Эдванс, и дослушайте меня внимательно! От этого зависит ваша жизнь.
Вы останетесь здесь. Я скажу отцу – он о вас позаботится. Кто и что бы у вас не спросил, отвечайте ему только то, что я сейчас скажу, слышите меня?!
Эдванс кивнул.
— Так вот. Запомните, меня тут не было. Вы все делали так, как вам с этим джентльменом и говорили, а именно: наведались к моему отцу под предлогом торговли. Но тут явились какие-то бандиты и приволокли человека, то есть меня. Вам понятно?
— Да, но я…
— Повторяю еще раз, говорите и делайте все так, как я объясняю. Они приволокли меня связанным и стали бить моего отца, спрашивая, не узнает ли он во мне своего сына. Отец им ответил, что последний раз видел своего сына очень давно. Тогда бандиты решили избавиться от лишних свидетелей, и вы со своим товарищем вынуждены были вступить в бой. Он погиб, а вы и мой отец дали им достойный отпор. По непонятным причинам бандиты бежали, оставив своих убитых, но прихватив с собой меня, а вы остались, поскольку были сильно ранены. Вы все поняли, Эдванс? Эдванс! Отвечайте, черт побери, не заставляйте меня продырявить вас еще раз! Эдванс!
— Я все понял, — прошептал Джонатан, проваливаясь в глубокое жерло какого-то колодца… возле старого дома своих родителей. Их ветхую хибару уже давно перестроили под кузницу, и теперь Джо не без удивления отмечал, что родители из нового просторного дома снова перебрались в некогда оставленное жилье.
Отец сидел у порога и отклепывал косу, а мать развешивала на веревках у забора мокрое, стираное белье.
 — Джонатан, — сказала она, — сынок, где ты так долго был?
Родители оставили свои занятия и провели его в дом. Там все было так же, как и во времена, когда Джо был еще подростком.
— Мы ждали тебя, — ласково говорила мать, — но пришли какие-то люди и отобрали наш новый дом. Они сказали, что ты не смог отблагодарить своих хозяев преданной службой. Теперь вот мы снова живем здесь.
Эдвансу стало нестерпимо горько от этих слов. Он вышел из дома и удивился тому, что приятный глазу летний пейзаж вокруг него вдруг сменился морозным снежным утром.
У порога стояли какие-то неизвестные люди. Они кланялись, ставя к ногам Джо горшки, полные дерьма, поверх которого кишмя кишели тараканы. Последним подошел невесть откуда взявшийся Ричмонд Шеллоу Райдер.
— Эти господа, — сказал он, — просят тебя и твоих родителей простить их за досадную ошибку и снова переехать отсюда в другой новый дом, еще более просторный, чем был у вас до того.
Забудьте обиды и примите эти дары, в том числе и от меня, — Ласт Пранк поднес к ногам Эдванса огромный кувшин, горлышко которого было запечатано сургучом.
— Это едва ли не самое лучшее эллинское вино, — пояснил он. — Немногие из вельмож могут себе позволить отведать его чудный вкус. В эту холодную пору оно прекрасно согреет вас, смягчит души, и, кто знает, возможно, вы быстрее простите и этих господ, и, что немаловажно, меня.
Джо почувствовал, как за его спиной открылась дверь и на порог вышли его родители. Стоило ему обернуться, как стоявшие возле дома «господа» исчезли вместе с Ласт Пранком, а их тошнотворные подношения так и остались стоять у неказистого порога.
Джонатан поежился от холода, согнулся и с трудом поднял огромный кувшин вина — единственное из оставленного гостями, что представляло собой хоть какую-то ценность.
Мать и отец молчали. Джо стало нестерпимо стыдно за то, что все это «добро» оставили возле родительского гнезда по его милости. Он сорвал крышку с кувшина, но вместо аромата эллинского вина оттуда, устремляясь под ноги родителям, хлынул целый тараканий поток. Джонатан отбросил кувшин, и тот, ударившись о порог, разлетелся в пыль. Тараканы полностью покрыли собой старые оскобленные доски. Джо решил упасть, чтобы закрыть собой это страшное нашествие паразитов, но едва он согнулся, в его ногу тут же ударила жгучая боль…!
Он очнулся. Над ним нависал низкий бревенчатый потолок небольшой темной комнаты. Справа от его постели, сидя на стуле, дремала прелестная девушка, перед которой на столе стояли пузырьки с лекарствами.
«Вот чудеса, — с иронией подумал Джо, — и когда это я успел попасть в постель к этой мисс?».
И вдруг он ощутил, что его спина и ноги одеревенели от долгого пребывания в лежачем положении. Джонатан попытался встать, но острый приступ боли швырнул его обратно на постель. Девушка вздрогнула и проснулась.
— О! — застенчиво произнесла она тихим и прелестным голоском. — Вы пришли в себя? Подать вам воды?
Джо шумно сглотнул пересохшим горлом и понял, что и на самом деле с превеликим удовольствием сейчас бы напился.  Он кивнул.
Девушка была любезна и расторопна. Она так легко и услужливо подала ему питье, что у Эдванса, несмотря на острую боль в ноге и под лопаткой, появилось желание завести с ней непринужденную беседу. Но вот беда! Едва Джонатан открыл рот для того, чтобы обсудить с красавицей какие-нибудь пустяки, на него буквально обрушились воспоминания о недавних событиях.
Милое создание… Приняв обратно из рук Джонатана кувшин, она, похоже, никак не могла понять, от чего это их гость так морщится и округляет глаза. Она сделала рассудительную паузу, после которой, тихо произнеся «я позову отца», вышла из комнаты.
Эдванс мысленно послал благодарность понятливой девушке, ведь остаться наедине со своими мыслями сейчас для него было самым необходимым.
Вопросы, вопросы и вопросы. Первый: что заставило Ласт Пранка оставить в живых такого важного свидетеля? Второй: что случилось после того, как Эдванс провалился в забытье? Далее: что ему говорить, когда спросят о трупах бандитов? И главное: насколько смягчит участь самого Эдванса неправдоподобная история о нападении неизвестных, выдуманная Ласт Пранком?
Совсем скоро нужно будет объясниться с заинтересованными людьми и оперировать достоверными фактами, ведь даже они, не то что эта «липовая» история, будут подвергнуты тщательной проверке.
Где-то снизу тяжело заскрипели ступени. «Вот она, нелегкая поступь судьбы», — горестно подумал Джо.
Открылась дверь, и на пороге комнаты появился лабазник Шеллоу Райдер и та самая прелестная девушка.
Глава 4
— Мериан сказала, что вы пришли в себя, — начал разговор Шеллоу Райдер. — Это хорошо, и поздняя ночь нам тоже в подмогу. Я смотрю, вы еще не совсем?.. — пекарь сделал неясный жест. — Давайте тогда будем все по порядку вспоминать. Меня зовут Уилфрид Шеллоу Райдер.
—Уилфрид! Конечно, Уилфрид! — выстрелило в голове у Эдванса, но вслух он только сдержанно произнес: — Не трудитесь, Уил, я все помню.
— Вот удача, а то я, признаться, не очень-то умею изъясняться. Я, — великан Уил застенчиво улыбнулся, — для того и приставил к вам Мериан. В случае чего она в двух словах сумела бы все, что нужно, вам расписать, а я… мне и дня будет для этого мало. Эдванс бросил красноречивый взгляд в сторону стоявшей невдалеке Мериан.
— У меня, — осторожно заметил он, — пока еще не было возможности оценить ее красноречие.
— О! — оглаживая бороду, хитро обронил Уил, — поверьте, на все есть свои причины.
В этот момент задетая за живое девушка сверкнула в сторону отца таким пронзительным взглядом, что тот моментально осекся:
— Знаете, мистер, а ведь только стараниями ее маленьких рук, да еще по причине собственного недюжинного здоровья вы сейчас вне опасности. Ваши раны оказались весьма серьезными.
Шеллоу Райдер сделал паузу, после чего многозначительно кивнул в сторону Мериан.
— Она никого не подпускает к вам. У меня две чудесные дочери, но попади вы волею судьбы в руки Синтии, уже давно бы гостили на небесах. Конечно, что касается моей младшей, то и в нее господь вложил немало благочестивых качеств, однако, — старик перешел на шепот, — мой сын Ричмонд, несмотря на это, не позволил ей даже подходить к вам. А вот Мери... Он лично просил ее ухаживать за вами, и она, должен сказать, отнеслась к его просьбе с большим старанием.
Пока вы были в бреду, кричали на весь дом, призывая всех к оружию, она приносила вам воду, перевязывала...
— Я кричал? Что я кричал?
— Не беспокойтесь, — благодушно махнул рукой Уильям. — Все это было только на руку, поскольку здесь как раз гостил тот самый важный господин.
— Господин?! — повторно дернулся Эдванс. — Кто?
— Какой-то испанец.
— Де ла Вега?
— Почем мне знать, — простодушно пожал плечами Уил. — Его привел сюда наш мэр, сэр Алекс Присли. Вообще, должен вам сказать, за прошедшие два дня здесь побывало народу едва ли не больше, чем в воскресный день на рыночной площади. Синтия не успевает убирать в доме, а мы с Энни просто с ног сбиваемся, делая большой заказ без дочерей и Генри. Сами понимаете, когда приходит мэр, встречать его должен хозяин, а сэр Присли был здесь уже трижды. Первый раз он появился в тот же день, когда случилось и вам прийти к нам в гости. Я вам честно скажу, никогда бы не подумал, что придется побывать в моем доме самому мэру, но, как видно, дело это для него весьма важное. Оттого Присли и примчался не один, а с этим испанцем.
Шеллоу Райдер снова понизил голос.
— Мы рассказали им все, как велел Ричи. И скажу вам по секрету – мэр сильно гнул шляпу перед тем сеньором! Сэр Алекс, — Уил многозначительно поднял кривой и толстый палец к потолку, — сразу же распорядился убрать из дому все трупы. Прибежали работяги из муниципалитета под началом… как же его, этого красноносого-то?..
— Флэтчера, — тихо подсказала Мериан.
— Ну да, Флэтчера, и за четверть часа всех уволокли, сгрузили на подводы и увезли одному богу известно куда. Но это не так важно, а важнее то, что тот самый испанец вскоре после того, как унесли последнего из мертвых, м-м-м, — Уил на какой-то миг задумался, — как раз того, — вспомнил он, — что был с вами, ну, моряк... Так вот испанец попросил мэра выйти, и мэр, представляете, тотчас же вышел!
Эдванс, все это время внимательно слушавший Уилфрида, нетерпеливо вскинул взгляд к потолку.
— Мистер Шеллоу Райдер, — сдержанно произнес он, — умоляю, давайте обойдемся без отступлений. Расскажите о беседе с испанцем!
Сбитый с толку пекарь осекся. Он просто не мог себе представить, что информация о мэре, который далеко не на каждую улицу и уж точно не в любой дом здесь заглядывает, может быть кому-то неважной.
Он не без тени удивления, отразившейся на его широком, заросшем густой растительностью лице, все же опустил не интересующие гостя подробности и продолжил:
— Этого испанца трудно назвать деликатным. То, как он стал «охорашивать» меня вопросами, говорит о многом. Я вам так скажу, этот человек знает толк в подобных делах. Как видно, он военный и не раз развязывал языки неприятелю. Я четыре года служил в армии Ее Величества и встречал таких ребят, приходилось. Но, как видно, моя внешность сыграла с ним злую шутку. Странное дело, но я так гладко поведал ему историю, выдуманную Ричмондом, что этот господин на какое-то время просто потерял дар речи.
Мериан тихонько откашлялась.
— Простите, — мягко включилась она в разговор, — мой отец, сам того не желая, устроил все так, что после его рассказа испанец даже говорил мэру, что будет ходатайствовать о награде для вас! Я сама это слышала случайно.
Сдвинутые доселе брови Джо невольно стали возвращаться на отведенное им природой место, отпуская возникшую ранее напряженную складку у переносицы. Он снова внимательно посмотрел на хозяина жилища. Тот был настолько смущен словами дочери, что вначале даже не решался что-либо сказать. Наконец он нашел в себе для этого силы:
— Мериан не говорит, но я и себя в том рассказе не обидел доблестью. Так что и вы, беседуя с испанцем, уж не оставьте без внимания хотя бы то, что…
— …мистер Шеллоу Райдер, — уже назавтра повествовал Джонатан превратившемуся в слух испанцу, — всего парой ударов свалил на пол троих. Лоуб не дал им даже подняться. В это время меня прижали в углу у двери. И плохо бы мне пришлось, если бы не его расторопность. Эдвард Лоуб, давая мне возможность выбраться из угла, отвлек на себя всю ударную мощь бандитов.
Едва я выскользнул из западни, как кто-то из них изловчился и ударил мне в спину. Я упал на колени, но тут меня закрыл собой мистер Уилфрид. Поверьте, это дорогого стоит — противостоять вооруженным негодяям с одной кованой кочергой в руке. Я благодарю вас, мистер Шеллоу Райдер, за то, что вы спасли мне жизнь! — Эдванс прижал руку к груди и с выражением бесконечной благодарности, как мог, поклонился застывшему у двери и зардевшемуся при этих словах хозяину пекарни.
— Пока я поднимался, — продолжал Джонатан, — мистера Уилфрида ударили чем-то по голове и он рухнул прямо у стола. Я был взбешен и снова бросился в драку. Вскоре пал Эдвард. Ох, — Джонатан с горечью сдвинул брови и покачал головой, — ну и молодчина же был парень. Пожалуй, лучший из тех, кого я когда-либо встречал. Тот негодяй, что убил его, был искушен в бою. Он и меня вскоре уложил на пол, словно издеваясь, проткнув мне обе ноги.
Поверьте, сударь, когда я, уже не чувствуя сил, упал, я был твердо уверен в том, что и меня сейчас приколют к полу, как полудохлую крысу. Наверное, бандиты посчитали меня умершим, поэтому, проваливаясь в бездну, вместо разящего свиста железа над собой я услышал лишь удаляющиеся крики пиратов.
 Гарсиласо де ла Вега, до сих пор ни единым звуком не прерывавший рассказа Эдванса, резко остановил его:
— Что они кричали, Джонатан? Прошу вас, это важно. Я понимаю, что вы в тот момент могли уже почти ничего и не слышать, но, пожалуйста...
Лицо Джо выразило неподдельное насилие над собственной памятью.
 — Одно мгновение, сеньор, — растягивая слова, начал он, — мне не хотелось бы сказать вам ничего из того, что могло мне тогда просто послышаться и быть игрой моего воображения.
Я точно слышал лишь слова кого-то из бандитов о том, что Ласт Пранк оказался еще большим негодяем, чем они считали, поскольку даже смертельная угроза близким ему людям не смогла заставить его заговорить. Они кричали еще о ком-то …или о чем-то, что, как им кажется, все же способно будет развязать ему язык.
Я боюсь ошибиться, — Эдванс медленно поднял руку и, корчась от боли, огладил колючий подбородок, — мне кажется, они говорили… о Шотландии или о неком шотландце.
— Это точно?! — с запалом выкрикнул Гарсиласо де ла Вега.
Эдванс выдержал короткую паузу и неуверенно покачал головой.
— Что ж, — с облегчением вздохнул де ла Вега, — это совпадает с поступившей к нам информацией. Оставим же это. Единственное, что мне сейчас не понятно, это куда девался ваш помощник, мистер Шеллоу Райдер?
Взгляд испанца был острее клинка сабли, да и выпад в сторону молчаливого пекаря был, мягко говоря, неожиданным, однако и он лишь гулко ударился в непробиваемую защиту простоты и умиротворения на диком, бородатом лице Уилфрида. Услышав этот провокационный вопрос, тот лишь развел руками:
— Что я могу сказать, сэр? Не далее, чем вчера, ко мне с божьей помощью пришло озарение: не этот ли плут привел в дом негодяев? Ведь недаром же в тот день он не явился на работу? До сих пор от него нет весточки. Он говорил мне, что долгое время жил где-то на севере, кажется… — Уил сосредоточенно сдвинул брови, — нет, сэр, теперь я не вспомню, откуда он родом.
Я вам так скажу, эти батраки за хорошие деньги способны на что угодно. Вот в прошлом году двое таких же за полугодовую недоплату сожгли усадьбу О’Грэйда, а самого Кони повесили за ноги на дереве.
Конечно, я не мог платить ему много. Сам едва свожу концы с концами. Хотя, возможно, я и грешу, говоря о нем плохо. К работе его претензий не было, а так… сошел со двора, что делать! И до него люди уходили, и после будут так же уходить. Работа у меня, знаете ли, не мед.
А еще, — вдруг оживился Уил, — может быть и такое: услышал он о том, что здесь произошло, ведь ведь весь город болтает, да и решил не встречаться лишний раз с людьми закона. Кто его знает, сэр. Я ведь не епископ, не требую у своих работников покаяния в ранее содеянных грехах. Мне важно только, что бы руки были крепкими. Простите меня, сэр, — Уилфрид вдруг смерил своего важного гостя скромным и полным смирения взглядом, — меня сейчас, честно говоря, волнует другое. Скажите, тот, кого притаскивали эти бандиты, на самом деле был… мой сын?
Испанец растерянно вскинул брови. «Эх, простота ты, простота», – читалось в его взгляде.
— Вам виднее, — сказал он вслух.
— И что, — продолжил Шеллоу Райдер, — он теперь такая важная птица, что за ним гоняется вся Англия?
Мысли Гарсиласо де ла Вега в этот момент уже были далеки от этой душной комнаты. Он встал, подошел к постели раненого Эдванса и мягко пожал его слабую руку.
— Ваш сын, Шеллоу Райдер, — сказал он вполоборота к пекарю, — такой же негодяй, как и те, кто едва не отправил всех вас на тот свет. На его счету сотни загубленных душ, а ищут его только для того, чтобы поскорее отправить на виселицу. Как это ни прискорбно звучит, Уил, лично я посоветовал бы вам смириться с тем, что его уже нет в живых. Это только дело времени, и неважно, кто и за что приведет в исполнение приговор. Я твердо уверен в том, что, если бы он вырос в семье, из которой в свое время сбежал, его жизнь сложилась бы иначе и он стал бы достойным гражданином своей страны, но он выбрал то, что выбрал.
Простите, я понимаю, каково это слышать отцу, — де ла Вега оторвал взгляд от бледного лица Эдванса и перевел его на молчаливую и кроткую девушку у окна, — но вам сейчас лучше подумать о том, как устроить судьбу своих дочерей. Ричмонд уже сломанная подкова…
Здесь деньги, — испанец отстегнул от пояса увесистую кожаную мошну и поставил ее на стол, — этого вам вполне хватит, чтобы нанять себе нового помощника и сделать все возможное для скорейшего выздоровления мистера Эдванса.
— Сэр, простите, с-с-сеньор, — вяло запротестовал пекарь, но умолк, реагируя на властный жест  испанца.
— Мистер Эдванс, — продолжил де ла Вега, — наш с вами договор в силе! Я горд, что имел возможность познакомиться с вами. К тому времени, как вы поправитесь после ранения, мистер Честерлейд освободится от дел и доставит вам и необходимые бумаги, и денежное вознаграждение. Что ж, — Гарсиласо де ла Вега поклонился, — простите, мне пора.
Уилфрид встал, чтобы проводить важного гостя, но испанец, остановив его жестом, сам прошел к двери и вышел прочь.

Эдвансу следовало быть осторожнее, направляя Гарсиласо де ла Вега по, казалось бы, ложному следу. Сам того не ведая, Джонатан утвердил испанца в решении продолжить поиски Ласт Пранка на севере, куда тот в действительности и отправился!
Для начала – в Барнстепл. Здесь Ричи надеялся наняться на какое-нибудь судно, следующее к шотландским берегам. Его расчет был прост – в Шотландии всегда мог найти приют подданный английской короны, которого эта самая корона отчего-то вдруг невзлюбила. Будь Ричи простым уголовником, он без особого труда перебрался бы на север. Но поскольку за его шкурой охотились не одна, а сразу две короны и горячий след Ласт Пранка искали буквально все, шансов остаться незамеченным у него было немного.
Бывалый пират сразу почувствовал дразнящий запах близкой опасности. В захолустном бандитском Барнстепле, впрочем, как и во всех близлежащих портах, отродясь не водилось таких странных порядков! Чего только стоило распоряжение о том, что любой моряк, прежде чем поговорить о найме непосредственно с хозяином судна, обязан был получить платное разрешение на это от муниципальных властей.
 На постоялых дворах, в харчевнях, пивных круглосуточно рыскали какие-то люди, по знаку которых немедленно появлялись солдаты королевской гвардии и уводили тех, на кого им укажут, в неизвестном направлении.
 Впрочем, направление было вполне известным. В Англии никогда и ничего не делали просто так. Раз уж мобилизовано столько сил для оказания помощи испанцам в поимке некоего бандита, то почему бы под это дело, раз те так щедро платят, не восполнить свой сильно потрепанный военный флот? Вот туда-то и попадали все провинившиеся из харчевен.
Плотность работы тайных осведомителей и вербовщиков была столь эффективной, что Ричи Ласт Пранк уже в первый же день попал в нешуточный переплет. Одному богу известно, что в его фигуре или поведении привлекло внимание неких господ, однако не успел он войти в трактир и заказать себе поесть, как появились гвардейцы Ее Величества и попросили его пройти с ними. Разумеется, в планы Ласт Пранка никак не входил ночлег за решеткой. По пути следования к указанному месту Ричи вынужден был… скрыться.
На пороге одной из комнат постоялого двора «Flagon»  появился крепкий коренастый моряк с короткой, недавно отпущенной бородкой. За его спиной маячил растерянный офицер королевской гвардии.
— Разрешите? — не находя способа протиснуться в комнату, обратился офицер к Гарсиласо де ла Вега прямо из коридора.
— Что там, лейтенант?
— Этот человек клянется, что видел Ласт Пранка, сэр.
Гарсиласо де ла Вега вторично смерил моряка взглядом. Выцветшие глаза посетителя были внимательны и спокойны. Он был уверен в себе, значит, пришел сюда не с пустыми руками. Испанец кивком пригласил неизвестного пройти в комнату. Едва переступив порог, тот остановился, шагнул в сторону и почтительно снял шляпу. Де ла Вега, подойдя к двери, отпустил офицера, закрыл за ним дверь и предложил неизвестному сесть.
Моряк не принял приглашения вельможи, оставшись стоять. Самолюбие испанца было задето, но он смолчал: любая информация о Ричи Последней Шалости была для него сейчас на вес золота. Де ла Вега не спеша подошел к столу и, налив вина, подвинул кружку к неизвестному.
Видя столь щедрый дар вельможи, молчаливый посетитель не стал далее упорствовать. Заметно было, что выпивка оказалась ему как нельзя кстати. Одним мигом опустошив кружку, он вытер короткие усы и поставил пустую посуду поближе к богатому господину, очевидно желая продолжить диалог подобным образом.
Де ла Вега хитро улыбнулся и повторно наполнил кружку гостя вином. Вторая порция напитка тут же лихо отправилась вслед за первой. Испанец приблизился к моряку. Держа кувшин с вином в руках, он налил бедняге и в третий, и в четвертый раз.
Нужно сказать, что подобного рода вливания оказали благотворное действие на хмурого и молчаливого посетителя. Его колючий, настороженный взгляд стал заметно теплее.
— Как тебе мое вино, милейший? — спросил Гарсиласо де ла Вега, в который раз подливая в посуду. Моряк привычно легко опрокинул живительную влагу себе в глотку, снова вытер жесткие усы и выдохнул:
— Бьюсь об заклад, сэр, что такой важный господин, как вы, может себе позволить подобную выпивку хоть трижды в день. У вас отличное вино!
Взгляд испанца был красноречив.
— Трижды в день? — улыбнулся он. — Нет уж, морячок. Я могу пить и такое вино, и иное, подобное божественному нектару, хоть с утра до вечера, однако, зная о его пагубном действии, стараюсь отказывать себе в этом удовольствии. А вот по тебе того не скажешь.
Посетитель согласился:
— Да, сэр. Что есть, то есть. Выпить я не дурак.
— Ты полегче, милейший, с крепкими словами. Мы ведь с тобой не в пивной и я не боцман твоей шхуны!
Гость покорно поклонился.
— Простите меня, сэр, — произнес он, —  касаемо выпивки… Мне в жизни осталось не так уж много удовольствий. И хоть я не стар, но матрос, увы, уже в прошлом. Местный лекарь пророчит мне скорую кончину, если я поскорее не уберусь куда-нибудь на материк, подальше от этих соленых вод. Во мне, — незнакомец расстегнул грязный камзол, накинутый поверх голого тела, чтобы показать испанцу грудь, изуродованную рубцами многочисленных шрамов, — столько картечи, что этого хватило бы на троих. И если раньше я спокойно мог носить ее в себе, то сейчас морской воздух стал слишком тяжелым для меня. Мне нужны деньги, сэр…
Де ла Вега вскинул вверх брови:
— По-твоему, я похож на епископа в день благодарения? Я не сорю деньгами и плачу; только за полезную мне информацию или требую за каждую потраченную мною монету или даже кружку вина огромное количество услуг. И, заметь, только я один решаю, сколько и кому платить и платить ли вообще. А теперь – ближе к делу.
Де ла Вега поставил на стол кувшин.
— Начнем с того, — продолжил он, — за что я готов заплатить сейчас же и без всякого промедления. Ты тут же получишь деньги, если скажешь, откуда тебе стало известно об охоте за Ласт Пранком?
Моряк вздохнул, но ничего не ответил.
— Три серебряных испанских песо? — напирал де ла Вега.
— Я не могу сказать вам об этом, — с неохотой ответил посетитель, — поклялся, что не скажу. Могу только уточнить, что дружен кое с кем из королевской гвардии.
— Вот видишь? — испанец хлопнул себя по увесистой мошне на поясе. — Я сэкономил на тебе три песо. Если так пойдет и дальше, мне придется усомниться в твоем здравомыслии.
Незнакомец беззвучно пожевал губами.
— Что ж, — неохотно произнес он, — я пришел заработать, и я сделаю это. Сэр, сколько вы готовы заплатить за информацию о Ричи Ласт Пранке?
Де ла Вега снисходительно улыбнулся:
— Если ты хочешь сообщить мне год его рождения, то не получишь ни гроша, а если же точно укажешь на его след, получишь достаточно для того, чтобы очень далеко забраться в глубь материка, это я тебе обещаю.
 — Я видел Ричи сегодня.
Морщины на лице Гарсиласо де ла Вега моментально разгладились. Он медленно наклонился к своему гостю.
Отставной моряк заговорщицки оглянулся, будто в этой крохотной комнатке каким-то образом мог оказаться кто-то, кому не нужно было знать о предмете их разговора:
— Вам я скажу, сэр. Я два года ходил с ним под одними парусами…
— М-м-м, — заинтересованно протянул испанец, — милейший, а не плачет ли в таком случае виселица и по тебе?
— Плачет, сэр, — на удивление спокойно ответил гость, — вот для того, чтобы не угодить в Брайдуэлл , мне сейчас и нужна помощь такого важного господина. Здоровье, как вы уже, наверное, понимаете, является только вторым делом. Податься на материк сейчас не так-то просто. Ведь даже портовые крысы на наших пристанях теперь наперечет и идут на корабли по-военному, строем…
Де ла Вега напрягся, словно охотничий пес, взявший след:
— Говорите, где Ричи, я думаю, мы сторгуемся.
Моряк снова осмотрелся.
— Я не знаю, где он сейчас, — тихо произнес он, — но сегодня около полудня в харчевне «Roamer David»  он угодил в руки гвардии. Куда они его увели, я не могу вам сказать, поскольку всех в этой харчевне стали «исповедовать» гвардейцы. Вы же знаете нынешние порядки. Ричи здесь, поверьте мне, сэр. Большая часть картечи в моей груди – это его «подарки». За мной неоплаченный долг…
Гарсиласо де ла Вега решительно шагнул к двери и толкнул ее.
— Лейтенант! — крикнул он в темный проем.
 На пороге появился офицер королевской гвардии.
— Срочно разошлите посыльных на пристани и к постам на воротах. С этой минуты выезд из города кого бы то ни было только с личного разрешения сэра Аткинсона, слышите? Без бумаги с его печатью никто из взрослых мужчин, похожих по описанию на Ласт Пранка, не может покинуть пределы города в течение ближайших суток…
Офицер тут же исчез в гулком мраке коридора, а безымянный посетитель испанца озадаченно поскреб грязным пальцем жесткую щетину собственного подбородка и заговорщицки произнес:
— Сэр, я так понимаю, что вы в лицо не знаете Ласт Пранка?
Испанец недовольно сморщился.
— Я, — признался он, — как-то бывал в местах, где вполне мог его видеть, однако в то время моя голова была занята другими делами. А отчего это ты меня об этом спрашиваешь?
— Это я все к тому, — спокойно отводя от себя всякого рода подозрения, ответил ночной гость, — что здесь, в Барнстепле, есть человек, который может быть вам гораздо полезнее меня и гвардии. Он узнает Ричи даже с закрытыми глазами и, в случае чего, отдаст вам его задаром..
Де ла Вега подвинул ближе к гостю изрядно полегчавший кувшин с вином и полностью превратился в слух.
— Здесь, — заговорщицки прошептал тот, — все его зовут Изи Dry Leg .
— Как? — неподдельно удивился испанец.
— Это его прозвище, — уточнил моряк. — Как его зовут на самом деле, я не знаю, сэр, но смею вас уверить, что по этому прозвищу его будет совсем несложно найти. Он человек очень известный здесь и, поверьте, имеет к Ричи неоплаченный должок гораздо весомее моего.
На лбу де ла Вега выступила испарина.
— Может быть, — ослабляя дрожащими руками узкий ворот, судорожно выдохнул он, — раз уж вы так хорошо об этом осведомлены, расскажете, за что это он так озлоблен на Ласт Пранка?
— В том-то вся беда этого Изи, что об этом хорошо осведомлен весь Барнстепл, — разговорился изрядно подвыпивший моряк. — Но не в моих правилах, сэр, пересказывать что-либо. Уж узнайте у Изи об этом сами, при встрече. Я и так сказал вам достаточно…
— Что ж, милейший, — не стал настаивать Гарсиласо де ла Вега, — вы действительно оказали мне услугу, давайте же тогда произведем расчет.
Он отвязал от пояса мошну с деньгами, отсчитал пять золотых монет и подал их моряку:
— Этого вам хватит… — испанец тут же взял с комода бумажный свиток и сел за стол. Макнув перо в чернильницу, он аккуратно вывел на выгибающейся бумаге: «Подателю сего…» — как ваше имя?
— Исраэль Киммельман.
— Вы иудей?
— Наполовину, сэр.
Испанец пожал плечами:
— Внешне это не заметно.
— О! — улыбнулся моряк, — если бы хоть четверть иудеев Англии была различима внешне, вы могли бы убедиться, что они здесь везде, сплошь и рядом. Народ моей матери всегда мог безошибочно найти теплое местечко на земле.
Не без ухмылки слушая слова посетителя, де ла Вега продолжал писать: «Подателю сего, Исраэлю Киммельману, разрешено покинуть Барнстепл на любом из судов, имеющих разрешение на выход в море. Так же ему разрешено иметь при себе провизию и две единицы оружия с запасом пороха и пуль».
— Эта бумага подписана сэром Аткинсоном, — уточнил испанец. — Она позволит вам покинуть Англию и даже взять с собой провизию и оружие. Это я говорю к тому, если вы, бедняга, не умеете читать.
— Не стоит беспокоиться, сэр, — вздохнул Киммельман, пряча в карман камзола свиток и монеты, — иудеи, где бы они ни жили, всегда недурно обучены читать и писать на местном языке.
— Я не хотел вас обидеть. Итак, где вы говорите, можно найти Изи Сухая Нога?
— Где-то в южной части города, возле свинарников Уингли, сэр, — он заглянул за спину испанца, — …вы позволите?
— Что еще? — не понял де ла Вега.
— Оставшееся вино, сэр…
Испанец рассмеялся. Он подошел к столу, взял кувшин с остаками вина и со словами «выпивка, моряк, не доведет тебя до добра» отдал его смиренному иудею.
Киммельман вышел в коридор, учтивым жестом снял шляпу, поклонился и ушел, аккуратно держа за ручку тонкую посуду с драгоценным виноградным продуктом. Испанец же, дождавшись, когда затихнут его неторопливые шаги, открыл окно и вышвырнул на мостовую кружку, из которой только что пил его гость.
Он снова вызвал офицера. Несмотря на поздний час де ла Вега и не думал отдыхать. Расчет испанца был прост и, главное, точен. Если Ласт Пранка» забрали гвардейцы, он, как и прочие, должен был бы содержаться в камерах штрафников в войсковых казармах. По мнению Гарсиласо де ла Вега для Ричи Последняя Шалость возможность попасть на корабль, идущий к берегам Нового Света, выглядела весьма заманчивой. Этот подлец, как видно, надеялся переждать какое-то время в казармах, а потом – под прикрытием решения властей – без лишних хлопот угодить во флот Ее Величества и улизнуть за океан, прямо к Хайраддину.
Испанец тихо прорычал себе под нос:
— Ах ты, хитрец, но где тебе в этом со мной тягаться, Ричи? С оружием обращаться ты мастак, а вот умишком бог не наградил. Ну ничего, к утру я схвачу тебя за загривок…
На рассвете гвардейцы привели к де ла Вега того самого Изи Сухая Нога. Сразу стало понятно, откуда взялось его прозвище. Старый иудей сильно хромал, поэтому ходил, опираясь на палку. К вести о том, что Ласт Пранк в Барнстепле, он отнесся с таким энтузиазмом, что совершенно пропускал мимо ушей обидное прозвище, которым постоянно именовал его иностранец. Моряк Киммельман был прав, Изи готов был даже щедро заплатить тому, кто сможет по достоинству «отблагодарить» Ричи за некогда поруганную честь его старшей дочери.
В то время, когда солнце еще недостаточно высоко оторвалось от горизонта, де ла Вега, Изи Сухая Нога и сопровождающий их взвод королевской гвардии подошли к казармам. Иудей сопел, припадая на больную ногу, но был столь преисполнен решимости оказать услугу, что просто не обращал никакого внимания ни на боль, ни на пот, ни на то, что важный испанец брезгливо морщился, когда Изи оказывался возле него с подветренной стороны.
— Он мне за все заплатит, этот эксетерский босяк, — мечтательно взирая на каменные стены казарм, шипел Изи.
— Кстати, — опомнился де ла Вега, — мистер Сухая Нога, сколько вы хотите за то, что опознаете Ласт Пранка?
В этот раз иудея задело.
— Многоуважаемый сэр Гарсиласо де ла Вега, — почтительно, но с нескрываемой обидой произнес он, — то, что моя дочь бросает тень на всю семью, еще не дает вам право обращаться ко мне по кличке, придуманной завистливыми к моим торговым делам уличными бездельниками. Я весьма уважаемый в Барнстепле человек!
— О! — воскликнул испанец, касаясь одной рукой взмокшего плеча иудея и прикладывая другую к собственной груди. — Простите меня, мистер…?
— Исраэль Киммельман, — не без гордости отрекомендовался Изи Сухая Нога.
Ставшее вдруг серым лицо де ла Вега преобразилось до неузнаваемости. Появившаяся на нем густая сеть морщин открыла Киммельману истинное лицо испанца. Перед ним стоял старик, карие глаза которого отливали кровью в лучах все выше поднимающегося над горизонтом злого лика солнца. Снизу, к раскаленному диску, словно старое драное покрывало, поднималась черная грозовая туча.
Киммельман, не зная, как ему реагировать на столь разительную перемену в лице вельможи, несколько раз, будто проверяя на крепость, гулко ударил палкой по горбатой спине белого камня, лежавшего у его ног, после чего вкрадчиво произнес:
— По всему видать, мистер де ла Вега, с юго-востока идет нешуточный шторм.
— Лейтенант! — выкрикнул вдруг испанец, и на его голос из толпы застывших в ожидании солдат тут же выскочил офицер. — Немедленно отправьте в порт самого расторопного. Мне нужно знать, сколько судов выходило в море с рассвета!.. Нет! Стойте! Скорее сюда лошадей, трех лошадей!..

Они скакали в порт по просыпающимся улицам Барнстепла, распугивая редких прохожих. Обозленные голодом уличные псы со звонким лаем сопровождали проскакавших первыми всадников и неистово атаковали отстающего от них, того, что неумело держался в седле и подпрыгивал в нем, словно ярмарочный Панч .
Это был не кто иной, как Исраэль Киммерман. Он мчался в сторону барнстеплского порта, проклиная все на свете, а особенно себя, за то, что отказался от предложения испанца добираться в армейской повозке и, поддавшись азарту погони, вскочил в это трижды проклятое седло.
Позади измученного иудея пронзительно взвизгнула собака, в которую, судя по всему, кто-то из взбешенных шумом барнстеплцев швырнул чем-то из окна. Исраэль оглянулся, но так и не увидел пострадавшее животное. Город подпрыгивал и шатался в его глазах, а сбитая с толку лошадь все сбавляла шаг, подстраиваясь под неумелого седока.
К тому моменту, когда ее копыта гулко застучали по бревенчатому настилу портовой пристани, испуганная кобылка армейского обоза уже едва плелась. Киммельман еще издали увидел стоящего у воды испанца, окаменевшего на фоне бушующего моря, словно статуя короля-завоевателя.
Иудей, понимая, что немного опоздал, пришпорил свое измученное животное, отчего ему еще несколько десятков раз пришлось болезненно подпрыгнуть в седле. К его чести стоит сказать, что он на удивление лихо смог остановить своего скакуна, не доезжая всего-то нескольких шагов до Гарсиласо де ла Вега.
— Вы чем-то расстроены, сеньор? — радуясь окончанию изнуряющей скачки, выкрикнул Киммельман. — Похоже, этот негодяй доставил и вам какие-то хлопоты?
Ноздри испанца коротко дрогнули. Он оторвал взгляд от бушующего в сильных порывах ветра штормового моря, резко развернулся и умчался прочь от барнстеплской пристани.
Глава 5
В неспокойных небесах, с шумом разрывая на клочки тяжелые черные тучи, устало стонал штормовой ветер. Холодные методичные плевки волн отходящего от недавнего приступа бешенства моря стекали желтой пеной по промерзшей до костей спине лежащего у воды человека.
Он начинал приходить в себя. Малейшие попытки двинуться отдавались тупой болью в его окоченевшем теле. Он снова собрал все силы, чтобы отползти от края воды. Левое плечо нестерпимо заныло, словно кто-то вбил осиновый кол в уже затянувшуюся было рану Ричи, полученную в недавней схватке с людьми Пола Банки.
«То-то эта старая сволочь, подпрыгивая где-то на адской сковородке, безумно радуется сейчас, глядя на меня, — с горечью думал Ласт Пранк. — Ничего. Я жив, а боль? Терпел и не такое…».
Одному Богу известно, сколько он пролежал на этом песчаном берегу и как долго холодные волны полировали ему спину. Вокруг бушевало море. В непогожем сумраке его окоченевшее, распластавшееся на песке тело напоминало выброшенную на берег гигантскую морскую звезду. Едва ли движения, на которые был сейчас способен Ричи, казались быстрее и заметнее движений этой морской твари.
Ласт Пранк, пытаясь подтянуть под себя руки, взвыл и… только едва заметно шевельнулся.
— T;vs, t; ir vel viens! — вдруг произнес кто-то рядом на непонятном языке.
— Paskaties vai vi;; ir dzivs? — ответили ему.
— Es baidos...
Сквозь шум неспокойного моря еще какое-то время ясно различались голоса, но вскоре они пропали. Ричмонд непроизвольно судорожно дернулся и кашлянул. Тут же рядом с ним кто-то вскрикнул. Не было сомнения, его заметили. Вот чьи-то руки осторожно перевернули его на спину. Волна ударила прямо в больное плечо, и Ласт Пранк провалился в бездну.
…Его били до тех пор, пока кому-то не пришло на ум распять несчастного над палубой корабля «Гром Одина». Вскоре его врагам показалось и этого мало, тогда Ричмонда привязали за ноги к переброшенным через мачту канатам и перевернули вверх тормашками. Запястья рук перетянули тонкой веревкой, а какой-то лихой умелец, посмеиваясь над участью Ласт Пранка, подвесил к его рукам тяжелое ведро с золотом. Измученные суставы потянуло вниз невыносимой болью, а левое плечо, как казалось, и вовсе висело на одной коже.
— Ричи, — услышал он голос Хайраддина.
Барбаросса стоял напротив, держа в руке сияющий, словно солнце, раскаленный железный прут.
— В последнее время я стал задумываться, а не много ли я тебе отвесил? Вот, — кивнул он на ведро с драгоценным грузом, привязанное к его рукам, — решил добавить тебе еще немного золота, а в довесок к нему еще и железа!
С этими словами он вонзил искрящийся на солнце прут в больное плечо Ричмонда. Ласт Пранк хотел закричать, но, к своему ужасу, понял, что стал нем. Истошный стон с трудом вырвался сквозь одеревеневшие губы. Кожа на плече шипела, а смрадный дым, исходивший от нее, вонял почему-то жареной рыбой. Превозмогая боль, он изо всех сил потянул на себя веревки, которые стягивали руки, и те поддались.
Ласт Пранк открыл глаза.
Сидя на нем верхом, его держали несколько взмокших от усилий человек, а в помещении, где он находился, на самом деле пахло жареной рыбой.
— Jums jagu;, jums nedrikst kusteties! — округлив глаза и указывая коротким коряжистым пальцем на плечо Ричи, устрашающе выкрикивал какой-то узколицый мужчина.
— Jus ;oti saaukstejas udeni un pie tam jums ir liela r;ta uz pleca. Velns, vi;; neko nesaprot. J;ni, palidz man! 
Рана причиняла ему страшные муки. Все было как в тумане, мысли путались. Вдруг кто-то ударил по больному плечу – перед глазами полыхнуло пламя, и Ричи снова провалился в забытье.
Седой рыбак Оскарс Озолиньш сосредоточенно сопел, ловко оплетая край старой прохудившейся сети толстой конопляной ниткой. С другой стороны рыболовецкой снасти гораздо медленнее и неохотнее своего родителя трудился его младший сын. Худой светловолосый подросток в холщовой рубахе то и дело поправлял ее широкие рукава, будто бы те мешали ему. Старый Озолиньш достаточно долго терпел показное нежелание сына трудиться.
— Э-хе-хе, — наконец тяжело вздохнул он, откладывая в сторону позеленевшую от морской воды и водорослей снасть, — видно, одному Богу известно, кто из тебя, лентяя, вырастет.
Мартыньш опустил взгляд.
— Что молчишь? — продолжал отец. — Шатаясь по берегу вместе с Томасом Апсе, сыт не будешь. Нужно знать какое-то ремесло, чтобы кормить себя и свою семью. Вот будет у тебя сын, ты ведь тоже захочешь, чтобы он тебе помогал?
— Но ведь у тебя целых четыре сына! — треснувшим голосом запротестовал своенравный отпрыск.
— Четыре, — не без гордости согласился Озолиньш, — и у троих из них уже свои семьи, свои дома и каждый имеет свое дело. Как ты думаешь, приятно мне, когда, приезжая на рынок, я иду в лавку Андриса, а люди здороваются со мной, зная, что я его отец? Да ты и сам, едва только въезжаем на торг, бежишь к нему. Как же, он всегда рад брату и не упустит случая тебя чем-нибудь угостить. Да и жена его, зная, что у нас в доме уже давно нет хозяйки, еще ни разу не выпустила ни тебя, ни меня из дому голодными.
Все твои братья — уважаемые люди, и со всеми я в свое время так же, как и с тобой сейчас, говорил о деле. Поверь мне, и они с первого раза не желали меня слушать, пожалуй, не считая только Яниса. Тот всегда знал, чем станет заниматься, едва только увидел, как старый Апсе делает свои горшки.
— Ха, — не удержался Мартыньш, — тоже мне дело…
— Дело, сынок, дело! Из чего бы мы стали есть и пить, если бы не их дело? А ведь посуда нашего Яниса в городе славится больше, чем горшки и миски его учителя Апсе. Это тебе не кораблики строгать.
— Мы не строгаем кораблики…
— Строгаете! — рассердился Озолиньш и отчаянно махнул рукой. — Я сам видел. Вот какая неблагодарная штука у нас получается с младшими сыновьями. Что у старого горшечника, что у меня. Они, как видно, так и будут до старости в кораблики играть.
— Нет! — выкрикнул Мартыньш, но отец сделал ему резкий знак не шуметь.
Они одновременно повернули головы к нарам, на которых неподвижно лежал человек, найденный позавчера на берегу.
— Нет, — гораздо тише сказал младший Озолиньш, — мы не играем в кораблики, мы их строим!
— То-то стоящая забава для парней, которым по тринадцать лет от роду.
— Ты не понимаешь, отец, — Мартыньш беззвучно пожевал губами, не решаясь раскрыть их с Томасом тайну. — Мы поедем в Ригу учиться строить корабли.
Лицо старика Озолиньша потемнело. Ответил он не сразу:
— Думаю, старый Апсе станет лепить горшки еще и ночью для того, чтобы заработать на отправку Томаса в Ригу. А вот что ты прикажешь делать мне? Тоже выходить в море по ночам? Да и какой из тебя строитель кораблей, если ты даже свое имя написать не можешь? Из таких вот мастеров и появляются те, кого потом всюду гонят в шею. Из-за глупостей неучей в любом деле случается беда. Один плохо лепит те же горшки, и они разваливаются, едва только дно упрется в камешек. Другой, недоучившись, расшибает в щепки целый корабль, и гибнут люди. Вот, — отец ткнул коротким толстым пальцем в сторону нар, — один вот-вот испустит дух у нас, другой лежит у Апсе, а где остальные? Слизало море. А из-за чего? А из-за того, что море шутить не любит и не прощает недоучкам их ошибок. Из-за их нерадивости в учении мало того, что страдают они сами, так еще попадают в беду невинные люди!
— А я все равно буду строить корабли, — уставившись в пол, упрямо пробормотал непокорный сын.
Оскарс тяжело выдохнул:
— Я ведь не против этого, сынок, да только если к науке строить корабли ты будешь относиться так же, как к нехитрой науке плести сети, то я боюсь даже представить, что из этого всего получится.
Мартыньш бросил на отца такой пронзительный взгляд, что у старого Озолиньша по спине пробежали мурашки.
— Ты сказал, что не против, отец?
— Я не против. Думаю, и братья помогут, главное, чтобы ты отнесся к этому с должной ответственностью. Наняться на верфи непросто, а работать там еще сложнее. Однако если это дело тебе по душе, то что ж, и это достойный труд, хоть и нелегкий. Держать топор намного труднее, чем иглицу .
У младшего Озолиньша потемнело в глазах от счастья и облегчения. Он поднялся:
— Отец, а можно я сейчас сбегаю к Томасу, расскажу ему о том, что ты меня отпускаешь?
— Беги, — добродушно улыбнувшись, ответил родитель, — все равно ведь не усидишь сейчас на месте. Только вот тебе попутное задание: узнай там у старика Мариса, не очнулся ли их человек? Этот-то плох, долго еще будет лежать.
— Хорошо, — коротко выкрикнул Мартыньш, накидывая отцовский дождевой плащ и выбегая во двор.
Но, видно, не судьба была Оскарсу Озолиньшу в этот непогожий день закончить починку своей старой сети. Не успел он снова как следует втянуться в работу, как услышал во дворе шум. Это подходили к его дому старик Апсе с сыновьями Томасом и Петерисом. Рядом с ними вертелся Мартыньш, а впереди шел человек, которого, как и их «гостя», три дня назад выбросило море.
Дворовой пес Озолиньша так и норовил схватить кого-либо из гостей за ногу, поэтому Мартыньш, отгоняя его на безопасное расстояние, широко расставив руки, беспокойно кружился вокруг их компании.
Пришедший в себя «утопленник» оказался совсем молодым человеком. Лежа без сознания на сенниках семейства Апсе, он выглядел гораздо старше. На самом деле ему едва ли можно было дать лет двадцать пять от роду. Высокий, узкоплечий, сероглазый человек с темно-русыми волосами и тонкими руками, которые похоже, никогда не видели тяжелого труда... Кивком поприветствовав хозяина жилья, он сразу направился к нарам.
— Он литвин, — прошептал на ухо Оскарсу подошедший Марис Апсе. — Нашего языка не знает совсем. Что-то спрашивал, показывал на море. Не трудно было догадаться, что он хочет узнать. Вот я и подумал, что лучше было бы их свести вместе, этих двоих. Это чудо, что они оба выжили. Криштопас говорил, что и твой вскоре очухается.
Озолиньш перевел взгляд на застывшего у нар чужака. Было понятно, что тот, кто лежал на них, был незнаком молодому человеку.
 — Поправится, — сказал между делом хозяин жилища, — куда ему деваться, Криштопас и не таких выхаживал.
На пороге появился Янис Лапсенс.
— А ему-то чего надо? — не понял причины появления своего второго соседа старый Озолиньш.
— Это я его позвал, — пояснил Апсе. — У него жена литвинка из-под Вильно, да и он там чуть ли не полжизни батрачил.
— Янис, — по-хозяйски распорядился Апсе, — спроси, что они за люди?
Лапсенс, выжидающе застывший у двери, деловито откашлялся и, подойдя к незнакомцу, тихо что-то спросил. Литвин тут же вынырнул из тяжких дум и оживился. Они говорили долго, при этом доморощенный переводчик Янис старательно жестикулировал, как видно, дополняя этим свой не самый чистый литвинский язык.
Закончилось их общение довольно длинной тирадой литвинского гостя, из которой, само собой разумеется, никто не понял ни единого слова. Однако этого и не требовалось, поскольку закончил он ее полным почтения поклоном.
Янис подошел к притихшим односельчанам:
— Он благодарит Бога и вас за то, что…
— Это мы поняли, — не дал договорить Лапсенсу старик Апсе, — ты лучше расскажи кто он и что с ними случилось.
Янис бросил кислый взгляд в сторону молодого человека, а затем с натяжкой произнес:
— Он литвин, жемайтского  почти не знает. Мы можем говорить, понимая друг друга лишь наполовину. Его зовут… Якаб? — громко осведомился Янис.
— Якуб, — поправил гость, — Якуб Война, — и дальше добавил что-то на своем неторопливом и благозвучном языке.
— Что он сказал? — поинтересовался Апсе.
— А бог его знает, — честно признался Янис, — что-то про отца… сына…
— Ну да, и про святого духа.
— Да нет же, что-то о том, что он чей-то сын.
— Мы и без тебя видим, что не дочь. Эх, Лапсенс, Лапсенс. Спроси его, что они думают делать дальше?
Янис снова замахал руками и что-то неясно затараторил, на что молодой человек ответил всего несколько слов, из которых понятным показалось только «Рыга».

Утро встречало их холодным порывистым ветром. Земля и море вовсю дышали приближающейся осенью. Шел только сентябрь, а капризный климат «Нямецкага мора»  уже грозил серьезным холодом.
Якуб Война, младший сын пана Войны, королевского писаря Великого Княжества Литовского и королевского подскарбия, оправившийся после страшного кораблекрушения, ехал в Ригу.
Безжалостное море отобрало его единственного спутника — слугу Юзефа, и теперь пан Война-младший был вынужден провести свое недолгое путешествие к дядюшке в компании некоего Свода — англичанина, душу которого, как и душу Якуба, не приняли воды холодного неспокойного моря. Похоже, это не было настоящим именем спутника пана Войны, но молодой человек не счел себя вправе высказать сомнения: в конце концов, каждый имеет право на свои тайны. 
Их выходили рыбаки. Вообще нужно сказать, что ангел-хранитель пана Войны весьма кстати оказался рядом с ним в тот самый день. Во-первых, молодой пан не получил никаких увечий, и единственную угрозу его здоровью представляла лишь страшная простуда, с которой местный лекарь пан Криштопас – дай Бог процветания его роду! – уже не раз имел дело, ведь у рыбаков подобные недуги в порядке вещей.
Во-вторых, несмотря на то, что весь дорожный скарб пана Войны утонул, он не был в отчаянии: жители рыбацкого поселка, имея весьма скромный достаток, и пальцем не тронули увесистый кошелек молодого литовца. Стоит ли говорить о том, что пан Война-младший щедро отблагодарил их и за себя, и за мистера Свода – у бедняги море отобрало все, кроме жизни. Пан Криштопас чудом смог и ее спасти, старательно приводя в порядок загнивающее плечо англичанина. Якуб поправился быстрее, однако не спешил оставить того, кого постигла такая же тяжелая участь и кто ни слова не понимал ни на латышском, ни на литовском, ни даже на русском.
 Еще недавно пан Война-младший тоже не знал латышского, однако, обучаясь инженерному и оружейному делу в Шотландии в компании таких же молодых людей, как и он сам, и просто общаясь со Збышеком Францкевичем, Афанасием Чоховым, Славеком Снарски, вскоре он мог уже довольно сносно говорить на языке Короны , литовском, рассенском…  Английский же он и до этого знал неплохо.
С дядей Якуба — Бенедиктом Войной – едва не случился удар, когда он получил письменное послание от живого племянника. Как только стало известно о том, что обломки разбитого штормом судна прибило к берегу возле четырех рыбацких поселков к северо-западу от Риги, пан Бенедикт исколесил чуть ли не все побережье в тщетных попытках найти тело погибшего родственника. Утопленников выбрасывало много. Оказалось, что недавняя страшная буря потопила не одно судно. В конце концов пана Бенедикта охватило отчаяние, и он с тяжелым сердцем вынужден был вернуться домой. 
На второй день после его возвращения он собрался с духом и сел писать отцу Якуба, своему брату, о постигшей их тяжелой утрате. Каковы же были его удивление и радость, когда, еще не закончив это горестное письмо, он неожиданно получил другое, в котором его любимый Якуб собственноручно сообщал о том, что он жив, и, несмотря на трагические события, отнявшие у него слугу и весь гардероб, в самом скором времени намеревается посетить своего почтенного дядюшку в его рижском доме.
Охваченный счастьем пан Бенедикт тут же отослал за Якубом свой выездной четырехместный экипаж и большой чемодан одежды, достойной сына королевского писаря Великого Княжества Литовского.
Возничий, знавший о том, что пан Война и сам нечасто пользуется этой каретой, был преисполнен почтения к молодому родственнику хозяина, чем немало повеселил его английского спутника. С самого начала их путешествия в уголках глаз Свода искрилась едва заметная улыбка. Он долго и не без удовольствия всматривался в проплывающие мимо окон непогожие пейзажи и о чем-то думал, пока Якуб, неотрывно наблюдавший за ним, наконец не спросил:
— Чему вы все время улыбаетесь?
Свод ответил не сразу.
— Разумеется, мистер Война, на то есть свои причины, — мечтательно сказал он. — Мне, — добавил он уже как-то двусмысленно, — давно не было так хорошо. Как бы вам это объяснить? Я избавился от тяжелой болезни, к тому же я, как мне кажется, избавился и еще от одной тяжкой ноши. И, наконец, я – большой любитель путешествий, еду в прекрасном экипаже в обществе умнейшего молодого человека, да к тому же, — Свод улыбнулся, — я одет как английский лорд.
Мне, знаете ли, сегодня даже эта мерзопакостная погода совершенно не портит настроения. Впрочем, я подозреваю, что вы задали мне не тот вопрос, который вас больше всего донимает. Не стесняйтесь, спрашивайте. Я даю слово, что, отвечая на него, я постараюсь быть предельно откровенным.
Якуб удивленно вскинул брови.
— Не удивляйтесь, — продолжил Свод. — Когда вам будет столько же лет сколько мне, вы тоже без труда сможете многое читать по лицам людей и даже по их жестам. Итак?
Война улыбнулся.
— Мой вопрос, – начал он, – собственно, и связан с тем, что я уже смог угадать по вашему лицу и поведению, Свод. Мы общаемся уже достаточно долго, ведь так?
Англичанин кивнул.
— Тогда, — продолжил его молодой спутник, — буду надеяться на упомянутую вами откровенность. Согласитесь, если человек скрывает свое настоящее имя, это по меньшей мере подозрительно?
Ласт Пранк снисходительно улыбнулся и ответил:
— Это не более подозрительно или странно, чем ваше неосторожное решение выбрать спутником человека, скрывающего свое имя.
— Все верно, — согласился литвин. — Но это вполне можно списать на мое любопытство, любопытство самого обыкновенного молодого человека. Скажете, нет?
— Скажу, — Свод хитро прищурился. — Соглашусь с этим только в части «молодого человека». Остальное, уж простите, мистер Война, – я имею в виду упоминание о вас, как о неком, — он подчеркнул, — «обыкновенном» молодом человеке – просто вранье…
— Как и то, что вы Свод.
— И это верно, — не стал спорить англичанин. — я на самом деле не Свод.
Война, никак не ожидавший того, что его спутник так легко сдастся, насторожился:
— Как бы вы не пожалели о том, что сейчас сказали.
Англичанин был спокоен.
— Я просто уверен в том, что не пожалею, — заверил он, — у меня была возможность присмотреться к вам. Должен сказать, я только рад тому, что у нас есть достаточно времени для начинающегося сейчас большого разговора. Мы многое сможем обсудить, а вы в конце этого путешествия еще и сделать свой выбор.
— Выбор?
— Да, именно так, мистер Война. Исходя из всех обстоятельств нашего знакомства, я намерен в некоторой степени посвятить вас в мои личные тайны. Поверьте, это может серьезно отразиться на вашей дальнейшей жизни…
— Постойте, Свод. А не проще ли мне тогда ничего не выслушивать и спокойно жить, как и раньше? Уж больно пугающе звучат ваши заверенья.
— Я бы не называл это «пугающе», — с кривой улыбкой ответил называющий себя Сводом, — мне кажется, для вас это, скорее, звучит интригующе.
— Наверное, — после некоторой паузы ответил Война, — вы угадали. Приходится признать, что вы действительно неплохой стратег и знаете, как нуждается в «пище» любопытство молодого человека.
Свод вздохнул:
— Война, мне кажется, вы не совсем понимаете, о чем идет речь. Я не собираюсь отягощать вас ненужными подробностями своей биографии. К тому же, вспомните, я говорил вам о выборе в конце пути. Вы вполне можете выслушать меня и потом отказаться от моего предложения. Тогда в Риге мы просто расстанемся.
Война нервно прикусил внутреннюю часть губы.
— Что-то мне подсказывает, — наконец произнес он. — что вы уже все давно продумали, в том числе и то, что касается всех этих выборов в конце.
Свод улыбнулся.
— И тут вы правы, — весело сказал он. — И я еще раз убеждаюсь, что Провидение не зря дало мне возможность быть выброшенным с вами на один берег. Якуб, вы умны просто не по годам!
— Да будет вам, — разом отбил выпад лести молодой пан Война. — Давайте вернемся к вашей истории, мне все же любопытно узнать ее. Путь нас ждет неблизкий, и я думаю, она достойно скрасит наше путешествие.
Англичанин нахмурился. Похоже, в его планы не входило столь поверхностное отношение к его биографии. Молодой литовский пан моментально заметил перемену в лице Свода и, понимая, что слегка перегнул с игрой в безразличие, полным раскаяния жестом положил ладонь на здоровое плечо англичанина и немедленно поправил себя:
— Простите, мой друг. Я молод и только учусь трудной науке быть достойным собеседником. Поверьте, — добавил он как-то двусмысленно, — в последнее время мне часто приходилось страдать от моих не вполне удачных фраз на английском языке. Не все меня правильно понимают.
Свод принял извинения литвина и продолжил:
— Вы аккуратно намекаете на свой плохой английский? Напрасно. Я бы сказал, что он у вас даже слишком правильный. Не многие англичане и тем более шотландцы могут обучить кого-либо так недурно изъясняться.
— Здесь нет ничего удивительного, — вяло отмахнулся Война, — просто со мной учились люди, которые весьма ревностно относились к родному языку. А мои слова о том, что меня часто неправильно понимали, касаются совершенно других дел, личных. Но оставим это…
— Хорошо, пусть будет так, — охотно согласился Свод. — Если же вы заинтересовались моим рассказом серьезно, это совершенно меняет дело. А что касается слов, которые остаются непонятыми… Не переживайте. Подавляющее большинство молодых людей, в том числе и я, когда-то в молодости страдали из-за того, что порой их слова опережали мысли. Именно по этой причине я получил огромное количество лишних дыр в своем несчастном теле. Бывали времена, когда одни из них едва успевали затягиваться, а я своим длинным языком уже наживал другие… Впрочем, тут я немного лукавлю. Конечно же, далеко не все шрамы на моей шкуре от приступов глупой прямолинейности.
 Дело в том, что в большинстве своем мои раны получены во всякого рода стычках и, — Свод вскинул брови, — к сожалению, ни об одной из них я не могу заявить с гордостью: «я пролил кровь за Родину» или «я воевал за трон». Вся моя жизнь, мистер Война, это «скользкая дорожка». Я, знаете ли, игрок, в том числе и чужими жизнями. В юности и молодости созерцание чьей-либо крови пьянило меня не хуже «Португальского молока» . Я – пират, сэр Якуб, и это, пожалуй, единственное ремесло, которому я обучен как следует.
Война округлил глаза.
— Я вижу, — продолжил англичанин. — вам не нужно объяснять, кто такие пираты?
Якуб шумно сглотнул сухой глоткой.
— Я, — начиная с хрипа, вымолвил он, бледнея, — признаться, не раз слышал в кабаках и тавернах про их «подвиги». Позвольте осведомиться, чем же я могу быть вам полезен? Ведь я, напротив, весьма положительный человек из известной семьи…
Свод испытующе посмотрел в чистые серые глаза собеседника, огладил свой щетинистый подбородок и задумчиво произнес:
— Я с самого начала не хотел бы вас обманывать. Скажем так, по какой-то причине мне нет пути обратно на запад, в мою прошлую жизнь. Итак, запад для меня закрыт, юг тоже. Север – это уж совсем крайняя мера. Остается только восток.
Вы, Война, как я понял, обладаете немалым состоянием и – что намного опаснее – умом, амбициями и твердым характером. Вы порядочны, аь это в наше время почти смертельный «недостаток». Смею вас уверить: с таким набором личных качеств вы с поразительной быстротой наживете себе врагов.
Мне, признаться, все равно чем дальше заниматься в моей новой жизни. Другое дело, что с моим-то умением обращаться с оружием мне открыт прямой путь только в разбойники или бунтари. Бунтовать не по мне, я не вижу в этом смысла, а чистить чьи-то сумки по дорогам — удел молодых и безголовых. Мне нужна серьезная работа…
Не пожимайте плечами, Якуб, будто не верите в мои слова о врагах. Даже если вы большой везунчик и какое-то время сможете обойтись без них, то потом они все равно найдутся. Если же вы наймете меня, но позже вдруг перестанете нуждаться в моих услугах, я просто оставлю вас и наймусь к кому-нибудь другому.
Возможно, из моих уст это прозвучит странно, но сейчас меня даже деньги мало интересуют. Гораздо важнее недурно устроиться.
Свод расслабился и, откинувшись на спинку сидения, продолжил:
— Возможность того, что вы захотите заработать на мне свои «тридцать сребреников», я отметаю. За пиратов здесь платят немного, или, скажем, не настолько много, чтобы обеспеченный молодой человек стал об этом задумываться всерьез.
Да, — вдруг спохватился пират, — мое  предложение не является сугубо деловым. Желание служить вам вызвано также чувством долга. Во время нашего пребывания у рыбаков вы отблагодарили лекаря за нас обоих, заплатив ему из своего кошелька. Эх, жаль, — улыбнулся англичанин, заметив, в какие пугающие глубины задумчивости повергли Войну его слова, — жа-а-аль, — повторил он и, пытаясь разрядить обстановку, добавил: — Друзей у меня здесь нет, завидовать некому. А ведь впервые я одет так, что опасаюсь, как бы меня самого по дороге не ограбили.
Посмотрите на меня, мистер Война. Как бы я выглядел сейчас без вашей помощи? Как и до того – гол и беден! Вот и получается, что отплатить вам я могу только своей преданной службой. Понимаю, это звучит странно из уст «рыцаря моря», однако и у нас, джентльменов удачи, есть такое понятие, как долг. В поселке краем уха я слышал, что вы отправляетесь в Литву. Позвольте мне просто сопровождать вас.
Якуб молчал. В его голове творилось что-то невообразимое. В ней никак не укладывалось, что этот простоватый и открытый человек с хорошим чувством юмора, мог оказаться пиратом — одним из тех ребят, судьбой которых в минуты непослушания английские и шотландские матери еще в детстве пугали его сверстников. Для молодого литовского вельможи все это было одновременно и страшно, и притягательно.
В тот момент, когда наступившая после монолога англичанина пауза затянулась до неприличия, Война наконец заговорил:
— Вы опасный попутчик, Свод. Мне, как порядочному католику, не пристало общаться с людьми вашего круга. Но, с другой стороны, вы предлагаете себя лишь в роли охранника. Я ведь могу ничего и не знать о вашем прошлом, правда? Да и Христос учил прощать заблудших. Тогда, — подвел итог своим глубоким рассуждениям Война, — бог с вами, извольте. Однако я могу согласиться лишь на то, чтобы обеспечивать вас едой, питьем и одеждой. Платить же вам денежное содержание я не могу. Если дядя или, не дай бог, отец узнают, что я плачу; за работу другу, мне придется несладко. Да, Свод, — продолжил Якуб, заметив вопрос во взгляде ангилчанина, — для них вы будете моим другом — специалистом по оружию. Вы же сами говорили, что недурно умеете с ним обращаться?
— Обращаться, но не…
— Для отца и дяди того, что вы знаете об оружии, будет вполне достаточно. В любом случае, если возникнут какие-то вопросы в этой области, у вас под рукой будет подкованный в этом деле человек – я. Да и общаться вам ни с кем из них толком не придется, поскольку вы не знаете ни жемойтского, ни литовского, ни польского, ни русского, ни белорусского – эти те языки, которые в ходу на моей родине. Английский же, к сожалению, знаком далеко не многим.
Но! Если же вы после всего услышанного все еще желаете остаться в Литве, внимательно выслушайте мое самое главное условие: я оставляю за собой право отказаться от ваших услуг тогда, когда мне только это заблагорассудится, не объясняя вам причин своего отказа… Ну, что? Каково? Вы по-прежнему согласны?
Теперь пришло время молчать Своду. Погрузившись в размышления, он попытался было закрыть глаза, но в этот момент экипаж так подбросило, что англичанин вынужден был снова податься вперед и обдумывать слова Войны, глядя в забрызганное грязью окно экипажа.
«А ведь этот молодой литвин и на самом деле совсем не глупый парень, — думал он. — На таком просто так верхом не прокатишься. Однако же интересно другое: откуда у этого человека, выросшего в полном достатке, столь легко пробуждаемый дух авантюризма?».
Свод, замечая, что Война все еще терпеливо ждет от него ответа, снял шляпу и, уложив ее рядом с собой, неопределенно произнес:
— Не торопитесь, сэр Якуб. Я говорил вам, что каждый из нас сделает свой выбор в конце нашего пути. Смею заметить, мы еще не в Риге...
Глава 6
Не был бы это Ричи Ласт Пранк, если бы все решилось так легко. Ни в Риге, ни в гостях у пана Бенедикта Войны, ни даже в тот момент, когда Якуб и Свод с божьей помощью уже следовали трехконным поездом через границу Великого Княжества Литовского, упомянутый выбор не состоялся. То, что англичанин все же ехал в Литву, говорило о многом, однако игра, начатая ранее Войной-младшим и Ричмондом продолжалась. Свод все же сообщил Якубу свое настоящее имя во время собственного представления пану Бенедикту.
При этом стоит сказать, что дядюшке Якуба изрядно потрепали нервы бесконечные разговоры и споры друзей на английском языке. Многое вызывало у него недоумение. Взять хотя бы тот момент, когда, раскланявшись перед хозяином Войнаўска-Клішэнскага маёнтка , англичанин представился Ричмондом Сводом. Пан Бенедикт не мог не заметить, как при этом изумленно округлились глаза его племянника.
Чуть позже, перед самым торжественным ужином, Якуб и его друг столь увлеклись спором, в ходе которого на разные лады звучало «Ричмонд Свод», что едва сами не опоздали к столу и не заставили это сделать хозяина. Гости заждались, а ведь пан Война пригласил к себе отужинать своих соседей — достойных и знатных людей. Благо и Петерсонс, и Йонсонс с женой отнеслись к этой задержке весьма снисходительно, списав ее на одну из традиционных и безобидных странностей мужчин из рода Войны. Ведь и сам пан Бенедикт с трудом укладывался в рамки поведения местной знати, часто выделяясь непринятой здесь широтой жеста и яркой индивидуальностью. Но что делать, он был богат, и ему многое прощалось.
У Йонсонсов была на выданье дочь. Понятное дело, услышав о том, что пан Бенедикт приглашает их поужинать в обществе своего племянника, сына Криштофа Войны, Йонсонсы не могли отказать. Дочь их, к слову сказать, была не просто недурна собой, а считалась редкой красавицей. Однако, думая, что племянник еще немного погостит у дяди (пан Бенедикт тоже так думал), они не стали ее брать с собой к ужину.
Вечерняя трапеза удалась. Много шутили и разговаривали на разные темы. Якуб Война очень понравился Йонсонсам, однако ужин ужином, а обедали Якуб и Свод уже в пути. Все же не стоило пану Бенедикту сообщать, что отец Якуба отдает ему имение Мельник возле Дрогичина , где пан Криштоф Война, писарь Великого Княжества Литовского и королевский подскарбий, намерен открыть серьезное литейное производство. Однако можно простить пану Бенедикту невинное желание устроить сюрприз любимому племяннику и одновременно упрочить его положение в кругу местной знати.
Будь Якуб менее воспитанным и люби он немного меньше своего дядюшку, нечаянно выдавшего секрет брата, он уехал бы тотчас же, даже не взирая на поздний час, а так он решил отправиться в путь только с восходом солнца. Пан Бенедикт вначале расстроился и разозлился на самого себя за неуместную болтливость, однако к утру, немного поостыв, он даже радовался, глядя на то, как же все-таки ярко проявлялась кровь рода Войны в Якубе.
Сам дядюшка ехать не мог, но дал в дорогу своему любимому племяннику отправное письмо, отрядив также в его распоряжение свой трехконный поезд, неприлично толстую мошну денег и несколько слуг. 
С этакой свитой, да еще и в платьях на немецкий манер, появившись на исходе дня в пределах одного из пограничных разъездов Великого Княжества Литовского Якуб и Свод выглядели по меньшей мере представительно. Судя по всему, на этом пропускном посту подобные важные господа были большой редкостью. Об этом говорил тот неподдельный интерес, с которым встретили их появление стоявшие на разъезде жолнеры .
Служители закона хоть и были в должной мере преисполнены такта, но долго и с нескрываемым любопытством изучали богатый поезд вельможных господ. Заметив, как проезжие протянули старшему сотенному отправное письмо с большой сургучной печатью, они заметно поубавили свой пыл и, дожидаясь решения своего старшего, не отнимая рук от оружия, застыли неподвижной шеренгой перед мордами панских лошадей.
Свод не без интереса наблюдал за тем, как морщась в лучах перевалившего за небесную гору солнца, старший пограничного разъезда еще раз внимательно перечитал отправное письмо с известным в Литве вензелем, давая возможность подчиненным в полной мере рассмотреть отборных панских скакунов. Вскоре старший жолнер, использовав все допустимые возможности для мелких проволочек, указывая тем самым проезжающим на то, кто все же здесь хозяин, вернул отправное письмо Якубу и попутно привлек его внимание какой-то короткой речью. Проезд тут же открыли, и сотенный, в знак особого почтения к проезжающему мимо молодому пану, приподнял край своего синего колпака.
В окне тяжелого экипажа, чинно раскачивающегося на разбитых ухабах дорожной колеи, проплыл неровный строй жолнеров, а за ними и массивный пограничный столб. Лицо младшего Войны выражало легкую растерянность.
— Что случилось, мистер Война? — находясь в приподнятом настроении, весело спросил Ричмонд. — Похоже, этот смешной вояка в синем колпаке имел неосторожность рассказать вам грустную историю своей первой любви?
— Нет, Свод, — проигнорировав шутливый тон иностранца, ответил Якуб, — сотенный сказал, что сильно беспокоится за нас.
— Да что вы?! — еще больше оживился англичанин. — На его месте я бы больше беспокоился о себе. Возьмите хотя бы для сравнения объем вашего кошелька и болезненную худобу его дырявой мошны. Не смешите меня, Якуб!
 — Кошелек? — возмутился Война. — Причем тут кошелек?
— При чем, мой друг, при чем. Кошелек всегда при чем. Но мы отвлеклись, мне просто любопытно, о чем беспокоится этот шут в синем колпаке?
— Он сказал, чтобы мы по пути в Дрогичин старались не сворачивать с больших трактов. В лесных деревнях заезжих людей, особенно относящих себя к римской или греческой церкви Христа, крестьяне, до сих пор живущие со старыми богами, могут убить. Не удивляйтесь, — глядя на реакцию англячанина, продолжил Война. — Церковь Христа в свое время, ступая на эти благодатные земли, отобрала жизнь каждого третьего литвина-язычника. Теперь полешуки отдают долги.
— О!
— Да, Ричи, так и есть. И это ваше брезгливое «о!» здесь совершенно неуместно. Вы плохо знакомы с нашей культурой.
— Нет, — возразил Свод, — я не просто «плохо знаком с вашей культурой», я с ней не знаком совершенно. Скажу больше – только вы, пожалуйста, не обижайтесь! – я еду с твердой уверенностью в том, что Литва просто кишит погаными язычниками. По крайней мере, так утверждал один из моих знакомых епископов. А теперь еще и этот, в синем колпаке, предупреждает. Но я, признаться, даже рад этому.
— Отчего же?
— Ну, во-первых, их присутствие вселяет в меня надежду на то, что я в очень скором времени смогу вернуть вам долг, а во-вторых, меня сильно убаюкали последние дни. Еще, не дай бог, привыкну щеголять в нарядах высокой знати, спать на мягком, есть с серебра...
Кстати, Якуб, скажите мне, а на кой черт мы вырядились в дорогу как фарфоровые куклы. Если быть последовательными и прислушаться к предупреждениям, то в этих дремучих краях существует опасность. В таком случае нам стоило бы одеться поскромнее. Я, как грабитель со стажем, могу вас заверить, что грабить целесообразно только богато одетых особ.
Войну зацепило:
— Эти края, Свод, не более дремучи, чем ваша Англия. Ей-богу, я знаком и с шотландцами, и с ирландцами, и все они достойны почтения. Но никто из них, по крайней мере в присутствии посторонних, ни разу – ни словом, ни делом – не порочил свой народ. А вот такие англичане мне встречались.
— Да что вы?
— Да, Свод. Эта ваша безосновательная, непомерная гордыня: «Мы подданные английской короны!». А ведь я своими глазами видел ваши селения, ваших людей и не понаслышке знаю ваш быт. Поверьте, у вас, мой друг, еще будет время убедиться в том, что наши даже не самые богатые граждане стараются содержать себя в чистоте. В то же время я знаю совершенно точно, что отпрыски вашей заносчивой английской знати умудрялись по три недели не мыться. Более того, они еще и похвалялись этим перед своими сверстниками.
Наше пышное путешествие – это просто дань традиции. Направляясь в свое имение, люди ранга моей родни просто не имеют права выглядеть как простолюдины. Простите, Ричмонд, но, высказываясь о моей родине, вы меня сильно обидели. Это не похоже на человека вашего ума — судить о чем-либо, даже не увидев того, о чем идет речь.
Война демонстративно отвернулся к окну.
Опускалась ночь. Ночевать, несмотря на предостережения сотника, остановились в поле. Господа спали в поезде, а слуги вповалку у костра.
Рассвет разбудил всех заморозком. Продрогшая у остывающего кострища прислуга мигом собрала походный завтрак. Кушали пан Война и его английский друг молча. Провиант, собранный в дорогу паном Бенедиктом, оказался весьма кстати.
Слуги еще с вечера заметили, что между панами, которых им было приказано сопровождать, будто черная кошка пробежала. Умные и расторопные, они хорошо знали старую литовскую поговорку: «Калі паны б’юцца — у халопаў чубы трашчаць », а потому были осторожны в общении с вельможами.
Мигом собрав импровизированный лагерь, они запрягли лошадей, которые всю ночь паслись невдалеке, и вскоре экипаж выехал на хорошо укатанную дорогу, ведущую на юг.
Как-то незаметно дело дошло и до обеда, который тоже был собран под открытым небом. Пан Война и его друг все так же не разговаривали. Наскоро перекусив, они отправились в поезд и прямо в дорогих немецких платьях завалились спать на его мягкие диваны. 
Одному богу известно, каково это при такой тряске, однако до вечера от панов не было слышно ни звука. Едва только на желтом ковре опалой листвы стал слегка угасать свет слабеющего солнца, экипаж, выбравшись из большого леса, остановился. Слуги, пошептавшись между собой, отправили к панскому поезду своего старшего. Тот немного помялся у двери и, заметив в окне заспанное лицо пана Войны, снял шапку.
— Пан Якуб, — с видом прибывшего из разведки солдата по-польски отрапортовал Зыгмусь, — дальше снова пойдет большой лес. Во-о-он у речки селения, это Малая Зельва. Она стоит под началом Сапег. Там старостой пан Альбрехт Савицкий. Он будет рад дать ночлег племяннику пана Бенедикта Войны. Пан Бенедикт любит здесь бывать.
Если не заночевать здесь, снова придется всю ночь мерзнуть под открытым небом. Да и опасно ночевать в этих лесах, пан Война. Здесь много шатается лихих людей…
— Что говорит этот парень? — оживился Свод.
Якуб вздохнул:
— Он говорит, что лошадям нужно отдохнуть. Мы переночуем в близлежащем селении.
Темнело. Их конный поезд въехал во двор дома пана Альбрехта Савицкого, имевшего, так же, как и пан Криштоф Война, чин писаря и секретаря Великого Княжества Литовского, а также старосты мостовского, войта дрогичинского и так далее.
 Небольшой старый замок выглядел не лучшим образом, однако был живописно окружен двумя прудами и парком. После утомительного путешествия по лесной дороге, когда полуголые ветки непрерывно, словно когтями, царапали окна и стены тяжелого экипажа, открывшиеся взгляду вода и парк, покрытые опавшей золотой листвой, выглядели просто великолепно.
Поезд свернул к парадному. Мимо проплывали обшарпанные стены, вдоль которых кустилась дикая растительность. Ближе к подъезду кустарник был вырублен, но и это не добавляло замку величавости. Тяжелая печать времени лежала на этом здании.
Экипаж остановился. Было слышно, как с верхних козел спрыгнул и побежал к крыльцу кто-то из слуг. Свод с нескрываемым интересом всматривался в новое для него, помнящее давние времена сооружение нехитрой литовской архитектуры, а Якуб продолжал сидеть так, словно они все еще ехали по бесконечному лесу.
Слуга отсутствовал достаточно долго. Настолько долго, что и Война-младший, не выдержав ожидания, всем телом подался вперед и, вздохнув, сказал:
— Ну, где его носит?
Тут же рядом с поездом послышались торопливые шаги. У окна появились двое: все тот же Зыгмусь и, как видно, кто-то из домашней прислуги Савицких. Якуб открыл дверь.
— Пан Война, — кланяясь, мягко сказал местный, — пан Альбрехт с утра отбыл в Подляшье на генеральный съезд, его нет. Но его сын, пан Матей, рад будет вас принять. Он и сам бы немедля вышел, но, не зная о вашем приезде, уже отправлялся ко сну. Сейчас он одевается и вскоре спустится к господам.
Якуб вышел из поезда. Тут же рядом с ним появился англичанин. Тело Свода неприятно ломило от утомительного путешествия, он начал было простецки потягиваться, однако, поймав жесткий взгляд Войны, моментально приосанился и, копируя его, принял выжидательную позу.
Каменное крыльцо, как и все здание, не блистало новизной, хотя и украшалось караулом из двух толстых колонн, одна из которых была сильно поцарапана. Наверняка этот след оставила чья-то коляска, управляемая неумелой или пьяной рукой. Готический навес, опирающийся на колонны, был здесь совершенно не к месту, как казалось Якубу, а Ричмонду… Ричмонду на все это было ровным счетом наплевать. Он хотел поесть, выпить и где-нибудь полежать без тряски.
Наконец, из проема распахнутой массивной двери появился высокий молодой человек лет тридцати пяти от роду, застегивающий на ходу модный парадный камзол.
Радушно разведя в стороны длинные худые руки, он благодушно пробасил:
— Прошу меня простить за задержку. Я просто не посмел бы явиться к высоким гостям в ночной рубашке.
Он полным почтения жестом прижал ладонь к груди и поклонился.
— Господа, я пан Матей Савицкий, сын пана Альбрехта. К вашим услугам.
Якуб и Свод поприветствовали молодого Савицкого:
— Позвольте, пан Матей, представиться и нам. Я – Якуб Война, а это господин Ричмонд Свод, он англичанин.
— Как это здорово, господа, что вы приехали! — довольно выдохнул Савицкий. — Вы не представляете, как я скучаю в этой глуши. Впрочем, что ж это я вас держу на пороге, вы устали, идемте скорее в дом!
Савицкий, широко улыбаясь, легким аллюром обежал вокруг гостей, ловко подхватил их под руки и повлек к двери.
— О, пан Война, — нараспев продолжал пан Матей, — мой отец очень почитает вашего родителя, а что же касается вашего дядюшки Бенедикта, то в нем он просто души не чает. Я так думаю, что по такому случаю мой папа не стал бы возражать, чтобы мы сегодня слегка потрясли его винный подвал.
— Что это он нам так мило поет? — поинтересовался у Войны Свод.
— Он обещает нам настоящую баню.
— Да будет вам, Якуб. Я же отчетливо слышал имя вашего дядюшки.
— Все верно, — Война незаметно подмигнул Савицкому, — мистер Савицкий и говорит о том, что мой дядя очень любит хорошо истопленную баню. Это традиция, Свод. Мы не имеем права отказываться!
— А я и не отказываюсь, — пожал плечами англичанин. — Традиция так традиция…
Он прошел в дом, а Война приостановил пана Савицкого и заговорщицки прошептал тому на ухо:
— Пан Матей, есть ли у вас возможность организовать нам баню, только баню… как следует? Мистер Свод очень любит все новое.
Савицкий вскинул брови:
— Думаю, лучше бани, чем у моего отца, вы не найдете до самого Бреста. Только придется подождать. Я скажу Юрко.
Пока упомянутый Юрко топил баню, Адам – старый слуга Савицких, успел дважды наведаться в винный погреб своего пана. После четвертой бутылки вина видавший виды англичанин понял, что молодые паны имеют в деле употребления таких напитков хорошую закалку.
Одно расстраивало Ричи: он ровным счетом ничего не понимал из речи литвинов. Савицкого же это, напротив, немало забавляло.
Якуб в ходе опустошения винной посуды подробно объяснил молодому хозяину имения причину внезапной просьбы о бане. Пан Матей, в особенности после выпитого, охотно согласился на задуманную Войной проделку.
— На шченсце, тен заможны пан ніц ні в’ідае паспалітых моў , — с умным видом, будто рассказывая об урожае этого года, говорил Савицкий. — Как бы только нам не перестараться.
Едва явился Адам и сообщил о том, что баня готова, осторожный англичанин, частично догадавшись, о чем идет речь, заявил Якубу о том, что пойдет париться только в компании друзей. Отступать было некуда. Молодые паны снова отослали Адама в подвал, взяли с собой еще две бутылки вина и отправились париться.
Ричмонд посещал подобные места во многих странах, однако здесь все было обустроено иначе. В небольшом, аккуратном бревенчатом сарае, пропахшем дымом, их встретил молодой, розовощекий слуга Юрко, наспех прикрывший свою наготу холщовой простыней. Его вздернутый круглый нос светился от жары, будто недозревшая слива.
Как только банщик оценил состояние господ и наличие в их экипировке запотевших бутылок, тут же его настроение приняло празднично-торжественный оттенок. Он закрыл дверь, дождался, пока паны избавятся от одежды, и тут же шугнул водой из небольшого деревянного черпака на раскаленные камни в банной топке.
Англичанин съежился, но, глядя на то, как молодые паны начали дружно укладываться на лавки, последовал их примеру. Юрко, жестами объяснив иностранному пану, чтобы тот лежал неподвижно, достал из ведра с горячей водой распаренные веники, встряхнул их и передал Савицкому и Войне. Один он оставил себе. Разумеется, Ричи понял, что за испытание его ожидает, но, не желая показывать молодежи своей слабости, он только покрепче сцепил зубы.
Снова зашипела вода на камнях, и кисти его рук невольно сжались в кулаки. Они будто мерзли в этой адской жаре. Свод задержал дыхание и приподнял голову, с удивлением отмечая, что крепыш Якуб и худощавый Матей с нескрываемым удовольствием стали избивать себя этими гербариями.
Юрко, подмигнув молодым панам, тоже с шумом встряхнул над англичанином распаренные дубовые ветки. Испещренное многочисленными шрамами тело иностранца покрылось гусиной кожей. Свод снова поднял голову и посмотрел на Якуба.
Тот нещадно лупцевал себя, рычал, как медведь, и, перехватив вопросительный взгляд англичанина, выкрикнул:
— Доверьтесь мне, Свод. С вами ничего дурного не случится. Лежите и терпите. Только терпите, сколько сможете. Тогда после бани вы на несколько мгновений почувствуете, что душа ваша чиста, как у ребенка. Это того стоит! Давай, Юрко!
Свод зажмурился. После первых же ударов англичанину показалось, что красноносый слуга Савицких вчистую содрал кожу на его спине. У англичанина перехватило дыхание. Вдыхать не позволял жар парной, а выдыхать – обжигающая боль, разливающаяся по всему телу.
Слава Богу, первая пытка была недолгой. Короткий перерыв с обливанием водой, приправленный прохладным квасом и вином, быстро восстановил силы англичанина.
Якуб оказался прав. Если первая атака слуги с веником была просто невыносимой, вторая, после отдыха, показалась куда как приятнее. После третьего же похода в парную, Свод с разочарованием узнал, что париться уже больше не нужно и пришло время мыться. Холодный туманный вечер теперь совершенно не казался иностранцу неуютным.
Напротив, Ричи чувствовал, что сейчас готов обогреть теплом своего парящего тела чуть ли не весь мир. За время, когда они шли к замку, дрожь осенней ночи так и не успела пробраться к нему под одежду. Они немного постояли меж каменных колонн, вдыхая чудный запах опавшей листвы, смешанный с дымом далеких невидимых костров, пока на порог не вышел старый слуга Адам. Поклонившись, он позвал господ в дом.
У большого стенного камина их ждал богатый стол и снова вино. Увидев бутылки, Свод вяло возразил:
— Якуб, мне сейчас так хорошо! Я вот думаю, а стоит ли портить вечер таким обильным употреблением вина?
Война тут же перевел слова англичанина озадаченному Савицкому и по лицу того Ричи сразу понял, что никто и ничего портить и не собирается. Вскоре Война перевел Своду буквально следующее:
— Вам, Свод, еще повезло, что здесь нет отца. По случаю приезда таких высоких гостей у нас в доме обычно пьют не из бокалов, а из шапок!
Очень скоро англичанину представилась возможность оценить то самое дивное умение пить шапками, передавшееся по наследству лихой молодежи. Дошло до того, что поздно ночью подняли и напоили даже слуг. И если старик Адам все норовил подняться из-за стола – все же вокруг паны сидят! – то Юрко накачали так, что тот, на свою беду, начал изображать, как пан Матей в то время, когда проездом здесь был радивилловский итальянский театр, танцевал с той иностранной панной, что показывала в действе царевну.
Слуга так увлекся кривляньями, что молодой Савицкий, не выдержав подобного нахальства, схватил саблю и стал гоняться за ним по дому. Думается, пан Матей так и зарубил бы перепившего Юрко, если бы тот не упал на колени и не вымолил-таки у него прощения.
Заплаканного и раскаявшегося слугу в наказание связали и приказали старику Адаму не трогать до утра. Потом допили оставшееся вино и отправились спать.
Само собой, после такой ночи утро у панов не задалось. У всех с перепою страшно трещали головы. Не без удивления обнаружили под охраной Адама связанного Юрко. Пан Матей сильно удивлялся  тактичному рассказу Адама о том, как накануне бедный Юрко едва не расстался с жизнью.
Вспомнив причину своего вчерашнего гнева, пан Савицкий не стал углубляться в подробности своих деликатных воспоминаний, а великодушно приказал Адаму освободить убитого раскаянием Юрко и прощения ради налить тому вина. За подоспевшим завтраком паны и сами с удовольствием причастились.  После этого всем стало заметно легче.
Свод, едва только отступило похмелье, поймал себя на мысли, что в эту ночь, он несмотря ни на что, прекрасно отдохнул. Все же, что ни говори, а Война оказался прав, баня – отличное лекарство для тех, кто отягощен разного рода воспоминаниями.
Как ни хорошо было у Савицких, но в полдень гости засобирались в дорогу. Пан Матей был просто безутешен.
— Куда вы? — отговаривал он их. — Если поедете сейчас, придется вам спать в каком-нибудь габрейском местечке . Завтра бы с самого утра, Якуб, а? Ведь выезжая с рассветом, добрались бы намного дальше!
Свод прекрасно понимал, какие цели преследует молодой хозяин имения, приводя веские доводы по поводу переноса их отъезда, однако в глазах Якуба Войны ясно читалось: «Прости, мой друг, но что бы ты не сказал, нас ждет дорога».
Савицкий был прав. Вечер застал их у еврейского местечка. Из-за воспоминаний о веселой компании, или о том, что пан Матей как-то уж очень нехорошо отзывался о подобном месте, экипаж пана Войны проследовал мимо этого селения. Опускалась ночь.
Их поезд кое-как доехал до небольшой деревеньки и остановился посреди ее. На постой попросились к русскому священнику, живущему «греческим законом» . Свод, обознавшись в полутьме, учтиво поприветствовал попа «миссис», что ничуть не обидело святого отца, не знающего английского.
Ужинали скромно, благо раньше весьма плотно пообедали в лесу, а утро нового дня встречали с восходом солнца. Это священник постарался продемонстрировать гостям свою глубокую набожность и потому, как самый закоренелый язычник, приступил к молитве, едва лучи холодного осеннего солнца озолотили чистый и высокий небосвод.
Завтракали в этот раз дважды: скромно у того самого набожного священника и немного погодя в лесу. После второго завтрака жизнь приятно преобразилась. Мягко светило солнышко, лесная дорога стала заметно шире, и докучающие ранее ветки не могли отвлекать Свода и Войну от подбирающейся дремы. Вскоре они, расположившись друг напротив друга на мягких поездных диванах, крепко уснули под монотонное поскрипывание колес и рессорных стяжек.
Экипаж тем временем двигался все дальше и дальше. Как-то совсем уж незаметно подошло и обеденное время. Слуги, заметив впереди достаточно большое поселение, остановили поезд и разбудили пана Войну.
— Паночку, — легонько постучал в окно Збышек, самый молодой из них, — апапярэд Руднікі .
Дождавшись, когда заспанный пан Якуб выглянет в окно, слуга указал в сторону села:
— Пан Война, мы ўжо не раз тут былі з панам Крыштафам. У iх карчме робяць пад’есці хутка і смачна .
— Тут, пан, — вступил в разговор и Зыгмусь, — даже сенаторов содержат на довольствии, когда те разгуляются тут без Короля. Или вы, мой вельможный пан, снова желаете откушать по-походному?
— Что там случилось? — осведомился, зевая, помятый Свод, выглядывая из-за плеча Якуба.
— Нам, — ответил тот вполоборота, — предлагают откушать горячего в местной корчме. Я думаю, на этом мы сэкономим массу времени.
— А что, — колко пошутил Ричи, — мы уже экономим?
— К счастью, пока только время, — парировал Война, открывая дверь. — Ну что ж, — обратился он к Зыгмусю, не отрывая взгляда от раскинувшегося перед его глазами пейзажа, — будь по-твоему. Давай отобедаем в корчме. Только обустрой там все побыстрее. Вот, — Якуб отсчитал слуге четверть талера мелкой монетой, — скажешь хозяину, чтобы подал к обеду вина, да и про себя там не забудьте, не помирать же вам с голоду...
— Благодарю, — с нескрываемой радостью поклонился слуга и подмигнул Збышеку, мол, учись, пока я жив. В один миг они взобрались на козлы, и экипаж плавно тронулся в путь. Якуб вернулся на еще хранящее его тепло место, закрыл болтающуюся на ухабах дверь и сладко потянулся. Свод, глядя на это, тихо произнес:
— Эти шалопаи, похоже, забыли, кто должен закрывать дверь. Как бы они, одурев от голода, не привезли нас на обед в какой-нибудь хлев.
— Обижаете, Ричи, — ответил Война, — за все время пути у нас еще ни разу не было случая убедиться в том, что мой дядя отрядил нам в дорогу неумех.
Едва богатый конный поезд подъехал к добротно обустроенной корчме, один из помощников корчмаря пулей вылетел на порог и, моментально оценив экипаж, принялся услужливо вертеться вокруг важных господ.
— Ну и жулик, — сказал, глядя на это, Свод, — должно быть, ему тут неплохо живется.
— Ну что вы, Ричмонд, — напуская на себя царственное величие, вальяжно произнес Якуб, — это просто добрый человек.
— Как же, — проходя в здание корчмы, заключил Свод, — посмотрел бы я на него, будь мы с вами не в дорогих немецких платьях…
Вопреки опасениям Свода, обед получился славным. Дошло до того, что, выйдя после него во двор, Ричи, к удивлению Якуба, наконец вспомнил о своем носовом платке. Он демонстративно достал его и принялся с ленцой обмахиваться от проступившей послеобеденной испарины. Какая-то безумная муха, видно, потерявшаяся во времени и не отошедшая на зимнюю спячку, пролетая мимо, не преминула приклеится к плоскому английскому лбу. 
Слуги уже были наготове. Двое сидели на козлах, а третий, стоящий на заднем коньке, томно отметился смачной отрыжкой. Заметив господ, он тут же по-солдатски вытянулся и замер.
— Пан, — услышал позади себя Война голос корчмаря и обернулся.
— Что-то случилось, милейший?
— Нет, молодой пан, ничего, однако ж я не советовал бы вам ехать сейчас через площадь. Езжайте в объезд, возле мельницы.
— А что так?
— На площади сейчас многолюдно, не проехать. Будуць біць пакаранку .
Свод насторожился:
— Что он говорит?
— Подождите, Ричи, — остановил его Якуб и снова обратился к корчмарю: — И что, это надолго?
Хозяин корчмы пожал плечами:
— Хто ж яго ведае, паночку? Яно, калі і не заб’юць, то не надта хутка будзе, а калі хто не разлічыць ды заб’е... Не, — заключил корчмарь, бросая кислый взгляд поверх панских голов, — едзьце лепш праз млын . 
— Добра, дзякуй !
— Ну что, Свод, — перешел Война с белорусского, который паны называли мужицким, на английский, — придется нам ехать в объезд.
— Почему это? — лениво возразил тот.
Якуб пояснил:
— В некоторых местах у нас на площадях есть специальный столб. К нему привязывают наказанных и по старому обычаю…
— Убивают?
— Ну что вы. Совсем не обязательно. Мы не настолько кровожадны. Просто приводят в исполнение наказание. Так вот именно сейчас там кого-то будут наказывать. Корчмарь говорит, что это может затянуться надолго. Придется объезжать. Площадь будет полна людей.
— Якуб, — неподдельно заинтересовался англичанин, — неужели вы не хотите посмотреть на это?
Война вздохнул:
— Ричмонд, я хочу посмотреть на свое имение. Поверьте, по пути у нас еще будет достаточно всякого рода вещей, способных задержать нас даже до зимы, если, конечно, нам вот так придется постоянно останавливаться и что-то рассматривать.
Свод был непреклонен:
— Я первый раз вас прошу, Якуб. Мне представилась редкая возможность понаблюдать за этим со стороны. Да и сами посудите, что за удовольствие влезть после сытного обеда в экипаж и трястись в нем с переполненным нутром, то и дело думая, а не выпрыгнет ли все это сейчас обратно?
— Не хочу вас расстраивать, Ричи, — возразил Война, — но на площади тоже случается такое, от чего выворачивает нутро.
— Ну, — улыбнулся Свод, — по крайней мере, если это и случится, то вне нашего поезда.
— Весьма утешительно, — ухмыльнулся в свою очередь и Война, — что ж, будь по-вашему. Только пообещайте беречь мой увесистый кошель. Жулья на площадях достаточно, еще, не дай бог, его кто-нибудь срежет.
— Клятвенно обещаю защищать ваш драгоценный кошелек от преступных посягательств извне и жестоко карать тех, кто рискнет посягнуть на его содержимое! — торжественно и с улыбкой приложил руку к сердцу Свод.
Глава 7
Похоже, корчмарь знал, что говорил. На небольшой площади этого скромного поселения собралось что-то около трех сотен человек. К моменту, когда Свод и Война в сопровождении Зыгмуся подошли к «позорному месту», наказание уже приводили в исполнение.
К саженному бревну была привязана молодая девушка, а здоровенный детина размеренно и жестко хлестал ее плетью. Шкура Свода не раз была исчерчена подобным пером палача, поэтому он был немало удивлен, когда увидел, что несчастная жертва наказания не роняла ни звука. Она только выгибалась всем телом, сильно прикусив нижнюю губу, отчего верхний край ее острого подбородка побелел.
Темные длинные волосы были распущены. Они, прилипая к лицу, скрывали от всех единственное проявление женской слабости — обильные слезы.
Якуб подтолкнул слугу, и тот, мигом уразумев, что требуется пану, сделал несколько шагов вперед и стал расспрашивать людей о происходящем. Ему отвечали неохотно, предпочитая помалкивать в поле видимости важных, разодетых, как князья, господ. Вскоре Зыгмусь вернулся.
— Ну, что там? — тихо поинтересовался Война.
— Ей присудили тридцать плетей за воровство. Она три дня тому назад украла два талера у какого-то Винсента, лавочника, у которого служила.
Далее слуга, дабы не привлекать постороннего внимания, поведал пану всю услышанную историю бедной девушки на ухо. После этого пришло время Якубу пересказать ее Своду.
— Ее наказали за воровство, — как можно убедительнее начал Война, с опаской ожидая реакции англичанина на это зрелище. — Она призналась в этом, Ричи. Что делать? Не нужно было воровать у хозяина. Ее накажут и отпустят, правда, скорее всего, заставят отработать украденные деньги.
— А сколько она украла?
— Два талера.
Толпа на площади вздохнула. Наказание прекратилось. Большая часть людей сразу же отправилась подальше от лихого места. Другие же, особо охочие до любой болтовни, задержались у столба, чтобы выслушать плохо различимые на расстоянии речи какого-то неприятного плешивого человека.
Тяжелый взгляд Свода не предвещал ничего хорошего. Якуб развернулся и попытался увлечь своего заграничного гостя в сторону дожидавшегося их у корчмы экипажа:
— Идемте, Свод, нам нужно ехать.
Англичанин в ответ на это только сузил глаза.
— Мистер Война, — через несколько мгновений сдержанно произнес он, — я хочу подойти поближе, послушать, о чем там говорит тот… лысый.
Якуб сразу понял, что дело может приобрести нежелательный оборот.
— Ричи, — поворачивая англичанина к себе, серьезно сказал он, — это не какое-то праздное развлечение. Человек совершил ошибку и получил за это наказание. Все, что тут происходит, — законно. Мне решительно не нравится ваш взгляд. Я даже боюсь себе представить, что может произойти, если мы подойдем или, не дай бог, во что-либо вмешаемся. Да и что вы хотите услышать? Вы ведь все равно ни слова не понимаете по-польски.
Свод наконец оторвался от созерцания площади.
— Давайте подойдем, — продолжал настаивать он. — Ничего страшного не произойдет, уверяю. Смею вам напомнить, мистер Война, что я всего лишь пират, а не рыцарь-романтик из прошлого века. Признайтесь, ведь вам тоже неприятна эта ситуация?
Война неохотно кивнул в ответ.
— Хорошо, — продолжал гнуть свою линию Свод, — давайте тогда договоримся. Я сейчас не стану делать ничего, что могло бы скомпрометировать молодого пана, но он за это подойдет со мной туда, — Ричи кивнул в сторону площади, — и там окажет мне некую мелкую услугу. Вы правильно заметили перемену моего настроения, Якуб. Думаю, для нас обоих будет лучше, если мы сделаем так, как я говорю.
Война в тот же миг преобразился. Становилось ясно, что время игр прошло, а сложившаяся ситуация требовала быстрых и точных решений.
— Если я правильно вас понял, — размеренно и с нажимом начал Война, — вы не оставляете мне шансов?
Свод едва заметно прикусил губу.
— Оставляю, дьявол! — выругался он. — Я совсем забыл о том, что вы в любой момент можете отказаться от моих услуг и вообще послать меня к чертовой матери.
— Могу, Свод, но что-то мне подсказывает, что, сделай я это, вы, как весьма решительный человек редкой профессии, в случае моего отказа запросто можете изрубить в капусту и меня, и дядюшкиных слуг? Я оружейный мастер, но далеко не мастер владеть оружием. Должен признать, что вы все же провели меня, прикидываясь не заинтересованным чем-либо человеком. И тем не менее, даже сильно рискуя, в данный момент я не пойду у вас на поводу.
— А если взамен на это я пообещаю вам… нет, поклянусь в том, что никогда не причиню вреда никому из вашего рода?
— Так-таки поклянетесь?
— Клянусь!
Война коротко вскинул глаза к небесам и прошипел сквозь зубы:
— Не пойму, чего вы добиваетесь, Свод?
Англичанин неопределенно пожал плачами:
— Я всегда думал, — признался он, — что такое возможно. Идет казнь, и вдруг появляется какой-то человек. Он, словно сказочный чародей, отменяет страшное наказание и приговоренного просто отпускают. За всю свою долгую жизнь я ни разу этого не видел, но почему-то был уверен в том, что это возможно. Как вы считаете, Якуб? Ведь это маленькое чудо могло бы случиться где угодно, почему бы тогда этому не произойти в Литве? В общем, если облачить в слова мои желания, то я просто хочу выкупить и освободить эту девушку.
— Поня-а-атно, — недовольно протянул Война. — Значит, «выкупить» — это относится ко мне, а «освободить» вы великодушно оставляете себе? Что ж, весьма благородно.
— Не обижайте меня, Якуб. Я не так часто в своей жизни искренне порывался сделать что-то хорошее. Видит Бог, чтобы перечислить подобное, достаточно будет пальцев рук Генри «Шпильки» .
— Хорошо, — увлеченный игрой в добрых волшебников Якуб сложил руки в молитве и красноречиво вскинул глаза к небу. — Чего не сделаешь, Господи, ради исправления заблудших овец твоих. Итак, с чего мы начнем?
— Для начала давайте подойдем ближе.
Они без труда пробрались через изрядно поредевшую толпу. В это самое время человек, обращающийся к гражданам у позорного столба, закончил свои нравоучительные речи и стал помогать исполняющему обязанности палача отвязывать измученную жертву.
Свод, глядя на обессиленное тело девушки, сползающее на землю, просто почернел лицом. Не в силах больше смотреть на то, как палач и недавний «чревовещатель» принялись заботливо сматывать освободившуюся веревку, Ричмонд подошел к столбу.
Боль свежих ран не давала возможности несчастной опереться спиной на грязное, пропитанное потом и кровью многих жертв бревно. Она, став на четвереньки, медленно потянулась, откидывая голову назад. Темные волосы, словно креольские шторы, открыли смуглое и, черт побери, очень красивое лицо.
Свод, все это время с состраданием наблюдавший за девушкой, сел рядом с ней на корточки. Палач и «чревовещатель» дружно выпучили глаза. Как же, достойно ли важного пана подобное поведение? Война, находясь в нескольких шагах от места этих событий, был сосредоточен и задумчив.
Ричи тем временем старался заглянуть в полные боли глаза жертвы. Она, подогнув под себя ноги, села. Не желая сейчас встречаться взглядом ни с кем, несчастная девушка часто захлопала слипшимися от слез густыми ресницами.
Свод встал.
— Мистер Война, — задумчиво сказал он, — спросите, у кого можно выкупить ее.
Якуб звучно потянул в себя воздух и после этого с тяжестью в голосе ответил:
— Ричмонд, боюсь, что все это не так просто.
— Я лишь прошу вас спросить.
— Хорошо.
Война сосредоточенно сжал губы и, обращаясь к растерянному палачу, спросил:
— Скажите, …милейший, вы не знаете… с кем можно обсудить…? Словом, этот богатый иностранец интересуется, кому принадлежит девушка и у кого можно выкупить ее свободу?
Палач округлил глаза и кивнул на своего помощника-«чревовещателя». Тот тоже был огорошен подобным вопросом. Судя по всему, это и был тот самый лавочник Винсент, у которого несчастная жертва, в данный момент вполоборота испепеляющая Якуба недобрым взглядом, украла деньги.
Война приценился к торговцу. Лысый красноносый мужик в засаленной телогрейке, только и всего…
Взгляд в один миг преобразившегося Войны был красноречив:
— Знаете, пан… э-э-э?
— Винсент, — прохрипел не готовым к работе горлом лавочник.
— Вин-сент, — повторил по слогам его имя Якуб. — Этот важный господин перед вами не кто иной, как старший приказчик охотничьих угодий самого государя Жигимонта II . Я бы, — добавил он значительно, — на вашем месте серьезно задумался, возможно ли ответить отказом такому злопамятному человеку. Наше счастье, что заможны  пан не знает ни одного из посполитых языков.
Война оглянулся назад и окинул взглядом площадь, на которой осталось что-то около двадцати зевак, двое из которых были слуги дяди Бенедикта, быстро сообразившие, что панам может понадобиться их помощь.
Якуб подмигнул им, повернулся и заговорщицки произнес в ухо Винсенту:
— Как вы думаете, сколько нужно денег родственникам этой девушки и, естественно, вам, чтобы уладить все вопросы?
Лавочник вспотел. В его планы никак не входило ссориться с такими важными панами. Впрочем, и решение продавать находящуюся у него в услужении и проворовавшуюся девушку пока еще не посещало эту лысую голову. Что же делать? Судья давно ушел, и посоветоваться в этом странном деле сейчас было не с кем.
— Вы думаете, родственники будут против? — продолжал давить Война.
— Да у нее всех родственников-то только брат, да и тот в тюрьме, — все еще пребывая в глубоком замешательстве, промолвил лавочник.
— Тем более. Насколько мне известно, она сделала вас беднее на два талера, я плачу еще три сверху, всех пять, и она едет с нами в имение одного знакомого пана под Дрогичином, где мы оставим ее, обеспечив привычной работой и неплохим содержанием. Вельможный пан очень мягок сердцем к мучениям несчастных.
Говоря это, Якуб уперся взглядом в лицо перепуганной девушки. Та, позабыв о боли, озабоченно вертела головой и всматривалась в лица тех, кто в данный момент решал ее судьбу. Свод, словно понимая слова Войны, снова присел на корточки и взял ее за руку.
— Напрасно, Ричи, вы это сейчас делаете, — сказал на английском Война, — если правда то, что от вранья люди становятся косыми, думаю, уже к сегодняшнему вечеру я стану косить на оба глаза. Хотя… Знаете, хорошо бы было, если бы вы сейчас резко встали и зло начали мне угрожать, гневно выкрикивая «Сигизмунд»…
— Что вы ему говорите? — испуганно осведомился Винсент.
— Я, — спокойно ответил Война, — пытаюсь его отговорить от покупки, спрашивая, что на это все скажет король Сигизмунд? Но похоже на то, пан Винсент, что и мне, и вам в скором времени может быть худо от подобных вопросов. Этот «охотник» в большом почете у молодого короля.
В этот момент глаза Свода сузились, метнули молнии и Якубу в самом деле стало страшно от гневных выкриков и угроз англичанина. Лавочник побелел, а палач и вовсе отступил шага на три назад, готовый в любой момент упасть на колени перед разъяренным паном.
— Черт! — накричавшись вволю, заключил наконец Ричмонд. — Я не знаю, что мне еще говорить! Не знаю что!!!
— Он спрашивает – сколько? — дрогнувшим голосом произнес Война, обращаясь к Винсенту. — И еще интересуется, не думаете ли вы, что ваши жизни будут стоить ему дороже?
— Ек! — икнул придавленный страхом лавочник. — Вельможный пане, как вы думаете, если я попрошу у него четыре талера?
Война тяжело вздохнул:
— Свод, крикните что-нибудь короткое.
— Толстая свиная задница! — яростно рявкнул Ричи.
Якуб замотал головой:
— Нет, пан. Он даст три талера с четвертью и никак не больше этого.
— О! — не унимался англичанин. — Смотрите, эта задница еще и разговаривает!
— Вот видите, Винсент, — торопил Война, — лучше не тянуть.
— Да, конечно, пан, хотя я…
Дожатый лавочник замялся, а Якуб тем временем махнул слугам, и они в один миг оказались рядом.
— Проводите пана Свода и эту служанку к поезду, — скомандовал Война, холодея, — Ричмонд, — добавил он по-английски, — берите ее и ведите с богом в наш экипаж, только с достоинством и медлительностью короля. Слуги вам помогут. Главное, чтобы сейчас ваша панна все не испортила.
Но «панна» ничуть не упиралась, напротив. Она потупила взгляд, послушно встала и отправилась вслед за сопровождением в сторону корчмы. Лавочник провожал их взглядом падающего в пропасть человека. Театральное действо пана Якуба входило в завершающую стадию.
— Вы родились под счастливой звездой, пан Винсент, — с облегчением произнес он, — я еще никогда не видел, чтобы гнев этого англичанина остывал так быстро!
Взгляд лысого торговца немного потеплел, но он молчал.
— Давайте же немедля проведем расчет. — Продолжал Война. —Знаете, если сейчас вдруг обнаружится, что ваш парень перестарался и у девушки серьезные повреждения — не сносить тогда головы ни ему, ни вам, ни судье, отмерившему ей столько плетей. Молодой король очень не любит, когда ему докладывают о том, что где-то страдают юные девы.
Война нарочито широким жестом достал денежную мошну, и у оторопевшего лавочника, увидевшего все это великолепие перед собственным носом, невольно открылся рот.
— Вот видите, — отсчитывая три с четвертью талера, с наигранной завистью произнес Якуб, — какой кошель монет берет пан охотник в заурядное путешествие?
Бедняга Винсент протянул к вельможному пану ватные руки, получил деньги, и, пока его одеревенелые пальцы медленно зажимали монеты польской чеканки в кулак, пан уже был на другом конце площади.

