Обычно, увидев в окно твою спотыкающуюся походку, я успеваю сгруппироваться и подавить мгновенно схватившую за горло ярость по поводу «вождения в нетрезвом состоянии», уже однажды лишившего тебя прав. Тогда у меня есть шанс, игнорируя многочисленных «бл-дей» и «ху-сосок», втолкнуть в тебя порцию еды, от чего ты вскоре протрезвеешь и мирно заснешь. Бывает, правда, что ты отшвыриваешь еду вместе с тарелкой, обвиняя меня в попытках тебя отравить; тогда лучше всего забаррикадироваться в кабинете и ждать, пока ты перестанешь из-за двери обливать меня помоями и рвать на полосы мои платья, «чтоб не в чем было бля-овать». Наутро, когда ты будешь виновато совать мне деньги на новые, я могла бы с легкостью заставить тебя врезать в дверь кабинета замок, но я никогда так не оскорблю тебя трезвого.
Просто удивительно, как можно любить и ненавидеть одного и того же человека; но в том-то и дело, что ты трезвый и ты пьяный— это два разных, и ругаться с пьяным бесполезно, потому что трезвый ничего не помнит. Это все равно, что требовать от одной личности больного раздвоением немедленно предоставить для беседы вторую. Именно поэтому большую часть времени мне удается сдержаться, и все заканчивается более или менее мирно. Когда ты наконец засыпаешь, я даже чувствую к тебе искреннюю благодарность за наконец-то предоставленный покой. Этакая вариация Стокгольмского синдрома.
Но сегодня ты ввалился в дом раньше, чем я успела окружить себя звуконепроницаемыми стенами, что привело к скандалу, разрастающемуся со скоростью лесного пожара. Не в силах сдержаться, я отвечаю на твою «бл-дь» «ёб-ным алкоголиком», после чего события развиваются в бешеном темпе. Несчастная собака, жалобно скуля, забивается под стол, а я, в нетерпении не видеть мутных глаз, с криком «жри, я сказала» начинаю руками запихивать тебе в рот куски мяса и картошки. Ты отбиваешься и уворачиваешься-- и вдруг, отхаркнувшись, плюешь мне в лицо. Сгусток перегарной слюны пулей ударяет по лбу, течет в глаза, сползает по щекам; взревев от унижения, изо всех сил вцепляюсь в твою шею, дрожа от возбуждения и с наслаждением чувствуя, как рвется под ногтями кожа. Ты отталкиваешь меня, и по легкости, с которой я отлетаю к стене, понимаю, что пошла с голыми руками на разъяренного носорога. На мгновенье охватывает панический страх, но инстинкт подсказывает: сейчас или никогда. Нахожу где-то в животе снежок ледяного бешенства, и ращу, ращу его, как снежный ком, пока оно не превращается в равного по размеру носорога; тогда хватаю тебя за волосы и с шипеньем »убью» впиваюсь в твои глаза лазерами глаз и жгу, жгу сквозь слои бессмысленной мути до дна, где обитает мой добрый, преданный, заботливый муж. И когда наконец у тебя на губах появляется неуверенная ухмылка—- отпускаю, зная, что отвоевала свою территорию, и что бы ни было в дальнейшем, подобного сегодняшнему уже не будет никогда.