Что скажу Тоне?..

       

            А за окном... Капает с крыш. По обочинам улицы спешат смешанные с комьями снега потоки воды. Уже показались чёрные пятна земли, соскучившейся по теплу. В открытые форточки класса доносятся развесёлые рулады скворцов.

            Тоня сидит за партой у окна, и ласковое солнышко весело поигрывает облачками смоляных волос её толстой блестящей косы. Рядом сидящая с нею Люба Бобрикова, хохотушка и придумщица всяких смешных проделок, отвлекает чем-то подружку, и девочки улыбаются, щурясь от щедрой яркой просини света.
.
            Тоня из соседней деревни и ходит в школу, как и остальные
ребята, за пять километров.

            Нередко после уроков, особенно когда Додик по каким-то делам задерживается в классе, Борька стоит, прислонившись к косяку ворот, и взглядом провожает Тоню, терявшуюся среди шумной толпы мальчишек и девчонок.
            Смотрит, пока эта толпа не скроется за горизонтом.

            В школе при встрече от стремительно взметнувшихся бровей, чуть тронутых свежим румянцем щёк Тони сладкой тревогой отзывалось сердце Бориса. Становилось беспокойно. Борис щурится то ли от мимолётного взгляда Тони, то ли  от ласковых лучей апрельского солнышка.
 
            Случалось на уроке, повернёт голову Тоня в сторону шумливых пацанов, улыбнётся чему-то девичьему, а, может, просто так, по привычке — и захолынет душа мальчишки, безвольно опустятся руки.  Падает книга. Падает  ручка, оставив кляксы на страничке тетради.

            Как тут без тревоги и удивления смотреть Давиду на оцепеневшего друга. И скажет он, толкнув под локоть:
            — Ну! Ты что?
            Отмахнётся с досадой Боря:
            — Да ничего... Отстань!

            Было и так: предложила Зоя Александровна, англичанка, она же и классная, провести попарно диалоги с условием : вопросы собеседнику по своему выбору начинают задавать девочки.

            Первой выбрать собеседника на этот раз учительница предложила Тоне.
   
            — I want to talk to David Zinger! — произносит первую фразу Тоня. И Додик активно включается в беседу. Зоя Александровна и тому, и другому ставит в журнал «пять». — Славная работа!

            Не понравилась Боре эта беседа Тони с Додиком , вдрызг расстроила.
 От диалога с Любой Бобриковой он отказался, сославшись на больное горло.

            Уж не не неволит ли нашего героя ревность?
 
            Случалось, когда место Тони в классе пустовало. Выясняли причину отсутствия ученицы, и урок продолжался.
            В такие дни Боре не хотелось выходить в перемену в зал рекреации, и он сидел с грустным выражением лица за своей партой, положив голову на руки.
 
            Классная не могла понять, что происходит с Борисом, лучшим учеником в классе, но, спустя некоторое время, смутные предположения у неё, кажется, появились. В такие дни она не приглашала Борю к доске, даже не подходила к нему, не заглядывала в его тетрадки.

            Как-то в один из таких дней учительница попросила Зингера:
            — Давид, сегодня после уроков останься, пожалуйста, на пару минут. Ты мне нужен.

            Никто из учеников не обратил внимания на этот случай. Зоя Александровна и раньше приглашала иногда того или иного из учеников для приватного разговора. Теперь уже можно предположить, что их разговор шёл о Борисе Климове.

            Во время урока по литературе Боря взял руку Додика и склонился к его уху:
            — Скажи мне прямо: ты мне друг или... не друг?
            — Ты что? Сомневаешься? Конечно, друг!
            — Ну тогда слушай! Доверю только тебе, — сухие побелевшие губы Борьки дрожат...
            Волнение передаётся и Додику. Большие чёрные , с длинными ресницами
глаза его хлопают, будто крылья бабочки:
            — Ты знаешь, я тут стишок подобрал... — приглаживает Боря свои русые уложенные ёжиком волосы..
            — Ну и что? Понравились стихи?
            — Хочу их передать Тоне...
            — Вот ты даёшь! В самом деле?
            — Да тише ты! Ну так вот. Хочу посоветоваться. Не знаю, подходящие ли. Может, прочитаешь? Знаю, ты разберёшься... Завтра, скажешь, как они тебе...Нет, нет! Пока меня ни о чём не спрашивай. Сам всё поймёшь.