Они выехали немедля, той самой дорогой возле мельницы, о которой им говорил корчмарь. Все это время, кроме Войны, который все время командовал: «Быстрее, Збышек, быстрее!», никто не проронил ни слова.
Сразу за Рудниками дорога резко сворачивала в рощу. Экипаж стало неистово болтать на лесных ухабах, и слугам хочешь не хочешь, а пришлось сбавить ход отчаянно скрипевшего на ямах поезда.
Война был перевозбужден. Побелевшие пальцы его рук отливали синевой и мелко тряслись, выдавая присутствие в девственной душе молодого пана приступа нервной лихорадки. Пережитая опасность заставляла его сердце брыкаться в распираемой судорожным дыханием груди. Якуба невольно передернуло. Чувствуя на себе внимание Свода, он не стал размениваться на любезности со спасенной ими панной. Напротив, придавив ее к дивану строгим испытующим взглядом, он спросил голосом, полным змеиного яда:
— Как вы себя чувствуете, панночка? Надеюсь, вы понимаете, что находитесь в компании не каких-то там похитителей невест или добрых чародеев, спасающих проворовавшихся девушек?
Красавица на миг густо покраснела, после чего, превозмогая боль в рассеченной хлыстами спине, выпрямилась и гордо ответила:
— А я і не прасіла шляхетнага пана мяне ратаваць цi выкупляць .
— Это я к тому, глупая, — спокойно ответил на дерзость Война, — чтобы панночка знала свое место. Не надо кормить панов «мужыцкай мовай», я ее хорошо знаю. Отвечай лучше, как тебя звать и как давно промышляешь воровством?
Девушка повторно зарделась. Было заметно, что слова пана задели ее за живое:
Звать Михалиной, а воровать... Не для того дал мне Бог руки. Я из венэев .
— О! — удивился Якуб, — так, значит, ты ничего не брала у лавочника?
— Брала, — честно призналась девушка, — брала потому, что больше взять было негде.
— И для чего ж ты решила обогатиться?
Панночка тяжко вздохнула:
— Брата хотела вызволить из тюрьмы.
Война откинулся назад и криво ухмыльнулся, услышав такое наглое вранье:
— Что-то я не слыхал про то, чтобы крестьяне за два талера запросто могли освобождать заключенных. Брат твой, мабыць, таксама аторва, раз пакутуе зараз у турэмных мурах ?
Девушка, смелея прямо на глазах, поправила сползающий с плеч темный суконный платок и твердо ответила:
— Брат в тюрьме не за воровство или обман. Просто он не со всеми панами в ладах.
— Поня-а-атно, — полным сарказма голосом протянул Война, — я вижу это у вас семейное…
Он оставил панночку в покое и вкратце поведал услышанную от нее историю Своду.
Англичанин все это время пристально рассматривал литовскую красавицу. Война заметил это, но едва только он собрался пошутить по этому поводу, как Ричи обратился к нему сам, причем обратился со странной просьбой:
— Якуб, не могли бы вы попросить ее показать спину? Я боюсь, что тот верзила мог сильно навредить ей.
Война округлил глаза.
— Знаете, Свод, — сдержанно ответил он, — в наших краях даже крестьянки имеют понятие о женском достоинстве, и она скорее умрет, чем сделает то, о чем вы сейчас просите. А ко всему еще, не являясь панной высокого рода, она, не задумываясь о последствиях, может отвесить нам обоим по хорошей оплеухе, ведь руки у крестьянок очень быстрые и сильные.
— Якуб, — вызывая все возрастающее удивление в глазах своего собеседника, настаивал Ричи, — я вижу, как она страдает. Ей больно. Те двое не имели права так ее избивать.
— Прекратите, Свод, — зло зашипел Война, чувствуя, что пират пока так и не пришел в себя после пережитого в Рудниках. — Я, — с сожалением выдохнул Якуб, — все же подозревал, что это дело простой игрой в добрых волшебников не закончится. Повторяю, она получила то, что заслуживала по закону. У нас так принято, правда, не везде…
И вдруг Война умолк. Позади поезда ясно слышался стук копыт. Свод моментально вскочил и вытащил спрятанную за малым дорожным коробом саблю. Это был подарок пана Бенедикта по случаю чудесного спасения любимого племянника. Война не стал возражать. Хоть это был подарок его, однако этому изысканно украшенному оружию сейчас было самое место в умелых руках англичанина.
Мимо окна экипажа пронеслась тень одинокого всадника. Война, сопровождая ее взглядом, прижался к стеклу. Это был молодой, как видно, знатный человек в хорошей одежде и, к счастью, без оружия.
Он на ходу поговорил о чем-то со слугами и вскоре экипаж остановился. К двери подошел Збышек.
— Пан Война, — снимая шапку и кланяясь, произнес он, — там пан Ян Сульцер из Мостов. Он просит возможности поговорить с вами.
— Что за черт, — тихо выругался Якуб и вышел из экипажа.
Было слышно, как молодой Война вступил в оживленный разговор с остановившим их всадником. Свод, чувствуя, что может понадобиться своему молодому другу, позвал Збышека и, показав тому на дверь поезда, смотри, мол, за девушкой, отправился к беседующим.
Война не очень-то обрадовался появлению англичанина. Разговор с его новым знакомым Яном Сульцером совершенно не касался событий в Рудниках, а потому Якуб не намеревался продолжать его долго. С появлением же Ричи Войне ничего больше не оставалось, как представить Свода рыжеволосому Сульцеру, местному лихому щеголю, представшему перед проезжающими мимо его земель господами в зеленом, расшитом серебром камзоле и шикарных высоких сапогах.
Демонстрируя верх такта и тонкую изысканность манер, Ян Сульцер отвесил полный почтения поклон представленной ему иностранной особе. Якуб перевел англичанину несколько дежурных вопросов о том, какие же впечатления складываются у европейца от поездки по их скромному воеводству. Хитрец Ричи, заинтересованно рассматривающий прекрасную лошадь местного повесы, щедро вылил в ответ тому сладкую патоку лести:
— Всё просто изумительно, сэр! У вас прекрасная природа, такие пейзажи! Встречающиеся мне люди красивы и, — добавил он двусмысленно, — что для меня особенно приятно, некоторые из них имеют под седлом лошадей, достойных кареты самого короля Сигизмунда!
Война недовольно сморщился, но послушно перевел и эти слова англичанина. По взгляду упоенного лестью Яна было заметно, что речи иностранца произвели на него должное впечатление.
— Я, — продолжал Свод, — долгое время на колесах и не особенно обращал внимание на местных лошадей. Знаете, — внезапно разоткровенничался Ричи, и Якуб тут же заподозрил что-то неладное, — я чувствую неподдельную тоску по седлу. Меня, страстного любителя верховой езды, немного утомило наше продолжительное перемещение в экипаже.
Война снова перевел слова иностранца Сульцеру. Ян понимающе кивнул и полным учтивости голосом произнес:
— Да, пан Свод, я с вами полностью согласен. Я и сам больше признаю верховые путешествия. Все эти коляски и экипажи... Если они когда-либо и будут мне по нраву, то только в старости. Пока же я молод, не могу отказать себе в удовольствии прокатиться с ветерком!
Пан Война, спросите, может, пан Свод окажет мне честь, взяв моего Ольгерда, и пока мы с вами будем беседовать, удовлетворит свое желание?
Едва только последние переведенные слова долетели до ушей Свода, тот просто с отеческой благодарностью обнял Сульцера и поцеловал его в щеку. Через миг добившийся своего хитрый пират уже сидел в седле.
Пока молодые паны мило продолжали беседу о каких-то мелочах, англичанин лихо промчался далеко вперед, после чего вернулся, проскакал мимо них и с улыбкой счастливого человека подъехал к поезду.
Якуб не видел, что он там делал, однако в момент, когда он отъехал и без камзола стремглав понесся в лес, на лице стоящего у экипажа Збышека появилась странная растерянность.
Дабы не пугать оставшегося без лошади гостя, Война углубился в весьма занимающие Сульцера рассказы о загранице, повествуя о таких вещах, о которых в свое время зарекся даже вспоминать. Когда же немало развеселившие Яна воспоминания закончились, а Свод (будь он неладен!) все еще не появился, Якуб затеял разговор о деле, которым по приезду на родину он собирался заняться.
Пан Сульцер был немало удивлен, узнав о том, что его собеседник не собирался почивать на лаврах знатной польской фамилии, а серьезно намеревался поднять литовское оружейное дело. Полученное образование позволяло Войне с полной уверенностью утверждать, что пушки Великого Княжества Литовского скоро будут почитать лучше немецких. Пан Война даже поделился тайной о том, что один из его друзей, живущих сейчас на Московии, придумал, как можно лить пушечные стволы и ядра без шва, что значительно увеличит дальность орудийного выстрела.
Свода все не было, и раздосадованному Якубу пришлось поведать еще и о том, что этот его русинский друг Афанасий Чохов на свой страх и риск тайно рассказал ему всякого рода находки и новшества, которые он придумал для своего ремесла. По его мнению, это будет настоящий прорыв в деле оружейного литья…
Время шло, и Война уже просто не мог приложить ума, о чем еще поговорить с Сульцером. Тогда он, непонятно к чему, стал расспрашивать Яна о том, как местные отпрыски знати развлекаются, какие у них в ходу танцы, наряды, каковы виды Сульцера на местных девушек и не собирается ли Ян в скором времени жениться?
Едва только оторопевший от подобной прямоты Сульцер начал уклончиво отвечать на последний из вопросов, из леса появился всадник. Это был Свод. Пока зардевшийся Ян мялся, не зная, как поведать Якубу о своем увлечении панной Ялоцкой, Свод подъехал к поезду, бросил что-то внутрь экипажа, подхватил камзол и только после этого, одеваясь на ходу, направил распаленного долгой скачкой коня к молодым людям.
— Мистер Война, — расплываясь в усталой улыбке, крикнул Ричмонд, подъезжая ближе, — скажите, пожалуйста, господину Сульцеру, что резвее и красивее лошади я не встречал никогда, а уж я-то повидал многое.
— Будьте добры, — продолжил Свод, лихо спрыгнув со взмокшего от бешеного галопа скакуна, — как следует поблагодарите нашего мистера Яна. Скажите ему, — добавил Ричи как-то двусмысленно, — что теперь я удовлетворен полностью…
Война будто в полусне перевел слова англичанина Сульцеру. Умело подогретое иностранцем самолюбие снова заставило того покраснеть. Времени была потеряна просто уйма, поэтому Якубу пришлось извиниться, сказав о том, что дорога не ждет, и как не жаль, но даже с таким приятным собеседником, как пан Сульцер, придется расстаться.
Ян с сожалением вынужден был согласиться. Взяв с Якуба честное слово, что тот при случае непременно посетит скромное имение Сульцеров, он вскочил на своего измученного Сводом коня и, поклонившись, ускакал куда-то в лес по заросшей высоким кустарником дороге.
Слуги, за исключением караулящего девушку Збышека, тут же засуетились, готовясь к отъезду, а Свод и Война медленно направились к поезду.
— Я начинаю от вас уставать, Ричи, — признался Якуб, — что, черт побери, вы себе позволяете? Может, мне стоило бы для вас купить еще и лошадь Сульцера? Где вас носило?
Свод неопределенно пожал плечами:
— Да так, немного прокатился, по делу…
Война поднял ногу на ступеньку и замер. Внутри экипажа испуганно всхлипнула девушка. Он обернулся. Растерявшийся под его испытующим взглядом, Збышек поклонился и отошел к лошадям, а англичанин виновато уставился в землю. Якуб, следуя его примеру, тоже посмотрел вниз. Возле ступеньки поезда лежала окровавленная кисть чьей-то руки, а на полу подаренная дядей сабля Войны, на клинке которой застыли бурые пятна.
— Я не мог не «отблагодарить» палача, — леденящим душу тоном произнес Свод.
Глава 8
Война был просто вне себя от бешенства. Он дал по четверти талера каждому из слуг за молчание. Столько же он отсчитал Своду и девушке и со словами: «Возвращайтесь оба в тот ад, который вас породил!» — натурально высадил их из экипажа.
Так и остались они одни на узкой лесной дороге. Два человека, не способных даже понять друг друга. И если Свод просто пребывал в растерянности, то Михалина готова была умереть от страха, находясь рядом с ним. Еще бы! Ведь когда Свод вернулся из Рудников, он, коротко выкрикнув какие-то слова, бросил к ногам девушки саблю, а следом за ней и отрубленную человеческую кисть.
Это уже позже Михалина, остолбенев от страха и не в силах больше смотреть на это, тихонько столкнула посиневшую человеческую конечность на землю. Конечно, всякое случалось: парни, чтобы напугать ее или шутки ради, могли притащить живого ужа или жабу, но чтобы такое!..
И главное, что же теперь? Как ей, несчастной, быть, оставшись наедине с этим сумасшедшим? «Может быть, как-нибудь сбежать?» — с малой надеждой на успех спрашивала она себя. Конечно, едва ли она представляла, как это у нее получится. Уж очень не хотелось увидеть догоняющим себя этого расфуфыренного мясника. Как бедной девушке противостоять ему?
Иностранец, глядя на нее, вяло ухмыльнулся и что-то спросил. В ответ она лишь неуверенно пожала плечами. Страх начинал отступать. Если бы чужак и задумал недоброе, он уже не стал бы ждать, тем более здесь, в лесу. Пока же его взгляд выражал умиротворение, а растерянная улыбка не могла не вызвать расположения. Он повторил свой вопрос.
Михалина никак не могла понять: если этот заможны пан выкупил ее, то почему второй смог выставить этого вельможу вон? С другой стороны, раз этот пан ее выкупил, то, наверное, ему есть куда отправиться. Почему же он тогда разводит руки в стороны, будто понятия не имеет, что им дальше делать? 
Девушка осторожно указала тонким, острым пальцем в грудь выглядевшего растерянным пана.
— Вы адкуль?  — спросила она.
— Аткул? — повторил иностранец, и на его лице отобразилось непонимание.
Михалина, подумав, что мужицкий язык мог быть ему непонятен, переспросила пана сначала по-польски, а затем по-русски:
— Где ваш дом, в какой стороне?
— Dome?  — удивился иностранец, и девушке стало ясно, что он не понимает ровным счетом ничего.
Возвращаться в Рудники Михалина не имела никакого желания, оставалось только двигаться дальше, до ближайшего селения, и надеяться на то, что хоть там кто-нибудь сможет понять этого странного пана и поможет ему добраться домой. Она указала на дорогу, по которой уехал панский экипаж:
— Туда, — кивнула она, — пошли туда…
Они долго и молча брели в лесной чаще, втайне подглядывая друг за другом. Она впервые видела так близко высокородного пана, а он? Он просто любовался ею. Зная многих женщин, он многократно испытал их любовь, но эта литовская красавица отчего-то казалась ему особенной. Ее глаза излучали какое-то необъяснимое спокойствие и чистоту.
Свод отказывался верить разуму, говорящему о том, что ее судили за воровство. «Если что-то такое и произошло, — говорил он себе, — то это чистая случайность или недоразумение», а те, кто в этом сомневался – уже наказаны.  В подобных случаях, оправдывая себя за грабеж и целясь в торговый бриг, незабвенный Эрбе-пушечник приговаривал: «Видишь, Ричи, люди, награбившие во сто крат больше нашего, безнаказанно ходят по земле и морю. Они и умрут, перекладывая ответ за свою вину на детей и внуков. Что ж, им плевать на своих потомков, а мне плевать на них. Огонь, Скуди! Огонь!»
Темно-серая песчаная земля разъезжалась у их ног свежими следами недавно проехавшего конного поезда Войны, но Свод сейчас даже не думал о Якубе. Наверное, потому, что пират вполне понимал молодого литвина. Едва только тот «оформил» им эту незапланированную лесную прогулку, Ричи не стал спорить, решив, что на месте Войны поступил бы точно так же. Редкий человек смог бы вытерпеть подобные выходки, поэтому все оправдано.
Каково же было удивление Свода, когда, выйдя на окраину леса, он увидел перед собой знакомый экипаж. Якуб стоял далеко в стороне, глядя куда-то вдаль поверх раскинувшихся вокруг полей. Он был целиком поглощен мыслями и обернулся только после того, как его окликнул слуга, заметивший вышедших из леса Ричмонда и девушку. И даже после этого Война не стал спешить к экипажу, а повернулся и так же неторопливо, как и раньше, побрел куда-то в сторону.
В глазах Михалины застыл вопрос. Свод подвел ее к поезду, а сам с тяжелым сердцем отправился к Якубу.
Пребывающий в глубокой задумчивости Война даже не повернул головы, когда англичанин догнал его и пошел рядом. Назрела необходимость серьезного разговора, но никто не решался начать его первым. Наконец, не выдержал литвин:
— Надеюсь, за то время, пока мы не виделись, с вами ничего дурного не случилось?
Свод набрал было воздуха, но тут же понял, что безоружен. Ему нечего было ответить. Война же ядовито продолжил:
— Что, и никто из моих соотечественников за это время больше не пострадал?
Его лицо было напряжено.
— Знаете, Свод, что-то мне подсказывает, что для меня все же было бы безопаснее оставить вас в лесу, а самому ехать дальше.
— Видит бог, — прервал его Свод, — я на вашем месте так бы и поступил. То, что мы встретили вас здесь, для меня явилось полной неожиданностью.
Взгляд Якуба был просто мучителен для англичанина. Тот, к своему удивлению, ясно видел, что Война переживает все произошедшее гораздо тяжелее, нежели сам Ричи. Впервые за долгие годы Своду вновь довелось почувствовать отвратительное ощущение приступа совести, и если раньше он легко мог придушить это чувство, то теперь приходилось признать — она, черт возьми, еще жива.
Ричмонд повидал на своем веку много всяких людей. Были среди них и судьи. Удивительно, но у большинства слуг закона были глаза жуликов. Они судили и осуждали, не снимая маски лицемерия, внутренне полагая, что осужденный по сути является им товарищем, с той лишь разницей, что он попался, а они за те же или схожие проступки не попадутся никогда. Во взгляде же Войны одновременно были и осуждение, и приговор, и это было невыносимо. Умирающая, истощенная за долгие годы совесть пирата получила последний шанс на выживание и в данный момент приходила в себя, наказывая хозяина болью всех своих многочисленных ран.
— Что с вами? — участливо спросил Война, отмечая про себя бледный вид иностранца.
Ричи сморщился.
— Мне как-то нехорошо, но я думаю, что это скоро пройдет, — честно признался он, делая паузу и, очевидно, намереваясь что-то спросить.
— Якуб, — наконец выдавил из себя Свод, — скажите, почему вы задержались?
Война снисходительно улыбнулся и ответил:
— Не знаю. Только не думайте, пожалуйста, что я руководствовался в этом решении некими светлыми мыслями. Ведь я не стал возвращаться за вами, давая возможность ситуации развиваться самой. Посудите сами, обратно вы бы не пошли. Оставалось только идти вперед. В случае погони вас, Свод, застали бы в лесу, опознали, и вам обязательно пришлось бы отвечать за содеянное.
Англичанин вздохнул:
— Интересно, кто бы это смог меня опознать? Простите, Якуб, но-о-о открытость за открытость. Я не так глуп, чтобы даже в порыве слепой мести делать что-либо без подготовки. Опознать, — неопределенно повторил он. — Это было бы крайне сложно по неброским немецким штанам и сапогам, а они мало чем отличаются от литовских. Как известно, швейные мастера германцев в основном проявляют свое запоминающееся искусство в камзолах, а я предусмотрительно оставил его на крыше экипажа. Лошади у меня сейчас нет, а лицо было завязано шейным платком, уж простите, Якуб, но я его выдернул из ваших вещей. Там никто…
— Возможно, все это так, — перебил его Война, — однако, подстраховавшись таким образом, вы поставили под угрозу меня и, что уж совсем необъяснимо, ничего не подозревающего господина Сульцера. Ведь у него, как вы сами ранее сказали, весьма запоминающаяся в здешних краях лошадь.
Свод снисходительно улыбнулся:
— Во-первых, мистер Сульцер уехал совершенно в другую сторону, а во-вторых, лошадь у него самая что ни на есть заурядная. Да и не было со мной лошади в тот момент, когда… — Свод многозначительно вскинул глаза к небу.
— Когда? — спросил Якуб. — Может быть, вы мне все-таки расскажете о том, что произошло с вами в Рудниках? Мне нужно обдумать свои дальнейшие действия.
Ласт Пранк внимательно посмотрел в глаза литвина.
— Я так понимаю, — медленно промолвил он, — это напрямую касается вашего решения в части меня и мисс?
— Этого – в самую первую очередь, Свод. Вы были правы, говоря о том, что ваше появление может серьезно отразиться на моей дальнейшей жизни. Оно и отражается! Все заметнее и заметнее. Справедливости ради стоит сказать, что я знал, на что шел. Вначале мне виделось, что ваше присутствие сможет в достаточной мере разбавить мою скучную жизнь, теперь же приходится признать, что появившиеся в ней краски меня попросту пугают.
Свод бросил тяжелый взгляд в сторону леса.
— Знаете, Якуб, — сдержанно произнес он, — раз уж вы так великодушно нас дождались, все же было бы лучше сначала уехать отсюда подальше. Нет, правда, — продолжил англичанин, заметив появившуюся странную ухмылку Войны, — я почти уверен в том, что все сделал чисто, однако же лучше перестраховаться. Думаю, удаляясь от этих мест в экипаже, вы будете с бо;льшим удовольствием слушать мой рассказ, нежели дожидаясь здесь того момента, когда кто-нибудь своим вторжением помешает вам сделать это.
Литовец медлил недолго. Он вдруг ясно ощутил в словах Ричи дыхание опасности. Возможно, в данный момент на самом деле где-то на окраине леса, гонимые желанием свершить правосудие, разрубая воздух клинками, уже скакали какие-то люди? Война вздрогнул от нахлынувших видений. Чувствуя, как представляемые им картины риска снова стали пьянить его изнеженное сердце, Якуб резко развернулся и вместо ответа почти побежал в сторону экипажа.
Заметив быстрое приближение пана Войны и Свода, слуги моментально засуетились у лошадей. Запыхавшийся Якуб впихнул растерянно смотревшую на них девушку в распахнутую дверцу поезда, а следом за ней англичанина. Став на ступеньку экипажа, он бросил короткий взгляд на пустынную лесную дорогу.
— Вперед, Збышек! — крикнул Война слуге. — Думаю, миль пять-десять придется ехать несколько быстрее обычного!
Слуги дружно заработали хлыстами. Рессоры поезда застонали от напряжения, принимая на себя все неровности сырой обочины. Мягкая земля неохотно отпускала увязшие колеса тяжелого экипажа. Вскоре хлысты стали свистеть реже. Того запаса боли, что они отмерили лошадям ранее, хватало для того, чтобы пассажиры чувствовали себя неуютно на дорожных ухабах. Трясло порядочно. Михалина, сидевшая напротив вельможных панов, старающихся не сопеть в тщетных попытках восстановить разбитое бегом дыхание, какое-то время вслушивалась в их прерывистый разговор, из которого она ровным счетом ничего не понимала.
Убедившись в том, что ее снова стерегут, несчастная девушка тут же пожалела, что не сбежала в тот момент, когда была одна у панской кареты. Снова ее судьба оставалась невыясненной. Спрашивать что-либо у панов – нечего и думать. Вельможные господа в это время что-то живо обсуждали на чужом языке, а потому несчастной девушке ничего не оставалось, как просто смотреть в окно на заставленные стогами и опоясанные лесами поля, посреди которых изредка возвышались одинокие деревья.
Чаще всего это были дубы. Старики называли их «Пяруновы дрэвы» . Летние грозы, особенно страшные здесь, на Полесье, в августе, не щадили эти величественные, сильные деревья, отчего многие из них имели черные стволы. В народе даже поговорка есть: «каждая вторая молния — дубу, каждая четвертая — тополю».
Одному Богу известно, как после грозовых попаданий эти изуродованные огнем исполины находили в себе силы содержать в порядке свои пышные кроны. Да, как видно, только богу и известно, и имя этого бога – Перун, повелитель грозы и молнии. Он поставлен Всемогущим Родом истреблять земных бесов, прячущихся от его огненных стрел в одиноких деревьях или там, куда только те успеют укрыться. Вскочит черт в стог — молния бьет в стог, вскочит в человека — бьет в человека, в дерево — в дерево…
Дорога стала ровнее, тряска прекратилась, и девушка уснула.
— Ну разве она того не стоит? — глядя на нее, тихо спросил Свод.
Война не ответил, бросая полный безразличия взгляд на дорогую и, по его разумению, бесполезную покупку. Ему было сложно понять англичанина, ведь еще ни одна панна не брала в плен сердце молодого Войны. Его голову сейчас занимали мысли совсем иного толка.
— Хорошо, — произнес Якуб, возвращаясь к предыдущему разговору, — допустим, Свод, что вы на самом деле продумали все и вкусили в награду за это мед безмерного везенья. Допустим, что, как вы говорите и во что я слабо верю, тот несчастный, избивавший девушку, был настолько неосторожен, что стал развешивать омытую ее кровью веревку на стене сарая. Но он же не мог не заметить того, что кто-то срубил у него кисть руки?! Ричи? …Молчите? Ох, — тяжело вздохнул Война, — все это от начала до конца вранье. Вы бесстыдно лжете, более того, видите, что я вам не верю, и продолжаете упорствовать в этой безмерной лжи. Признайтесь, ведь все было не так?
Свод надул щеки:
— Пф-ф-ф… — выдохнул он сдавленный в напряжении воздух. — Если хотите, я расскажу вам еще пару историй, более… правдоподобных. Но вы правы, Якуб, все это ложь. Просто голая правда не столь легка и безупречна, как мне бы этого хотелось, и я, вы правильно заметили, не имею никакого желания ее рассказывать. — Англичанин простецки пожал плечами. — Не знаю, будет ли вам достаточно моих гарантий или даже клятвы в том, что все было сделано чисто. Уверяю, вы можете быть совершенно спокойны.
— Спокоен? — возразил Война. — Рядом с вами, Свод?! Вы и спокойствие – вещи совершенно несовместимые. Знаете, Ричи, из того, что касается лично вас, мне интересна еще одна вещь. Вспоминая всю свою недолгую жизнь, я не припомню и трех случаев, когда бы я в чем-то клялся. Вы же только за сегодняшний день сделали это уже дважды. Конечно, не дай бог случиться тем временам, когда слово мужчины, а уж тем более клятва перестанут быть гарантом честности или уверенности в человеке, однако я все-таки стал задумываться, а не являетесь ли вы, Свод, предвестником тех самых смутных времен? Легкость, с которой вы даете клятвы, просто пугает, впрочем, и не только это.
Должен вам признаться, что после знакомства с вами я и сам себя стал пугать. В былые времена я старался обходить стороной все, что касалось каких-либо скользких дел, считал себя спокойным и уравновешенным человеком, но с тех пор, когда в моей жизни появились вы, я живу под постоянным гнетом ощущения какого-то риска, но самое странное, все это мне нравится…
Свод округлил глаза.
— Нет, правда, — продолжал Якуб. — Я уже много думал об этом. Поверьте, пока вы шли где-то в лесу, да и до этого у меня было достаточно времени для размышлений. Возможно, все, что происходит со мной, объясняется тем, что раньше у меня просто не было такого старшего товарища. Родных братьев и сестер Бог мне не дал, ведь я был первенец, а мать умерла сразу после того, как я появился на свет.
Несмотря на высокий чин моей родни, я вырос в окружении простолюдинов. Меня выкормила грудью крестьянка, у которой в то время у самой был грудной ребенок. Анетта и по сей день считает меня своим, но, — Война отмахнулся, — разговор сейчас не об этом. Помню, — продолжил он, — я страшно уважал Василя, ее сына: за полшапки панских рождественских баранков он мог, не морщась, вогнать себе в бедро иголку. — Война вскинул брови в ответ снисходительную улыбку Свода. — Да, Ричи, я его уважал. Это сейчас я понимаю, что фокус прост и любой может его проделать, достаточно только преодолеть свой собственный страх. А вот в детстве...
В разное время множество людей вызывали во мне подобного рода уважение, но все так же, дойдя до определенного возраста, я понимал, что незаурядные вещи, которые были доступны им, я уже легко могу делать сам.
Сейчас со мной происходит что-то другое. Встретив вас, Свод, я почувствовал некую Силу, Силу, которую я нигде ранее не встречал. По привычке я потянулся за этим, но вскоре понял, что на сей раз мне никогда не дотянуться до того, что я вижу. Но вот в чем загвоздка: если раньше меня восхищало ваше самообладание, смелость и дерзость, то последние события!… Я вдруг понял, что вы и сами не всегда можете держать себя в руках.
Я еще недостаточно зрелый человек для того, чтобы делать какие-то однозначные выводы, но в то время, когда я в одиночестве ехал к окраине леса, меня вдруг осенило. Эта девушка, вернее, ваши чувства к ней... Оказалась ли она сильнее того страшного, что так легко управляет вами? Вернувшись в Рудники, вы сделали страшное, но сделали-то это вы не для себя, а из-за нее? Признайтесь, ведь вы пасуете перед этими чувствами?
Свод тяжело молчал.
— Во-от, — многозначительно протянул Якуб, — правы люди, говорящие, что любовь способна перевернуть горы. Тут хочешь не хочешь, а верить им приходится. Именно так я и рассуждал, останавливая поезд на краю леса.
Бог дал вам возможность испытать это чувство, значит, судьба посылает шанс на спасение вашей грешной, но бессмертной душе. Похоже, вы еще не совсем потерянный человек, Ричи. Вот, собственно, и все причины, что заставили меня подождать вас.
Свод опустил глаза. Он отчего-то вспомнил старую легенду об умирающем старце, к которому перед смертью пришли сыновья. Двое старших были злы и испорчены, поэтому им он отдал свое золото и дом, а младшему, тому, что никогда и никому не отказывал в помощи, после того, как братья ушли, сказал:
– Не плачь, сынок! Твои братья получили то, чего заслуживали. Но и ты не останешься в накладе.
— Как, — удивился сын, — у тебя есть еще дом или золото?
— Нет, — ответил отец, — но первое, что я попрошу для тебя у Бога при встрече с ним, – чтобы он дал тебе возможность встретить настоящего друга и настоящую любовь. Этим двоим олухам я отдал многое, а тебе – все».
— Вы думаете то, что подтолкнуло меня к мести, и есть любовь? — растерянно спросил Свод, глядя на спящую девушку.
Якуб недоуменно пожал плечами:
— Мне бы хотелось верить, что это так. В противном случае, Ричи, вся ваша месть горячей крови просто теряет смысл. Хотя я думаю, что все случившееся скверно и не имеет смысла даже в случае своего полного оправдания любовью.
Глава 9
Туман выползал из темноты, будто армия блуждающих призраков. В поросших куцыми кустами торфяниках было достаточно мест, до которых редко добиралось солнце, поэтому злодейка зима, уходя каждую весну на север, хитрила, оставляя до следующего прихода во многочисленных полесских болотинах своих верных шпионов. Стоило ли удивляться заморозкам сейчас, в начале октября, если эти вероломные наглецы, вот так же, выползая из торфяных болот, могли творить вред и поздней весной, и даже летом.
В прогнувшейся меж двух перелесков низине, в которую медленно катился промокший от росы экипаж, холод был настолько ощутим, что и в его качественно собранном умельцами, утепленном деревянном брюхе было неуютно и сыро. В слабом свете восходящей над дальним лесом луны взмокшие от работы кони выдыхали горячие облака пара так, словно это были животные из упряжи небесной колесницы самого Перуна, а не уставшие лошадки дяди Бенедикта.
Поезд свернул вправо и тихо покатил по аллее к замку Патковских. Отсюда до Мельника оставалось всего-то мили четыре. Напрямик вообще было рукой подать, но, как считал Якуб, проехать мимо соседей и не завернуть поздороваться было бы неправильно.
Патковские всегда старались дружить с паном Криштофом Войной. И хотя пан Война-старший был нечастым гостем в Мельнике, будучи человеком занятым и находясь в постоянных разъездах он мог быть спокоен за свое имение. Его сосед, бывший писарь дрогичинского суда пан Альберт Патковский в неплохом литературном стиле и с завидным постоянством писал ему о ходе дел в Мельнике и, заодно, и о своих скорбных делах.
Понять старания пана Альберта было несложно. Пару лет назад, когда Якуб приезжал на рождество в виленский замок отца, пан Криштоф разъяснил сыну причины такого внимания Патковских. До того времени Якуб еще весьма поверхностно вникал в события, происходящие на Родине. Что тут удивительного, ведь он отправился учиться еще юношей. Позапрошлой же зимой, увидев перед собой умного молодого человека — достойного продолжателя рода Войны, отец, как видно, уже тогда держа в уме наследование своим отпрыском Мельника, доступно и убедительно объяснил Якубу непростую ситуацию в приделах Великого Княжества Литовского.
Находясь далеко от дома, Война-младший даже не догадывался о том, что его страну уже много лет просто раздирали на части. По сути уже давно шла война. Те же, кто смог ее разжечь, своими ежегодными заключениями вечного мира только доказывали свое нежелание установить здесь спокойную жизнь.
К этому смутному времени русский царь Василий ІІІ и Сигизмунд І, государь Великого Княжества Литовского и Польский король, заручившись поддержкой соседних государств, начали старательно и методично переманивать каждый на свою сторону литовских князей.
Как только большинство из них разобралось, на чьей они стороне, дошло дело и до середнячков местной знати, к которым относился и вышеупомянутый отставной дрогичинский служащий суда пан Патковский. Под ним было семейное имение Патковицы с небольшим селом.
Знатный сосед Патковского – пан Криштоф Война, пока еще имел в себе силы не кланяться в пояс ни рассенам, ни полякам, хотя, справедливости ради стоит сказать, что его тетка была в родстве с Жигимонтом ІІ и некий польский крен в политических взглядах пана Криштофа все же имелся.
За таким сильным соседом дружественные ему Патковские долго были неприкасаемы. С другой стороны, как говорил сам отец, пан Альберт тоже был ему выгоден. Долго не появляясь в Мельнике, пан Криштоф мог без особого труда быть в курсе дел, происходящих в теперь уже отписанном сыну старом имении матери. В общем, до какого-то времени Война-старший попросту прикрывал заботливым крылышком своего слабого соседа.
Но то все было раньше. Что-то около года назад ситуация с переманиванием знати в ту или иную сторону заметно обострилась. Количество и сила московитской ее части стала жестко перетягивать чашу весов на свою сторону, и с прошедшей весны хозяева ранее неприкасаемых земель уже не могли считать себя достаточно защищенными. Подавляющее количество шляхты жило на русских землях, имея литовское самосознание, разговаривая на польском языке и теряясь в сложном выборе между католическими священниками и правоверными.
Редко, но встречались еще крепкие рода, которые, находясь под страшным давлением со стороны христианского духовенства, все-таки  держались за древнее, ныне именуемое языческим, православие, а потому над Великим Княжеством Литовским витала тяжелая неопределенность. Княжество это все больше начинало существовать на бумаге, а не в действительности.
Разумеется, никому это не нравилось. Паны упирались, стараясь ловко балансировать на тонкой дощечке между двумя берегами одной реки. Но к концу нынешнего лета и эта пресловутая дощечка стала опасно качаться, предлагая всем окончательно определиться с выбором политического берега.
Местная знать просто вынуждена была драть с закрепощенных крестьян по три шкуры. Терять черни уже было нечего. Чувствуя неотвратимость все более растущего влияния сильной восточной руки, те стали бежать от панов в рассенские земли, за Днепр. Многие из них на прощание даже сжигали дотла имения бывших хозяев – наболело…
Последний раз Якуб приезжал в эти места подростком. Тогда еще была жива бабушка. Соседство с Патковскими дало ему возможность подружиться с сыном пана Альберта – Андреем. Тот был старше Якуба на два года. Ровно на столько же лет младше Войны была дочь Патковских Сусанна — смешная рыжеволосая девочка с удивительно длинными, отливающими медью ресницами. Помнится, она всегда хотела участвовать в старательно скрытых от взрослых озорных делах и развлечениях Андрея и Якуба. Те же, имея с рождения весьма пытливые головы и будучи детьми деятельными, просто не знали границ в своем необузданном желании как следует познавать этот мир.
Как-то забравшись в глубину большого леса на пути к реке Малорита, где-то между Мельником и Патковицами друзья обнаружили развалины старой церкви. Каждый из них к тому времени уже был достаточно наслышан об этом месте. Ветхое, полуразвалившееся здание таило немало опасностей, а потому детям туда ходить было строго запрещено. Купол церкви, сильно повредив полусгнившие стены, рухнул внутрь здания храма еще в те времена, когда прабабушка Якуба была ребенком. Говорят, при этом погиб священник, не желавший покидать этот пребывающий в запустении храм. В народе болтали о том, что, дескать, и сейчас в развалинах церкви обитает его призрак. По вечерам в большие церковные праздники выходит он из развалин и с упреком указывает редким прохожим на почерневшие от гнили стены: стыдитесь, мол, безбожники, что дали пропасть храму.
Впрочем, в то время ни друзей, ни часто следившую за ними тайком Сусанну не останавливало подобное соседство с призраком, скорее, даже наоборот. Незримое присутствие тайны сдружило их, и до самого конца лета эти развалины были им чуть ли не родным домом. Родители Андрея и бабушка Якуба, разумеется, ничего не знали о том, где целый день пропадают дети, доверяя их живым рассказам о прогулках в парках и аллеях усадеб.
Поезд остановился. Слуги спрыгнули с козел. Слышно было, как кто-то из них пошел к дому Патковских. Где-то в стороне залаяли собаки. Долгое время ничто другое не нарушало тишины спящей природы. Вдруг в сыром, холодном мраке ночи послышались чьи-то шаги. В темном углу зашевелился Свод.
— Пан Якуб, — тихо произнес кто-то у двери, — это я, Збышек.
Что там?
— Пан Война, — кланяясь, мягко ответил слуга, — мы с Мареком стучали во все окна. Никого нiц нема . Мы обошли вокруг. Марек увидел огонь в пристройке на заднем дворе. Там начуе нейкая кабета . Это пан Альберт ее тут оставил.
Кутаясь на ходу в дорожное покрывало от пронимающего до костей собачьего холода, Якуб вышел из экипажа. Темные силуэты слуг неясно прорисовывались на зыбком полотне тумана, подсвеченного восходящей над лесом луной. Война выдохнул перед собой большое облако пара.
— А где же сам пан Альберт? — невольно передергивая плечами, спросил он.
— Они весь маёнток отселили, — вкрадчиво ответил Збышек. — У іх, пан Война, наўвокал пошасць гуляе .  Дочка той кабеты, что сейчас следит за панским добром, умерла. Так пан эту тетку оставил тут, а селян и прислугу от греха подальше отселил в печища, рядом с маёнтком. Сам он с семьей и прислугой временно на гумно перебрался, где-то возле леса, как раз по дороге в Мельник. Так что если пан желает, я думаю, мы их найдем.
Едем!
Якуб забрался в экипаж, и кони, гулко затопав копытами по сырой подмерзшей земле, тронулись в путь. Поезд тяжело выкатил на мельницкую дорогу, поднимающуюся вверх к далекой окраине леса. Позади, словно в опустившемся на землю облаке, исчезло в непроглядном тумане безжизненно темное имение Патковских.
Огромная серебряная бляха луны заливала покрытое инеем поле щедрым, холодным светом. Здесь дышалось легче, не было той болезненной сырости, что пробиралась ледяным холодом даже под шерстяные дорожные покрывала.
Молчавшая всю дорогу девушка вдруг призналась, что страшно замерзла. Свод, узнав о чем она говорит от Якуба, несмотря на то, что и сам уже давно не чувствовал от холода пальцы ног, не стал упускать случая завоевать расположение красавицы. Он принялся ухаживать за девушкой, которая даже  растерялась от такой неожиданной опеки. Англичанин накрывал ее поверх теплого полога чем-то еще из дорожного багажа, растирал ей ладони, согревал их своим дыханием, и эта возня на какое-то время отвлекла всех от дороги. Но вот где-то рядом с поездом снова залаяли собаки, и всякое движение вокруг промерзшей панночки прекратилось.
Лошади остановились. Якуб прислушался. В гулком холодном воздухе ясно слышались далекие, едва различимые голоса людей. Через какое-то время у двери экипажа появился свет факела.
— Паночку, — скрытый пятном огня, тихо и торопливо произнес где-то Зыгмусь, — пан Альберт и пани тут, в гумне. Яны баяцца пошасці, таму, калi пан Война жадае пройти до них, надо будет окурить огнем свою одежду. Тут, наўскрайку  капна с сенам, так что можно надергать жмень колькi трэба и вас, пане, акуры;ть.
Якуб вышел из экипажа. Прямо перед ним, освещая факелом сутулящихся от холода слуг дяди Бенедикта, стоял кто-то из прислуги Патковских. Близкое присутствие огня прятало от взгляда молодого пана грозно рычавших где-то в темноте собак. Было ясно, что еще несколько человек в стороне держат за постромки этих злых лохматых охранников.
— Пан Война, — поклонившись, отстраненно произнес человек с факелом, — у вас какое-то дело до пана Альбэрта?
— Да какое дело? — возмутившись странному тону слуги, ответил Якуб. — Я проездом. Просто хотел выразить пану Патковскому почтение, только и всего.
— Да нас не можна, — замялся слуга, — алэ, як пан захцэ, то я ўсе ж запрашу да вас пана Альберта . 
— Конечно «запраси», мил человек! — решил настоять на своей просьбе удивленный Война.
Человек с факелом тут же отправился прочь, сбегая куда-то вниз под сенью полуголых раскидистых деревьев. Играющие вокруг огня тени будто оживали, протягивая из темноты к тому, кто посмел прервать их сон, свои когтистые лапы. Вдоволь налаявшиеся собаки, понимая, что чужаки прибыли надолго, заметно притихли. Стоявший неподалеку Зыгмусь осторожно приблизился к пану.
— Паночку, — тихо прошептал он, — што ж то за пошасць такая, што пана з панi ў гумно загнала? Вой баюся я, каб чаго ні было! 
Война опасливо осмотрелся. Поезд стоял в тени. Старые густые ели, растущие на самом краю леса, были способны создать преграду даже дневному свету, что уж говорить о лунном. Да, пожалуй, слуга прав. И чернеющий впереди лес, и поднимающийся позади туман могут таить в себе много опасностей. Было что-то неприятное и загадочное в том, как встречает своих гостей пан Альберт.
— Зыгмусь, — как можно тише произнес Якуб, — ты бы шепнул нашим, на козлах, чтобы чуть что были наготове.
— Пан Якуб, — вместо ответа неожиданно громко сказал слуга, — я пайду гляну коней. У варанога сёння дзень цугля выскаквае. Што я ні рабіў, — продолжал он уже возле экипажа, — а ўсе адно. Трэ будзе кавалю аддаць, хай запляскае збоку, а то...  — далее слова хитреца Зыгмуся стали уже неразличимы.
Впереди, под деревьями, снова появился свет. Было видно, что по тропинке поднимались двое. Тут же рядом с Войной словно из-под земли вырос Свод. Англичанин, наблюдая за происходящим из проема открытой дверцы экипажа, сразу понял, что именно сейчас может оказаться полезным молодому пану. Пират, словно волк, чувствующий опасность каждой пядью своей испещренной шрамами шкуры, был полон решимости. Якуб же, заметивший, как его заграничный друг энергично пристраивает на пояс подаренную дядей Бенедиктом саблю, мягко придержал его.
Свет медленно приближался, являя жмурящимся гостям слугу, ведущего под руку какого-то пожилого человека. В нем Якуб с трудом узнал пана Патковского. Да, приходилось признать, что время не пощадило былого служащего мельницкого суда.
Пан Альберт в это время поочередно всматривался в лица Якуба и Свода, как видно, не решаясь отдать предпочтение ни одному из них в вопросе «кто же из этих двоих Война»? Молодой сосед Патковского не стал мучить старика.
— Пан Альберт, — сказал он и указал на англичанина, — это мистер Ричмонд Свод, он иностранец, а я сын пана Криштофа.
— Яку-у-уб, — радостно протянул бархатным голосом Патковский. — Мальчик мой, да тебя не узнать! — старик прижал сухую руку к груди и едва заметно поклонился. — Доброй ночи вам, пан Война, и вам, пан Ричмонд. Пше проше выбачэння   за тое, что встречаю вас не в имении. Что делать? По всем селам вокруг скачет зараза. Растут, ширятся погосты, хотя что тут удивляться? Они всегда растут быстрее городов и сел. Видишь, приходится жить в гумне, по три раза на день окуривать себя огнем. Пани Ядвига ругается, а поделать ничего не можем. Я думаю отправить ее от греха подальше в Краков к моему брату, а как обвыкнется там, так и Сусанну нашу заберет. Не годится молодой панночке в гумне жить…
Патковский легонько взял Якуба под руку:
— Нам бы с тобой, друже, о дальнем наделе земли поговорить, что за церковью…
Война-младший округлил глаза, но, перехватив взгляд старика, особенно выразительный в лунном свете, мигом смекнул, что эта его внезапная просьба только предлог уединиться.
Он тут же кивнул в ответ:
— Ричи, — тихо сказал он по-английски своему насторожившемуся товарищу, — ждите меня здесь. Мне нужно с глазу на глаз кое-что обсудить с этим джентльменом.
Англичанин послушно отошел к поезду, а Якуб и Патковский, пройдя часть пути следом за ним, обогнули экипаж и отправились вниз по дороге в сторону имения. Вскоре они вышли в залитое лунным светом поле, усыпанное холодным серебром инея.
Пан Патковский не спешил начинать разговор. Соседи отмерили не меньше сотни шагов, прежде чем он, осторожно оглянувшись по сторонам, со вздохом произнес:
— Вот уже и «белый дед»…
Якуб с удивлением посмотрел на соседа.
— Так в народе называют густой иней, — с улыбкой пояснил тот, — белый, седой, как старый дед. Я это к тому, что уже подмораживает, — продолжил он, — скоро дзяды , а там уже и коляды, — Патковский заметно сбавил шаг. — Неладно у нас, Якуб, — сразу переходя к сути разговора, гораздо тише сказал он. — Думаешь, что мы и в самом деле в гумне от пошасці хаваемся? Яна, канечне, гуляе сабака, губіць людзей, але ж не да таго, каб пан, як тлусты пацук, па кутах хаваўся .  — Пан Альберт сам улыбнулся тому, как красочно он описал обрушившуюся на них напасть на мужицком языке. Он вдруг остановился.
— Время настало такое, — продолжил Патковский, — что, если ты имеешь под собой хоть что-то, не доведется тебе спать спокойно. Тут либо крестьяне подпустят «красного петуха», либо сподручные Базыля Хмызы обдерут до нитки. А то еще и того хуже, московиты под себя подгребут. Не пойдешь под них, сам отправишься в Базыли Хмызы или на тот свет, а на твое добро сядет своим толстым задом какой-нибудь московский воевода.
Чему ты улыбаешься, мой мальчик? Насмотришься еще. Они тут шастают, как у себя дома. Не покормишь, не попоишь — спалят. Плохо покормишь, попоишь — спалят. Перекормишь, перепоишь, тогда точно спалят. Пока в Мельнике и на ваших землях хозяин был в отъезде, их не трогали. Но вот теперь появился ты — молодой хозяин, стало быть, начнут охаживать и тебя. С меня особо-то уже и взять нечего: я бедный и старый. Андрея отослал учиться в Лейпциг к моему младшему брату Ёгану. Что поделаешь, отцовское крыло нынче не защита. Пани Ядвисю и Сусанну отвезу в Краков и вот только тогда, может быть, вздохну полегче.
Скажи, ты помнишь Станислава Карсницкого — маршалка Радивиллов? Хотя откуда ты можешь его помнить? — Патковский отчаянно махнул рукой. — Отец твой его знает. Так вот, не так давно Карсницкий посадил на три села, что миль сорок восточнее по той стороне Буга, своего сына. Так уж вышло, что малый его сильно разгулялся где-то за границей. Не знаю, что он там ел или пил, а вскочил на отцовские деньги в такую гайню , что с того разгула даже слегка умом тронулся. Станислав его оттуда забрал, дал села и приказал, чтобы грехи перед господом замолить, выстроить малый кальвинистский собор вместо церквушки, которая, как и наша, в лесу, развалилась к тому времени в хлам.
Сын Карсницкого, как видно, в содеянных грехах покаялся и слова отца принял близко к сердцу, благо пан Станислав и денег ему на строительство дал.
Остатки церкви разобрали, а на том месте, где она стояла, выкорчевали лес и стали строить собор. По слухам, храм поднимали на диво! Всем храмам храм! Выстроили стены, уже доделывали башню, ждали только колокола. Их окрестить на голос должен был сам остробрамский священник, наместник Папы. Но тут пришли московиты, увидели, что Карсницкие убрали их старый церковный мусор и в отместку за это сравняли с землей недостроенный собор. Русаки дня два искали и отца Карсницкого, и сына, чтобы и с ними как следует поквитаться, да они вовремя спрятались. Удрали аж под Новогрудок: у них там большое имение.
Но тут, Якуб, вот какое дело. Одни говорят, что это русаки собор в щебень разнесли, а другие – что сам наместник воеводы подляшского своих вояк на это дело подрядил. Кто их там теперь разберет? 
Сам понимаешь, Патковский не такая важная птица, как Карсницкий, хоть и тоже польских кровей. А ведь за Станислава с сыном в этой неразберихе и Радизвиллы не вступились, смолчали, не зная, кому слово замолвить. Карсницкие как-то сами все уладили, откупились, наверное.
Пан Патковский поднял лицо к залитому лунным светом небу.
— Х-х, — коротко выдохнул он вверх облачко пара, — чему тут удивляться? Вот и на небе все так же. Люди как звезды, а государи как светила. Чем сильнее солнце или луна, тем незаметнее звезды. Те, что посильнее светят, еще видны кое-как, а те, что поменьше, и вовсе пропадают.
Пан Альберт оторвал взгляд от неба.
— У твоего отца, — как-то резко сменил он свой романтичный тон, — денег достаточно. Я ему уже об этом писал, а вот теперь и тебе говорю. Нужно так поставить дело, чтобы в имении было на кого опереться. Оно и дурню ясно, что армию в Мельнике никак не соберешь, но и слабаком с родовым именем Войны жить не годится. Вот и выходит, что тебе нужно быть понаглее, так, чтобы московиты ни тебя, ни твое добро не трогали! Для этого нужны надежные люди, такие, которые в случае надобности и оружие в своих руках подержать сумеют или, что тоже немаловажно, смогут договориться с кем надо.
Пан Альберт положил свою тонкую, худую ладонь на плечо Войны.
— В случае чего, — совсем тихо сказал он, — смело можешь рассчитывать на старика Патковского. У меня для тебя всегда найдется пара надежных слуг, ну и кое-какая другая помощь. Сейчас на Литве много недовольных. Да и какая мы уже Литва? Есть и в нашей вотчине люди, что до того устали меж двух сосен болтаться, что готовы без лишних размышлений примкнуть к польскому королевству или поклониться русскому царю.
Уж или туда, или туда – главное, чтобы прибиться хоть к какому-нибудь берегу. Одни уверены в том, что нам еще благо стать хозяйским двором для Польши, а другие – что лучше кормить обхазаренную Московию. Уж больно у их Василия сильный аппетит. Видно, желает подмять под себя и пересчитать по головам все до самой Вислы. А раз желает, значит так и сделает. Киевскую Русь подомнет и пересчитает по черным головам, а нас, белоголовых, по белым. Перечтут и окрестят: тех навек в какую-нибудь Черную Русь, а нас, как полешуков в давние времена, в Белую. Вот увидишь, придет еще время, будем мы, поляки, литовцы, и говорить, и писать по-русски…
Война невольно улыбнулся такой нелепой мысли. Виданное ли дело, полякам говорить на чужом языке?
— Чему ты снова улыбаешься, Якуб? — серьезно спросил Патковский.
— Да так, — не стал рассуждать на спорные темы Война. — По мне уж лучше мужицкий язык, чем русский.
— А, — отмахнулся пан Альберт, — такой ты знаток и мужицкого. Сам-то, как и я, – поляк. Вот соберись как-нибудь, съезди в леса на юге. Да только заберись поглубже в чащу. Тамошний люд здешних только с третьего слова на пятое понимает, да и Христа там ни во что не ставят, зовут жидом и не шутя грозят тем, кто его сюда принес.
Война услышал позади себя шаги и обернулся. К ним шел Свод.
— В-о-от, — с большой долей иронии протянул Патковский, — еще одна фигура объявилась. Видать, и не догадывается, в какой «рай» приехал щеголять в своем дорогом камзоле. Скажи, — не без сарказма заметил пан Альберт, — этот франт тоже приверженец мужицкого языка?
— Ну что вы, — глядя в сторону Ричмонда, ответил Якуб. — Он, кроме английского, ничего не знает.
— Бедняга, — вздохнул Патковский, — надолго он сюда?
— Думаю да.
— Несладко же и ему придется. Видать, привык парень жить в довольстве? Ишь какой холеный…
— Что есть, то есть, — улыбнувшись, ответил Война. — Что случилось? — спросил он Свода по-английски.
— Да ничего, — ответил тот, бросая оценивающие взгляды вокруг. — Вас долго не было, вот я и стал беспокоиться.
— Чего это он так перепугался? — удивился старик.
— Говорит, что страшно ему, — с едва различимой улыбкой ответил Война. — В этакой-то темени да в чужой стороне…
— Да-а, — заключил Патковский, — тебе, мой мальчик, и самому сейчас придется несладко, а еще и за этим франтом надо будет смотреть в оба глаза, защищать его, оберегать. Да, да, не улыбайся. Знаешь, людям Базыля Хмызы все равно кого воровать, таскают и таких, заможных, как баранов из овчарни. Украдут, а потом у хозяина выкуп требуют. Этот разбойник – я про Хмызу говорю – было дело, где-то пропал. Поговаривали даже, что изловили его. Ан нет. Снова объявился.
— А если не платить ему за этих иностранцев? — хитро поинтересовался Якуб, покосившись в сторону Ричи.
Патковский пожал плечами:
— Что ж, можно и так, да только тогда тебе в подарок пришлют голову твоего гостя. Прилюдно пришлют, чтобы все видели. Ты, Якуб, по всему видать, раз привез сюда этого важного господина, решил какое-то серьезное дело в Мельнике начать?
— Да, – признался Война, – хотелось бы. Для того же я и учился.
— Эхе-хе, — снова вздохнул старик, — уж и не знаю. Вы, конечно, с отцом сами хозяева своим деньгам, но я бы не советовал. Времена-то уж больно беспокойные…
— Пан Патковский, — предчувствуя повторное начало рассказа о тех самых «не лучших временах», не дал ему договорить Якуб, — а кто такой этот Базыль Хмыза?
— Базыль? — удивился внезапному вопросу пан Альберт и привычно пожал плечами. — Разбойник, бандит и жулик. Он тут человек известный. Люди шепчутся, что не местный он. Откуда-то из Троцкого павета  на Мерачи, где Рудники — охотничьи угодья короля Сигизмунда.
Война кивнул, вспоминая недавний случай, произошедший с ними в тех самых королевских Рудниках.
— …он-то, конечно, жулик, — продолжал старик, — но и с ним можно иметь дело, знай только плати. Есть у меня, — тут бывший судебный чиновник осторожно смерил взглядом англичанина, — человек, что и с ним может связаться. Так что, — заключил Патковский, — помня доброе былое, думаю, мы сможем быть полезными друг другу и в будущем, молодой пан Война.
Закончив беседу, они развернулись и стали медленно возвращаться к закрывшей уже чуть ли не четверть поля лесной тени. Патковский думал о том все ли правильно он расписал молодому соседу, а тот, получив богатую пищу для размышлений, пытался все это переварить. Свод же шагал позади них, размышляя о чем-то своем, стараясь не нарушать этого глубокомысленного молчания. Вскоре они подошли к освещенной факелами площадке недалеко от экипажа. Среди местных слуг понуро маячил Збышек. Пан Альберт на прощание по-отечески обнял Якуба и с ожиданием взглянул ему в лицо, надеясь уже сейчас получить некоторые ответы на заданные вопросы. Но Война-младший был непроницаем, и разочарованный Патковский увидел лишь усталость и умиротворение.
— Заезжай, — только и сказал хозяин Патковиц, переходя от Якуба к иностранцу и нарочито сильно пожимая тому тонкую холодную ладонь. — И этого привози, Якуб, слышишь? — Старик кивнул в сторону англичанина. — У меня припасено три-четыре бочонка отличного вина. Ото ж, як пжиедете днем, так и пани Ядвига с Сусанной выйдут вас приветить. Только не затягивай с визитом, а то я их скоро повезу до Польшчи.
— Хорошо, пан Альберт, — кланяясь соседу, ответил Война. — Обязательно заеду. Сусанна-то сейчас…
— О! — не без удовольствия выдохнул Патковский. — Она у нас красавица, увидишь!
Гости, сопровождаемые Збышеком и освещающей им путь процессией, подошли к поезду. Возле него повторно раскланялись и, взобравшись в экипаж, расселись на обжигающе холодные, влажные места. Слуга дяди Бенедикта в один миг взобрался на козлы, что-то сказал промерзшему товарищу и стегнул лошадей. Экипаж резво выехал из тени и покатился вдоль леса.
Лунный свет, ударив в непроглядный мрак, стал выхватывать из него очертания предметов. Свод тут же, привыкая к появившемуся освещению, попытался рассмотреть лицо девушки. Что-то мешало ему поймать ее взгляд. Ричмонд нагнулся вперед и с ужасом обнаружил, что лица у девушки попросту нет. Вместо темноволосой красавицы в углу в виде сидящего человека были искусно сложены вещи из их багажа. Якуб сделал резкий выпад вперед и схватил за «плечо» эту груду тряпок.
— Черт! — невольно вырвалось у него. — Вот еще сюрпризы!
Свод с досадой выдохнул и откинулся назад.
— Да будет вам! — успокаивал его Война. — Дикая кошка. Она, как видно, только того и хотела — добраться до этих мест, — Якуб вдруг рассмеялся и хлопнул по колену Свода. — Как она нас?! Ой, умница! Сразу двоих хитрецов-мыслителей обвела вокруг пальца, а еще и слуг! Вот это да…
Ричмонд, заражаясь веселостью товарища, невольно улыбнулся:
— Да, — согласился он, — действительно, вот это девушка! А вы, Якуб, мне не верили. Я же вам говорил — она особенная…
Глава 10
Свод проснулся около полудня. Завершение их долгого путешествия растянулось чуть ли не до утра. Хоть от Патковиц до Мельника и было-то всего около четырех миль, а ехали ночью, стало быть, медленно. К тому же откуда Ричмонду было знать, что отписанное сыну паном Криштофом Войной имение Мельник окажется таким большим. Со слов того же Якуба, мест, подобных этому, находящихся под крылом Короны в Литве, было достаточно, и это было явным признаком того, что не только староство   Войны, а и все государство имело в настоящее время заметный политический крен в сторону Польши.
Мельник оказался целой группой великолитовских поселений с небольшим замком и усадьбой, которые, как и казенный надел местного старосты, принадлежали роду Войны и были отмечены королевским польским гербом.  К тому моменту, когда путешественники, добравшись в центр староства, разгрузились, перекусили и улеглись, небо на востоке уже розовело.
Вышедшего в гостиную и проспавшего до полудня иностранного гостя приветствовал поклоном светлоголовый молодой слуга. Зал, в который вышел Ричи сразу после пробуждения, был пустым. Во всем здании царила тишина и умиротворение. Свод не без удовольствия прогулялся по сверкающим дубовым полам, выглядывая сквозь широкие окна замка во двор, где в лучах осеннего солнца сиял золотом опавшей листвы дивный парк.
Представитель домашней прислуги смотрел на иностранца с нескрываемым восхищением, что его немало забавляло. Ричи окинул взглядом высокие расписные потолки, после чего, заходя по залу на второй круг, прикинул толщину замковых стен и заключил про себя: «За ними запросто можно держать серьезную осаду». Это было весьма кстати, особенно в свете услышанного вчера от Якуба.
Важный иностранный пан не мог больше молчать и потому высказался вслух о роскоши замка товарища и особенно о крепости здешних стен. Он с видом большого знатока военной архитектуры указал в окно на широкую каменную кладку замка. На лице озадаченного слуги замер немой вопрос. Последнее, что он услышал от панского гостя, было: «very safe wall» .
— Вол? — неуверенно переспросил слуга.
— Уол, уол, — ответил пан, жестами показывая толщину стены.
Слуга осторожно подошел к окну и выглянул во двор. Под окном, подставляя спину теплому солнышку, сидел и высматривал что-то в кустах огромный рыжий котище.
— Вол, вол, — настойчиво повторял иностранец, отмечая возрастающее недоумение в глазах литвина и для убедительности сильно ударяя по мощной каменной стене кулаком.
Лицо слуги медленно вытянулось.
— Хай сабе вол , — наконец, вымолвил он, внутренне сжимаясь от  настойчивости пана.
Свод, глядя в преданные глаза парнишки, тут же понял, что произошла какая-то накладка и все его попытки перекинуться парой-тройкой слов с домашней прислугой, по крайней мере, сейчас, обречены на неудачу. Гость хорошо понимал, что, если бы в доме Войны хоть кто-то из слуг владел английским языком, Якуб непременно прислал бы его, а не этого болвана.
Меж тем уже очень скоро англичанин убедился в том, что отлучившийся куда-то Якуб как следует проинструктировал свой домашний люд. Не имея возможности общаться с кем-либо с помощью родного языка, Ласт Пранк обращался к слугам на языке жестов, уже известных ему слов, и его прекрасно понимали.
Стоило только спросить: «Мистер Якуб?», как ему тут же указали куда-то вдаль и даже изобразили в лицах, как пан Война ускакал в ту самую даль. Стоило показать, что неплохо было бы умыться, и его тотчас же отвели в умывальню с прекрасной фарфоровой посудой и шикарными льняными полотенцами. Поесть? Пожалуйста! Показываешь на рот и говоришь: «Ам-ам».
К слову сказать, завтракал Свод в полном одиночестве. Впрочем, это его не сильно расстроило, ведь откушал он с таким удовольствием и аппетитом, что готов был пойти и лично расцеловать повара за прекрасную работу. Определенно, литовская кухня пришлась Своду по вкусу.
После завтрака заграничный гость, чтобы не уснуть, разомлев от принятого во время трапезы вина, вышел прогуляться в парк. День был солнечным и теплым. Подсушиваемая легким ветерком, шелестела опавшая листва. Свод, щурясь на солнце, свернул налево и побрел по загибающейся полукругом и теряющейся где-то далеко в парке липовой аллее. Все деревья во встречающем его парадном строю были уже голыми. Листвы на земле было так много, что большую ее часть, дабы она не мешала ходьбе, убрали и сгрузили в кучи между деревьями.
Ричмонд грустно улыбнулся, глядя на великолепие золотой осени. Он тихо радовался тому, что никто не видит его слабости в эти минуты. Сладкая нега подступала к сердцу, и оно начинало ныть. Никогда, никогда Ласт Пранк не испытывал ничего подобного. Перед глазами Ричмонда всплывало лицо литовской девушки.
Возможно, Якуб был прав. Она действительно имела власть над ним. Ричи улыбнулся этой мысли. Он многое повидал на своем веку, в том числе и любовь красивых женщин, и великолепие прекрасных природных пейзажей. Случалось, что он попадал в такие затерянные уголки земли, которые с легкостью можно было назвать раем. Но вот странное дело – в данный момент даже самый обыкновенный литовский парк выигрывал перед всеми теми красотами. А все потому, что где-то недалеко была она.
Да разве ж мог он когда-либо подумать о том, что вот так, как последний идиот, будет бродить среди деревьев и страдать? Вчерашнее бегство литовки не будило в нем гнева. Он простил ей это, несмотря на печальную уверенность в том, что они уже больше никогда не встретятся.
Тишину засыпающего парка нарушил топот копыт. Жирная сырая земля гулко отдавалась мощным ударам, и вскоре позади Ричмонда, пригибаясь на скаку под нависающими ветками лип, появился Якуб.
— Мистер Свод! — улыбаясь, выкрикнул он, подъезжая и спрыгивая с лошади. — Доброе утро. Как вам моя тисовая аллея?
— Тисовая? — не веря собственным глазам, возмутился Ричи. — Помилуйте…
— Да я шучу, Свод, — рассмеялся Война, тоже пребывающий в прекрасном расположении духа. — Что с вами, Ричмонд, уж не переспали ли вы сегодня пару лишних часов?
— Да, — отмахнулся англичанин, стараясь сбросить с себя маску грусти и выдать ее за налет послеобеденной лени, — я вам так скажу, Якуб, если я буду постоянно столько же съедать и так много спать, как сегодня, в скором времени непременно потеряю форму и стану похож на черного эллинского борова. 
— Ну что вы, — рассмеялся Война. — Во-первых, уверяю вас, литовские боровы ничуть не хуже эллинских, а во-вторых, — пошутил он, — хоть у меня в хозяйстве их и достаточно, но появление столь значимого конкурента они могут пережить весьма болезненно. Но шутки в сторону. Мне показалось, что я уловил в вашем голосе недовольство стряпней моего повара? Вас заставляли есть что-то из того, что вам не понравилось?
— Глупости, — возразил англичанин. — Вы, Якуб, прекрасно понимаете, что я имел в виду. Напротив, такого кока еще поискать нужно. А я гляжу: у вас сегодня отличное настроение, мой друг! Прогуляемся?
Свод указал рукой куда-то в глубь аллеи, и Война, как только было можно укоротив узду своего скакуна, с удовольствием зашагал рядом.
— В завершение начатого разговора, — продолжил Ричи, отмахнувшись от принюхивающегося к его уху коня Войны, — хочу только уточнить, что в мире вообще крайне мало людей, способных заставить меня что-либо делать против моего желания.
Война бросил хитрый взгляд в его сторону.
— Да ладно вам, — полным раскаяния голосом произнес молодой пан. — Я совсем не хотел вас задеть или вынудить становиться в позу. Впрочем, мне кажется, я все же знаю одного такого человека…
Пришла очередь англичанина одарить своего собеседника колким взглядом.
— Да, — с нескрываемой грустью признал Ричи правоту товарища, — знаете. 
— Вы все еще расстроены ее бегством? Мы же все это уже обсудили…
— Не вспоминайте о ней, Якуб, я хочу отвлечься. Поверьте, мне самому страшно: я чувствую желание бродить по вашему парку, заламывая руки в любовных страданиях. Мне не нравится такой Ричи, думаю, и вам такой совершенно ни к чему, так что впредь прошу: не оставляйте меня одного. Итак, — встрепенулся Ричи, — рассказывайте, где вы были, что интересного видели?
Война вскинул брови.
— Да уж, — с удовольствием произнес он, — впечатлений предостаточно. Каюсь, Ричи, нехорошо было с моей стороны оставлять гостя в одиночестве, но, поверьте, так было надо. Да и вам нужно было отдохнуть с дороги.
— А вам? — участливо спросил Свод.
— У меня не было выбора, — улыбнулся в ответ Якуб. — Я, признаться, не спал половину сегодняшней ночи. Все размышлял о том, с чего и как мне все здесь начать? Знаете, у нас в народе не зря говорят: «утро вечера мудренее». В конце концов, я и решил оставить все размышления о делах до рассвета. Но проснулся я так рано, что просто не посмел вас будить, ведь не каждый день получаешь под свою опеку такое имение.
Я обошел все, от кухни до кладовых. Нужно же было собрать в обратный путь дядин поезд и его слуг. Должен признаться, что я остался недоволен тем, что половина моих людей преспокойно спала в то время, когда я появился на кухне. Заметив меня, бодрствующая их часть бегала куда-то, как они думали, незаметно для меня, и будила спящих. В результате компанию Зыгмуся все же собрали и отправили обратно к границе.
После этого я решил заняться запланированными еще ночью делами, но увы. Оказалось мой отец, едва только узнал о том, что с нами произошло на море, сразу же прислал сюда своего управляющего с распоряжениями и деньгами на все то время, пока не появится здесь сам. И судя по всему, в скором времени следует ожидать появления здесь моего родителя. Но об этом позже.
 Что же касается сегодняшних новостей, Свод, я могу только признать, что все мои надуманные ранее распоряжения оказались просто не нужны. Они требовались только в части вас. Поэтому, не найдя ничего лучше, я от переизбытка энергии просто всполошил весь замок и приказал оказать вам, мой друг, максимум внимания, сам же тем временем съездил в Слободу к старосте.
Признаюсь, это был едва ли не самый разумный поступок за все мое сумасшедшее утро. Мы долго беседовали с паном Станиславом, и поверьте, то, что я услышал вчера от Патковского и пересказал вам, не стоит и пятой доли того, что я узнал сегодня. Между прочим, староста со своим старшим сыном обещал быть у нас к обеду. Думаю, он поведает нам еще что-нибудь интересное.
Война переложил узду в другую руку и, оказавшись ближе к Своду, пошел с ним рядом.
— Оказывается, — продолжил Якуб, — тот разбойник, о котором вчера нам рассказывал пан Альберт, тут весьма популярная личность. Как уверил меня пан староста, стоит только достаточно долго погулять в окрестных лесах, непременно есть шанс напороться на его людей, и тогда одному богу известно, что они с вами сделают!
— О! — оживился Свод. — Это звучит как вызов.
— Именно так, поэтому я, на свой страх и риск, решил сегодня прокатиться в сторону Патковиц напрямую. Как раз где-то там, как думает староста, в непосредственной близости от теперь уже моих владений и обосновался этот Базыль Хмыза. Мы с вами вчера добирались сюда в объезд. Откровенно говоря, по-другому и не вышло бы, ведь экипажем через лес просто невозможно пробиться. Но то вчера, а сегодня я, где верхом, а где даже пешком, обошел часть леса до самой Юрасиковой церкви.
— Какой? — не понял Ричмонд.
— Юрасиковой, Ричи. Это не церковь, а развалины старой церкви в лесу между Патковицами и Мельником. Юрасиковой ее зовут потому, что, по слухам, там водится привидение или призрак погибшего давным-давно священника, которого звали отец Юрий. Призрака же народ прозвал Юрасик…
— М-м, — заинтересованно прогудел себе под нос Свод.
— Ничего интересного, уверяю вас. Я и мои друзья в детстве играли там чуть ли не каждый день и не видели ничего даже мало-мальски напоминающего призрак. Так вот, Ричи, я провел сегодня в лесу массу времени, отчего, собственно, и опоздал к вашему позднему завтраку, но никого так и не встретил.
Ну? Что вы скажете? Хоть я и не смог составить вам компанию за столом, однако, мне кажется, я многое успел.
Свод был задумчив.
— Не знаю, — ответил он не сразу. — Мне трудно обо всем этом судить, поскольку, скорее всего, я услышал не все, что вам успел рассказать этот звездочет.
Глаза Войны округлились:
— Какой звездочет?
— Ну, этот стар… как вы там его называете?
От внезапной догадки Якуб просто прыснул со смеху .
— Ох, Ричи, — отдышавшись, наконец смог выдавить он из себя, — я на вашем месте не сильно бы доверял совпадениям в наших языках. Староста совсем не от слова «star», и никакой он не звездочет, уверяю вас. Этот человек… что-то вроде старшего управляющего.
Слушайте, а действительно смешно. Подобным образом можно отметить много совпадений в наших языках. Вот вам пример, — Якуб сделал шаг к кусту акации и отломал у засыпающего на зиму растения длинный шип. — Знаете, Свод, как называется эта штука на мужицком?
— Понятия не имею.
— Шып.
— Ship? Как «корабль»?
— Да.
— Подумать только. Ведь ничего общего…
— Правильно, Ричи. Так что мало ли какое еще может быть совпадение? Например, мужицкое «тудэй » и английское «сегодня», мужицкое «бот »  и английское «лодка». Это же просто смешно или нелепо. Вам укажут на человека и скажут «той  », а вы будете ломать себе голову, при чем тут игрушка? 
— Черт, — с досадой выругался Ричмонд. — А ведь я на самом деле уже вторично за сегодня попадаю из-за этого в какое-то неловкое положение. Ну да бог с ними, с этими совпадениями. Вернемся к нашему разговору. Так вот, кто бы ни был этот человек, звездочет или управляющий, но, ссылаясь на его совет, я бы на вашем месте в одиночку ни под каким предлогом больше не совался в лес. Это действительно опасно. И если люди вас предупреждают, то либо очень не хотят, чтобы вы во что-нибудь вникали, либо просто предостерегают от реальной опасности. Ведь на самом деле этот разбойник неспроста обосновался поблизости от ваших земель.
— Ну что вы, — возразил Якуб, — напротив, думаю, как раз тут все вполне объяснимо. Хозяин здешних земель богат, постоянно в разъездах, и хоть добра в имении достаточно, но и людей тоже, поэтому прямо в усадьбу воровать и грабить никак не сунешься. А так… пощипать проезжих – что тут такого? Опять же, у старосты не столько силы и власти, чтобы всех поднять на поимку этого негодяя. Да и негодяй он, Ричи, по слухам, самый что ни на есть посредственный. Чрезмерных вольностей себе не позволяет. Берет столько, сколько ему и его людям надо, и не больше того.
— Не вздумайте только его оправдывать или, не дай бог, защищать. — разом отрубил несерьезное отношение к разбойному люду Свод. — Я таких парней знаю, повидал. Так что, каким бы ни был этот разбойник, Якуб, он опасен. Для него вы, то есть молодой хозяин, – лакомый кусочек. Он прекрасно понимает, что добро, которое можно отнять у вас за один налет, у местной бедноты ему надо будет вытрясать очень долго. Так что вы поступили опрометчиво, забравшись туда, к развалинам. Будь моя воля, я именно там бы и устроил свое бандитское логово.
— Нет, Ричи, — осознавая свою оплошность, вздохнул Якуб, — видели бы вы те развалины. Чего-чего, а логова там никак не получится.
Свод был непреклонен.
— Я вам, конечно, верю, — заметил он, — но мне, как человеку, обещавшему вас охранять, не мешало бы посмотреть на все это своими глазами.
— Что ж, — не стал возражать Война, — тогда после обеда мы вполне можем туда прокатиться.
— Рискованно, — засомневался Ричи, — вдвоем? Но, с другой стороны, смело. Мне это нравится. Хороший, сильный ход – приехать и как следует поговорить с главным этих лесных голодранцев. Одного боюсь: как бы нам не нарваться на неприятности, ведь за беспечность и недооценку противника всегда приходится платить особенно дорого. Ну что же, — оживился англичанин, — не найдется ли тогда у вас какого-нибудь оружия для меня?
— О! — улыбнулся Война. — За это не переживайте. Вы просто не знаете моего отца. После сегодняшней утренней инспекции я могу с полной уверенностью заявить вам, что в случае необходимости мы запросто смогли бы вооружить даже небольшой отряд. А что касается недооценки противника, то мне кажется, не стоит так уж сгущать краски. Будь этот Хмыза серьезным нарывом, надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю, вскрывать эту опухоль уже давно прислали бы королевских солдат.
— Кто знает, кто знает, — двусмысленно произнес Ричмонд, — насколько я понимаю, с вашей-то ситуацией в стране еще неизвестно, что хуже: жить рядом с разбойниками или обращаться за помощью к чьим-либо войскам? Но, — отбросил он прочь неприятные мысли, — раз вы так уверены в успехе, говорите, каковы наши дальнейшие планы?
— Я, — с готовностью ответил Якуб, — сейчас поскачу к замку, поставлю в стойло коня, умоюсь и буду ждать. За это время вы вернетесь со своей прогулки. Мы отошлем старосте гонца и перенесем мое сегодняшнее приглашение в гости на завтра. Затем дождемся обеда, покушаем, зайдем в оружейную палату отца, возьмем все, что нам надо, и поедем искать приключений в места моего детства.
— Ничего не имею против этого, — довольно ответил Свод, — мне кажется, жизнь снова потихоньку начинает приобретать истинное, далеко не ангельское лицо…

