И вот снова выпуск. Снова новый состав школы. Снова начинай всю кропотливую работу с самого начала.
. Однажды, разменяв ночь во втором карауле, затеял Семен заготовить памятку для будущего взвода. Все равно, крути не крути, а принимать взвод придется. Ну и решил, чтобы время зря не пропадало расчертить разворотную страницу в записной книжке, чтобы потом записать туда фамилии будущих курсантов. До начала смены не успел и отправляясь менять часовых оставил ее на столе в своей каморке.
И как же он удивился, когда сменив часовых снова принялся за прерванную работу. Продолжать записи в его книжке не осталось места.. Его орлы свободной смены в его отсутствие сделали памятную запись. Особо тронуло его то, что обратились они к нему в этом послании не сухим официозом, а по человечески тепло и доверчиво. Записали свои фамилии и пожелание, чтобы оставил он эту запись на добрую память. Оставил. Хранил. До конца жизни. Добрым словом вспоминая этих порой непокладистых но отзывчивых на уважительное обращение ребят.
Скоро, возвращаясь с Федором из очередного наряда они увидели у полковой бани необычную толпу новобранцев.
Еще не мытые и не переодетые они сгрудились у входа, остальные сидели поодаль прямо на земле подвернув под себя ноги, не мало удивляя своей необычной привычкой всех проходящих мимо. Ещё издали бросалась в глаза пестрота одежды и смуглость лиц новоприбывших. Некоторые из ребят были одеты в полосатые халаты.
– Вот, кому-то гостинец привезли, – с нескрываемой иронией проговорил Луцик, кивнув на необычное воинство.
Семен посоветовал ему внимательнее всмотреться в людей.
– Ну и чего? – Не понял намека Федор, и еще раз посмотрел на приезжих.
– А не заметили ли Вы, старший сержант Луцик, чей старшина стоит в кругу этих детей пустыни? – Как можно ласковее проговорил все понявший и оценивший ситуацию, Семен, вкладывая в сарказм голоса уже пережитое удивление и досаду.
– Ева… – только и успел вымолвить Федор, когда круг новичков расступился и из него вышагнул их ротный старшина. Его нельзя было не узнать. Он был на голову выше любого старшины в полку и весил сто двадцать семь килограммов.
Нрава был спокойного, но твердого. У него не забалуешь. Но как же славно было во главе с ним тягать канат, одолевая в молодецкой забаве любую роту полка! Увидев кстати подвернувшихся сержантов, старшина Ткаченко вышагнул вперед и еще издали поманил их жестом руки к себе. А когда они подошли, приказал сдать оружие и прибыть в баню для вступления в должность.
Неизвестно кому пришло в голову прислать сюда людей приученных всей прошлой жизнью к совершенно иным условиям? Нравы и обычаи их в корне отличались от норм и требований полковой школы.
Привыкшие в своей глубинке пустыни к юртам, седлу и бескрайнему простору песков, они терялись в каменных казематах трехэтажной казармы. С недоверием ступали каблуками новых сапог на деревянный пол. Их умению обращаться с конем, ловкости и сноровке могли бы позавидовать профессионалы. Они знали и умели много такого, что жителям других мест и во сне не снилось. А чуждая военная наука казалась замудренной и непостижимой. А обучение напрасной тратой времени.
И очень многое еще в их представлении и понимании разнилось с этой незнакомой, странной, враждебной обстановкой казармы.
Какие из них младшие командиры? Они робели от самой ласковой команды командира. А чтобы самому управлять столькими людьми - спаси Аллах....
И не вина их, а беда была в том, что кому-то из штабистов вздумалось притащить в полковую школу этих не испорченных издержками цивилизации туркменов.
На первом же теоретическом занятии по огневой подготовке ребята программу не потянули. Зависли на ней, как зависают сегодня не самые благополучные компьютеры. Командир роты, капитан Чинчинакашвилли побывав лично на занятиях – впал в панику.
– Что делать будэм? Что дэлать? – Не пряча грузинского акцента, расплескивая горячий южный темперамент, в который уже раз повторял он, собрав сержантов роты у себя в канцелярии. Стискивая виски ладонями, уперев локти в стол, раскачивался из стороны в сторону и охал как от зубной боли.
– В линейные части их надо отправить. – Первым подал голос старший сержант Луцик. –
– В линейке они все же успеют обтесаться. А здесь программа будет усложняться и они совсем выпадут из обоймы. Куда их потом девать будем? – Подхватил сержант Сандрос.
– А как чего натворят? – Уронил всегда краткий старший сержант Цой.
– Правильно, – подхватил оттаявший, ротный командир. – В линейные войска их надо отправить. Там пускай служат. – Уже спокойно, без акцента согласился он с доводами сержантов и распорядился:
– Всем курсантам обоих взводов дать по листу бумаги и если хотят ехать в линейные части, пусть пишут заявления. –
Курсанты обеих взводов приняли это предложение на ура и через несколько минут многие из них написали заявления о переводе в линейную часть.
