Архипелаг ГУЛАГ я читал в укороченном виде ещё в каком-то нашем толстом журнале, не помню в каком. Вполне естественно, что я решил восполнить пробел и прочитать полностью книгу. Первая глава называется «Арест». А ведь Солженицын изображает арест в СССР весьма своеобразно. А в чём это своеобразие выражено? Да в том, что Солженицын уже в этой главе стремится обелить советскую власть. В чём это проявляется? А давайте остановимся на конкретных фразах из этой главы об арестах.
А вообще-то давайте сначала подумаем о том, как Солженицын изображает данный советский процесс под названием арест. А ведь он его изображает как некую эпидемию, вроде бы это просто некое поветрие. Как оспа. Более того, арест по Солженицыну это зачастую арест «неведомо за что». Неведомо? Это какой же сволочью надо быть, чтобы так беспардонно обелять советскую власть? Что значит неведомо? Нет, советская власть хватала людей не абы кого, а по определённым параметрам человека хватали, политическим параметрам. Аресты в таких масштабах, какие наблюдались в любой социалистической стране, носят вполне конкретное название – «политический геноцид». Возьмём для примера класс казаков. Ведь ещё в девятнадцатом веке в России было четыре миллиона казаков. А теперь сколько? Да всего сто сорок тысяч. Всех советская власть уничтожила, вместе с детишками. А теперь, чтобы оправдать злодеяние создали повсюду казачьи общества. Хотя я ни разу не встречал в этих сообществах настоящих казаков. Это люди с бору по сосенке и никогда не казаки. Это ряженые в казаков люди.
А вот Солженицын почему-то массовые аресты людей не называет геноцидом. Что, непонятно человеку было, что происходит? Допустим. Я согласен, что трудно разобраться в явлениях политической жизни и социальных течениях державы.
Но, в данном вопросе есть одно громадное «но», которое Солженицын хорошо скрывает, хотя и прекрасно осведомлён о нём. Я говорю об арестах детей. Как происходили аресты детей в СССР? А ведь в начале тридцатых годов советское правительство выпустило постановление, по которому минимальный возраст человека, достигшего полной уголовной ответственности, составлял всего двенадцать лет. Именно с двенадцати лет в СССР человека могли судить, пытать, расстрелять. Не знал об этом Солженицын? Знал. Ведь он в те года как раз учился в школе и, конечно, видел, что аресты в СССР производились не только по ночам, но и днём, прямо в школах. Дело в том, что после гражданской войны в стране было масса оружия на руках, промышленность и сельское хозяйство находились в губительной разрухе. Вспомним время развитого социализма. Его характерная черта это ужасающий дефицит. Вспомним, что первому космонавту планеты члены политбюро решали, какие вещи выдать Гагарину и его семье. И среди прочих вещей было несколько комплектов трусов для него и его супруги. А это шестидесятые годы. А что же говорить о тридцатых, когда уровень жизни стал в десятки, сотни раз ниже дореволюционного. Разгул преступности был такой, что школьники грабили своих одноклассниках прямо в классах. Да что там грабёж. Мальчики насиловали девочек прямо в классах. Мы вынуждены были, в конце концов, вновь ввести раздельное обучение мальчиков и девочек. Народ был так недоволен советской властью, что школьники срывали портреты вождей в классах, надругались над этими портретами, выкалывая портретам глаза и отрезая уши. Это было повальное сопротивление народа. Именно поэтому и ввели полную уголовную ответственность с двенадцати лет.
А вот Солженицын об этом не пишет. А почему? Раз ты за правду, за справедливость, так опиши действительные события как они происходили, тем более, что живёшь за рубежом, вдали от КГБ. Что мешает? Но нет, у Солженицына четырнадцатилетний мальчик рассуждает: «вырасту я и меня посадят». Да этот мальчик уже дорос до возраста, при котором можно арестовать и даже расстрелять. Что же ты, писатель, искажаешь истину, не пишешь об этом?
А как вообще Солженицын говорит о народе? Они у него уже с этой первой главы всего лишь «кролики». Обратите внимание, не люди, а кролики. Это что, воздействие на подсознание читателя, чтобы сгладить процесс, происходящий в стране? Мол, да, арестовывали, но ведь это и не люди вовсе, а всего лишь кролики.
А как Солженицын смягчает формулировку « арест без права переписки», которая означала просто короткое слово расстрел. Но, нет, Солженицын смягчает смысл и приуменьшает масштабы, делая маленькую поправочку словосочетанием «это почти наверняка расстрелян». Да не почти, а всегда. Может быть и не расстрелян, но уж точно будет убит. Может быть на рудниках, где нет никаких условий охраны труда, может быть ещё как, но обязательно будет убит, уже не вернётся никогда к своим родным и близким. И формулировку то эту ввели, чтобы скрыть масштабы убийств советской властью своего народа. А вот Солженицын смягчает масштабность трагедии. А почему? Что ему мешает сказать правду, тем более находясь там, за рубежом?