Они выехали из имения в тот момент, когда солнце уже давно перевалило за свою небесную гору и стало быстро спускаться за остроконечные зубья парковых деревьев. Редко встречающиеся по пути крестьяне приветственно кланялись молодому хозяину и его гостю. Весть о том, что в Мельнике появился сын пана Криштофа, облетела все окрестности еще утром, впрочем, как и о то, что встает он рано и спуску не дает никому.
Свод сразу отметил у своего молодого друга хорошее умение держаться в седле. Этого нельзя было не заметить, впрочем, как и того, что скакать с оружием тому не доводилось никогда. Большая кавалерийская сабля беспрестанно подскакивала перед его носом, грозя ударить седока, либо, болтаясь где-то сзади, рисковала просто потеряться. Ричи стеснялся что-либо посоветовать или, не дай бог, сделать замечание решительно настроенному Якубу. К чести того стоит сказать, что он все же нашел выход. Управляя лошадью одной рукой, второй он просто плотно прижал саблю к бедру. Странное дело, но выглядело это настолько воинственно, что со стороны казалось, будто молодой пан вот-вот собирался выхватить свое оружие и в одно мгновение сокрушить целую армию врагов.
Едва всадники выбрались на открытое пространство, Ричи вдруг выкрикнул:
— Наверное, зря…
— Что зря? — не понял Якуб.
Свод скорчил гримасу:
— Сабли взяли зря…
— Думаете, мечи были бы лучше? Или вы намекаете на то, что я никудышный вояка?
— Нет, Якуб, просто я вижу, какие неудобства вам доставляет оружие. Мне даже страшно подумать, — добавил он с улыбкой, — что бы было со спиной вашей лошади, если бы вместо сабли болтался, скажем, двуручный меч?
— Я справлюсь, — ничуть не обиделся Война, — а вы, чем потешаться, лучше бы обучили меня тому, как следует обращаться с оружием на скаку.
Свод внимательно посмотрел на Якуба.
— Мой знакомый, — сказал он, — Мартин Дикин, как-то поведал мне основную заповедь всех великих воинов: «Это главное, — сказал он, — что нужно сделать для того, чтобы победить». Да-а… – задумчиво протянул англичанин, — было время...
— И что эта заповедь гласит, Свод?
— Какая заповедь? — переспросил Ричи, всматриваясь в тонкую кромку леса, появившуюся за холмом, и, судя по всему, напрочь позабывший, о чем идет речь.
— Ну, — уточнил Война, — что нужно сделать, чтобы всех победить?
Ричи приподнялся в стременах.
— Что нужно? А, — опомнился он, — а нужно-то только и всего: ворваться в расположение врагов, и всех перебить к чертовой матери!
Путь к намеченной цели в действительности оказался недолгим. Короткий рывок пущенных в галоп лошадей моментально приблизил к ним казавшийся далеким лес, защищенный от непрошенных гостей высоким валом колючей ежевики. Пришлось спешиться и искать место, где это природное заграждение имело бы хоть какую-то брешь. Вскоре такое место нашлось, причем оно было не просто хорошо проходимым, а даже имело легко различимую тропинку, исчезающую где-то в густых зарослях низкорослого леса.
— Утром, — кивая на обнаруженный проход в ежевике, тихо произнес Якуб, — я пробирался через эти кусты намного правее.
Свод внимательно всматривался в густое переплетение веток.
— Вам повезло меньше, — задумчиво сказал он. — Что ж, если есть тропа, значит, кто-то по ней ходит. Что бы там ни было, Якуб, обнажите свое оружие и не отставайте от моей лошади, я пойду первым…    
С этими словами Ричи, пригибаясь под низко нависающими ветвями деревьев, шагнул в сгущающийся мрак леса. Сразу же стало ясно, что красться по-кошачьи у них не получится. Ну не бросать же лошадей, в самом деле? Шагов через двести густые низкие ветки придорожного леса расступились, поднимая перед Войной и Сводом высокий потолок соснового бора. Здесь было заметно светлее. Кони пошли тише, ступая по мягкому настилу слежавшейся иглицы, и на душе Якуба стало гораздо спокойнее. Свод же, всматриваясь в высокие вершины вековых сосен, отмерил несколько десятков шагов и остановился:
— Ну, и где ваши развалины? — тихо спросил он.
Война осмотрелся.
— Вы знаете, — ответил он неуверенно, — мне кажется, мы ушли немного левее. Если идти и дальше так же, то можно выйти к Жерчицам. Это, — не без удовольствия уточнил новоиспеченный хозяин, — тоже наше староство. А если подняться туда, — Якуб указал вправо, на холм, что курганом возвышался шагов за двести в стороне от них, — скорее всего, за этой горой лес пойдет вниз, а уж за низиной и должна быть церковь.
— Хорошо, если так, — вздохнул Свод, и в холодеющий воздух вылетело едва различимое облачко пара. — Как бы нам не пришлось возвращаться или добираться до деревни, о которой вы только что говорили. Вечереет, и, должен заметить, холодает.
Ричмонд повернул лошадь и зашагал в сторону холма, а Война, устав видеть перед собой раскачивающийся круп, пошел рядом, ловко обводя своего скакуна мимо ровных, словно корабельные мачты, стволов.
— Вы боитесь? — спросил он вдруг англичанина после некоторой паузы.
Свод в ответ лишь хмыкнул.
— Не смешите местных белок, – наконец снизошел он до ответа. – Меня пугает только то, что один из нас не умеет как следует обращаться с саблей. Да и лошади в таком густом лесу скорее помеха, чем помощь.
— Вы думаете, нам все-таки что-то грозит?
— Я почти уверен в этом.
Далее склон стал круто подниматься вверх, а настил иглицы неприятно скользить под ногами. Нужно было быть осторожными, дабы не упасть, поэтому разговор прекратился. Холм оказался достаточно трудным препятствием. Взобравшись на него, Свод и Война сделали короткую передышку, чтобы восстановить дыхание. Якуб, стараясь отдышаться, указал вниз:
— Все верно! Как я и говорил. Там внизу большой камень, видите?
Свод кивнул.
— Так вот, — продолжил Война, — прямо за ним, за тем пригорком, еще где-то шагов через триста будет…
В следующий же миг что-то ударило его в бедро. Якуб дернулся от испуга и посмотрел вниз. Из его ноги торчала стрела! Англичанин тут же выхватил саблю и развернул своего коня, прикрываясь его телом как щитом. С тылу их закрывала лошадь Якуба.
 Сам Якуб в это время недоуменно, словно в какой-то прострации, глядел на то, как ткань вокруг стрелы медленно окрашивается в бордовый цвет.
— Война, черт побери! — рявкнул Свод. — Спрячьтесь за шею лошади! Если вторая стрела попадет вам в голову, вы уже не сможете что-либо рассмотреть!
С этими словами англичанин бесцеремонно толкнул в шею бледнеющего Якуба, заставляя пригнуться, и тот, придя в себя, растерянно произнес:
— Я жду…
— Чего?! — теряя самообладание, выкрикнул Ричи.
— Мне совсем не больно, — спокойно ответил Война. — Я думал, что от подобного ранения люди просто умирают от боли…
— Что ж, — не без сарказма заметил Свод, — кто-то попал в вас весьма удачно. Может быть, это какой-то местный доктор-кровопускатель? Поверьте, мой друг, сегодня ночью и в самое ближайшее время вы в полной мере сможете узнать, что такое боль, если, конечно, мы доживем и до ночи, и до тех самых будущих времен. — Ричи стал осматриваться над спинами пританцовывающих лошадей. — Что-то мне подсказывает, — тихо сказал он, — что к нам сейчас выйдут парламентеры, в противном случае нас бы уже истыкали стрелами, как ежей. …Я не думаю, Война, что нас окружат англичане, поэтому разговаривать с теми, кто нас так ловко обложил, придется вам. Очнитесь наконец!
Как и говорил Ричмонд, лес недолго поил их обманчивой тишиной. Вскоре вокруг холма под ногами пока еще невидимых людей стали потрескивать сухие ветки.
Якуба и его товарища действительно обложили на самой макушке этого трижды проклятого холма словно диких кабанов. Неоднократно попадавший в разные переделки, пират понимал, что уйти с боем отсюда невозможно и пресловутая теория вояк о том, что захвативший высоту обладает в бою преимуществом, получала прямое опровержение.
— Эй, — выкрикнул Война, — кто тут? Мы знаем, что вы вокруг!
— Што ж ты крычыш, паночку? — спокойно ответил ему кто-то из-за ближних деревьев. — Гэта добра, што ведаеш. А каб ты і далей не забыўся, да каго завітаў, мы табе стралу падаравалі !
Словам говорившего ответил отдаленный хохот по меньшей мере пятерых человек, но Якуб не видел никого. Он покосился на всматривающегося в лес англичанина и выкрикнул:
— Чего вы хотите?
После которой паузы ему ответил все тот же неприятный голос:
А хай бы ўжо і ты нас чым добрым адарыў.
— Магу, — переходя на мужицкий язык, ответил Якуб, — той стралой, што тырчыць з маёй нагі. Як кажуць, ад сябе адрываю, але чаго не зробіш для добрых людзей! 
— О! — довольно ответили ему из-за другого дерева. — Бач, хлопцы? Як пану трэба, дык і па-мужыцку размаўляць умее. Аддавай, пан, сваю шаблю і што маеш з грошай. І другому пану тое самае скажы. Ён што, не чуе? Нямы? 
— А другі, — ответил вместо Якуба первый из говоривших, — мабыць, ад страху штаны памачыў жоўтай вадой ?
Лес снова рассыпался лихим смехом, а Свод побагровел.
— Я так понимаю, — тихо сказал он, — над нами сейчас потешаются?
— Мягко сказано, — также негромко ответил Война.
— Черт, — в бессильной злобе выругался англичанин, — клянусь своей кровью, я их достану, с того света достану, даже если меня сегодня убьют!
— Свод, — терпеливо дослушав все это, вздохнул Якуб, — они требуют наши сабли и деньги.
— Саблю? — с досадой прорычал Ричи. — Клянусь Богом, я дал бы им отведать ее сейчас же, но их больше, и я боюсь, что не нам в данной ситуации диктовать условия. Хорошо, положим, сабли мы им отдадим, но денег-то у меня всё равно нет.
— Вы будете смеяться, Свод, — морщась от просыпающейся боли в бедре, произнес Война, — но у меня тоже.

Такого позора ни англичанин, ни литвин еще никогда не испытывали. Люди Базыля Хмызы, а именно так они себя отрекомендовали, в качестве откупного платежа отобрали у них сабли, одежду и обувь, оставив несчастных господ в полунагом виде прямо посреди леса. И если Якуб имел хотя бы штаны (они были сильно испорчены кровью и потому не понадобились лесным сборщикам налогов), то у Свода отобрали все, кроме белых немецких панталон.
Исчезли разбойники так же быстро, как и появились. Лошадей они отбирать не стали, как видно, здесь, в лесу, можно было прекрасно обходиться и без них. Да это и понятно. Ведь следы лошадей всегда заметны, а оставлять следы – это как раз то, что лесным разбойникам было делать непозволительно.
Становилось темно, холодно, а еще просто страшно. Стоило только представить, как молодой пан Война и его заграничный гость в таком виде должны будут возвращаться домой… И все это после недавней лихой скачки во всеоружии на глазах изумленных красотой и величием этого действа крестьян панского села Мельник, что стояло у самого замка.
Войну действительно подстрелили удачно. И, хоть нога начала болеть, рана почти не кровоточила. Стрелу пока нельзя было вытаскивать. В противном случае молодой пан потерял бы много крови. С помощью Ричи он взобрался на круп лошади и, наклонившись вперед, обнял смирное животное за шею. Англичанин, осторожно ступая босыми ногами по колючему настилу леса, повел лошадей.
Худо ли бедно, а выбрались они в знакомое поле. Здесь уже и Свод сумел взобраться в седло. Медленно, давая возможность приближающейся ночи войти в свои права, они отправились в сторону Мельника.
Объехав стороной два хутора и перебравшись через мелководную речушку, жертвы разбойничьего нападения, к своему облегчению, заметили невдалеке на зубчатом фоне парковых деревьев шпили родового замка Якуба.
Война был плох. Его мутило, лихорадило, но он держался молодцом до самых ворот, пока их не встретили слуги, которые как раз в это время выставляли факелы по случаю задержки пана. Один из них тут же вскочил на панскую лошадь и ускакал куда-то, как понял Свод, за доктором. Якуба отнесли в комнату и уложили в постель. Если езде в седле стрела, торчащая у него из ноги спереди-назад, не мешала, то в постели с ней было достаточно мороки. Для того, чтобы устроить пана поудобнее, ногу пришлось согнуть, что заставило Войну просто взвыть от боли.
Промерзшему до костей Ричмонду принесли одежду и дали выпить что-то, что едва не сожгло ему нутро. Вначале ему показалось, что он проглотил пинту раскаленного свинца, но, стоило пирату немного потерпеть, и горький, как полынь, напиток согрел его кровь и успокоил распаленную жаждой мести голову. Ричи наконец смог взять себя в руки. Остывающее самолюбие отпускало сердце, а нахлынувшая волна спокойствия заметно притупила безумный порыв ярости и немедленное желание мчаться в лес и мстить.
Вернулся гонец, а вскоре после этого в доме появилась миниатюрная старушка с узелком. Якуб несколько бессвязно объяснил Ричмонду, что это мать той женщины, что вскормила младшего Войну грудью. Почтение, с которым слуги с ней обходились, да и поведение этой старой леди вынудило и Свода относиться к ней с уважением. Сидя в стороне, он внимательно наблюдал за тем, как старушка, раздавая распоряжения едва различимым шепотом, получила от слуг все необходимое и принялась извлекать стрелу из раны бледного, как мел, Якуба. Молодой пан при этом не проронил ни звука, вслушиваясь в шепот тонких старушечьих губ, окруженных многочисленными лучами морщин.
Пожилая леди извлекла стрелу и тут же, продолжая произносить заклинания и следуя некоему древнему обряду, сломала ее прямо над раной Войны, завернула в тряпицу и отдала одному из слуг, после чего тот мгновенно куда-то умчался.
Далее бабуля дала сойти из раны плохой крови. Своду в его богатой на события жизни уже не раз доводилось видеть подобное. Затем она присыпала напухающее отверстие в бедре Войны какой-то сухой измельченной травой и, взяв большой кухонный нож, приложила его лезвие к ране. Якуб вздрогнул, но старая леди успокоила его, огладив худой, тонкой ладонью голову хозяина имения. Молодой пан притих, откинувшись на высокие твердые подушки, а старушка стала водить плоскостью ножа по ране и вокруг нее, произнося убаюкивающие слова, что словно шелест опавшей листвы слетали с ее губ, смягчая сердце и даря покой.
Война разомлел от наступившего облегчения, а старушка аккуратно завязала его рану, после чего долго разговаривала с женщиной из прислуги, судя по всему, рассказывая ей о том, как должно ухаживать за поврежденной ногой пана. Когда же кроткая женщина, выслушав все инструкции, принялась убирать возле постели пролитую воду и кровавые тряпицы, старая знахарка вдруг стала напротив Свода и, глядя в упор на него выцветшими от времени глазами, начала что-то говорить.
К тому времени, когда все присутствующие стали косо смотреть на растерявшегося панского гостя, старушка, как видно, высказав все, что хотела, повернулась и вышла прочь из комнаты.
Свод проводил ее недоуменным взглядом, после чего подсел к кровати раненого товарища.
— Что она говорила? — спросил Ричи, бросая взгляд в сторону двери.
Война выглядел очень уставшим, однако собрался с силами и тихо ответил:
— Она назвала вас «Черный человек»…
Свод многозначительно потянул уголки губ вниз.
— Так, — неопределенно продолжил он, — а что еще, кроме этого высокого титула?
— Она сказала, Ричи, что-то вроде того, что вы еще увидите горе, или натерпитесь горя, в общем, с вами что-то должно случиться, поскольку каждый получает за свои грехи. Простите, Свод, — сказал еще тише Якуб, — я страшно хочу спать. Думаю, это был бы верх неуважения к вам, если бы я уснул во время разговора. Давайте оставим все до завтра?
Пират с пониманием встал, снова посмотрел в сторону дверного проема, но, промолчав, медленно отправился прочь.
— Берегитесь, пан, — произнесла ему вслед женщина, остававшаяся возле постели Войны. Свод оглянулся. Женщина вздохнула и в бессилии развела руки в стороны. Свод, желая получить перевод этого высказывания, кивнул и вопросительно посмотрел в сторону Якуба, но его товарищ уже спал.
Глава 11
Ричмонд никогда бы не поверил в это, если бы не увидел собственными глазами. Уже через два дня сквозная рана Якуба выглядела так, как будто прошло не меньше десяти суток лечения. Она практически затянулась. Внутреннее же состояние пана Войны было куда как хуже. Он почти ни с кем не разговаривал, более того, после вчерашнего театрального представления распорядился пускать к себе в комнату как можно меньше людей. И всему виной был Ричи.
Накануне, дабы развеселить друга, он притащил к нему компанию из восьмерых бродяг, гордо именовавших себя театром. Одному богу известно, что и на каком языке он говорил, встретив у ворот имения эту пеструю процессию, однако, как видно, был настолько убедителен, что вся эта компания поднялась наверх и старалась вовсю, развернув холщовую ширму прямо посреди комнаты раненого пана.
И все было бы хорошо, если бы не одно «но». В действе, показанном пану, говорилось что-то такое о разбойниках, что совершенно расстроило Якуба. Более того, случилось так, что после представления всю эту компанию едва смогли выпроводить вон, поскольку они стали жаловаться на то, что у них якобы кто-то украл костюм Смерти, оставив только выщербленную косу.
Финал этого театрального скандала оказался весьма драматичным. Старший этой задрипанной труппы требовал немедленной компенсации за немыслимое воровство и, войдя в роль, выкрикивал что-то нелицеприятное в адрес лежащего на больничном ложе Якуба, за что впоследствии и получил на прощание от панских слуг столько плетей, что едва смог доковылять до ворот, где его ожидали сотоварищи.
Только после того, как слуги пригрозили спустить собак, немытые артисты медленно и с достоинством королей куда-то удалились, выкрикивая издалека что-то в сторону замковых стен.

Обозленный Якуб попросил оставить его в покое, и его иностранный гость, отобедав в гордом одиночестве, около получаса бесцельно слонялся в парке, после чего, вернувшись к Войне, попросил у него разрешения взять коня и на всякий случай что-нибудь из оружия. Якуб не был против этого и только уточнил, что не следует по всяким пустякам спрашивать у него разрешения.
Он был зол на англичанина, хотя и отдавал должное его стойкости. Тот совершенно не боялся выезжать на прогулку после всего случившегося, отговариваясь тем, что, слава богу, еще далеко не вся Литва ходит под разбойниками. Война, выслушав все это, приказал слугам давать гостю лошадь, оружие и позволять кататься столько, сколько тому будет угодно, втайне надеясь, что уже в скором времени и этому иностранному гордецу кто-нибудь отобьет охоту беззаботно болтаться по лесам и полям.
Признаться, выходка с театром сильно расстроила Якуба. Еще бы, ведь актеры, едва ли понимая это, сыграли сильно измененную, но четко узнаваемую Войной историю его собственного путешествия в лес. Эти бродяги, конечно же, понятия не имели о том, что перед ними герой того комичного – а в их интерпретации оно было именно таковым – происшествия. Что с них взять, ведь они и жили с того, что играли подобные истории, услышанные от людей. Война прекрасно знал народную поговорку: «в плохой деревне, если в одном конце старый дед, переворачиваясь на лавке, пукнет, то в другом непременно скажут, что была гроза». Вот почему молодой пан, вновь переживая свой недавний позор, был просто вне себя от злости.
Своду же было все равно. Вооружившись всего парой кинжалов, он отправился в конюшню, оседлал коня и вскоре преспокойно уехал на прогулку куда-то в сторону Отчина.
Его не было около трех часов. Война, поостыв, несколько раз спрашивал о своем госте, втайне укоряя себя за недобрые мысли в его адрес. А вдруг с иностранцем и на самом деле что-нибудь случилось? Но не суждено было исполниться дурным пожеланиям Якуба, о которых он так сожалел. Вскоре ему сообщили о том, что пан Свод живым и здоровым явился с прогулки, взял слугу Казика и уже около четверти часа сидит с ним на скамейке возле ворот замка. Война тут же отправил за Ричмондом человека.
Англичанин не заставил себя долго ждать. Войдя в комнату, он поклонился так учтиво, словно отсутствовал по меньшей мере месяц. После этой внушительной церемониальной части он как-то глупо улыбнулся и уверенно спросил на мужицком языке:
— Йяк здорови муйго пана?
— Что? — не понял Якуб.
— Черт, — выругался по-английски Ричи, — а ведь меня заверяли, что я говорю это достаточно хорошо.
Война невольно улыбнулся:
— Ну-ка, повторите.
— Йяк здорови муйго пана?
— Звучит ужасно, Свод, но все равно спасибо, поправляюсь. Где вас носило?
— Знакомился с окрестностями.
— И как впечатления?
— Прекрасно, Якуб, благодарю вас. Мне отчего-то показалось, что после комедиантов вы больше не желаете меня видеть.
— Был грешок, Свод, — признался Война, — однако не судите меня строго. Я очень тяжело переживаю свой позор.
— Позор? — удивился англичанин. — О чем вы говорите, Якуб? Вы так расстраиваетесь из-за каких-то бродяг?! Я-то, признаться, думал, что вас тяготит рана. Тратить силы на переживания достойно слабых, а я вас к таковым ни в коей мере не отношу. Не вы ли как-то спорили со мной, доказывая, что каждый из нас в конце концов сполна получит за грехи свои. Теперь, — добавил Ричи как-то двусмысленно, — я не могу с вами не согласиться.
— Успокойтесь! — продолжал он. — Эти парни, прострелившие вам ногу, тоже когда-нибудь ответят. Кстати, вы обещали рассказать, что говорила обо мне старая леди, которая лечила вас?
 Тут Ричи, заметив недоумение на лице Якуба и догадавшись, что упомянутое обещание, как, очевидно, и сами слова старушки, напрочь вылетели из светлой головы товарища,  уточнил с надеждой:
— В тот вечер, когда она вытаскивала стрелу?
Память Войны была чиста, как слеза младенца, и как ни пытался он вспомнить хоть что-то, ничего не получилось.
— Простите, Свод, — хлопая ресницами, покачал головой Якуб, — я ровным счетом ничего не помню с того момента, когда мы подъехали к воротам.
— Бывает, — с сожалением вздохнул Ричи, — жаль, конечно, ну да бог с ним. Сочтем это неким знаком свыше, значит, мне пока и не надо этого знать.
Англичанин, дабы не перегружать голову Якуба воспоминаниями, бодро махнул рукой.
— Вот освою язык, — улыбнувшись, сказал он, — и сам спрошу обо всем у той старой леди!
Война хитро прищурил глаза:
— Уж не моего ли Казика вы взяли в учителя?
— Казик! — оживился Свод. — Да, этого шалопая зовут Казик.
— Ну почему же шалопай? — вступился за слугу Якуб. — Он, между прочим, едва ли не самый исполнительный и смышленый парень из всей прислуги.
— Мне он тоже нравится, — не дал Ричи договорить Войне, и снова добавил как-то двусмысленно, — такой расторопный…
— И что же ваш учитель сказал о ваших способностях после первого урока? — Переходя на предлагаемый шутливый тон, спросил Якуб. —Пожалуйста, расскажите. Мне интересно, как вы общаетесь и что вы еще усвоили, кроме того, что я уже слышал?
— Общаемся мы пока только с помощью жестов и мимики, а усвоил я… Сейчас, м-м-м, подождите, — Ричи вскинул брови, простецки почесал затылок и произнес: «Казик, запреки кабилю».
— Так, — улыбнулся Война.
— Казик, дай уина!
— Неплохо.
— Казик, кап ти схареў, иди сюди! Кстати, — удивленно покосился на Якуба Свод, — неужели для того, чтобы позвать слугу, нужно столько слов?
— Нет, Ричи. Достаточно будет просто погромче позвать: «Казик!» 
— А что значит «кап ти схареў, иди сюди»?
— Ну, насколько я понял, дословно это звучит как «Казік, каб ты згарэў, ідзі сюды».
— Да, мне кажется, именно так.
— В общем, просто зовите его по имени. Все остальное – это ругательство.
— О! — оживился Свод. — Скажите на милость! И много в этом вашем «мужицком языке» ругательств?
— Достаточно, но прошу не забывать, Ричи, что для моих слуг вы – пан, а пану не годится сквернословить, впрочем, «каб ты згарэў» ругательство вполне допустимое, и раз Казик просил звать его к себе так, значит, подобное обращение его вполне устаривает. Ему, в конце концов, виднее. Главное, чтобы вы не высказали что-нибудь подобное в присутствии достойных людей.
Война наклонился вперед и поправил сбившуюся подушку:
— Кстати, — вспомнил он, — раз уж мы заговорили о достойных людях. Ведь я позвал вас не для того, чтобы обсуждать ваши разговоры с Казиком. Знаете, мне уже до смерти надоело валяться в постели. И если сегодняшний ужин в роли больного я еще как-нибудь переживу, то завтракать я намерен в столовой. Более того, к обеду заедет староста с сыном. Нехорошо как-то получается. Пригласил его, а сам раз за разом откладываю встречу. Надеюсь, вы не против?
— Я? — хитро улыбнулся Свод. — Что вы, как я могу? Я только и жду удобного случая познакомиться со звездочетом.

Война, несмотря на то, что хромал и был бледен, оставаясь верным данному слову, вышел к завтраку в столовую без посторонней помощи. Подкрепился он порядочно, что не могло не указывать на верный путь молодого пана к выздоровлению, однако от предложенной Сводом прогулки в парке отказался. Англичанин не сильно упорствовал и вскоре, извинившись перед товарищем, прихватил Казика и отправился на свежий воздух. Слуга был только рад, ведь пытаться обучить заможного пана мужицкому языку куда как приятнее, чем трудиться где-нибудь в конюшне.
Якуб не более получаса отдыхал, а затем вышел в холодный парадный зал и, накинув на плечи тулуп, сел возле одного из окон.
Погода портилась. Еще с вечера во дворе своевольничал порывистый ветер. Затягивая небо серыми тучами, он злобно завывал в щелях, словно предупреждая людей о приближающемся холоде. Осень, грозя частыми погодными капризами, окончательно вступала в свои права. Как говорят в народе, «весна да осень – в день погод восемь».
Любуясь красотой осеннего парка, Война несколько раз замечал прогуливающихся вдалеке англичанина и слугу. Судя по всему, их совсем не пугали резкие порывы холодного ветра. Возможно, Свод действительно решил изучить язык, на котором разговаривали те, кто его окружал. Бедняга. Тяжелая его ждала задача, ведь в случае необходимости каждый из них помимо мужицкого языка, мог легко говорить и на польском.
Так, рассуждая обо всем понемножку, Якуб, сидя у окна, задремал. Ему снились поля, покрытые золотой стерней. Какие-то уставшие, грязные люди шли этими полями, а лохматые, большие собаки лаяли на них, стараясь схватить за ноги…
Дверь в зал скрипнула. Якуб вздрогнул и проснулся. Позади него стоял Антось, панский истопник.
— Паночку, — тихо сказал он, — прыехаў пан Жыковіч з сынам.
— Добра, Антось, — разом стряхнул с себя остатки дремы Война, — запрашай пана сюды, а сам хуценька бяжы прыспеш там з абедам. I яшчэ, трэба паклікаць пана Свода, ён дзесьці ў парку, выгульвае нашага Казіка .
— Добра, пане, — Антось поклонился и вышел. Едва Война-младший успел подняться и, прихрамывая, дойти до двери, как на пороге его парадного зала появился староста пан Жыкович. На широком красном лице пышущего здоровьем человека сияла улыбка.
— Пан Война! — пропел он, вкатываясь в зал, словно большая дубовая бочка. — Как ваша нога? Бронислава говорила, что сама Климиха вам рану выхаживала? Та стара, — даже не давая Якубу ответить, продолжал пан Станислав, — хорошо знает свое дело, случалось, что и полуживых с того света вытаскивала.
Ошарашенный такой атакой, Якуб не сразу заметил за широкой спиной мельницкого старосты невысокого молодого человека, скромно мявшего в руках шапку. Жыкович, опомнившись, сделал шаг в сторону и представил зардевшегося от смущения юношу:
— Пан Война, это мой младший сын Франтишек.
Встретившись взглядом с паном Войной, младший Жыкович совсем растерялся, но, нужно отдать ему должное, собрался и тут же поклонился.
— Вот, кхе, — откашлялся для важности староста, — как и обещали, приехали проведать. По уму-то, мне бы нужно было пораньше наведаться, да все как-то…
Молодой Война только махнул рукой:
— Это и хорошо, пан Станислав, что вы раньше не приехали. Я, знаете ли, после той стычки с разбойниками был не в себе и вообще никого видеть не хотел.
— Это понятно, — соглашаясь, закивал Жыкович, — любой жизнь невзлюбит, когда вот так, как вы, попадет под бандитские стрелы. А как ваш друг? Его не сильно поранили?
— Он цел.
— Слава тебе, господи, — перекрестился староста, а вместе с ним, словно тень, осенил себя крестным знаменьем скромняга Франек. — Распоясались босяки! — Давая волю короткой вспышке ярости, вдруг выкрикнул старший Жыкович. — Страх потеряли, это же надо, на пана нападать!
Война от неожиданности как-то неосторожно припал на больную ногу, отчего его лицо перекосило от боли. Староста ловко поднырнул ему под руку, и уже через мгновение Якуб сидел на стуле, заботливо подставленным расторопным Франтишеком.
Жыкович внимательно вглядывался в бледное лицо Войны.
— Позвать Брониславу? — Участливо спросил он.
— Нет, пан Станислав, не надо, — замотал головой Якуб. — Просто я еще не всегда могу опереться на ногу. Бывает, там что-то так ноет, словно вытягивает жилу.
Староста сморщил лоб и жестом, полным сострадания, положил горячую руку на плечо молодого Войны.
— Я, — сказал он, поправляя свалившийся с его плеч тулуп, — хотел было приехать к вам с Патковским. Дело-то не плевое. За такие «шалости» Базыля с его шайкой надо наказывать, да вот беда, пана Альберта не оказалось дома.
Якуб поднял голову:
— Они сейчас живут в гумне, от заразы какой-то прячутся…
Староста замотал головой:
— Я обо всем этом знаю, и посылал Франека и туда тоже. Но и в гумне пана писаря не было. Пани Ядвися сказала, что пан Альберт уехал в Жерчицы.
— С чего это вдруг? — Удивился Война.
— О то-то ж и оно, — хитро улыбнулся староста, — пани говорила, что оттуда к Патковскому прискакал гонец и рассказал, что у старой церкви нашли троих убитых Жерчицких людей. Будто кто-то их не просто убил, а изрезал так, словно изрисовал крестами их тела!
Глаза Войны округлились.
— А кто же их нашел? — Едва смог выдохнуть пересохшим горлом Якуб.
— Трое были убиты, а четвертый остался жив и сам все людям рассказал. Франек, как там все было?
Сын старосты с готовностью выпрямился.
— Четвертого, — полным страха голосом произнес он, — нашли случайно, подвешенным за ноги на дереве. Говорят, на его спине и груди тоже вырезаны кресты…
— Кто же мог такое сделать? Люди Хмызы?
Староста пожал плечами:
— Бог его знает, но если так, пан Война, то вам и вашему гостю еще повезло.
Война почувствовал, как к его горлу подкатил неприятный комок.
— Я сам после ездил в Патковицы, — продолжал староста, — пана Альберта все еще не было. Тогда я набрался смелости и попросил пани Ядвисю, чтобы она, как только пан писарь появится, немедля отправила его сюда, в Мельник. Теперь я вижу, что поторопился и будет лучше, если я встречу пана Альберта у ворот и приглашу обсудить это происшествие к себе. Вы еще слабы, пан Война...
— Нет, нет, — запротестовал Якуб, — сделайте милость, давайте дождемся пана Патковского у меня. Мне тоже интересно.
Староста с сыном остались. Вскоре пришел и Свод. Якуб представил его гостям, но леденящую душу историю, поведанную Жыковичем, излучающему после прогулки умиротворение товарищу решил пока не рассказывать. Нужно было дождаться Патковского, дабы прояснить все до конца. Ричмонду было сообщено только о том, что после обеда должен будет появиться пан Альберт.
За обедом пребывающий в хорошем настроении англичанин немало повеселил старосту и его сына своими познаниями мужицкого языка, то и дело выстреливая такими словечками и выражениями, что пан Жыкович просто задыхался от смеха, а от щек Франтишека можно было зажигать лучину. Война и сам едва мог сдержать смех: еще бы, ведь он видел в действии школу крестьянского языка Казимира Шыского, от острых слов и шаловливых рук которого краснели и не знали покоя все девушки в округе.
Свод был очень доволен впечатлением, произведенным его высказываниями на гостей, поэтому сразу после обеда, дабы не скучать за беседами старосты и Войны, из которых он пока еще ничего не понимал, попросил разрешения у присутствующих удалиться к Казику и продолжить уроки. Якуб согласился, но с только с одним условием – явиться по первому зову, чтобы засвидетельствовать свое почтение ожидаемому пану Патковскому. Кроме того, дабы немного остудить пыл языкастого Казимира, в нагрузку Ричмонду отрядили скромного Франтишека. Можно было надеяться, что в присутствии сына старосты Казик будет более рассудительным в подборе материала для изучения.
Вскоре появился и пан Альберт. Лихо прискакав верхом, он привязал своего коня к легкой бричке старосты и вскоре поднялся к ожидающим его соседям. Эти действия делали пана Альберта непохожим на того робкого человека, с которым Якуб недавно беседовал в поле у гумна, но Война оставил без внимания столь разительное преображение Патковского, целиком сосредоточившись на том, что тот намеревался поведать. В лице бывшего писаря мельницкого судьи читались испуг и озабоченность. Он умирал от жажды, однако, отказавшись от предложенного вина, употреблением которого коротали время староста и Война, попросил воды. Напившись вдоволь, Патковский сел на тяжелый коротконогий стул и, откинувшись на его спинку, спросил:
— Что, господа уже знают о Жерчицких людях?
Война и Жыкович переглянулись, решая, кто из них первым откроет рот. Во время короткой паузы староста, отдавая должное первоочередному праву хозяина говорить, все же решил взять инициативу на себя.
— Да простит меня пан Война, — нерешительно начал он, — но я позволю себе ответить. — Жыкович, подозревая, что разговор предстоит нешуточный, взвесил и собрал воедино все свои мысли. — Должен признаться, — наконец, произнес он, — что мне и пану Якубу известно совсем немного. Только то, что возле старой церкви нашли троих убитых и одного живого. И еще то, что эти люди из Жерчиц. Также пани Ядвися сообщила, что вы, пан Альберт, поехали туда.
— Это все? — Осведомился отставной судейский служащий.
Жыкович неуверенно пожал плечами:
— Она говорила еще что-то о том, что всех этих бедняг в лесу сильно искалечили, просто исполосовав порезами, как крестами, прости господи. — Пан Станислав осенил себя крестным знамением.
Патковский, уставившись в пол, молчал, а староста, глядя на него, продолжил:
— Я так думаю, что это дело рук людей Базыля Хмызы, и уже говорил пану Войне, что ему и его заможному гостю еще повезло...
— Ха! — Выкрикнул вдруг старик Патковский и встал. Его лицо нервно заиграло многочисленными морщинами. — Повезло, как же! — Пан Альберт сделал несколько шагов к окну и, остановившись, повернулся к Якубу. — А ведь я вам говорил? Говорил же?
Война вопросительно посмотрел на старосту и неуверенно ответил:
— Говорили…
— Говорил! — снова выкрикнул Патковский. — А вы думали, всё это шуточки или фантазии старой, выжившей из ума судейской крысы? А ведь я многое повидал на своем веку!
— Я и не думал… При чем тут это? — Промямлил Якуб, не зная, как ему реагировать на нервозные выкрики пана Альберта.
— Базыль Хмыза, — непонятно к чему сказал Патковский. — Вы, наверное, думаете, что это я подослал его людей, чтобы припугнуть вас в лесу? Сознайтесь, Якуб, вы ведь так думали?
Война был в шоке и молчал.
— Думали, не могли не думать! Ведь я имел неосторожность вам сообщить о том, что у меня есть человек, который может с ним связаться! Вы просто обязаны были подумать об этом после того, как вас ранили. — Патковский был крайне возбужден. — Да и мне – о, matka boska  – если бы только я мог знать! Мне нужно было приехать тотчас же, как только я узнал о происшествии с вами. …А что теперь? — Спрашивал пан Альберт сам себя. — Теперь все идет кувырком. …Вы вправе меня подозревать. А ведь я оттого только не приехал, что боялся, что вы подумаете, а вы и подумали...
— Пан Альберт, — жестко врезался в этот сумбурный монолог Патковского староста, — о чем вы говорите? Я ровным счетом ничего не понимаю. Вы как-то причастны к тому, что люди Хмызы ранили пана Войну?
— Ну вот, — с досадой хлопнул себя по бедрам Патковский, — и вы туда же.
Староста пожал плечами и перевел взгляд на Якуба. Лицо того так же выражало полное непонимание. Жыкович встал и подошел к пребывающему в состоянии нервного расстройства Патковскому.
— Пан Альберт, — отрезвляющим тоном сказал он, — потрудитесь все объяснить. Только, прошу вас, оставьте эти истерики. Какой пример вы подаете молодому пану? Ну, присаживайтесь.
Слова старосты возымели-таки действие на бывшего мельницкого судейского писаря, и тот, повинуясь успокаивающему тону его голоса, уселся на стул и взял себя в руки.
— Все дело в том, — заметно спокойнее произнес он, обращаясь к старосте, — что мне довелось встретиться с паном Якубом за день до того, как он со своим товарищем попали в эту неприятную историю. В разговоре с ним я рассказал, что в лесах бродят люди Хмызы, и еще я упомянул о том, что у меня есть человек, который может в случае надобности связаться с Базылем. Представьте, пан Станислав, я это сказал, а уже назавтра пан Якуб был ранен. Получается, что я его запугивал? Теперь пан Якуб будет думать, что я связан какими-то делами с самим Базылем...
Староста обошел стол, стал напротив судьи и спросил:
— А вы, конечно же, не связаны?
Патковский тяжело выдохнул:
— У меня работают люди из Жерчиц, и один из них дальний родственник Базыля Хмызы. Должен признаться, что я узнал об этом совершенно случайно, заметив, как какой-то незнакомец разговаривает с моим человеком в саду. Я подкрался ближе и подслушал их разговор. После того мне все стало ясно. Не подавая виду, я старался не обижать того человека, а при удобном случае разговорил его.
Так вот, этот крестьянин сразу отнекивался, а потом, видя, что препираться просто нет смысла, сознался, что Хмыза имеет твердый план поживиться за счет меня и еще кое-кого из соседей, не имеющих должной защиты. И тогда я попросил этого крестьянина о встрече с Хмызой.
Не стану долго рассказывать вам о том, сколько я пережил и передумал в то время, …да и сейчас. Я давно ждал чего-то подобного, потому, когда строил новое гумно, под ним сделал каменный погреб. Скажу вам по совести, даже если спалить мое верхнее временное убежище, то там, в погребе, запросто можно отсидеться и остаться целым.
Должен вам признаться, я встретился с Хмызой и договорился о цене, которую я согласен платить за безопасное существование своей семьи.
— Вы!? — Не веря своим ушам, выкрикнул староста. — Вы же судейский человек, пусть даже и бывший!
— Да, — спокойно ответил Патковский, — и что с того? Скажите, пан Станислав, кто из нас желает видеть свою супругу и дочь, болтающимися в петле на осине? О то-то же! — Пан Альберт махнул рукой. — Не мешайте мне, пан Жыкович, я сейчас как на покаянии…
Так вот, какое-то время Хмыза и правда перестал трогать мои земли, а потом заявился ко мне в Патковицы и стал требовать чуть ли не втрое больше прежнего. Ему-де в местах, где он пропадал какое-то время, привили другой аппетит. Я согласился только на двойную плату и на всякий случай перебрался в гумно.
Вот такая история. Тут приехал пан Якуб, и я постарался его предупредить об опасности, но, как видно, пан Война не услышал моих слов.
— М-да, — вздохнул староста. — Если учитывать, что у Хмызы сейчас около сотни людей, припасов и денег им хватает. С другой стороны, если бы не поддержка таких господ, как вы, пан Патковский, смог бы Базыль тогда содержать столько этих голодранцев?
Пан Альберт виновато опустил глаза.
— Вам не известно, — спросил его староста, — сколько еще людей откупается от Хмызы?
Патковский отрицательно покачал головой.
— Плохо, — продолжал Жыкович, — очень плохо. Мало того, что эти негодяи в лесах обирают до нитки каждого, чьи ноги знают, что такое сапоги, так теперь они еще стали резать людей. Надо что-то предпринимать.
— Как резать? — Не понял Патковский. 
— Ну вот же, — озадаченно уточнил староста, — возле старой церкви...
Пан Альберт загадочно улыбнулся и снова встал.
— Что? — Не понял Жыкович. — Чему вы так улыбаетесь? Вы же сами туда ездили и все видели!
— Ездил, — согласился пан Альберт, — и людей действительно страшно порезали, и это я видел. А также успел поговорить с тем, кто остался жив.
— Тогда расскажите, в чем там дело? Я не понимаю вашей странной иронии.
Патковский обошел вокруг стола и, заходя на второй круг, стал озадаченно поглаживать щетинистый подбородок, который, судя по всему, из-за утренних событий пан Альберт позабыл оголить.
— Знаете, — начал он, — я, признаться, сильно испугался, когда услышал о происшествии с этими несчастными у церкви. Страх, что до этого времени держал меня за горло, вдруг отступил, и я, чувствуя свою вину за то, что причастен к благосостоянию этих лесных негодяев, тотчас помчался в Жерчицы, а там!.. Народу собралось, будто на Драгічынскім кірмашы . Я хорошо знаком с тамошним епископом, паном Мареком Кшдыбой. Он как раз отпевал покойников и исповедовал выжившего. И вот, господа, какая невероятная штука получается… Все пострадавшие возле старой церкви – это люди Базыля Хмызы!
Война и Жыкович дружно открыли рты и посмотрели друг на друга.
— Готов вам поклясться, — продолжал Патковский, — страшнее и невероятнее истории я еще не слышал, хотя в детстве, наверное, как и мы все, достаточно наслушался всяких баек о старой церкви. Но то все байки, а теперь...
Свенты ойтец  Марек, опуская то, что касалось тайны покаяния, все же поведал мне, что именно случилось вблизи церкви.
Эти четверо шли на старую жерчицкую дорогу, что проходила некогда возле развалин. Многие и сейчас пользуются ей, хотя ни бричкой, ни коляской там уже не проедешь, разве только пешком можно пройти. Чего греха таить, как видно, хотели подкараулить кого-нибудь да облегчить тому ношу. Решили спрятаться в старой церкви. Едва они устроились в развалинах, перед ними как из-под земли появился призрак Юрасика!
Староста и Война повторно переглянулись.
— Черт-те что, — только и смог вымолвить побледневший пан Станислав.
— Не могу с вами не согласиться, пан староста, и я не стал бы верить в слова человека, старающегося себя выгородить, ведь вполне можно допустить, что это он сам убил тех троих… Но кто тогда располосовал грудь и спину этого разбойника? Уверяю, сам он не мог такого сделать, ведь от потери крови он едва не отдал свою душу… — Тут пан Альберт запнулся, как видно, не решаясь сказать, кому мог бы отдать душу этот человек.
— Ну ведь он, — наконец-то выдавил из себя хоть что-то и Якуб, — не мог лежать и со стороны наблюдать, как кто-то или что-то режет его тело?
Староста кивнул, присоединяясь тем самым к мнению Войны, и вопросительно посмотрел на Патковского.
— А он и не смотрел, — спокойно ответил пан Альберт. — Я тоже поговорил с этим несчастным. Да, господа, несчастным, ведь того, что сотворила с ним встреча с этим призраком, я не пожелал бы даже врагу. Он был последним из той компании, кто видел Юрасика, поскольку сидел спиной к завалу, откуда тот появился. Ужас, с которым его товарищи смотрели в ту сторону, заставил его вскочить и отпрыгнуть к стене напротив. Когда же он обернулся, Юрасик был уже рядом.
Этот человек говорил, что не видел ни рук, ни ног призрака, вспоминая только непомерно длинные рукава его хламиды. Юрасик шел, глядя прямо на него, и попутно касался рукавами его товарищей, а те падали как подкошенные. Когда призрак приблизился к нему, силы оставили беднягу. Очнулся он уже подвешенным за ноги, почти ничего не видя от стекающей по лицу крови…
Глава 12
Франтишек немало позабавился, присутствуя на прогулке в компании заможного господина Ричмонда и слуги пана Войны. Сейчас у него вызывали недоумение слова отца и пана Якуба о том, что проходимец Казик еще и не тому может обучить приезжего. Сын старосты не увидел в простом и бесхитростном Казике ничего плохого. Обучая пана Свода премудростям мужицкого языка, слуга мельницкого хозяина был кроток и сдержан. Справедливости ради стоит сказать, что и Казик в равной степени проявлял интерес к познанию странной и сложной английской речи, старательно запоминая иностранные слова, которых, как отметил Франтишек, он знал уже достаточно много.
Невольно оказавшись свидетелем новаторского паркового обучения, сын старосты и сам запомнил несколько слов, дабы при случае блеснуть образованностью перед Марысей, дочерью пана Юзефа, служащего учителем у Ветковичей. А как мог еще Франтишек произвести впечатление на дочку культурного, образованного, уважаемого человека, имеющего за свою добросовестную работу жилье, сорок пять флоренов в год чистого дохода, а еще одежду, еду и питье на каждый день за счет пана Людвига Ветковича?
Эта содержательная в познавательном плане прогулка длилась достаточно долго и закончилась только тогда, когда пан Свод заметил появившихся у коновязи Патковского и старшего Жыковича.
Цепкий взгляд пирата моментально переключил внимание с компании молодых людей, сопровождавших его на прогулке, на стоявших возле лошадей Патковского и старосту. Эти пожилые джентльмены были сильно увлечены оживленной беседой и не сразу заметили подошедших.
Свод на удивление тепло, словно старого приятеля, поприветствовал отставного писаря мельницкого судьи. Пан Альберт был настолько погружен в свои мысли, что совершенно не придал значения неожиданному радушию иностранца. Холодно кивнув на непереводимые, полные душевного тепла приветствия господина Ричмонда, он вскочил в седло и тут же, попрощавшись, ускакал прочь со двора. Пан Станислав с сыном тоже не стали задерживаться. Оставляя заможного пана в компании источающего просто церковное смирение слуги, они откланялись и поехали следом за бывшим писарем.
Ричи отпустил Казика и отправился в замок. Якуб был в гостиной, сидел у окна и, неспешно потягивая вино, смотрел куда-то в глубь парка. Его мысли были далеко отсюда, потому он не сразу заметил появление Свода.
— А, — задумчиво произнес Война, едва только отметил присутствие Ричи, — мистер Свод. Проходите, присаживайтесь...
— Благодарю вас, — с удовольствием устраиваясь в высоком резном кресле, выдохнул уставший после долгой прогулки Ричмонд. — С вашего позволения… — Он положил руку на большую запотевшую бутыль, стоящую на столе, и вопросительно взглянул на Войну.
Якуб кивнул и тяжело выдохнул:
— Пейте, Свод, конечно, пейте…
Ричи, ничуть не брезгуя тем, что бокал, который он взял, не был достаточно чист и еще хранил в выгнутом углублении донышка густые бордовые капли вина, щедро наполнил его до краев, после чего с непередаваемым удовольствием ловко опрокинул содержимое посуды себе в глотку. Густое, терпкое вино мягко обволокло остывшее на прогулке нутро и наполнило уставшее тело божественным теплом. Англичанин невольно вздохнул. Глоток вина – это было как раз то, чего ему сейчас не хватало.
Якуб, глядя на то, какое благотворное действие оказала порция вина на гостя, протянул к нему руку со своим опустевшим бокалом. Свод, улыбнувшись только глазами, налил Войне, снова плеснул себе и поднял вверх посуду.
— За что пьем? — Весело спросил он, отмечая тревогу и усталость в глазах молодого пана.
Тот озадаченно вскинул брови:
— А ни за что, просто так.
Свод едва заметно пожал плечами и, следуя примеру Войны, выпил.
Кто бы мог подумать, что уже через четверть часа у англичанина и следа не останется от его былого светлого настроения. Заразившись от Якуба тяжелой, малословной хандрой, он развалился в кресле и пил. Виной всему были пересказанные Ричмонду новости от пана Патковского. Свод, слушая этот леденящий душу рассказ, был просто подавлен. Он вдруг признался, что на свете есть мало вещей, которые могли бы вызывать страх в его сердце. Призраки же, по утверждению пирата, это как раз то, от чего у него начинают бегать по спине мурашки. Выслушав Войну, Ричи поблагодарил Бога за то, что в тот день они напоролись лишь на людей Хмызы, а не попали в лапы этого кровожадного Юрасика.
Якуб молча слушал пирата, вглядываясь в сумерки, как вдруг… очнулся. Он услышал в словах Свода что-то такое, что заставило его вынырнуть из задумчивости. Это была ложь. Война никак не мог понять, где кроются ее корни? Пират в это время начал рассказывать истории о каких-то морских духах, высасывающих силу из спящих моряков, о серебряной деве Сирене, способной погубить своими песнями любого, услышавшего ее голос, о великане Эрне, живущем в песке на островах южных морей, что хватал неосторожных прохожих за ноги и медленно волок их в песок, пока те не тонули. Все это было весьма интересно, но… 
Во время ужина они опять вернулись к этой теме. Свод, видя, что молодой пан снова намерен обсуждать события у старой церкви, замкнулся в своих мыслях и отказался заканчивать трапезу, сославшись на то, что вечером употребил достаточно много вина, устал и хочет спать. Вскоре Ричи на самом деле отправился в спальню. Война же, достаточно выспавшись за последние дни, позвал к себе Казика, дабы кое-что уточнить.
Слуга явился тотчас же, но, едва переступив порог, застыл у двери, будто у границы какого-то обережного круга. Война не мог не отметить этот факт.
— Что это ты там топчешься? — С подозрением спросил пан и указал слуге на стул возле окна. — Проходи, садись.
— Благодарствую, пан, — замялся Казик, — я лучше тут...
— Я говорю, проходи, — с нажимом повторил Война. — И с чего это ты решил прятаться?
Казик неуверенно вышел на свет:
— Пан будет ругаться.
— Отчего же?
— Я, — снова замялся Шыски, — после отъезда пана Альберта и пана Станислава допил все вино, что убрали со стола.
Война криво улыбнулся:
— Мошенник! И с каких это пор ты так пристрастился к выпивке? А ведь тянуться с охотой к вину никак не к лицу доброму христианину.
— Виноват, — понуро прогнусавил Казик, — есть грех, пан Война. Как увидел вино, подумал, что все одно ведь выльют, вот и выпил.
Якуб, видя, что Шыски все равно не собирается садиться на указанное ему место, стал напротив него и, строго посмотрев в голубые, ясные глаза Казика, спросил:
— Ты же еще малады хлапец, Казимир. Знаешь, как говорила моя бабка-покойница про вино?
Казик отрицательно замотал головой.
— Она говорила: «На адлігу вецер дзьме і робіць шкоду ў лесе, валіць дрэвы, аднак, унучак, віно яшчэ і не такія дубы валіць» . Понимаешь?
Шыски кивнул. Якуб снова смерил слугу испытующим взглядом. Подходило время главных вопросов, тех, что, как камешки в сапоге, мешали молодому пану сосредоточиться на остальном. Война начал издалека:
— Скажи, Казик, а что, пан Свод также любит перед сном приложиться к бутыли?
Шыски неопределенно повел плечами:
— Ды не, пан Война.
— Но ведь, наверное, тебе уже приходилось по просьбе заможнага пана вечерком брать у отца ключ и бегать в погреб?
Казик сник и покраснел.
— Я сам, — понуро признался он, — бацька нічога не ведаў. Я проста бачыў, куды ен кладзе ключ. Дык то ж, — вдруг оживился Шыски, — гэта ўсяго толькі два разы i было .
— Бачыш, Казик, — уже без нажима, мягко попрекнул слугу пан, — я ўжо даўно пра гэта ведаў, але цябе ніяк ні караў . Ну, не переживай. — Заметив полный раскаяния взляд, успокоил Шыского Якуб. — Про то мне пан Свод сам рассказал. Мне ведь известна эта его маленькая слабость, впрочем, пан Ричмонд этого и не скрывает. Да и я иногда могу себе позволить подогреть вином промерзшую кровь. Когда это делается понемногу и нечасто, так это не грех. Ох, — наигранно вздохнул Война, — разговор-то сейчас не о том. Мы с паном Сводом много говорили о тебе, Казик...
— Пра мяне?
— Пра цябе. А как ты думал? У нас с паном Ричмондом, как и у всяких добрых приятелей, нет друг от друга никаких секретов. Мне даже известно, что пан Свод пообещал тебе за то, что ты станешь иногда оказывать ему услугу и втайне от твоего отца приносить из погребов вина. Вот давай проверим? Пан Свод пообещал тебе… — Якуб сделал паузу, после которой Казику ничего не оставалось, как продолжить:
— Пан Рычманд паабяцаў навучыць мяне біцца, як сапраўдны лыцар .
Война удивился. Он ожидал от слуги какого угодно ответа, только не этого. Хитрый план, до этого времени действовавший безотказно, нужно было срочно править.
— Все так, — продолжил Война, — ты не соврал. Я вот только одного понять не могу, зачем тебе это, Казик?
— А як жа, — снова оживился тот, — мне, як i любому, трэба ўмець бараніць сваіх. Такое робіцца наўвокал! 
Якуб молчал. Глаза Казика Шыского были полны вдохновения и решимости. Не было никакого сомнения: он говорил то, что думал.
— Все верно, — повторно согласился Война, продолжая гнуть свою линию, — тут с тобой не поспоришь. На самом деле, своих защищать надо, а то нападет кто-нибудь, вон как на нас с паном Сводом. Кстати, он ничего тебе об этом не говорил?
— Не, пан Война.
— Не говорил…, — Якуб намеренно сделал паузу, дабы увеличить весомость сказанного после. — А оно, видишь, как обернулось? Н-да, — добавил он двусмысленно, — и рыцарское умение пана Свода нам в схватке с разбойниками не помогло.
— Ды як гэта? — Возмутился Казик. — Ён жа застаўся цэлы! — В глазах слуги вспыхнул запоздалый страх. Он съежился так, будто подумал, что молодой пан, услышав эти слова, его непременно ударит. — Прошу простить меня, пан Война, — так и не дождавшись взбучки, полным раскаяния голосом произнес Казик, — я сам, бывае, не разумею, што кажу... 
Якуб кивнул, принимая извинения. Он почувствовал, что пришло-таки время задавать те вопросы, что терзали его на протяжении всего вечера.
— Бог судья твоему языку, — начал пан, — ты мне лучше скажи, куда это наш пан Свод ездит кататься в то время, пока я не могу составить ему компанию? Может быть, к какой-нибудь паненке присматривается в Жерчицах или Патковицах? — Якуб намеренно упомянул эти селения, надеясь дать хоть какую-то почву своим подозрениям.
— Ды не, — отмахнулся Казик, — якое там? Ён, відаць, і блізка цяпер не сунецца да тых лясоў. Катаецца кудысьці ў старану Отчына, ды і то, не паспее з’ехаць са двара, як адразу дадому вяртаецца .
— Это и хорошо, — не дал договорить слуге пан Война, — ты же понимаешь, Казик, как я переживаю за то, чтобы нашего гостя больше никто не обидел? Смотри, теперь я каждый день буду тебя спрашивать о том, чем занимался пан Свод, и ты мне будешь все рассказывать. Пан Ричмонд очень важный господин, поэтому мы должны внимательно следить за ним в наше неспокойное время. Ты слышал о том, что произошло вчера возле старой церкви?
— Не...
— Ну, раз не слышал, так и я не стану тебе этого пересказывать. Скоро сам все узнаешь. Одно только скажу: не дай бог, чтобы наш английский гость попал в подобную историю. Иди, Казик. Утром позову тебя к себе с докладом о том, как пан Свод спал, сколько пил… И не вздумай ему показать, что присматриваешь за ним! Он приехал отдыхать, вот пусть и отдыхает. Если только он мне скажет, что заметил, как ты за ним следишь, я тебе все твои грешки припомню, слышишь, Казик, все!
Шыски поклонился и вышел из панской спальни, а пан Война снова устроился возле темного окна, где долго просидел в глубоких раздумьях и лег спать далеко за полночь.
Утро не задалось. Моросил противный холодный дождь, и в нетопленных покоях замка стало неуютно. По этой причине Якуб не выспался, поднялся рано и был зол, подгоняя заспанного Антося и слуг, не спешивших разводить в печах огонь. Они-де ждали распоряжения пана для этого. Когда же после предрассветного панского разгона по комнатам замка наконец-то стал разлетаться легкий запах дыма и сделалось заметно теплее, пан Война с чувством выполненного долга отправился к себе в спальню, намереваясь спокойно вздремнуть.
Но, как говорят в народе, видно, не судьба. Не успел он лечь, как в дверь спальни, рассыпаясь в извинениях, постучал Антось Шыски, отец Казика. Старый слуга доложил, что приехал пан Патковский и срочно просит встречи с молодым паном. Пришлось несчастному Якубу, с неописуемой тоской поглядывая на манящую неприбранную постель, снова одеваться.
Пан Альберт ожидал его в гостиной. Он стоял возле окна, держа подмышкой мокрую шляпу, с которой к моменту появления Якуба на пол натекла целая лужа дождевой воды. Голова мельницкого судебного писаря была пугающе взлохмачена. Похоже, ему сегодня повезло даже меньше, чем Войне, и его подняли еще далеко до восхода солнца. Якуб поприветствовал пана Альберта, отмечая про себя, что одежда судебного писаря, так же, как и шляпа, промокла насквозь.
— Вина? — Не дожидаясь рассказа Патковского о причине столь раннего визита, предложил Якуб.
Бывший писарь колебался, как видно, боясь потерять так необходимую сейчас трезвость ума. Он никак не мог решить, что на это ответить. Видя нерешительность гостя, Война позвал Антося и приказал ему немедленно принести пану Альберту подогретого вина и что-нибудь переодеться. Слуга тут же умчался в винный погреб, а Война помог соседу снять промокший плащ и усадил его поближе к теплой стене, за которой помещалась печь.
Морщинистое лицо продрогшего пана Альберта было обветрено, тонкие, сжатые губы отливали какой-то болезненной синевой. Почувствовав у стены благостное тепло, он задрожал всем телом и, стесняясь лязга собственных зубов, все молчал, нагнетая и без того напряженную тишину. Якуб мягко положил свою руку на плечо гостя.
— Пан писарь, — тихо произнес он, — я вижу, что какие-то обстоятельства подняли вас из постели очень рано. Вы сильно промокли, и, поверьте, я сделаю все возможное для того, чтобы вы не попали в лапы хвори. Но, может быть, вы все же расскажете, что случилось?
Патковский с готовностью судорожно выдохнул:
— Юрасик. Он сегодня ночью искалечил еще двоих людей Хмызы.
Война невольно выпрямился и медленно повернулся в сторону окна. Его брови сосредоточено сошлись у переносицы, выдавливая кривую складку сильного напряжения.
— Где, — задумчиво спросил он, — там же, у старой церкви?
— То-то и оно, — поворачиваясь спиной к теплой стене, ответил Патковский, — он напал на них в скрытом лагере Базыля. Двое стаяли в дозоре. Один, как видно, уснул, а второй караулил…
— А откуда это вам известно?
Пан Альберт потянул носом.
— Задолго до рассвета, — тихо сказал он, — у моего гумна объявился Хмыза с кучей своих головорезов. Переполошили всех, но, когда увидели, что меня в моем убежище голыми руками не возьмешь, Базыль вызвал меня для разговора. Я вышел, и мы поговорили.
Знаете, пан Якуб, вначале я был сильно перепуган и не очень-то мог понять, о чем идет речь. Должен сознаться, что пришел я в себя только тогда, когда Базыль начал что-то говорить о том, что-де это мы: я, вы, Жыкович с сыновьями, да и все остальные – подкупили кого-то, кто, наряжаясь Юрасиком, убивает его людей…
Якуб, услышав это, задержал дыхание.
— Вот как… — с трудом выдохнул он.
— Да, — продолжал Патковский, — но и это еще не все. Дальше Хмыза сказал, что, начиная с сегодняшнего утра, за каждого из своих людей, изувеченного Юрасиком, он будет сжигать и разорять по одному маёнтку из принадлежащих тем, кто, как он думает, состоит в сговоре против него.
Война был вне себя от услышанного:
— Но ведь мы никого не нанимали!
— Я пытался ему что-то сказать, — пожал худыми плечами пан Альберт, — но боюсь, что ему было наплевать на мои объяснения. Как сказал Базыль, один из пострадавших сегодня умер, а второй пока еще живой. Они оба в красных «крестах» — метках Юрасика. Тот, который из них полуживой, как только увидел, что Юрасик улетел, стал кричать и поднял весь лагерь.
Хмыза говорил мне, что чуть удержал в тот момент своих людей от немедленной расправы над всеми панами. Уже сегодняшним утром все мы могли гореть. Он сказал: «Один раз я их смог остановить, но дальше все в ваших руках».
Якуб, не в силах больше держать в себе негодование, вскочил:
— Да что этот Базыль о себе возомнил? Если его же человек ему сказал, что Юрасик улетел, что он думает, что кто-то из нас нанял для этого дела архангела, прости, господи! И что теперь нам делать? По велению этого разбойника, сообща бежать в лес и ловить летающего Юрасика?
— Все это так, — поддерживая мнение молодого Войны, согласился Патковский, — однако Хмыза обычно не бросает слов на ветер. Мы, пан Якуб, все в большой опасности, а потому, — отставной писарь тяжело вздохнул, — могу ли я просить вас о милости?
— Милости? — Не понял Война. — О чем вы, пан Альберт?
Дыхание Патковского снова дрогнуло.
— Замок пана Войны, — начал он, — куда как крепче моего гумна, да и людей у вас много. Я так и не отправил пани Ядвисю и Сусанну в Краков. Могу я вас просить, — Патковский медленно сполз по стене и стал на колени, — как любящий муж и отец, на время укрыть мою жену и дочь в вашем замке?
— Что вы, — растерялся Якуб, — перестаньте, — он поднял расплакавшегося пана Альберта и усадил его на стул, — конечно, пусть живут, …живут, пока всё не уляжется. Однако…
— За это не беспокойтесь, — не дал договорить Войне Патковский, — королевский замок будет полностью обеспечен провизией. У меня достаточно скота и зерна, я ничего не пожалею!
— Я не о том, пан Альберт, — осекшись, произнес Якуб, — просто в нашем замке уже давно не живут благородные пани, а я, впрочем, как и вы, сейчас буду занят решением совсем других вопросов и просто не смогу уделить дамам достаточно внимания…
— Не беспокойтесь и о том, — с облегчением заверил Патковский, — они будут скромны в своих пожеланиях. Более того, я прикажу им как можно меньше попадаться вам на глаза, дабы не отвлекать.
В этот момент дверь распахнулась. На пороге появился Антось и его жена. Шыски держал в руках большую глиняную кружку, из которой шел пар, а Мария – аккуратно сложенное белье. Уложив сухую одежду на скамью у стены, женщина тотчас удалилась, а вместо нее в комнату вошел мистер Свод. Его лицо еще хранило остатки сна, и потому взгляд англичанина был выразителен и полон удивления.
— О! — Воскликнул он, подходя к Патковскому и пожимая тому руку так сильно, что пан Альберт чуть не вскрикнул от боли. Тонкая и жесткая ладонь иностранца, словно конопляный канат до хруста сдавила нежные пальцы отставного мельницкого судебного писаря. Пан Альберт оказался не готов к такому рукопожатию и тут же вспомнил, как сам сжимал расслабленную руку заможного пана при их первой встрече. Лицо Патковского перекосила гримаса боли.
— Свод, — не без удивления глядя на это, попытался усмирить не в меру энергичного иностранца Война, — что вы делаете?
— Здороваюсь, — ничуть не смутившись подобному вопросу, ответил Ричи. — Я помню, что пан Патковский любит рукопожатия покрепче.
Война с трудом оторвал пятерню Свода, вцепившегося в руку их соседа.
— Пан Альберт, — нервно произнес молодой пан, бросая недобрый взгляд в сторону англичанина, — мистер Ричмонд просит у вас прощения. Просто он запомнил, что вы любите крепко пожимать руку.
— Пожимать, — растирая ноющую ладонь, пробубнил себе под нос старик Патковский, — но не ломать же. Впрочем, — добавил он громче, — пан Война, ведь нам сейчас каждая сильная рука будет просто на вес золота! Что скажете, как этот франт? Я имею в виду, какое-никакое оружие он умеет держать в руках? По слухам, так там, в западных землях, скоро уже напрочь забудут про славную доблесть большого меча.
Якуб посмотрел в красные спросонья глаза Свода.
— Да, — сказал он двусмысленно, — кое-что и этот франт умеет.
Так уж произошло, что быстро нашлись причины и для того, чтобы необузданная утренняя энергия Свода быстро поутихла. Пока пан Альберт переодевался и пил разогретое вино, Якуб поведал Ричмонду о том, что привело к ним судейского писаря в столь ранний час. Стоило только англичанину снова услышать о призраке старой церкви, как у него начало портиться настроение. Он замахал руками и попросил не рассказывать ему больше об этой чертовщине. Странно, но о словах и делах Базыля Хмызы Свод, напротив, попросил рассказать поподробнее.
— Наконец-то, — довольно сказал он в тот момент, когда Якуб закончил повествовать об угрозах Хмызы. — Только бы скорее сунулись сюда эти сукины дети, уж я их «отблагодарю»: и за вашу ногу, и за себя, и за то, что обижают этого старого джентльмена.
Последние слова Свода заставили Якуба усомниться в своих недавних умозаключениях. Что греха таить? Какое-то время Войне действительно казалось, что этот ничего не прощающий морской волк вполне мог устроить людям Хмызы все эти страшные спектакли. Однако сегодня англичанин выглядел искренним, а его отношение к теме призраков правдоподобным.
Война даже стал корить себя за излишнюю подозрительность. Дабы окончательно ее придавить, Якубу оставалось только одно – поговорить с Казиком о вчерашнем вечере и ночи иностранца. Единственное, что немного настораживало Войну, это то, что никакие доводы не могли пошатнуть уверенности Ричи в существование призрака. Якубу же и Патковскому виделось все иначе: Юрасик представлялся им плодом чьей-то злодейской инсценировки.
Ближе к полудню приехал староста, за которым, взвесив все «за» и «против», послали гонца. Услышав о событиях прошлой ночи, пан Станислав был сильно расстроен. К уверениям Свода, в том, что Юрасик – самый настоящий призрак, пан староста отнесся со снисходительной улыбкой, поддерживая тем самым умозаключения соседей и считая, что всё это чья-то жестокая игра.
Что оставалось бедняге Своду, оказавшемуся одиноким в своих убеждениях? Он попросту притих, присутствуя при речах, из которых он по-прежнему ничего не понимал. Впрочем, во время всех этих разговоров была все-таки одна вещь, которая не могла его не радовать, — никто не обращал никакого внимания на то, сколько он выпил. Когда стало приближаться время обеда, Война, к своему удивлению, обнаружил, что Свод совершенно пьян.
Истопник Антось и вызванный по такому случаю Казик взяли под руки нетрезвого иностранного господина и, сопровождаемые разочарованными взглядами Войны и его гостей, повели Свода спать. Особенно расстроился по этому поводу пан Альберт: на что могут сгодиться в наступившие времена пусть и сильные, но никуда не годные руки пьяного Ричмонда?
Вскоре староста и отставной судейский писарь, чудесным образом помолодевший лет на десять благодаря утреннему облачению в другую одежду, по предложению хозяина замка вышли в парк, дабы провести оставшееся до обеда время на свежем воздухе. Якуб же, сославшись на то, что еще не может долго гулять, улучил несколько минут для того, чтобы в срочном порядке допросить Казика.
Найти того оказалось совсем несложно. Пользуясь поручением пана, Шыски-младший мирно дремал на лавке у двери спальни Ричмонда. Услышав в коридоре шаги, Казик испуганно вскочил.
— Пан Война! — вскрикнул он.
— Т-с-с-с, — зашипел Якуб, предостерегающе прикладывая свою холодную ладонь к его губам, — ты чего орешь как полоумный?
Казик ссутулился.
— Виноват, — чуть тише, но все равно достаточно громко сказал он, — …во, застаўся каля дзверы. А што, як пан Рычы прачнецца, захоча вады ці што?   
— Прачнецца, — повторил за Казиком Война, — как же! Если ты его до сих пор не разбудил своим криком, его теперь и пушкой не разбудишь. Слушай, — озадачился молодой пан, — а чего это ты тут бездельничаешь? Смотри-ка, неплохо устроился. Можно и отоспаться, пока все работают, правда? А ну, — Якуб схватил Шыского за рукав, — идем…
— Куды?
— Идем, говорю, — Война вытолкал слугу подальше в темный коридор и прижал к стене. — Выкладывай, да не юли, а не то досыта накормлю «березовой кашей», неделю будешь спать на пузе.
— Што выкладваць? — Дрожа всем телом, судорожно выдохнул Казик. — Ну спаў і спаў, вінаваты. А як жа? Я ж не выспаўся.
— А с чего это ты не выспался?
— Ды я ж чуць не паўночы сядзеў, сачыў  за панам Сводам.
— Сачыў? — Ослабляя хватку, переспросил Якуб. — Это хорошо, э-э-это правильно. Ну, тогда рассказывай.
— Што? — Снова задрожал Казик.
— Я тебе сейчас дам «што?»! Говори, куда пан Свод ночью ездил?
— Куды ездзіў? — Тупо переспросил слуга. — Ён нікуды не ездзіў. Вось вам свенты крыж ! — Шыски размашисто перекрестился. — Як пайшоў спачываць, дык да раніцы з-пад коўдры не вылазіў .
— Ой, не дури, Казик, не дури. Ведь я, — соврал Якуб, — и за тобой поставил человека присматривать, и он мне говорил, что ты так дрых под дверью пана Ричмонда, что ничего вокруг себя не слышал.
— Я? — Не сдавался Шыски. 
— Ты, Казик, ты.
— Далі бог, пан Война. Я і тут сядзеў, і ў шчыліну заглядваў, а ен, гэта, ну, храпе! 
— Ох, и крутишь ты, Казик. Я ведь тебя по-хорошему просил. Что мне теперь, самому ночевать у двери? Не, хлапец, так не будет. Я лучше твоему отцу расскажу, что ты у него ключ от погреба таскаешь, да намекну, что мне такой работник не нужен. Пусть тогда отец за двоих работает и еще за Сводом следит!
Шыски насупился:
— Як пан хцэ, — понуро пробубнил он, — але ж я пабажыўся не дзеля таго, каб наверх таго хлусіць .
Война снова посмотрел в чистые глаза Казика и понял, что тот не врет. Пан встряхнулся и бодро хлопнул слугу по плечу:
— Ну, не дуйся, хлапец. Не скажу я ничего Антосю. Однако же теперь давай договоримся по-другому. Ты слышал про то, что возле старой церкви объявился Юрасик?
Казик кивнул.
— Так вот, — продолжал Война, — пан Свод страшно боится всяких нябожчыкаў і прывідаў . Ты ему ничего не рассказывай из того, что народ там про всё это болтает, — Война, опомнившись, с досадой махнул рукой, — хотя как же ты ему всё это расскажешь? Ну да ладно. Смотри, Казик. Нам надо обязательно выследить того, кто захочет нашему заможному пану что-то еще про Юрасика поведать. Я не знаю, откуда пан Ричмонд уже прознал о призраке, но он страшно боится всех этих разговоров. Кстати, а ты не знаешь, кто бы мог ему…?
Казик отрицательно замотал головой.
— Смотри, Казик. Хочешь, спи днем, хочешь – ночью, но узнай, с кем еще, помимо тебя и меня, ведет разговоры пан Свод!
Якуб отпустил Казика, а сам, все еще прихрамывая после ранения, отправился справиться насчет обеда. Теперь Война был уверен: если «Юрасик» и является страшной проделкой Свода, то Казик не имеет к этому никакого отношения. Сомнительным теперь казалось и участие во всей этой чертовщине и самого Ричи.
Глава 13
За обедом хмурые от свалившегося на них несчастья соседи снова вернулись к теме Юрасика. Во время прогулки в парке пан Альберт и староста многократно взвешивали все «за» и «против» сложившейся ситуации, пока твердо не решили предложить Войне все-таки попробовать изловить призрака-убийцу. Само собой, они слабо надеялись на то, что хромающий после недавней встречи с разбойниками молодой пан согласится сесть в седло, однако без помощи его людей Патковскому и Жыковичу было не справиться.
Идея воплощения в жизнь этой охоты была не нова. Для того, чтобы поймать Юрасика, достаточно было просто обложить лес вокруг старой церкви. Поскольку охотой в здешних краях баловались все знатные паны и шляхтичи среднего звена, люди в имениях прекрасно знали, как загонять в сетки туров и кабанов. В данном случае загвоздка заключалась только в том, что в начале облавы нужно было быстро охватить большую площадь леса, причем так плотно, чтобы и заяц не проскочил.
За нехитрой, но сытной трапезой (повару поздно сообщили о том, что у пана к обеду остаются гости) на правах старшего по возрасту пан Станислав обрисовал Войне предлагаемый план дальнейших действий.
Конечно же, вначале пан Якуб, возвратившись к неприятным воспоминаниям о недавнем путешествии в лес, не сильно радовался предложенному. Но все-таки нужно отдать должное его благородному мужеству. Внешне ничто не выдавало его внутренних переживаний. Он полностью поддержал идею соседей, правда, с одной только оговоркой: сделают они это не потому, что испугались угроз какого-то разбойника, а исходя из того, что предлагаемое старостой и Патковским – это на самом деле лучший выход для того, чтобы прояснить непростую ситуацию.
План сформировавшейся коалиции был прост и хорош, но он имел и некоторые недостатки, главный из которых состоял в том, что совсем необязательно тот, кто устраивает кровавые спектакли, окажется в это время в лесу. Были и еще кое-какие минусы, но бесспорные плюсы явно их перевешивали.
Например, можно предположить, что, испугавшись столь плотной чистки леса, Юрасик просто перестанет творить беззаконие. А если даже и не спугнет кровожадного призрака предстоящая «охота» панов, то Базыль Хмыза воочию увидит, какой мощной силе он пытается противостоять.
И, наконец, третье. Была тайная надежда, что панам улыбнется госпожа Удача и они во время облавы захватят Базыля со всеми его оборванцами. Вряд ли тот станет серьезно упираться в открытом бою даже с равным по силе соперником.
Охоту в этих местах было принято проводить зимой, или, по крайней мере, в то время, когда «станут» болота и трясины, где прячется от людей несчетное изобилие местной дичи. Для этого нужно иметь достаточно крестьян, поскольку еще с вечера высылают наблюдателей, которые по следам или отметинам внимательно отслеживают, в каком лесу собралось побольше зверья. Именно там с самого утра и делают полную осаду. Пан, отвечающий за организацию охоты, с семьей и слугами подъезжает к расставленным сетям, и там с кольями в руках все прячутся за деревьями, ожидая появления зверя. Ловчие с собаками и ружьями ходят напротив сетей, выслеживают дичь и гонят ее прямо на панскую засаду. Если же звери, заметив сети, разбегаются в стороны, крестьяне, что стоят вокруг, начинают колотить по деревьям и поднимают такой шум, что перепуганное зверье просто вынуждено возвращаться обратно. Запутавшихся в сетях животных пан и слуги убивают кольями. Если же жертвы выбегали на ловчих, то погибали от их ружей.
Все очень просто, но то забавы где-то с ноября до конца марта. В прочее же время большинство здешних лесов, мягко говоря, было небезопасно из-за большого количества трясин и болот.
Небольшой лес возле старой церкви, где планировали набег, сильно отличался от соседних угодий, и это было на руку панам. Находясь на возвышенности, он  был словно расчерчен многочисленными тропинками и несколькими полузаросшими кустарником дорогами, которые крестьяне старательно вытаптывали с весны до лета, сокращая путь к пастбищам и лугам.
Получалось, что облога была вполне допустима. Откладывать ее надолго не имело смысла, и потому все это действо наметили прямо на завтра. Это означало, что уже сегодня нужно было съездить на место ее проведения, причем взять с собой столько людей, чтобы с одной стороны Хмыза даже не подумал на них напасть, а с другой, чтобы «Юрасик», не дай бог, ничего не заподозрил. Это должно было выглядеть, скажем, как рядовой выезд пана Войны в Жерчицкий костел на імшу . В конце концов, это же его староство! Такая поездка в качетсве ознакомления со своими землями для пана будет являться вполне нормальным действием. 
Что ни говори, а выходило так, что Якубу, как бы он не противился поездке в ненавистный ему лес, было никак от нее не отвертеться. Достойный потомок своих предков, Война в один миг придушил в себе червя малодушия и позвал Казика, приказав тому собрать дюжину мужчин из крестьян и прислуги, по мере сил вооружить их чем попроще, седлать коней, а самому печься о перепившем Своде, чтобы с тем, не дай бог, чего-нибудь не случилось.
Вскоре в опустевшей панской конюшне осталась только пара лошадей, а задний двор замка встречал Якуба шумным говором. Староста, Патковский и люди Войны искоса наблюдали за тем, как молодой пан, прихрамывая, подошел к лошади и, тяжко вздохнув, с трудом взобрался в седло. Заметив всеобщее внимание, Война тут же пустил коня шагом и уверенно описал небольшой круг. Прислушавшись к своим ощущениям, Якуб с удовлетворением понял, что рана хоть и доставляла ему некоторые неудобства, но для решения большого общего дела все это можно было и потерпеть. Тогда молодой пан, дабы вселить уверенность в окружающих, резко пришпорил коня и стремглав помчался к воротам. За ним, едва не сбив неведомо откуда взявшегося Казика, проскакал староста, затем Патковский и, наконец, все остальные. Двор моментально опустел.

