Дед Степан. Это особая страница из моего детства. Брат бабушки, он был высоким, худым и слегка сутулым. И совершенно лысым. Одевался в военный китель, сшитый на заказ, представлялся, порою, генерал-майором авиации, а моей маме и ее подругам, в годы их юности и жительства в общежитии, рассказывал о поездках в Париж и о том, что на каждый день им выдавали по костюму. А я слушал, затаив дыхание, о его байках про войну, в огне которой он сражался на бомбардировщике, был сбит и некоторое время не слышал и не мог говорить, а в госпитале называли его «дядя летчик»… Он не был ни на войне, ни в Париже, работал техником в Шереметьево. Вроде в годы предвоенные сидел в тюрьме. За что? Знала бабушка – его сестра, но так и не рассказала.
Жил дед Степан едва ли ни целый год в деревне, подрабатывая сторожем на лугах. Его дом – отдельная тема и целый мир, я даже днем побаивался в него заходить: прохладно и на стенах покрытые легкими налетом пыли и копоти картины «Последний день Помпеи», «Девятый вал», «Добыли волка».
Окна, дабы не пробрались воры, заделаны кирпичами, давно небеленые и оттого серо-паутинного цвета стены. Тесно, но уютно. Уютно, если смотреть на дом глазами ребенка. Дед Степан разводил кроликов и называл их канальями. Во дворе его дома встречал непременный запах сена, кроличьего помета и фоновый шум от пролетавших мимо машин – дом стоял в метрах двадцати – тридцати от трассы, но в низине. Сад, с давным-давно посаженными березами, а в нем рига с дощатой кроватью и устланная сеном.
Мы с соседом семилетними мальцами ездили к нему на велосипедах с ночевкой. На ночь он нам рассказывал истории из своей охотничьей жизни и сказки про привидений. Боялись жутко и не спали всю ночь.
Думаю, уникальная особенность деда Степана состояла в умении жить настоящим, путь в его деревню из нашего села лежал через поля и занимал примерно час неспешного путешествия. Внезапно дед мог остановиться и начать слушать птичку. Казалось, что суета этого мира не затрагивает его.
Еще дед Степан любил женщин. А женщины любили его. Это вообще – отдельная тема, о которой я узнал позже, уже повзрослев. Но и в семьдесят – пока его не поразил инсульт – он был еще в силах. А потом… потом он понял, что нет, не пришла – ворвалась в его жизнь старость со своей верной спутницей немощью. И был не готов к этому. Помню как он рыдал в больнице, уткнув лицо в ладони и приговаривал: - Плохой (старый) я стал….
Какое-то время пытался держаться. В деревню ездил. Но ходил уже с палочкой, все более сутулясь. Последние полгода провел в Москве, я ездил к нему один раз. Мне было шестнадцать, одного раза хватило: слезы и истерика его. Смалодушничал, больше не навещал. Хотя он и просил. Верил ли он в Бога и мир иной? Не знаю.
А дом – его продали, новый хозяин вырубил старые березы и вскоре забросил дом, купив участок в другом месте…
На фото: путь из Никитино в Асники. Рязанщина. Наша с дедом Степаном Родина