            — Слушай, Боря ! Раз стихи тебе понравились... Это уже всё! Чего ещё? У меня-то мнение... Что ты на меня так смотришь? Ну, ладно, давай, раз ты так хочешь.
            Зингер,  кивнув вихрастой головой, прячет листочек со стихами в карман.

            Дома Додик после школы, бросив на стул рюкзак, не раздевшись, бухнулся на диван и тут же — за чтение.

            Ознакомившись с содержанием стишка, Додик подошёл в своих размышлениях к окну. Стал наблюдать, как к укрепленному на шесте скворечнику то и дело прилетали с червяками в клюве чёрные сизые скворцы, кормили своих прожорливых птенчиков. Отправив в желторотые клювы очередное подношение, они садились на крышу скворечника и распевали свои колыбельные песенки. А в их песнях слышалось то ржание лошади, то стрекотание сороки, то пение петуха...

           «Что я скажу Боре завтра? Дарить  чужие стишата... — девочке . Сам бы лучше что-нибудь...» — думал Додик.
 
           Так бы и стоял у окна озадаченный, в куртке, с листочком в руке, если бы не позвала с кухни мама Фира. Она, возможно, догадалась : у Додика — какая-то проблема.

           — Додик, пора обедать. Не забудь: в четыре у тебя скрипка!
Додик переоделся и — за стол.
И за обедом мысли, как поступить со стишком, не оставляли. Это сразу же поняла мама Фира:
           — Что тебя беспокоит, Додик? Ты совсем ничего не ешь. Скажи своей маме. Мама тебя поймёт...
           Поворошив кудри сына, мама Фира ушла в зал, чтобы убрать с дивана брошенную одежду .
Она подняла курточку Додика, чтобы повесить её в надлежащее место, и увидела упавший на пол вчетверо сложенный листок бумаги.

           Пробежав глазами первые строчки стихотворения, она хватает себя за сердце и падает на диван. Побледневшая, обеспокоенная содержанием прочитанного, почти одними губами:
           — О Всевышний! Таазор ли!
 Мой Додик влюбился! Мой сын! А-я-я-я-яй! В таком-то возрасте! Что теперь скажет папа ?
 Ани царих летальфен Эфрайим... — и мама Фира торопится в прихожую к телефону.

           Додик увидел в дрожащих руках мамы листок со стихами Бориса, бросился, чтобы остановить её.

           — Мама! Мама! Ну, что ты?! Леан ама олех? Это не моё! Это стихотворение Бориса! Он дал  мне прочитать, чтобы я оценил его литературные достоинства... Я думаю, тебе читать не следовало !

           — Ах, Мицтаэр! Мицтаэр! Додик! Бээмет?!
           — Ну, конечно, правда, мама!
          -- Ну, ладно. Слава Всевышнему! Аком бэсэдэр... Да ну тебя! — Ты очень напугал меня, Давид!

           Несколько успокоившись, мама Фира села рядом с Додиком и, положив руку на плечо сына, тихо спросила:
            — Ну и что же? Боря попросит тебя передать стихотворение девочке?
            — Да, мама! Думаю, он попросит. И меня это очень смущает... Отказаться не могу. Не знаю, что скажу Тоне при этом.
 
            — Ничего не говори, Давид! Передай и уходи! — сказала мама Фира.

            Они встретились ещё при подходе в школу. Борис тянет руку, чтобы забрать стихи обратно:
            — Ну как? Что скажешь?
            — Стишок, Боря, не очень. По-моему, на четвёрку с натяжкой. Но думай...думай! Сам передашь?
            — Да вот, Додик, я хотел тебя попросить. Сам понимаешь, кого мне другого...А самому?..Как-то...