Отряд, что двигался в сторону Жерчиц, выглядел внушительно. Люди были хмуры и молчаливы. Они пристально вглядывались в появляющуюся из-за холма кромку леса. За всю дорогу ни староста, ни Патковский, ни пан Война не проронили ни слова. Только тогда, когда до кустистой опушки оставалось около двухсот шагов, пан Станислав подъехал ближе к Якубу:
— Наверное, пан Война, нам следует объехать лес слева. Так мы сможем осмотреть чуть ли не три четверти того, что нам нужно.
— Все верно, — продолжил Патковский, — пан Жыкович знает, что говорит. Да и со стороны это будет выглядеть так, как будто мы на самом деле едем в Жерчицы. Но в деревню лучше не въезжать. Свернем и поедем по кругу, до перешейка.
— Перешейка? — Не понял Якуб.
— С той стороны, пан Война, этот лес соединяется со збуражским болотом. Если ехать вокруг, что около мили дорога идет через низину, — Патковский вдруг задумался. — Я вот сейчас прикинул и стал сомневаться, а хватит ли нам людей?
Война молчал, а Жыкович, глядя на него, возразил:
— Просить соседей? А ну, как кто-то из них, как и вы, пан писарь, твердо ходит под пятой Хмызы? Ведь тут же ему сообщат. Хорошо, если эти лесные лиходеи просто сбегут, а что, коли Базыль подготовится и даст бой? Тогда и нам, и нашим людям несдобровать. Лучше уж, пан Альберт, справляться своими силами.
Как и советовал староста, отряд свернул на жерчицкую дорогу и стал медленно огибать лес. Напрасно впивались десятки глаз в густую зелень придорожных кустов и кроны деревьев. Никто не заметил ничего подозрительного.
Где-то через час их неторопливого пути дорога стала раздваиваться. Левая уходила через широкий луг к виднеющимся вдали Жерчицам, а правая растворялась и исчезала в короткой жесткой траве опушки леса. Здесь отряд остановился. Молодой пан вынужден был признаться, что его раненная нога все же дает о себе знать настолько, что терпеть и далее эту боль он больше не в силах.
Войну срочно нужно было доставить в Мельник. Сделать это можно было быстро только через тот перешеек, о котором говорил Патковский и Жыкович. Это был единственный короткий путь. Не будь сейчас той ситуации, которая сложилась, отряд тот час же отправился бы к замку, но тогда весь замысел каолиции панов терял свой смысл.
Взвесив все «за» и  «против» было принято решение: Война в сопровождении Патковского и, на всякий случай, еще пары верных людей в срочном порядке отправится к Мельнику через перешеек, а большая часть отряда, как и планировалось ранее, проследует в Жерчицы. Там пан Жыкович побудет какое-то время у местного епископа и сразу после этого вся выездная разведка вернется назад той же дорогой. Если держаться от леса на расстоянии, никто не сможет рассмотреть среди большого количества людей – едет ли там молодой пан.
Сопровождать Войну и Патковского определили Пятра и Глеба. За них поручился сам пан Альберт. Он был знаком с этими крестьянами, часто приезжающими в Патковицы к родственникам.
Отряд во главе с паном Станиславом пошел в Жерчицы, а молодой Война и оставшиеся с ним люди подъехали к густому ивняку, полностью захватившему приболотную ложбину. Растягиваясь цепочкой (иначе было никак не проехать), они стали пробираться к возвышающимся невдалеке ровным, отливающим медным цветом, высоким соснам.
Перенасыщенная влагой черная земля зияла дырами заполненных водой многочисленных следов животных. Лошади, пробираясь вперед, медленно ступали в мягкую, пузырящуюся грязь, усыпанную стрелками ивовых листьев, а жирная болотная вода тотчас же заполняла образующиеся за ними следы. Густые зеленоватые хлысты ивы, словно болотные черви, сползали своими прохладными телами по бокам животных и шеям пригибающихся под нависающими ветвями людей.
Мили полторы левее этого ивняка начиналось огромное збуражское болото, что раскинуло щупальца своих многочисленных трясин от жерчицких огородов до олтушского и ореховского озер. Одному богу известно, как умудрялись жить в этих гиблых, непроходимых местах люди, а ведь чуть ли не в самом сердце збуражского болота стояли Галевка и Дворище.
Густые, непроходимые заросли начали расступаться. Пан Альберт выехал из них первым, за ним Якуб, Пятрок и Глеб. Путники уперлись в крутой песчаный откос, на самом верху которого и росли те самые, видимые ими издалека сосны. Если здесь и была возможность взобраться наверх, то только пешком, цепляясь за выступающие из песка корни деревьев и черные коряги, оставшиеся, как видно, после давнего лесного пожара. Пришлось ехать вдоль этой неприступной границы до тех пор, пока не нашлось место, где можно было бы, спешившись и ведя за собой лошадей, взобраться наверх.
К тому времени хмурое осеннее небо незаметно опустило свой тяжелый потолок. Пошел мелкий дождь, а разогнавшийся над лугом ветер, встречая непрошеных гостей, злобно, по-змеиному зашипел в высоких сосновых кронах.
С большим трудом поднявшись наверх откоса, они снова сели в седла и так же цепочкой въехали в лес. День клонился к вечеру, опускался сырой полумрак, окрашивающий окружающий их пейзаж в недобрые темные тона.
Якуб поравнялся с паном Альбертом и поехал рядом с ним. Разговор не клеился. Вокруг стояла мертвая тишина. Ее нарушал только натягивающий непогоду ветер, что отзывался шумом высоко над головами всадников.
Война прекрасно понимал, что и тишина, и опускающийся зловещий полумрак, и недоброе предчувствие, упрямо засевшее в его голове, все это надумано. Скорее всего, это шум ветра скрывал мягкие шаги лошадей, идущих позади, а удивляться осенью низкому, тяжелому навесу туч было просто глупо. Да и тревогу, все отчетливее ощущаемую с каждым следующим шагом, было легко объяснить. Ветер все крепчал. Сорванные им и падающие с большой высоты сухие тонкие ветки наполняли лес шорохами.
— Пан Альберт, — не в силах больше терпеть напряжение, перекрикивая шум ветра, произнес Якуб, — мне кажется, нужно брать чуть-чуть левее…
— Думаю, вы правы, — словно только и ждал этого, с готовностью ответил Патковский, — если ехать так же, мы выедем к хуторам.
Война вскользь бросил взгляд на мельницкого судью и похолодел. Пан Альберт был бледен как покойник. Все сгущающийся мрак низменного леса только добавлял его лицу болезненной синюшности. Якуб вдруг понял, что Патковский в данный момент был близок к обмороку. Находясь в плену у страха, этот пожилой человек старался выглядеть невозмутимым только благодаря неимоверному усилию воли. Война и сам почувствовал, как взмокли и заныли от напряжения его задеревеневшие пальцы. Невидимый страх коснулся сердца, и оно начало больно ухать, неприятно распирая грудь и ускоряя дыхание.
Только теперь, когда гонимые чувством страха зрение и слух обострились, Якуб стал догадываться, что так пугало Патковского. Позади них слышались шаги …только одной лошади. Еще миг, и по спине молодого пана неприятно пробежали мурашки. Причиной тому стала полная тишина за спиной.
Война и Патковский, не сговариваясь, обернулись. В десяти шагах, понуро уставившись куда-то в чащу, стояла одинокая лошадь. Патковского сильно качнуло, и он сначала откинулся назад, а затем, попав в мягкие лапы обморока, рухнул на землю. Его лошадь, внезапно лишившись седока, стала нервно топтаться на месте и едва не наступила на руку широко раскинувшемуся на сыром хвойном настиле пану Альберту.
 Якуб, наблюдавший за этим, почувствовал, как его тело налилось ватной мягкостью, отчего движения охваченного ужасом Войны стали медленными. Он повернулся в седле, пытаясь сообразить, как же ему сейчас исхитриться и удержать подле себя лошадей, лишившихся седоков? Отчего-то именно это желание упрямо засело в его гудящей, словно улей, голове. Стоило только ему попытаться развернуть своего коня, как тихий прикорневой лес вдруг дохнул ему в спину внезапным порывом ветра и запахом перепревшего тряпья.
Лошади вздрогнули, но остались на местах. Насторожившийся Якуб, толкаемый чувством самосохранения, обернулся. Лес вокруг был недвижим, и всё было бы как прежде, если бы только не этот тошнотворный, гнилостный запах.
Война так и не понял, что произошло. Притягивая к себе его внимание, перед ним поплыли в магическом мареве медные стволы сосен. И вдруг они будто расступились, пропуская летящего прямо на него призрака Юрасика!
Дыхание Якуба остановилось. Он почувствовал страшный удар. Призрак схватил его железными когтями, прижал к себе и мощно, словно взмахивая крыльями, поволок куда-то вверх. Якуб ничего не видел. Полуистлевшее, безобразное тряпье полностью накрывало его голову, а вонь и сильная хватка не давали возможности вдохнуть. Война чувствовал, как его одежда стала пропитываться холодным трупным соком.
Полет был недолгим. Юрасик, даже не долетев до вершин деревьев, вдруг вернулся назад и бросил полуживую жертву на землю. Война упал на спину. Удар был настолько сильным, что Якуб не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Из последних сил он перевернулся на бок, захрипел и провалился в бездну…

Едва подъехав к месту, где встречались жерчицкая дорога и выходившая из леса тропинка, идущая с перешейка, староста вдруг заметил едва различимые на фоне вечернего леса силуэты людей. Даже издали было видно, что их гораздо больше, чем четверо, поэтому староста приказал тем, кто получил во временное пользование панские сабли и кавалерийские шашки, приготовиться к бою и сопровождать его.
Нужно отдать должное Жыковичу, человек он был опытный, обстоятельный, смелый, и, хотя из-за собственного живота особой поворотливости в бою от него ожидать не приходилось, командовал пан Станислав толково и со знанием дела.
Возглавляемый им отряд подъехал к лесу. Тут же к ним навстречу вышел какой-то мужик со страшной, нечесаной бородой, ведущий под уздцы лошадь, на которой, обнимая ее за шею, то ли лежал, то ли сидел пан Патковский. За ними вышел еще один бородач, ведя под уздцы второго скакуна, на котором, изогнувшись в болезненной позе, сидел молодой Война. Следуя за его смирным животным, привязанные к панскому седлу, из леса вышли еще две лошади без седоков.
Пространство перед выстроившимся дугой отрядом старосты заполнила по меньшей мере полусотня бродяг. Вперед вынесли укрытые лапником сосновые носилки, на которых лежал какой-то окровавленный человек. Люди из отряда пана Станислава испуганно переглядывались.
— Кто вы? — Раздираемый пляшущими в его голове вопросами, властным, полным силы голосом спросил староста.
Ответа пришлось ждать долго. Летавший среди чужаков шорох никак не мог найти того, кто осмелится бы заговорить.
— Думаю, пан Станислав, ты догадался, кто мы такие? — Услышал он незнакомый голос.
Жыкович не видел говорившего. Похоже, что он специально прятался от его внимательных глаз. Никто не выделялся среди разношерстной толпы вызывающим взглядом, стало быть, любой из этих людей мог разговаривать с ним, прикрываясь стоящими впереди.
Жыкович не стал тратить время на определение адресата.
— Я-то догадываюсь, — деловито откашлявшись, сказал он, — да и вы, как видно, знаете, кто перед вами. Однако ж тем, кто не знает этого, скажу: я – пан Станислав Жыкович, староста королевского мельницкого староства. Вы, как я понимаю, люди Базыля Хмызы, захватили пана Патковского и пана Войну и теперь собираетесь устроить здесь торг?! — Пан Жыкович, не дав как следует разыграться чувству досады, тут же остыл. — Что ж, — горько вздохнул он, — во спасение их душ мне сейчас не пристало торговаться. Но, как ни крути, а придется вам подождать, господа хорошие, потому как тех денег, что у меня собой есть, хопіць хіба што на посную вячэру   вашему атаману…
В это время сгорбленный и полуживой Война неуверенно выпрямился в седле. Он поднял голову, силясь отыскать взглядом старосту. Мокрые волосы молодого пана закрывали лицо, и Якуб был не в силах их убрать. Руки его дрожали, он медленно набрал воздуха в наполненную тупой болью грудь и с трудом выдохнул:
— Хмыза? Вы люди Хмызы?
Бородатый мужик, что держал лошадь Патковского, обернулся.
— А хіба мы не казалі  вам, малады пан? — С хитрой ухмылкой спросил он.
— Надо же, — срываясь на хрип от донимавшего его кашля, прошипел Война, — а я только хотел просить пана Жыковича отблагодарить наших спасителей…
— Ну, дык у чым жа тады справа? — Вступил в разговор кто-то из толпы. — Якая вам розніца, каму падзякаваць? У народзе кажуць: «Хто нi выцягне цябе з палонкі, таму і дзякуй!» . 
— Эх, — слушая это, махнул рукой бородатый, — гэта ж паны, што з іх узяць?
Жыкович быстро сообразил, что дело имеет несколько иной оборот, чем ему представлялось вначале. Понятно, что озлобленность Войны была только побочным продуктом его нынешнего внутреннего состояния. О состоянии же пана Патковского и говорить было нечего, жизнь в его пожилом теле едва теплилась.
Так или иначе, а помощи в прояснении этой ситуации следовало просить только у новоявленных «спасителей», которых, к слову сказать, еще час назад Жыкович с полной уверенностью относил к лагерю своих личных врагов.
Пан Станислав не долго мучил свою голову рассуждениями о том, что лучше, а что хуже.
— С кем из вас я могу говорить? — Уже на другой лад спросил староста, заранее предчувствуя, что лесной люд обязательно ответит на его вопрос колким словцом. Но нет. Почти тут же из толпы разбойников к Жыковичу вышел худощавый красноносый мужик, с густыми, висящими чуть ли не до груди русыми усами. Рука его потянулась было к голове, чтобы снять перед паном свой дырявый колпак, но в последний момент, опомнившись, человек Хмызы лишь сильнее нахлобучил его на свою немытую голову.
— Говори со мной, — твердо ответил он, косо озираясь на стоящих рядом сотоварищей. По говору было понятно, что этот человек был русин.
— Что случилось с моими друзьями? — Спросил Жыкович.
Усач вполоборота оглянулся. Едва ли таким образом он мог увидеть стоящих позади него, однако выглядело это так, словно он советовался с ними.
— Это, пан староста, ты у них сам спросишь. Нам, — усач снова «посоветовался» взглядом со своими товарищами, — было велено показать нашего человека, — он кивнул в сторону носилок. — Базыль сказал, что на этот раз Юрасик убил одного нашего и чуть не отправил к праотцам двоих ваших. Хмыза не станет пока палить маёнтки, но велел передать, что хочет поговорить с молодым паном Войной.
Сегодня уже дело к ночи, а завтра вечером, к этому же времени, пусть пан Война и с ним не больше двух человек ждет Базыля здесь.
В это время бородач подвел панских лошадей с полуживыми всадниками к людям старосты. Жыкович, очнувшись от тяжких дум, вскинул голову, отчего с отворота его двойной шапки на задубевший от дождя суконный воротник потекла струя холодной воды.
— Что ж вы, хлопцы, — неуверенно сказал он, — куда ж пану завтра? Вы посмотрите, он же чуть живой.
Люди Хмызы подняли с земли носилки и дружно отправились обратно в лес.
— Он-то чуть живой, — замыкая их скорбное шествие, ответил усач, — а наш Яфрэм уже нет. Бывай, пан староста, помни, завтра вечером. Если не приедет Война, Базыль сделает все, как решит сам. Тогда уж не взыщи…

В тот момент, когда Войну и Патковского привезли в Мельник, пан Альберт все еще пребывал в беспамятстве, а вот Якуб хоть и с трудом, а все же сам слез с коня и вошел в замок. Он нашел в себе силы даже переодеться. В это время слуги отнесли пана Альберта в одну из гостевых комнат. Жыкович, видя, в каком тот состоянии, послал конного гонца в Патковицы и на всякий случай распорядился омыть Патковского и переодеть.
Понимая, что повисшая на волоске жизнь пана Альберта в любой момент может оборваться, староста и молодой пан до появления старухи Климихи постоянно оставались в комнате, где лежал отставной судейский писарь. Едва только мельницкая шептуха переступила порог и увидела отливающее серым бледное лицо пана Патковского, она тотчас же попросила всех выйти.
Якуб и пан Станислав ушли в гостевую, где, приказав немедля принести им вина, уселись у очага. Промокший до последней нитки староста наотрез отказался от сухой одежды и только подбрасывал дров в едва тлеющий до той поры огонь. Он повесил у очага свой плащ, снял и разложил на скамье мокрый камзол. Тепло открытого огня начало делать свое дело. От мокрой одежды старосты поднимался густой пар, наполняя гостевую запахом паленой шерсти и овчарни.
Большая бутыль, принесенная Антосем, заметно потеряла в своем весе к тому времени, когда староста наконец решился заговорить.
— Пан Якуб, — как можно мягче обратился он к начинающему соловеть от вина и тепла молодому Войне, — думаю, вы знаете, что мне нужно сейчас услышать? Я вижу, как вам нелегко, но поймите, я не могу оставаться в неведении…
Якуб вздохнул. Было заметно, что воспоминания ему даются непросто. Перед глазами неотступно стояла страшная беззубая пасть Юрасика, его пустые глаза, уродливый черный провал вместо выгнившего носа и мокрая от трупного сока хламида…
Войну передернуло.
— Не думайте, — сказал он, — что мой рассказ будет особенно длинным. Мы въехали в лес, перебросились с паном Альбертом парой фраз и тут заметили, что позади нас идет одинокая лошадь.
Представьте себе, только въехали, а второй лошадки и обоих наших людей уже нет, словно никогда и не было. Пан судья тут же упал в обморок, а я, — Якуб едва уловимым движением повел плечами, — поверьте, пан Станислав, уж лучше бы и мне в тот миг потерять сознание.
— Вы… что-то видели? Я имею в виду, что-то похожее на призрака?
— Не-е-ет, пан староста, — с нескрываемым ужасом в глазах протянул Якуб, — то-то и оно, что я видел не просто что-то «похожее» на призрака, а именно самого призрака! — Война поставил на стол литой медный кубок и, закрыв свое лицо ладонями, медленно растер щеки руками.
— Это призрак, пан Станислав, — глухо произнес он, продолжая массировать лицо, — уродливый, страшный призрак. Просто исчадье ада. Все эти байки о том, что, они, дескать, эфемерны и легки, чушь! Эти твари, как оказалось, реальны. Реальны, как мы с вами, как все вокруг, только омерзительно страшны и неуязвимы. Природа их страха столь сильна, что способна заставить задрожать любого.
Это теперь я понимаю, что за то время, когда увидел его приближение, вполне мог уклониться, спрыгнуть с лошади, выхватить оружие, но... Я сидел в седле, как… как внезапно застигнутый рассветом филин и, наверное, так же, как и эта ночная птица, пялился на его приближение, будучи совершенно бессильным что-либо сделать.
Один взгляд этих пустых глаз способен внушать человеку безумный страх и просто замораживает его своей силой. Вы становитесь медлительным, словно дождевой червь, — Война оторвал руки от лица и, налив себе вина, сделал несколько больших глотков.
Староста с состраданием всматривался в глаза молодого пана, полные пережитого:
— Вы сказали, он летел?
— Вы мне не верите?
— Нет, нет. Я просто спросил…
— Все правильно, пан Станислав. Вы мне не верите. Я бы и сам не верил в это, если бы не видел собственными глазами. Да, он летел. Мало того, он схватил меня там, в лесу, пока я сидел и смотрел на него, как замороженный, схватил и потащил вверх. Несмотря на то, что его пропахшая тленом хламида закрывала мне лицо, я чувствовал, пан Станислав, меня тащат вверх. Мне даже казалось, что он машет крыльями, хотя я их и не видел. Да и когда я мог?
Уж и не знаю, по какой такой причине Юрасик передумал тащить меня куда-то для того, чтобы исполосовать крестами, однако он отчего-то вернулся и бросил меня на землю.
Глава 14
Прежде чем рассказать что-либо о состоянии пана Альберта, появившаяся в гостевой бабка Климиха тут же спросила молодого Войну о здоровье. Якуб признался, что ему досаждает боль в спине. Климиха попросила молодого пана поднять сорочку. Он послушно повернулся к свету очага и потянул полы одежды себе на плечи.
Староста, глядя на открывшуюся ему картину, задержал дыхание. Вся спина пана Войны была одним большим синяком. Климиха старательно ощупала каждую косточку Якуба, но так и не нашла каких-либо серьезных повреждений.
С ее слов выходило, что все болевые ощущения Войны только от того, что его «крэпка шыбанула». Из способов лечения такого болезненного, но достаточно легкого недуга знающая в этом толк старуха «прописала» пану «больш шавяліцца», каб «чорная кроў рассмакталася ».
Едва только Якуб опустил полы сорочки и потянулся к бутыли с вином, старая дама недовольно закивала головой. Она всегда плохо относилась к тому, что мужчины то и дело прибегали к помощи выпивки в любых сложных делах. Климиха достала из своей полотняной торбы серебряный крест и темный пузырек с водой, после чего попросила пана старосту выйти.
«На млодым пану велькі зляк, — сказала она, — трэ яго загаварыць, бо будзе нядобра. Я што магу зраблю, а што i не… Заўтра раніцою звязіце пана на Кавальскі хутар да Варвары. Яна сама нікуды не паедзе, старая ўжо, ледзь рухаецца, а без яе тут не абойдзешся, бо з нячыстым яна лепш упраўляецца ».
Что-то около получаса просидел пан Станислав в холодной гостиной, соседствующей с той комнатой, где Климиха лечила пана Якуба от испуга. Зубы старосты выбивали мелкую дробь, пальцы стали деревянными от постоянного соседства с мокрой одеждой, о которую Жыкович безуспешно пытался их растереть.
Но вот старуха, сделав свое дело, ушла, и пан Станислав, вернувшись в комнату, где лежал Война, жадно припал к теплой стене.
— О, — глядя на это, полным раскаяния голосом выдохнул Якуб, — пан Жыкович, вы, как видно, ждали в гостиной? Что ж вы, ай-ай-ай, — Война, с трудом вставая с постели, недовольно закивал головой, — это мне бы об этом подумать, тоже мне хозяин…
— Не переживайте, пан Война, — дрожа всем своим большим телом, успокаивал его Жыкович, — мне с моим запасом жира такой холод не страшен. Однако если ваш истопник так работает, боюсь, что и вы, и пан Свод окончательно подорвете свое здоровье…
— Свод! — вдруг вскрикнул Война и стремглав бросился прочь из комнаты. Староста, проводив его взглядом, только поближе перебрался к открытому огню обдумать этот необычный приступ гостеприимства молодого хозяина.
Якуб одним махом промчался по темному пустому коридору к спальне англичанина. Сильный бражный запах встретил молодого Войну еще шагов за десять от проема неплотно закрытой двери. Якуб тихо подкрался и стал слушать. Здесь, на сквозняке, запах браги стоял такой, что казалось, будто у самого порога разлили по меньшей мере бутыль вина.
Кто-то шуршал и сопел в невидимых стараниях у самой двери. Якуб подождал. Голосов из приоткрытой створки слышно не было. Неудержимое желание уличить Свода в чудовищной лжи вынудило Войну идти до конца. Он властным жестом распахнул незапертую дверь.
К своему неудовольствию, Якуб не увидел перед собой ничего компрометирующего англичанина. Посреди комнаты стоял взмокший от работы Казик и держал в руках большую мокрую тряпку.
Вокруг него царил страшный беспорядок, валялись какие-то вещи Ричи. Свежевымытый пол блестел от влаги и просто «благоухал» винными ароматами. У кровати Свода, который крепко спал, широко раскинувшись на всю ширь постели и наполняя пространство вокруг себя глухим здоровым храпом, стоял деревянный ушат и два ведра.
Казик подошел к одному из них и положил в него тряпку.
— Пан Война, — полушепотом произнес он, — во, мыю...
— Мыеш? — С нескрываемым подозрением переспросил Якуб. — Чего это на ночь глядя?
Казик, ничуть не смутившись панской подозрительностью, окинул взглядом комнату англичанина.
— Пан Свод удзень добра налыкаўся. Адразу спаў, а потым яго пачало моцна муціць. Ён, мо, ужо разоў пяць уставаў. З яго глоткi ляціць жывое віно. Увесь абгадзіўся. Я яго вопратку аднес, каб жанкі папралі. Вось зараз пасля яго падлогу мыю… 
Казик вытащил из ведра мокрую тряпку и для достоверности, будто пан до этого ее не видел, продемонстрировал хозяину свое нехитрое орудие труда.
Едва Война бросил взгляд на тонкую струю воды, стекающую на пол с тряпки, перед его глазами всплыло изображение мокрой хламиды Юрасика, а в нос снова ударил запах трупного перепревшего тряпья.
Якуб побледнел и невольно задержал дыхание. В этот момент его самого едва не вырвало. Махнув Казику, мол, продолжай заниматься делом, Война зажал рукой рот и нос и, резко развернувшись к выходу, болезненно столкнулся со старостой, внезапно появившимся перед ним из холодного мрака коридора.
— Пан Война, — сопровождая свое появление взволнованным сапом, выдохнул Жыкович, — прибежал человек, там, во дворе… Привезли Глеба и Петра. Надо бы послать в Замшаны за доктором!
Гримаса боли, появившаяся было на лице Якуба в результате столкновения с мощным телом старосты, в одно мгновение исчезла. В следующий же миг всепожирающая чернота пустого коридора поглотила и молодого хозяина замка, и мельницкого старосту, догонявшего его.
Казик, глядя на это, так и застыл с тряпкой в руках, а мистер Свод вдруг прекратил храпеть и, тяжело вздохнув, повернулся и сел.

Двор был наполнен людьми, что плотным кольцом окружали удлиненную телегу с запряженной в нее худой старой клячей. Позади боком стояла пустая двухместная коляска, в крашеных оглоблях которой пританцовывал отличный вороной мерин, все норовивший дотянуться до сваленного неподалеку сена.
Серый купол плачущего неба оттенял безумный танец огня чадящих на ветру факелов. Дождевая морось трещала в их кипящей смоле, а слабый ветер вертел вылетающую копоть, не давая ей возможности подняться вверх.
По мере того, как Якуб и староста приближались, окружающие люди расступались. Пан Война подошел к зияющей черным провалом тени и заглянул за невысокий дощатый борт телеги. На дне ее, накрытые толстым суконным покрывалом, ясно различались две людские фигуры. Молодой пан замер, не решаясь отбросить задубевший от влаги покров. Сосредоточенно сопевший за его спиной староста взял у кого-то трещавший, будто раскаленная сковорода, факел и, освещая зловещее темное пространство, отбросил полог.
Якуб едва не вскрикнул от неожиданности, на полу повозки зашевелились обе жертвы церковного призрака. Они поднимались, держась корявыми, заскорузлыми пальцами за шершавые доски бортов и вопросительно косились куда-то в сторону, за спину мельницкого пана. Сполохи огня выхватывали из темноты их хмурые лица. Грязные льняные сорочки во многих местах зияли дырами и разводами кровавых пятен.
К сердцу Якуба снова подобралось холодное оцепенение страха. Староста, по своей природе избавленный от его сковывающего влияния, невольно перевел взгляд в ту сторону, куда смотрели Глеб и Пятрок. В следующий же миг пан Жыкович толкнул в бок окаменевшего от нахлынувших переживаний Войну.
Якуб очнулся не сразу. Пану Станиславу пришлось повторно, на этот раз более ощутимо толкнуть молодого пана, прежде чем тот, вняв молчаливому кивку старосты, обернулся. Позади него, облаченные в длинные плотные плащи с капюшонами, стояли две дамы. Отдавая дань его запоздалому вниманию, они поклонились.
— Пан Война, — тихо шепнул ему на ухо староста, — это пани Ядвига и панна Сусанна.
Якуб шагнул к гостьям, на какое-то время оставив без внимания пострадавших в лесу крестьян.
— Пани Ядвига, панна Сусанна! — с нескрываемым волнением произнес он, обращаясь сразу к обеим дамам, поскольку никак не мог определить, разглядывая их едва различимые в тенях больших капюшонов подбородки, кто же из них мать, а кто дочь. — Это вы? Эти люди… Что-то случилось в Патковицах?
— Что там Патковицы, — неуверенно произнесла та, что стояла справа, и Война понял, что это пани Ядвига, — у вас пан Альберт. Ваш человек сказал…
— О! — взволнованно выдохнул Якуб. — Что я такое говорю, — запинаясь, продолжил он, — конечно же, пан Альберт наверху. Я сейчас же вас к нему проведу, только вот…
— Что с ним?! — Воскликнула пани Ядвига, отбрасывая назад тяжелый мокрый капюшон и Война-младший не мог не отметить, что беспощадные ко всему на свете годы не имели никакой власти над силой и красотой этой женщины. Она ничуть не изменилась с тех пор, когда Якуб видел ее последний раз.
— Сейчас он отдыхает, — попытался смягчить правду Война, глядя, как в этот момент и Сусанна снимает с головы промокший капюшон.
С трудом отвлекаясь от созерцания лика прекрасной золотоволосой девушки, в которую превратилась когда-то худенькая и курносая дочь Патковских, Якуб почувствовал испытующий взгляд пани Ядвиги и скрепя сердце все же добавил:
— Климиха сказала, что пана Альберта хватил удар, но все худшее уже позади, — Война с тревогой заметил, как при этих словах качнуло пани Ядвигу. – Сейчас его не нужно беспокоить. Пан Альберт до утра должен спать.
Пани Ядвига, — отвердевшим тоном продолжил Война, — я дал обещание пану Альберту, что на то время, пока не разрешится … — он запнулся, — один вопрос, я почту за честь принять под защиту стен нашего родового замка вас и панну Сусанну.
Молодая панна Патковская тут же бросила красноречивый взгляд в сторону матери. Девичьи глаза, полные слез переживания за отца, говорили Якубу о том, что для Сусанны слова молодого Войны не были новостью. Более того, в ее взгляде ясно читалось несогласие с родителями в этом вопросе, однако она, как девушка благоразумная и воспитанная, спорить с ними не решалась.
— Пан Война, — тихим, но властным голосом ответила пани Ядвига, — видит бог, ни я, ни моя дочь не решились бы отступить от общепринятых норм и жить под чужим кровом, если бы не события сегодняшнего дня. Альберт совсем извелся от всех этих Базылей и Юрасиков, — пани набожно перекрестилась. — Уже который день у него, да и у нас, только хлопоты да поездки. Это и понятно, мой муж хоть и бывший, а все же судейский. За многие годы добросовестного служения королевским законам он, сменив двух судей, так и не смог смириться с тем, что подобные события могут обходиться без него. Вот и сегодня он уехал еще затемно, оставив нас снова ждать и переживать. Я знала, пан Война, что добром это не кончится, ведь Альберт уже не молод…
Пани Ядвига сдержанно смахнула выступившие в уголках ее карих глаз слезы.
— Вначале, — продолжила она, с трудом справляясь с прерывистым дыханием, — с сообщением о том, что с Альбертом случилось несчастье, отсюда прискакал человек, но едва только мы с Сусанной собрались ехать в Мельник, как из Жерчиц к нашему убежищу привезли этих несчастных.
Пани Ядвига указала на Глеба и Петра, что, находясь в стороне от панского внимания, несмотря на свои раны, уже выбрались из телеги и стояли, замерев в ожидании.
— Мы, — продолжила пани, — перевязали их и сопроводили сюда. То, что рассказывают эти люди, убеждает меня в том, что мы были несправедливы к словам нашего отца и вашему великодушному приглашению, пан Якуб. Мы просим вас о защите! — Пани Ядвига и ее дочь покорно склонили головы перед молодым паном.
— Почту за честь, — ответил Война, осознавая, что злодейка судьба своеобразно вняла его недавним просьбам о том, чтобы предоставить ему хоть какие-то дела и хлопоты. Уж больно жаждал молодой человек доказать своему отцу, что в Мельнике отныне хозяйничают надежные молодые руки и совсем неглупая голова. «Просил – получи», — ответила судьба и тут же, словно большой угольный мешок, взвалила на его плечи груз ответственности за все происходящее. Да, Якуб понял это именно сейчас, поскольку все окружающие, включая пана Станислава, глядя на него, ждали.
«Что же дальше? — спрашивал он себя. — Проводить пани Ядвигу и Сусанну или?.. А что тогда делать тем, кто, выбравшись живыми из лап самого черта, тоже приехали ко мне искать защиты и справедливости?».
Якуб вдруг осознал, что все эти рассуждения пусты и просто отнимают у него бесценное время. Что тут размышлять и нервничать? Раз он хозяин Мельника и все возложено на него, стало быть, все, что бы он сейчас не решил и не сделал, должно быть принято теми, кто вверяет ему это право ответственности.
Война решительно повернулся к Глебу и Петру.
— Что с вами было? — Последовал вопрос, и окружающие, изнемогающие от страха и любопытства, задержали дыхание, чтобы не пропустить ни слова из леденящего душу рассказа.
— Пан, — с готовностью отозвался Пятрок, и по его грязному, мокрому от холодной мороси лицу скатилась слеза, — мы ўжо і не дбалі пабачыць вас жывым. Там, каля Жэрчыц, як толькі ўзняліся на ўскос, вы і пан Альберт паехалі далей, а мы за вамі.
Раптам чую – ззаду мяне цішыня, азірнуўся, а Глеба ўжо няма! — глаза говорившего наполнились ужасом. — Толькі я адкрыў рот, каб вас паклікаць, нешта смядзючае мяне падхапіла, да і панесла ўверх! Толькі я і бачыў, што кавалак неба. Вядома ж, прывіды ж нябачныя. А тады гэты мяне кінуў. Гэтак, паганіна, бразнуў аб зямлю, што я ўжо паспеў і з бацькамі-нябожчыкамі павітацца. Як ачуняў, агледзеўся — увесь у крыві. Уся скура крыжамі пасечана, быццам нейкі вар’ят мяне не як чалавека, а як асвежаваную свінню нажом крэмзаў! 
Под нарастающий гул и тяжелый вздох присутствующих бедняга Пятрок, морщась от боли, продемонстрировал страшные отметины Юрасика. Война почувствовал, как у него самого заныла-застонала ушибленная спина.
— А ты, Глеб, — хрипло произнес он, — что было с тобой?
— А чё тут рассказывать, пан Война? — ответил сквозь зубы рассен, лицо которого разбухло и заплыло синевой. — Я-то даже на тот откос подняться не успел. Что-то меня так сильно шибануло в голову и плечо, что я, видно, за все свои прежние грехи провалился прямо в пекло, поэтому не знаю, где был, что было – одна темень в голове. Помню только, как очнулся. В ушах гудит, тело болит, полный рот песка и крови.
Как расшевелился — скатился с откоса, смотрю: сверху Петро ползет на пузе. Кое-как доковыляли до Жерчиц. Там люди перепугались, не стали нас толком ничего спрашивать, даже в деревню не пустили. Правда, дали телегу, провожатого и отправили разбираться прямо к пану Альберту, что долго служил при суде. Я им говорил, что пана Альберта дома не будет, что он, скорее всего, в Мельнике, но никто даже слушать не хотел. Выпроводили нас, будто мы какие-то прокаженные. Странные эти жерчицкие приболотники. Вроде и в костел ходят, а ведут себя не по Христу. Хотя, — Глеб обернулся, — телегу-то дали. И на том им спасибо.
До Патковиц, — продолжил свой рассказ рассен, — от Жэрчиц рукой подать, а до гумна пана судьи и того ближе. Вот кое-как и добрались. Там нас встретили пани Патковская и ее дочь. Дай вам бог здоровья, вельможные пани, — Глеб низко поклонился дамам, — что не побрезговали мужицкой кровью, омыли раны, повязали тряпицами. Век молиться за вас буду и Христу, и Богородице!
Якуб был хмур и сосредоточен. Его мысли, подобно голодным поросятам, толкались у «корыта» полученной только что обильной пищи для размышлений. Главным образом привлекала внимание бесспорная схожесть всех нападений. Именно сейчас, по горячему следу, надо было бы сесть и все старательно сопоставить и взвесить. Но Война, снова раздираемый изнутри подозрениями, задумчиво посмотрел в сторону стен замка.
— Вас, Пятро и Глеб, — глухо сказал он, все еще отыскивая глазами проем окна Свода, — отвезут по домам. Завтра же ваши семьи получат по четыре флорена серебром и еще по два мешка зерном, — слышите, пан Станислав? Война отыскал глазами старосту и дождался, когда тот кивнет. — Это вам, мужики, и вашим семьям за то, что пострадали в опасном деле. С утра пошлем за Климихой и за замшанским доктором, крепитесь, хлопцы. Даю вам слово, Юрасик дорого заплатит за каждую каплю вашей крови…
Отдав распоряжения насчет Глеба и Петра, хозяин мельницкого замка отвел Патковских к спальне, в которой лежал полуживой пан Альберт. Тихое безутешное горе катилось по женским щекам. Не было ни всхлипываний, ни пронзительных воплей. Раздавленные горем дамы стояли, обнявшись, у кровати главы своего семейства и тихо плакали.
Якуб, на время оставив их на попечение старосты, отправился распорядиться насчет приготовления гостевых комнат. Возвращаясь, он натолкнулся на Казика, мирно спавшего во мраке у двери англичанина.
— А-а, — протянул шепотом Война, — бесова душа, опять спишь?
— Дык ноч жа, — бешено вращая глазами спросонья, оправдывался перепуганный слуга, — а ноччу толькі грэшнікі ды нябожчыкі не спяць.
— Ну, — наигранно стал в позу пан, — кто я, по-твоему, «грэшнік» ці «нябожчык»?
Казик вяло улыбнулся:
 — Выбачайце, пан Война, я не так сказаў. Ноччу не спяць грэшнікі, нябожчыкі i паны.
— Я вот тебе сейчас!.. — затряс кулаком над склоненной в мольбе о прощении взлохмаченной головой Казика Якуб. — Говори лучше, как пан Свод?
— А што яму зробіцца? Спіць як і спаў. Я ўжо і тлусцень  загасіў.
— Я яшчэ са двара бачыў, што ты яго загасіў. Паглядвай тут за панам. Утром присмотри, чтобы пан Свод был в порядке. У нас ночуют пани Ядвига и панна Сюзанна Патковские, а также пан Станислав. Пан Ричмонд с утра ни в коем случае не должен выглядеть, как перепивший накануне повеса. Как это ему объяснить, думаю, ты сообразишь. — Война тяжело вздохнул. — Мы все достаточно натаскались и натерпелись за сегодня, а завтра? Завтра нас ждет день не легче. Все, время к полуночи, пора всем спать.
Якуб оставил Казика и направился к гостям.
Несмотря на все уговоры, пани Ядвига наотрез отказывалась идти отдыхать в отведенную для нее комнату. Она хотела быть рядом с паном Альбертом в тот миг, когда тот придет в себя. Трудно было с ней спорить, и потому Якуб приказал служанкам принести скамью в комнату для пани Патковской.
В одно мгновение стараньями умелых рук соорудили вполне сносную постель. Теперь пани Ядвига могла вздремнуть возле своего мужа и быть уверенной в том, что он, пробудившись, как и много лет подряд, увидит рядом с собой именно ее.
 Для услуг гостьям были отданы две служанки. Валившиеся с ног Война и Жыкович, попросив прощения у дам и получив заверения, что пани Патковские пока более ни в чем не нуждаются, отправились отдыхать.   
Ночь для Якуба превратилась в сплошной кошмар. Спать стоя он не умел, а лежа просто не мог. Стоило ему пошевелиться, как тупая, ноющая боль в спине тут же гнала прочь подбирающийся сон. Ворочаясь в плену неясных видений и боли, Война и не заметил, как в темное окно стал стучаться серый свет ненастного утра.
В комнате чувствовался запах дыма. Наверняка, это Антось, получивший накануне взбучку от пана за нерасторопность, возился где-то у печей, стараясь к пробуждению хозяина и гостей наполнить сырые помещения замка теплом. Где Шыскому-старшему было знать, что молодой пан уже давно не спит, а только и дожидается того момента, когда его появление в комнатах и залах вполне уложилось бы в отведенные для пробуждения временные рамки.
Якуб совсем не хотел шататься по безлюдному спящему зданию, словно призрак, но и лежать в кровати у него уже просто не было сил. Он тихо оделся и вышел в коридор. В углу гудела печь, возле стены, дожидаясь своей очереди сгореть во людское благо, лежали приготовленные Антосем дрова.
Из приоткрытой двери гостевой спальни, в которой находились пани Патковская и пан Альберт, слышались голоса. Думая, что это беседуют супруги, Война, дабы засвидетельствовать свое почтение пришедшему в себя соседу, легонько постучал в дверь и, широко улыбаясь пробуждению своего боевого товарища, распахнул ее. Каково же было удивление Якуба, когда перед самым входом он наткнулся на спину Свода!
— Мистер Война, — растерянно и несколько виновато произнес англичанин, — доброе утро, как вам спалось?
Хозяин мельницкого замка шагнул вперед. Пан Альберт, судя по всему, так и не пришедший в чувства, лежал на своем прежнем месте, а вот пани! Что-то говорило Войне, что чувства госпожи Патковской, в отличие от чувств ее мужа, как раз в этот момент находились в повышенном тонусе.
Зардевшаяся от смущения пани Ядвига сидела спиной к постели сраженного недугом супруга, причем с таким легко читаемым безразличием на подернутом усталостью лице, словно за ней находился не близкий ей человек, а старый одежный сундук. Глаза пани бесстыдно сияли заинтересованностью, и появление молодого хозяина замка ничуть не смутило ее грешных чувств. Она привстала и поприветствовала Якуба.
Война ответил даме поклоном и поднял взгляд на иностранца. Как видно, наглость этого прощелыги просто не имела границ! Якуб ясно ощутил повисшую в воздухе неловкость, связанную с его появлением. Глаза заморского гостя говорили: «Как вы не вовремя, мистер Война! Пошли бы, погуляли где-нибудь…».
Пожалуй, если бы Якуб не был здесь хозяином, ему и на самом деле пришлось бы удалиться, а так, в противовес сложившейся ситуации, он просто принял выжидательную позу. Бесстыдника Свода ничуть не смутило подобное «давление».
— Мистер Война, — весело произнес он, — можете себе представить, пани Ядвига имеет родственников в Портсмуте и Лондоне. Насколько я понял, она несколько раз была за морем и, заметьте, может попросить стакан воды на английском языке. Конечно, это далеко не все, что она умеет попросить или сказать, но мне и того достаточно, поскольку я, как вы понимаете, несказанно рад пообщаться с такой прелестной дамой…
— Благодарю вас, Ричи, — мягко ответила на комплимент пани, наугад уловившая смысл сказанного. Приходилось признать, что на самом деле английская речь, передаваемая даже не в таком уж и быстром темпе, никогда не успевала достаточно хорошо перевариваться в ее прелестной головке.
Война многозначительно кивнул.
— Да, — сдержанно сказал он, — я вижу, как вы этому рады, мистер Свод. А ваше присутствие здесь я понимаю так: вы великодушно решили помочь пани Ядвиге скрасить томительное время ожидания. Ведь так? Что ж, — ядовито продолжил Война, — это вполне достойно человека вашего воспитания и сословия — сделать все возможное, чтобы помочь в трудную минуту женщине, временно лишившейся опоры в лице собственного мужа.
Думаю, после поправки пан Патковский будет вам немало благодарен за эту помощь. Впрочем, — тут же заметил Якуб, — я считаю, что будет гораздо правильнее, если это я на правах хозяина данного замка возьму все заботы о пани Ядвиге и панне Сюзанне на себя, тем более что пан Альберт меня как раз об этом и просил. А у вас, мистер Свод, мне кажется, и без того от вчерашних нешуточных забот голова идет кругом. Вы выглядите уставшим…
— Напротив, — спокойно парировал Ричи плохо скрытый упрек товарища, — сегодня утром я, благодаря стараниям Казика, как никогда полон сил. Кстати, можете не напрягаться чрезмерно в подборе выражений. Познания леди в части английского языка крайне далеки от совершенства. В арсенале что-то около двух-трех десятков фраз, заученных на все случаи жизни. Повторяя их на все лады, она, как видно, уверена в том, что совсем недурно на нем изъясняется. Вот сами посмотрите, — Свод учтиво кивнул пани.
Пани Ядвига ответила заморскому гостю какой-то уж очень уставшей и неуверенной улыбкой.
Война про себя только тихо ухмыльнулся, а вслух сказал:
— В таком случае я понятия не имею, как вы могли с ней общаться? Допускаю, что повествование о ее почтенных английских родственниках могло быть высказано и без особенного знания языка, но интересно, пребывая в лапах легкого флирта, задумались ли вы, почему пан Альберт здесь и отчего он в таком состоянии?
Свод растерянно вскинул брови, будто говоря: «Да, я пытался спросить об этом у леди, но она… сами видите».
— Хорошо, — продолжал Война, — тогда я, имея-таки тайное желание испортить вам игривое настроение и пресечь всяческие прелюбодейские выходки, поведаю о том, что пан Альберт, я и еще двое людей накануне едва не расстались с жизнью. Разумеется, Свод, вам после вчерашней пьянки тоже в коей-то мере пришлось несладко, однако именно сейчас осмелюсь вам напомнить о вашей клятве. Итак, вы помните? — О! — с досадой воскликнул Якуб. — Ваш взгляд говорит сам за себя. Хорошо, мой друг, теперь представьте, каково сейчас мне? Одному богу известно, что будет дальше, но пока это мне приходится спасать вас от всевозможных неприятностей, в том числе и сейчас, Ричи.
Война неоднозначно кивнул в сторону пани Ядвиги.
— Я прошу прощения у дамы за крайне резкий тон, — Якуб коротко поклонился женщине, ничего не понявшей из длинного и живого разговора двух мужчин. — У вас же, Свод, я прошу его за то, что напомнил вам о долге, но вы, Ричи, как видно, из породы тех людей, что, случайно оказавшись возле берлоги медведя, не обойдут ее стороной, а непременно полезут будить лютого зверя. Вчера судьба дала вам возможность оплатить долг и сделать большое хорошее дело. Вы же на мое горе выбрали иное и, что еще хуже, сегодня упрямо продолжаете идти в том же, полном греха, направлении!
— Ведь так, пани Ядвига? — Война премило улыбнулся и, получив в ответ не менее лучезарную улыбку, впряженную в дежурный ответ: «О, конечно, сэр…», окончательно убедился в том, что пани ничего не понимает из прозвучавшего ранее.
— Свод, — продолжил Якуб, — бросьте заниматься ерундой. Сегодня днем, а в особенности вечером я буду сильно нуждаться в вашей помощи.
Ричи вскинул брови:
— Черт побери, Война, вы все же решили творить облогу и изловить этого призрака?
— Нет, Ричмонд, сейчас не до облоги. Да и в поимке Юрасика на вашу помощь я уже и не рассчитываю. Дело в другом, сегодня вечером мы поедем на встречу с Базылем Хмызой.
От нахлынувшего волнения англичанин даже задержал дыхание.
— О, это по мне! — не без удовольствия выдохнул он.
— Пани Ядвига, — оставляя без внимания браваду Свода, обратился Война по-польски к госпоже Патковской, которая все это время растерянно вслушивалась в сыплющиеся, словно горох, иностранные слова, — скажите, пан Альберт еще не приходил в себя?
Пани Ядвига медленно приосанилась и, оглянувшись на лежавшего позади супруга, ответила:
— Нет, пан Война, но он стонал. Думаю, это говорит о том, что скоро пан Альберт будет с нами.
В этот момент до пани стал доходить смысл недавнего разговора господина Свода и молодого хозяина мельницкого замка. Она запоздало поняла, как опасна подобная легкомысленная неосторожность для сорокалетней женщины, лишенной достаточного мужского внимания.
В ее взгляде стала ясно читаться слабая тень раскаяния. «О, простите, пан Война, — говорили ее глаза, — я была неосторожна. Надеюсь, вы ничего не расскажете пану Альберту? …Но если и расскажете, то мне плевать!».
— Пани Ядвига, — задумчиво произнес Якуб, — внутренне улыбаясь ставшему для него откровением игривому нраву госпожи Патковской, — дела вынуждают нас с мистером Сводом покинуть вас. Скажите, пока еще не время завтрака, ничего не будет плохого, если я прикажу подать вам что-нибудь перекусить?
— Вы очень добры, пан Война!
— Хорошо, — Якуб дождался, когда англичанин выйдет в коридор, и только после этого почтительно поклонившись даме, отправился следом за ним.
Часть 2
Глава 1
Чуть свет у ворот замка появился всадник. Это приехал Франтишек Жыкович, сын мельницкого старосты. Пан Станислав, отослав накануне своих людей в имение, не удосужился с ними передать весточку тяжело переживающей его отсутствие супруге и сыновьям.
Трудно даже себе представить, какие разговоры ходили утром в окрестностях Мельника. Каждый из тех, кто ездил со старостой в лес, привнес в рассказ о произошедших там событиях что-то свое, добавив этой панской «охоте» столько загадочности и значимости, что бедная пани Мирослава – супруга старосты, всю ночь не могла найти себе места.
Жыкович холодно встретил взволнованного сына, смотревшего на него и пана Войну так, словно те только что вернулись из преисподней. Конечно, он сразу заметил в округленных глазах своего потомка еще и мольбу остаться и поучаствовать в тех событиях, о которых шептались буквально все. Благоразумие старосты было против этого, поэтому вскоре раздосадованный отказом Франтишек, получив указания следить за здоровьем матери и за порядком дома, удалился, а пан Станислав, будучи человеком обязательным, сразу же после завтрака стал настаивать на том, чтобы молодой пан съездил на Кавальский хутор к Варваре.
Якуб какое-то время отнекивался, ссылаясь на то, что он просто обязан проследить за тем, чтобы Глеб и Пятрок получили должный досмотр, ведь вот-вот должен был приехать замшанский доктор Симони — итальянец, к врачевательству которого во всей окрестности относились с уважением.
Староста, выслушав отговорки молодого Войны, продолжал стоять на своем, пообещав взять на себя все, что касалось доктора, лишь бы перед вечерней встречей с Хмызой пан Якуб смог избавиться от скрытого душевного недуга, о котором говорила Климиха.
— Вы хотите позаботиться о пострадавших? — спрашивал староста. — Тогда непременно езжайте к Варваре. Ведь если она вам поможет, мы тогда и Глеба с Петром к ней свозим.
Время шло. Осенние дни и без того коротки, особенно когда небо затянуто тяжелыми шторами туч. Якубу трудно было что-либо возразить на многочисленные доводы пана Станислава, да и Климихе, неоднократно в течение ее долгой жизни доказавшей их роду свою преданность, Война доверял всецело. Если она говорила, что нужно съездить на кавальские хутора, значит, так и следовало сделать.
Так или иначе, а ближе к полудню Война, все же возложив на плечи пана Станислава свои домашние заботы, выбрался в путь. Якуб намеревался отправиться один, но, едва узнав о том, что молодой пан собирается куда-то ехать, за ним увязался Свод, у которого, как видно, наконец-то после пьянок проснулось его захиревшее чувство долга.
Так думал максималист Якуб, но на самом же деле Ричмонду просто хотелось развеяться. До хуторов было всего-то около трех миль прямого пути. Чем вам не прогулка? Тем более, что сегодняшнее небо уже не сыпало поганой моросью, а раскисшая от дождя земля за ночь ощутимо подсохла.
Ветер гнал вволю выплакавшиеся тучи куда-то на восток, встречая выехавших из мельницкого замка всадников настоящим морозцем. Они объехали большую зеленую лужу, покрытую тонкой ледяной коркой и, стараясь побыстрее преодолеть отведенный им путь, пустили коней рысью.
В конце затяжного подъема и без того ежившиеся от холода всадники ощутили истинную силу ветра. Этот хитрец словно специально ждал их за пологим холмом, щетинящимся серо-желтой стерней, оставшейся после недавно убранной ржи.
Свод, привыкший к подобным вещам, только задержал дыхание да натянул на брови дорогую шляпу, которая уже давно лишилась всего, что мастер когда-то приторочил к ее телу в качестве украшений. Война же, попав под удар ледяного ветра, сразу пожалел о том, что пренебрег советом старосты и не оделся потеплее.
— Как вам этот шторм, Свод? — выдохнул сдавленный объятиями холода Якуб, глядя на то, как весело щурится англичанин недоброму встречному ветру.
Ричи только криво улыбнулся.
— Надо бы добавить парусов, капитан, — игриво ответил он, — в противном случае вы рискуете получить сильное обледенение корпуса и пойти ко дну!
— Хо-го! — вскрикнул Война. — Не слишком ли громко сказано?
— Сказано тем, кто знает взбалмошный характер этого вечного бродяги и не боится его капризов.
— Наверное, это так, — ответил на плохо скрытую колкость в свой адрес Якуб, — однако, если бы ваш друг ветер прослышал о том, что и ваше каменное сердце знает, что такое страх, он тоже стал бы относиться к вам куда как строже.
— О чем это вы?
— О вашей боязни привидений…
Свод и бровью не повел на этот выпад.
— Может быть, вы и правы, мистер Война, — хитро морщась то ли от очередного порыва ветра, то ли от посетившей его мысли, спокойно ответил он. — Хотя, если честно, боязни этих тварей у меня нет. Просто я уверен в том, что призраки гораздо страшнее любого ветра.
— Вы называете это «уверенность»? — продолжал давить на болевые точки Ричмонда Война. — А вот мне показалось, что это страх!
— Уверенность, мистер Война, это уверенность. Вы ведь не станете спорить, что для лечения разного рода недугов, вызванных даже самым холодным ветром, есть масса разных способов, и вовсе нет нужды прибегать к помощи каких-либо старух…
— Не просто старух, Свод, — не дал ему договорить Война, в свою очередь, легко парируя полную яда остроту, — не «просто». Я, зная о вашем отношении к подобным вещам, не зря отговаривал вас от этой поездки. Да, Варвара — ведьма, причем старой закваски и совершенно не страшится рук святой инквизиции. Не будь она в преклонных годах, — тут Якуб широко, по-ребячески, дал разгуляться своей фантазии, — глядишь, и сама прилетела бы в Мельник на метле. Ну что, не страшно съездить повидать такое? А то поворачивайте, пока не поздно.
Нужно отдать должное чувству самообладания пирата.
— Нет, — просто и легко ответил он, — она хоть и ведьма, а все же человек. Людей я не боюсь, никаких. Да и таких ведьм повидал достаточно. Их полно на белом свете, особенно в бедных селениях, там, где слугам все той же святой инквизиции нечего взять. Люди, влачащие свое жалкое существование в глухих уголках, не нужны никому, ни богу, ни черту. Так и живут: сами себе лекари, епископы, судьи и палачи. Так что, дорогой Якуб, ведьм я не боюсь. А для того, чтобы доказать вам это, — англичанин вдруг оживился, — хотите пари? Когда приедем на место, я подойду и поцелую руку той пожилой леди, которую вы называете ведьмой.
Война неуверенно крякнул:
— Черт подери, Свод. Вы играете с огнем. А если я соглашусь?
— Прекрасно. Тем самым я докажу, что мое слово еще имеет хоть какой-то вес.
— Хорошо, а что взамен? 
— Ничего.
— То есть как? — не понял Якуб сути пари.
— А вот так, — продолжал Ричи. — Просто, если вы хотите, то я это сделаю.
— Вот чудеса, — странно улыбнулся Война, — знала бы Варвара, какой сюрприз ее ожидает. Не думаю, что даже она смогла бы предугадать то, что ей в старости будет целовать руки важный заграничный пан, причем просто так, за здорово живешь. Что ж, играть – так до конца, так тому и быть…
Оставшуюся часть пути они почти не разговаривали. Каждый думал о своем, всматриваясь в появившееся из-за пригорка селение. Кавальский хутор – это три приземистых домика, только один из которых был огорожен кривым жердяным забором.
Варвара слыла известной на всю округу знахаркой, травницей и костоправкой. Могла кровь заговаривать, трясучку зашептывать, да много чего еще. Климиха очень высоко ставилась к умениям Кавальской ведьмы, даже побаивалась ее, говоря, что Варвара знает и «черную книгу». Дорога на хутор, несмотря на его отдаленность, никогда не зарастала, а потому родственники, оберегая заметно ослабевшее в последнее время здоровье полуслепой старухи, весьма ревностно относились к приезжающим к ней людям.
Справедливости ради нужно сказать, что на Кавальском хуторе и жили-то только родственники Варвары. Старший сын с семьей да невестка — вдова младшего сына. Как поведал Войне главный знаток местного народонаселения пан Станислав, у старшего отпрыска Варвары была большая семья. На трудах их и стоял весь этот хутор, ведь, как известно, у кого много ртов, у того вдвое больше и рук.
Второй сын старухи погиб. Жолнеры случайно подстрелили, когда тот решил поохотиться в лесах за озерами. Невестка Варвары была сиротой, а потому после смерти мужа и она, и трое детей остались жить рядом с родственниками безвременно усопшего кормильца. Ее дом не имел изгороди, хотя и был крепок, не ровня длинной глиняной мазанке свекрови.
Вон оно, жилище Варвары – на левом краю хутора. Словно потягивающийся после сна кот, выгибало оно серую соломенную спину под тремя старыми липами и выглядело крайне ветхо. Слева от дома высился заросший бурьяном бугор, из которого торчали какие-то палки и столбы. Это, судя по всему, были развалины кузницы. Давно умерший муж колдуньи слыл в округе известным кузнецом, отсюда и название хутора.
Всадники подъехали к копнам, высящимся за огородами. Ветер значительно потерял силу, столкнувшись с обжитым местом, а потому Якуб сразу же почувствовал, как прилила горячая кровь к остывшей на холоде коже.
До дома Варвары оставалось не больше двухсот шагов, когда Война заметил толпящихся возле него людей. Это обеспокоило Якуба. Ведь если все они к старухе, пребывавшая в преклонных годах женщина попросту могла не взяться сегодня пользовать прибывшего пана. Староста предупреждал, что Варвара не зрит разницы меж паном и батраком и потому лечит всех по очередности.
Всадники обогнули копны и, минуя край пашни, подъехали к хуторскому колодцу. Возле покосившегося «журавля» стоял худощавый высокий человек. Этот гражданин средних лет, в сизой от солнца и пыли шляпе великопольских королевских студентов, коротая время ожидания, сутулился от холода, зажимая у самого подбородка тонким побелевшим кулаком поднятый до самых ушей ворот плаща. За ним, старательно выгрызая пожухлую жесткую траву, паслась старая худая лошадка, запряженная в возок со сложенными внутрь бортами.   
Незнакомец заинтересованно изучал фигуры приблизившихся.
— Это Кавальский хутор, или мы, сдурев от этого поганого ветра, съехали куда-то в сторону? — вдруг спросил один из всадников вместо приветствия.
— Да, пан говорит правду, это Кавальский хутор, — ответил гражданин и обернулся, глядя в сторону собравшихся у старой мазанки людей, большинство из которых, как стало видно сейчас, были дети. — А ветер? Тоже ваша правда, пан. Он и тут, за деревьями, прямо душу вынимает, не то что в чистом поле. О-то ж я смотрю, вы, как и я, недобрали сегодня одежки для такого холода…
Якуб, до этого времени всматривающийся в фигуры собравшихся невдалеке людей, опустил взгляд. Гражданин в студенческой шляпе хитро прищурился. Густая сетка морщин тут же заставила Якуба пересмотреть свое первое впечатление о нем. Его собеседнику было далеко за сорок. Война невольно улыбнулся, повторно разглядывая этого словоохотливого «студента-переростка». Да, что ни говори, а студенческая шляпа на его убеленной сединами голове выглядела по меньшей мере нелепо.
Как раз в это время очередной порыв ветра сильно ударил ему в спину.
— Вот же собака, — выругался неизвестный, но, заметив недоуменный взгляд собеседника, поправился, — это я про ветер. Будто слышит, что разговор идет о нем. Прошу меня простить, вельможный пан, просто я уже долго ожидаю, а потому окончательно промерз и не слежу за языком.
Якуб улыбнулся.
— Что ж, — непринужденно сказал он, — коль вы так охочи к разговорам, скажите тогда, кто вы и чего ради выносите эти адские муки?
— Извольте, пан, — гражданин почтительно приподнял шляпу и достаточно широко представился, — я родом из Любека, местный учитель Никаляус Эшенбурк.
Кланяясь, господин учитель невольно уперся взглядом во вдетые в стремена сапоги Войны. Они были из хорошей юфти, и пан учитель, даже несмотря на пронимающий его холод, быстро сообразил, что говорить с панами следует куда как уважительнее.
— Что ж, — деловито откашлялся он, — вот вы и знаете, кто я такой. Теперь было бы совсем неплохо дознаться, с кем и я маю гонор говорить?
Война снова улыбнулся доброй непосредственности учителя и посмотрел на Свода. Тот молчал, внимательно изучая говорившего и, как показалось Якубу, даже вслушивался в его слова.
— Будем соблюдать церемониал, — несколько небрежно и с плохо скрываемым весельем произнес Война. — Я – хозяин Мельницкого замка, сын пана Криштофа Войны, Якуб Война, а это мой английский друг, пан Свод.
— О! — радостно воскликнул Эшенбурк, который, глядя на природную степенность собеседника и его дорогую обувь, как видно, уже давно догадывался, с кем имеет дело. — Для-а-а меня большая честь, пан Война! — Никаляус вдруг стал растягивать слова, следя за тем, как иностранный спутник пана, ничего не говоря, объехал его стороной и направил свою лошадь в сторону дома Варвары.
— И для меня, — ответил Война, так же краем глаза сопровождая странное передвижение Ричмонда. — Вы мне не договорили, пан…? — Якуб сделал паузу. Он, на короткое время отвлекшись на мысли о Своде, напрочь позабыл, как звать-величать этого потешного учителя.
— Эшенбурк, — напомнил тот.
— Да, конечно, пан Эшенбурк. Так вот, вы забыли рассказать о том, что или кто заставляет вас страдать здесь в ожидании. Думается мне, это какая-нибудь местная панна полонила сердце пана учителя, и теперь вы думаете, кого бы это снарядить к ней сватом?   
— Не-е-ет, пан Война, — снисходительно улыбнулся Никаляус, которому не понравился панский тон, — дело в другом. Я понимаю, вы, верно, думаете: «Ох, уж эти провинциальные людишки. Только им и забот, что поесть да к доброй вдовеющей пани в постель завалиться».
— Нет, — вяло возмутился Якуб, который как раз в это время и думал о чем-то таком, — что вы!
— Тут нечему удивляться, — не стал противоречить этому суждению Эшенбурк, — мы сами в том виноваты. — На лице учителя мелькнула едва заметная тень. — Я жду Василя, Варвариного сына. Если пан пожелает, — Никаляус кивнул в сторону собравшихся людей, — я расскажу, в чем тут дело.
Война, испытующим взглядом сопровождавший непонятные передвижения Свода, кивнул.
— Вся загвоздка в том, — начал издалека учитель, — что я, приехав некогда в эти места, услышал о Варваре. Поскольку я очень интересуюсь природой подобных явлений и способностей человека, я был просто счастлив, что судьба послала мне еще одну возможность довести начатое некогда мной дело до конца. Должен вам признаться, что я, как раз через эту мою тягу к неизведанному в свое время и был выслан из Вильно. Ну, не о том сейчас речь.
Так вот, Василь, познакомившись со мной, сказал, что и близко не подпустит меня к матери. Впрочем, за это я его строго не сужу, ведь я ему, как видно, пан, так же, как и вам, показался весьма странным. Я, — не давая вяло возмутившемуся было Войне вставить даже слово, с горечью в голосе продолжил Никаляус, — и не отрицаю, что, наверное, и на самом деле я немного не в себе, вот Василь тогда и заупрямился.
Денег у меня никогда особенно не водилось, поэтому я и предложил ему вместо платы за возможность общаться с Варварой и записывать за ней обучить его детей грамоте. Василь долго думал, но после все же согласился.
Я живу в сельце Паленец, что двух милях ближе к Ляховцам. И вот уже год как Василь дважды в неделю привозит меня сюда, к детям. Полдня я занимаюсь с ними, а после того до самого вечера сижу и записываю за Варварой, — Эшенбурк довольно похлопал у себя в подмышке, где у него, видно, помещались записи.
— Но вот сегодня только приехали утром, а старуха сама пришла к Василю и говорит, что будет помирать. Такое с ней и раньше случалось. Придет, скажет, мы отведем ее домой, она полежит немного да и передумает. Шутит, говорит, что пока нет достойного человека, того, кому она свою силу могла бы передать.
Мы и сегодня, по обыкновению, отвели ее, а она легла на лавку в углу и стала так стонать да кричать, что не будь ветра, вам и тут было бы ее слышно. Видно, и правда в скорости помрет…
Теперь вот жду. Так или иначе, а Василю все одно в Паленец сегодня придется за попом ехать. А как соберется, так и я с ним. Детям-то всё одно уже сегодня не до занятий. Он хочет, чтобы мать по-христиански и исповедовали, и отпели. Только все это напрасно…
— Отчего же? — вяло спросил раздосадованный услышанным Война.
— Я же вам, пан Война, говорил, что кое-что знаю о таких людях. К Варваре хоть трех попов приведи — не поможет. Будет страдать, кричать, проклянет весь белый свет, а не умрет. Я и Василю говорил про это! Но он же ей сын и слушать меня не желает.
— Правильно и делает, — вступился за неизвестного ему Василя Якуб, — она же ему мать. Кто это в здравом уме захочет, чтобы мать умерла?
Эшенбурк замотал головой:
— Пан может поверить мне на слово, к вечеру, с попом или без него, а глядя на ее муки, он сам будет бога просить поскорее послать ей смерть. Где ему знать, что ведьмам бог завел другой путь исхода.
— Это какой же? — отстраненно поинтересовался Война, отыскивая взглядом Свода.
Лошадь англичанина стояла возле дома Варвары, привязанная к липе и уже без седока. «Разговоры разговорами, — тихо злился про себя Якуб, — а тут не до шуток, поездка пустая, нужно возвращаться…».
Никаляус говорил дальше, совершенно не придавая значения тому, что пан почти его не слушает.
— Для того, чтобы ведьма могла уйти, — продолжал он, — нужно проделать дыру в потолке дома и в крыше. Должен быть прямой ход к небесам…
— К небесам? — ухмыльнулся Война. — А я слышал, что знающимся с «черной книгой» дорога на небеса заказана.
— Так-то оно так, — не стал спорить учитель, — но я же говорю, у них свой путь. Вокруг всей земли небо, куда же тогда душам усопших уходить, как не туда? Так или иначе, а все одно попадут они наверх, на суд Божий…
— Близко к крамоле, пан учитель. Радуйтесь тому, что нас никто не слышит.
Эшенбурк пожал плечами:
— Ну раз уж нас никто не слышит, так я вам так скажу: пусть даже сам Папа мне лично заявит, что жизнь на Земле началась только со дня утверждения на ней его Престола, я, прости господи, не стану ему верить. А возвращаясь к нашему разговору, возьмусь утверждать: пока в Варварином доме потолок и крышу не проломают, будет бедная старушка мотаться меж тем миром и этим, разрывая души детей и внуков страшным воем, и никакие попы или ксендзы тут не помогут!
Война насторожился, причем совсем не от того, что пан учитель говорил всякие крамольные вещи (видать, на самом деле было за что его высылать из Вильно) – Якуба беспокоило, что среди толпившихся во дворе родственников Варвары он никак не мог отыскать Свода. А ведь с его-то ростом сложно было затеряться на фоне малорослых детишек и женщин.
— И что, — спросил озабоченный этим фактом молодой пан, — только так она может преставиться, через крышу или потолок?
— Через крышу и потолок, — подчеркнул Эшенбурк и тут же неуверенно добавил: — Но, как и везде в нашем мире, всегда есть и другой способ.
— Другой? — коротко поинтересовался Якуб, собирающийся немедленно извиниться перед паном учителем и отправиться искать запропавшего где-то товарища.
— Да, мой пан, но на все это, — со странной улыбкой произнес Никаляус, — даже такой полоумный, как я, трижды подумает, прежде чем решится. Ведь придется взять на себя сильное проклятье. Дело-то, казалось бы, нехитрое – подойти к колдунье и взять ее за руку. Тогда вся черная сила перейдет к тому, кто до нее дотронулся и у кого есть к этому предрасположенность. Только кто же это сам, по своей воле решится пойти на такое?
Сердце Войны рухнуло в пропасть. Он одарил беднягу Эшенбурка таким взглядом, что тот запнулся на полуслове. В следующий же миг застоявшийся на месте панский конь вздыбился и, легко махнув через безбортный возок у колодца, стрелой помчался к дому Варвары.
Там же в это время происходило следующее: две женщины, стоявшие у крохотных окон, отчего-то недоуменно переглянулись. Заметив соскочившего с лошади чужого человека, они молчали, хотя нельзя было не заметить и того, что обоих так и подмывало сейчас же переброситься парой-тройкой словечек. Любопытные детишки тоже жались к мутным слюдяным стеклам, пытаясь хоть что-то рассмотреть в темном пространстве бабушкиного дома. Только парнишка лет тринадцати от роду, что стоял у крайнего окна, как видно, смог это сделать в полной мере. Он обернулся к женщинам и, широко открыв удивленные глаза, спросил:
— Маці, а чаму гэта ен так зрабіў? 
Женщины повторно переглянулись, не решаясь что-либо ему ответить. В этот момент удивленная детвора вдруг оторвалась от окон, и все дружно уставились на зияющий мраком дверной проем бабушкиного дома. Из него, сгибаясь, дабы не зацепить головой низкую массивную балку, вышел тот, кто своими необъяснимыми действиями смог погрузить в оцепенение всех присутствующих.
Это был Свод. Он встретился взглядом с Якубом и, ничего не говоря, широко зашагал к своей лошади. Из дома вслед за ним, щурясь на свет, вышел широкоплечий бородатый мужчина. Отыскав глазами фигуру удаляющегося чужака, он открыл было рот для того, чтобы сказать ему что-то вслед, но от волнения слова предательски застряли в его пересохшем горле.
Мужик шумно сглотнул, отчего его короткая борода мелко затряслась и, все так же не отрывая взгляда от незнакомца, он произнес в сторону женщин, просто пожирающих чужака глазами:
— Усе, бабы, маці памерла...
Хуторские кабеты опустили головы и, зажимая рты узлами холщовых платков, дружно заскулили, отвернувшись от чужих глаз. Пришло время русобородому хозяину Кавальского хутора запоздало обратить внимание и на второго конного незнакомца, разворачивающего своего коня и уносящегося куда-то в поле вслед за первым.
Что это были за паны и зачем было первому, войдя в наполненный стонами и криками дом матери, припадать губами к ее руке, Василь, в тот момент близкий к безумию от созерцания ее нестерпимых мук, никак не мог понять. Но мать, едва только незнакомец коснулся ее руки, тяжело вздохнула и затихла навсегда.

