Немного отвлечённое.
Я и раньше замечала, если о чём-то много думаешь, пытаясь вспомнить или разобраться, обязательно натолкнёшься на подсказки, о которых не подозреваешь. Вот и нынче, не найдя старой тетради, я пытаюсь вспомнить, что я слышала о тайне Трунькиного озера (название я вспомнила, когда в одном из эссе встретила слово "подтрунивать" - первая случайность). А слышать я должна была. В детстве с бабушкой мы были частыми гостями в деревне, где жила её сестра. А от деревни до озера - рукой подать.
Опять заболела моя подруга. Больница. Палата. На соседней кровати - бабулька старенькая, глаз с меня не сводит.
- А ты, мака, не бывала ли в Мусихах? Больно уж волоса у тебя знакомые...
- Да как же не бывала! Там у моей бабушки сестра Маня жила, моя тётя.
- Так и точно ведь - Аграфенина внука! Кудри-то у тебя не нашенские, от пришлой бабки достались. Ох, и не жаловала её Аграфена! А меня не помнишь? Мы в начале деревни жили. Пятеро нас было. Я - старшая , невестилась уже. Да все одно, как мать пошлет девок домой кликать ( а они, коль вы с бабкой пришли, у дома Маниного скучивались ), так и я около малышни пристраивалась - "сказки" твои слушать. Уж до чего ты складно придумывала! Вот и запомнила тебя, хотя ничего приметного кроме носа аэродромчиком, да кудряшек - и не было...
Так вот, эта мусихинская Наташа ( а старше меня она на тринадцать лет, но болезнь никого не красит ) и рассказала мне историю Трунькиного озера, которую слышала от моей тёти, и которая напрямую касалась моей бабушки. Но та о ней никогда не рассказывала. А сейчас не осталось ни деревушки, ни дороги к лесному озеру. Да и Наташа - последний свидетель этой истории, живущая неподалёку от тех мест, после больницы собирается уезжать к сыну на неизвестные ей земли. Наверное, кому-то надо было, чтобы наша с ней встреча состоялась.
Аграфена и Грунька
На бумажной фабрике ( до гражданской войны ) бумагу делали из тряпья. Была такая специальная должность - тряпичник, который ездил по деревням и собирал тряпку. И однажды, наш тряпичник привёз домой маленькую девчушку - подобрал в деревне сироту. Раньше с этим проще было. Жил он бобылем, со старой матерью. Анисья, его мать, дружила с матерью моей бабушки: дома были по соседству. Охов и вздохов было много. Но мой прадед баб приструнил:
Девка - не котёнок: захотели - погладили, захотели - выбросили. Григорий привёз: с него и спрос. Идите к Батюшке. Даст Бог, внука у тебя, Анисья, будет.
Так и появилась на фабричном посёлке девчонка Груня. И если мою бабушку, дородную красавицу, уже в восемнадцать лет называли Аграфеной, то маленького щупленького найдёныша все звали Грунькой. Она не обижалась и хвостиком бегала за рослой Аграфеной.
Аграфене это не нравилось. Но с младшими ребятами Груньке было не интересно. Поэтому она с удовольствием весь день тёрлась в пыльном и жарком чанном цехе, где помогала женщинам постарше резать на тоненькие полоски старое тряпье, каждый раз громко вскрикивая при виде яркого лоскутка. И скоро из Груньки девчонка превратилась в Труньку ( ветошница, тряпишница, лоскутница). Но обижать её - никто не обижал: подкармливали да необидно подсмеивались (подтрунивали). Аграфена, была она старшей чаношницей ( тряпье варили в огромных чанах со специальными химикатами, скорее всего с каустиком), недовольно морщилась, когда подсмеивались и над ней:
-Ещё и замуж не вышла, а уж дочка-помощница. Что кузнец-то говорит?
Аграфенин жених, тоже фабричный, - кузнец. Он, как и она, на слова - не мастер. Придёт в цех, свет заслонив плечами; посмотрит на суетящихся женщин, хмыкнет. И опять в свою кузню. А про настроение кузнеца рассказывала его наковальня. Весело стучит: ладно всё у них с Аграфеной; протяжно, натужно - коса на камень нашла меж женихом да невестой. Аграфена пыталась было объяснять, что звук и ритм кузни зависит от того, какую работу Семён выполняет, но потом махнула рукой. Зато Грунька-трунька, захлёбываясь, тарахтела: какие пряники вчера кузнец с базара принёс, а ещё - платок будущей тёще, а уж как они с Аграфениным отцом спорили, где молодые строится будут!!! После дожинок точно свадьбе быть!