А дело в том, что Солженицын был просто агентом советских спецслужб. Невероятно. А я это докажу простой логикой. Дело в том, что после войны, когда в руки союзников попали от немцев многие советские архивы, где советская власть представала во всей своей людоедской красе; когда появились за рубежом мемуары чудом выживших в советском ГУЛАГе людей, описавших правдиво советские лагеря, которые были свирепее по своей жестокости любых фашистских, вот тогда и потребовалось как-то обелить советскую власть. А как это сделать? Да очень просто. Под видом антисоветчины представить зарубежному читателю просоветскую литературу. Логика какая? Раз человека изгнали из страны, раз он официальный диссидент, значит то, что он пишет в своих произведениях, чистейшей воды правда. И появились масса книг, якобы антисоветских, запрещённых в СССР, но печатаемых на западе.
А ведь среди этой массы литературы практически не было антисоветской. Взять хотя бы для примера книгу Пастернака «Доктор Живаго». Ведь в ней нет ни одной страницы антисоветского содержания. Наоборот, эта книга приглушает зверства большевиков в революции. В книге нет и сотой доли процента тех бесчинств, которые творили большевики. Да и книгу то за рубежом выпустило коммунистическое издательство. Кстати, Пастернак вполне исправно получал гонорары от итальянских коммунистов. Да и Нобелевскую премию его родные, в конечном итоге, получили. Вообще по отношению к родным Пастернака не было никаких репрессий от советской власти. А ведь это нетипично для коммунистического режима.
Так же и другие якобы антисоветские книги якобы антисоветских писателей. Ни солдат Чокин, ни «в окопах Сталинграда», ни масса других книг просто не являются антисоветскими, наоборот, это глубоко просоветские книги. Недаром же сам Солженицын в открытую не считал себя диссидентом. Так оно и есть.
Меня могут спросить, а что же эти буржуи не понимали, что ли, сути, присуждая премию по литературе глубоко советскому Солженицыну? Понимали, это ведь образованные люди, которые учились не в советских вузах, где распространены и шпаргалки и подкуп преподавателей, да и сама образовательная программа лжива донельзя. Понимали, но этим деятелям было выгоднее представить фашистов более серьёзными злодеями, чем коммунистов, хотя всё как раз наоборот, ведь мы в войну были, в конце концов союзниками.
О более жестоком, бесчеловечном характере советских концлагерей по сравнению с немецкими говорит вполне красноречиво и статистика. Сравним, в немецких концлагерях советских военнопленных выжило и было отправлено в СССР после войны тридцать процентов пленённых, которые практически все погибли впоследствии от рук своих, советских эсесовцев, то есть, чекистов, конечно. А вот в СССР выжило в советских концлагерях всего пять процентов немцев. Обратите внимание, не тридцать процентов, а всего пять. А вспомните кадры кинохронике, где изображены советские пленные. И, тем не менее, их выжило тридцать процентов.
И все эти немцы не попали вновь в тюрьму у себя на родине по возвращении из советского концлагеря. Этих немцев не допрашивала с пристрастием немецкая полиция, не задавала им вопрос, почему ты, сука, выжил в плену, за счёт чего тебе это удалось.
Но вернёмся вновь к этой первой главе книги. Интересно как изображает Солженицын возвращение советского диверсанта, который появился перед особистом во всём новеньком обмундировании. Наверное, у немцев специально пошивочные ателье работали для таких целей. И как этого сдавшегося советского солдата встретил особист? А особист, оказывается, не поверил солдату. Вот ведь как. То есть писатель переход советских солдат и офицеров на сторону врага изображает как явление настолько редкое и невероятное, что прямо и не виданное вовсе особистом. А ведь на стороне врага воевало два миллиона советских военнослужащих. Это только в советском кино, где зори тихие, немецкий диверсионный отряд одет в немецкую же форму и никто из отряда не знает русского языка. Хотя даже в отрядах Отто Скорценни был отряд русских диверсантов, а перебрасывали немцы обученных диверсантов из советских людей многими тысячами. А у Солженицына диверсант из советских людей изображён такой редкостью, что даже недоверчивый, никому не верящий особист и тот не захотел признавать очевидного. Да что там, признавать, он даже зубы не пересчитал этому с иголочки одетому немцами солдату, так что тот появляется в камере, сияя лучезарной улыбкой всеми своими здоровыми и, главное, не выбитыми зубами.
Но что меня поначалу удивило в этой главе, так это правда об массовых изнасилованиях советскими солдатами немок. Ведь когда советская армия вступила на территорию Германии, то по негласному одобрению свыше, советскими военнослужащими были изнасилованы все немки. По нашей официальной статистике количество исчисляется в полтора миллиона. Но ведь в таких делах официальная статистика сильно расходится с действительностью. Да и кому женщина пойдёт жаловаться? Советскому офицеру? К тому же многих женщин после изнасилования просто убивали. Хлопот меньше. Впрочем, Солженицын и об изнасилованиях говорит как об единичных случаях. А почему же всё-таки автор заговорил об изнасилованиях немецких женщин советскими военнослужащими? Да просто для того, чтобы придать больше правдоподобия этой главе об арестах. Вот, мол, смотрите, о каких неприглядных вещах я повествую. А ведь Солженицын упомянул об этих преступлениях потому, что такого рода факты наиболее полно известны на западе. Вот и упомянул, хотя и вскользь, как бы мимоходом. Вот такой правдивый писатель.