Война нагнал англичанина, когда тот отмахал от хутора уже чуть ли не полмили.
— Свод! — крикнул Якуб, едва только мог быть уверен в том, что тот его слышит. — Ричмонд, черт вас подери! Куда вы несетесь?
Пират с трудом остановил своего разгоряченного коня.
— Куда?! — зло крикнул он, оборачиваясь к Войне. — Да куда угодно, лишь бы только убраться подальше от этого места!
— Что… — стараясь усмирить обезумевшую от галопа лошадь, вопрошал молодой пан, — что с вами там произошло?
— А то вы не знаете? — зло ответил англичанин. — Зато теперь можете быть уверены в том, что я держу свое слово. Догоняйте, если вам интересно услышать, как это приятно целовать руку столетней ведьмы, когда она в это время издыхает!
Свод снова пустил лошадь вскачь, но уже намного медленнее, так, чтобы Война без труда смог с ним поравняться.
В голове хозяина мельницкого замка творилось что-то невообразимое. В этом вихре мыслей, выбиваясь из общего круга, навязчиво крутился какой-то неопределенный вопрос, но как ни старался молодой пан, а все не мог придать ему какую-либо форму.
«Это как дыра в стене, — думал он, — с одной стороны, вы понимаете, что ее следует заделать, а с другой, думаете о том, что, может быть, эту дыру теперь следует использовать как окно?».
Это глупое и неудачное сравнение только больше раздосадовало Войну: «Черт, — злился он про себя, — как мне его спросить, а главное – о чем? Сказать: «Свод, что там с вами было?». Так я уже об этом спрашивал. Или: «Вы ничего не почувствовали, когда поцеловали руку этой старой леди?». Глупо! Можно только представить, какой тогда я получу ответ».
Обратная скачка длилась недолго. Вскоре на краю щетинистого поля появились знакомые очертания каменного моста, за которым, шагах в трехстах уже высился мельницкий замок.
Во дворе Свод спрыгнул с коня и, бросив вскользь: «Я хочу выпить!», не поворачивая головы к шедшему встречать их старосте, отправился наверх.
— Что это с ним? — озадаченно спросил пан Станислав, подходя к Якубу.
Война набрал воздуха для ответа, но только тяжко выдохнул, не зная, что и сказать. Дав возможность своим эмоциям немного поутихнуть, он наконец произнес:
— В том-то и дело, что я не знаю, что с ним. Да, пан Станислав, не знаю, но что-то мне подсказывает, что, скорее всего, мы не сможем рассчитывать на мистера Свода при встрече с Хмызой. Он сказал, что снова хочет выпить, а мы с вами прекрасно знаем, чем это всегда заканчивается. Если быть откровенным, пан староста, я тоже сейчас хочу выпить…
— Никак не можно, пан Якуб, — не уловив скрытый подтекст, замотал своей косматой головой староста. — Я уже собирался послать за вами Казика. Дело в том, что пока вас не было, прискакал человек из Дрогичина. Ваш отец, пан Криштоф, послал его вперед, а сам еще вчера утром заехал туда по каким-то делам. Сегодня к вечеру обещал быть в Мельнике.
Я, пользуясь тем, что вы позволили мне распоряжаться, сказал на кухне готовиться к праздничному ужину, хотя мне, по большому счету, можно было этого и не делать. Едва только все прослышали о приезде пана Криштофа, — староста благодушно махнул рукой, — ну вы сами знаете, как действует на всех его имя.
Да Якубу и не надо было говорить, как оно действовало, ведь в данный момент он и сам едва мог совладать с собой. Душа, словно пойманная петлей за ноги птица, беспомощно трепыхалась, тщетно силясь вырваться на свободу. Трудно было даже представить, что скажет отец, когда услышит от кого-либо по пути о бесчинствах Юрасика и Хмызы. Вот, дескать, все доверил сыну, а он! Что с него взять — дитя неразумное, вместо дела к бабкам ездит от испуга лечиться и ничего так и не предпринял для того, чтобы местный люд почувствовал сильную руку хозяина.
 Так или иначе, а о том, что было на Кавальском хуторе, Война-младший решил пока старосте не говорить. Пусть-де Жыкович думает, что все прошло как надо.
— Что ж, будем ждать отца, — неопределенно сказал молодой пан.
— А Хмыза? — испугался староста. — Если не поехать, Базыль пустит по окрестностям «красного петуха». Думается мне, что пан Криштоф очень скоро проведает, из-за чего он это сделал. О-хо-хо, — тяжко вздохнул Жыкович, — зная вашего отца, я не советовал бы от него что-либо скрывать…
— Так-то оно так, — не дал договорить старосте Якуб, — да только как это сделать, если отец приедет к ночи? Сами понимаете, чтобы не клюнул «красный петух», нужно обязательно ехать к Базылю и как-то с ним договариваться. С другой стороны, как бы мы с ним не договорились, я уверен, отец, узнав об этом, не одобрит никаких переговоров с лихим людом.
— Пф-ф-ф, — шумно выдохнул пан Станислав через пухлые сжатые губы, — то дакладна . Ваш отец, уж не обижайтесь на меня, пан Якуб, за прямоту, нашел бы способ выкорчевать из лесов и Юрасика, и Базыля. Однако ж, — отвлекая мысли молодого пана от косвенного укора, продолжил староста, — осенние дни коротки. Солнце уже смотрит на вечер. Что мы решаем?
Война окинул задумчивым взглядом внутренний двор замка. Вдали, у конюшни, вычесывал гриву коня англичанина горбившийся от холода Казик, возле которого, к немалому удивлению Войны, вдруг появился Свод. Казик, обменявшись с ним несколькими словами и знаками, указал ему в сторону гостевого крыльца, где стоял его хозяин и пан Станислав. Подвыпивший пират хлопнул в знак одобрения Казика по плечу и, подняв ворот, бодро, словно по палубе качающегося на волнах корабля, зашагал в их сторону.
— Похоже, — со снисходительной ухмылкой произнес пан Жыкович, — мистер Свод, наплевав на наши предположения, уже собрался ехать.
— Что же, — отрывая взгляд от Ричмонда, заключил Якуб, — так тому и быть. Едем. Вы, я и Свод.
Жыкович довольно кивнул:
— Это дело. Но как же быть с паном Криштофом?
— А мы скажем, что мы поехали ему навстречу. Пусть его здесь ждут, а мы решим все дела, вернемся и скажем отцу, что просто разминулись с ним.
— Не поверит. Той дорогой никак не разминешься.
— Значит, — настоял Якуб, — нужно сделать так, чтобы поверил…
Перед ними появился Свод. В колыхнувшемся воздухе сразу отдало бражной кислинкой. Похоже, беглый пират все же исполнил свои желания и перед самым выходом из своей кельи пролил в не знающее постов и воздержаний нутро достаточно вина. Англичанин, перехватив укоризненный взгляд старосты, быстро застегнул расхлестанные полы камзола, являя, таким образом, свою полную готовность к отъезду.
— Мне не хотелось бы, — недовольно глядя на него, сдержанно произнес Война, — выглядеть в глазах отца неразумным юнцом. Так что только после переговоров посмотрим, сообщать ему обо всем или нет…
— Спадары, — по-мужицки, но с пьяной господской вальяжностью произнес Свод, — я хотоўы ў слях.
— О чем это он? — не понял староста.
Война улыбнулся:
— Мне кажется, пан Станислав, наш друг пытается нам сообщить на мужицком языке, что он «гатовы ў шлях ».
— Хорошо, Свод, хорошо. Мы и сами видим, что вы уже… готовы, — двусмысленно добавил Якуб на английском. — Сразу и при оружии, и конь ваш под седлом. Нам просто не угнаться за вами, Ричмонд, хотя я, признаться, думал, что нам придется ехать вдвоем с паном Жыковичем.
— Обижаете, — выдохнул невидимое винное облако англичанин, — я же говорил, что сочту за честь наказать этого разбойника за недуг пана Патковского и за обиду, причиненную вам, мистер Война.
Якуба даже в жар бросило.
— Вы что, Свод?! — словно библейский змей Аспид, в испуге прошипел он. — Очнитесь! Я же вам сказал, что мы едем туда, чтобы поговорить с Хмызой, а не не для того, чтобы нашинковать его и его людей на поджарку. Дело дойдет до рубки только в самом крайнем случае. Я имею в виду, если на нас нападут и придется отходить…
— Тогда, — резонно, как совершенно трезвомыслящий человек, заметил англичанин, — правильнее всего было бы оставить невдалеке от леса небольшой отряд наших людей. В случае чего, нам останется только доскакать до этого заслона…
Война умолк, задумавшись. Староста, понимающий, что между приятелями состоялся некий жаркий спор и видя озадаченность Якуба, просто не мог удержаться от вопроса:
— Что он говорит?
— Удивительно, — улыбнулся Война, — этот пьяница толково рассуждает. Но все равно, что бы он там ни болтал, напившись вина, мы с вами просто вынуждены сделать все так, как решили раньше. Обойдемся своими силами. Я, конечно, совсем не отчаянный рубака, и кавалерийские фигуры мне даже в детстве трудновато давались, однако, как любой дворянин, с оружием обращаться кое-как умею. Всяко лучше, чем беглые крестьяне Базыля, так что вооружаемся и в путь!
Глава 2
Поезд пана Криштофа, увесисто качнувшись на выбоинах моста, сделанных тяжелыми колесами крестьянских телег, осторожно переехал на другую строну. Кони старательно упирались в каменистую дорогу, влача тяжелый груз под гору. Именно в этот момент из-за лохматой ивы навстречу им вылетели трое всадников.
— Сто-о-ой!!! — взвыл по-бычьи возничий и, вздернув кверху бороду, что было сил потянул на себя захрустевшие в его руках поводья. — Вы что, вашу мать! Ошалели?!
Поезд повело влево, он остановился. Лошади нервно переступали, чувствуя, как тяжелая карета стала тянуть их назад. Возница набрал было воздуху, чтобы выдать бездумным лихачам весь запас горячих мужицких наречий, да притих, услышав, как скрипнула створка правой дверцы.
Экипаж заметно накренился. Из дверного проема показалась могучая фигура пана Криштофа. Держась за багажную скобу крыши, он водрузил ногу, облаченную в мягкий юфтевый сапог, на загнутую вверх в дорожном положении подножку. Нервно встряхнув своей крупной головой, сидящей на толстой, словно дубовый ствол, шее, королевский подскарбий стал отыскивать недобрым взглядом наглецов, посмевших омрачить его путешествие. Пан Криштоф прямо кипел от возмущения.
— Холера ясна, — проревел он, — что за люди? А ну, вертайте взад! — властно приказал королевский Писарь тем, кто и без того, успев развернуть лошадей, уже возвращались к панскому экипажу. — А-а-а, — распознав в одном из всадников старосту, зло пригрозил ему Война зажатой в руке нагайкой, — так это ты, пан Станислав, как запоздалый жених, не зная порядка, гарцуешь тут по проулкам? Ух ты, старый черт! Я чуть было лоб не расшиб. А ну, — грузно ступая на каменистую дорогу, протянул руки к соскочившему с коня Жыковичу пан Криштоф, — иди-ка сюда, я тебе сейчас кости переломаю...   
Старые друзья крепко обнялись.
— Отец! — тут же спрыгнул с коня и подъехавший Якуб. Едва не упав, споткнувшись о придорожный камень, он немедля сменил старосту в объятьях пана Криштофа. 
— Ну, Станислав, — вопросительно вглядываясь в глаза своего отпрыска, довольно спросил Жыковича Война-старший, — как вам тут живется с молодым паном? Метет новая метла?
Жыкович хитро хмыкнул в рыжие усы:
— Метет, как ей не мести. Оно ж известно, какая крепкая рука ее вязала.
Война-старший еще раз обнял и поцеловал сына.
— Здоров будь, сынок, — выдохнул он, и в уголках глаз старого пана выступили слезы, — а это… — Тут же, не давая сантиментам взять над собой верх, весело спросил он, — и есть тот самый утопленник-англичанин?
— Да, отец, — повернулся Якуб к иностранцу, — это и есть мистер Ричмонд Свод, моряк и путешественник.
— Наслышан, наслышан, — отвечая на полный учтивости поклон Ричи, проскрипел пан Криштоф. — Твой дядя Бенедикт писал мне, что этот моряк и путешественник еще и в деле потребления вина большой мастер, а уж мой брат видывал всяких, — Война-старший кивнул в сторону иностранца. — А он хоть что-нибудь по-польски понимает?
— По-мужицки немного понимает, — едва произнес Якуб, а Свод, уразумев, о чем идет речь, тут же, по-молодецки отсалютовав рукой у шляпы, выкрикнул:
— Сдороф буди, пан Криштоф, холера й-асна!
Война-старший рассмеялся:
— Что ж, не дурно, не дурно, только не пристало ему, находясь в гостях у польского рода, сразу учить мужицкий. Пан Свод, как достойный человек, в первую очередь должен знать наш, — пан Криштоф улыбнулся, окинул встретившую его троицу цепким взглядом и спросил, — а куда это вы так летите, голуби мои? Уж не встречать ли меня?
— Тут …дело спора, — не дал Якуб что-либо произнести открывшему было рот Жыковичу. — Мистер Свод выхваляется, что знает пару-тройку таких испытаний, что ни один верховой не сможет всё это за ним повторить. Я хотел посрамить этого франта, чтобы после похвалиться перед тобой, а пана Жыковича взяли судьёй.
Пан Криштоф косо посмотрел на старосту и прищурился.
— Ему я верю, — подтвердил он, — а вот тебе почему-то нет. Хитришь?
В это время Свод нетерпеливо хлопнул своего скакуна возле уха, отчего тот стал нервно переступать на месте.
— Мы едем, черт побери, или нет? — спросил он на своем родном языке. — Я хочу поскорее со всем этим покончить.
— Вот видишь? — произнес Якуб в ответ на немой вопрос в глазах отца. — Он говорит, что теперь пари отменяется. Отец, неужели бахвальство этого морехода так и останется непосрамленным? Я не могу отступить, я ведь Война. В Мельнике тебя ждут, встретят, как положено!
И тут Якуб совершил ошибку.
— Только не удивляйся, у нас гостят Патковские, — между прочим сообщил он. — Пану Альберту стало плохо, и я позволил им побыть у нас, пока он поправится. Отец, мы со Сводом быстро…
— Постой, — не совсем понял смысл сказанного пан Криштоф, — объясни-ка еще раз. Пан Альберт у нас?
— Ну да. И пани Ядвига и Сусанна…
— Что за черт? — не стесняясь в выражениях, выругался пан Криштоф. — Ничего не могу понять; или ты собрался жениться, или, не дай бог, Патковицы провалились под землю?
— Ни то и ни другое, — вяло ответил завравшийся отпрыск, понимая, что прав был Жыкович, говоря, что не стоит врать отцу. Пану Криштофу и в самом деле достаточно тонкой ниточки правды, чтобы мигом полностью размотать весь ее клубок. В данный момент он нащупал эту нить, и вот-вот должно было произойти то, чего Якуб так боялся.
— Пан Альберт занемог, — потухшим голосом промямлил он, бросая косой взгляд в сторону старосты, будто прося того о помощи. Но глаза пана Станислава лишь отвечали: «а я ведь тебе говорил?».
— Ну занемог, — продолжал удивляться Война-отец, — и что с того? Пусть бы лежал себе в своем имении. Да и чем он так серьезно занемог, что пришлось тащить его в Мельник, да еще с двумя кабетами? Что ты на это скажешь, Станислав? — обратился пан Криштоф к старосте, понимая, что его собственный сын что-то умалчивает.
— Я ничего не скажу, — спокойно ответил Жыкович. — Пусть пан Якуб говорит, так будет правильнее.
— Что за черт? — снова стал чертыхаться пан Криштоф, догадываясь, что разговор предстоит нешуточный. — То-то мне дрогичинский судебный писарь Касинский байки вел про какие-то темные дела в наших землях. То какой-то разбойник своевольничает, то кто-то людей в лесу порезал. Что же это, паночки, правда?!
Взгляд пана Криштофа стал тяжелым. Он поджал губы и, рассуждая о чем-то, замолчал.
— Значит, так, — наконец заключил он, —  сейчас мы едем в Мельник. Ты, сынок, поедешь со мной и по пути все обстоятельно расскажешь, да так подробно, чтобы я после этого уже других новостей и не слышал. Станислав, забери его лошадь!
С этими словами пан Криштоф по-отечески обнял сына, и они отправились к поезду.

До Мельника ехали не спеша. И даже в тот момент, когда остановившийся во дворе экипаж окружил ломающий шапки люд, отец и сын Война не спешили покидать его мягкие сидения. Беседа затянулась. Свод лениво изучал неповторимые краски вечернего неба, а пан Станислав, присев на каменные ступени главного мельницкого подъезда, ждал появления хозяев замка.
Вскоре запыленный сотней дорог экипаж сильно накренился и королевский подскарбий пан Война тяжело ступил на гладкий булыжник двора. В тени замковых стен его лицо было чернее тучи. Не одарив даже взглядом встречавших, он прямиком отправился к лестнице. 
— Станислав, — тихо сказал он, проходя мимо хмурого старосты, — идем, надо поговорить.
Следом за старшими, прихватив скучавшего Свода, в замок проследовал и Якуб. Отец и староста прошли в гостевую, и на момент, когда туда вошли идущие следом Война-младший и англичанин, пан Криштоф уже снял с себя дорожный архалук  и водрузил свое разбитое дорогой тело на устланную домотканым льняным покрывалом скамью.
Староста сел напротив, исподлобья посматривая в сторону друга. Беседа обещала быть тяжелой.
Якуб по знаку отца закрыл за собой массивную дверь и замер возле нее. Свод стал с другой стороны, обособленно. Это дело многолетней привычки — везде и всегда иметь достаточно пространства для маневра.
Время шло, а тишину дышащей сырой прохладой стен комнаты, нарушал только глубокомысленный сап господина Королевского Писаря. Пан Криштоф думал, уставившись в пол и тяжело дыша, словно отдыхающий после изнурительной работы битюг . Поджатые губы королевского подскарбия вздымали его посеребренные сединой усы, отчего его и без того не ангельское выражение лица становилось подобным лику свирепого бога Перуна, изображение которого еще можно было встретить на резных и рубленых деревянных фигурках в глухих полесских деревнях.
Своду не было никакого дела до этого выразительного панского типажа. Он не был знаком ни со своеобразным бытом глубокого полесья, ни с изображением грозного славянского бога. И хотя его, как и каждого из присутствующих, тоже занимали некоторые мысли, на лице хитрого пирата, привыкшего скрывать свои чувства, они не имели никакого отражения.
Наконец пан Криштоф заговорил. С лица англичанина тут же слетела былая отрешенность, ведь Якуб и староста как-то странно косились в сторону заможного гостя. Едва пират начал вслушиваться в бегущие, словно лесные муравьи, слова милорда Войны, Якуб тут же стал ему переводить:
— Отец говорит, — растерянно начал он, — э-э-э, что дело весьма серьезное…
Пан Криштоф продолжал излагать, а потому у младшего Войны совсем не оставалось времени на то, чтобы вдумываться в слова родителя:
— …ехать к Базылю не нужно, — бесстрастно переводил Якуб, — это не имеет смысла. Нечего показывать этому… нехорошему человеку, что мы, так же, как и он, чего-то боимся. Нам бояться нечего. Мы на своей земле и, слава богу, с крышей над головой. Это он выбрал и себе, и своим людям волчью жизнь. Так стоит ли удивляться тому, что с ними там, в лесу, происходит? Одно плохо… не достает сейчас, именно в этот миг, хитрости и изворотливости нашему… помощнику – Юрасику…
Якуб побледнел, но останавливаться не посмел:
— …Вот бы сейчас, с приходом сумерек, в момент, когда Хмыза ждет вас с этой  стороны леса, тому самому Юрасику распугать оставшихся в его логове людей? Да так распугать, чтобы все его выжившие тати в лес потом не то что разбойничать, а и за грибами боялись ходить. Как вы считаете, мистер Свод, хорошо бы это было?
Три пары глаз ударили пирата во фронт. Якуб был растерян, староста удивлен и только королевский подскарбий смотрел на иностранца сосредоточенно и твердо.
— Так что же? — немного запоздало перевел следующие слова отца Война-младший. — Что вы об этом думаете, Свод?
Ричи пожал плечами:
— Не знаю, милорд, — неуверенно сказал он, и Якуб тут же стал переводить его слова. — Вы называете этот кровожадный фантом помощником? Интересно. И это после того, как он едва не отправил на небеса вашего сына?
Королевский писарь снисходительно улыбнулся.
— На небеса? — ответил он через Якуба. — Я более чем уверен в том, что если бы Юрасик того желал, он уже давно отправил бы к праотцам и господина старосту, и, как ни больно мне это говорить, моего сына. Мы имеем дело с большим хитрецом, пан Свод. Юрасик не привидение, я в этом уверен…
— Как же? — возразил внешне невозмутимый англичанин, но со стороны было заметно, что грудь иностранца начала мощно наполняться сырым воздухом гостиной. — Я не могу спорить с вами, милорд, однако есть вещи…
— Вещи? — удивился старый пан, услышав перевод. — Спроси у него, сынок, какие?
— Взять хотя бы раны потерпевших, полеты…
— О! Раны. О них я вам так скажу: выглядят они по меньшей мере странно. Здань, или приведение, как вы его называете, не может резать, да еще так аккуратно. Насколько мне известно, они бесплотны. Мне, знаете ли, приходилось гостевать как-то лет пять назад в замке Радзивиллов и самому видеть в винном погребе… нечто. Поверьте мне, оно не может рубить, резать, хотя и я, и пан Николай, признаться, тогда едва не намочили со страху свои парадные штаны.
И про полеты, мистер Свод, я тоже могу вам кое-что сказать. Местный темный люд, испугавшись зайца, выскочившего из-под ног в лесу, непременно будет рассказывать о встрече с волком. К тому же они ни разу не видели моря, впрочем, как и тех парней, что даже в лютый шторм умудряются порхать на самых вершинах корабельных мачт, распутывая паруса, грозящие перевернуть судно. Я же неоднократно видел лихую работу моряков, и, уверяю вас, они летают как птицы. Так что, что бы вы ни говорили, а все это происки какого-то ловкача.
Вам, мистер Свод, я оставляю право спорить об этом со мной, только вам. Господина Жыковича и Якуба я пока даже слушать не стану. Однако и этот спор, дабы сберечь драгоценное время, я помогу направить в нужное русло.
Вы, исходя из только что услышанного, можете возразить мне только одно, слышите? Одно! Но я об этом вам не скажу, дабы не задерживаться. Что до нашего дела, то берусь заверить вас, что в здешних местах, — произнес пан Криштоф как-то двусмысленно, — не так много людей, хорошо знакомых с морским делом, правда? И это еще мягко сказано! — пан Криштоф хитро улыбнулся, а Якуб и староста затаили дыхание. 
— Это похоже на обвинение, милорд, — колючий взгляд пирата ощупал массивную фигуру королевского подскарбия, словно примеряясь, как бы это половчее избавиться от того, кто в данный момент представлял для него угрозу.
Якуб, испугавшись этой перемены в глазах товарища, с сильным опозданием перевел его слова.
 — Это не обвинение, мистер Свод, — ответил через сына пан Криштоф, — это просьба о помощи. Вы, Ричмонд, судя по всему, большой ловкач и умница. Я никоим образом не хочу обидеть ни сына, ни моего старого друга, однако, убедившись в том, что нынешний страх и бессилие Хмызы – это целиком ваш труд, должен заявить, что вы заслуживаете глубочайшего уважения, даже несмотря на то, что кто-то из невинных и пострадал.
Я прекрасно понимаю, что для того, чтобы полностью скрыть следы и снять подозрение с себя и с тех, кто населяет окрестные замки, делать это темное дело нужно было именно так, как это делали вы и никак иначе. Мне известны люди вашего склада, Свод, — продолжил пан Криштоф, — переводи, Якуб, переводи, не задумывайся над словами, сейчас этого не нужно делать ни в коем случае. Так вот, я вижу, на что вы готовы, дабы доиграть до конца роль простого «гостя».
Подозреваю, что и я, и все присутствующие здесь сейчас же могут пострадать от вашего проворства и ловкости умелых рук, хорошо знающих оружие, но, милостивый господин Свод, я взываю к вашей мудрости. Не нужно лить нашу кровь в отместку за то, что вы раскрыты, а если уж и доигрывать какую-то роль, то лучше, исходя из вашей былой стратегии, доиграть роль того самого треклятого Юрасика. Только на этот вечер, Свод….
Пружинное напряжение в фигуре англичанина заметно ослабло. Неровное дыхание уперлось в тяжелый выдох, и он ответил:
— Вам нечего бояться, милорд. Я поклялся защищать мистера Якуба и его родственников. Однако так получается, что вы опасный для меня человек. Раскрыв одну мою тайну, кто знает, возможно, захотите открыть и еще одну? Я едва не нарушил свою клятву, совершая мщение и отпугивая молодого мистера Войну, мешавшего мне недавно в лесу. Как бы мне, дабы сберечь собственную свободу, не пришлось сделать нечто подобное и с вами, если вы, конечно же, решите открыть мое нынешнее местонахождение тем людям, которые меня ищут.
Эти слова трудно дались Якубу. Он чувствовал, как его ладони натурально мерзли, став влажными от переживаемых чувств. Отец не заставил ждать с ответом:
— Вы можете быть спокойны, мистер Свод. В этом глухом краю никто не посягнет на вашу свободу, если, конечно же, вы и в дальнейшем не станете чинить самосуд. Ваше прошлое меня совершенно не интересует, хотя, судя по вашим словам, я догадываюсь, что где-то кто-то охотится за вашей драгоценной шкурой. Повторюсь, здесь, в глуши, вы в безопасности. Более того, мне отрадно знать, что мой сын находится под присмотром человека, достаточно хорошо подготовленного к неспокойной жизни окружающего нас недоброго мира. Для вашей неприкосновенности, Свод, достаточно более не преступать законы тех мест, где вас приютили. Убийство есть зло, а зло есть противозаконие во всем мире, какая бы земля вас не произвела на свет.
Однако, темнеет. Свод, думаю, у нас еще будет время поупражнять моего сына в переводах. Скажите, мы вправе надеяться сейчас на то, что вы сами сделаете в лесу все как надо, или вам нужна наша помощь?
Англичанин поднял руку.
— Вам лучше оставаться здесь, джентльмены, — коротко сказал он и, открывая дверь, бросил через плечо:
— Мне достаточно для гарантии вашего слова, милорд, а помощника?.. Достаточно будет и одного. Я сам с ним поговорю… 
Якуб перевел последние слова англичанина и, не в силах больше стоять, осунулся на скамью напротив отца. Присутствующие в замковой гостевой комнате молчали. Вскоре во дворе появился Казик и Свод, шедшие навстречу друг другу. Панский слуга торопливо вел коня без седла и амуниции.
Англичанин резко ускорился и, ловко вскочив на спину лошади, тут же умчался со двора.
— Все-таки Казик, — полным разочарования голосом выдохнул Якуб.
— Вот так дела, — продолжил так же пребывающий в предобморочном состоянии староста.
— Тш-ш-ш, — тихо прошипел пан Криштоф. — Не торопитесь с выводами. Этот бедняга Шыски, скорее всего, даже не знает, с кем имеет дело, впрочем, как и ты, сынок, да и я тоже.
Старший Война смерил взглядом растерянного отпрыска.
— Я был уверен в том, что учеба за границей многое даст тебе, но не думал, что столько. Надо же, тебя угораздило свести дружбу с самим сатаной…

Мрак приближающейся ночи медленно расползался из глубины чащи к ее окраинам. В непроходимых кустах уже ощущался холодный туман, сползающий к лесу от холма. Зарево заката тлело где-то далеко за острыми верхушками разлапистых елей, скрывая силуэты людей, маячивших в ожидании у самой опушки. Сгущались тени.
Двое дозорных из лихого отряда Хмызы, выставленных им далеко в поле, дабы в случае чего подать знак о появлении молодого пана, стали опасливо озираться. Мало того, что в непроглядном мраке они перестали различать фигуры своих соратников, разбухающая в слабом свете молодой луны ночная темень начала скрывать от них и раскинувшееся впереди поле.
— Вось табе і пан, — тихо произнес один из них. — А шчэ кажуць, што паны трымаюць дадзенае слова .
— А то ты не ведаеш гэтых польскіх паноў, — ответил второй. — Вось убачыш, як ен выкруціцца. Скажа, што «і слова не даваў» ці «мне тады было дрэнна, нічога не памятаю ».
— А што ж цяпер будзе рабіць Базыль? 
— Хто яго ведае. Хлопцы і без таго ўжо яго не вельмі зважаюць, а як Война не прыедзе, то і зусім разбягуцца хто куды, бо і пры панах жыццё не мёд, а з такім атаманам дык і таго няма. Дарма што рызыкуе, ды нікога не баіцца. Вось і глядзі, — скривился говоривший и указал в сторону леса, — дзе Базыль? Няма Базыля …

Хмыза даже был рад тому, что ночь накатывала так быстро. Он уже устал изображать показную твердость и уверенность, то и дело поглядывая поверх линии выгнувшегося поля в сторону невидимого отсюда панского имения. Теперь ему было ясно: пан не приедет. На встречу с молодым Войной Базыль взял с собой только четверых: сестру, кума Яўхіма да еще двоих дрогичинских беглых. Таким малым числом, в случае чего, легко было раствориться в лесной чаще, а своего главного помощника и сестру Хмыза теперь всегда старался держать подле себя, благо какой-то чудесный случай помог Михалине, его единственной на всем белом свете родной душе, сбежать от карающего перста закона.
Кум – дело другое. С этим человеком Базыль не боялся и к самому черту за лепешками сходить. После последнего побега именно кум сначала спрятал Базыля с товарищами у себя, а потом помог найти им убежище в густом лесу. Он же и надоумил его, как можно жить с легкого разбоя. Вскоре и сам кум примкнул к Базылю, приведя с собой еще людей, заставив их поверить в то, что тут в лесу и есть самая что ни на есть стоящая жизнь для обманутых и закрепощенных крестьян.
Род Базылевого кума Ефима, как он сам говорил, велся из москвинов , а потому разбойничать и воевать тому хотелось сызмальства. Не понимал он литовской тяги к земледелию, а потому часто бил свою жену-литвинку, что упрекала его за бесхозяйственность. Бил, пока не бросил ее с детьми и не сбежал от них в лес.
Базыль понимал Яўхіма. Ему и самому не очень-то хотелось горбатиться на пашне с утра до ночи, надеясь урвать у пана и бога достаточно хлеба на прокорм семье и скоту. Хлопоты об урожае и посеве были ему глубоко безразличны, хотя, если касаться того самого посева, то тут, наверное, как раз и стоит сказать о том, что семена вольнодумства и безделья московита Ефима попали в самую что ни на есть благодатную почву: в деятельном уме прятавшегося от закона Хмызы они быстро взошли и дали богатый урожай.
Как заверял сам кум, у них на Московии разбойный доход давно в чести, в отличие от новогородцев и себерцев с беловодцами. Это вполне объясняло Хмызе желание русских князей и воевод постоянно нападать на чужие земли, но как-то не шло встык с некоторыми речами самого Ефима, ведь было непонятно, отчего тогда он сбежал со своей вотчины, раз по всем его укладам там так хорошо жилось …
Базыль тяжело вздохнул, в который раз коротко глянув в сторону своего близкого соратника. Колючий воздух, пропитанный туманной сыростью, отдался болью в пустом подтянутом брюхе. Атаман бесшабашной лесной ватаги просто не знал, что ему сейчас делать.
То, что и Ефим отмалчивался и отворачивался от его прямых взглядов, говорило только о том, что ситуация на самом деле была провальной. Ждать дальше не имело смысла, нужно было что-то решать.
В этот момент где-то рядом послышались тихие шаги. Это была Михалина. Она легонько нащупала тонкими и жесткими пальцами ладонь своего брата, и от холода ее рук по его телу невольно пробежала дрожь. Базыль стал растирать ей ладони, согревая дыханием, вкладывая в это все свое старание, будто тем самым просил у нее прощения за то, что единственная его родная душа снова вынуждена терпеть из-за него недолю.
— Надо уходить, — тихо прохрипел где-то за спиной Яўхім. — Пана не будет. Я пойду, позову мужиков, пока паны не сладили нам в этих кустах вершу .
С этими словами Ефим, осторожно озираясь, ушел во мрак все больше сгущающейся ночи. Вместе с тем, словно подтверждая его правоту, где-то далеко в лесу смачно хрустнули ветки и послышался глухой удар о землю. Михалина напряглась, а Базыль, бросив ее руки, в один миг выхватил из широкого рукава стилет .
Шум затих, но мягкая тишина лесного мрака уже не казалась им такой безопасной. Похоже, Яўхім знал, о чем говорил, подозревая, что пан вполне мог придумать ловушку. И если днем все пространство и в лесу и вне его просматривалось, то сейчас, в темноте, заранее выследив их из засады, вполне можно было, словно той самой вершей, легко накрыть стоявших у самой лесной межи Базыля и Михалину.
Брат и сестра не двигались, всматриваясь и вслушиваясь в неподвижный мрак, но засыпающий лес молчал, усиливая напряжение и делая их слух все острее. Вскоре со стороны поля стали слышны шаги. Базыль взял сестру за руку и, потянув ее за собой, ринулся в сторону звука.
Возвращающийся с поля Яўхім заметил это, но, нагнав их, вдруг с испугом шарахнулся в сторону, заметив перед собой недобрый блеск тонкого лезвия.
— Ты что? Сдурел? — зашипел он.
Хмыза ответил не сразу. До него только сейчас дошло, что в эдаком состоянии он запросто мог пырнуть появившегося из темноты кума. Нужно отдать тому должное, он сразу понял, что все это неспроста.
— Что случилось? — спросил рассен.
— Там, в лесу, кто-то есть. — Глухо ответил Базыль.
— Хм, так и должно быть. — Странно отреагировав на реальную опасность, выдохнул кум. — Если кто-то где-то пропадает, то кто-то другой где-то появляется. Что так смотришь? Это я все к тому, что наших дозорных нет на месте.
— Как нет?
— А вот так. Или сами сошли, или кто помог. Может как раз тот, кто прячется в лесу? Надо уходить к мужи…
В этот момент Ефим дернулся. В десяти шагах левее, не дав ему договорить, с шумом затрещали кусты. Из них вывалилась неясная тень человека. Незнакомец шатнулся назад и гулко рухнул на землю. Базыль и Ефим переглянулись.
— Стой здесь, — как можно тише сказал Хмыза сестре и, показав куму: «обходи справа», осторожно отправился к месту падения чужака.
Приближаясь, в слабых лучах молодой луны Базыль увидел знакомый цветной бешмет  Айказа — татарина, которого его люди что-то около месяца назад нашли прячущимся в лесу.
Хмыза нагнулся. Лицо Айказа было залито кровью. Татарин тяжело дышал. Ефим быстро подсел рядом и, приподняв ему голову, тут же поочередно показал Хмызе свои ладони. Они тоже блестели от крови. Базыль аккуратно ощупал раненого. Вся одежда, впрочем, как и тело бедного татарина, было изрублена и окровавлена.
— Кто ж это его так? — дрогнувшим голосом прошептал Ефим.
В ответ на это Айказ захрипел, сглатывая застрявший в горле кровяной сгусток.
— Азан… шайтан, — изрыгал он проклятия, превозмогая боль и пытаясь приподняться. — Басыл …рле…, — дрожал он всем телом, понимая, что, хвала аллаху, дошел куда было нужно. — Шайтан резал твои люди.
Тело татарина вдруг затрясло еще сильнее, он выгнулся дугой, застонал и вскоре с облегчением затих.
Ефим осторожно опустил голову умершего на землю и, вырвав пук жесткой придорожной травы, стал вытирать ей липкие от крови ладони.
— Это что же? — осеняемый страшной догадкой, спросил Хмыза. — Получается, в лагерь наведался Юрасик?
— Получается так, — брезгливо морщась от близости мертвяка, ответил кум. — Только боюсь, — он кивнул на труп Айказа, — что у нас с тобой уже нет никакого лагеря и людей.
— Что там? — тихо спросила издалека Михалина.
— Стой на месцы, сястрычка, — ответил ей Базыль. — Табе не трэба бачыць, што тут робіцца .
Михалина послушно осталась на месте, стараясь не смотреть в сторону брата и Яўхіма. Ей хватало и того, что она слышала.
Базыль и Ефим стащили окровавленное тело Айказа в черный провал канавы, старательно засыпали его песчаной почвой и забросали валежником, чтобы не добралось вечно голодное лесное зверье. К тому времени, когда они закончили, серебряный огрызок луны уже достаточно хорошо освещал раскинувшееся рядом широкое поле, по краям которого, словно клоки волос гигантской плешивой головы, повисли зыбкие облака тумана.
Взмокшие от стараний соратники, покончив с захоронением татарина и не решаясь возвращаться под сень темной чащи, прихватили Михалину и чуть ли не бегом отправились по более безопасному пути в сторону, противоположную хуторам, вдоль леса вниз, к реке. Оставаться на том месте, где они ждали встречи с паном, было небезопасно. Черная чаща все еще грозила появлением Юрасика, и пусть сегодня он уже достаточно мог напиться людской крови, кто знает, возможно, такой лихой и безбожной твари, как он, этого мало.
До реки было что-то около мили, поэтому добрались быстро. Появившаяся из-за кромки леса водяная гладь дала им возможность вздохнуть свободнее. От нее, успокаивая распаленные страхом сердца, в холодное ночное небо лениво поднимался серебристый пар.
Они тут же спустились к воде. Запыхавшаяся от быстрого передвижения Михалина молчала, всматриваясь сквозь марево усталости в мелкие искры отраженного лунного света. Базыля и Яўхіма совсем не занимал этот дивный лунный пейзаж. Они наскоро умылись, то и дело с опаской озираясь в сторону высившегося позади них высокого лесного тына. Видя, как молчаливы и напряжены мужчины, девушка, которая и до того не решалась что-либо говорить вблизи только что захороненного мертвяка, сейчас вообще была тише травы, ниже воды. Да и что тут скажешь, когда единственная их жизненная опора – лес – стал вдруг чужим и страшным…
На ночлег устроились под крутым песчаным обрывом. Подрыли песок, натаскали в ямы осоки и камыша, подослали ими свои «постели» и молча улеглись смотреть на искрящуюся водную гладь.
Спать не хотелось. Находясь без движения, быстро остывали тела, к тому же катившаяся к утру ночь вдруг устало дохнула по вершинам береговых сосен холодным ветром. От воды потянуло сыростью, стало зябко, но никто из мужчин не рискнул подняться и идти в лес за сушняком для костра. Это и понятно, ждали скорого появления солнечного света, хотя, как это уже было известно, даже он не пугал кровожадное летучее лихо – Юрасика.
Вскоре воздух колыхнуло снова. Высокие колючие кроны зловеще зашипели, глухо роняя на мягкий лесной настил мелкие сухие ветки. Они сыпались то близко, то далеко, отчего создавалось впечатление, будто это не ветер, а кто-то живой хрустит и ломает ветки, спеша сквозь лесную чащу в слепом, безумном беге. Но вот окончательно проснувшийся ветер, предвещавший скорый рассвет, опустился к самой воде, испортив идеальную поверхность ночного зеркала луны мелкими морщинами ряби и вдруг тяжело чем-то ударил в песчаный откос обрыва.
Михалина вздрогнула и прижалась к подскочившему на месте брату. Сидевший в раздумье Ефим от неожиданности упал на спину и, словно ящерица, ищущая спасения от приближающейся опасности, вжался в холодный песок. Шагах в десяти от них кубарем по откосу скатились к реке два человека.
Хрипя, словно загнанные кони, они шумно ввалились в камыш и бросились в воду. Плескаясь и фыркая, кто-то из них взвыл, будто ледяная вода свела нестерпимой судорогой все его тело:
— Госпо-о-одь милостивый! Пресвятая Богородица…
— Ратуй нас, матка боска і ты, свенты Хрыстас! , — хрипло вторил ему другой.
Ефим быстро отошел от испуга, в один миг очутился рядом с кумом.
— Видал? — дрогнувшим голосом тихо спросил он. — Это что ж за адский жупел  этих мужиков прихватил?
Базыль лишь пожал плечами, крепче обнимая трясущуюся, словно осиновый лист, сестру.
— Не догадываешься? — продолжал допытываться кум. — А что, если это Юрасик их по лесу гонял? Искал нас, а налетел на этих бедолаг. Все же хорошо, что мы с того места сошли.
— Сойти-то сошли, — наконец ответил Хмыза, бросая отчаянный взгляд поверх обрыва, — а что, коли эта тварь летит по их следу?
Ефим вмиг умолк, а Михалина от этих слов едва не лишилась чувств. Базыль решительно кивнул в сторону реки. Его сестра схватила Ефима за руку и бесшумно потащила его к воде. Следом за ними, прикрывая их отход, вполоборота к лесу, тяжело ступая по рыхлому песчаному откосу, пошел и сам Хмыза.
Они остановились прямо у камышей. Неизвестные, заметив из зарослей на светлом песчаном фоне темные людские фигуры, притихли…
Глава 3
— …так говоришь, никого не пощадил?
— Истинный бог! — Игнат трижды перекрестился. — Вся трава, каждое полено возле шалашей и в шалашах, – все в крови.
Хлопцы страшно порублены, — добавлял Кукша, — конечно, в темноте-то, может, кто еще и схоронился, однако ж мы с Игнатом со страху не стали выкрикивать да выспрашивать. Не у кого было. Так по лесу шугнули, что и не заметили, как тут оказались.
Ефим, слушавший рассказчиков, не опуская взгляда от розовеющего неба, спросил:
— Значит, Юрасика вы не видели?
Игнат удивленно пожал плечами:
— Дзе ж там, Яўхім? Каб убачылі, то пэўна б ужо з продкамі гаворку вялі ...
— А это вам наука, чтобы знали, как с поста уходить. — Не дал ему договорить атаманов кум. — Я вышел в поле, а никого нет. Вот, думаю, как робяты приезд панов караулят.
Бородач Кукша, так же, как и Ефим, был из русаков. Ответил он не сразу и с вызовом:
— А я и теперь, брат Ефиме, того, что решил, не переменю. Не вернусь я в Базылев отряд, хоть ты меня режь. Уж не взыщи и ты, Хмыза. Мне уже лучше сдохнуть где-нибудь за плугом, чем быть порезанному на красные ленты в лесу. Теперь уж все одно вам скажу, терять-то мне нечего. Много кто из мужиков тоже хотел уйти, да все ждали, как там с паном решится. Вот и дождались. Про плуг-то я, конечно, загнул, — бородач криво ухмыльнулся. — Какой из разбойника оратай? Но все одно, тут не останемся, пойдем за лучшей долей. Нам ныне туда дорога, — Кукша махнул мокрым рукавом в сторону восходящего солнца, — через тот чапыжник  в рощу к Дрогичину и дале, дале.
Вона люди говорят, что с востока Василева  армия идет. Не просто пограбить да пожечь. Василевы люди хотят обстоятельно на эти земли стать. Да и под ружье местных запросто берут, пусть-де свои со своими воюют. Корм, одежа, жалованье завидное обещают. В эдаком-то нехитром войске и мы легко сойдем за вояк.
Да и вам, Ефим, тут ошиваться нет толку. Всё одно не сейчас, так чуть позже и сами вскочите в колодки, и девку молодую в полон к пану отдадите. Не сегодня, так завтра, говорят, приедет сам Криштоф. Тот шутить не станет. Вон, спроси у Игната, каково под Войновой рукой живется.
Поникший и молчаливый Игнат в подтверждение сказанному коротко кивнул мокрой нечесаной головой.
— Вот и считай, — продолжал Кукша, — с одной стороны Юрасик, с другой – Криштоф, и оба они, что те клещи, желают твоей крови напиться. Так что, вот поклон вам, пан атаман, — он одернул выбившиеся из-за пояса сырые полы своего драного зипуна и поклонился. — Разбирайтесь тут промеж собой, чья это земля и кому тут жить. Тому, кто разбойник от себя, или кто поставлен на то богом?
С этими словами бородач-рассен с шумом выбрался из воды и широко зашагал прочь, смачно чавкая обернутыми мокрыми онучами ногами о притоптанный панским скотом берег. Игнат лишь едва слышно откашлялся, огладил затылок и тут же засеменил за ним следом.
Три пары глаз долго провожали их все уменьшающиеся фигуры до тех пор, пока те, наконец, не растворились в поднимающемся от реки тумане. Первым нарушил молчание Ефим:
— Ну что, кум? Получается, ничего не вышло у нас с тобой? Ни себе, ни людям счастья и свободы мы не добыли. Как бы это дело в другом месте попробовать я даже и не спрашиваю, понимаю, ты не захочешь. Но как ни крути, а к плугам да пастбищам и у нас с тобой пути нет. Что будем делать? Может, как и эти, — Ефим кивнул в сторону яркой солнечной короны, появляющейся над верхушками берез, — к Василию подадимся или еще куда?
Базыль нежно обнял съежившуюся от холода Михалину и, тяжко вздохнув, ответил:
— Сначала «отблагодарим» молодого Войну…

Пани Патковская, встречая пана Криштофа, стала на колено и склонила голову. Сусанна последовала примеру матери. Господин королевский подскарбий, сопровождаемый сыном, сразу же подошел к ним и помог подняться не теряющей с годами красоты пани Ядвиге. Укрепляя ее исстрадавшееся сердце, пан Война заглянул в заплаканное лицо соседки, а затем, вскользь посмотрев на стоящую позади нее Сусанну, произнес:
— Хвала Богородице, пани Ядвига, вы достойно держитесь перед ликом постигшего вас несчастья, а дочь? — Во второй раз пан Криштоф уже куда как внимательнее смерил взглядом зардевшуюся молодую особу. — Должен вам сказать, что от наших земель до самого моря я не встречал более красивой невесты. Ох, как она расцвела! Да не краснейте, вельможная панна, не краснейте. Это слова не комплементы заинтересованного в вашем внимании повесы, а сущая правда из уст умудренного годами мужа. Ну что ж, рассказывайте. Не терпите ли нужды, не обижает ли кто-нибудь вас под кровом этого дома?
— Что вы! — побледнев, выдохнула панна Патковская. — Ваш сын, пан Якуб, великодушно согласился принять нас и теперь мы до скончания века будем молить Бога о милости для всего вашего рода, пан Криштоф. Если бы не этот проклятый Юрасик, пан Альберт также сказал бы немало добрых слов о вашем сыне… — в это время глаза пани моментально наполнились влагой.
— Ну, ну, ну, — стал успокаивать старший Война готовую взорваться слезами Патковскую, — что уж теперь плакать? Альберту мы наймем лучших лекарей, он обязательно поправится, а вот за причиненную всем вам боль, кое-кто ответит сегодня же!
Пани Ядвига подняла на пана Криштофа полный непонимания взгляд, потом, ничего не прочтя во всегда непроницаемом лице писаря Великого Княжества Литовского, перевела его на Якуба. Сын вельможного пана угрюмо молчал, предоставляя право говорить лишь тому, кто волевым решением взял на себя задачу в короткий срок расставить все по своим местам. Королевский подскарбий не стал тянуть с разъяснениями:
— Все это время, пани Ядвига, друг моего сына – мистер Свод, играя роль эдакого выпивохи и простачка, самым внимательным образом присматривался к неприятной истории с Юрасиком. Должен вам признаться, что господин Ричмонд в определенных кругах слывет достаточно известным специалистом как раз в таких запутанных делах. Так вот, к моему приезду Якуб, пан Станислав и мистер Свод приготовили сюрприз. Дождавшись моего появления, наш английский друг, взвесив все «за» и «против», попросил разрешения на поимку злодея Юрасика. И поскольку…, — тут пан Криштоф дал себе возможность задуматься, — пан Ричмонд смог с помощью древней книги судеб вычислить, что как раз сегодня та самая особенная ночь, когда все эти твари испытывают сильную жажду к убийству, думается мне, пани Ядвига, что вот-вот Юрасик все-таки сполна получит за все содеянное.
Сразу после церемониальной части встречи с дамами пан Война посетил все еще пребывающего в забытьи Патковского. Пани и панночка были молчаливы, выслушивая полные почтения и сочувствия речи Королевского Подскарбия. Их вполне можно было понять: Юрасик, наводящий ужас на все окрестности, причинивший вред пану Альберту, заставивший Патковских покинуть родное имение и остающийся далеким и недосягаемым, а вместе с тем притягательно ужасающим, словно рассказанная у костра страшная сказка, – этот Юрасик вдруг стал настолько реальным, что отчаянный смельчак Свод вот-вот вполне может прикончить его, стоит только дождаться заката. А ведь к этому времени раскаленный солнечный диск уже начинал касаться повисшего над горизонтом черного вытянутого крыла свинцовой тучи. Посеяв в сердцах дам нервозную интригу, пан Криштоф, сославшись на то, что замковые дела требовали его присутствия, откланялся.
Покинутые возле ложа пана Альберта дамы, понимая, что чудо, которое могло бы заставить его очнуться, в данное время снова не случится, стали все чаще выглядывать во двор, где в это время непривычно ярко жгли многочисленные смоляные факелы. Это пан Криштоф распорядился расставить светочи по кругу, отчего внутренний замковый двор приобрел воистину королевское величие. Ворота не закрывали, выставив на въезде двоих наблюдателей.
Стало темнеть. Сполохи огня выхватывали из мрака настороженные, беспокойные лица. Вот чьи-то чумазые детишки, открыв рты от ужаса, слушали то, что тихо повествовал им какой-то длинный и худой, словно жердь, оголец . Угрюмые женщины, сбившись в кучку у сенного воза, застыли: одни – скрестив руки на груди, другие – спрятав их от наступающего вечернего холода под фартук.
В самом дальнем углу двора, в тени, у дровяного склада стояли Якуб Война и Антось Шыски.
— Ох, — тихо вздохнул истопник, — дарма, мабыць, пан Криштоф гэтак пышна...? 
— Так это или нет, мы скоро узнаем, — сдержанно произнес Якуб. — Но даже я, не то что ты, не стану оспаривать ничего из того, что делает отец. В таких делах только Жыкович мог бы ему что-то советовать или говорить. А поскольку пан Станислав отбыл к семье, Антось, сделай милость, стой тихо и не болтай попусту.
— Розуму пана Криштофа я і паміраючы не крану, а што да гэтага англічаніна , — тихо процедил Шыски…
Свод появился в тот момент, когда даже стойкое к переживаниям сердце пана Криштофа начало беспокоить хозяина неприятным покалыванием. Люди, ждавшие свершения правосудия над летучим чертом, были стойки и упрямы в своем желании дождаться и посмотреть на кончину кровопийцы Юрасика, а потому с завидной расточительностью они меняли факелы и ждали.
Вот кто-то услышал оклик дозорных с той стороны ворот. По народу тут же пробежал нетерпеливый ропот. А когда на въезде отчетливо крикнули: «едет!», сидевшие в ожидании люди вскочили с мест и, смыкая ряды, выстроились, чтобы не пропустить ничего из надвигавшегося невероятного действа, которому в скором времени предстояло стать страшной легендой, передаваемой из уст в уста от полесских болот до самого моря.
Слабые блики света факелов явили всадника, появившегося из темного провала арки въездных ворот. Перед ним, переброшенный поперек спины лошади, лежал какой-то мешок. Толпа охнула, разглядев бордовые от подтеков крови жупан  и рубаху Свода.
Англичанин едва держался в седле, он был ранен. С холки его коня, в том месте, где лежала ноша, по взмокшему от скачки телу животного стекала густая, темная, словно сургуч, струя. Было понятно: в полуистлевшей вонючей хламиде завернуто чье-то тело.
Свод остановил коня напротив старого Войны и отпустил руки. К ногам королевского подскарбия гулко рухнул кровавый груз. Полуживой Ричи оторвал замутненный взгляд от холки лошади и, посмотрев в сторону Якуба, выдохнул:
— Юрасик!
Тотчас же потерявший сознание англичанин ткнулся носом в конскую гриву и впал в забытье. Чьи-то руки ловко подхватили его и опустили на землю…
— Господина Ричмонда в дом! — приказал Война-отец, отметив коротким взглядом, что челядь тут же подхватила застонавшего Свода и понесла в сторону главного крыльца. Как только полумрак двора стал скрывать их силуэты, пан Криштоф вытащил из ножен свою длинную саблю и с ее помощью под вздох присутствующих отбросил полог с головы лежавшего перед ним человека.
Даже пан Криштоф не мог надеяться на то, что Свод сообразит привезти на людской суд тело «Юрасика». Лицо незнакомца, которого, как понимал старый пан, Ричи намеренно переодел в призрака, было изуродовано. Его пустые глазницы заплыли черными сгустками крови. Он был мертв.
«Все верно, мистер Свод, — рассуждал про себя Война-старший, — с мертвого-то «Юрасика» какой спрос? Ай да умница…».
Окровавленная, изрубленная хламида воняла перепревшим тряпьем. Как видно, от долгого пребывания в сырости, сейчас она просто расползалась на части. Человек был без обуви, в разорванных портках и рубахе. Из глубокой раны его правого бока вывалились витки синих смердящих кишок.
Люди загудели, но пан, не давая разгуляться переменчивому настроению толпы, властно поднял руку:
— Тихо! — твердо осадил брожение языков старый Война. — Англичанин сдержал свое слово и, будь он сейчас с нами, думаю, рассказал бы, как все было. А так, — пан Криштоф, выглядевший натурально удивленным, простецки пожал плечами, — я тоже никак не ожидал увидеть перед собой это… Мне, наверное, как и всем вам, мнилось, что пан Свод притащит из леса самого черта!
Народ согласно загудел, стараясь не пропустить ни слова из панских уст.
— Глядя же на эту тварь, — продолжал пан, — я понимаю, как правы наши свентые о;йцы, говоря, что в наше время сам антихрист тихим аспидом вползает в души неверующих и толкает их к грехопадению. Как видно, душу этого… — пан ткнул острым концом сабли в остывающее, бездыханное тело, — пороки и грехи, словно могильные черви, сожрали уже до самого дна. Оттого он и воняет, как мокрая собака. А раз так, то и покоиться ему как подлому псу. Завтра же закопаем его возле стены, а над ним сделаем выгребную яму.
На ночь пока оставим здесь, у ворот. Пусть смотрят, кому надо, на этого выродка. Мужики, оттащите его к стене!
Толпа обступила того, имя которого еще полдня назад являло собой сам страх и было главным предметом людских разговоров. Слышались проклятия и плевки, кто-то кричал: «Да, это он. Я узнаю эту вонь! Сдох, проклятый, так тебе и надо!». «Кол ему в сердце! — подхватывал другой. — Да, осину в нутро, чтобы больше не поднялся, нехристь!». Но пан с сыном этого уже не слышали. Они спешили в замок…
Нужно сказать, что Ричмонду на самом деле крепко досталось при вылазке в лагерь Базыля. Найти ему это логово было несложно. Куда как сложнее оказалось проделать там фокус с полетами. Вокруг лагеря стояли низкорослые хилые деревья и поэтому бывалому пирату не было никакой возможности, забросив вверх «кошку», «полетать» над головами лесного люда, вселяя в их сердца первобытный, леденящий душу страх. Пришлось «Юрасику» просто опуститься вниз и люто карать разбойников Хмызы, не отрываясь от грешной земли.
Соратники Базыля быстро смекнули, что Юрасик никакой ни дух, и потому Ричи, к счастью уже вошедшему к тому времени в боевой ритм, пришлось несладко.
Так или иначе, а все же наступило и то время, когда погрузившийся во мрак лес вокруг разбойничьего лагеря затих. Все, кто лежал вокруг дымящихся, затухающих костров, были мертвы. Тело пирата, которое к тому времени уже отпустил боевой вихрь, заныло от усталости и многочисленных ран. Свод стянул с себя изрубленную и окровавленную хламиду, раздел ближайшего мертвеца и натянул на его ветхое от сырости одеяние Юрасика. Изуродовав ему лицо, чтобы никто не мог опознать труп, возле бочки с дождевой водой, что стояла у одного из шалашей, пират обмылся от крови и тошнотворного запаха полусгнившей хламиды.
Дело было сделано. С большим трудом падающий от усталости Ричи привел спрятанного в дальних кустах коня, морщась от наступающей боли, натянул свою рубаху и жупан. Выжимая из своего тела последние силы, он забросил труп «Юрасика» на спину лошади и только тогда, когда сам взобрался на коня, ощутил, что окончательно раздавлен слабостью.
Эту-то историю с помощью Якуба и поведал Свод пану Криштофу. Того, как он добирался до замка, как лишился чувств, а также того, как женщины обрабатывали ему раны, он уже не помнил.
Все выходило как нельзя лучше. Ко всему, сказанному людям ранее, пану Криштофу нужно было только добавить, что Свод смог выследить Юрасика уже после того, как тот выродок успел расправиться с людьми Базыля.
Так и родилась история о том, что после страшных убийств в лагере Хмызы призрак решил напасть еще и на Ричмонда. «Мистер Свод искал встречи с нежитью, но никак не ожидал от этого летучего черта засады. Потому-то вначале англичанин и получил столько ран. Потом же воля господина Свода взяла верх над болью, и он все же как-то исхитрился осенить себя крестным знаменьем (как же без этого) и проткнул-таки злодея. После того, как англичанин поверг его, первым делом он выколол глаза и изуродовал лик Юрасику, дабы и далее через них черный мир не мог более вторгаться в людской. Все это говорит о том, что сильный духом и верой человек всегда сможет справиться с наделенным бесовским даром летать злодеем, ведь всем известно, что летать могут только те люди, что продали свою бессмертную душу дьяволу».
Эту новую историю, старательно откорректированную паном Криштофом, Якуб перевел Своду, и тот, собираясь отойти ко сну, остался весьма доволен услышанным. Пожалуй, впервые в его жизни кто-то мало того, что оправдывал его страшные поступки, так еще и наделил их благочестием, достойным самих архангелов.
Это полусказочное повествование о рыцарской доблести пана Свода в один миг облетело весь замок. Само собой, в числе первых, кто смог его услышать, была и пани Ядвига с дочкой. И если молодая панна просто отправилась спать, преисполненная благодарности за свершенное иностранцем возмездие, то пани Ядвига, помогавшая ухаживать за раненым, когда тот был еще без чувств, ближе к полуночи сочла справедливым лично посетить того и отблагодарить.
Заметив на лице англичанина просто немыслимые страдания, она осталась у его постели на всю ночь, несмотря на языковой барьер и недоуменные взгляды замковой прислуги. «Что поделаешь, — вздыхала она про себя, — чем я могу сейчас помочь бедному Альберту? Ничем. Так разве не вправе я тогда помочь тому, кто отдал столько сил на отмщение за него и кто сейчас очень нуждается в моей помощи? Разве не учит нас Библия помогать страждущим?».
За заботами и хлопотами прошлого дня замок постепенно уснул. Однако же многим известно, насколько холодные осенние ночи могут быть полны сюрпризов. Скажем, мог ли думать Свод, что сегодняшняя подарит ему такую интересную и благородную сиделку? Конечно, нет. А мог ли кто-нибудь предположить, что полная мистики и ужаса история Юрасика на этом не закончится?
Пасмурный рассвет нового дня заставил всех поверить в истинно дьявольскую суть пойманного накануне призрака – Юрасик исчез! Пропал начисто с того самого места во внутреннем дворе у замковой стены, где его оставили накануне. Причем пропал вместе с хламидой и одним из воротных сторожей. Впрочем, сторожа нашли достаточно скоро – мертвым в канаве у пруда. Вот тут-то и екнуло сердце у многих. Лицо сторожа было изуродовано точно так же, как и лицо самого Юрасика!
«Все, — испуганно зашептались на утро свидетели вчерашнего триумфа Свода, — не умерщвленная вчера до конца нечисть начала мстить. Вот увидите, еще не одну пару глаз он вырвет, прежде чем успокоится. И нам, горемыкам, и пану достанется. Все же надо было вчера проткнуть этого Юрасика осиновым колом».
Утром в комнате, где под присмотром пани Ядвиги восстанавливался от полученных ран Свод, пан Криштоф Война собрал срочный тайный совет. Сонной пани, лицо которой выражало просто монашеское умиротворение, предложили пойти отдохнуть после проведенной возле раненого бессонной ночи. Она, будучи уверенной в том, что полностью выполнила долг благодарности, совершенно не противилась, видя в глазах появившихся в дверях господ понимание.
Едва стройная фигура пани бесшумно растворилась в мрачных коридорах замка, пан Криштоф закрыл дверь и, усевшись на край постели Свода, уперся в того вопросительным взглядом. Помятый от недосыпания англичанин, заметно подтаявший за ночь от старательного ухода пани Патковской, в один миг понял, что случилось что-то нехорошее. Он с готовностью приподнялся и, глядя на Якуба, недоумевающее спросил: 
— What ?
Якуб сосредоточенно пожевал губами и вкратце поведал иностранцу неприятные утренние новости. Дослушав этот краткий рассказ, Свод решительно поднялся и стал одеваться, чем вызвал немалое удивление у пана Криштофа.
— Спроси у него, — забеспокоился Война-старший, — куда это он собрался?
Якуб послушно перевел слова отца, на что англичанин, продолжая одеваться, ответил целой раздраженной тирадой.
Война-младший выглядел растерянным. Он не сразу истолковал остро нуждающемуся в разъяснениях отцу слова Ричмонда.
— Он говорит, — неуверенно промямлил Якуб, — что нам можно было бы и предугадать подобное. А сейчас, пока не поздно, нужно пустить по следу собаку, лучшую на нашей псарне собаку. Она приведет нас в место, где спрятали «Юрасика».
Пан Криштоф приосанился.
— Умно, — удовлетворенно произнес он, пропустив мимо ушей колкое замечание в свою сторону, — нам и самим стоило до того додуматься, а не поднимать с постели раненого. Переведи ему, что мы все сделаем сами. Не надо ему еще подниматься!
— No, no, no! — возмутился англичанин, всем своим видом показывая, что не намерен отлеживаться, получив о себе накануне столь лестные отзывы. Время уходило, в этом Ричи был прав, а потому пан Криштоф не стал спорить.
Вскоре они уже были во дворе. От начавшейся кутерьмы у всех пошла кругом голова. Казик едва успевал выводить из конюшни оседланных лошадей. Пан Криштоф во всеоружии прискакал к псарне, возле которой уже возились с собакой англичанин, Якуб и кто-то из псарей .
Борзой ловко обвязали морду чембуром  и подвели к месту, где еще вчера лежало тело «Юрасика». Охотничий пес сразу смекнул, что от него требовалось, и взял след. Псарь передал чембур пану Криштофу. В это же время прихрамывающий Свод вскочил на коня, которого поспешил подвести ему Казик.
Остальные лошади седлались и пока только нетерпеливо переступали у коновязи. Молодой пан Война понял, что ему придется догонять отца и Свода.
«Шука-а-ай !» — гулко возопил пан Криштоф, решив не терять времени и даже не видя за мордой лошади собаку, а просто чувствуя натяжение поводка. Он пустил коня в галоп, а следом за ним по направлению к воротам, выбрасывая из-под копыт комья грязи, проскакал и Свод.
Наверняка, пани Ядвига была бы сильно удивлена, видя, как молодецки держится в седле раненый и мучившийся ночью от нестерпимых болей англичанин. Сейчас, переполненный азартом погони, он, следуя за паном Криштофом, совершенно позабыл о ранах и даже сдерживал своего распаленного скакуна, стараясь не мешать пану писарю, лошади которого было намного тяжелее нести своего седока.
Пес, которого держал на натянутом чембуре Война, хрипел и рвал из-под себя землю. Лучший из панской псарни, он твердо чуял след и потому неудержимо тянул хозяина вперед. Они проскакали мимо места, где утром нашли убитым сторожа, и пошли аллюром вдоль илистого берега к стоящим вдалеке густым зарослям ивняка.
Пан Криштоф и Свод, повинуясь древнему зову крови охотников, привстали в стременах. Вдруг борзая, чувствуя «горячий» след, зарычала и резко бросилась к кустам. Ричи, видя это из-за крупа лошади пана писаря, обнажил саблю. Пригнувшись под низко нависающими ветвями ив, он притормозил коня и спрыгнул на землю. Боль кольнула сразу в нескольких местах его раненого тела, но Свод только поморщился и отступил в сторону. Дело в том, что пес чуял слабый запах «Юрасика» и от него, а потому едва не укусил англичанина. Пан Криштоф, не отпуская чембур, подтянул собаку к себе и тоже спешился. Бросив узду, он шлепнул обознавшуюся собаку по загривку свободным концом чембура.
«Шукай, Гром!» — прорычал по-львиному пан Криштоф, и борзая послушно поволокла его в кусты.
Только случайность спасла королевского подскарбия от смерти. К счастью, нападавший на него, отшвырнув пинком обезумевшего пса, покачнулся и ударил по густо отвисающим до самой земли ветвям ивы вслепую. Клинок, роняя к земле срубленные зеленые ветки, просвистел прямо перед самым носом пана Криштофа. В этот момент кто-то бесцеремонно схватил королевского писаря за плечо и так сильно толкнул в сторону, что грузный пан, не удержавшись на ногах, упал.
Это Свод лишил врага шанса исправить досадную оплошность. Быстрый, как молния, англичанин ринулся в кусты, в которых, срывая голос, бесновался панский пес.
Часто зазвенело боевое железо. Старый пан, поднимаясь, наматывал на руку натянутый, как струна, повод. Слыша, как взорвали пропахший болотной серой воздух чьи-то душераздирающие крики, Война выхватил саблю и, с трудом справляясь с обезумевшей собакой, шагнул в заросли.
На открывшемся перед ним пространстве, возле коряжистой покосившейся ивы, высилась напряженная фигура Свода. У его ног, сложив руки в бессильной мольбе, стояла на коленях какая-то девушка.
Пан Криштоф собрался было шагнуть дальше, но уткнулся сапогом во что-то мягкое. Он опустил взгляд. В пузырящейся черной луже лежало безжизненное тело. Сабля мертвеца валялась в трех шагах правее.
«От ты!» — дернулся от неожиданности пан, замечая, как густо смешалась болотная вода с кровью убитого незнакомца.
Не сразу разглядев, что позади Свода в полной покорности замер еще какой-то раненый человек, пан писарь с силой одернул сорвавшуюся на визг собаку. Та, в неуемном желании укусить хоть кого-то, хрипела и тянулась к стоящим впереди. Пан Криштоф, как только мог, укоротил чембур, и с силой огрел тяжелым эфесом животное. Пес, с визгом уразумев хозяйскую «науку», с опаской покосился на карающий перст хозяина и притих.
Свод, криво оскалившись в лицо баловницы судьбы, опустил свое оружие. Перед ним была та самая беглянка леди, за которую совсем недавно он отсыпал из толстого кошелька Якуба немалый откупной. Горячая пена крови победителя радовала его, но… Похоже, присутствие пана заставляло не только собаку ослабить свои неуемные животные желания. Ричи только раздосадовано хмыкнул и, хмуро кивнув в сторону девушки, неохотно произнес:
— Знакомьтесь, милорд, это моя знакомая леди, черт, как же вас звать-то, моя сладкая козочка?
Само собой, пан Криштоф ничего не понял из сказанного Сводом, а потому, отводя в сторону руку, сдерживающую злобного пса, подошел к перепуганной девушке и, вглядываясь в лицо лежащего за ней раненого, спросил:
— Адказвай, мае дзіця, пану, не таючыся, чыя ты, хто гэта з табою і што вы тут робіце? Не адкажаш, зараз жа пушчу сабаку …
Вместо девушки заговорил раненый:
— Міхаліна, — с трудом произнес он, зажимая окровавленной рукой разрубленную поперек ребер кожу, — напрамілуй бог, кажы ўсе, як ёсць. Можа, пан хаця да цябе бэндзе міласцівы. Тваей жа віны ні ў чым няма ...
Незнакомец умолк, а пан Криштоф и Свод вдруг переглянулись. Они ясно услышали замедляющийся лошадиный топот. Сухо, словно слежавшееся сено, зашумели пожелтевшие листья ив.
— Вот их кони, — послышался совсем близко голос Якуба, — Казик, сюда!
 Полный отчаянной решимости молодой Война ввалился на людное место и, оглушенный яростным лаем, так мощно пальнул в небо из тяжелого отцовского штуцера , что взвизгнувшая собака припала к земле.
Облако едкого дыма тихо расползлось по поляне.
— Паночку, — вкрадчиво и нервно проблеял из кустов Казик, в страхе прижимая к себе кулаки с зажатой в них уздой.
Позади него, отряхивая щекочущие шею ивовые ветви, мотал головой конь. Панский слуга, видя, что помощь такой боевой единицы, как он сейчас панам не к месту, облегченно вздохнул, развернул коня и исчез в зарослях .
Пан Криштоф с укоризной посмотрел на перепуганного сына, что с трудом сдерживал приступы душившего его кашля. Все же пороховой дым не церковный.
— Хто ты? — спросил пан писарь у раненого.
Тот с трудом приподнялся, подмял под себя перепачканные грязью ноги и покорно встал перед паном на колени:
— Памілуй маю сястру, пан Крыштаф. Толькі аб гэтым прашу міласці, бо ведаю: да мяне літасці не будзе . Я Базыль Хмыза...
Напряженные складки морщин на лбу у пана резко ослабли. Он глубоко вздохнул, будто со старых плеч свалилась давняя непосильная ноша.
— А это кто? — пан кивнул в сторону остывающего в черной болотной луже мертвяка. Базыль склонил голову:
— Гэта Яўхім, мой кум.
— Не, браце, — не дав договорить Хмызе, легко перешел на мужицкий язык старый пан, — вось зараз мы і даведаемся, хто з вас сапраўдны Базыль, — Война хитро кивнул в сторону трупа, — ён ці ты? Спадзяюся, ты мяне зразумееш, ты ж чалавек не дурны. Народу абавязкова трэба ведаць, што пан забіў Хмызу і знайшоў знікшага Юрасіка. Гэта ж вашы хітрыкі, ці не так? 
Базыль с догадкой в глазах кивнул.
— Дзе Юрасік?
— Там, — Хмыза указал в сторону усыпанной острыми ивовыми листьями болотины. — Яшчэ і пахаваць  не паспелі, вада не дае...
— Бач, Якуб, — старший Война кивнул в сторону Базыля, — я ж і кажу, разумны хлапец.
Значыцца, вось што, — добавляя в голос господской меди, заключил пан, — калі так, то лепш лічыць, што той мяртвяк у лужыне і есць Базыль Хмыза. Калі не, то мне давядзецца забіць таго, хто заве сябе Базылем .
— Не! — вскрикнула девушка.
Пан недовольно смерил ее взглядом:
— Табе, паначка, лепш бы памаўчаць, пакуль мужчыны гаворку вядуць. І да цябе яшчэ справа дойдзе. Дык вось: адзін Базыль забіты, а другога нам не трэба. Усё ж есць у мяне жаданне сунуць цябе, Хмыза, у калодкі, але сення добры дзень для літасці. Я адпушчу цябе, але ты мне павінен паабяцаць, што болей не ступіш на маю зямлю, і памятай, хто табе даў другое жыцце. Сам ведаеш, я даў жыцце, я яго і адбяру, як што.
Няўжо ты яшчэ не зразумеў, які сябрук у майго сына на службе стаіць? — Пан кивнул в сторону внимательно слушающего его Свода. — Сястру тваю я пакіну ў сябе. Хай папрацуе ў Мельніку. Што ей з табой па свеце боўтацца? Хіба ж гэта справа для дзяўчыны? А як не захоча заставацца, хай ідзе куды вочы глядзяць .
Базыль поднял взгляд от земли и посмотрел в сторону сестры. С одной стороны, пан прав. Вот-вот зима. Куда Михалине с ним идти? Краденую репу есть, в стогах спать? Но с другой – неженатый старый пан, да и молодой с этим немцем, не лучшая компания для нее. Польская знать на Литве не особенно церемонится с бедными девушками. Получается, если Война его отпустит, то сестре придется…? А что, если она не нужна Войне? Что, в самом деле, мало ему или его сыну панночек вокруг?
Тяжелые мысли Хмызы, как ком снега, летящий с горы, нарастали в его гудящей голове. Но тут, поклонившись пану, заговорила девушка:
— Я пайду з вами, пан, каб толькі Базылю нічога не было …
Глава 4
Первый снег в этом году выпал очень рано. Прошло чуть больше недели после тех самых памятных событий, связанных с вошедшим в историю старой Литвы дрогичинским Юрасиком, и природа, подводя черту под прошедшим, утром двадцать шестого октября 1517 года, словно чистый лист книги учета церковного имущества выслала все поля и дороги тонким слоем мягкого снега.
Вокруг все было белым-бело. Только во дворе мельницкого замка, превратив тонкое покрывало первого снега в черную вязкую грязь с рассвета готовя отъезд пана Криштофа, эту непорочную красоту испортили следы десятка ног. Но это во дворе, за воротами же притихшие от сильного ночного снегопада поля радовали глаз чистотой своего нового убранства.
Экипаж пана Криштофа, писаря Великого Княжества Литовского и королевского подскарбия, издали напоминающий древесную улитку, медленно уползал к дальнему лесу. Вместе с этим на уставшие от ветров и дождей окрестности опускалась тихая грусть.
Якуб зябко повел плечами. Сырой и холодный ветер долго примерялся к молодому Войне, стоявшему у въездной арки ворот в компании своего заграничного друга, после решил напомнить о себе и потянул с поля неприятным холодом.
Глядя на англичанина, никак нельзя было сказать, что легкий мороз доставлял ему какие-то неудобства. Мысли Ричмонда сейчас были далеко.
Якуб тяжело вздохнул, повернулся спиной к исчезающему вдали экипажу и спросил:
— О чем вы задумались, Свод?
— Так, — коротко отмахнулся Ричи, — думаю о том, что мне будет не хватать вашего отца. Нет, правда. Уж простите, Якуб, возможно, это вас обидит, но милорд самый достойный человек из всех, кого я встречал в последнее время.
— Отчего это должно меня обидеть? — ответил Война. — Он ведь мой отец.
— Обидеть вас может другое. Я хотел сказать, что вам, да что там вам, — англичанин простецки махнул рукой, — всем нам далеко до его мудрости и внутренней силы. Милорд велик. Что ему эти мелкие заботы о вашем имении? Такие люди в силах двигать делами целых народов, ведь они мыслят как короли. Хотя, справедливости ради нужно сказать, что и короли далеко не все в силах вершить судьбы своих земель и народов.
— Опасные мысли, Свод. А произнесенные вслух они опасны вдвойне.
— Почему это?
— Как-то, — вспомнил Война учебу в Шотландии, — один мой знакомый Стив МакРизи, спел мне балладу о том, как во время пира шуты воспользовались пьяной немощью королей. Вы, Ричи, возможно, слышали ее на родине?
Свод отрицательно покачал головой.
Якуб вскинул к небу глаза, вспоминая заученные строки.
 — Мотив ее, — признался он, — я даже если бы и помнил, то вряд ли смог повторить, поскольку певец я никудышный, а вот слова …

В угаре пьяном, после пира,
На опустевшем на ночь троне,
Шутя, шуты играли в судьбы мира,
А ставки были – царские короны.

И тот, что был рожден горбатым,
В пылу ль иль с умыслом подарок чародея,
Что был как оберег под троном спрятан,
Достал и на кон бросил.

Холодея,
Шуты от страха отрезвели.
Отпрянули, пытаясь урезонить горбуна,
Но стрелы золотые потемнели,
Ведь жил в руках уродца Сатана…

И вот не просыхает кровь на плахах –
Это шуты сживают королевский род.
А стрелы чародея – в «черных» лапах.
Кто их имеет, тот игру ведет…

Покуда правят миром скоморохи,
А не законные цари,
Пройдут в забвении эпохи,
Ведь ночь густа вблизи зари.