И вскоре уже не отличить было Труньку от Аграфениных братьев и сестёр. К Григорию да Анисье она только ночевать и ходила.
И никто тогда не думал, что свадьбу-то Труньке, как раз, ждать и не надо было!
Трунькино озеро
После свадьбы, в октябре где-то, молодым пришлось разлучиться. Фабрика договорилась с заречным леспромхозом о том, что тот по весне сплавит по реке до фабрики лес на строительство домов. А сейчас фабричные помогут в строительстве дороги от леспромхоза до реки. Нужны были сильные, здоровые мужики. Среди согласившихся поехать, был и Семён-кузнец. Жаль, конечно, молодую жену оставлять, но перспектива получить добротный лес для строительства, была заманчивой. Да и предполагалось, что работы не задержат надолго. А Аграфена решила: расстояние не ахти какое, в свободный вечерок можно и пробежаться до милого. Ему бегать несподручно, лес начинали валить - только рассветёт.
Ну и, конечно, вслед за Аграфеной бежала Трунька. Ох, как она Семёну мешала! И помолчать с женой толком нельзя; из малолетки слова, что горох, сыплют... А уж про своё пошептаться... Да и Аграфена на Труньку косо посматривала. А та как будто ничего не понимала. Может, ревновала Аграфену к мужу?
Любимое место, где молодые уединялись - небольшое лесное озеро, без названия. Аграфена частенько просила Труньку насобирать цветов каких-нибудь.
Но какие цветы в октябре. Трунька через пять минут бежала обратно с листиком или веточкой. А в тот раз погода была, как на заказ. И Семён даже решил искупаться. Две Груни подсмеивались над ним с берега. И надо же, приплыл Семён обратно с жёлтой кувшинкой. Откуда она осенью в озере взялась? Приплыл и смеётся:
- Смотри, Трунька, как я жену свою люблю. Из под воды цветок достал!
Ох, как взъерепенилась девчонка! Губы надула, глаза сверкают.
- А я целый букет этих жёлтиков сейчас Аграфене принесу!
Сколько ни отговаривали, убежала на другой конец озера. Тревожно было Аграфене, да Семён успокоил: не полезет, мол, в воду - холодно. А у берега нет ничего. Прибежит скоро обратно.
За разговорами - вспомнили о Груньке, когда совсем стемнело. Сколько ни звали, не отзывалась. Весь берег облазили. Груня-большая за мужиками побежала. А Семен
по озеру вплавь - вдруг, правда, в воду полезла!
Искали Груню-Труню целую неделю. Из соседней деревни люди пришли. Аграфена домой не пошла. Тут и ходила. Тогда-то и заметил Семён в её косах первую седину.
И до этого разговаривать не особо любила, а тут совсем смолкла.
А Труньку так и не нашли. Озеро с тех пор стали называть Трунькиным. С Семёном бабушка прожила лет двадцать. Родила троих детей. Среди них - моя мама. О второй Груне вскоре забыли. Как будто и не было её. Лишь бабушка с тех пор в церковь за реку каждую неделю ходила. А когда церкви не стало, наперекор всем "атеистическим движениям" поставила в Красный Угол подобранные на церковных развалинах иконы, и каждый вечер что-то шептала перед зажёной свечой...
Семён умер, не дожив до Великой Отечественной войны. Утонул на сплаве. Бревном придавило, как и мужа тёти Мани. С тех пор бабушка ещё сильнее выпрямилась, голову носила высоко. "Гордячка" - говорили про неё.
А про Трунькино озеро рассказывали страшные истории. Раза два и я была там (когда ходили к бабушкиной сестре) со своими двоюродными братьями. Один раз чуть не заблудилась. Таких жёлтых кувшинок, как на том озере, я нигде больше не видела.
Но бабушка, узнав о наших путешествиях, оттаскала братьев за волосы, а с меня взяла "честное божеское слово", что я туда больше не пойду. Я и не ходила туда больше.
После того, как я узнала эту историю, мне стали понятны бабушкины страхи за меня, когда я убегала на речку ( сама она воды не боялась, до старости в половодье с намётом ходила - рыбу очень любила речную ), и слова её странные : " Нет ничего страшнее вины, которую замолить не можешь..."