Что ж почитаем как вельможу,
А спрашиваем как с шута?
Всмотрись, чести не хватает роже,

— Внимание, Свод! — Якуб многозначительно указал пальцем в серое, неподвижное небо. — Горбу шута недостает кнута! 
— Ого! — криво улыбнулся Ричи, — жестко. Только вот мне вся эта скотландская мудрость кажется обидной, да и не про нас она. Если только, конечно, вы не решили намекнуть мне на то, что у меня вдруг ни с того ни с сего появился горб или, не дай бог, здесь меня кто-то относит к сословию шутов?
Не смотрите на меня так, Война. Я знаю вас достаточно хорошо и понимаю, что рассказано все это было с другой целью, но вот с какой?
— Да, Ричи, — Якуб значительно понизил голос, — вы правы. Я ни в коей мере не хотел вас обидеть, однако, думаю, вам не нужно говорить о том, что и у стен есть уши? Смысл рассказанного лишь в том, чтобы дать вам понять: все наши мнения о высокопоставленных особах лучше держать при себе.
— Да ладно вам, мистер Война, — Свод недовольно сморщился. — Начнем с того, что мы с вами, слава богу, не служим при дворе ни польского, ни русского короля. Уверяю вас, до наших с вами разговоров нет никому никакого дела.
— Ошибаетесь, Ричи. Не далее, чем вчера мы с отцом долго говорили на эту тему.
— Не смешите меня, — возмутился Свод, — милорд просто не мог сказать, что нам в этом захолустье следует быть аккуратными в разговорах.
— Он именно об этом он и говорил. Люди короля щедро платят челяди за услышанные ими недобрые слова в адрес Короны. Отец говорит, что в Польше при троне состоит целая особая служба, занимающаяся подкупом прислуги различных вельмож. Не ухмыляйтесь, Свод.
В этих землях, сопредельных с Русью, уже давно неспокойно. Отсюда и осторожность нашего монарха. Король желает выглядеть сильным, но у него, — Якуб заговорщицки оглянулся и понизил голос до шепота, — у него для этого сейчас мало возможностей. Сила же Московской Руси, напротив, растет день ото дня. И, как это нам, литовцам, не неприятно, Москвовия со все большим аппетитом смотрит в нашу сторону.
— Странно.
— Что ж тут странного?   
— Говорят, что у Русского царя столько земель, что он и сам не в силах теперь охранять даже свое. Об этом свидетельствует хотя бы то, что их дойное вымя тыкают ножом с востока всякие там ханы. Подумайте сами, Якуб, зачем вы Рассении? У вас нет богатых земель, нет теплых морей. Здесь только леса и болота. Так что смешно и глупо искать крыс заговора в пустом корабельном ведре.
Я, кстати, никак не могу понять. Вы, литовцы, что, не в силах создать свое королевство и не зависеть ни от Короны, ни от Руси?
Война вздохнул и жестом предложил Своду удалиться от ворот. Едва только они отошли на безопасное расстояние, Якуб с тяжестью в голосе произнес:
— Дело в том, что почти все войны на территориях славян ведутся совсем не за земли. Одни, ханы, бьются из мести за разбитую Хазарию, а другие из желания полностью искоренить на их землях надвигающуюся с запада веру в Христа. Но то далекие от нас проблемы Рассении и Московии. Что же касается Литвы, то значительная часть ее знати состоит в большом родстве с польским троном, давно принявшим Христа. У нас с поляками сейчас даже король общий.
Так уж пошло издавна, на Литве полно ляхов, а в Польше – литвинов. Польские короли, имея в себе большой запас иудейской крови, оставляли подле себя только своих кровников, а прочих небедных поляков специально селили от себя подальше, под бок к Рассении. У тех старые счеты с иудеями, вот Корона Литвой от них и закрывается. Согласитесь, это умный ход. Польская шляхта обжилась, смешалась с литовцами, и теперь, через время, королям есть на кого здесь опереться.
Англичанин снова пожал плечами:
— И все равно это странно. С одной стороны ляхи, а с другой – Московия. Мистер Война, вы как человек здравомыслящий, знающий историю этой страны, объясните, что вы сами думаете о своем нынешнем положении? Неужели вы или те, кто был до вас, никогда не задумывались о независимости этих земель? Как ни крути, а ведь у живущих здесь, ляхов ли, литвинов ли, есть же какие-то корни? Кто-то же обосновался здесь еще до польского и московского соседства? Кто-то же говорил на языке, который вы зовете мужицким?
— Конечно, — ответил Якуб и вздохнул. — Но в этом вопросе я плохой ответчик. Не забывайте, Свод, у меня тоже польские корни. Мой отец и покойная мать из старинных ляшских родов. Если принять ваши идеи и утверждить, как вы советуете независимость этих земель, получается, нас с отцом надо гнать отсюда поганой метлой.
— Ну-у, — отмахнулся Ричи, — зачем же так? Мне просто интересно, куда девались те, кто жил здесь раньше, сто, двести, триста лет назад?
Пришла очередь Войны пожать плечами.
— Так сразу и не ответишь, — вздохнул он. — Конечно, были здесь некие княжества. Но большие свары начались с хазарского кагана Московии – Владимира, что прорубил себе дорогу к престолу на Восточной руси. Он пришел, убил княжившего здесь брата, и сам сел на его трон. Все, что было написано в древних писаниях об этой земле сожгли и всё, что было до Владимира, назвали поганством и варварством. Но разве тогда уничтожение корней народа, его памяти не варварство?
— О, это обычное дело, — вяло прокомментировал поступок русского князя Свод. — Как-то один епископ рассказывал мне, что даже в Святом Писании сказано о том, что брат убил брата…
— Нет, Ричи, для наших мест – это дело совсем необычное. Здесь не принято убивать братьев ни, как говорится, за трон, ни за «богу в поклон». Но мы с вами отвлеклись. Эта запутанная история и к нашему разговору прямого отношения не имеет. Беседа шла об осторожности.
Замок моей бабушки – королевский! Понимаете? Значит, находится под покровительством Короны, исходя из родства хозяев с польским троном. Вот и получается, что все разговоры о любом недовольстве королем Сигизмундом здесь просто преступны.
— Отчего же, Якуб? Ведь кроме вас и нашего нового знакомца Никаляуса, здесь никто не понимает английской речи. Черт, ну и имя у этого Эшенбурка, впрочем, вполне подходящее для эдакого чудака.
— Чудака? — переспросил Якуб, услышав неизвестное слово.
— Странного, — поправил сам себя Свод.
— Да, — охотно согласился Война, — вы правы. Никаляус именно странный человек. Мы говорили с отцом и о нем. Вот как раз таких людей и нанимают на особую службу короля.
— Ха! — выкрикнул Свод. — Чего проще! Ведь человек короля, особенно тот, который так живо интересуется неизведанным, запросто может пропасть в лесу, скажем, при поиске логова Юрасика? Причем пропасть так, что и следа от него не останется. Главное, что этому никто не удивится, зная склонности этого Эшенбурка.
— Не надо, Ричмонд. И без того в последнее время уж слишком много внимания уделялось этому призраку, к тому же если пропадет один человек короля, тот, кто за это отвечает при дворе, тихонько подкупит другого. Только подсунут его для наушничества еще более изощренно, так, что и не заметишь.
— Умно, — вздохнул Свод. — Милорд подсказал?
— Отец…
— О! — не придав значения явным ноткам недовольства, восторженно воскликнул Ричи. — Узнаю почерк мистера Войны…

Нужно сказать, что не напрасно Якуб заострил свое внимание на пане учителе из Любэка. Появление Никаляуса Эшенбурка в Мельнике в день убийства разбойника Базыля действительно показалось странным всем, в том числе и пану Криштофу. Война-старший сразу окрестил учителя «пан непажазуменне » и велел сыну в общении с ним держать ухо востро.
Что уж тут поделаешь? Видно, матушка-природа во время появления на свет пана Эшенбурка явно была не в духе, утвердив своим немилосердным росчерком именно такую подозрительную внешность для бедняги Никаляуса.
В день, когда окончательно прояснилась история с церковным призраком, пан Недоразумение, добравшись к полудню до Мельника пешим порядком, тут же попросил показать ему Юрасика. В замке ему сообщили о том, что ночью тело лиходея пропало и сейчас паны поскакали искать его. Услышав это, пан учитель, даже не передохнув, тут же отправился по указанному ему направлению.
Не успев уйти далеко, у реки он встретил панскую кавалькаду, как показалось Эшенбурку, непринужденно прогуливающуюся вдоль берега. Впереди шли парень с девушкой – судя по всему, прислуга. Они вели коня, а паны ехали позади них, не торопясь, будто на самом деле прогуливались, а не ловили призрака.
Учитель даже удивился про себя: «вот так дела, уж не солгали ли мне в Мельнике?». Оказалось, что нет, никто Эшенбурка не обманывал. Узнавший учителя молодой пан Война, услышав о причине появления того в окрестностях их замка, тут же рассказал Никаляусу о том, что на самом деле и Юрасик, и его покровитель Хмыза убиты, а их трупы, как и подобает телам всех нечестивцев, потоплены в безвестности где-то под ямницким зыбуном .
На все просьбы и мольбы Эшенбурка показать ему то самое место, молодой пан ответил, что и сам теперь с трудом отыщет дорогу даже к ямницкой трясине, а не то что к месту захоронения негодяев. Никаляус долго не унимался и только жесткий отказ самого пана Криштофа смог утихомирить его неуемный порыв лицезреть желаемое.
Эшенбурк, будучи наслышанным о крутом нраве старого пана, не стал больше испытывать судьбу, притих и, откланявшись, собрался было восвояси, но тут Война-старший, как-то вдруг сменив гнев на милость, недвусмысленно пригласил учителя отобедать с ними, выделив под Эшенбурка пегую кобылку, которую вели слуги.
Всю дорогу до замка Никаляус отмалчивался, все еще расстраиваясь по поводу того, что не смог-таки своими глазами увидеть ужас дрогичинской земли – жерчицкого Юрасика, но ближе к обеду пан Эшенбурк взбодрился. Еще бы, в милой беседе под пристальным взглядом пана Криштофа в пустое брюхо учителя еще до богатого стола влилось достаточно вина. За столом же подвыпивший Никаляус столь плотно отобедал, что с трудом выбрался за ворота, откуда, попрощавшись с провожающими его Якубом и Сводом, отправился на ближние хутора. От них было рукой подать до Паленца, где пан учитель снимал крохотную комнатку.
Начиная с того самого дня, пан учитель, у которого после смерти Варвары появилось много свободного времени, чуть ли не каждый день появлялся в Мельницком замке, проявляя недюжинный интерес к персоне Свода. Неплохое знание английского языка вполне позволяло им общаться, хотя, если говорить откровенно, самому Ричи это немного действовало на нервы.
«Все его вопросы, — как-то признался Свод, — ведутся только к одному: что я почувствовал, когда прикоснулся к той старой леди? Глупо, не правда ли? Что я почувствовал? Отвращение я почувствовал…».
Странная снисходительность пана Криштофа по отношению к Никаляусу была вполне объяснима. Старый пан был просто уверен в том, что этот недотепа состоит на службе тайного королевского приказа, а потому его уши должны были слышать только то, что было нужно...
Вот как раз о тех самых хитростях тайной службы короля перед самым отъездом пана Криштофа в Вильно и состоялся долгий разговор между отцом и сыном. Разумеется, когда эта тема стала интересна и Своду, скрытое внимание к пану учителю удвоилось.
Полная событий жизнь в окрестностях мельницкого замка наконец стала входить в спокойное русло. Через день после того, как старый Война уехал в Вильно, пришел в себя пан Альберт, и вздохнувшие с облегчением Патковские тут же убыли в свое имение.
Якуб, прощаясь с Сусанной, договорился с ней о скорой встрече, дабы узнать, как волею судьбы гостившие у него Патковские обжились в давно оставленном доме.
Несложно было понять беспокойство молодого пана. Хоть и развеялся дым страха вокруг пришедших за долгое время в запустение Патковиц, слабое здоровье пана Альберта вызывало серьезное опасение.
Староста Жыкович лично сопровождал Патковских домой, более того, видя слабость главы семьи, пан Станислав взвалил на себя все хозяйские хлопоты, чему пани Ядвига была несказанно рада. У пана старосты ушло два дня на то, чтобы с помощью крестьян вернуть патковицкому имению, в котором долгое время жила только кухарка, должный вид.
Утром двадцать девятого ноября в Мельник прискакал Франтишек Жыкович и подробно рассказал пану Войне о том, как они с отцом в Патковицах все обустроили. Также младший отпрыск пана старосты, как бы невзначай, шепнул на ухо молодому пану о том, что договоренность между молодой панной Патковской и паном Войной остается в силе. Услышав то, что хотел, молодой хозяин Мельницкого замка наконец с облегчением вздохнул.
Значит, все шло по его плану, и сегодня его ждало маленькое приятное путешествие. Отпустив Франтишека, Якуб задержался у ворот. Ему предстояло решить непростую задачу – сделать так, чтобы отправиться в предстоящую прогулку одному, без нежелательных попутчиков. Но и оставлять Свода одного было рискованно.
От выпавшего недавно первого снега не осталось и следа. Темные, раскисшие от талой воды поля ночью прихватило морозцем, а к утру еще обильно посыпало белым серебром инея.
Якуб с надеждой смотрел на тающие в оврагах ошметки холодного тумана. На взгляд молодого Войны, сейчас весьма кстати пришлось бы появление пана Никаляуса Эшенбурка. На время отсутствия хозяина мельницкого замка это отвлекло бы Свода от глупостей, ведь англичанин все больше внимания уделял новой служанке – сестре Базыля. Едва только эта темноволосая дева попадала в поле зрения Ричмонда, будто облако накрывало его непроницаемое лицо, он становился молчалив и задумчив.
Зная взрывной характер пирата, можно было с полной уверенностью говорить о том, что тот вполне может воспользоваться отсутствием Войны и предпринять какие-либо необдуманные шаги. Не будь это сестра Базыля, Якуб не сильно бы мучил себя мыслями по этому поводу. А так, в случае чего, месть Хмызы могла быть страшной. «Да, — заключил про себя Война, — пожалуй, Никаляус сейчас пришелся бы весьма кстати».
Но, к неудовольствию молодого хозяина мельницкого замка, кривые нити дорог были безнадежно пусты. Потеряв надежду на появление Эшенбурка, молодой пан вернулся во двор и неспешно отправился к парку.
Свод догнал его у самого входа в аллею. Хмурый англичанин собрался было что-то сказать, но тут же едва не растянулся, поскользнувшись на посеребренной инеем траве.
— Черт! — выругался Ричмонд, и от его былой задумчивости не осталось и следа. — Надо же, — продолжил он, — малейшая потеря внимания, и ты рискуешь вывернуть наружу свои лодыжки. Я вижу, вы в добром расположении духа, а это значит, что вас, мой друг, подобный риск обошел стороной?
Война вяло улыбнулся:
— Риск, Ричи, всегда больше относился к вам, чем ко мне. Не нужно было так спешить.
— Тут вы правы, — не стал спорить англичанин, — но ведь я и спешил к вам именно потому, что хотел сказать или спросить что-то важное и не терпящее отлагательств. М-да, — озадачился пират, — хотел, но вот что? Верно, это было не столь важно и срочно, раз так легко забылось.
— Как знать, Свод, — неопределенно ответил Якуб, понимая, что англичанин лукавит. Все он прекрасно помнил, просто не знал, с чего начать интересующий его разговор. Тут весьма кстати пришлась и показная неловкость, после которой он едва не упал, что, впрочем, было больше похоже на инсценировку. Этот морской волк был большой хитрец. Война вздохнул:
— Оставьте свои уловки, Ричи. Говорите, что вам нужно?
Англичанин хитро улыбнулся:
— Скорее, это вам нужно, Якуб. Мне кажется, с самого утра вы что-то намереваетесь мне сказать, но никак не можете на это решиться.
Они встретились взглядами, и насторожившийся Война понял, что придется-таки ему сейчас все выкладывать начистоту.
— Свод, — начал он, — у меня сегодня назначена встреча… с дамой.
— Встречи с дамами, — тут же просиял Ричи, — называются «свидания», сэр.
— Не-е-ет, Ричмонд, — ответил Якуб. — Я не думаю, что это можно так назвать.
— Да бросьте, сами подумайте, что же это тогда?
— Бог с ним, пусть свидание, — не стал втягиваться в спор Война. — Так или иначе, а мы с Сусанной сегодня встречаемся.
— Прекрасно, — улыбаясь, произнес пират, заметив, как нарочито его собеседник запнулся после сказанного, — поздравляю вас. Только одного не понимаю, неужели вы хотите, чтобы я вас на это благословил?
— Бросьте ерничать, Свод. Просто в эту поездку я должен отправиться один.
— Разумеется, один.
— А вы останетесь в замке и…
— И?
— Как бы это поточнее сказать… и не предпримете никаких попыток… в общем, не станете…
— Вы меня пугаете, Якуб!
— Ричи, я давно заметил, как вы смотрите на эту Михалину…
— Ах, вот вы о чем. И что?
— А то, что, оставляя вас без присмотра, я очень опасаюсь за эту девушку.
Взгляд англичанина был красноречив:
— Постойте, мистер, уж не хотите ли вы сказать, что только вам одному бог дал возможность назначать свидания? Что-то я не припомню, чтобы когда-либо давал монашеский обет?
— Свод, дело не в этом.
— А в чем?
— Это сестра Хмызы, понимаете? И если вы ее... с ней... Это непременно дойдет до Базыля, и тогда можете быть уверены: Мельник спалят, а нас с вами распнут на воротах еще до того, как подойдут войска Короны.
Пират снисходительно ухмыльнулся:
— Интересно было бы на это посмотреть. Если я вас правильно понял, вы боитесь, что я воспользуюсь моментом и, будем называть вещи своими именами, надругаюсь над честью этой девушки?
Война тяжко вздохнул, чувствуя, как с его души свалился камень.
— Что ж, — продолжил Свод, — не скрою, меня посещали подобные мысли. Причем посещали не раз, начиная с того самого дня, как только я увидел эту дикую косулю. Я ничего не могу с этим поделать. Скажу вам откровенно, один взгляд на нее тут же побуждает мою плоть к греху, но… если со своими мыслями я справиться не в силах, то приструнить желания собственной плоти для меня несложно. Вы можете быть совершенно спокойны, я знаю, что такое честь, женская честь, и без согласия дамы...
Глава 5
Сусанна увидела его издали. Привставший в стременах Война, вытянувшись в струнку на краю поросшего кустарником буерака, смотрел куда-то в сторону дальнего леса. Гнедая кобылка панночки ступала неслышно, а потому обратила на себя внимание только тогда, когда стала подниматься по откосу. Молодой пан тут же обмяк и шлепнулся в седло, всей своей фигурой изображая сдержанное ожидание, не имеющее ничего общего с тем, что было несколько мгновений назад. Сусанна лихо пнула в бока свою кобылку, и та, не смея ослушаться легкую хозяйку, в три прыжка вскочила на травяной бруствер. Рыхлая дресва  лениво поползла вниз по откосу, пряча под собой следы конских копыт.
Война зарделся и столь учтиво и глубоко поклонился даме, что его лошадь, едва не приняв это за команду, нервно ступила в сторону.
— Панна, — выдохнул, прижимая к груди скомканную шляпу Якуб, в который раз оценивая точеную стать молодой Патковской, легко различимую даже через меховую накидку. — Желаю здравствовать. Могу ли я предложить вам свою компанию для прогулки?
Сусанна ответила коротким утвердительным кивком сразу и на приветствие молодого человека, и на его вопрос. Их лошади пошли рядом, и было бы самое время завязаться непринужденной беседе, да вот беда, всегда сдержанный вороной Войны ни с того ни с сего стал самым наглым образом покусывать за холку молодую кобылку паненки.
Якуб, обескураженный подобным поведением своего скакуна, ощутимо хлопнул жеребца по макушке, но тот сразу после этого так сильно цапнул за шею идущую рядом лошадку Сусанны, что, как показалось, даже выхватил клок из ее стриженой гривы. Война покраснел и отвернул игриво настроенного коня чуть левее.
— Вы, — дрогнувшим голосом наконец произнес молодой пан, — прямо как лисичка. Так незаметно подобрались. Я ждал вас со стороны дороги…
— Почем вам знать, — с дрожью в голосе ответила девушка, — может быть, я тем самым хотела вам показать, что могу… что …
Сусанна осеклась. «Боже, — мысленно укоряла она себя, — что я говорю?»
Снова наступила неприятная пауза, во время которой Война почувствовал, что едва завязавшаяся беседа вот-вот готова развалиться.
— Как пан Альберт? — спросил он первое, что пришло ему в голову.
— О, хвала Деве Марии, ему уже лучше. Сегодня он выходил во двор. Жыкович присылал Франтишека, чтобы осведомиться, не нужна ли нам помощь, так отец с благодарностью отослал войтешика  обратно, сказав, что пора уже нашей вотчине почувствовать руку и самого хозяина.
— Вот видите, — зацепился за разговор Якуб, — не зря перед отъездом он говорил, что в родных стенах поправится куда как быстрее.
— Это он все на глазах бодрится, — вздохнула панночка, — а сам отослал Франтишека и слег. Сил, говорит, нет. Все утро они с мамой вели беседу о том, что Патковицам нужен молодой пан…
Сусанна судорожно прикрыла рот рукой и покосилась в сторону Якуба. Но тот как будто и не слышал ее слов, отнеся все эти речи в адрес Андрея Патковского. Видя, как панночка тяжело переживает недуг отца, Война, отвлекая ее от недобрых мыслей, бросился в пространные рассуждения о грядущих холодах и о запасах на зиму. Под всей этой многословной тирадой как-то сам собой выходил хорошо завуалированный, но очевидный итог: «дел много, а я такой молодчина, все это один запросто тяну».
Сусанна, в свою очередь, радуясь тому, что молодой пан не придал значения ее страшному проявлению нескромности, легко пропустила мимо ушей проявление столь же недопустимого в их среде качества у своего собеседника. Более того, Война заговорил сейчас как раз о том, о чем и она сама собиралась завести речь, и виной всему были события вчерашнего дня.
Где-то в послеобеденное время, как раз после того, как ее отец с помощью супруги прогулявшись вокруг дома, едва добрался до постели, молодая панночка вышла в коридор. Она лишь хотела спросить у матери, как чувствует себя отец, но, встретив ее, она пережила то, что перевернуло вверх дном все ее шаткое девичье сознание!
Пани Ядвига с силой схватила дочь за руку и потянула ее в дальнюю гостевую комнату. Едва они переступили порог, как мать бросилась на постель и зарыдала. Пожалуй, впервые за многие годы Сусанна видела это. Она подсела к матери и осторожно принялась ее утешать. Пани Ядвига обняла дочь и в порыве отчаяния выплеснула все, что накипело у нее на душе.
Разумеется, Сусанна понимала, что недуг отца – это серьезное испытание для всей их семьи, однако мать в порыве отчаянья в своей бессвязной речи начала недвусмысленно сравнивать доблесть и благородство англичанина с никчемностью всегда слабовольного и доброго отца! «Вот это мужчина! — в запале неуемной страсти истерично закончила она. — Сильный, смелый, способный защитить. Он один, жертвуя собой, сумел избавить всех нас от лишений и страха. Альберт никогда бы не смог этого, а теперь и тем более...».
Только встретившись со вспыхнувшим в глазах дочери ужасом, пани Ядвига умолкла. Сусанна, держащая мать за руки, почувствовала, как похолодели ее пальцы. Похоже, пани Патковская и сама не понимала всю жестокую правду своих слов.
После того они почти не разговаривали. Утром Сусанна сказала, что хочет прокатиться верхом, на что мать, обычно не одобряющая верховые прогулки дочери, только попросила быть ее поосторожнее.
Хрупкое сердце молодой панночки рвалось на части. Она с трудом сдерживала жгучее желание выплеснуть наружу и рассказать Якубу все то, что кипело и клокотало у нее в душе. После случившегося накануне она взглянула на мир другими глазами. Что же будет теперь? Пусть все говорят, что после такого удара, который хватил отца, долго не живут, но ведь он еще жив!
Девушка и сама не заметила, как заплакала. Якуб дважды окликнул ее, прежде чем она очнулась:
— Сусанна, Сусанна! Что случилось? Вы плачете?
Вынырнув из потока горьких мыслей, заплаканная красавица приложила ладони к своему лицу. Тонкая ткань перчаток тут же впитала в себя теплую влагу девичьих слез.
— Смотрите! — тут же указал куда-то в поле Война. — Это ведь ваша мать? Куда она скачет? Ищет вас?

В этот день Эшенбурк явился с опозданием. Узнав, что пан Война отъехал по делам, Никаляус без особого труда отыскал Свода, который был только рад этому, начиная страдать от безделья. Никаляус, пребывающий в прекрасном расположении духа, поделился с англичанином новостью. Дело в том, что его снова наняли учительствовать. Теперь уже у пана Лянге в Хотиславе. Старый учитель, что обучал детей пана Мечислава вот уже полгода, как отправился на небеса.
«Мне обещано жалованье, — хвастался Эшенбурк, — и жилье, впрочем, я уже туда перебрался. Это рукой подать от Мельника, и, хоть пан Лянге не состоит в особой дружбе с паном Криштофом, думаю, после моих рассказов о пане Якубе и о вас, господин Свод, такой умный и порядочный человек, как пан Мечислав, непременно захочет с вами познакомиться…».
Возбужденный этими событиями, Николяус трещал без умолку, хотя и замечал некоторое удивление в глазах Свода:
— Это чуть в сторону от Патковиц. Лянге – доктор, костоправ. Он учился этому в Италии. Его родители умерли, так и не дождавшись, когда он закончит учебу. Что поделаешь, все мы смертны. Так вот, Лянге доучился и перебрался сюда. Его предки не были богатыми людьми, хотя их род ведется от знатных староляшских корней. Помимо Хотислава, у них в пользовании было еще и сельцо, но родители Лянге продали его для того, чтобы обеспечить сыну стоящее образование. Это старик Симони, итальянец, – тот, что помогал лечить пана Альберта, наверняка, вы его помните, мистер Ричмонд, он выкупил то сельцо и посоветовал родителям Мечислава, куда лучше отправить учиться их сына…
— Николос! — называя Эшенбурка на свой манер, остановил Свод сыплющуюся на него, словно горох, болтовню. — Черт вас подери! Как? Откуда?! Объясните мне, что случилось с вашим английским?
Эшенбурк, разрывая цепь своих повествований, ничуть не смутился этому тупиковому вопросу.
— Я же говорил вам, — без всякой тени расстройства ответил учитель, — я быстро всему учусь, а к тому же я прошу меня простить, но признаюсь, что слегка лукавил, говоря, что слабо владею этим языком. Вчера я вдруг понял, что кривляться больше нет смысла.
Старый пан Война, молодой пан, вы. Все в Мельнике так добры ко мне, несмотря на всю мою видимую придурковатость. Отдавая вам должное за это, я просто вынужден сознаться в том, что мой хороший английский стои;т не только на старании и тяге к наукам. Я жил в Англии что-то около трех лет, — Никаляус тяжко вздохнул. — Знаете, мистер Свод, я ведь грешен. Всю свою жизнь я от кого-то бегал. Еще в 1493 году, когда мне было семнадцать, я с матерью жил в Любеке. Работал угольщиком у пана Смолярека.
Мы ютились в бараках недалеко от их дома. Соседство есть соседство. Юность, танцы в праздники. Вот как-то познакомился я с его дочерью. Дело молодое и легко дошло до того, что она забеременела. Само собой, ни о какой женитьбе я и мечтать не мог. Кто я? Простой угольщик. А она – дочь управляющего.
В тех местах копают уголь прямо из-под земли, даже не углубляясь в недра. Но это, как говорится, к делу не относится. Так вот, пан Смолярек, узнав о том, что ему предстоит стать дедом, поклялся убить меня. Я стал прятаться в лесу. Мать носила мне еду и теплую одежду.
Потом с холодно, и я, попрощавшись с мамой, бежал сначала на север Польши, а уж потом и в Англию. Прослонявшись по побережью без дела что-то около года, я подался на север и нанялся в кожедубильный цех мистера Ботта в Шеффилде, Йоркшир. Хоть работа в смраде и сырости, а все же лучше, чем спать в портах под рыбацкими сетями да таскать лярд  у зазевавшихся на пристани торговцев.
В работе я был усерден, сказывалась привычка к тяжелому труду. Вот как-то в одном трактире пьяные моряки учинили драку. Там был сын мистера Ботта, Томас. И плохо бы ему пришлось, если бы в это время я не проходил мимо. Я спас Томаса, и в благодарность за это мистер Ботт определил меня подальше от вони, в ученики к Джону Крукеду.
Тот слыл большим мастером по части работы шила и дратвы . Мастер Крукед для всей округи ладил кожаную обувь и одежду. Вскоре я и в этом деле поднаторел и стал превращаться из его лучшего ученика в мастера. Все было бы просто прекрасно, если бы только в один момент я, на свою беду, не подхватил сухотку .
Болел я долго. Мастер Джон, которому бог не дал семьи, так сильно любил меня, что ухаживал за мной и оплачивал лекаря. Тот, видя заботу старого мастера и будучи человеком добрым, попутно обучил меня грамоте для того, чтобы я не умер с голоду после того, как поправлюсь. Сами понимаете, шить обувь или одежду я тогда не мог.
Старик Джон, с подачи все того же лекаря, помог мне устроиться в читальный дом переплетчиком. Работа тоже с кожей, но куда легче обувной. Вначале я просто перешивал книги, а потом начал их читать. Вскоре я даже стал ночевать в читальном доме.
На свою беду я узнал, что почти все, кто посещал этот читальный дом, состояли в неком тайном обществе левитов , охватившем своими щупальцами чуть ли не всю Англию. Не стану вам рассказывать что да как, остановлюсь только на том, что в результате и я оказался по уши впутанным в это дело, поскольку к тому времени за небольшую плату уже вел их простые бумажные дела и почту.
Когда же до короля дошли слухи о готовящемся во всем Йоркшире заговоре, начались повальные облавы и аресты. Кто-то из попавших в лапы людей короля, под пытками выдал истинное предназначение нашего читального дома.
Эшенбурк тяжело вздохнул:
— Мне пришлось почти все сжечь. Пожар получился на славу. Выгорело шесть соседних домов, в том числе досталось и домам Джона Крукеда и мистера Ботта.
Уничтожая тайное логово заговорщиков, я нечаянно прихватил из тайника их черную кассу и древние золотые пластинки с какими-то непонятными руническими письменами. Ну не сжигать же все это было? Пластинки я спрятал в надежном месте после того, как мы с мистером Боттом перебрались в деревушку Кристо, что в Девоншире… а кассу? Ее хватило мне для того, чтобы бежать обратно за море, ведь бежать мне, сами понимаете, было просто необходимо.
Возвращаться в Польшу не хотелось, Любек навсегда останется в прошлом. Вот так я и оказался в Вильно и продолжил учебу: деньги-то у меня оставались. Но я жил страхом. Соседство с морем оставляло шанс моим врагам найти меня, ведь влияние этого иудейского течения просто безгранично по всем приморским землям. Поэтому я не стал рисковать, бросил обучение и вскоре добрался сюда.
Свод смотрел на Эшенбурка во все глаза. Кто бы мог подумать? Этот угловатый сухой хлыст на деле оказывается непростой и весьма нескучный парень. Однако к чему это он так разоткровенничался?
— Николос, — наконец выдавил из себя Ричмонд, — а вы не боитесь, что рассказанное вами может быть использовано простив вас?
— Нет, — просто ответил Эшенбурк, — не боюсь. К тому же я подозреваю, что и у вас, мистер Свод, и у пана Якуба тоже есть что скрывать. Буду с вами откровенен, я догадываюсь, какой фокус вы выкинули с этим Юрасиком. Ведь никакого Юрасика не было, правда? Можете не отвечать. Я на вашем месте тоже бы не признавался. Что поделать, еще с далеких дней моей молодости я имею нюх на людей, хранящих тайны. Конечно, такому удальцу, как вы, было бы куда как выгоднее и проще похоронить эту тайну вместе со мной, но уверяю вас, я безопасен.
Свод был непроницаем:
— Не имею представления, о какой тайне вы говорите, однако, должен признаться, что я впечатлен рассказанным. Уж простите, мистер Эшенбурк, я никак не ожидал, что вы можете оказаться персонажем с такой богатой историей.
— Я понимаю, — застенчиво зарделся Никаляус, — худой, нескладный. Но уверяю вас, до болезни я был достаточно крепок…
— Бог с ним, Николос. Скажите, в связи с неким расположением, которое мы начали вызывать друг у друга, не составите ли вы мне компанию? Я намерен развеяться…
Вскоре Эшенбурк и Свод выехали из ворот замка. Погода располагала к прогулке. Серое тяжелое небо было неподвижным и лишь у костенеющей от ночных морозов земли замечалось слабое шевеление холодного воздуха.
Кто может объяснить эти странные настроения природы? Вот как объяснить, что точно такие же тучи зимой непременно грозят густым снегопадом, а такой же ветер поздней весной пронимает до самых костей? Сейчас же и тяжелый полог туч казался пустым и выжатым, и ветер, холодный, но слабый, не донимал морозом, а лишь бодрил дух и располагал к беседе. Грусть осенней природы дарила поверхностные, но настолько общие темы, что даже общение людей таких несопоставимых профессий, как пират и учитель было легким и непринужденным. Каждый, думая о своем, говорил или молчал, что называется, в удовольствие, наслаждаясь неброским богатством золота опавшей листвы, устилающей придорожные откосы, и вдыхая полной грудью засахарившийся от первых холодов прохладный воздух.
— Николос, — задумчиво произнес Свод, прерывая паузу, во время которой намечалась очередная смена темы разговора, — вот интересно, а что вы думаете о нынешнем положении литовцев? Я имею в виду, — пояснил англичанин, отмечая, что расслабленный прогулкой Эшенбурк не совсем понял суть вопроса, — то, что они живут сейчас меж двух огней.
Учитель коротко пожал плечами:
— Что тут можно думать? — вздохнул он. — Они уже давно в таком положении и, смею вас уверить, еще не скоро окажутся в другом.
— Грустно, очень грустно, — продолжил Ричмонд, хитро поглядывая в сторону главного врага пана Смолярека, управляющего одной из угольных шахт под Любеком. — А вы сами, Николос, если отбросить тот факт, что родились в Польше, чью бы сторону сочли для литвинов более выгодной? Или вы считаете, что им сейчас самое время задуматься о том, чтобы попробовать построить свое сильное и независимое государство?
Учитель криво глянул в сторону собеседника. В заданном ему вопросе явно крылся какой-то хорошо замаскированный подвох, и Эшенбурк задумался.
— Это достаточно сложный вопрос, — ответил он через какое-то время. — Но если вы хотите, я скажу, что думаю по этому поводу. Хорошо, — начал окончательно разбуженный от былой мечтательности учитель в ответ на красноречивый взгляд собеседника, — попробуем рассуждать, как вы и говорили, отбросив факт места моего рождения.
Сразу хочу заметить, хоть это и прозвучит не патриотично, но мне кажется, что лучший вариант для Великого Княжества Литовского – это поскорее попасть под власть надвигающейся Руси.
— Ого! — неподдельно заинтересовался подобным поворотом Ричи. — Но мне кажется, что это просто слова человека, обиженного на Корону, слова изгнанника…
— Нет, Свод, тут дело в другом. Ведь Корона и сама какое-то время назад переживала подобное неприятное время. Весомая часть польского королевства только сравнительно недавно стала считать себя настоящими ляхами. Это началось с правления князя Болеслава Первого, Храброго. Хочу заметить, что в Польше за все время ее существования и было-то всего несколько подобных ему князей, достойных почитания. Да, Болеслава Храброго почитают, и почитают за то, что смог втиснуться меж соседей и установить границы королевства в его нынешних пределах. Был еще Казимеж Третий, о котором говорят: «Он взял Польшу деревянной, а отдал уже каменной». Мешко Первый из рода Пяста… Вот, пожалуй, и все. Лично я ничего хорошего не вижу в том, что поляки, усилием этих великих князей, обрели свою видимую независимость от соседей. Да, конечно, авторитет этих королей столь велик, что оставшейся после них мощи хватит и для того, чтобы еще не раз раздвинуть границы своего королевства, но, повторюсь, хорошего тут мало.
— А плохого?
— Плохого, как это ни странно, много. Взять хотя бы то, что в скором времени само слово «поляк» станет сродни слову «торговец» или «меняла». В самой Польше так говорят о евреях, но тут, в Литве, это уже относят и к ляхам. Уж не знаю, с какой подачи в нынешнем польском королевстве развелось столько жуликов и всякого рода пройдох, но все люди, кто перебрался оттуда в Литву, в один голос твердят, что о поляках идет дурная слава, и винят в этом почему-то евреев. Нет, — отмахнулся пан учитель, — что ни говори, ляхи теперь не те.
Думаете, от хорошей жизни они только в 1466 году вернули себе занятый тевтонцами Мариенбург? Великие князья в былое время большой кровью отбили эти земли у язычников пруссов, а нынешние правящие потомки эту, неимоверными усилиями сохраненную территорию, чуть не подарили тевтонскому Ордену. Тут все тем же полякам нужно было бы в ножки поклониться Литве за Грюнвальд . Если бы всем скопом там не побили тевтонов, те в скором времени отхватили бы у Польши половину земли. Они уже давно косо посматривали в сторону Кракова . Сами подумайте, разве подписали бы ляхи Кревскую унию  1385 года, если бы были в силе? А, — отмахнулся Никаляус и повторился: — Что ни говори, мистер Свод, а дурная слава идет о наших королях и о нынешней Польше. Зато, как ни посмотри, столько пустого гонору!
Лицо Свода просто искрилось неподдельной заинтересованностью. Давненько ему не приходилось общаться с таким ушлым провокатором.
— Должен вам сказать, — осторожно вклинился в монолог учителя Ричи, — что я сразу заметил, как боль за страдания Польши и Литвы сильно тяготит ваше доброе сердце. Да, это видно, Николос. Я совершенно не знаком со здешней историей, а вы на многое открыли мне глаза. Однако как мне теперь быть? Ведь в отличие от вас, мой друг, мистер Война и его отец весьма лестно отзываются о политике литовско-польского короля Жигимонта Второго. Да, Николос, они серьезно считают его сильным и мудрым королем.
Цепкий взгляд пирата моментально отметил перемену в лице Эшенбурка. Учитель словно жабу проглотил.
— Что же, — неохотно ответил он, — мнение столь уважаемых людей и для меня немаловажно, однако я буду отстаивать свою точку зрения.
«Как бы ни так», — подумал Ричи, а вслух произнес: — Должен вас предупредить, что и я на стороне пана Якуба и милорда. Я им друг, к тому же меня вполне удовлетворяет уклад местной жизни.
Эшенбурк был обескуражен:
— Вы же ничего не знаете об этой жизни и строите свое мнение только на основе пышного панского быта. А как же жизнь простых крестьян, их тяжкий труд?
— О, мистер Николос! Хочу заметить, что, если бы и вы долгое время спали и кушали как пан, вряд ли бы потом стали так печься о черни. Вот и мне нет никакого дела до их жизни, а им, слава богу, до моей. Что же касается тяжкого труда, так это происходит на всей земле, а не только здесь. Если говорить уж совсем откровенно, не всегда и они, эти трудяги, так уж сильно надрываются, а коли и делают это, то всё для своего же блага. Мир жесток, мой друг, не будешь работать – не будешь есть. Вот, посмотрите, — Свод красноречиво указал рукой куда-то вдаль, где в пустынном поле двигалось едва различимое пятнышко.
Учитель подслеповато сощурился и стал всматриваться.
— Видите? — спросил англичанин, — во-о-он там едет повозка, а в ней, судя по всему, откинувшись и потягиваясь на мягком сене, страшно «перетруждается» какой-то крестьянин. Кто знает, — ядовито заметил Свод, — возможно, он даже храпит во сне от переутомления.
Глупо за них ратовать, Николос. Все на свете не могут быть господами, так уж устроен мир. И подводя черту под нашим спором, скажу так: далеко не каждый моряк может стать капитаном, и ни один бунт на корабле еще не приводил ни к чему хорошему.
Эшенбурк был раздавлен и молчал, продолжая всматриваться вдаль, в двигающуюся в их сторону точку повозки. Ему трудно было что-то возразить. Как ни крути, а вступать в споры с таким подкованным собеседником, как мистер Свод, приходилось нечасто. Но вот прошли тягостные минуты молчания, и вдруг сама судьба помогла совсем поникшему Никаляусу. Приняв с благодарностью ее неожиданный подарок, учитель премило улыбнулся и язвительно заметил:
— И все же вы не правы, Свод. На самом деле крестьянам некогда спать в повозке. Посмотрите повнимательнее, это ведь панский шарабан .
Ричи был изумлен. Второй раз в жизни он встречал человека, который так хорошо мог видеть на большом расстоянии. Самое интересное, по наблюдению самого же Ласт Пранка, и Денни Крот, и этот мистер Эшенбурк выглядели как люди со слабыми глазами. Старина Денни, кончившийся от лихорадки возле Крита около трех лет назад, не заметив у ног пушку, спотыкался о нее, но зато легко мог пересчитать на расстоянии мили, а бывало, и двух, вооружение и людей на корабле неприятеля.
Свод, чьи глаза тоже были неплохо натренированы на морских просторах, только теперь стал различать очертания повозки и пеструю одежду возничего. Но, едва он собрался что-либо сказать, учитель продолжил:
— А ведь это женщина.
На лице пирата снова отразилось неподдельное удивление.
— Да, — всмотревшись вдаль, подтвердил Эшенбурк, — женщина. И едет она в сторону Мельника. Дорога тут одна…
Свод шумно потянул носом холодный воздух осеннего поля.
— Это, — не без раздражения ответил он, — даже я заметил, мистер учитель. Ну что же, должен сказать, что ваш зоркий глаз произвел на меня впечатление, давайте теперь посмотрим, как вы держитесь в седле…
Скалясь в лицо внезапно проснувшейся удали, Свод пнул коня в бока, отчего тот поднялся на дыбы.
— Ха! — коротко вскрикнул Ричи, и бедное животное, выпучив глаза, сделало несколько прыжков и, словно ветер, понеслось вперед.
Разумеется, Эшенбурку вряд ли удалось бы повторить нечто подобное. Умением так лихо гарцевать пан учитель похвастать не мог. Именно поэтому он здорово отстал от ускакавшего вперед англичанина.
Нагнав его, Никаляус не без удивления узнал даму, управлявшую шарабаном. Это была пани Ядвига Патковская.
Учитель, следуя примеру англичанина, спешился и поприветствовал женщину. Ответив поклоном на приветствие, вельможная пани Ядвига так густо покраснела, что тонкая кожа на ее скулах стала отливать оттенком свекольного сока. Эшенбурк заметил это, и ответный, пристальный взгляд женщины заставил его испытать неловкость.
— Николос, Николос! — услышал он наконец голос Свода, который уже несколько раз пытался о чем-то его спросить. — Черт побери, вы слышите меня?
— Да, — будто выныривая из полудремы от происходящей с дамой метаморфозы, ответил учитель.
— Спросите у госпожи Патковской, что случилось?
Эшенбурк только сейчас обратил внимание на то, что пани Ядвига путешествовала в полном одиночестве. Это, несомненно, говорило о том, что в Патковицах на самом деле что-то неладно. Оно и понятно. Зыбкое здоровье пана Альберта никак не давало ему шанса рассчитывать на долгую жизнь, однако, если он уже… впрочем, что тут гадать? Учитель разом стряхнул с себя задумчивость и деловито откашлялся.
— Пан Свод спрашивает, — участливо и мягко произнес он, — что случилось?
Пани Ядвига повторно, как показалось Никаляусу, еще гуще прежнего залилась свекольной краской. Свод и Эшенбурк, наблюдая за этим, недоуменно переглянулись.
Становилось понятным, что при Никаляусе о причине своего визита пани Ядвига говорить не желала, но, с другой стороны, какой смысл ей что-либо говорить и без него? Ведь все ее слова для заезжего пана просто-напросто набор звуков. Как ни крути, а по-английски она вряд ли сможет обрисовать ему должным образом интересующее ее дело. Вот и выходило, что трое людей, стоя посреди поля только и делали, что обменивались вопросительными взглядами.
В конце концов, пани Ядвига, взяв на себя инициативу, с тяжелым сердцем и поистине королевским достоинством, отпущенным природой этой красивой женщине, обратилась к Эшенбурку:   
— Пан учитель, в доме пана Криштофа у меня не было времени узнать ваше имя…?
— Меня зовут Никаляус, Никаляус Эшенбурк.
Грустная улыбка скользнула по красивому лицу панны.
— Пан Эшенбурк, — меланхолично и четко произнесла госпожа Патковская непривычное и корявое сочетание букв, — я прошу вас, как только может просить несчастная женщина достойного и доброго человека, сохраните, пожалуйста, в тайне то, что вы сейчас услышите.
Панна тяжело вздохнула и украдкой посмотрела на ничего не понимающего иностранца.
— Так уж случилось, — продолжила она, — что, приехав сюда и говоря с вами, я сильно рискую репутацией, честью, но, к моему сожалению, ничего не могу с собой поделать. Вы можете поклясться в том, что сохраните в тайне мое признание?
Никаляус переложил узду в левую руку и под недоумевающим взглядом Свода протянул вперед свою узкую ладонь правой руки.
— Клянусь, — сказал он, с досадой отмечая, что снова притянул к себе какие-то тайны.
Госпожа Патковская, не ожидавшая от учителя иного ответа, медленно опустила взгляд, после чего поднялась и с помощью Эшенбурка сошла на землю.
Несмотря на клятву Никаляуса, женщина, как видно, все еще продолжала колебаться. Она медленно замотала узду на крюк шарабана и, не зная, куда подевать мелко дрожащие руки, взяла тонкий резной стек  и сильно сжала его.
Слова, кипящие в ее душе, долгое время доселе были надежно сдавлены ремнями воли. Безумные, безудержные, они так рвались наружу, что расшатанные гвозди страха вдруг стали выпрыгивать из надежного ранее пола достоинства. Пани Ядвига все никак не могла поднять взгляд, но и говорить, глядя вниз, словно чернь, для нее тоже было унизительно. Наконец победившая страх женщина нашла в себе силы. Теперь ее уже не тревожило, что нужные слова пришли к ней не от мысленной молитвы, как это пристало бы добропорядочной католичке, а родились прямо из сердца. Да, именно из сгорающего от греха сердца. Стоило ей вновь мысленно окунуться в эту огненную геену бесстыдства, как огромная волна решимости прилила к ее круто вздымающейся от волнения груди. Пани так красноречиво подняла глаза, будто и вправду, привлеченные желанной добычей, за ее спиной выстроились в ряд все демоны ада.
— Я, — глухим голосом произнесла она, — здесь из-за пана Свода. Еще в доме Войны…
Панна Ядвига продолжала что-то говорить, а у бедняги учителя похолодели пальцы: «И зачем мне все это? — спрашивал он себя. — Почему я? Как же все это неприятно. Ну и особа же эта пани, муж еще жив, а она уже хвостом вертит…».
— …умоляю вас, пан Эшенбурк, я близка к безумию. Станьте моим доверенным лицом, прошу вас. Мне не на кого больше надеяться в этом деликатном деле. Я рассчитываю на вашу порядочность!
«Порядочность?! — возмущался про себя Эшенбурк. — О какой порядочности она говорит?».
Панна Ядвига замолчала. Она повернулась спиной к Своду и, пряча наливающиеся слезами глаза, судорожно выдохнула:
— Расскажите ему обо мне, как можно… мягче. Скажите, что судьба моя теперь в его руках, поскольку растущее отчаяние неотступно толкает меня в яму грехопадения. — И вдруг она схватила Накаляуса за ворот. — Ведь вы осуждаете меня, пан  Эшенбурк?!
Никаляус невольно отстранился, как можно осторожнее освобождая свой пыльный ворот из цепких женских пальцев. В лице англичанина, внимательно наблюдавшего за этим, сквозило живое любопытство. Учитель, не смея отбросить от себя руки вельможной пани, зажал их в своих ладонях и кротко посмотрел в ее полные мольбы глаза.
Ошарашенный этим зрелищем, Свод вскинул вверх брови до допустимых природой пределов. В этот миг он вполне мог засвидетельствовать то, что на его глазах мир переворачивался с ног на голову: со стороны казалось, что гордая, обеспеченная и красивая женщина имеет самые близкие и нежные отношения с этим полуседым придурковатым «студентом»! Ничего не скажешь, вполне возможно, что и таким интересным хитростям обучали господ наушников в том самом тайном королевском приказе. Иначе как еще можно было бы объяснить подобное?
Ричи тактично откашлялся и, дабы не присутствовать далее при слишком личной сцене, забросив узду на коня, собрался было уезжать, но Эшенбурк вдруг всполошился:
— Постойте, Свод, постойте! Я должен вам кое-что объяснить.
— Не утруждайте себя, Николос. Я все понимаю…
— Нет, подождите, — не унимался новоявленный «посол», вынудив-таки англичанина оставить попытку вскочить в седло. — Госпожа Патковская хотела вам кое-что сказать…
Глава 6
— Миледи, — выдавая легкое волнение, произнес Свод и сделал шаг к даме.
Взглянув в ее глаза, полные огня, англичанин коротко бросил в сторону:
— Постойте, Николос, пока не переводите того, что я говорю.
После этого он обхватил ее ладони и поднес их к своим губам.
— Черт побери, Эшенбурк, — по-кошачьи промурлыкал пират, — а ведь она на самом деле влюблена. Что мне ей сказать, а, господин учитель?
Эшенбурк сосредоточенно поджал губы.
— Очень прошу вас, мистер Ричмонд, — ответил он, — увольте меня от сочинения пошлых фраз. Я так понимаю, вам ровным счетом начихать на ее пусть и искренние, но глубоко греховные чувства. Выкручивайтесь сами, я буду только переводить…
Пани Ядвига уперлась тяжелым взглядом в Эшенбурка.
— Что он говорит? — спросила она.
— Я недостаточно хорошо знаю английский, — соврал Никаляус, — сейчас, м-м-м. Он говорит, что очень тронут тем, что такая красивая дама удостоила его чести и оказывает ему знаки внимания…
— Знаки внимания? — с нажимом переспросила пани. — Вы уверены в том, что правильно перевели ему все, о чем я говорила?
— О да, пани Ядвига.
— Тогда, надеюсь, вы в силах отличить простой знак внимания от того, на что я иду ради него?!
Эшенбурк похолодел от явившейся ему перемены в тоне госпожи Патковской. Бог мой, сколь же легко эта дама могла превращаться из овечки в тигрицу!
— Простите, пани, — начал переходить в оборону Никаляус, — но ведь я только перевожу. Возможно, пан Ричмонд еще чего-то не договорил…
Бедняга учитель. Ох, и туго же ему приходилось.
— Свод, — наигранно мягко произнес он, — эта чертовка, как мне кажется, требует конкретных ответов, а не изысканных комплементов. Что мне ей сказать?
При слове «чертовка» в глазах англичанина вспыхнул коварный огонек. Он потянул к себе руки пани и… о, ужас! Поочередно перецеловал ей все озябшие пальчики. Дыхание женщины дрогнуло, она вытянула губки и подалась вперед. Остановить лавину нахлынувших на нее чувств можно было только на миг, и Свод воспользовался возможностью сделать это, сказав:
— Николос, дружище, вы продрогли. Прошу вас, езжайте домой, я скоро буду.
 Учитель, находясь в каком-то подвешенном состоянии, взял под уздцы коня и медленно двинулся вперед. Пройдя шагов десять, он тяжело взобрался в седло и поскакал в сторону Мельника. Он даже не думал обернуться и воспользоваться силой своего чудесного зрения. Ему и без того было понятно, что происходит возле одинокого панского шарабана…

К моменту появления в замке Свода пан Эшенбурк совершенно извелся. Как ни крути, а он впервые попал в подобную неприятную ситуацию. Бедняга Никаляус молил бога, чтобы поскорее приехал молодой пан Война. Искать какого-то объяснения произошедшему или решить, как быть дальше, пан учитель самостоятельно не мог, а спросить совета было просто не у кого. К тому же Эшенбурк был человеком весьма деликатным, и потому в тот момент, когда во двор Мельницкого замка лихо на разгоряченном коне влетел Свод, борьба внутри учителя шла нешуточная.
Заметив Никаляуса, англичанин круто развернул распаленного скакуна и подъехал к нему.
— Николос, — спрыгивая на землю, будто бы не произошло ничего особенного, выкрикнул Ричи, — вы не сильно по мне скучали? О, черт, — воровато оглядываясь по сторонам и неприличным жестом зажимая промежность, выругался Свод, — моя мокрая и обмякшая мачта во время скачки, наверное, покрылась льдом. Дабы спасти ее от неприятностей, предлагаю вам составить мне компанию и немедленно отбыть к теплым водам – в дом, где мы тут же опрокинем по кружке вина.
Эшенбурк, глядя на англичанина, едва не задохнулся от нахлынувшего на него возмущения.
— Я…, — шумно засопев носом, яростно выдохнул учитель, — я не хочу участвовать… знать, а уж тем более обсуждать ваши похождения за кружкой вина! Эти выходки не достойны уважающего себя человека, они не достойны человека вообще!
— Вот как? — блеснув недобрым взглядом, ответил на этот выпад негодования Свод. — Ну что же, — сдержанно произнес он, — в дальнейшем придется обходиться с Ядвигой без переводчика. Ну и ладно, в делах любви он не очень-то и нужен. — О! — внезапно сменил он тон и голосом, полным ледяного холода произнес: — Слушайте, Эшенбурк! Уж не собираетесь ли вы учить меня манерам? Раз так, – у нас вами идет достаточно жесткое выяснение отношений, – а это предполагает призвать ответчиков к оружию. Нет, правда? Как говорится, есть повод, а оружие, уверяю вас, это прекрасный способ выяснить, кто прав, а кто виноват. Что ж вы молчите, скажите хоть что-нибудь, мистер!
У Эшенбурка затрясся подбородок.
— Оружие, — горько сказал он, — очень весомый аргумент – ваш основной аргумент, Свод. Не знаю почему, но мне кажется, что вы намеренно со дня нашего знакомства провоцируете меня на схватку, хотя, видит бог, я ни разу не выказал к вам какого-либо неуважения. Просто не могу понять, откуда в вас это? Но раз вы хотите что-либо услышать, извольте. С моей стороны глупо было бы прибегать к оружию в способе выяснения отношения с вами. Я уверен в том, что более искусного умельца в деле владения саблей или мечом нет во всей Литве, и потому мой вызов был бы равен самоубийству…
Учитель опустил погасший взгляд.
— Ничего не поделаешь, — горько произнес он, намереваясь уйти, — такова уж судьба бедного человека: утираться от плевков богачей и хозяев, жить словно подстилка для их скота. Мы как одуванчики, что поднимаются, цветут и вянут от весны до зимы. В муках, страхе и голоде пережидаем холода, чтобы весной снова подняться и стать кормом на потребу хозяев жизни. Но знайте же, господа, что никто и никогда еще не видел поля одуванчиков, погибшие от непогоды. С вашими же ржаными и овсяными полями это случалось!
С этими словами ссутулившийся учитель зашагал к воротам.
— Стойте, мыслитель! — язвительно крикнул ему вслед Свод. — Давайте это обсудим. Эй! Мистер садовод? Что ни говори, а богу все же больше по душе ржаные поля, ведь рожь годится для хлеба. Одуванчики на самом деле лишь пища для скота, это вы верно заметили. Что молчите, умник?! Посмотрите вокруг! Идет зима, а ведь это божья кара для вас, одуванчиков. Это очередной указ свыше – подыхать от голода и холода. Эй! Слышите? Я проклинаю вас и вашу правильную жизнь!
Эшенбурк в это время уже входил в арку.
— Божья кара, — зло прошипел он, — что ты вообще знаешь о боге, заморская свинья?

Война появился только к вечеру. Глядя на него, с полной уверенностью можно было бы сказать, что ему удался этот короткий хмурый день. Во дворе замка Якуба, сияющего какой-то невиданной ранее загадочностью, встретил Казик. Заспанный слуга, который, судя по всему, долгое время отлеживался на сеновале, забрал панского скакуна и на вопрос хозяина: «где пан Свод?» – лениво указал в сторону слабо мерцающего окна комнаты англичанина.
Ричи снова был пьян и находился в крайне дурном расположении духа. Широко раскинувшись на кровати поверх скомканных домотканых покрывал, он тупо и зло смотрел в погружающийся во мрак высокий потолок. Появление Якуба отнюдь не придало тепла его колючему взгляду.
— Вы просто светитесь, Якуб, — тяжело и недовольно пробасил пират. — Похоже, эта девушка вдохнула жизнь в ваше молодое и беззащитное сердце?
Война заметил пустой винный кувшин, стоявший у стены, и с грустью ответил:
— А вот по вам, Свод, этого никак не скажешь.
— Что поделаешь, — холодно ответил тот, — день не может удаться сразу для всех.
— Наверняка это так, — охотно согласился Война. — Скажите, в мое отсутствие что-то случилось?
Англичанин снова тяжело вздохнул:
— Мы немного повздорили с Эшенбурком.
— Хм, — устало улыбнулся Война, — интересно, что вы с ним могли не поделить?
— Ничего мы не делили, — поднимаясь и протягивая руку к пустому кувшину, недовольно прокряхтел Ричмонд. — Что можно делить с этим шпионом? — пират поднял легкую посуду и, задрав голову вверх, попытался извлечь из нее хоть что-то, поболтав ею над широко разинутым ртом. В момент, когда он совсем потерял надежду, казавшаяся пустой емкость неожиданно и подло плеснула липкими остатками вина прямо ему на грудь. Взбешенный этим, Ричмонд тихо зарычал и, медленно отведя кувшин в сторону, прошипел:
— Чш-ш-шерт. Что за невезение? 
Якуб забрал у пирата злополучную посуду и поставил ее от греха подальше у двери. На англичанина было жалко смотреть. Вялыми и неуверенными жестами он тщетно пытался отряхнуть с одежды бурые винные капли. Все напрасно. Дорогое терпкое вино, едва попав на светлую ткань, совершенно испортило сорочку.
— Так это по этому поводу вы напились? — снисходительно улыбаясь, попытался отвлечь англичанина Война.
В ответ на это Свод только скорчил недовольную гримасу:
— Напился, потому что напился. И этот учитель тут совсем не при чем. Кстати, представляете, он так и не сознался в том, что наушничает.
Наступила немая сцена. Какое-то время Якубу даже казалось, что сказанное Сводом не что иное, как просто пьяный бред, однако, взглянув в лицо пирата, молодой хозяин мельницкого замка понял, что все гораздо серьезнее. Поднимающийся ветер тревоги моментально развеял легкую дымку расслабленности и неги, окружавшую молодого человека. Якуб, все еще не до конца веря услышанному, стал напротив Свода.
— Что вы такое говорите? — неуверенно спросил он. — То есть вы сказали Эшенбурку о том, что подозреваете его?
Ричи скорчил кривую рожу и шумно засопел носом.
— Ху. Такой я дурак, — прогнусавил он. — Как же. Я дал ему понять… в общем, этот мистер-хлыст не игрок. Так, мелочь. Хотя и старательно вытягивал из меня откровения. — Свод внезапно сбросил с себя пьяную томность. — Якуб, а не причаститься ли нам?
Взгляд молодого пана говорил сам за себя.
— Понятно, — недовольно принял отказ Ричмонд, — обойдемся без причастия, как говорится, сначала дело. Так вот, на все его хитрые намеки и доводы я отвечал только то, что и вы, Якуб, и ваш отец просто души не чаете в прозорливой и мудрой политике Жигимонта Второго, так что, думаю, все в порядке…
А потом я напился. И виной тому окружающее меня болото безделья и лени. Я не привык так жить, Война. Но слава богу, слава богу! Теперь у меня есть возможность хоть куда-нибудь выплеснуть то, что во мне накопилось за последнее время. Да, — отвечая на появившийся в глазах товарища вопрос, с нажимом произнес Свод, — я нашел себе женщину.
Война даже присвистнул от неожиданности. Быстро переварив услышанное, он глубокомысленно покачал головой и обреченно выдохнул:
— Все же вы воспользовались моментом, Ричмонд. Боже, бедная девушка, бедные все мы…
— Заметьте, — не дал договорить молодому человеку англичанин, — я ничего не говорил о девушке. Я сказал: женщину. Так что по этому поводу вы можете быть совершенно спокойны, хотя, не стану скрывать, — Свод простецки поднял вверх брови, — напился-то я как раз из-за тоски по девушке.
— Час от часу не легче, — чувствуя где-то под сердцем все более разгорающийся огонь негодования, тихо заметил Якуб. — И кто же та счастливица, что забавляет ваше израненное тело, пока невинная душа английского пирата мается страданиями по другой?
Приосанившийся Свод гордо тряхнул слабо придерживающейся оси равновесия головой, отчего взметнувшиеся вверх его темные волосы прилипли к взмокшему лицу.
— Во-первых, — хмурясь от мешающих обзору волос, сдержанно произнес он, — не стоит мне напоминать о моем прошлом, а во-вторых, благородные люди свои сердечные дела не обсуждают…
Иностранец корчил рожи, силясь таким образом убрать волосы с глаз. Служившие ему упором руки убрать было невозможно. Убери упор и тут же рухнешь на постель, а вот лежать-то Ричи как раз уже и не мог, его начинало мутить.
Якуб недовольно сжал губы. Зрелище представлялось ему весьма жалким.
— Зато, — глядя на потуги англичанина, сдержанно произнес Война, — я смотрю, благородным людям под стать напиваться. Мне кажется, вы намереваетесь… срыгнуть на пол излишки болтающегося в вас пойла? Нет уж, мистер, увольте меня от этого зрелища. Прощайте. Я пришлю Казика…
С этими словами Якуб покинул комнату. Свод сосредоточенно засопел, выравнивая свое шаткое положение и вскоре, наконец, нормально сел. «Было бы все так просто…», — вспоминая последние слова Войны, горько произнес пьяный пират.
Долгие годы ромовой диеты, скрашенной постоянной качкой, закалили его крепкий организм. Выпей он даже стакан настоящей отравы, что, к слову сказать, однажды с ним и случилось, все равно все переварится в его здоровом нутре, оставив только головную боль или, в худшем случае, жуткий утренний понос. Пролетит вся эта гадость по кишкам быстрее картечи, а с утра повиснешь над водой, ухватившись за канат, провисишь так до полудня, под всеобщий гогот команды, пока вся гадость не вывалится в море, и все – словно заново родился.
Что тут душой кривить? Ричи прекрасно понимал, что его плохое состояние сейчас никак не связано с тем, что он осушил этот злосчастный кувшин вина. Было что-то еще…

О том, что с иностранцем творится что-то неладное, Якубу сообщили уже к полуночи. К тому времени вся замковая прислуга уже толпилась у комнаты Свода. Особо смелые и расторопные успели связать его рушниками, распяв на всю длину постели. Женщины молились в голос, отчего обезумевший пират бился в связке, словно пойманный в капкан дикий зверь. Изуродованное бешенством лицо Ричмонда было забрызгано желтой пеной, а злые, волчьи глаза не видели ничего вокруг. Он так рвался куда-то вверх, что порой казалось, будто его тело зависало в воздухе.
Молодой пан замер. У самой двери, сложив руки в мольбе, так же, как и все присутствующие женщины, стояла Михалина. Ужас, отразившийся в ее черных глазах, незримым холодным ветром просочился и в его сердце. Челядь заметила хозяина и оживилась. Откуда ни возьмись появился Казик.
— Пане! Пане Якуб, — лепетал перепуганный паренек, разгоняя опускающееся на Войну оцепенение, — трэба бегці за Кліміхай, пана Рычманда нячысцікі дзяруць! 
Война с трудом оторвал взгляд от беснующегося Свода.
— Бяжы, — коротко ответил он, приходя в себя, — хуценька  бяжы, бо будзе бяда!
Шыски-младший в один миг исчез, а Якуб, не в силах сделать над собой усилие и перешагнуть порог, так и остался стоять у двери, продолжая со стороны наблюдать это страшное зрелище. Те же, кто держал Свода, будто ища у пана защиты от страшных злых сил, бросали в сторону хозяина испытующие взгляды. Хрустели льняные рушники на посиневших запястьях пирата, гремела тяжелая дубовая кровать, отчаянно принимавшая на себя безудержную силу бесновавшегося, а растерянный пан только хлопал ресницами, стоя рядом с девицей, которую сам же недавно и выкупил для Свода.
Разумеется, Война понимал, что это глупо: просто стоять и молчать, когда перед тобой происходит такое. Но он не имел ни малейшего понятия о том, что ему сейчас следовало делать? Вскоре его окончательно стали донимать вопросительно-придирчивые взгляды окружающих, и он не нашел ничего лучше, чем сказать стоявшей перед ним Михалине:
— Скоро Казик приведет Климиху – та знает, что делать.
Девушка повернулась к пану. К своему удивлению, Якуб заметил, что в ее глазах уже не было страха. Полные слез, они отражали только искреннее сострадание к несчастному.
— Можа, яму хаця б вады?  — кротко спросила она и, не получив от пана какого-либо вразумительного ответа, снова отвернулась.
Климиха появилась нескоро. К тому времени пыл ранее ревевшего, словно бык, Свода заметно поутих. Пират сорвал голос и потому только сипел, дергаясь и вперив пустой взгляд в потолок комнаты. За спиной знахарки стоял взмокший от пота Казик, державший в руках плетеный кошель старухи с ее нехитрым имуществом.
Сухая и тонкая рука старой женщины привычно осенила себя и комнату «римским» крестом, а тонкие старческие губы часто зашептали непонятные слова. Климиха кивнула Казику, и тот послушно достал из закрытого холстиной кошеля кувшин.
— То свянцона вадзіца , — то ли сама себе, то ли всем, кто был в комнате, тихо сказала бабуля.
Она аккуратно отрыла посуду, смочила в ней руки и старательно обрызгала водой всю комнату вокруг кровати Свода. Тут же тихо и без суеты знахарка значительно проредила ряды присутствующих, оставив только Казика, пана, да еще черноглазую девушку, что стояла у двери.
Переживать-то уже было не из-за чего. С того момента, как появилась Климиха, Свод более не буйствовал, а крепости завязанных на его конечностях полотенец можно было доверять, исходя из того, что, если бы была на то божья воля, они уже давно бы порвались…

Свода бросили на холодный пол какого-то подвала. Черные люди, что приволокли его сюда, закрыли большим навесным замком кованую решетку и удалились. Подвал наполнился тишиной и мраком. Ричи перебрался к стене. Где-то капала вода и скреблась голодная крыса. Эхо затхлого каменного мешка, словно гладь воды, слегка потревоженная рябью от шагов незнакомцев, стало успокаиваться, скрывая под сырым и холодным покровом подземельного мрака своего нового узника.
— Ты зря отказался, — вдруг произнес кто-то из темноты тихим слабым голосом. – Ты же всё одно темный, темнее некуда. Мог бы стать одним из них…
— Кто ты? — прохрипел сорванной от крика глоткой Свод и стал всматриваться во мрак.
— Кто? — переспросил голос. — Тот, кто, как и все с рождения, был призван Светом, но на долгом пути несколько раз неосторожно оступился. Суть, что подводит итог жизни каждого из нас, посчитала, что мне не место среди Светлых и отправила меня сюда, к Темным, великодушно перед этим позволив осмотреть их мрачное царство. Я упорствовал, говоря, что не так уж я и грешен, чтобы рядиться в их сырые хламиды. В ответ меня, как и тебя, определили в эту подвальную камеру.
Я тут уже долго. Днем, случалось, даже решался сдаться на милость Темных. В час, когда они притаскивали очередную жертву, я просился к ним, но они, выслушав меня, отвечали, что во мне слишком много света, стало быть, нет мне пока среди них места. Когда я буду для этого готов, все решится ночью, да, ночью. — Незнакомец тяжело вздохнул. — Лучше бы тебе было не знать, что такое здесь ночь. Казалось бы, все так же, как и сейчас, но нет.
Ночью в подвал приходят те, кого сторонятся даже Темные. Узникам, прогнившим до дна, легче, они сразу проваливаются под пол. А вот таких, как я, по ночам истязают Тени. Они рвут на части зыбкую плоть этого мира, стараясь выгнать прочь последний божий свет, которому должно подняться вверх, в Небеса. Но вот беда, — незнакомец тихо засмеялся, — он не уходит этот свет, и каждую ночь меня ждут страдания! Это Бог! Он, не отпуская моих грехов, продолжает держать меня поверх этих сырых подвальных камней. Да, скажу я тебе, ночь здесь страшна, но, увы, бывает время и похуже. Это один день в неделю, каждый девятый день. Я называю его воскресенье. В этот день приходит Дева-отчаяние, которую узники называют Совесть. Кто бы ты ни был, о, несчастный, смею заверить, что красивее дамы ты не встречал.
Казалось бы, все ничего – к нам, сирым и измученным, является такая божественная женщина, но… Эта красавица приходит только для того, чтобы судить тебя: за прошлое – за каждый проступок, видимый ли, скрытый; за настоящее – за то, сколько Теней ты впустил в себя своим малодушием в течение восьми прошлых ночей…
Незнакомец умолк, он плакал. Свод колебался, а стоит ли верить россказням этого сумасшедшего? Ричи, встал и подошел к решетке.
— И не надейся, — услышал он все тот же всхлипывающий голос, — все очень надежно, не распилить, не выломать. А еще боже тебя упаси кричать. Каждое громко сказанное слово усиливается здесь во стократ и не затихает до тех пор, пока все узники не улягутся на пол. Кричать же, лежа на полу, бесполезно – я пробовал. Когда кричишь в потолок, твой голос не слышен другим. Наверное, это сделано специально, чтобы ночью мы все не одурели от собственного крика. Мой тебе совет: скоро придут Тени – лучше лечь на пол. Тени не особенно-то церемонятся, поэтому придется много раз падать. Зачем дополнительно нагружать себя болью, поверь, каждая ночь и без того приносит всем нам достаточно страданий…
Ричи почувствовал кого-то позади себя. Словно молния вспыхнула мысль: «отпрыгнуть в сторону и ударить…».
— Ы-ы-ы, — взвыл голос незнакомца, — они пришли….
Ричи никогда не мог пожаловаться на свою реакцию, однако же сейчас он даже не успел дернуться. Кто-то зло и мощно схватил его за плечи и так сильно швырнул в стену, что загудело в голове. Свод стал подниматься, но у стены, как показалось, сам мрак вцепился в его волосы и толкнул на пол. В ноздри ударила пыль, а в рот солоноватый вкус крови. Его снова схватили и снова бросили, еще и еще, пока оглушенный ударами Ричи не откинулся на спину. Чьи-то руки цепко впились в его запястья, но пират вырвался. Надолго ли? Сразу несколько рук вжали его тело в пол и стали тянуть в стороны, выламывая хрустнувшие суставы.
Воздух подвала стал густым и черным. Свод понял, это пришли те самые Тени. Но не в правилах Ричмонда Шеллоу Райдера было сдаваться на милость того, кто демонстрирует свою силу. Руки Теней тянули его вниз, а пират, напротив, выгибался всем телом, словно мост, и старался оторваться от пола. Мрак держал его за руки, за ноги, вползал в его душу, но Свод отчаянно бился в его горячих оковах до тех пор, пока не стали иссякать его силы. В конце концов, измученное долгой борьбой тело стало наливаться усталостью, и Ричи начал готовить себя к самому худшему.
Но что такое?! Коридор за решеткой вдруг осветился слабым трепетным светом. Тени дрогнули, закачались и в испуге спрятались под пол. Свет ударил внезапно. Ричи на миг зажмурился, а когда открыл глаза, увидел, что за решеткой, зажав в руке свечу, стоит какая-то пожилая леди.
— Идем к свету, — сказала она, — ты сейчас слишком близко к земле. Запомни это нечистое место, ты сюда еще вернешься…
Старушка повернулась и, прикрывая пламя светоча ладонью, медленно пошла вдоль коридора обратно к выходу. Свод бросился к решетке, судорожно ощупывая то место, где висел замок.
— Идем, — не оборачиваясь, сказала леди, — труднее всего открыть тот замок, который человек вешает сам на себя. Замки Темных видны только в темноте, на самом деле их нет. Чем ближе будешь к свече, тем дальше будешь от этого подвала Теней…
Ричи неуверенно толкнул створку решетки, она поддаласьи и он вышел в коридор. В несколько быстрых шагов он догнал старуху и тут же упал перед ней на колени.
— Стой! — сам того не ожидая, взмолился Свод.
Она повиновалась.
— Хочу просить тебя…
— За него? — не дав Своду договорить, спросила старая леди и повернулась в сторону противоположной камеры подвала…
Из густого мрака вывалился бледный испуганный человек. Ричи не сразу узнал его. Это был Эшенбурк! Полубезумный взгляд учителя, полный страдания и мольбы, прилип к морщинистому лику старухи.
— За него не проси, — сухо сказала она. — Камень расколол его голову надвое. Таким уже нет пути обратно.
Учитель страшно улыбнулся. Дрожащей рукой он потянулся к своему затылку и ощупал его. Рука была в крови.
— Это Тени, — промямлил Никаляус и, повернувшись к присутствующим бурой от крови спиной, обреченно побрел обратно во мрак, — они били меня о камни…
— Как же так? — все еще не веря услышанному, не унимался Свод, — ведь я его только вчера…
— Проклял, — снова не дала договорить Ричмонду старуха, — вчера ты его проклял, и он сошел с пути. Таким, как ты нельзя рассыпаться проклятиями в мире людей. Здешний мир тоже живой, он дает прорастать и злому семени, и доброму. Что бросишь, то и взойдет. А за битого этого не переживай, все одно в подвале Теней он уже давно. Он вошел в него еще в далекой земле. Снюхался с Темными, потом испугался и сбежал.
В этих залах там, где вход, там и выход. Ему еще долго искать, как выбраться. Все выбираются, и он выберется, хотя у него задача потруднее, чем у прочих. Вернет спрятанные им золотые пластинки с саньтиями на эту землю и покинет подвал. В том промысел наших Богов.
— Как же он их вернет? — запротестовал Свод, но старая леди подняла руку и промолвила:
— Идем. Свет этой свечи не вечен. Посмотрим, как далеко от Теней уйдешь ты…
Глава 7
Очнулся Свод только утром. В окна ломился солнечный свет, беспрепятственно пронизывая подмороженный воздух и дорогое, чистое стекло панского жилища. Легкая пелена дымки светилась над скомканной постелью пирата, словно золотая пыль. В комнате пахло ладаном.
Ричи поднял голову. У стены, откинувшись назад, сладко дремала Михалина. Руки девушки были сложены так, будто она уснула, читая молитву. Сладкий сон смыл с ее лица жесткие черты. Сейчас она была похожа на ангела, склонившегося над колыбелью Христа. Ричи хорошо помнил это изображение, виденное им на одной из картин, отбитых когда-то у папской эскадры. Он устало улыбнулся, мысленно задаваясь вопросом о том, что могло привести сюда эту девушку?
Тем временем красавица вздрогнула. Короткий испуг на ее лице тут же сменила густая краска, едва только проснувшаяся панночка заметила улыбку заможного пана. Она встала, игриво поклонилась и крикнула в сторону открытой двери:
— Казик, Казик! Ты что там спишь, холера? Вот расскажу пану…
В дверях появился заспанный Казик. Бросив взгляд на англичанина, он просиял и тут же, не проронив ни единого звука, умчался неведомо куда. Дождавшись, когда стихнут в коридоре удаляющиеся шаги шального весельчака Казика, панночка спокойно вернулась на прежнее место. Уж как ей было неловко сидеть под таким пристальным взглядом хворого пана, но куда денешься? Так уж сказала Климиха: «А вось тая хай пасядзіць каля пана, пакуль той не прачнецца . Так трэба!». Что тут поделаешь? Трэба, значыць трэба.
Впрочем, даже если Климиха и не сказала бы этого, она осталась бы тут. Михалина не могла этого объяснить, но по какой-то причине ее тянуло к этому иностранцу. За всю ее жизнь еще никто и никогда не смотрел на нее так, как он.
Девушка тихо краснела и старалась поменьше двигаться. Казалось бы, на что ему тут смотреть, а вот же… Заезжий пан все смотрел и смотрел. Смотрел хитро и с теплой улыбкой. В конце концов, Михалина, услышав в коридоре шаги, встала и, совсем по-детски показав пану Своду язык, выскочила навстречу хозяину замка.
Якуб спешил. Едва начавшийся день и прошедшая ночь не несли в себе ничего хорошего, поэтому молодой пан даже разозлился, увидев перед собой смеющуюся и раскрасневшуюся от смущения девушку.
— Что так панночка веселится спозаранку? — ехидно спросил он. — Смешинку на полу нашла?
Девушка опустила взгляд и поклонилась, а раздосадованный собственным пустым злословием Якуб тяжело вздохнул и прошел мимо нее в комнату. Свод был удивлен, увидев Войну в теплом камзоле, шляпе и забрызганных грязью сапогах.
— Бог мой! — удивленно произнес Ричи, приподнимаясь и осматриваясь вокруг. — Якуб, где вы с утра пораньше умудрились найти столько грязи, и, черт побери, что со мной вчера произошло?
Война молчал. Глядя на пирата, можно было с полной уверенностью сказать, что тот ничего не помнил о прошедшей безумной ночи. Сидя на постели, он сгибал и разгибал затекшие пальцы. Чувствуя боль, он ощупывал отливающие синевой запястья.
Якуба донимали вопросы, и все как один они были адресованы сидящему перед ним Своду, а потому молодой пан не стал больше мучить себя созерцанием этого жалкого зрелища.
— Вы чем-то озабочены, Ричмонд? — прямо спросил он.
Взгляд Свода не изменился.
— Не понимаю, — в который раз пожимая плечами, уже вслух удивлялся пират, — не по-ни-маю. Что здесь произошло?
— Вы ничего не помните?
— А что я, собственно, должен помнить? — вяло возмутился Свод. — Помню только, что надрался вчера до упаду и все. Снилось всякое, чертовщина в общем. То какая-то старуха, то этот наушник Эшенбурк…
— Никаляус? — живо поинтересовался Война.
— Да. Представляете, мне кто-то говорил во сне, что ему разбили голову. Нет, правда, — продолжал Ричи, заметив, как Якуб отчего-то побледнел, — во сне я сам видел, как он сидит с разбитой головой в каком-то подвале, а по ночам его мучают страшные Тени. Если, не дай бог, он сегодня припрется, обязательно спрошу, не болит ли у него голова? Моя, признаться, звенит, как колокол…
— Эшенбурк больше не припрется, — разом отрезал глупое и неуместное веселье Свода Война. — Вчера вечером его нашли мертвым в овраге. Крестьяне везли сюда дрова. Мальчонка их спрыгнул с воза, по нужде ему захотелось, стал на край оврага и увидел.
Учителя здесь многие знают… знали, — уточнил Якуб. — Вчера сразу же послали за священником, старостой и паном Лянге, нашим дальним соседом. Эшенбурк как раз только нанялся к нему. К нам никого не посылали, да и зачем? Жыкович, пан Мечислав и святой ойтец Казимеж Кажуцкий на месте все осмотрели и отвезли Эшенбурка в имение Лянге. Там пана учителя отпели, и сегодня утром похоронили.
Вот такие у вас сны, мистер Ричмонд. Сюда староста только с рассветом прислал Франтишека. Все, что я успел, так это попасть к скромной тризне по несчастному человеку. Да и та, — Война тяжко вздохнул, — состоялась только от душевной щедрости пана Лянге, ведь у Эшенбурка никого нет…
— Ничего не понимаю, — снова повторил привычную в сегодняшнее утро фразу Свод. — При чем тут мои сны?
— При чем? Хм! — Якуб подозрительно посмотрел на растерянного пирата. — Бедняга Никаляус погиб от того, что сильно ударился головой о придорожный камень. Его голова просто раскололась пополам. Заметьте, Ричмонд, не на землю, не на траву, а на увесистую каменюку, вокруг которой в пятидесяти шагах нет больше ничего твердого – одни одуванчики. Лянге думает, что пан учитель просто поскользнулся и упал на этот трижды проклятый камень.
— Лянге? — задумчиво переспросил Ричмонд. — Значит, Лянге думает так, а вы иначе?
— Мне недосуг думать, Свод. Я просто сопоставляю факты, и картина рисуется следующим образом. Вчера вы поссорились с Эшенбурком. Не добившись от него признания в том, что он состоит в тайной королевской службе, вы попросту убили его!
Вспомните, мы как-то уже говорили об этом, и вы всерьез заявляли, что хорошо было бы как-нибудь хитро избавиться от подобного наушника. Я не знаю, Свод, больше никого, кто мог бы так ловко все обставить. Шел человек, поскользнулся, да еще так, что голова лопнула, словно гнилая тыква. Само собой, Эшенбурк – это не сброд Базыля Хмызы, вам трудно далось это убийство. Именно поэтому я и застал вас вчера пьяным, в полусознательном состоянии.
Потом, будучи не в ладах с совестью, вы заснули и всю ночь бесновались пугая всех до полусмерти. Если бы не Климиха, думаю, вас, Свод, хватил бы удар, и с этой подачи вы, скорее всего, отправились бы в мир иной, вслед за несчастным Эшенбурком…
Зачем, Ричи? — горько спросил Война. — Когда же вы наконец уйметесь? Неужели недостаточно было страданий и смертей повинных и невиновных? Куда же смотрит Господь? Ведь вы убиваете просто ради забавы и только прикрываетесь некими высшими целями. Почему вы, черт подери, не можете понять, что, выбросив вас в Литву, судьба дала вам последний шанс спасти свою пропавшую душу. Заметьте, Свод, судьба, в отличие от людей, достаточно ревностно относится ко всем словам, и если это ваш «последний шанс», то другого уже не будет.
Война снял шляпу и устало сел на то место, где раньше была Михалина.
— Что скажете, Свод?
Пират был подавлен. Все выходило против него, и не помни он вчерашний день до вечернего провала памяти, глядишь, и сам бы уверовал в то, что прикончил этого учителя. Нет, такого просто не могло быть. Память Свода прекрасно хранила воспоминания о том, как они расстались с Эшенбурком у ворот Мельника, и тут же в тяжелой голове Ричи раскаленным железом вспыхнули слова: «Идет зима, а ведь это божья кара для вас, одуванчиков. Это очередной указ свыше – подыхать от голода и холода. Я проклинаю вас и вашу жизнь!». «Ты проклял его» — словно эхо, отозвались в пиратской голове слова старухи. Он тяжело вздохнул.
— Одуванчики, — непонятно к чему вслух произнес он. — И как же давно я не слышал это: – последний шанс!
Война удивленно вскинул брови:
— Да, Свод, одуванчики и последний шанс. Но что из себя представляют куцые и поникшие от осенних холодов одуванчики, а что – последний подарок судьбы? Или вы питаете к этим растениям какие-то теплые чувства? Как интересно! То есть смерть человека не в счет, шанс не в счет, а вот придорожная трава… В таком случае хочу вас расстроить, Свод, столь приятные вам одуванчики под Эшенбурком были просто бурыми от его запекшейся крови.
Очнитесь! Посмотрите, Ричмонд, что с вами творится? С каждым днем вы из весельчака и прожиги превращаетесь в какое-то чудовище. Может быть, я не прав и это не вы, а наша земля или перешедший к вам от колдуньи дар проявляет в вас все низменное и нечистое? Сегодняшняя ночь перевернула все с ног на голову!
Климиха говорила, что в вас живет большая черная сила колдуна, и, если вы не перестанете пить, эта страшная и злая мощь, подобно браге, разорвет вашу душу и вырвется наружу большими несчастьями для всех.
— Климиха! — оживился пират, и его туманный взор снова наполнился мыслью. — Это ведь та старая леди, что выхаживала господина Патковского? Она сегодня была тут?
— Была, и смею вас уверить, если бы не она…
— Как она могла?
— Я не понимаю вас, Ричи…
— В моем сне. Она была в моем сне. Я же просил ее взять с собой Николоса, но она сказала, что он разбил голову и ему нет пути обратно. Даю слово чести, Якуб!
— Что вы несете, Свод? Послушайте себя сами, — Война встал. — Вы и честь?! …Вам надо отдохнуть. Я пришлю эту вашу, Михалину. Климиха сказала, чтобы именно она, а не Бронислава выхаживала вас. Я был против, но как там, у поэтов? «Каменную кожу его сердца пробьет зеленый росток»...

Несчастья продолжались. Не зря говорят: «Пришла беда — отворяй ворота». Поздно вечером стало известно о кончине пана Патковского. Свод спал, его не стали будить и сообщили обо всем только утром. Уставший валяться в постели англичанин часто спрашивал: «Где пан Война»? Само собой, никто ему ничего не объяснял, да, откровенно говоря, не особенно-то панский гость и упорствовал в своих расспросах. Еще бы. Ведь он проводил время в обществе приставленной к нему Михалины.
Казик появлялся крайне редко. Прибежал утром, помог пану Своду одеться (скорее, это можно назвать «поприсутствовал в то время, когда пан одевался») и, получив ранее указание от Войны ничего не говорить иностранцу о том, что случилось в Патковицах, куда-то пропал на весь день.
Свод развлекался тем, что начал учить Михалину, неотступно следовавшую за ним, английским словам. Опыт у него был, ведь он каждодневно практиковался с Казиком. Это занятие увлекло Ричи и Михалину настолько, что хмурый осенний вечер пришел как-то уж очень неожиданно.
Как только окончательно стемнело, приехал Якуб и поведал Своду о том, что и пан Альберт Патковский отдал душу богу, а свое бренное и больное тело земле.
Ужинали Война и Ричмонд вместе. Горе Патковских разбавило негодование и злобу Якуба. Думается, этому еще немало поспособствовало и то, что, отправившись вместе со старостой к Патковским, молодой пан целый день пробыл в обществе Сусанны. Конечно, нехорошо говорить о подобном в тяжелые минуты, но что делать: мертвым – мертвое, а живым – живое. Тем более, что пани Ядвига, прощаясь с Жыковичем и Якубом, сама просила молодого Войну приезжать к ним теперь почаще вместе с мистером Сводом, не забывать соседей, стать осиротевшим без пана Альберта Патковицам защитой и опорой.
Свод, вкушая ужин и слушая рассказы обо всем этом, был полон сострадания и весьма одобрительно высказался в адрес Войны и старосты, совершенно искренне назвав их добрыми и милосердными людьми. Ко сну мужчины разошлись в полном взаимопонимании и умиротворении. С тем и уснули.
Утро нового дня снова ознаменовалось сюрпризами, хотя начиналось оно вполне нормально. Со слов самого же Ричи, после умывания и плотного завтрака на его измученное недавним недугом тело навалился такой мощный приступ лени, что Свод тут же уведомил Якуба о том, что собирается пойти погулять в парк, причем куда-нибудь подальше, дабы немного растрясти свое переполненное брюхо.
Война же, с пониманием встретив желание товарища, решил прогнать лень иначе. Вспомнив слова отца о том, что земле и людям всегда нужна хозяйская рука, он намерился немедленно вмешаться во все, что происходило в его имении. На это вмешательство, помимо недавних поучений отца, у него теперь появились и другие причины. Дело в том, что молодой Война, прокручивая накануне в голове перед сном все, что произошло с ним в последнее время, взвесил все «за» и «против», разделяя все эти яркие моменты на приятные и не очень. С удивлением он отметил, что, к сожалению, положительных моментов было не так уж и много, но все они были связаны только с Сусанной.
Утром Якуб был уже абсолютно тверд в своем решении жениться. А поскольку по понятным причинам панне Патковской пока было не до женитьбы, молодой Война был просто преисполнен решимости доказать всем и каждому, что близлежащие земли еще не видели такого рачительного хозяина, как пан Якуб Война. И, если раньше амбиции молодого человека поддерживало исключительно желание доказать это отцу, то сейчас он намеревался произвести впечатление еще и на пани Ядвигу. Разумеется, тяжело переживающая потерю мужа, она охотно в скором времени отдаст свое рыжеволосое сокровище в руки хорошего, богатого жениха, ведь какая мать не печется о достойном будущем для своей дочери.
Якуб нашел у конюшни Казика и приказал тому запрячь коня. Услышав шум у въездных ворот и решив, что приехал пан Жыкович, хозяин мельницкого замка покинул пропахшее сеном и навозом помещение и отправился встречать старосту. Каково же было удивление Войны, когда он увидел во дворе шарабан Патковских!
Двойкой гнедых с черными шорами на глазах правила сама пани Ядвига. Лошади явно устали. Как видно, пани была немилосердна к ним в пути, поскольку спешила. Встревоженный подобным визитом Война учтиво поклонился:
— Доброго дня вам, вельможная пани. Что-то случилось?
— И вам доброго дня, пан Война, — как-то отрешенно и, как показалось, даже с облегчением вздохнула Патковская. — Слава богу, все у нас в порядке. Учимся понемножку жить без пана Альберта, — пани Ядвига перекрестилась, вскинув к небу покрасневшие от слез глаза. — Вот, — продолжила она, отдав должное памяти безвременно усопшего супруга, — объезжаю соседей, напоминаю о себе, ведь теперь все придется делать самой. Как же это трудно, — панна тяжело вздохнула, — без твердой мужской руки…
Якуб понимающе кивнул. Однако у него пока никак не укладывались в голове чуть ли не загнанные лошади и томный и размеренный тон госпожи Патковской.
— Как себя чувствует панна Сусанна? — задумчиво спросил он. — Такая утрата в ее возрасте…
Пани Патковская, ставшая в своем трауре как-то особенно привлекательной, наконец, оторвала взгляд от окон панского замка и с непониманием посмотрела на Войну. Разумеется, как могли ее не заинтересовать подобные речи, звучащие из уст человека, который всего на два года был старше Сусанны.
— Она переживает, — сдержанно ответила госпожа Патковская, — потеря отца для нее действительно тяжела. А вы, молодой пан, как тут справляетесь без советов отца?
— Трудно было, — честно признался Якуб, — но сейчас, слава всевышнему, все наладилось, и я вполне справляюсь сам. Более того, я настолько уверен в своих силах, что вполне ответственно могу заявить, что если вам нужна моя помощь, то, храня добрую память о пане Альберте, я готов приехать в любое время и помочь вам. Для меня это дело чести.
— О-о, благодарю вас, — протянула пани и поднялась, намереваясь сойти с шарабана.
Якуб галантно подав даме руку, помог ей стать на землю. Едва только ее дорогие опойковые  сапожки коснулись твердой поверхности, величавая красавица снова цепко скользнула взглядом по стенам и окнам мельницкого замка. На сей раз это не осталось незамеченным хозяином, однако он никак не мог понять, в чем тут дело? Далее разговор продолжила сама дама:
— А что ваш друг, мистер Свод, неужели еще отдыхает? Я слышала, что ему нездоровится.
— Нет, пани, он здоров, — Война рассеянно посмотрел в сторону высящихся неподалеку деревьев. — Пан Ричмонд гуляет где-то в парке.
— Гуляет? — холодно продолжила пани. — Да, у вас красивый парк. Я что-то слышала о том, что в нем даже есть деревья, которые можно встретить только в далеких гешпанских  лесах.
На лице Войны отразилось неподдельное удивление.
— Я, — растерянно сказал он, — ничего не слышал об этом. Но в следующий приезд отца я обязательно у него спрошу …
Молодой человек ровным счетом ничего не понимал. Обычное, ни к чему не обязывающее высказывание дамы о деревьях в панском парке прозвучало так, будто пани Патковская напрашивалась на предложение прогуляться по тихим песчаным аллейкам, переживающим в эти дни возвращение золотой красавицы осени. Едва его сомнения стали склоняться в сторону отрицания подобного проявления неосторожности со стороны дамы, пани Ядвига заявила прямым текстом:
— О, пан Война. Я так устала. В последнее время несчастья и горе просто сыплются мне на голову нескончаемым потоком. Может быть, вы пригласите меня осмотреть ваш парк?
Якубу только и оставалось, что стать в сторону и покорно указать даме на аллею. Патковская с облегчением вздохнула и в сопровождении молодого хозяина Мельника неспешно зашагала в предлагаемом ей направлении. Они прошли около ста шагов, прежде чем Война решился нарушить напряженное молчание.
— Пани Ядвига, слышали ли вы вести, что вчера привез пан староста? — с трудом выдавил он из себя. — О, — опомнился молодой человек, — простите, как я глуп, ведь вам было не до того …
— Нет, — спокойно отреагировала пани Патковская, — не извиняйтесь. Вчера мне и вправду было не до новостей, но наступило суровое «сегодня», и теперь я буду только рада тому, что человек, по-настоящему сведущий в этих делах, введет меня в суть дел, которые творятся вокруг. Так что же там за вести?
Пан Якуб, вначале обескураженный своим промахом, с удовольствием выпил предложенный ему стакан лести и, окрепнув духом, снова дал волю словам.
— Все дело в том, — оживился он, — что у пана Станислава, как известно, есть четверо братьев…
— Что вы говорите? — невпопад удивилась пани, словно Якуб и в самом деле рассказал что-то из ряда вон выходящее.
— Да, — продолжил он, слегка запнувшись из-за столь неуместного восклицания, — смею вас уверить, четверо братьев и две сестры…
— Надо же? — снова удивилась Патковская.
— Так вот, вельможная пани, родственников у пана Станислава, слава богу, много, но к нашему делу это не имеет никакого отношения.
— Как жаль, — совершенно искренне произнесла дама, с таким неподдельным любопытством всматриваясь в заросли кустов, растущих вдоль аллеи, что у Войны не осталось никаких сомнений – пани на самом деле серьезно интересовалась изучением флоры мельницкого парка, а также родового древа славного пана Жыковича.
И снова что-то необъяснимое дернуло Якуба, заставляя отметить нечто неправдоподобное в поведении пани Ядвиги.
— Один из старших братьев пана Станислава, — медленно начал выдавать на-гора суть обещанных новостей пан Война, — пан Томаш, живущий где-то восточнее наших земель, несколько дней назад заезжал к старосте. И, должен вам сказать, вести, которые он привез, достойны внимания. Хочу подчеркнуть, они достоверны, противоречивы и тревожны. Все дело в том, что русский царь Василий III начинает собирать войско у наших восточных границ. Ходят слухи, что отдельные отряды независимо от главных сил уже не раз ходили за Днепр и по Припяти. В эти шайки разбойников, а по-другому их никак не назовешь, русские воеводы специально нанимают беглых крестьян с литовских земель, тех, кого не приняли даже вольники с Хортицы . Представляете, какой тонкий умысел, — продолжал Якуб. — Русские воеводы мало того, что выспрашивают у беглых лентяев, как пройти мимо наших войск, так еще и отмеряют большие доли с награбленного именно тем холопам, что подсказали им дорогу к богатым литовским панам…
Сказанное Войной не возымело никакого видимого действия на пани Ядвигу. Она все так же отрешенно осматривала панский парк, думая, как видно, о чем-то своем. Якуб в который раз был обескуражен. Казалось бы, чем вести с востока не повод завести хорошую беседу и разбавить тем самым неопределенную напряженность, но нет...
— Вот в какое неспокойное время живем, — со вздохом, совсем уж по-стариковски заявил он и только этим повторно обратил на себя внимание дамы. — Нам всем, — добавил он живее, заметив наконец хоть какую-то ее реакцию, — следует быть внимательными и обстоятельно подумать о защите собственных земель.
— Что вам об этом думать? — легко, будто невзначай, произнесла задумчивая соседка. — У вас достаточно людей…
— О, — с готовностью схватился за разговор Война, — не скажите. Хоть все и зовут бабушкино имение мельницким замком, к настоящему лихому делу наше родовое гнездо не приспособлено. И пусть у меня все-таки есть нужное количество людей для защиты, противостоять окрепшему в последнее время русскому войску они не смогут. Поверьте, — не без гордости заявил Якуб, — я учился военному делу и знаю, о чем говорю.
К востоку от нас очень быстро взяли себе на заметку все новшества оружейного и пушечного дела. Их кузнецы уже обстоятельно освоили новые горны и наковальни с «рогом». А литейное дело переняли так, что их заграничным учителям и самим бы сейчас впору поучиться у своих бывших учеников.
Что же касается конницы, то она у них обучена атаковать сходу, и каждый молодец так дружен с саадаком , что считает его продолжением своей руки! Бьет противника только в горло или глаз, чтобы попусту не ломать стрелы о кольчуги. Да у них каждый новик  из тех, кто стал под знамена Руси, стоит пятерых из моего ополчения.
Но самое худшее другое, — честно признался Война, — у моего замка нет добротных крепостных стен, а древние муры едва ли в силах долго выдерживать залпы современных рушниц и пищалей. Хотя, откровенно говоря, кому нужно штурмовать эти старые стены, когда замок можно легко обойти вокруг, через парк? Проходи через Мельницкий мост и бери, что тебе надо. Мы и опомниться не успеем.
Да, — тяжело вздохнул Якуб, довольный тем, что хоть и в малой степени, а все же смог продемонстрировать даме свои глубокие познания оружейного дела, — что ни говори, а военная наука нычне далеко ушла…
— Вы говорили, — будто вспомнив о чем-то, внезапно спросила пани Ядвига, — что мистер Свод гуляет где-то здесь? Интересно, — продолжила она, снова заметив на лице своего собеседника тень удивления и озадаченности, — что думает пан Ричмонд о том, что вы мне сейчас рассказали? К тому же побывать у вас и не поприветствовать гостя, мне кажется, будет как-то неправильно. Как бы мистер Свод не обиделся на меня пото;м…
Якуба словно обухом по голове ударили. Наконец, все стало на свои места: и непонятная задумчивость панны, и ее странный визит, и многое, многое другое. Оказывается, причиной всего этого был Свод!
Якуб даже покраснел от такого озарения. Пани Ядвига говорила что-то еще, но голова молодого пана теперь была занята совершенно другими вещами. «О, матка боска, — взывал к высшим силам Война, — так вот какую женщину нашел себе этот негодяй? Ой, а пани-то? Ведь она с ним …общалась еще и при живом муже! А теперь? Не успела затвердеть его могильная насыпь, а она уже …приехала!»
Взыгравшуюся сумятицу в голове молодого пана остудило внезапное появление Казика. Слуга, судя по всему, не обратив внимания на то, что у ворот Мельника стоит шарабан Патковских, узнал у кого-то, куда пошел пан, и решил догнать его, чтобы осведомиться, что делать с его давно оседланной лошадью?
Не сложно было понять этого хитреца. Если лошадь Войне сейчас не нужна, ее следовало расседлать, а это давало слуге шанс лишний часок поспать на конюшне. Казику не повезло. Мало того, что пан оказался не один, и пришлось ждать, пока он даст знак подойти, так он еще снарядил беднягу Казика заданием немедленно разыскать гуляющего где-то в глубине парка пана Свода.
Задание было не из легких, ведь сложно отыскать того, кто не хочет, чтобы его нашли. В том, что это именно так, Казик убедился очень скоро. Уж кому-кому, а ему-то каждый уголок панского парка был хорошо знаком. Шустрые молодые ноги достаточно быстро обежали все – от реки до дальних стен. Безрезультатно.
Пан Война и его гостья за это время уже почти подошли к воде. Нужно сказать, что в том недолгом пути они все же нашли подходящую тему для разговора и вспомнили недавние события с Юрасиком. И Якуб, и его собеседница в один голос пели хвалы в адрес смельчака Свода в тот миг, когда заметили, что от воды прямо им навстречу поднималась девушка. Это была Михалина.
Разумеется, пани Ядвиге не было никакого дела до нее, хотя, знай вельможная хозяйка Патковиц хоть половину из того, о чем сейчас догадывался Война, бедной девушке было бы несдобровать. К счастью, молодой пан и госпожа Патковская, не обращая никакого внимания на проходящую мимо и поклонившуюся им служанку, равнодушно проследовали дальше.
В это время Казик, понимая, что без заморского гостя на глаза пану лучше не попадаться, решил вернуться назад и снова начать свои поиски от брода, только теперь уже в другую сторону.
Едва перед перешедшим на рысь Шыским вновь стала открываться водная гладь, что бы вы подумали? Из-под устало обвисших густых ивовых веток прямо к нему навстречу вышел Свод! Вид явившегося перед ним заможного пана даже вышиб из слуги смешок. Еще бы, в данный момент англичанин был похож на лешего. Из его взлохмаченных волос, из-под воротника торчали целые пуки сена. Мелкая сухая трава, словно труха из драного меха, обильно сыпалась из-под теплого панского жупана.
— Казык! — неистово завопил англичанин. — Холлэра йасна!
— Пан Свод, — заговорщицки зашептал Казик, отстраняясь от светящегося усталой улыбкой Ричмонда так, будто тот и в самом деле снюхался с лесной нечистью, — цябе шукае пан Война .
— Чукае? — озадаченно переспросил Ричи. — What for?
— Што?
— Чого юн мяни чукае? 
— А хто яго ведае . О! — кивнул куда-то за спину Свода перепуганный слуга. — А вось і яны ...
Тут нужно отдать должное врожденному самообладанию и находчивости мистера Ричмонда Шеллоу Райдера. Он моментально превратился в заспанного и пьяного повесу, которых, к слову сказать, он достаточно повидал в своей жизни. Эти бесшабашные гуляки где пьют, там и спят, а где едят, там, простите, и гадят.
— Милорд! — совершенно пьяным голосом вскричал Свод и так заискивающе поклонился, что ошеломленный Война на самом деле поверил в то, что англичанин снова налакался и сегодня всем предстоит еще одна страшная ночь. Во время своего комичного церемониального поклона «пьяный» пират вдруг обнаружил торчащим из-под собственного жупана целый «фазаний хвост» помятого сена.
— У, — продолжал свои шутовские штучки Свод, — надо же, какой за мной сегодня волочится кильватер . Я, честно говоря, и не заметил, что дно моего брига облеплено ракушками и водорослями. Что ж, время отправиться в порт и почиститься.
— Простите, мистер Война, и попросите за меня прощения у миссис, — виновато вздохнул Ричи, — мужчинам нельзя в подобном виде появляться перед дамами. Я все объясню потом, а сейчас соврите ей что-нибудь про то, что я имею некую странность, скажем, спать в сене, особенно когда напьюсь…
С этими словами Свод снова поклонился и, пошатываясь из стороны в сторону, словно борясь со страшной штормовой качкой, медленно побрел к замку…
Глава 8
Как ни велико было желание Якуба распрощаться с Патковской и немедля поговорить с Ричмондом, сделать этого сразу не удалось. Своенравная дама долго не могла понять, что ее настойчивые попытки задержаться в Мельнике сегодня обречены на неудачу.
Нелепый вид красавца Свода, неуверенные и нервные объяснения Войны – все это только подкормило пылающее в ней пламя, но как раз в это время пришла пора явить свой непростой нрав капризной осени. Откуда ни возьмись, налетел сильный порывистый ветер, приправленный такой неприятной моросью с мокрым снегом, что решительно отбил у пани Ядвиги всякое желание гулять. Более того, вопреки ее ожиданию, после возвращения во двор замка молодой хозяин даже не попытался предложить даме остаться к обеду, а сразу же провел ее к шарабану. Пока она все еще терялась в догадках по поводу произошедшей в Войне перемены, молодой человек уже оказался в седле подведенного к нему слугой коня, и госпоже Патковской, отдавая должное занятости молодого соседа, ничего больше не оставалось, как отправиться домой…
Свод ждал Якуба. Он прекрасно понимал, что за свое поведение в парке нужно объясниться. Война же сначала заставил себя долго ждать, а когда наконец появился, был крайне расстроен и задумчив. Ричи встретил его у ворот и попытался было завести разговор, но молодой человек, выслушав гостя, только отмахнулся. Не сделал его разговорчивым и обед, после которого Война, ничего не объясняя, просто съехал со двора в неизвестном направлении.
Несчастный Якуб. В нем сейчас боролось столько противоречий, что в костре обжигающей ярости звучно трещали любые мысли. Ему хотелось на простор, пусть даже в непогожее, сырое поле, на пронизывающий ветер, куда угодно, лишь бы побыть наедине с собой и хоть немного разобраться в происходящем.
Нужно сказать, что у Якуба всегда были хорошие учителя. Еще в детстве, когда Война-младший жил в Мельнике под присмотром бабушки, не по годам смышленый отпрыск уважаемого пана получил блестящее образование. Даже такая сложная вещь, как чужая английская речь, так легко и прочно обосновалась в его русой голове, что преподававший ее на дому мистер Ленни неустанно советовал бабушке, а потом и отцу обязательно продолжить обучение юного мистера Войны в Англии.
Шло время. Внявший советам Ленни, Якуб набрался-таки ума в далеких землях и теперь, казалось бы, знал достаточно много о жизни. Но нет. Как оказалось, для того, чтобы свободно ориентироваться в сложных жизненных ситуациях, мало просто быть на «ты» с кружалом .
 Да и с учителями здесь было хуже. К примеру, до сих пор около Якуба не нашлось человека, который мог бы детально объяснить природу загадочных отношений между мужчиной и женщиной. Нет, ему, конечно же, доводилось иметь некий плотский опыт… Но можно ли назвать отношениями то, что продается за мелкую английскую монету?
Ох уж, эти высокие мысли, высокие чувства. Так ли они высоки, когда своим глазами видишь, как высокородная дама, не таясь, тешит беса в объятьях этого негодника Свода? Как видно, черной душе этого проходимца все нипочем. Ведь скольких людей Хмызы он отправил на тот свет, беднягу Никаляуса лишил жизни. Мало ему этого, так он еще, как хлебный ломоть на стол своего самодовольства, уложил высокородную женщину, а сверху все это приправил простолюдинкой. И где здесь божья правда? И к чему тогда люди придумали поговорку: «Труднее всего стрясти яблоко с высокой ветки». Как бы не так! Есть, оказывается, люди, которым те самые яблоки сами падают в руки и с высоких веток, и с тех, что пониже.
Можно, конечно же, допустить, что и в этом тоже имеется божий промысел. Пусть чувства пани чисты, но почему же тогда Господь разрешает этому похабному плуту касаться их – чистых и светлых? А если все же разрешает, то, может, не так уж они, эти чувства, и невинны ?
Как тут не вспомнить слова покойной бабушки: «Вот внук, подрастешь – придет время жениться. Тогда первым делом нужно смотреть, кто у твоей избранницы родители. Какое дерево, такой и клин. Какой отец – такой и сын. Какая липа, такая и почка. Какая мать – такая и дочка». «М-да, — продолжал изводить себя Якуб, — хорошую же я себе обрисовываю перспективу»…
Стало смеркаться. Свод, так и не дождавшись Якуба, отправился спать. Погода располагала к тому. Поганая морось, сыплющаяся, словно мука с тяжелого, низкого неба, и ветер, воющий в голых ветвях, навевали тоску на его начинающее заплывать жиром сердце. Немало забавляющая его в последнее время сладкая патока лени так сжимала его мятежную душу, что, отходя ко сну, мистер Шеллоу Райдер с трудом нащупал в себе зарастающие плющом забытья следы былого Ласт Пранка.
Лежа в постели, он слышал, как приехал Война. Зная характер Якуба, Ричи в тайне надеялся, что тот придет и выскажет ему все, что накипело в молодом и горячем сердце за этот день, но, увы. Якуб так и не появился...
Свод уже засыпал, когда вдруг предательски скрипнула тяжелая створка его двери. Миг – и он, продолжая притворяться спящим, рассмотрел в мечущихся тенях полумрака чей-то силуэт.
За окном безумствовал ветер, яростно расстреливая бесконечные заряды ледяной шрапнели в неприступные стены замка и маскировал тем самым шорох одежды незнакомца.
Тот ступал беззвучно и осторожно до тех пор, пока в его грудь не кольнуло холодное железо оружия:
— Avast, friend , — спокойно и тихо произнес Свод, легонько толкая вперед острый кончик сабли. — Астанависья, — опомнившись, добавил он, — я тьебья зарас убью…
— Гэта я, — дрогнувшим голосом прошептала Михалина, — не забівай мяне ...
Утром измученный долгими переживаниями Война был удивлен, встретив за завтраком бодрого и полного сил Свода. Осенняя мокрядь  менее чем за сутки превратила землю в непроходимое болото. Почва была уже не в силах впитывать влагу, а холодные дождевые капли, находя все меньше твердых земляных островков, жестко били в мутные, сморщенные ветром зеркала луж.
Война сегодня намеревался съездить в Патковицы. Во-первых, о том было заранее договорено с Сусанной, а во-вторых, тяжелые вчерашние рассуждения измучили его настолько, что молодой человек просто решил пустить все на самотек. «Пусть будет так, как будет», — рассуждал он, поднимаясь из-за обеденного стола и бросая озабоченный взгляд во двор.
— Вы куда-то собрались? — невзначай поинтересовался Свод, имеющий сегодня в довесок к легкому, беззаботному настроению еще и совсем недурной аппетит.
Война воззрился на гору костей, сгрудившуюся перед носом пирата, уплетавшего за обе щеки жирную гусятину, и улыбнулся:
— Вы в неплохой форме, Ричи, раз который день, не получая должной нагрузки, так охочи к еде…
— Якуб, — шумно сглотнув и облизываясь, заметил пират, — вы не ответили на мой вопрос.
— Да, Ричмонд, собрался. Хотел было съездить в Патковицы, обещал панне Сусанне, да вот погода... Думаю, придется подождать.
— Что вы, — возразил Свод, — Патковским нелегко там приходится вдвоем. Наверное, вам все же придется их проведать, к тому же негоже знатному человеку нарушать слово, данное мисс…
Война опешил. Это прозвучало так, будто Ричи его попросту выпроваживал.
— А вы, — язвительно заметил Якуб, — разве не имеете желания оказать посильную помощь пани Ядвиге Патковской? Мне кажется, она очень на нее надеется.
— Кто знает, на что она надеется? — неохотно ответил Ричи, понимая, на что намекает Война. — Эти вдовы так мнительны.
— О, — подтвердил Война, — это правда. Скажу больше, они становятся мнительными еще до того, как делаются вдовами. А вся штука в том, что есть на белом свете люди, которые стараются испачкать как можно больше безвинных душ, дабы хоть немного разбавить чернила своей собственной, беспросветно черной.
Как вы там говорите – «эти вдовы…»? Да, мне их тоже жаль. Они, несчастные, словно лесные звери перед охотой, прикормлены щегольской бравадой и показным обаянием бездушных гуляк. Обессиленные холодами одиночества, они уже согласны и на смерть, лишь бы еще немного лизнуть сладкого пойла у коварной кормушки бездумных повес.
Нет ничего хуже, Свод, чем вначале приманить, а после – ни стрелять, ни кормить. Даже оторожный лесной зверь после подобного станет бездумно, позабыв обо всем на свете, ходить за вами и приставать, словно назойливая муха. А вы, мало того, что легкомысленно отмахиваетесь от этого, так после еще имеете наглость говорить мне о слове, данном мисс, и которое я непременно должен сдержать? Не вам меня этому учить, безбожник. Права Климиха, называя вас черным человеком…
— Ваша Климиха — ведьма, — спокойно заявил сытый пират и громко отрыгнул. — По ней давно плачет костер инквизиции.
— Не больше, чем по вам, Свод, — парировал Война. — По крайней мере, она помогает людям, как, кстати, не раз помогла и вам. А что касается инквизиции, то не вам о ней говорить. Одного понять не могу, в чем моя-то вина перед богом? Ведь уже в который раз я попадаю в странное, затруднительное положение и все только из-за вас, мистер Ричмонд.
Вот и сейчас: с одной стороны, я должен ратовать за благополучие своей невесты, да, Ричи, невесты и ее родственников, не ухмыляйтесь, пожалуйста, а с другой, я понимаю, что чем ближе будет пани Ядвига к желанному для нее человеку, тем для нее же будет хуже, а, стало быть, для всех нас. Красивая знатная дама открыла вам свое сердце, а вы втаптываете его в грязь.
— Что я могу с собой поделать, мистер Война? — после некоторой паузы ответил Свод. — В моем сердце только одно место, и оно уже занято.
— Вот как? Уж не сестрой ли Базыля Хмызы?
— А что вы имеете против нее? Исходя из ваших же слов, она, как и любая другая женщина, имеет право быть любимой, быть счастливой…
— Счастливой с вами? Не смешите меня, Ричи. Вы сами прекрасно знаете, что это невозможно. Уж так вы устроены, что можете только брать, дать ей вам нечего.
Свод нахмурился.
— Таково ваше мнение? — тяжело сказал он. — Получается, что все люди в этом мире имеют право на счастье, кроме меня и Михалины?
— Я не это имел ввиду…
— А ведь я влюблен, Якуб, влюблен, как мальчишка. Поверьте, я достаточно повидал в своей жизни и делал разное, но никогда, слышите, никогда не волочился ни за одной юбкой. Сегодня утром я проснулся и понял, что мое, как вы там говорите, черное сердце уже принадлежит не мне.
— Хорошо, — возмутился Война, — а как же тогда пани Ядвига?
Свод встал и подошел к окну.
— Вы еще мальчик, Якуб. Вам это сложно понять. Ядвига. Это была вспышка! У нее давно не было мужчины, у меня давно не было женщины. Каждый получил то, что хотел. Представьте, наша с ней жизнь – это ночь, это грозовые тучи, в которых где-то прячутся молнии. Вдруг вспышка! И снова ночь, снова тучи…
— Какая грязь, Ричмонд. Какая же вокруг вас грязь!
— Разве только вокруг меня? — удивился Ласт Пранк.
Война, еще не остывший от вчерашних переживаний, приосанился.
— Не хотите ли вы сказать, — жестко спросил он, — что все взрослые мужчины и женщины заклеймены подобным грехом?
Свод был спокоен.
— Не хотелось бы вас расстраивать, — ответил он, — но вполне может быть и такое, если, конечно, мужчины не священники, а женщины не монахини.
— Вы не можете говорить за всех! — возмутился Якуб. — Все в мире не могут иметь сразу двух женщин…
— Мы не касаемся всех, Война. Тем более что у меня в сердце пока только одна женщина.
— Но ведь пани Ядвига думает… — Якуб в бессилии махнул рукой. — Вы бы видели ее глаза, когда она заметила вас там, в парке. Ведь ее сердце переполнено надеждой. Это вы дали ей надежду, Свод.
Мне приходится признать, я ошибался. Да, только теперь я это понимаю, как я на самом деле ошибался. Вы все же можете что-то дать человеку, хотя бы ту же надежду. Но чем давать ее так, как это делаете вы, так уж лучше вообще жить безо всякой надежды…
   
Якуб был расстроен утренним разговором со Сводом. Устройство мира, явившееся ему в последнее время, казалось весьма сомнительного содержания и заметно разнилось с тем, как до сих пор он себе это представлял. Он потеплее оделся, накинул длинный кожаный дождевик и, как и обещал, отправился в Патковицы.
Свод, несмотря на все доводы Войны о том, что в этом непростом деле нужно сразу расставить все точки на «і», не согласился поехать с ним и объясниться с пани Ядвигой. У него были свои планы насчет сегодняшнего дня, и все они были связаны с другой женщиной, объясняться с которой англичанин готов был хоть круглые сутки, несмотря на то, что та не могла связать по-английски и пары слов.
Справедливости ради стоит сказать, что и она, забыв обо всем на свете, с головой окунулась в сладкий омут любовных грез. Едва только пан Якуб съехал со двора, легким перышком скользнула ее тень в комнату Свода. Вопреки обыкновению, среди белого дня грохнул в кованых железных рамках тяжелый засов, и вскоре в мрачном коридоре повисла полная тишина.
Всем известно, что минуты счастья полностью стирают ощущение времени. Уж сколько людей поплатилось за подобное безумство чувств разного рода неприятностями. Короткий осенний день пролетел как одно мгновение. Влюбленные сладко дремали, летая в ласковых облаках пьянящих грез любви, когда вдруг кто-то постучал в дверь.
— Пан Рычманд, — глухо произнесли снаружи, — гэта я, Казік. Пан Война прыехаў!
Смышленый слуга дождался, когда откроется дверь, и указал Михалине в глубь мрачного коридора. Девушка кивнула и, прижимая к груди скомканный холстяной фартук, бегом отправилась туда, куда ей указывали. Свод с благодарностью подмигнул Казику, прикрыл дверь и, поправив постель, всем весом рухнул на пестрые домотканые покрывала, преисполненный сладкой неги воспоминаний.
Таким и застал его Якуб, уставшим и счастливым. Чуткий нос Войны, долгое время вдыхающий чистый воздух полей, сразу уловил в душной комнате запах разогретых тел.
— М-м, — хрипло произнес он, — теперь мне понятно, чем вы тут занимались в мое отсутствие. Улыбаетесь? Я никогда не видел вас таким, Ричи. Что с вами? Впрочем, бог вам судья. Как мы уже говорили – каждый из нас имеет право на личное счастье. Простите меня за утренее, — устало произнес Якуб. — Мне вообще не хотелось бы так часто возвращаться к этой теме, да и я не буду иметь ничего против ваших амурных дел с Михалиной, однако, мистер, только после того, как вы съездите к Патковским и с моей помощью все объясните пани Ядвиге. Сегодня она просто извела меня расспросами, и это несмотря на то, что приехал ее сын Андрей и, как вы понимаете, тем для разговоров у нас было предостаточно.
— Сын? — удивился Свод. — Я ничего не знал о нем.
— Вы еще много о чем не знаете, — вздохнул Война и опустился на скамью у стены. — Андрей старше меня на два года. Сейчас живет в Лейпциге у своего дяди. Представляете, проехать чуть ли не полсвета для того, чтобы добраться домой, а тут такие новости.
Мы съездили с ним на могилу пана Альберта. Бедный Андрей, он просто безутешен. В детстве мы очень дружили. Нас даже учил один и тот же учитель, пан Джонатан Ленни, так что Андрей тоже немного знает английский, а потому я вас прошу в его присутствии быть осторожным в своих высказываниях.
Кстати, он дружен кое с кем из ваших земляков там, в Лейпциге, потрудитесь сочинить себе до встречи с ним какую-нибудь простенькую историю. Не думаю, что он станет особенно допытываться – все же английский не его конек, но мало ли. Я предупредил его о том, что вы приедете …
— Помилуйте, — пожал плечами Свод, — я прошу вас меня простить, Якуб, но вот уже который раз я пытаюсь доказать вам, что в моей поездке туда нет никакого смысла.
— Ну конечно, — возразил Якуб, — думаете, будет лучше, если Патковская явится сюда?
— И что с того? — улыбнулся Ричи. — Эта особа приедет и ничего не изменится, ведь она совершенно не владеет английским! Как я стану с ней изъясняться? Или вы думаете, что она рискнет доверить вам перевод столь деликатного разговора? Само собой, нет. Гарантирую, понять мои многосложные объяснения о несостоятельности наших отношений она точно не сможет. Что ж тогда вы прикажете мне делать? Просить перевести весь этот бред ее сына?
— Подождите, — не на шутку озадачился Война, — но как же вы тогда с Патковской и этой Михалиной? Или вы хотите сказать, что простолюдинка владеет…
— Ничем Михалина не владеет, — спокойно ответил Свод, — да и не надо ей ничего знать, кроме того, что я безропотно готов отдать за нее свою жизнь. Я, конечно, боюсь снова услышать продолжение утреннего разговора о грязи отношений и так далее, однако считаю своим долгом сообщить вам, Якуб, что в отношениях мужчин и женщин есть моменты, когда и разговаривать-то особенно не надо. За вас все скажут глаза и жесты.
Война снова устало улыбнулся.
— Черт вас подери, Ричи. Какой же вы все-таки… Значит, так, — добавил он, вставая, — завтра мы едем в Патковицы, а там будь что будет. У меня, знаете ли, там свои дела. Будет повод представить вас Андрею и еще раз повидаться с Сусанной. Думается мне, что недалеко то время, когда Патковские сменят дома льняные скатерти на камчатые. И если все пойдет как надо, то к концу следующего года я и Сусанна поженимся. Как вы считаете, стоящее это дело?
— Вам виднее, — уклончиво ответил Свод, — только я не понимаю, при чем тут скатерти?
— Скатерти? — переспросил Якуб. — У нас так принято, Свод: привечать гостей в дни умеренных торжеств, застилая столы льняными скатертями, а в праздничные или по особому случаю, скажем, по случаю помолвки, – камчатыми.
Глава 9
Ветреное утро следующего дня подсушило все, что наплакало за последнее время безутешное небо. Старательно перемешиваемый ветром воздух дышал свежестью легкого морозца и игриво пощипывал раскрасневшиеся щеки всадников. Поднялся выше потолок черно-синих туч и шалеющие от резких порывов ветра галки, будто дети на горке, весело катались в складках его невидимого плаща, сопровождая это действо пронзительными, резкими криками.
Кони, сойдя с каменистой дороги, неохотно ступали по холодной вязкой земле, фыркали, пугаясь встречной атаки ветра, вертели головами, не в силах спокойно дышать под неуютным давлением движущихся холодных масс.
Ветер безумствовал настолько, что в этой безудержной игре сумел добраться до святая святых – сердца англичанина, в котором, убаюканные ленью, уже едва тлели угли воспоминаний о морских просторах. И пусть вокруг них яростно шумели на ветру не морские волны, а раскинулось самое заурядное литовское поле, сердце Свода пело. Он улыбался встречному ветру и даже что-то тихо мурлыкал себе под нос.
Якуб, глядя на него, только сутулился да поплотнее укутывал шею, вжимая голову в воронку высокого воротника жупана. Его конь уже хорошо знал дорогу к Патковицам, потому, оставшись на короткое время без внимания хозяина, не останавливался, а понуро ступал по своим же собственным следам, оставленным накануне.
Они отъехали достаточно далеко от Мельника. Разговор как-то не клеился, и всадники молчали, всматриваясь в невеселую картину засыпающей природы, и думали каждый о своем. Вдруг Якуб, заметивший кого-то далеко впереди, привстал в стременах:
— Интересно, кто это?
Свод в ответ снисходительно улыбнулся:
— Вы у меня спрашиваете? Давайте съездим и посмотрим…
Они стремительно сорвались с места и пустили лошадей взапуски  к далекой зияющей ране оврага, того самого, у которого несколько дней назад впервые встречались Якуб и Сусанна. У самого края горбатого овражьего берега, словно каменное изваяние, застыл всадник. Он смотрел куда-то вниз. Вскоре и он заметил приближение гостей.
Якуб и Свод, повинуясь чувству соперничества, почти одновременно взлетели на приовражный холм и едва смогли остановить разгоряченных скачкой коней.
— Пан Лянге! — вскричал Война, утихомиривая своего скакуна. — Вот так встреча. Что вы тут делаете?
— О! Пан Якуб, приветствую вас и…
— Это мой друг, мистер Свод, я рассказывал вам…
Ричи, понимая, что разговор идет о нем, привстал в стременах и поклоном поприветствовал неизвестного. Тот имел широкую кость, был крепок в плечах и выглядел как человек военный, совсем не избалованный поместным житьем.
— Свод, о, простите, пан Мечислав, — затараторил Война, судорожно перескакивая с одного языка на другой, — Свод, это мистер Лянге, тот, у которого служил Эшенбурк. Простите, мы с ним пообщаемся, а после я всё переведу вам.
— Не беспокойтесь, — понимающе кивнул англичанин и стал пристально всматриваться в дальний угол оврага, где, подозрительно вздрагивая, шумел густой кустарник.
— Вы так и не ответили, — краем глаза замечая интерес Свода, продолжил Война, — пан Лянге, что вас сюда привело?
— Кабан.
— Кабан? — удивился Якуб.
— Представьте себе, — улыбнулся пан Мечислав. — Я вел его издалека. Подъеду ближе – он, наглец, атакует, отпущу – бежит так, что и на лошади не догнать. Вот так и развлекаемся догонялками. К сожалению, у меня с собой нет ничего, чем можно было бы его побольней «укусить». Из всего арсенала только русская сабля. Она хоть и оттянута, как турка , а все равно на кабана с ней не пойдешь. Так что, дорогой друг, теперь я точно знаю, что означает поговорка: «Видит око, да зуб неймет». Мне бы уже давно плюнуть на него и вернуться домой, — вздохнул Лянге, — да охотничий азарт заедает. Ведь знатный трофей там, в кустах зашился. Пан Война, а у вас нет с собой чего-нибудь из малой артиллерии?
— Нет, пан Мечислав, — невольно рассмеялся Якуб, — мы с паном Сводом на прогулках обходимся без рушниц.
— А жаль, — с сожалением заключил Лянге, — знать не судьба зверю сегодня попасть в котел. Однако, — легко отстранился он от шутливого оттенка разговора, — как это ни прискорбно, но мне кажется, что грядут те самые времена, когда вот такие заурядные прогулки без оружия станут небезопасны.
Война, соглашаясь, кивнул:
— Вы имеете в виду вылазки Московии на литовские земли?
— Вылазки? — удивился Лянге, наскоро смерив взглядом продолжающего оставаться безучастным к их разговору, Свода. — Еще три года назад под нашим Смоленском у русского царя в его «великом наряде » было одних только больших и малых пищалей аж до двух тысяч. До двух тысяч, Якуб! Не мне вам говорить как это серьезно. А еще пушки, рушницы, самопалы! Вам, как человеку, знающему толк в оружейном деле, известно, сколько еще можно добавить и доработать этому войску за три года при их-то нынешнем царском упоре на ратное дело. Неспроста их малые отряды настолько обнаглели, что бродят по Литве, едва ли не как у себя дома. Хотя, — пан Лянге незатейливо отмахнулся от своей же неверной мысли, — если правда то, что у него под саблей стоит наше бежавшее от работы быдло, то им тут и на самом деле все стежки-дорожки знакомы как родные.
Я достаточно хорошо знаю, пан Якуб, о «власти свободного скота», еще с Италии. Там знатные, богатые и образованные мужи уже давно разобрали по косточкам сию непростую науку – управлять подобным стадом, и то – не тут, так там чернь взбунтуется и творит страшное. Жаль только не вслушивался я внимательно в доводы и разъяснения умных людей. Думал, что меня сия горькая чаша никак не коснется. А теперь вижу, что не миновать и нам с вами разгула этой самой власти.
Если переложить с итальянского языка одну известную мудрость, то получается, что «нет на свете ничего страшнее, чем месть голодных собак». Еще там говорят: «Власть свободного скота длится только ночь. Она коротка, но порой и великому воину короткого клинка достаточно». Да, на самом деле за одну ночь ленивые голодранцы способны сотворить страшное, а что они творили в Палермо, я видел собственными глазами и не пожелал бы видеть это дважды.
Знаю одно. Люди, неспособные работать, могут только разрушать. Те, у кого руки работают больше языка, отходят быстро. С ними еще можно договориться, а вот ленивое и пьяное быдло…
Война молчал. Он был шокирован внезапной переменой настроения, случившейся с паном Лянге. Возмущение того было столь красноречивым и напористым, что казалось, будто сии речи вещает по меньшей мере особа княжеского рода, а не человек из обширной литовской когорты обедневшей шляхты.
Но, тем не менее, сказанное им казалось верным. Хотя бы потому, что оно было подкреплено словами, уже слышанными Войной от разных людей. Лянге был далеко не первым из тех, кто серьезно беспокоился активностью русского войска у границ Короны. Слухи и разговоры об этом были у всех на устах.
— …о чем тут говорить, — продолжал рассуждать пан Мечислав, — вчера я огрел плеткой одного бездельника за то, что он не накрыл пологом мешки с зерном. Так он мало того, что ответил мне, мол, твое, пан, зерно, ты и накрывай, так еще и пригрозил: «Погоди, — говорит, — придет Василево войско с нашими братами, ты мне, шляхтич, за все плетки ответишь».
Якуб в удивлении невольно потянул уголки губ вниз.
— Так и сказал? — не веря собственным ушам, спросил он.
— Хм, — кисло улыбнулся на этот вопрос Лянге, — я понимаю. Знатному пану такое, может, и не скажут, а вот тем, кто не так широко стоит на земле, как вы, пан Война, подобное не то что сказать, а и сделать можно... Нам, обедневшим и слабым, могут ночью и «красного петуха» пустить. Таким, как я, нет иной защиты, кроме своей собственной. Мы как те кабаны: вроде и хозяйничаем на своей земле, а как наскочит кто на коне да с саблей, одно спасение – бежать да прятаться в кусты.
Якуб косо посмотрел в сторону тех самых кустов, трещащих под тяжестью мощного кабаньего тела.
— Как-то больно грустно и безысходно вы все рисуете, пан Лянге. Что уж теперь и не жить, когда так дело обстоит? Получается: «Волки за лосем гонятся, а овцы все одно дрожат, хоть и в стойле»?
Пан Мечислав болезненно ухмыльнулся:
— В народе говорят, что вольная сотня людей Василия ночевала на каком-то хуторе всего в двадцати милях от Дрогичина. Сотник, уходя, не тронул ни хозяина, ни семью, спросил только об имениях Жигимонтовых панов, что стоят южнее.
— Пан Лянге, — возмутился Якуб, — да подумайте же сами. Слухи об этом уже докатились до наших земель, а русская сотня еще нет? Ну не ветер же этот слух носит, правда? Не побежит же кто-нибудь впереди этой сотни с рассказами о грядущей беде. Обычно слух идет после. Хотя, — Война приструнил вдруг взыгравшее негодование, — бог с ним. Зная вас, я уважаю ваше мнение, пан Мечислав, на чем бы оно ни строилось. Сожалею, — добавил Якуб, глядя на кислое выражение лица друга-англичанина, — но не имею больше времени все это обсуждать. С вашего позволения, пан Лянге, мы поедем. Замыслили проведать Патковских. После смерти пана Альберта им совсем несладко приходится, но вот приехал Андрей, и, думаю, все у них наладится.
— Андрей? — удивился Лянге. — Бедняга. Каково же ему было появиться у родного порога?
— Что тут поделаешь, — вздохнул Война, кивнув Своду, и тот, откланявшись, пустил свою лошадь с бугра рысью, — все под богом ходим. В такое неспокойное время нужно заезжать к соседям, проведывать. Посетили бы нас как-нибудь, пан Мечислав. Глядишь, и настроение бы у вас стало куда как лучше. Всего доброго…
Война и Лянге раскланялись. Якуб поскакал догонять Свода, а удрученный и подавленный тяжелыми мыслями пан Мечислав так и остался у оврага наблюдать за затаившимся в кустах кабаном.
Всю дорогу до Патковиц друзья спорили. Не сказать, чтобы всерьез, но оба достаточно усердно отстаивали свои точки зрения. Темой для спора стали, как это ни странно, слухи. Якуб настаивал на том, что «нет дыма без огня», и все эти разговоры о приближении русского войска все же имеют под собой некие основания, а Свод, не опровергая убеждений собеседника, приводил массу жизненных примеров тому, что слухи не что иное, как многократное преувеличение реальных событий.
Пират был в добром расположении духа, отчего так детализировал и приукрашал комизмом свои рассказы, что к концу поездки последние из них вызывали у оппонента приступы нездорового удушающего смеха.
 — Уверяю вас, мистер Война, — продолжал Свод, — так оно и было. А вот еще случай. Мораль его немного уведет нас от темы, но… вы сами все поймете. Так вот: как-то один мой хороший знакомый по имени Исраэль Киммельман, которого в Барнстепле больше знают, как Изи Сухая Нога, еще в юности отчего-то решил уверить свою девушку в том, что природа его богато одарила в части размера его мужского достоинства. Он и сейчас, будучи в преклонных годах, не отличается большим умом, а в юности ничего лучше не придумал, чем, отправляясь к ней на свидание, запихать себе в штаны носовой платок, свернутый в трубочку.
Замечу, я эту историю не выдумал, а слышал из уст своего отца. Он рос вместе с Изи. Уж и не знаю, откуда моему родителю было известно, но он с полной уверенностью утверждал, что красавица девушка все свидание отчего-то не смела даже посмотреть в глаза выдумщику Исраэлю и беспрестанно опускала взгляд. Мне так думается, что делала она это совсем не от своей врожденной застенчивости, коей у нее и близко не было. Просто, наверняка, там было на что посмотреть и пониже свинячьих глазок Изи…
— Какая гадость, — вяло отмахнулся Война, пытаясь указать рассказчику на то, что подобные пикантности его мало интересуют. Но Ричи был неумолим:
— Прошу вас, Якуб, выслушайте. Ведь я рассказываю только то, что относится непосредственно к делу. Итак, следуя домой, Киммельман попался на глаза компании сверстников и так удачно, что уже к вечеру его заметное даже через штаны достоинство живо и с завистью обсуждалось всеми. Напомню, среди этой голобородой молодежи был и мой отец. Так вот, помимо авторитетно выпирающего из штанов достоинства Изи, его сверстники попутно обсуждали и и деви;цу, перед которой так старался выделиться Киммельман. Многие знали, что она таки знала толк в мужских «прелестях». Откуда подобные интимные подробности были известны моему старому проходимцу, история умалчивает, однако, так или иначе, а Изи остался крайне доволен произведенным на нее впечатлением. Удобряемый быстрыми слухами, его авторитет сразу же заметно вырос среди сверстников.
Вот тут-то, если возвращаться к затронутой нами теме, и появляется оно, дурное влияние этих слухов. Что ни говори, а свернутая в трубочку материя только слегка намекала на «нечто», поэтому, собираясь на второе свидание, Изи решил как можно реалистичнее подойти к продолжению начатого дела.
Дома ничего подходящего для инсценировки не нашлось, поэтому, проходя мимо городского рынка, Киммельман стащил в мясном ряду «Red gut » и запихал его себе в штаны. Поскольку в любом положении колбаска никак не желала походить на то, что было надо, Изи не нашел ничего лучше, чем просто привязать ее к своему хозяйству и спустить в штанину. Пожалуй, эта задумка удалась бы проходимцу Изи, да вот беда, у отца зазнобы Киммельмана была собака…
У Войны в который раз вырвался едкий смешок.
— Вы уже предполагаете развязку, — сухо ухмыльнулся Свод, — да, она была весьма драматичной.
Папаша, избегая королевских налогов на собак , вырастил такого злобного монстра, что даже сам его побаивался, а потому кормил редко. Он и завел-то этого пса только из-за известной всем любвеобильности старшей дочери, дабы отвадить от своего дома ночных кавалеров, кои уж не раз ускользали у него из-под самого носа.
Слава шла дурная, замуж дочь никто брать не хотел, вот отчаявшийся родитель и обрадовался, когда у них дома стал появляться этот малорослый иудей. Все шло хорошо, но вот как-то днем хозяева случайно не заперли собачку…
Война буквально кис от смеха.
— …Во-о-от, — участливо вздохнул Ричмонд, глядя на это, — именно с тех пор Исраэля и стали звать «Сухая Нога». Снова поползли слухи, мол, после встречи с голодной собакой у Изи сухой стала не только нога. Но, спрошу я вас, стоит ли доверять тем самым слухам? Нога у него, конечно, сохнет, этого никто не оспаривает, а остальное – это уж его личное дело. Что называется, решайте, как хотите, но доподлинно известно, что Изи женился-таки на той самой даме. Из жалости ли, или по наущению ее отца, решившего оправдаться за собаку, попортившую парня, того уж никто точно не знает. Однако и живет Изи с той леди уже долго, и обустроились они не бедно.
Сейчас у них закусочная возле свинарников Уингли. Представляете, этот проныра даже памятные на всю его несчастную жизнь колбаски пристроил к делу. Они запекают их в тесте и продают. Люди шутят, говоря, что в этих колбасках если и есть что-то свиное, так это только то, что закусочная Киммельмана находится возле свинарников. Что за мясо в них пихают, неизвестно, однако, учитывая его недоброе отношение к собакам, вполне может быть, что и собачье. Как видно, оттого и прозвали местные остряки эту закуску в его забегаловке «Hod dog».
Вот видите, Якуб, правду говорят: все в нашей жизни проходит. Прошли беды и передряги Исраэля, и даже самые поганые слухи не помешали ему с его женой иметь много детей.
Хотя в поддержку слухов можно сказать, что все дети Киммельмана, как один, совершенно не похожи на своего папу. Как видно, леди Мери со временем так и не изменила свои взгляды налево. Скажу больше, ее старшая дочь очень на нее похожа, это, — добавил Свод двусмысленно, — мне известно доподлинно, хотя к нашему делу и не относится.
Вы спросите, зачем все эти подробности? — шумно вздохнул Свод, дожидаясь момента, когда ритмично вздрагивающий от смеха Якуб стал успокаиваться. — Все только для того, чтобы вы поняли: слухи не возникают просто так и на что-то всегда опираются. И не нужно пугаться того, о чем пока только идут слухи. Кстати, — Свод кивнул в сторону оказавшегося перед ними строения, вокруг которого густо возвышались неухоженные кусты и деревья. — Скажите, это?..
— Дом Патковских, — подтвердил насмеявшийся вволю Война догадку своего товарища. — Тогда, ночью, мы подъезжали к нему с другой стороны…
Одному богу известно, сколько раз вот так же встречало глухой серой стеной имение соседей молодого пана Войну? В былые времена пан Альберт на манер польского королевского двора Радивиллов еще стриг овечьими ножницами колючие кусты вокруг своего дома. Тогда Якуб находил это забавным – приспособить грубые кованые ножницы для такого полезного и красивого дела…
Вдруг навстречу всадникам из колючих зарослей, окружающих дом, с рычанием и лаем выскочили две лохматые собаки. Впутавшихся в их шерсть репейников было столько, что, казалось, будто у одной из них брюхо волочилось по земле, а у другой было две головы. Бродячие псы, давно прикормленные сердобольными Патковскими, узнали свистнувшего им Якуба, а потому не особенно старались осведомить кормильцев о появлении гостей.
— Бедные животные, — угрюмо произнес Война, глядя на глухо рычащих в стороне тварей, — как можно так жить?
— Бедные? — явно не поддерживая точку зрения товарища, переспросил пират. — По мне так уж лучше повстречаться с голодными волками, нежели с этими псами. Волк – животное благородное. По крайней мере, всегда знаешь, чего от него ожидать. А от этих тварей? Сегодня их две…
— Четыре, — поправил англичанина Якуб, — их четыре, Ричи. Еще две где-то гуляют…
— Тем более, — продолжил пират. — Сегодня четыре. Завтра прикорми хорошенько, и их станет десять, двадцать. Если у них достаточно пищи, они плодятся как корабельные крысы. Дай им еще немного времени, и они начнут вас же, кормильцев, рвать на ремни, чтобы набить и свое пустое брюхо, и десяток утроб своих прожорливых детей. А вот не станешь кормить – уйдут. Не пропадут, найдут себе пищу. И плодиться будут ровно насколько, насколько хватит еды. Не люблю я их, собак этих бродячих, — заключил Свод.
Тем временем они въехали во двор. У выложенного диким камнем, растрескавшегося крыльца их встречал молодой, высокий, светловолосый мужчина в дорогом темно-сером платье. Выглядевшее детским, его чистое лицо светилось доброй, располагающей улыбкой.
Нужно признаться, такое Свод видел нечасто. У встречавшего их человека волосы, брови, ресницы и даже редкая щетина на щеках были цвета золотистой соломы. Он поклонился и что-то сказал Якубу. Война ответил и, указав в сторону своего спутника, представил его:
— Мистер Ричмонд Свод. Ричи, а это пан Андрей Патковский, сын пана Альберта.
Англичанин учтиво ответил на поклон, тихо продолжая удивляться внешности молодого пана Патковского: он совершенно не был похож на усопшего родителя. Пан Альберт не отличался высоким ростом, был коренаст, носат, к тому же волосы имел редкие и темно-русые. Его же отпрыск выглядел настоящим гренадером, а его белая голова с густыми кудрями походила на огромный одуванчик.
Вспоминая пани Сусанну, Свод тут же отметил, что и она была совершенно не похожа на отца. Ее медные волосы подчеркивали ее родство с братом более, нежели с родителями, а тонкие черты лица вообще делали ее мало похожей на всю ее ближайшую родню. «Ох, — вздохнул про себя Свод, — похоже, история жены Исраэля Киммельмана весьма близка и нашей прекрасной пани Ядвиге. Ну и дела…».
Радушный хозяин пригласил гостей в дом. В мрачном и холодном помещении пахло ладаном, дымом и какими-то травами. В темной гостиной их встретила Сусанна. Милая девушка что-то весело защебетала, то и дело прикладывая холодные ладони к раскрасневшимся щечкам. Война, а вместе с ним и Свод вежливо улыбались, хотя англичанин мало что понимал в перезвоне этого рыжего колокольчика.
Андрей, осмотревшись, зажег свечи, и в прохладном сыром помещении стало гораздо уютнее. Молодой хозяин показывал на ровную глиняную стену, полным почтения голосом на ужасном английском объясняя иностранному гостю, что эта стена печи, и, если пан Свод пожелает, он может приложить руки к ней и согреться.
— Благодарю вас, — вежливо поклонился хозяину англичанин, — все в порядке, не обращайте на меня внимания. Вы давно знаете друг друга, и вам есть о чем поговорить. Мистер Война, думаю, господину Патковскому сложно будет понять мои объяснения, переведите ему, а заодно скажите, чтобы не беспокоился. Отрекомендуйте меня как крайне немногословного человека…
Якуб, как и просил англичанин, перевел его слова, после чего Свод, поклонившись, медленно прошел в оставшийся темным угол комнаты и уселся на широкую резную скамью. Он прекрасно понимал, что в любой момент может появиться пани Ядвига, и тогда, по сговору с Войной, нужно будет как-то найти время и объясниться с ней.
Как полагал сам Ричи, выгоднее всего это было бы сделать в момент их отъезда. Попросить пани проводить их и, оставшись наедине, расставить все точки над «і».
Молодежь в это время предалась веселым воспоминаниям давно минувших дней. Мужчины стыдливо опускали взгляды, возвращаясь в те времена, когда прятались от Сусанны и скрывали от нее свои тайны. А она все звенела, весело рассказывая о том, как украдкой подсматривала за ними.
Отдельно стояли воспоминания того времени, когда их игры проходили вместе. Бесстрашные путешествия к юрасиковой церкви и тайный схорон  в ее развалинах. Молодые люди только-только целиком отдались пережитому, когда в комнату вошла пани Ядвига, которая выглядела просто ошеломляюще.
Густо напомаженное лицо и сияющие глаза пани никак не выдавали в ней убитую горем вдову. Скорее наоборот. Темное парчовое платье, поверх которого была наброшена меховая бобровая накидка, сгодилось бы и для королевского приема, не то что для встречи скромных соседей. Андрей Патковский и Война синхронно поклонились. Сусанна замерла и смотрела на мать во все глаза. Хмурый англичанин, что до сих пор тихо отсиживался в углу, поднялся и озадаченно смерил даму взглядом. 
Пани намеренно расположилась так, чтобы Войне и Андрею пришлось стать спиной к мнущемуся в углу Своду. Получалось, что Сусанна была напротив Якуба, а Андрей напротив матери, да еще так, что хитроумная пани незаметно могла спокойно лицезреть предмет своих грез.
Молодые люди, чувствуя неловкость из-за того, что им приходилось стоять спиной к иностранцу, скомкано и коротко поведали пани Ядвиге то, что они общими усилиями вспомнили о своем давнем прошлом, а пани, улыбнувшись их воспоминаниям, вдруг сказала:
— Да, вам есть что вспомнить — золотое время детства и юности. Однако же наш иностранный гость остался в одиночестве и, похоже, загрустил…
— О, — попытался успокоить пани Ядвигу Война, спешно вспоминая ту характеристику, которую сам себе дал Ричмонд, — не беспокойтесь по этому поводу. Мистер Свод крайне необщителен и всегда старается оставаться один…
— Это все потому, — не дала Якубу закончить пани, — что вы с ним мало общаетесь. Кто знает, может быть, если этому мистеру уделять достаточно внимания, он окажется весьма интересным собеседником…
С этими словами пани Ядвига направилась прямо к Своду, взяла его под руку и вместе с ним села на скамью. Англичанин какой-то миг колебался, а потом бросил отчаянный взгляд в сторону Войны. Якуб стал болезненно бледен, и Ричи понял, что в данный момент на помощь своего молодого друга лучше не рассчитывать.
В рухнувшей, словно морской шквал, тишине как-то совсем уж по-детски заблеял Андрей:
— Маменька, ведь пан Свод совсем не может говорить ни на польском, ни на мужицком, ни на русском. Как же вы собираетесь?..
Молодой Патковский перевел вопросительный взгляд на сестру.
Бедная Сусанна. Она, приоткрыв рот, смотрела на мать.
— Пусть говорить он и не может, — спокойно ответила пани Ядвига, — но мы ведь не имеем права обделять нашего гостя вниманием?
Тут с пани спорить было сложно, и потому ее перепуганные дети разом решили, что ради собственного же спокойствия не стоит обращать внимания на этот странный приступ ее гостеприимства. Не в силах больше видеть, как  мать, сидя с отрешенным взглядом, держит под руку заможного пана, растерянный Андрей попросил у нее разрешения объяснить Якубу план будущих изменений вокруг заросшего диким лесом имения.
Пани охотно согласилась на это, подчеркнув, что молодой пан Война как рачительный хозяин вверенных ему земель, в этом плане может быть весьма полезным советчиком ее сыну, да и Сусанне будет полезно прогуляться на свежем воздухе. Получалось так, что пани намеренно оставляла заезжего пана возле себя, и потому молодые люди, для вида продолжая что-то обсуждать вслух, покидали дом со смешанными чувствами.
Вернувшись, они увидели, что гостиная была пуста, и, как ни старались отпрыски достойной фамилии Патковских найти мать или спутника пана Войны в притихшем доме, у них ничего не вышло. Домовой прислуги у Патковских было совсем немного, но и та, что была, куда-то запропастилась, будто ее кто-то намеренно услал. И когда нарастающее напряженное молчание, словно прессом, стало вжимать сгорающего от стыда Якуба в шаткий пол обветшалого дома, появились пан Свод и пани Ядвига.
Они пришли со двора! Ставшие ненужными румяна пани превратились в уродливые, бесформенные пятна. Ее темный плащ был наскоро затянут у шеи шнурком, из-под которого торчали мелкие сухие травинки. Не трудно было догадаться: этот плащ только что лежал на сене.   
Война готов был провалиться, а потому, вдруг сославшись на срочные дела и пообещав Андрею и Сусанне завтра заехать еще, он наскоро попрощался с ними и стал подталкивать пребывающего в полуобморочном состоянии Свода к двери. Бог мой, одежда Ричи натурально парила от пропитавшего ее горячего пота. Не знай молодой хозяин мельницкого замка истории взаимоотношений пани и Свода, он вполне мог бы подумать, что этот пират сдуру потратил время своего отсутствия на то, чтобы сбегать в Мельник и обратно.
По пути к лошадям побагровевший Ричмонд дал волю усталости и стал тяжело дышать. Одним движением он набросил дорожный плащ, вскочил в седло и пнул застоявшегося коня в бока. Тот от неожиданности встал на дыбы и сорвался с места. Со стороны это выглядело так, будто кто-то сообщил Своду, что Мельник осадили русские войска, Юрасик ожил, а де ла Вега, объединившись с Барбароссой, через минуту будут в Патковицах. В общем, выглядело это странно, если не сказать глупо.
 Сбитый с толку Война бросился догонять друга, но это было не так просто. Своенравный мистер Свод в данный момент не горел желанием с кем-либо что-либо обсуждать и потому гнал своего скакуна в полную силу.
Только у того самого оврага, где они недавно встретили Лянге, англичанин сбавил ход и позволил себя догнать.
— Стойте! — кричал, задыхаясь на ветру Якуб. — Остановитесь, черт побери!
Ричи снова вздыбил коня, и тот, остановившись, заплясал на месте. Лицо англичанина было страшным, он прятал взгляд. Казалось, ничто было не в силах разлепить его сдавленные от напряжения губы.
— Свод, — как можно мягче сказал Война, — успокойтесь! Возьмите себя в руки и расскажите, наконец, что произошло?
— Что?! — едва ли не с вызовом выкрикнул Ричи и страшно рассмеялся. — Произошло следующее: я в очередной раз подвел вас, Война. Вы – идеалист! Хотели образумить эту, с позволения сказать, леди. Да уж, — рассуждал вслух Ричи, — если бы это была леди, пожалуй, ее можно было и образумить, а вот как быть с чертовкой?!
Едва вы вышли во двор, — продолжил Свод уже спокойнее, — она потащила меня в глубь дома. Я думал, там мы сможем хоть как-то объясниться. Хотя вру, Якуб, конечно же, я вру. Я просто не смог устоять. Еще в доме под напором ее жарких поцелуев я почувствовал, что нашу с вами затею ждет полный афронт . Мы с ней словно обезумели. Она выволокла меня через заднюю дверь и потащила к хлеву. Далее сеновал и… А ведь я вам говорил, Якуб, не надо было мне ехать!
Глава 10
Утром того же дня, а именно четвертого ноября 1517 года от рождества Христова, сотня Степана Простова сворачивала бивак, разбитый накануне в лесу у деревни Перковичи, что в трех верстах от Дрогичина. Два дня до того они незаметно прошли берегом Неслухи , в обход хорошо вооруженного и укрепленного Литовского городка.
Еще второго ноября сотня Простова сожгла и разграбила небольшое имение Лещинских, что стояло в сельце Попина. Сей «борть»  посоветовал опустошить Ёзеф Кравец, помощник Степана. Ёзеф и сам был из литвинов, беглый. Судьба свела его с Простовым еще в 1514 году в битве за Смоленск, где Кравец значился наемником, а Степан только-только тогда принял свою сотню.
С тех пор у русского сотника не было случая усомниться в правильности советов своего напарника. Тот, стервец, так умело и хитро втирался в душу новиков из литвинов, что в недавнем пути от пинских болот многих из них приходилось даже отпускать на день к родственникам, дабы хоть немного разгрузить их переполненные отнюдь не боеприпасами лядунки .
Нужно отдать должное Ёзефу, посоветовавшему сделать именно так. Народ охотно возвращался обратно в сотню, зная, что их семьи всем обеспечены, а родственники, принявшие их под крыло – погостить, довольны щедрой благодарностью.
И Степан был доволен. В долгом и непростом пути его сотня только окрепла. Все как один были в седле, более того, особенно разгулявшись на пинских просторах, Простов вынужден был формировать небольшой походный обоз. Сейчас и не верилось, что совсем недавно выходили они с Брянских земель налегке.
После Попина, которое его сотня сожгла дотла из-за несговорчивости панов и жителей, Простов собрался уводить людей обратно на восток, но вот закавыка – Езеф привел к нему какого-то мужичка, указавшего на Перковичи.
Степан и сам не понял, зачем согласился на двухдневный переход под Дрогичин. В болотистых низовьях Неслухи они едва отыскали это село. Ждать не стали, сразу обложили квелое имение местного пана и, как водится, послали переговорщиков. Пан поступил умно, откупился золотом. А еще, от греха подальше, обеспечил их провиантом, узнав, что эта лихая русская сотня стала на бивак в лесу неподалеку.
Как уже говорилось, утром четвертого ноября Степан приказал сниматься и готовиться к обратному пути к пинским болотам. Едва только лагерь пришел в движение, откуда ни возьмись, появился Езеф, пропадавший где-то все утро. При нем был какой-то мужик, как видно, нещадно битый своей непростой жизнью и потому страшно злой на нее.
Из короткого разговора стало ясно: Кравец нашел еще одного указующего. Уж как Простову не хотелось снова вести отряд в этакую даль, это ж, почитай, еще сотню верст, но на все это Ёзеф ответил, что его новый знакомец Базыль знает, как из тех далей можно добраться водой до Рассении. Плотами дней пять-семь ходу по спокойной воде. Плоты – не кони, не устают. Грузить их можно хорошо. А чем грузить, можно взять у закоренелого обидчика крестьян, пана Войны – сына Криштофа Войны, писаря Великого Княжества Литовского и королевского подскарбия. У него-де есть чем разжиться. Базыль, в случае чего, и соседей знает, коих тоже стоило бы «приветить».
Покумекал Степан, да все же решился. «Конец, — как говорят, — делу венец», а хороший взяток  в конце похода не помешает. К тому же по возвращению как станет лихой сотник бить челом перед воеводой, да как расскажет, в какую даль забрался он по его тайному заданию, думается, по достоинству оценит важный царев слуга эдакие заслуги. А как услышит еще, что венчает славный поход его вояк разорение важного пана, так глядишь и повысит Простова?
Ёзеф заметил огонек одобрения в глазах своего командира, а потому оставил нового знакомца Базыля для детального обсуждения предстоящего пути, а сам отправился строить сотню и отдавать распоряжения. Степан, дождавшись, когда помощник удалится, смерил литвина недобрым взглядом:
— Ну, — лениво спросил он, — может быть, расскажешь, в чем вина перед тобой того пана, что по твоей милости может оказаться на осине? Ведь ни потерянную землю, ни поруганную честь я вернуть не смогу. Наш поход, считай, разбойничий. Всего наших и делов-то: пройтись по тылам литовским, да поднять побольше народного недовольства слабой рукой короля Жигимонта, что не в силах защитить свою землю даже от малых отрядов надвигающейся Московии. Народ не дурак, легко сообразит, что легче носить медведю малину, чем самому лезть в пасть к этому зверю. Ну, что молчишь?
— Думаю, — хрипло ответил Базыль.
— Думать, паря, надо было до того, как грибом обозвался. Теперь уж полезай в лукошко. Так чем тебе насолил тот подпанок?
Хмыза неопределенно пожал плечами:
— Да и вины-то на нем особой нет, пан сотник. Молод он еще для того, чтобы как мы по уши в грехах увязнуть.
— А что ж тогда?
— Я в его землях, пока он в заграницах учился, промышлял как-то, — Базыль призадумался, — охотой в лесах промышлял. В хороший сезон имел под собой до полутора сотен таких же «охотников». Хорошо мне жилось, вольно, а тут он объявился с каким-то заможным франтом. По случаю приезда пана местная шляхта подняла голову и… Приехал сам великокняжеский писарь, отец этого молодца, а после того обложили они нас в лесу так, что из живых остался только я, сестра моя Михалина, да еще трое «охотников».
Слушая это, Простов насторожился.
— Так что же, — тут же, не мешкая, спросил он, — у пана людей тьма?
— Людей у него достаточно, это верно, да все за рогатину-то если и брались, то раз-два, и то на панской охоте. Нас с сестрой полонили, но с подачи панского отца меня отпустили. Сестра вступилась. Вот так я к вам и попал. Здесь встретил тех двоих, что раньше со мной в лесу промышляли. Они рассказали, что Василий беглых литвинов к себе в рать берет и не обижает. Потом свели меня с Ёзефом. До Московии я добирался плотами, потому и знаю…
— Ну, об этом мы с тобой еще поговорим, давай о другом. Что-то не сходится у меня твоя застежка. Скажи, что ж это, пан твою сестру в наложницы взял или как?
Хмыза понуро замотал лохматой головой:
— Нет, панчук вроде на это не пойдет. Это старый пан сказал, чтобы она послужила у него. Зима на пороге, куда ей со мной идти? А по весне, коли пожелает, ее отпустят…
— Опять мне непонятно. Подождал бы тогда чуток. Или сговорились бы с сестрой, да и сбежали.
— Зачем ей бежать, да и куда? Я-то привык мытариться по белу свету, а она? А так у молодого пана и накормлена, и досмотрена, и работой сильно не травят.
— Так за что ж, Базыль, эдакого пана да на осину?! Хм... — удивился Степан, видя, как старательно что-то переваривает голова литвина. — Понятно, когда паны жилы из людей рвут или убивают почем зря, тогда им самое место – в петлю. Не будь он сыном королевского подскарбия, я тут же развернул бы сотню, хотя, — не стал больше особенно допытываться Простов, — тебе, конечно, паря, виднее. Наше-то дело малое. Главное, чтобы попусту не ковылять невесть куда. Хорошо бы быстренько добычу в мешок, да побыстрее к войску вернуться, а сделать это нужно не позднее декабря.
— Вернемся, пан сотник, — тяжело выдохнул Хмыза, — к тому времени вернемся. И добычи богатой из тех земель наберем, и панов местных в петлю – всех!
Степан только пожал плечами, да махнув Базылю, мол, иди, поднялся и стал застегивать засаленный походный кафтан…

Михалина шла к бабке Анатоле. Ворожея жила в глухом лесу у большого Олтушского озера , плотно окруженного трясинами да болотами. В тени известной всей округе Варвары мало кто помнил о сухой старушке, что как болотная березка прожила в лесной глуши, проводя всю свою жизнь в напрасных трудах – сводя пришедших за помощью людей с их прошлым и будущим. Всем известно, что подобная стезя неуклонно требует себе обязательный оброк самого строгого жертвоприношения – одиночества. Вот и Анатоля в своем давнем сомнении: ведать или не ведать – выбрала первое, а вместе с тем и судьбу отшельницы.
Жива она или нет, спросить было не у кого, а потому искать ее следовало в крохотной лесной избушке недалеко от большой воды. Там, собирая травы да каждодневно молясь пращурам и древним богам о спасении собственной души, она к нынешним временам прожила уже более полувека. Чтобы перечесть всех родственников бабки Анатоли, хватило бы пальцев одной руки. Среди них значился и отец Михалины, безвременно угасший около десяти лет назад от долго травившей его костоеды .
Давно, когда родители были еще живы, а маленькие Базыль и Михалина топтали пыльные жизненные дорожки еще босыми детскими ножками, бабка несколько раз приходила в гости к Хмызам. Михалина, как и все дети, относилась ко всему загадочному трепетно, а потому хорошо помнила, как Анатоля говорила матери, чтобы та отвезла больного отца к ней на болото. Все напрасно. Бабка ушла в лес и больше не появлялась. Может быть решила, что двух приглашений достаточно, а может… Так или иначе, а мать не поверила в ее силу. В довесок ко всему кто-то из соседей сказал, что все хвори отца как раз и накликала эта кривая болотная старуха, а уж этому-то поверить было куда как проще.
Что теперь о том судить: кто прав, кто виноват? Умер отец, а через три года от сухотки ушла за ним из жизни и мать. Остались Базыль и Михалина одни во всем белом свете. Бедные сироты никому были не нужны. Соседи и дальние родственники от них отмахнулись, как же, дай бог со своими детьми сладить, не то что с чужими, тем более, что мальчуган-сиротка слыл отчаянным оторвой и вором.
Вот и шатались они от двора ко двору, редко подъедаясь в корчмах да харчевнях на дармовой работе, а чаще отсиживая коленки да выпрашивая милостыню. Брат как мог оберегал Михалину, не давая ей опуститься до плотно подобравшегося к ним омута грязи и беды, а она, не видя иного пути, шла по пятам за тем, кто ловко обучился облегчать от кошельков своими тонкими ручками тяжелые и не очень пояса прохожих.
Недоброе детство настолько крепко прикормило Базыля «татьевым хлебом », что и к зрелым годам он так и не смог обучить свои руки ничему толковому.
Михалина же, напротив, часто нанимаясь и работая в разных местах, научилась многому. Время шло, и она стала все дольше задерживаться там, где требовались ее ловкость и умения. Базыль же, почувствовав, как налаживающаяся жизнь сестры все больше дает ему свободы, ничего лучше не придумал, как с подачи кума собрать в лесу таких же лихих мужиков, как и сам, да пустить свое единственное недоброе умение в широкое русло.
С того-то самого времени и Михалине стало жить худо, и самому атаману Хмызе доставалось немало, ведь его часто ловили. Не сложно представить что бы с ним было, если бы не хранила эту косматую голову черная шальная удача. Знали бы обленившиеся жолнеры да судьи, кого они не раз ловили за мелкие провинности, давно бы уже затянули конопляную веревку на его тонкой вые…
Михалина сошла с дороги и ступила под безмолвные своды утреннего осеннего леса. Здесь было значительно теплее, не было ветра, а мягкий покров лесной тропинки делал бесшумными ее неторопливые легкие шаги. Девушка переложила в левую руку крохотный узелок с припасенными для старушки гостинцами и засеменила по выгнутому и затяжному спуску во влажную низину.
Медлить и останавливаться не стоило. Дорога из этих мест к Олтушскому озеру хоть и одна, да уж больно она длинная, почитай верст восемь с гаком. Дум, собравшихся в девичьей голове, было достаточно для того, чтобы заполнить все отпущенное на дальний путь время. В Мельнике никто не хватится. Пан, забрав с собой Рычы, (так, на мужицкий манер, звала его Михалина) на весь день отправился в Патковицы, а без них в отлаженном домовом укладе чужой девушке, за которой присматривали только паны, просто не было места.
В самом начале пребывания в Мельнике Михалина уяснила себе одно: делай что скажут, только будь на виду. Потом, присмотревшись к своей незамысловатой жизни у пана, она стала все реже попадаться на глаза господам. Когда не было работы, отсиживалась то парке у реки, то в лесу вдали от дома. Казалось бы, делай что хочешь, иди куда глаза глядят, только вот беда – идти-то ей было некуда. И если раньше девушка часто задумывалась о том, как бы это дождаться брата и сбежать с ним куда подальше, то теперь, когда в ее жизни появился Свод…
«Ох, Свод…». От одного его имени у бодро шагающей по лесной тропе девушки застывало дыхание и немели ноги. Могла ли она подумать, что он станет ей таким родным, когда неизвестные паны выкупили ее тогда у сквалыги Винсента? Наверное, нет. В то время лихой дух побега толкал ее в спину, говоря: «Вот еще счастливый случай. Прав брат, в жизни везет ловкачам и пронырам. Плыви, Михалинка, по этой реке, а при удобном случае выберешься и на берег».
Да разве стала бы она тогда бежать, если бы только знала, что на самом деле от несчастий у позорного столба ее спасла сама судьба. Видно, это пан Бог указал ей тогда: «Вот тебе добрый человек, будь с ним и не ходи больше лихой дорожкой брата». Чего там греха таить, Михалина достаточно видела в своей жизни мужиков, но Свод был другим. В нем не было этого показного бахвальства.
В отличие от иных, он никогда не пытался показать своих плотских намерений, хлопая ее что есть мочи чуть пониже спины. Да и зачем ему это было делать? Ее удивляло, как же легко он смог взять в свои руки ее непокорное сердце, а уж все остальное упоенная счастьем девушка с удовольствием отдала ему сама.
Едва ее шальные мысли нечаянно коснулись сладких воспоминаний, Михалина почувствовала, как приятно заныло радостью сердце и прилила к животу кровь. Будто кто-то опоил ее хмельным медом, ох, как же она любила! Чудно получалось, ведь они почти не общались. Достаточно было посмотреть в глаза друг другу, и тут же рука искала руку, а тело – тело…
Не в силах больше терпеть рвущееся из груди пламя, Михалина остановилась. Что ни говори, а весь этот долгий путь к бабке Анатоле она решила проделать только из-за Свода. Не понимая того, что с ней происходит она, как и любая другая девушка, просто считала своим долгом обратиться к ведунье. Пусть в этом сложном деле Боги да духи разберутся, а когда сделают это, устами ворожеи пусть скажут: ждать ли ей скорого счастья подле своего возлюбленного?
К полудню высокие лесные своды расступились и открыли перед ней утыканные кривыми вехами  полусгнивших жердей водно-грязевые пространства болот. Здесь следовало брать правее, в обход болота до самого Олтушского озера, а там где-то с версту идти вдоль берега. У самой воды будет выситься холм, или курган, на вершине которого и должна стоять избушка Анатоли. Михалина никогда не была тут и знала о расположении ее дома только со слов отца.
На деле, для того, чтобы добраться до озера, пришлось делать большой крюк. Болото больно разлилось от недавних снегопадов, а потом дождей. Однако ж дальше путь был короток. Еще издали ясно прорисовывался силуэт древнего кургана, с покатой вершины которого шел слабый дымок. Знать, бабка еще жива. А если даже и нет, то тот, кто обосновался в ее жилище, наверняка подскажет, где ее могилка. Хоть будет кому помолиться памяти старушки да поклониться ее праху.
Подойдя к вросшей в землю избушке, Михалина не рискнула подойти и постучать в ее крохотную дверь. Вместо того она стала у самого входа и, громко откашлявшись, спросила:
— Есть кто дома? Не прогневайтесь, хозяева, хочу лишь узнать у вас, здесь раньше проживала Анатоля Зеноновна!
Вначале внутри отшельничьего жилища было тихо, но чуть погодя кто-то там зашевелился. Дверь тихонько дрогнула и приотворилась. Из нее появилась сухая дрожащая рука, а затем сморщенное и темное, словно печеное яблоко, лицо старухи. Ее узкие, покрытые какой-то пленкой, мутные глаза, привыкнув к свету, уперлись в незнакомку.
— Адная ты? — слабым и дребезжащим голосом спросила бабка.
— Одна, — кивнула Михалина и, с готовностью подняв узелок, взяла его обеими руками и подала своей дальней родственнице. — Во, Анатоля Зеноновна, я вам розных прысмак прынесла. Я дачка Адама Хмызы, ці памятаеце такога? 
Бабуля медленно перевела взгляд на протянутый ей узелок, а затем обратно на девушку.
— Адама? — без тени заинтересованности спросила она и, протянув трясущуюся руку, ловко подхватила дар нежданной гостьи. — Я не памятаю з Хмызавых хлопцаў Адама, — равнодушно добавила Анатоля, — Міколу ведаю ...
— Бабушка, — не дала старухе договорить Михалина, — Адам – гэта старэйшы сын Міколы, а я дачка Адама – Міхаліна.
— Міхаліна? — отчего-то удивилась старуха и повернулась вполоборота, собираясь вернуться в избушку. — Ты да мяне што мела, мае дзіця, ці так толькі, прысмакі старой бабцы прынесла?   
— Я, — замялась Михалина, — я маю, бабка Анатоля. Прыйшла паваражыць на суджанага ...
Старуха повторно смерила гостью придирчивым взглядом:
— Чакай тут. Няма чаго маладой пані глядзець, як старой жыць даводзіцца. Я зараз жа выйду ...
Не пустила бабка Анатоля девушку в дом и, как показалось Михалине, так и не признала или не захотела признать в ней свою дальнюю родственницу. Ворожила она прямо у входа в избушку, бросая на большом куске дубовой коры то косточки, то камешки. После этого катала собачий и волчий мех, в общем, чего только не было на той коре перед тем, как старуха взялась и за саму девушку.
Она смотрела ей в глаза. Закатывала рукав, и изучала руку от локтевой ложбинки до ладони. Сами же ладони обеих рук она рассматривала так внимательно, будто доселе никогда ничего подобного в жизни не видела.
Далее бабка прощупала девушке живот, грудь, икры ног, а после того, собрала свои гадания и, отнеся их в жилище, вернулась.
Долго рассказывала бабка Анатоля продрогшей на холоде Михалине про ее былую жизнь да про нынешнюю. Всю правду сказала. Про то, что в целом свете у нее только один родственник и есть, да и того в скором времени могила ждет. Тому бедная девушка даже и не удивлялась, знала, что не век же будет черное везение хранить беспутного братца Базыля.
Как на том покончили, пришло время и удивляться. Анатоля, так и не обмолвившись о том, признала ли она Михалининого отца родственником, сразу подробно рассказала о том, как и когда отец зачах от костоеды. Поведала и про мать. Про то, что она была не местная, из пришлых. Также о том, что до отца она хотела выйти замуж за другого, но сошла с дома и, встретив отца, вышла за него, и про то, что мать, вслед за отцом, померла от сухотки, и виной тому их соседи, что замкнули их хату четырьмя страшными покладами . Отсюда и недоля Михалины, что до сей поры не имеет своего двора, и Базыля, которого носит нечистая сила по земле, словно драный лоскут. Негде им, несчастным, с тех покладов за долю свою зацепиться.
А уж далее бедная Михалина и не знала, куда ей деваться, потому что беспристрастная старуха спокойно, так же, как и раньше, сообщила побледневшей девушке, что в чреве ее уже теплится новая жизнь и что на Купалу  родится у нее мальчик. Не успела эта весть как следует проникнуть в в растревоженную душу девушки, как все новые тайны, открывшиеся ведунье, едва не вышибли землю из-под девичьих ног. Бабуля не особенно вдумывалась в то, что говорит, выкладывала все, исходя из простого и верного решения, мол, пришла узнать – слушай.
Сообщила она тут же, что детей у Михалины будет четверо. Трое младших «добра будуць гадавацца », а вот старший в молодости, работая в лесу, потеряет зрение, но потом сможет видеть руками и станет лечить людей, крепко сбавляя тем самым большие родительские грехи. «Слухай, мае дзіця, другі раз казаць не буду. Жадала пра лёс свой цяжкі даведацца ды пра суджанага? Раскажу і пра гэта... ».
Легко, будто разговор шел о ком-то чужом, а не о человеке, близком Михалине, ворожея поведала о том, что суженый ее – черный человек и душегуб, что приехал он издалека и что богат он, словно царь. Сила в нем страшная, недобрая, что, по всему видать, досталась она ему от великого ведуна, поскольку сам он не мог такому обучиться. От того и живет он сейчас и на земле, и за гробом, а потому ни дурмана, ни хмельного, ни хлебного, ни другого вина ему давать нельзя: перетянет его нечисть к себе, и бродить ему после вечно меж небом и землей. А если даже и не перетянет, своеобразно успокаивала бабка, все одно твой любимый не жилец. Уж давно предрекли ему смерть лютую, и догадывается он о том, что другой-то ему и ждать не приходится, поскольку и сам уж не сосчитает, сколько собственноручно душ загубил. Та сила великая, что нежданно ему досталась, только продлевает ему страдания...
Что и говорить, когда услышала про это Михалина, полуживая едва не рухнула к ногам старушки. Уже будто в обмороке слышала она о том, что и другая женщина тянется к ее любимому, и та, другая, без него своей жизни не видит. Но о том особенно не нужно беспокоиться, ведь скоро на всех придет большая беда, и в беде той и та женщина сгинет, и, как это ни горько, Михалинин любимый тоже.
После того судьба ей несчастной встретить военного, тоже нездешнего. Он потеряет руку в сече. Возвращаясь израненный домой, пожалеет он ее и заберет брюхатую к себе на вотчину, где скажет всем, что родить она собирается от него. «Там, детонька, — подвела итог своей ворожбе старуха, — и проживешь ты за этим человеком да за детьми в добре и строгости до самой старости…».
Что из последнего услышанного говорила бабка, а что, может быть, додумала сама Михалина, теперь уж разобрать было невозможно. Девушка опомнилась уже на тропе, идущей от болота в лес. Возвращаться, переспрашивать и выслушивать все снова она не согласилась бы теперь ни за что на свете. Ступая тяжелыми ногами по ухающей, зыбкой почве болотной тропы, она даже не сразу поняла, что идет с непокрытой головой.
Явь возвращалась. Она накинула платок, подошла к темному зеркалу образовавшейся в яме выворотня  лужи, села на колени и умылась ледяной водой. От лица и рук пошел пар. Она совсем не чувствовала холода застоявшейся воды и потому умылась еще и еще раз. Только когда приятная прохлада стала покалывать кожу, жар отпустил ее обезумевшее сердце. Девушка поднялась и, держась за растопыренные корни покрытого скользким мхом дерева, выбралась на тропинку.
Впереди, словно обрисованная бабкой Анатолей судьба Михалины, темнела угрюмая, будто острожная стена, густая борона векового леса. Что тут поделаешь: каким бы ни казался твой путь трудным и печальным, а идти нужно.
Глава 11
Вечер пятого ноября означился новыми проблемами. Виной тому была пропавшая куда-то новая служанка! Целый день ее никто не видел. По приезду из Патковиц пан Свод, который был чем-то явно расстроен, сразу же отыскал Казика и коротко спросил у него: «де Микалина?».
Казик вначале только пожал плечами, но, будучи сообразительным и понятливым малым, моментально смекнул, что, если не найти служанку сейчас, паны так запрягут его в поиски, что придется укладываться спать только ближе к полуночи, а уж это никак не входило в его планы, поскольку бедняга Казик и без того сегодня за день порядком натаскался.
Как известно, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Обегав все окрестности, измученный усталостью слуга был вынужден ни с чем примчаться на доклад к панам.
К тому времени уже начало смеркаться. Война злился, поскольку после поездки в Патковицы даже меньшая неприятность могла бы его вывести из себя. Пропажа этой неблагодарной особы целиком вменялась Своду, поскольку, по мнению Якуба, корни этого крылись в крайнем расположении к ней пана Ричмонда. Все доводы обескураженного Свода, говорящего, что Михалина сбежать не могла, ничуть не успокаивали расходившегося Войну.
Вскоре подняли на ноги всех. Казик, какой ни молодец, а один никак все в округе не мог проверить. Но тут пропавшая паненка вдруг объявилась. Она-де гуляла…
С горем пополам отправились спать, а с утра посыпались новые напасти. Из Патковиц прискакал какой-то мужик и попросил «что-то шепнуть на ухо пану Своду». Само собой, мало что понимающий на мужицком англичанин не имел никакого желания выслушивать чью-то болтовню, да еще к тому же на самое ухо. Проведший бессонную ночь в объятьях любимой, Ричи попросил Якуба коротко узнать у посланника, в чем суть его дела? Война, перед тем, как начать переводить содержание послания Ричмонду, резонно решил: чтобы не наломать дров, для начала все нужно выслушать самому.
Патковицкому мужику это не понравилось, и он стал упираться, говоря, что слова, посланные паннами Ядвигой и Сусанной, адресованы только иностранцу. И тогда Войне довелось членораздельно и доходчиво объяснить нерадивому посланнику, что пан Свод совершенно не знает мужицкого языка, а потом еще в доказательство своего утверждения ни с того ни с сего пальнуть Ричмонду прямо в лицо: «Здароў!».
В ответ ошарашенный Свод, услышавший знакомое слово, но не понимающий, к чему оно было сказано, рассеянно закивал и вышколенно, словно войсковой новобранец, ответил: «Здроў, лыха цабэ д’яры!». Только после этого немытый бородач сдался на милость пана Войны и рассказал ему всё, как есть.
Свод, ничего не понимавший из сладкозвучной скороговорки посланника, вначале откровенно скучал, однако то, что Якуб заметно побледнел, наталкивало англичанина на определенные мысли о том, что ничего хорошего в привезенных из Патковиц вестях нет. Об этом говорило еще и то, что Война долго молчал после того, как косматый чревовещатель умолк.
— Мистер Якуб, — для того, чтобы немного разрядить обстановку, попытался пошутить Свод, — неужели вам сообщили, что к обеду прибудет сам Жигимонт Второй?
Война судорожно продолжал обдумывать услышанное и только кисло сморщился в ответ.
— Что случилось, черт побери? — с нажимом переспросил Ричи, быстро сообразивший, что юмор сейчас неуместен.
Якуб нервно повел плечами:
— Случилось, Ричмонд, — тяжело выдохнул он, — случилось. Как рассказал этот крестьянин, после нашего с вами вчерашнего визита в Патковицы состоялся жаркий разговор между пани Ядвигой и Андреем. Даже если опустить некоторые детали, картина рисуется весьма неприятная. Насколько я понял, пани все рассказала Андрею о ваших встречах, и о том, что беззаветно любит вас, мой друг. Так же она имела неосторожность поведать ему и о том, что проснулось это чувство в ней еще в то время, когда был жив пан Альберт.
— И что? — вяло осведомился англичанин.
— Что?! — вспылил Война. — А то, что Андрей после того так взбеленился, что всю ночь шумел и не давал спать всему дому, порываясь ехать сюда и на клинках с вами, Свод, слышите, на клинках выяснить отношения. Он винит во всем вас, Ричи, даже в том, что вы хоть и косвенно, а все же повинны в смерти отца. Видите?! — с укором замахал указательным пальцем Война. — Я ведь не раз говорил о последствиях греховных похождений, которые кажутся вам обыденными! У нас здесь нельзя безнаказанно просто тешить беса.
Этот гонец утверждает, что и на утро молодой пан Патковский не утих. Только мое вчерашнее обещание приехать остановило его от того, чтобы примчаться сюда с рассветом и натворить бед. Если говорить о дальнейшем в двух словах, то Андрей решил подождать полудня, а если мать как-нибудь попытается сообщить нам, тогда он тут же отправится в Мельник по наши души…
Якуб бросил отчаянный взгляд в сторону Свода и тут же едва не задохнулся от испуга. В лице англичанина ясно сквозил какой-то преступный азарт.
— Нет, Свод! — вскричал Война. — Хватит этого!
— Почему? — леденящим тоном ответил тот. — Уж не прикажете ли вы мне забиться от страха в какой-нибудь стог сена? Патковский пытается играть в мужчину, если он, конечно, и правда решился на подобное. Только зря он поднимает вокруг этого столько шума. Пожалуй, если бы он сразу приехал и швырнул мне в лицо перчатку, я уважал бы его куда как больше, а так… Пока только одни недостойные джентльмена крики и никакого дела.
Кстати, осмелюсь заметить, мистер Война, что ваши вопли по данному поводу весьма схожи с криками того самого сметанного блинчика из Патковиц, а позывы этой истерики не имеют под собой ничего общего с прошлыми моими делами, ведь в данном случае не я являюсь отправной точкой конфликта. Заметьте, я не имею к мистеру Патковскому никаких претензий, пока не имею.
То, что женщины впадают в истерику и шлют посыльных, дело обыкновенное. Им наплевать на то, что этот нечесаный мужик не смог бы мне ничего объяснить. То женщины – чего еще от них можно ждать? Но если этот субъект позволит себе что-нибудь эдакое шумное вблизи достойных стен вашего замка, Якуб, я для начала проучу его.
— Что вы такое говорите?! — хватаясь за голову, в ужасе прошептал Война.
— То, — продолжал Свод, — что в таких случаях должен говорить отвечающий за свои поступки человек. Помяните мое слово, этот крикливый трус, беспрестанно повисая на руках удерживающих его от расправы матери и сестры сегодня даже за порог своего дома не переступит!

В этот раз Ричи ошибся. В послеобеденное время, в тот миг, когда он, прогуливаясь по едва различимой тропинке вдоль стен замка, томился негой воспоминаний о вчерашней ночи, через арку въездных ворот, словно вихрь, ворвался верховой Патковский. Обезумев от стремительной скачки и застилающей его глаза ярости, он даже не заметил англичанина. Ричи же, остававшийся в стороне от его глаз, тут же не преминул развернуться, и, как он это делал почти всегда, отправился прямо навстречу приключениям.
Разгоряченный долгим галопом, конь пританцовывал. Патковский медлил. Он не покидал седла, обдумывая, как бы это все поэффектнее обставить. Бросая гневные взгляды в сторону замковых окон, он чуть не вскрикнул, когда из-под конской холки появилась чья-то голова.
— Hi, blockhead ! — весело выкрикнул Свод и с вызовом, панибратски хлопнул гостя по ляжке. Слепое бешенство сдавило горло Андрея и, словно из катапульты, вышвырнуло его из седла.
— Я пущу тебе кровь! — крикнул он, разрубая крест-накрест холодный воздух старой тяжелой саблей и начал атаковать иностранца. Патковский вкладывал в свои удары всю силу и злость, но откуда ему было знать, что англичанин окажется столь проворным? Проскочив под его рукой, Свод вынырнул позади противника и в один миг так умело спеленал того собственным плащом, что Патковский оказался полностью обездвиженным.
— Ти дурны, — улыбаясь, заключил Ричи. — Успакальнавальса, или я будю теби пабити…
Где там успокаиваться! С трудом распутавшегося Андрея просто начало трясти от бешенства. Досада первого промаха только подлила масла в огонь. Он сбросил на землю свой трижды проклятый плащ и снова ринулся на Ричи.
Какое-то время того забавлял тупой навал соперника, но, когда мистер «одуванчик» едва не снес ему ухо, англичанину пришлось-таки разбудить в себе давно дремавшего Ласт Пранка. Тот не раз попадал в переделки и куда похуже этой, выпутываясь из них так же, как и сейчас, без оружия.
Шаг вперед, шаг в сторону, нырок, подножка и противник так тяжело ухнул о землю, что показалось, будто отдались гулким эхом замковые стены. Сабля выпала из ослабевшей руки Андрея, и, казалось бы, бери и властвуй, но для Ричмонда Шеллоу Райдера это было слишком просто. Для него было в диковинку побеждать кого-либо, не нанося никаких увечий.
— Сво-о-од!!!— заорал в этот время Якуб, слетая с каменной лестницы и на ходу пытаясь набросить на себя закрутившийся в узел кафтан. — Не трогайте его! — наконец попав-таки в рукава и подбегая к месту событий, отчего-то по-польски выкрикнул Война. Он великодушно протянул руку распластавшемуся на земле Патковскому.
— Пане, пане! — замаячил позади хозяина быстроногий Казик. — На шаблю, абараняйся !
— Якую шаблю?! — выбивая из рук слуги оружие, вскричал Война, — дурань!
Андрей медлил недолго.
— И ты с ним заодно, — вдруг заключил он и, злобно вращая глазами, вскочил на ноги. Схватив свой клинок и оказавшись возле Якуба, он сделал молниеносный выпад, сопровождая это словами: «Получи же тогда и ты!».
Боль обожгла правое предплечье Войны. Горячая кровь часто закапала из разрубленного рукава на редкие стрелки истоптанной дворовой соломы.
Взбешенный Патковский толкнул растерявшегося хозяина Мельника на землю и с перекошенным злобой лицом занес над ним смертоносное оружие. Казик застыл от ужаса. Казалось, горе неотвратимо, но… Андрей вдруг качнулся, захрипел и медленно стал опускать свою внезапно ослабшую карающую руку. Еще миг, и он, обмякнув, рухнул лицом вниз у самых ног Войны.
Это Свод, видя, что происходит, среагировал просто молниеносно, благо недалеко валялась сабля мельницкого хозяина. Якуб тут же забыл о своей кровоточащей ране и впился глазами в долговязое тело затихшего навек Андрея. В этот миг молодому пану все стало предельно ясно – чуда не случится. Рука англичанина привыкла бить наверняка.
Казик присел к опешившему пану и стал аккуратно стягивать с его плеча кафтан. Война, все еще не веря в случившееся и не отводя взгляда от Патковского, попытался высвободить свою раненую руку из рукава. Острая боль свела невыносимой судорогой весь его правый бок, заставив сморщиться и наклониться вперед. Окровавленный кафтан свалился на землю, открывая Якубу страшную картину ранения. Глубокая и длинная рана продолжала сильно кровоточить. Молодого пана качнуло назад, и, лишившись чувств, он рухнул на перепуганного Казика.
От замка бежали люди. Кто-то сразу бросился помогать, перетягивая глубокую рану пана Якуба чистой холстяной тряпкой, другие же окружили плотным кольцом место кровавой схватки, вполголоса или шепотом обсуждая произошедшее.
В центре образовавшегося круга, опустив вниз смертоносное оружие, стоял Свод. Мог ли он подумать, что все так закончится, что эта глупая дуэль может стать для кого-то последний.
— Пусціце мяне! — услышал Ричи любимый голос. — Пусціце ж, …не! Не, божа свенты, толькі не ён. Як жа я не даглядзела?! — Міхаліна рвалась сквозь плотные ряды притихших людей. Стоящие впереди, почувствовав, как отчаянно бьется им в спину обезумевшая от горя девушка, расступились. Прямо перед ней живым и здоровым стоял тот, с кем она, пока бежала во двор, уже успела попрощаться. Простоволосая и растрепанная, упала она перед ним на колени, прижалась щекой к его животу и горько заплакала.
Среди людей пролетел недовольный ропот: «Зусім ужо дзеўка сорам згубіла », но Михалине было плевать на все это, главное, что Свод остался жив. А ведь права оказалась бабка Анатоля, и пришла-таки большая беда, но, слава богу, не тронула костлявая старуха ее простое девичье счастье. Знать, не зря молилась она за своего любимого.
Меж тем ропот нарастал. Михалина оторвала заплаканное лицо от мокрой рубахи возлюбленного. Ее глаза вдруг встретились со жгущей яростью перуновых молний. Разрезав надвое людское кольцо, посреди панского двора стоял шарабан пани Патковской.
Бледная, с темными кругами усталости вокруг глаз пани Ядвига чуть подалась вперед, словно окаменев от увиденного. Состояние вельможной соседки несложно было объяснить. Каково ей было увидеть такое? Однако никто, пожалуй, кроме Свода и Михалины, не замечал того, что пани, словно разъяренная битвой с демонами Перуница , смотрит не на остывающее тело убитого сына, а на темноволосую простолюдинку, прижавшуюся к англичанину.
Из-за плеча пани Ядвиги появилось перекошенное страхом лицо Сусанны. Ее подбородок дрожал. Бедная девушка, она даже за пеленой мутных слез видела весь ужас представшей перед ними картины. В силу разных причин обе пани Патковские не решались тронуться с места. Люди притихли настолько, что во всем дворе был слышен только слабый голос Казика, возившегося возле раскинувшегося на земле окровавленного тела пана:
— Што ж то рабіць, га? — вертел головой слуга, пытаясь встретиться взглядом то со Сводом, то с пани Ядвигой. — Яго ж трэба несці ў хату, клікаць старасту. Пани, панначка, людзі, дапамажыце! 
Наконец душераздирающие мольбы Казика были услышаны, бесчувственное тело пана Якуба подняли и понесли в дом, а один из слуг побежал к конюшне и вскоре умчался в Слободу за старостой.
Пани Ядвига наконец нашла в себе силы подняться в шарабане. Тяжело ступив на ступеньку, она сошла на землю и медленно направилась в сторону бездыханного тела сына. Ее каменное лицо, все еще вполоборота обращенное к Своду, было непроницаемым. Михалина поднялась с колен и, будто испугавшись исходившего от пани холода, прижалась к груди Ричи.
Пани остановилась у перепачканных дворовой грязью ног сына, сделала еще пару шагов и, медленно опустившись на корточки, протянула трясущуюся руку к его спине. Позади нее, не решаясь идти дальше, всхлипывала безутешная Сусанна. Она видела, как мать, коснувшись Андрея, подняла от него свою озябшую ладонь и поцеловала ее так, будто вместе с ней целовала освободившуюся душу своего безвременно ушедшего первенца.
Ее всегда сияющее благородством, неподвластное годам лицо вдруг осунулось, постарело, а к нервно сжатым губам медленно прилила синева. Пани поднялась и, пошатываясь, медленно побрела к шарабану. Там ее, падающую в обморок, подхватили на руки сердобольные бабы.
Убитая горем Сусанна, словно одинокая березка, застыла у тела брата, не решаясь покинуть место подле него. Люди подошли ближе. Кто-то присел к убитому. Кто-то с участием легонько приобнял бедную девушку и повернул спиной к бездыханному телу.
Андрея перевернули. Его пустые, слегка растерянные глаза безучастно смотрели в серое холодное небо, будто отыскивая в высокой дали место для освободившейся души.
Свод силился увидеть в лице Патковского хоть тень безумной ярости, толкнувшей молодого человека в эту смертельную бездну. Ее не было. Сделав свое черное дело, эта коварная подстрекательница всегда уходит незамеченной. Ричи, прижимая к себе Михалину, тяжело вздохнул. Ему стало жаль Андрея. Эти белокурые волосы, юношеское лицо, серые, чистые глаза…
Вскоре появился староста. Он тяжело посмотрел на лежащего на земле Патковского. Кто-то к этому времени заботливо отряхнул одежду мертвеца от соломы и смиренно сложил на груди его отливающие серым кисти рук.
Пан Станислав скользнул взглядом по фигуре ожидающего своей участи Свода и кивнул тому, мол, теперь не взыщи, парень, придется держать ответ. После этого староста отправился к шарабану Патковских, где долгое время всячески утешал теперь уже полностью оставшихся без мужской защиты дам.
К моменту, когда на пороге Мельницкого замка появился бледный от потери крови Якуб, во двор уже прикатили запряженную панской парой плоскодонную телегу, устланную свежей соломой, на которую осторожно уложили тело Андрея Патковского.
Староста встретил Войну и вкратце растолковал ему то, что он надумал делать. Ничего не скажешь, пан Жыкович с его житейским опытом сейчас был просто незаменим.
Прежде всего, нужно было хоронить убитого. Разбирательство потерпит, а вот горе безутешной матери и сестры – нет. Усопшим без надобности лишнее время находиться поверх земли, а потому староста, с согласия Якуба, тотчас же отрядил людей сопровождать тело Андрея в родовое имение и всячески помогать убитым горем женщинам в этом непростом деле.
Якуб набрался сил и приблизился к панскому шарабану Патковских, застывшему посреди его двора. Пани Ядвига опустила взгляд, а Сусанна, напротив, просто впилась глазами в своего избранника. «Боже, — сквозил в них вопрос, — милый мой Якуб, что же теперь с нами будет?».
Пан Станислав, видя, что в данный момент разговора между сторонами не состоится, стал поторапливать траурную процессию, сообщив дамам, что безотлагательно пошлет гонца за Хотиславским ксендзом, которого отправит вслед за ними в Патковицы.
На том пребывание Патковских в приделах замка пана Войны прекратилось. Едва они выбрались за ворота, староста, Война и Свод отправились в замок. Нужно сказать, что половина дня, проведенная во дворе Мельника, не лучшим образом сказалась на заморском друге пана и его любовнице. Они заметно страдали от донимающего их все это время холода, поэтому мужчины отпустили Михалину греться, а сами заперлись в гостиной для серьезного разговора.
Староста был просто вне себя от негодования.
— Как вы могли допустить? — тряс он огромными круглыми кулаками над головой подавленного Якуба. — Вы же пан, вы здесь хозяин, мерило прав и законности! А ведь все это происходило на ваших глазах и, стало быть, с вашего позволения. Казик мне на многое пролил свет, и на амурные дела этого бестолкового грехопаденца с пани Ядвигой, и на то, что сейчас тот спутался со служанкой.
Не смотрите на меня так, пан Якуб, людям глаза не завяжешь и уши не заткнешь. Они все видят и слышат, а молчат всегда только до поры. Одному богу известно, что еще вскроется, когда придет время глубокоуважаемому пану замковому судье Кернажицкому задавать вам вопросы?
На добрый лад, — уже мягче, по-отечески, продолжил Жыкович, — оно нужно было бы этого душегуба вязать да прямиком в острог. Пусть там потом разбираются, прав он или виноват. Боже святый, за какие это грехи послало нам все это небо? Конечно, — рассуждал вслух староста, — не может не радовать, что и маёнтак пана Кернажицкого, и, считай, весь Дрогичин выстроен при косвенном участии вашего отца, пана Криштофа. Мимо ушей, конечно же, такое трудное дело судья не пропустит, но и бояться закона так, чтобы натворить еще больше глупостей, не следует. Ты понимаешь, Якуб, о чем я говорю?
Война кивнул.
— Мне так кажется, — продолжил староста, — тут все будет зависеть только от пани Патковской. Если она, не дай бог, узнает, что ваш Свод и со служанкой, не таясь, беса тешит, не сносить ему головы. Так что, пан Война, вы, конечно, извиняйте, но за судьей я просто обязан послать.
С этими словами староста поклонился и вышел прочь, а комнату окутала тяжелая, гнетущая тишина. Свод, и без перевода догадываясь, что неприятности только начинаются, задумчиво смотрел в окно, на несущиеся низко над землей синебрюхие плоские тучи. В былые времена ушлый в подобных делах пират сразу бы бросился в бега. Что-что, а уж держать нос по ветру он умел всегда, а потому успевал удрать раньше, чем за ним приходили. Об этом может свидетельствовать хотя бы тот факт, что до сей поры его жилистая шея не перетянута тонким швартовым канатом.
«Что же теперь? — задумался Ласт Пранк. — Убегать? Если и делать это, так только с Михалиной, а как же тогда Война? А если остаться…?
В дверь постучали. Якуб, морщась от боли, поднялся и открыл тяжелую, высокую створку. На пороге стояла Климиха.
— Шыскі-малы прыбег, — сухо бросила старуха из-за порога и, не церемонясь, вошла в гостиную, — прыбег, да і... Паказвай пан, што тут у цябе…
С детства привыкший безропотно подчиняться этому голосу, Якуб сел на скамью и протянул к травнице обмотанную холстяными полосками раненую руку. Вглядываясь в бурую от засохшей крови повязку, бабуля нахмурилась. Ее и без того небольшое лицо, испещренное сетью морщин, сделалось еще меньше. Она причмокивала языком, вздыхала, что-то приговаривала, осторожно отрывая присохшие друг к другу обороты повязки, а Якуб в это время тихо по-собачьи выл, прикусив добела нижнюю губу. Едва старуха добралась до раны, ее тяжелый выдох сказал сам за себя.
Война опустил голову:
— Черт, — по-английски выругался он, — как больно!
— Он серьезно вас рубанул, Якуб, — участливо ответил Свод. — Старая леди Климеган недовольна, ей не нравится состояние вашей руки…
— Она знает свое дело. — Тихо радуясь тому, что начался-таки разговор, охотно продолжил Война. — Если переиначить одну нашу поговорку, то получится: «Пока под венец, ране будет конец». Эти старые умелые руки и не таких выхаживали…
— Сядзі, пан, не круціся, — сухо, не в тон добрым словам пана одернула его Климиха, — дакруціўся ўжо. Казала я табе, пане, чорны ён чалавек. Вунь колькі няшчасця і ты з-за яго маеш. Ды яшчэ ці ўсе? Як бач, з’явіцца і новае ліха ...
— О чем это она? — спросил Свод. — Чувствую, меня недобрым словом вспоминает?
— Так и есть, — подтвердил Война. — Говорит, что от вас одни несчастья.
— Что же, — горько согласился Ричи, — она права, Якуб. Такова уж моя судьба. Знаете, когда яблоня растет на поросшей хреном поляне, у нее горчат яблоки. …Война, я с детства видел мало добра. Я имею в виду то, что здесь называете добром вы. Конечно, у меня не было достаточно времени, чтобы как следует все понять, но и того, что я узнал, достаточно.
Странное дело, но я вижу существенную разницу между рисуемым святошами добром и тем, что понимают под этим здесь. Я никогда не верил епископам. Все они трусы и перед страхом смерти практически всегда готовы были отказаться от своего бога и предать его. К слову сказать, те, кто не отказывался, а служил ему бездумно и фанатично, не далеко ушли от первых. Разве же богу угодно служение тупой скотины?
Свод глубоко вздохнул:
— Жаль, Якуб, очень жаль, что к тому времени, когда я стал смотреть на жизнь другими глазами, дно моего корабля уже так обросло ракушками и прочей морской дрянью, что, как бы я не старался, меня все равно тянет вниз.
Свод заметил кривую улыбку Войны.
— Вы смеетесь, — продолжил он, — не верите мне. Думаете, что я попросту откупаюсь красивыми покаянными словами. Нет. Сколько бы я ни каялся, ни один из священников не отпустит всех моих грехов.
Знаете, а ведь я даже как-то подрался из-за этого с одним рыбаком на Крите. Смешно, но я спьяну стал доказывать ему, что есть что-то странное в том, что священники именно «отпускают» грехи. На самом деле, задумайтесь, они их не стирают и не уничтожают, а только отпускают. В лучшем случае замаливают. «А раз так, — рассудил я тогда вслух, — отпущенные одному грешнику, они, словно колючки придорожного репейника, тут же цепляются за другого, и уж тому-то приходится совсем туго. Стало быть, заурядное отпущение грехов каким-нибудь ксендзом не что иное, как перебрасывание грязного белья из одной кучи в другую».
Я тогда был очень пьян. Должен признаться, что тот рыбак сильно намял мне бока за богохульство. Уф! — снова вздохнул Свод. — Сколько же всего …такого за свою жизнь я сделал или сказал? Вовек не отмыться. Взять хотя бы сегодняшний случай. Ведь самое худшее – это то, что из-за меня пострадаете вы и Михалина. Вам-то, уж простите, мой друг, к этому не привыкать, а вот как быть с ней? Я бы очень не хотел, чтобы она из-за меня…
Поверьте, сейчас я искренен, как никогда. Это впервые происходит со мной, чтобы женщина бежала полураздетой по холоду только для того, чтобы закрыть меня собой от опасности! Как знать, Война, возможно, это последняя чаша. Так должно было случиться, и похоже, что в этот раз мне придется-таки покориться судьбе…
— Лапоча і лапоча, — недовольно вставила клин в философские суждения Свода Климиха, — хоць бы што талковае казаў. Відаць, не вельмі і турбуецца аб тым, што хлопца забіў .
Якуб внимательно посмотрел на старуху, сосредоточенно засыпающую в этот момент какой-то травяной мукой его рану.
— У меня есть к вам предложение, Свод, — задумчиво произнес молодой пан. — Настоятельно вам советую к нему прислушаться. Сейчас эта, как вы там говорите, «старая леди» Климиган закончит меня чинить, вы соберетесь, предупредите свою паненку и, как только стемнеет, незаметно уйдете с ней в сельцо, к Климихе.
Живет она одна, на отшибе. Мне кажется, для вас это самое лучшее – отсидеться у нее. Вечереет, пан судья появится никак не раньше завтрашнего утра. Один, без жолнеров, он не рискнет отправляться в путь на ночь глядя. Куда ему спешить? Патковского ведь не воскресишь, прости господи.
Я скажу, что вы сбежали и между прочим попытаюсь узнать у пана Кернажицкого, что в этой ситуации вам грозит. Причем постараюсь узнать о последствиях и в случае вашего бегства, и в случае, если вы вдруг найдетесь. Как я понял, пан Кернажицкий умеет договориться с законом, если его пояс начинает ощутимо тяжелеть…
Глава 12
Война все рассчитал правильно. Конечно, не скажешь того, чтобы Климиха была счастлива навязанными ей постояльцами, однако спорить с паном она не стала, помня добро панского рода по отношению к ней и ее родственникам. Ближе к ночи она ушла, а чуть позже незаметно замок покинули и Свод с Михалиной.
Якуб почти не спал. Боль, пульсирующая в его руке, гнала сон, а тяжелые мысли, пользуясь моментом, полностью заняли его голову. Больше всего пана расстраивало то, что последние события могли в корне сломать его планы относительно женитьбы. И без того неблизкое время, на которое прицеливались он и Сусанна, будто по чьему-то злому умыслу, специально отодвигалось все дальше и дальше. К тому же кто знает, как теперь к этому станет относиться до сих пор одобряющая намерения Якуба пани Ядвига?
А что будет со Сводом? Конечно, англичанин был далеко не подарок, однако за последнее время Война настолько с ним свыкся, что просто не мог себе представить даже завтрашнее утро без этого крепко потертого жизнью пирата.
За мыслями незаметно пролетела ночь. Подсвечивая бледным светом ровное серое небо, близилась заря. Перед глазами Якуба стали всплывать лица отца, старосты. Предчувствуя близкое утро, застучала тупой болью в висках усталость. Молодой человек сомкнул тяжелые веки и провалился в глубокое забытье.
Его сон был недолгим. В дверь негромко постучали, и Якуб, внутренне натянутый, словно струна, в испуге поднял голову. В дверном проеме появился Антось Шыски:
— Пане, уставай, — тихо произнес он. — Выбачай, вядома, так бы проста не будзілі. Патковіцы гараць, вунь полымя на паўнеба! 

Ночевали в лесу. К небольшому имению, первым указанному в списке на посещение Базылем, подошли, когда уже стемнело. Спустились в ложбинку и зажгли костры. Царский сотник Простов, по своему обыкновению, собрался отужинать в компании Ёзефа. За время разбойного скитания по Литве это уже вошло в привычку. К вечеру больше усталости и меньше злости. За походной едой план завтрашнего дня всегда рисовался точнее и умнее, нежели с пустым брюхом, да еще при дневном свете, когда впереди еще полно неожиданностей.
Отужинали жирной гусятиной, которой попутно разжились на близлежащих хуторах, и стали ждать Базыля. Хмыза явился нескоро. Сотник и его помощник, сидя у скалящегося раскаленными углями костра, то и дело поочередно кивали отягощенными усталостью головами – боролись с наступающей после ужина дремой. 
— Звал, пан сотник? — хрипло осведомился Хмыза, прикидывая, которая из повернутых к нему спиной темных фигур принадлежит Простову.
— Звал, — ответил тот, что справа. Он неохотно поднялся и подвинулся к свету, — как не звать? Мы в здешних краях без тебя и твоих помогатых как слепые кутята. Еще забредем до самого Кракова, да сдуру вместо твоего пана-обидчика подомнем под себя самого Жигимонта…
Степан и Езеф рассмеялись. Улыбнулся шутке и Базыль. Он подошел ближе и, повинуясь жесту сотника, сел у огня.
— Ну, рассказывай, друг ситный, что за село и, самое главное, что за пан обосновался там, за лесом? Как бы нам не вскочить в стойла жолнеров…
Хмыза снял драную собачью шапку и, откашлявшись, ответил:
— Село тут Патковицы, но они, пан сотник, дальше. Здесь, если прямо выйдем из ложбинки, стоит маентак Патковских, их хозяина. Пан Альберт не так чтобы богат или зажиточен, но и в лаптях не ходит. Сын у него в заграницах осел, на неметчине. Здесь живет только старый пан, его жена и дочь. Под ними с полсотни душ, как я помню, да и то почти все в селе.
У Патковского тонкая кишка. Когда я со своими людьми взял эту землю под присмотр, он со страху съехал жить в свое гумно. Всем отбрехивался, мол, в имении какая-то дурная зараза бродит. Если его припугнуть как надо, Альберт все отдаст сам, а заартачится – спалим все к чертовой матери и пойдем прямо к Мельнику. Вот там-то чтобы «отрясти грушу», надо будет постараться...
— Постараться, расстараться, — заскрипел, словно немазаная дверь, заворочавшийся в темноте Кравец, — про то мы слышали. Не боись, возьмем мы за кадык и того сосунка, твоего обидчика. Меня отчего-то другое сейчас занимает. Скажи, откуда ты так хорошо русское слово знаешь?
Хмыза косо посмотрел в сторону Степана.
— Я, — неуверенно начал он, — уже рассказывал пану сотнику. Был у меня кум, соратник в трудном лесном деле. Он родом откуда-то с Московии. Вот я и…
Простов кивнул Ёзефу, мол, верно, было дело, человек говорил о том, и боле не допытывайся, сам ты тож бродяга не русских кровей.
— Ну, тогда добре, Хмыза, — заключил Кравец, вняв жесту своего командира, — иди, отдыхай. Оставшееся обсудим утром, оно вечера мудренее…
   
Сглазил Ёзеф. Отдохнуть этой ночью Базылю толком не случилось. Сотник распорядился выставить дозорного (с чего это вдруг?) прямо возле того места, где Хмыза пристроился поспать. Но то еще полбеды. Что тут такого, стоит человек и стоит. Но ведь эта рыжебородая бестия половину ночи исходил на такой собачий кашель, что не давал спать всему лагерю. Люди беспрестанно ворочались, а кому было не лень, перебирались на другой край. Но и там было слыхать, как прямо раздирало сухим дурацким кашлем этого проклятого дозорного.
Однако, отправившись спать, этот негодяй, вопреки всеобщим опасениям, перестал кашлять. Его сменили, и лагерь, с облегчением вздохнув, будто вымер.
Казалось бы, длинна осенняя ночка, да из-за этого болезного пролетела как одно мгновение. Едва свет коснулся высокого серого неба, сотня Степана Простова поднялась. Долго засиживаться в затягивающейся туманом ложбинке не стали. Езеф отыскал Базыля и, выделив под его начало людей, отправил вперед заслоны на тот случай, если кто-то решит бежать из имения, не пообщавшись с непрошенными гостями.
Нужно сказать, сделано это было по уму. Возле панского дома подняли лай какие-то бродячие псы. Пришлось повозиться, чтобы их отогнать. Благо никто в имении не всполошился. Терпеливо дождались, когда появится посыльный и сообщит, что все в порядке. Только после этого с наглостью и достоинством победителей Степан и Ёзеф повели сотню к дому отставного судейского писаря.
В нескольких окнах здания, судя по всему, видавшего и лучшие времена, несмотря утренний час, были видны отблески свечей. Кто-то все же не спал. Сотня въехала во двор и выстроилась перед парадным крыльцом в боевой порядок. К ним долго никто не выходил, хотя было видно, что внутри сразу же заметили появление гостей. Наконец дверь осторожно отворилась и на пороге появилась дама, облаченная в черное траурное платье.
Склонив голову, Степан тихо шепнул сотенному: «Базыля сюда, быстро!», после чего не спеша, дабы не привлекать к себе особого внимания, выпрямился в седле. В это время позади первой дамы появилась вторая, помоложе. Так же, как и первая, она была одета во все черное. Испугавшись большого количества вооруженных людей, самым наглым образом расположившихся во всю ширь их двора, она стала за спину первой и что-то тихо шепнула ей на ухо.
Из дальних кустов, словно медведь, вывалился Хмыза. Похоже, и его удивило то, в каком одеянии предстали перед ними хозяйки Патковицкого имения. Остановившись посреди двора, Базыль вдруг передумал идти к верховым и решительно повернулся к женщинам.
— Насколько я могу судить, — полным наигранного почтения голосом выкрикнул он, — сама пани Ядвига вышла нас встречать? А где же пан Альберт?
Патковская опешила от наглого тона простолюдина. Она покосилась в сторону дочери и просто не нашлась что ответить.
— О, пани, пани, — продолжал неизвестный, весело озираясь в сторону стоящих позади него вооруженных людей, — уж не скажете ли вы, что пан снова прячется в гумне от какой-то заразы? Поверьте, эти люди сейчас же желают с ним поговорить и, если он не появится, они пошлют за паном Альбертом «красного петуха».
Я хорошо наслышан о хитрости вашего мужа и поэтому говорю вам, если ваша одежда лишь для того, чтобы отвадить нас от этого дома, можете оставить свои переодевания для святок. «Красный петух» птица серьезная, шутить не любит…
Панна Ядвига отвела взгляд от говорившего и, приходя в себя, старательно осмотрела людей, стоявших позади него. Все хорошо вооружены. Ни по платью, ни по оружию не разберешь, кто тут старший.
— Есть ли среди приехавших к нам господ паны? — с заметным польским акцентом, холодно и властно спросила женщина. — Я не буду говорить с этим дурным мужиком…
Пани выжидающе замолчала. Через какое-то время один из всадников выехал вперед.
— Вы можете говорить со мной, пани, — густым грудным голосом произнес он.
Пани Ядвига, презрительно смерив его взглядом, похоже, не увидела и в нем человека, достойного разговора с ней, однако…
— Як то вы і ешьчь, то я згодна. — вздохнула она. — В нороде кажучь: «з пана то пан, а з мужіка які пан? — мужык». Алэ ж іншего нема, бэндзем мовічь з вамі. Ото як же вы пан, і маеце што мовiць, то, мабыць, маеце і імя?   
Всадник хитро прищурился:
— Зовите меня Ёзеф, — отстраненно сказал он, — и, чтобы не было пани хуже, старайтесь говорить по-русски…
— Хужей, — горько улыбнулась панна, цепко всматриваясь в злые лица, — куда мне, добжы пан Юзеф, уже робичь хужей? Гэтот оборванец, цо мовил имя пана Альберта, як видно не въидае, цо пан Альберт обмер.
Того мало. Вчера вслед за ойцом отправился на небеса и мой сын, пан Анжей. Осталися во всъем белом свьече только я да моя дочка. И вот пытаюсь я у вас, убитая горем вдова: цо заезжим панам от нас несчастных тжеба? 
— Базыль, — коротко бросил Хмызе Ёзеф, и тот, минуя шарахнувшихся от него дам, тут же пропал в зияющей черноте дверного проема. Через короткий промежуток времени он появился вновь и, громко выкрикнув: «Так и есть, там покойник», отправился через двор к своим соратникам.
— Вот, черт! — с досадой выругался Кравец. — Столько времени зря потеряли. Спалить все к чертовой матери!
— Спаличь?! — не веря услышанному, спросила побелевшая пани, шагая от порога к заметавшимся по двору всадникам и пешим. — Як то спаличь, за цо?!
Никто не слушал ее слов. К панскому дому уже летели гудящие пакли зажженных факелов. Пани Ядвига вцепилась в стремя называвшего себя Ёзефом и стала в отчаянии целовать его пыльный сапог. Всадник попытался оттолкнуть женщину, но та не отпускала ногу. Огонь вспугнул лошадь, и бедное животное вздыбилось, едва не сбросив седока, однако пани повисла на его стремени, будто боялась провалиться в открывающуюся перед ее ногами пропасть.
— Чертова баба, — взвыл Ёзеф и, выхватив саблю, рубанул пани Ядвигу по голове.
Пани рухнула под ноги коня, и тот, наступив на нее, резко прыгнул вперед, унося в глубину двора своего разгневанного всадника. Сусанна, не чувствуя под собой ног, протянула трясущиеся руки к матери и медленно шагнула к ней, едва разбирая за мутными потоками слез темный окровавленный силуэт. Вокруг с визгом разбегались люди, гудел, трещал, насыщаясь долгожданной пищей, свирепый огонь, а она припала щекой к спине матери и погрузилась в забытье…

Дым поднимался в небо черным столбом. Пламя колыхалось выше вековых лип, стоявших вдоль темной аллеи, ведущей от дома Патковских к опушке леса, и дальше к Мельнику. Сотня несолоно хлебавши уходила прочь. Четверо лошадей, упавшая в обморок девица – вот и вся добыча людей Простова в этот раз.
— Далась она тебе, — недовольно упрекал Ёзеф, косясь на почерневшее от сажи лицо девушки. — Того и гляди, снова свалится с лошади. Хоть бы руки ей развязал.
— Нельзя, — сухо ответил Степан, — привязанной ей труднее и па;дать, и глупости делать. Кто знает, что там дальше будет? Сейчас придет в себя окончательно, и начнется…
— Я про то и говорю, — согласился Кравец, — начнется. Дал бы хлопцам ею натешиться, да после того отправил вслед за матерью. Лучше бы коров прихватили. Жрать-то что-то надо?
— Коров с собой не угонишь, а еду в Мельнике возьмем. Что-то ты, Ёзеф, размахался? Что проку безвинных бить да резать? Мы ведь люди военные, не забыл? К нам никто с мечом не приходил, а то, что дано задание, так в нем ничего не сказано про то, чтобы баб да девок портить. Здесь с нами никто не воюет. Подумай сам. Бросили бы ее, панночку эту, – сгорела бы вместе с домом. Неуж-то не жалко? Ведь жалко же? Нельзя так, по злобе. Куда ей теперь идти? С твоей подачи у нее никого на всем белом свете не осталось. Добро хоть сама жива. А так, глядишь, еще выторгуем за нее что-нибудь у молодого пана. И род дальше пойдет, и беда вскоре забудется. Крестьяне же сказали, что этот Война на ней жениться собирается…
— Выторгуем, как же, — стал успокаиваться Ёзеф. — Как бы тот молодчик не взбеленился.
— Вот и я тебе о том же толкую, — подчеркнул правильность сказанного ранее Простов, — зачем зря кровь лить? У нас иная задача.
— Не знаю что на меня нашло, — вздохнул Ёзеф, — думал, заживо сгорю, если та бешеная баба стремя не отпустит. Она-то, мать этой, — Кравец кивнул в сторону Сусанны, — покрасивше будет. У этой только личико-то и ничего. А так – худая, рыжая, вся в саже и дымом провоняла. С тем черным приданым, что ей теперь осталось от родительского дома, наверное, и этот молодой подпанок ее брать не захочет. Слушай, — снова стал заводиться Ёзеф, — я вот понять не могу, а с чего это ты такой добрый стал? За род их печешься… Знаешь, Степан, у меня сегодня расклад иной. Уж верь мне, за пустую трату времени да за то, что столько верст отмеряли, с того мельницкого пана я возьму все, что захочу.
— Сначала то, что я скажу, — холодно ответил на высокомерные речи помощника Простов. — Умерь свой пыл, а то кичишься, как старый татарин! Ты прежде излови мишку, а уж тогда попробуй с него шкуру содрать! — Сотник косо посмотрел на осаженного его жестким ответом и притихшего Езефа. — Устали мы, — внезапно сменил он тон, — натаскались по чужим землям, скоро не то чужим, а друг другу глотки рвать начнем за золото да за камни.
По мне, так ну его, этот Мельник. Повторяю, в тайном царевом Указе ничего не сказано про то, чтобы литовские роды последней крови лишать. Все остальное, что там отображено, мы уж расстарались и сделали получше иных наших, это уж поверь мне. Эх, — горько выдохнул Простов, — точно говорю: устали мы. Видать, и правда, парень, пора нам поворачивать ветрила обратно…

Война с помощью Казика с трудом взобрался в седло – сказывались и потеря крови, и практически неподвижная рука, и бессонная ночь. Пан, морщась, устроился в седле и уже через миг, сопровождаемый верным слугой, стрелой вылетел за ворота. Одним махом они перелетели небольшой каменный мостик и пошли к Патковицам наметом, напрямую через поле.
Одетый в один рукав камзол пана, надувался встречным ветром, словно пузырь, а беспощадный холод жадно вцепился зубами в его свежую рану. Якуб прижимал к себе перевязанную руку – она болела, отводил в сторону – она болела. Когда же он, не зная, как бороться с нарастающей болью, хлестнул коня и понесся так быстро, что ветер стал закладывать ему уши, нестерпимая и беспощадная, она едва не свела его с ума. Наконец, не в силах больше терпеть, Война приструнил коня и пустил его шагом. Казик, что отстал от пана, догнал его и выкрикнул, указывая куда-то вперед:
— Там людзі!
Якуб выпрямился и приподнялся в седле. Его взгляд ясно различал движущийся навстречу вооруженный отряд. Пан и слуга переглянулись, понимая, что их тоже заметили. В чистом поле да в свете восходящего солнца по-другому и быть не могло. Собравшись с мыслями и наскоро все взвесив, Война рассудил, что если уж бежать от судьбы смысла нет, значит, нужно двигаться к ней навстречу.
Они съехались лицом к лицу прямо посреди поля. Вот уж воистину «лес – батюшка, там каждая хворостинка схоронит, а в поле и за вековым деревом не спрячешься, все видать». Война еще издалека заметил среди движущихся навстречу всадников связанную Сусанну. У него было время оценить создавшееся положение, и картина выходила незавидной. Из Казика вояка неважный, а здесь даже с умельцем Сводом было бы крайне сложно и пленницу освободить, и самим невредимыми уйти.
Незнакомцы остановились в двадцати шагах. Война тоже не рискнул подъехать ближе и, развернув свою лошадь боком, застыл на месте. Тогда из плотных рядов непрошенных гостей выехал всадник.
— Что, пан? — самодовольно выкрикнул Хмыза. — Что ни говори, а для нас с тобой эта земля со свиной пятак. Это я, Базыль! Вот и встретились. Видишь, как бог все поровну делит? Теперь сила за мной, и я с тебя за все спрошу, за каждого убиенного моего человека, за свою пролитую кровь, за то, сильно ли неволил сестру мою. Глядишь, доведется тебе сегодня еще и сапоги лизать холопу?
Люди притихли. Базыль ждал ответа, а Ёзеф и Степан, смекнув, кого послала им судьба, до поры безучастно молчали, изучая молодого пана.
Бледный, раненый, он едва держался в седле.
— Ну, — чувствуя позади себя мощную поддержку, давил Базыль, — что молчишь?
— По мне уж лучше молчать, — с дрожью в голосе ответил Война, — чем, заручившись поддержкой своры, гавкать посреди поля, как голодная собака.
Сестра твоя взята была не полонной, ее никто не держит, и в фольварке ее сейчас нет, так что ищи ее где-то в соседних селах. А про остальное я тебе так скажу: конечно, если мне подрезать и вторую руку, то мне все же придется валяться у твоих сапог, которыми ты, босота, наконец разжился.
— У-у-у-у! — недовольно загудел отряд.
— Ах ты, — зашипел Хмыза, — сученыш, я тебе…
Он поволок из ножен кривую русскую саблю, но чей-то властный окрик остановил его. Хмыза с опаской оглянулся, но все же выхватил клинок. Тут же воздух разрезал пронзительный свист, отозвавшийся глухим ударом. Базыль взвыл, выгнулся как лук и снова оглянулся. Позади него, зажав в руке длинную сыромятную плеть, высился в седле сотник Простов.
— Уймись! — зло сказал он. — Если еще не остыл, я повторю…
Хмыза скрипнул зубами и, опустив голову, отъехал в сторону.
— Я русский сотник Простов, — продолжил Степан, — а ты, как я понял, пан Война? Что ж, земля и правда со свиной пятак. Не скрою, добрый молодец, едем мы по твою душу.
— Странное дело, — удивился Якуб, — чем же это я сумел вам насолить? Или пришло дикое время, когда русские люди теперь больше верят слову неблагодарного быдла, чем доблести высокородных панов? Христос велит прощать, и я в свое время простил этого разбойника за бесчинства его людей. А вот он меня, чувствую, вашими руками решил «отблагодарить» по-своему. Мне долгое время приходилось соседствовать с людьми Руси и я, признаться, до сих пор думал, что все они в ладу с умом и духом.
— Ты жил на Московии?
— Нет. Случилось мне учиться оружейному делу в далеких землях, и был у меня там друг, Афанасий Чохов…
— Степан, — сказал кто-то за спиной русского сотника, — есть у царя такой мастер-пушечник, Чохов. То, видать, за границей учился его сын…
Простов решительно поднял руку, и голос стих. Породниться духом с литовским паном на почве теплых чувств к собственным землякам никак не входило в его планы. Но, с другой стороны, была во всем этом какая-то закавыка. То ли у Степана и на самом деле вызывал чувство жалости этот молодой человек, то ли прав был Ёзеф, и русский сотник вдруг ни с того ни с сего просто «добрым стал».
А ведь этот подпанок почти наверняка знает, чем ему грозит подобная встреча. Знает, а держится молодцом. Хотя в этом нет никакой загадки, все просто и читается в его взгляде. Трус бы прятал глаза, дурак смотрел бы так, будто надеялся испепелить взглядом, а этот глядит с тревогой, но не на них, а на плененную девушку… Не надо и гадать, кто и что в этой жизни ему дороже всего на свете. Вот уж воистину «блажен любящий».
Сотник тяжко вздохнул от этих непростых дум. Не было сегодня в его сердце желания убивать:
— Ты, верно, знаешь, хлопче, что встретил в чистом поле не сватовской выезд? Сама судьба твоя стоит на кону.
— Знаю, пан сотник, — просто ответил Якуб, чувствуя, как холодная лапа смерти, словно зазевавшегося воробья, схватила болью его ноющее сердце. — И хоть вы и я крестимся по-разному, однако ж я, как и вы, зрю во Христе сына божьего и прошу, пусть… она не видит, как вы меня… Вы же не басурмане. Хотите убить – убивайте, но не дайте вычернить то, что дано богом!
Война вдруг оглянулся. Позади него, чуть живой от страха, вцепившись одеревеневшими пальцами в холку коня, сидел Казик. — Пан сотник, — продолжил Якуб, — и слугу моего отпустите, что вам с него проку?
Простов колебался. Мысли, будто торгаши на ярмарке, шумно толкались в его буйной голове. С одной стороны, нужно блюсти цель и задачу, ведь не зря же столько шли в эдакую даль? С другой, жалко эту детвору. С третьей, кто знает, может быть, за этим молодым стоит кто-то еще, и то, что пан тут маячит, только дает время другому как следует подготовиться ко встрече непрошеных гостей. «Хотя, — заключил про себя Простов, — это вряд ли. Отправлять этого молодца к нам навстречу – верная гибель».
В общем, как ни крути, а все выходило как-то не так. Ведь по словам Хмызы, у пана людей много. Чего ради он, вместо того, чтобы занять оборону и отбиваться сколько сможет, выехал в чисто поле прямо навстречу смерти? Простов отыскал взглядом Базыля. Как бы тот с обиды за плетку не отчебучил чего?
— Да-а-а, — протянул вслух сотник, — мы не басурмане, а потому, — он сделал короткую паузу, показывая тем самым, что решение уже принято и оно окончательное, —  поступим так. Сейчас ты посылаешь своего слугу в замок вместе с моим человеком. Все люди, слышишь, все, должны выйти за стены – куда подальше. Без оружия и налегке.
Мы подойдем ближе. Как только мой человек даст знак, что все в порядке, я щедрой русской рукой отпущу тебя и твою девицу на все четыре стороны. После этого войду в замок и возьму все, что только посчитаю нужным, в качестве платы за дарованную вам жизнь. Если хоть кто-то останется там или заартачится, спалю все к чертовой матери.
По-моему, это сходная цена. Вы себе еще добра наживете, а впредь и сами будете помнить, и другим расскажете, каково это жить за слабым королем, что не в силах оберегать своих подданных не то что у границ, а и в их домах, на их собственной земле!
Сам посмотри, где ваша хваленая армия? Греется где-то у теплых печей да отъедается до весны. Да-а-а, — сотник криво ухмыльнулся, — и про великодушие наше тоже не забывай. Доберись до вас те же басурмане, первым делом стали бы при тебе сильничать твою невесту, а уж после того сделали бы с тобой что-нибудь эдакое страшное, что одному их поганому богу известно. Так что ж, пан? — заключил Простов. — Согласен ты на мои условия али нет?
Война был в замешательстве. Ему немалых усилий стоило взять себя в руки.
— Это и вправду великодушно, — пересохшим горлом прохрипел он и тихо откашлялся, — когда мы… сможем уехать?
— Не спеши, пан, — вяло ответил сотник, — вначале отошлем людей, подойдем поближе, получим знак, а уж тогда…
Глава 13
 Все обитатели маёнтка беспорядочной толпой ринулись через панский парк к реке, а там – сразу в село. Шли кто домой, кто к родственникам. Даже не шли – бежали в страхе.
Утром, в присутствии какого-то вооруженного чужака, перепуганный Казик сумбурно и несвязно стал кричать об опасности и о том, что надо уходить. Люди перешептывались, не зная, верить или нет. Казик повторял и повторял какие-то бессвязные предостережения и в конец бы всех запутал, но, слава богу, появился его отец, который быстрее других понял суть происходящего. Шыски-старший, отодвинув в сторону своего перепуганного отпрыска, задыхаясь от волнения, быстро и доходчиво объяснил всем, что у ворот замка стоит русская армия и что пан приказал всем немедленно уйти, иначе люди Василия всех убьют. Авторитет Антося был непререкаем, а потому больше никто ничего не стал спрашивать.
В селе немало удивились, заметив, как среди белого дня из панского парка высыпала целая толпа насмерть перепуганных людей, среди которых сновал какой-то вооруженный чужак, будто назойливая муха, донимающий всех расспросами о панской служанке Михалине. Так и не добившись ни от кого вразумительного ответа, он ушел обратно к замку, а люди собрались у моста, куда к тому времени сбежалось чуть ли не все село.
Кто-то из мужиков, взобравшись на придорожный камень, указывал в сторону панской усадьбы и сурово махал кулаком незримому врагу. Его стащили на землю и урезонили: «Сказано же сидеть дома, не то всех перебьют». Мельницкие бабы, уразумев, наконец, какая беда стоит у ворот панского замка, перестали слушать пустые разговоры, закричали как полоумные и побежали по домам.
Хоть и с опозданием, а докатились слухи о русском отряде и до Климихи. Это сердобольные соседи, помня добро, прислали к старухе сына. Посыльный все рассказывал обстоятельно и очень громко: слух уже подводил старую знахарку. Где белоголовому подростку было знать, что его слова были слышны не только бабке?
Разумеется, Свод ничего не мог понять из того, о чем повествует в сенях скрипучий подростковый голос, но по тому, как вскочила с места Михалина, как прижала к губам дрогнувшие руки, он догадался, что в полученных новостях нет ничего хорошего.
«Вот, — подумал Ричи, — наверное, и решилось. Видно, пришло время теперь еще и литовскому судье призвать меня к ответу».
Недолго думая, Свод заключил: «Не время купаться в женской любви и ласке, когда где-то рядом решается твоя судьба. Всегда лучше узнать все пораньше…».

Сотня Простова подошла к Мельницкому замку. С первого же взгляда опытный сотник понял, что, несмотря на ветхость и возраст замковых стен, его людям нелегко бы пришлось, начнись здесь настоящая драка. Мощная каменная арка въездных ворот зло щурилась на приближающихся людей отверстиями горизонтальных бойниц. Наверняка, сверху над ними есть крохотные щелки для глаз стрелков, а в случае надобности в нишах старого здания достаточно места и для того, чтобы спрятаться лучникам. Да тут и с пищалями, и с пушками есть где развернуться! Так обустраивались еще при царе Горохе. Хоть и по-старому, а надежно.
Он выстроил сотню так, чтобы даже в случае предательства принять бой толково и избежать серьезых потерь. Вскоре в проеме ворот появились двое: человек Простова и панский посыльный. «Вот же глупый малый, — рассуждал сотник, глядя на панского слугу, — ему бы бежать со всеми, а он…».
— Что ж ты? — весело спросил Степан, едва только они подошли поближе. — Шел бы со всеми куда подальше…
Панский посыльный виновато опустил глаза и ничего не ответил.
— Ну, — продолжил Простов, — то, как говорится, дело твое.
Далее Степан, отбросив в сторону ненужный шутливый тон, обратился к своему посыльному:
— Говори, Михал, что там?
— Все, как надо, батько, — ответил тот. — Все ушли, усадьба пуста. Базыль где-то там болтается. Я все обсмотрел. Там ежели и спрячется кто, то человек-два, не боле. Но то ж нам не помеха…
— А это уже не тебе решать, — не дал ему договорить Простов, — иди-ка отдохни. На то, чтоб избавляться от помех, у меня найдутся другие…
— Ну что, пан, — повернулся сотник к Якубу, — вижу, сладится у нас дело. Ёзеф! Выбери-ка человек пять и отправь их в имение. Пусть быстренько прошвырнутся по дому да по двору – авось найдется тот, кто желает укоротить жизнь своему пану. Давай, без задержек…
Кравец кивнул, и вскоре пятеро всадников умчались в сторону каменных стен замка.  Трое из них вернулись очень скоро.
— Все чисто, — кричали они наперебой, предчувствуя богатую наживу, — батька, там есть что взять, в щедрое место пришли!
— Добро, — хищно оскалился сотник, чувствуя, как отлегло у него от сердца, знать, не зря столько верст отмахали. Он лихо развернул коня.
— Всё честь по чести, пан, — обратился он к Войне, — забирай свою зазнобу.
Сотник подъехал к пленнице и в два приема перерезал стягивающие ее тело веревки.
— Видишь, — кивнул Простов в сторону девушки, — спину она уже ровно держит, значит, все в порядке, жива и здорова. Только я на твоем месте кляп изо рта пока не спешил бы ей доставать. Каркнет что-нибудь не то, баба ведь. У меня хлопцы горячие, пристрелят еще ее из лука, пулю-то на нее жалко.
— Ёзеф! — крикнул сотник своему помощнику. — Отдай коня панскому слуге. Мы в конюшне себе еще возьмем!
Простов держался гордо и уверенно, будто царский воевода. В его словах явно сквозило великодержавное высокомерие:
— Ну что, пан Война, бывай, да не забывай моих слов. Слаб ваш король. Наш такого разбоя на своих землях не допустил бы…
Сотня с гиканьем и свистом сорвалась с места. Каждый старался побыстрее добраться до панского добра, а потому даже коня для слуги пана Войны не отдали, а просто бросили. Казик тут же ловко поймал перепуганное животное, а Якуб в один миг очутился возле Сусанны.
Несчастная девушка плакала, растирая слезы по перепачканному сажей лицу, и клонилась к любимому, чтобы излить ему все свое горе, но Якуб спешил. Судьба дала им шанс на спасение, и долго испытывать ее терпение не стоило, тем более что сотник прозрачно намекнул на несдержанность своих лучников.
Время вскипело на жарком огне спешки. Шыски быстро сладил с норовом лошади, а Война – как мог, одной рукой, – с полуразрезанными путами Сусанны. Не отдавая больше ни мгновения висящей над ними опасности, он изогнулся и что было сил хлопнул по крупу лошадь, что была под девушкой. Несчастное животное рвануло с места прыжками, едва не сбросив на землю своего легкого седока. «Казик, вперед, за панной!» — скомандовал Якуб слуге, и тот, ударив своего коня в бока, ринулся в открытое поле.
Война горько посмотрел в сторону замка и, мысленно попрощавшись с ним, поскакал догонять мчавшихся во весь опор Казика и Сусанну.

Свод притаился на краю парка и сосредоточенно наблюдал за происходящим в панском дворе. Все пространство перед главным входом было заполнено какими-то суетящимися людьми в красной военной форме. Занятие, которому они самозабвенно и с непозволительной беспечностью предавались в этот час, хорошо было известно бывалому пирату. Он и сам, чего там греха таить, не раз подобным образом улучшал свое личное благосостояние. «Неужели в этих местах с таким аппетитом наезжает местный судья? — мучился догадками Ричи. — Лихо! Хотя, нет, такого никак не может быть», — отмахнулся Ласт Пранк от этой глупости.
«Что же тогда здесь происходит и, главное, куда они подевали Войну? М-да, — с сожалением подумал англичанин, — не хотелось бы потерять его. За долгие годы не так уж много нашлось на свете людей, терпимых к моему дурацкому характеру…».
И тут что-то больно кольнуло в его сердце. Свод вспомнил, как, уходя из дома старухи, он зло отшвырнул в сторону вцепившуюся в него мертвой хваткой Михалину. «Все же нельзя было с ней так поступать, — горько думал Ласт Пранк». Но, с другой-то стороны, не потеряй он столько времени на то, чтобы утихомирить ее, а потом еще и на дорогу, глядишь, и успел бы сюда пораньше. Иди теперь разберись, что здесь творится!
Однако получается, что он и сейчас крайне нерасчетливо относился к потере времени. Подобное преступное бездействие не могло продолжаться дальше. Свод с досадой охлопал пустые поясные петли. Туговато придется без оружия. Накануне ночью, перед тем, как отправить Свода с Михалиной в село, Война приказал оставить саблю. Он-де боится, как бы англичанин еще чего-нибудь не натворил. Ричи с досадой сжал губы, после этого глубоко вздохнул и, уверенно выпрямившись во весь рост, отчаянно и смело зашагал к панскому замку.
Возившиеся во дворе люди были настолько заняты собой, что даже не заметили появления чужака. Кто знает, сколько бы это продолжалось, если бы на него не натолкнулся какой-то маленький рыжебородый мужичишка в несоразмерно большой одежде.
— Тебе чего, паря? — спросил он, тупо уставившись на невесть откуда взявшегося на его пути франта.
Чужак, окинув его отстраненным и надменным взглядом, ответил:
— Нюжна пан Война.
— Хэ-ге! — скалясь гнилозубым ртом, хохотнул мужик. — Эй, Ёзеф! Тут из-под земли выполз какой-то немец . Желает видеть Войну.
К Своду направился хорошо вооруженный человек, одетый, как и большинство окружающих, в красный форменный кафтан какого-то неведомого войска. Он не без удивления осмотрел пришлого и тут же стал оглядываться с таким видом, будто хотел еще кому-то сообщить о чудесном появлении незнакомца. Так и не отыскав никого нужного среди снующих по двору людей, военный со смехом спросил:
— Тебе чего, красавец?
Присутствующие рядом вояки, задержавшись напротив разговаривающих, разом загоготали, чувствуя по игривому тону Ёзефа, что тот сейчас что-то потешное отчебучит. Подобное всегда преподносилось весело и с издевкой, а потому ценилось в сотне как особенно изысканное развлечение.
— Тшего? — загадочно улыбаясь реакции окружающих, переспросил чужак.
— Чего, тшего? — с вызовом хохотнув прямо в лицо Своду, стал кривляться на манер иностранца военный.
— Мни нушьна? — поддерживая этот шутливый тон, переспросил пришлый, а потом вдруг, зло оскалившись, выкрикнул: — Мни нушьна… тфой Sword !
С этими словами он так ловко и быстро подсек ногу под помощником сотника, что, падая на спину, тот уже не имел желания смеяться. К слову сказать, через миг Ёзеф Кравец уже вообще не имел ни каких желаний. Его сабля, оказавшаяся в быстрых руках чужака, словно присягая на верность новому хозяину, дважды предательски проткнула грудь своего старого владельца.
Синие глаза Езефа с немым укором уставились в хмурое небо, а с его лица медленно сходило выражение превосходства.
Стоявшие вокруг люди замерли в оцепенении. И пока кто-либо из них додумался бросить панский скарб и схватиться за оружие, на земле бездыханно лежали уже трое, четверо, пятеро, семеро...
Чужак словно обезумел. Он с видом полководца, идущего во главе целой армии, решительно пробивался к дому, с легкостью, словно капустные кочаны, срубая на ходу налево и направо людские головы.
Знай русский сотник, находившийся в это время в здании, о том, что его сотня не досчитывается уже целой дюжины бойцов, думается, он отнесся бы с большим вниманием к сообщению о том, что во дворе появился какой-то умалишенный с саблей. А так, не придав этому никакого значения, он только усмехнулся да отправил запыхавшегося посыльного обратно с приказом «приколоть дурака да повесить у ворот».
На ступеньках у входа в замок Свода задержали двое. Эти, в отличие от встретившихся ему ранее, очень неплохо умели обращаться со своим оружием, да и с тактикой боя были знакомы не понаслышке. Ричи стал отходить. Его целенаправленно загоняли в угол.
Спасение пришло справа. Оттуда, пытаясь непременно тыкнуть в грудь своего противника отточенными сулицами , навалились какие-то неучи. Свод просто поднырнул к ним под копья и тут же замертво положил на землю сразу троих. Путь к отступлению был открыт, но вот беда – у Ричи не было задачи отступать.
Теперь он ясно понимал, что ничего общего с карой правосудия этот разношерстный сброд, грабящий панский замок, не имеет, и входящему в боевой ритм пирату теперь оставалась главное – найти Войну, живого или мертвого.
На порог замка выбежал какой-то крепкий телом вояка в красном кафтане с обшитым галуном лацканом. Он что-то отчаянно крикнул толпящимся вокруг Свода людям, показывая жестами, как следует обойти его и прикончить. Но те к жарким словам военного были глухи и жесты опытного мастера читали с трудом. В отличие от них, Ричи имел опыт в части чтения подобных жестов, а потому, пока противники перегруппировывались, он исхитрился убить еще двоих.
Вот зазевался еще один, еще, еще, а вот стразу двое не разобрались, кому нападать первым. Все они бездыханно легли на землю под тяжестью смертельных ран.
«Удар! — ликовал про себя Ричи. — Другой! И вот так! Хо-го, парни, отнимайте еще! Но это ненадолго, — судорожно рассуждал он, ловко вывертываясь и из повторного кольца окружения. — Скоро они сообразят, что перед ними не столичный сибарит , и тогда меня окружат те, кто хорошо умеет обращаться с оружием. Наверняка, есть тут и такие. И тогда… тогда мне придется плохо». 
Свод сморщился от боли. Давая волю мыслям, он значительно потерял в реакции, и один из тех двоих, которых он только что отправил к праотцам, перед тем, как получить смертельный удар, умудрился-таки полоснуть его по спине.
 Рана обожгла не столько болью, сколько неприятной прохладой, значит, на самом деле зацепили серьезно. Взбешенный Ричи тут же бросился мстить за собственную пролитую кровь и легко приговорил еще одного панского грабителя, прежде чем многолюдное кольцо стало расширяться и отступать. Судя по всему, кто-то из командиров дал им приказ опустить оружие.
Бой прекратился. Ошарашенные расхитители панского добра с горечью взирали на остывающие трупы едва ли не четвертой части своего разношерстного отряда. «Да разве ж может человек так драться?» — спрашивали они себя.
Меж тем с высокого порога замка к кольцу своих людей медленно спустился Простов. Он видел только половину схватки, но и того ему хватило, чтобы убедиться, что тот, о ком ему сообщили как о полоумном, обращается с саблей как сам бог. О чем тут говорить? Умалишенный не смог бы так легко менять в нападении руки и так же, без особых усилий, чередовать целые каскады вольт  , которых царский сотник никогда даже не видел.
Едва только расступилось кольцо бойцов, Простов, старясь говорить как можно тверже, обратился к Своду:
— Кто ты? Чего тебе надо, чертов рубака? — не сумев сдержаться, выругался Степан, прикидывая в уме, что стараниями пришлого его боевая сотня заметно сократилась, а ведь чужак показал, похоже, еще не всё свое умение. — Это сколько ж ты людей положил?…
Незнакомец внимательно вслушивался в слова сотника и молчал. Тогда Степан не удержался и заорал:
— Я тебя спрашиваю, за что хлопцев порубил?!
Фигура чужака была напряжена.
— Мней треба пан Война. — сухо ответил он.
Простов, услышав чужую речь, тут же поостыл и насторожился.
— Ты из каких краев, парень?
— Мней треба пан Война, — упрямо талдычил иностранец.
— Да ускакал твой Война, понимаешь? Да и тебе бы за ним, да куда ж теперь…? — Степан окинул тяжелым взглядом панский двор, заваленный трупами его людей. А вы! — рявкнул вдруг Простов на потупившихся бойцов своей сотни, обступивших чужака кольцом, — Какое дурачье! Хо-ро-ши-и… Неужели трудно было сообразить, что перед вами не пахарь бородатый от сохи? Бросили бы на время пожитки, отошли маленько да и утыкали бы, как ежа, этого молодца из луков!
— Пазови да мней пан Война, — уже куда как злее в который раз повторил незнакомец.
Степан набычился.
— Кончить тебя, и дело с концом, — хмуро сказал он себе под нос. — Где Базыль? Хмы-ы-за!
— Зарубил он его, — отозвался кто-то из-за спины, — во-он лежит под Степкой Кривай…
— Война!!! — вскричал вдруг иностранец и, окончательно потеряв терпение, снова бросился в драку. — Мистер Война!!! — вопил он, обращаясь к панским окнам.
Вторя ему, весь двор наполнился ревом. Простов, видя, как испуганно шарахались в стороны от чужака его вояки, выхватил саблю и ринулся на него с тыла. Еще шаг-два, и будет совсем несложно дотянуться со спины до окровавленного кафтана немца, но…
«Что за…», — только и успел подумать Степан.
Незнакомец резко развернулся, и в один выпад прошил широкую грудь русского сотника. Удар пришелся прямо в сердце. Простов бездыханно рухнул под ноги тех, кто до сих пор еще не решался вступить в бой и опасливо шагал за своим командиром.
Свод почувствовал, как сразу в нескольких местах тупо ударило болью. Какой-то белый туман поплыл у него перед глазами и тут же, словно жар прогоревшего костра, дохнул в лицо. Руки налились такой страшной силой, что сердце, не готовое к этому, отдалось в животе позывом тошноты. Ричи уперся грудью в направленные на него странные длинные копья, на конце которых были прикованы заостренные топоры. Он никогда не видел такого оружия, но верно рассчитал, что их фронтальные шипы слишком тупы для прямого удара без усилия, тычком. Шаг назад, нырок – кровь, крики, трупы. Ему снова удалось уйти.
Правая рука вдруг перестала подниматься выше груди. В короткий миг перебежки Свод увидел то, что ему мешало это делать. Из окровавленного предплечья торчала стрела. Ричи замешкался, пытаясь вытащить ее, но тут же почувствовал удар в спину. «Дьявол, — выругался он, — а вот и еще одна…».
Его оттеснили к воротам и там, теряющего последние силы, плотно прижали к стене.
— Война!!! — хрипел Свод сорванной глоткой. — Война, я больше не могу, их слишком много, черт! Ага! — собирая в кулак последние силы, заорал обезумевший от боли Ричи. — Все наверх, аврал! Сучьи дети, я устелю палубу вашими рыбьими потрохами!
Лишившаяся командира сотня, ошалевшая от дьявольской силы и живучести чужака, шла на него скопом. Каждый по удару, по тычку, по выстрелу. Вот кто-то ловко метнул сулицу и попал окровавленному врагу прямо под ключицу. Чужак замер и, опершись спиной о стену, стал тянуть из себя скользкими от крови руками ее тонкое древко. Умелец метать на удачу вторично отправил в короткий полет уже другое метательное копье. Люди возликовали. И вторая сулица попала в цель, войдя по косой вдоль ребер противника.
Чужак взвыл, бросил саблю и, схватившись за оба древка, в бессилии вскинул лицо к небу. Тут же сразу четыре тупых шипа бердыша  с разгона, с хрустом вонзились в его бьющееся в страшных муках тело. Незнакомца подняли над головами…
Его так и вынесли за ворота, словно кусок мяса на рогатых вертелах царских охотников. Вынесли и швырнули в придорожную канаву прямо возле панских ворот.
Окровавленное тело безвольно перевернулось на живот, затряслось в предсмертных судорогах, проливаясь тонкими тягучими струйками горячей крови на широкие листья подорожника, устилавшего дно канавы…
Воины русской сотни растерянно смотрели на то, как уходила в небытие жизнь неизвестного отчаянного рубаки. Где им было знать, что, выгнувшись в примятой придорожной траве канавы, лежал тот, кто остался в истории мирового пиратства как знаменитый Ричи Ласт Пранк, Ричи Последний Шанс...

Эпилог
Те, кто остался от сотни Простова, какое-то время еще постояли у ворот, посмотрели на изувеченное тело врага, а когда стала утихать боевая ярость, вернулись на панский двор, густо устланный телами их недавних соратников. Полсотни сердец сжал лютый страх. Не зная, что дальше делать, остатки русской сотни, даже не удосужившись схоронить погибших, гонимые вперед неизвестностью, просто собрали награбленное, повернулись и ушли из замка, рассеявшись по ближайшим селам и городам…   

Ближе к вечеру того самого памятного дня шестого ноября 1517 года молодой пастушок, кутающийся от зябкого ветра в темный зипун , сошел с дороги, пропуская следовавших к мельницкому замку всадников: дьякона Свято-Николаевской Дрогичинской церкви Никона, четверых жолнеров и самого; замкового судью пана Викентия Кернажицкого, следовавшего в Мельник для разбирательства в убийстве Анжея Патковского. Не ломая шапку перед заможными панами, пастушок свернул к оврагу и сел на придорожный камень, отвернувшись от звенящих событиями замковых стен.
Так уж вышло, что прибывшим в замок Войны важным персонам в тот момент не было никакого дела до непочтительного отношения к ним этого молодого пастушка. В канаве у самой арки ворот замка они увидели окровавленное человеческое тело с торчащим из спины обломком стрелы. Возле него, отгоняя двух огромных лохматых псов, уже успевших вымазать свои облезлые морды человеческой кровью, стояла с палкой в руке растрепанная, грязная девушка.
Судья насторожился, но, проезжая мимо, не стал ничего спрашивать у простолюдинки, предполагая, что хозяин Мельника, молодой пан Война, сам ему все разъяснит. Разве мог знать пан Кернажицкий, что готовит ему гостевой двор мельницкого замка?
Отогнавшая от окровавленного тела собак панночка, не обращая внимания на безобразие мертвого, но еще хранящего тепло тела, отбросила палку, подсела к нему и, вырвав из спины своего любимого куцый обломок стрелы, перевернула его на спину. Оглаживая трясущимися руками его мокрую от крови голову, она горько заплакала. Все же сбылись предсказания старухи Анатоли…
Михалина прижалась к остывающему телу Свода. Его мертвое, бледное лицо вытянулось, черты заострились. Холодные посиневшие губы дрогнули и вдруг… прошептали: «Sword… where is my sword ?»

В то же самое время, ближе к вечеру шестого ноября 1517 года к дому старого эксетерского лабазника Уилфрида Шеллоу Райдера подъехал двухместный экипаж. Из него вышел Джонатан Эдванс, зять старины Уилфрида и Энни. Долгая дорога сильно утомила молодого человека, а потому его сердце, и без того отягощенное неприятностями, колко защемило, едва на пороге дома появилась красавица Мериан.
Она не скрывала радости, прижимаясь к его пыльной груди. Счастье первых недель замужества дало ей то, чего она, сама того не понимая, ждала всю свою жизнь.
Глядя из своего окна на обнявшихся Джо и Мери, ее сестра Синтия просто зеленела от злости и зависти. Едва только черные, как пережженная смола, волосы сестры слились с широкими полями шляпы Эдванса, Синтия, не в силах больше на все это смотреть, резко отвернулась. «Боже, — взмолилась она, — как же я хочу замуж!».
Старик Уилфрид и Энни встретили зятя в пропахшем опарой доме. У застигнутого сообщением о приезде Эдванса Уила даже не хватило времени на то, чтобы как следует отряхнуть с себя мучную пыль. Его и без того седые пряди волос и даже ресницы были белыми. Он поприветствовал зятя, и, предложив Джонатану сесть, сам, не в силах больше стоять, устроился у стола.
— Ну, — облегченно выдохнул Уил, — рассказывай, Джонатан, как съездил?
Эдванс дождался, когда Энни, Мериан и Синтия усядутся вокруг стола, и, выражая неудовлетворение от состоявшейся поездки, тяжело вздохнул:
— Да так, мистер Райдер. Скажем, я ожидал большего.
На лицах присутствующих отразилось недоумение.
— Постой, — не понял Уил, — это как же? Не дали земли?
— Дали, — безо всякой радости ответил Джо, — но и земли там немного, да и дом совсем небольшой. Хорошо, что хоть бумаги на обещанный титул в полном порядке. Всё небогатое имущество уже оформлено, теперь оно наше. С денежной же наградой… — Эванс замялся, — мне четко дали понять, что ее не будет. Одно хорошо – это может значить только то, что Ричи не поймали.
Женщины тихо возроптали, а Уилфрид облегченно вздохнул:
— За добрые новости о сыне спасибо. А что касается имущества и денег, так, подумаешь, беда! Как говорится, и на том этим господам спасибо. Чего тебе горевать, ведь ты и без того теперь не бедняк, да и не был ты им. Теперь же, со своей землей да с титулом...
— Понимаете, мистер Райдер, — не дал ему договорить Эдванс, — я никогда еще не получал за свою работу всего обещанного. Даже самые достойнейшие люди в моменты, когда твоя работа уже сделана, пытаются надуть тебя хотя бы на одно мелкое пенни.
— Ну, — отмахнулся Уил, — не обращай на это внимания. Главное, что теперь ты и Мериан имеете то, что сможете передать своим потомкам и что будет вас кормить до самой смерти. Пусть ваша земля не так близко, как нам с матерью этого хотелось бы, но все же…
Уилфрид хитро посмотрел на жену:
— Энни, как ты считаешь, сегодня есть повод все это как следует отметить?
Лицо старой женщины просияло сквозь пелену запредельной усталости. Эдванс поймал себя на мысли, что впервые видит, как она улыбается.
— Да ладно уж, — тихо произнесла она, — только, может, дождемся ужина?

Ничего не скажешь, хозяйкой Энни была просто отменной. Джонатан тихо радовался тому, что Мериан полностью унаследовала от матери это прекрасное качество. Шесть женских рук быстро уставили стол гостиной закусками и посудой, а Уилфрид, наскоро приведший себя в порядок, подмигнул зятю и отправился с ним к двери чулана. Там в кромешной тьме он отыскал тяжелое и холодное тело огромного глиняного кувшина и с большим трудом выкатил его к свету. Увидев внушительные размеры этой посуды, удивленный Эдванс только присвистнул.
— Это, — тихо произнес Уилфрид, — еще один подарок вам с Мери. Там, в чулане спрятан еще один такой же кувшин, но тот для Синтии. Не говори ей ничего, придет и ее час. На свадьбе его вручать вам было как-то… — старик замялся, — в общем, это Ричи оставил. Он привез их издалека и сказал, чтобы я берег это вино до свадеб сестер.
Бедный мой мальчик, — горько вздохнул Уил. — Что ж, сегодня мы с тобой и испробуем этого дорогого напитка в добрую память о нем! Ричи утверждал, что это вкуснейшее вино, будто пасхальную, освященную самим Иисусом романею , желали бы испробовать многие короли нашего времени. Как видишь, — улыбнулся добряк Уил, — не вся манна небесная и королям достается...
Джонатан и Уилфрид с большим трудом прикатили этот в полроста человека кувшин в гостевую. К счастью, Синтия, не имеющая желания смотреть на то, как мужчины станут напиваться, ушла спать, и старик-пекарь, не опасаясь за последствия, смог рассказать Мериан о том, чей это свадебный подарок.
Глядя на толстое глиняное тело винного кувшина, Эдванс вдруг насторожился. Он ясно вспомнил давнее видение, в котором был этот кувшин! Все верно, в ту самую ночь, когда Джонатан пребывал без сознания в доме Шеллоу Райдеров. Ведь ему тогда приснился сон, где в таких же кувшинах на пороге его родительского дома были тараканы и что угодно, но только не дорогое вино. Те кувшины тоже принес Ричи…
Подозрения Джонатана стали куда как обоснованнее, когда Уилфрид попытался налить вина из этой большой и неудобной посуды. Как ни старался старик, а ни на пол его гостиной, ни в его кружку не вылилось ни капли.
Тогда Уил попросил зятя помочь ему. Эдванс дрожащими руками стал пытаться подстроиться под неровное дно неподъемной ноши, но непокорный сосуд предательски крутанулся в его руках и гулко, словно камень, ухнул о пол.
Его толстое глиняное тело лопнуло, а вместо ожидаемого вина весь пол гостиной Уилфрида Шеллоу Райдера засыпали драгоценные камни и золотые монеты…   

Алексей Войтешик. Книга «Свод» 31.03.2007 г. - 19.02.2009 г.
Версия от 26.06.2023 г. Книги из этой серии: «Свод», «Основание»…
Дорогие читатели. Вы вызываете у меня уважение тем, что потратили свое время на хорошее дело - прочтение книги. Думаю, вы прекрасно понимаете, что и само написание книг это тоже труд. Если вам НЕ понравились плоды моего труда или вы просто склонны писать всем гадости, можете отправлять их на мой имейл skarabey@tut.by. Мне, признаться, все равно, а вам станет легче. Но ежели вы не жалеете потраченого времени и уважаете труд писателя, можете добровольно донатировать ему любую сумму в АСБ «Беларусбанк» на счет: BY33AKBB30140002274610070000.