Делу дали ход и вскоре из штаба округа пришел приказ сопроводить полтора взвода военнослужащих в военный гарнизон армянского города Ленинакана.
Сопровождать людей в командировку отправили майора Николаева из штаба полка и двух сержантов четвертой роты: Парубца и Ясенева.
На вокзал их привезли под вечер в кузове грузовиков.
Поезд ожидали в нестрогом строю, под команду: « Вольно. Заправиться. », когда можно разговаривать и курить, но не выходить из строя. Вскоре на перронный путь подали пассажирский состав и они: «Справа в колонну по одному, в вагон марш», погрузились в поезд.
Станцию Марнеули проехали еще засветло. На закате солнца пересекли армянскую границу. Миновав городок Айрум, дорога втискивалась в долину извилистой и буйной реки Дебед и до самого города Спитак и далее его, петляла вслед ее руслу.
Своенравная река видимо не хотела мириться с ее соседством и то и дело меняла направление. Железная дорога, не умея столь круто повернуть, пересекала ее по мосту, и натыкаясь на скалы утесов опять выбиралась на ее берега. Повороты пути были настолько круты, что локомотив в отдельных местах едва не упирался в хвост своих вагонов.
Поезд был класса почтово-багажного экспресса. Останавливался, как в России говорят, у каждого столба. Долго стоял на станциях и полустанках, пропуская все встречные поезда. А потому двести километров до Ленинакана ехали всю ночь. В вагоне было тесно. Солдатиков разместили в пяти концевых отсеках общего вагона и они в тесноте, да не в обиде ехали наконец подальше от так надоевшей за неполный месяц « учебки ».
Что их ждало впереди в этих суровых армянских горах, они еще не знали, но хотели надеяться и верили, что там, в этом новом неведомом судьба будет к ним благосклоннее.
Глубокой ночью проехали Кировакан. На рассвете миновали Спитак. Утром поезд остановился у перрона станции Ленинакан.
Лишенные возможности умыться, заспанные и измятые ночным переездом люди были построены в колонну по три и зашагали в указанную предписанием воинскую часть.
Улицы старого города были тесны, покаты, вымощены булыжником, на котором каблуки сапог то и дело попадают на горбины кладки и затрудняют ход.
Некоторые улицы так узки, что для тротуаров не остается места. А потому, машины и люди ходят вперемешку по этим улицам. К месту назначения колонна прибыла уже после завтрака.
Майор приказал построить людей, а сам нырнул в штаб. Скоро на плац вышел командир части и какой-то сверхсрочник интендантской службы. Оглядев издали строй и немного задумавшись командир части обернувшись к интенданту, спросил:
– Старшина, а где мы наберем на такую армию кроватей? –
– Не знаю, товарищ подполковник, ни одной кровати нет. – Не моргнув глазом протараторил толстощекий интендант верно угадав мысли своего начальника. – Даже ни одной ломаной не осталось, все в металлолом еще на той неделе отправлены. –
– Извините, товарищ майор, надо бы людей, да девать некуда. Не можем принять. Ступайте к соседям. – Мило улыбнулся он майору и вежливо отдал честь.
Другая часть находилась на противоположном краю города. Туда походная колонна пришагала почти к самому обеду. Там их приняли так же вежливо и после короткой заминки так же вежливо отказали.
Третья воинская часть была опять на другом конце города, даже за городом. Туда они пришли, когда на улице уже сгущались ранние зимние сумерки. После похожей на первые две унизительные процедуры, их измотанных и голодных впустили в клуб части, разрешили уложить походные вещи и повели в столовую. Ночевали они в том же клубе. Утром штаб округа принял соломоново решение, разделить людей на три равные группы и развести по всем трем воинским частям гарнизона.
С этой миссией они справились скорее вчерашнего и уже после обеда были на вокзале. Поезд на Тбилиси отходил в полночь. Всякий приходящий на станцию и отправляющийся с нее состав тщательно осматривали пограничники. Просматривая вагоны сбоку, снизу и сверху.
Менее десяти километров – граница. Прохаживаясь по перрону, убивая время ожидания, Семен разглядывал плоскогорье, раскинувшееся к западу и югу от Ленинакана. Всматривался в турецкую землю. Пытался рассмотреть или хотя бы угадать линию границы.
Где-то там, в неясном мареве зимнего дня хоронились в камне огневые точки укрепрайона. В скалах таились бункеры с прицелами-перископами и дистанционными пулеметами, способными огнем поддержать и перекрыть друг друга в случае агрессивного нападения.
Именно в такие места он рвался полгода службы. Ради этого стремления в совершенстве овладел воинским мастерством по своей специальности и вот так жестоко был обманут вероломством командиров.
Но как ни всматривался он в затянутую голубоватой дымкой панораму, ничего этого рассмотреть так и не сумел. Даже намека на укрепрайон не смог угадать. А там была полоса скрытой обороны. Передний огневой рубеж Отечества.
На западе и чуть южнее Ленинакана на удалении нескольких десятков километров покато высились хребты горы Аладжаг. Еще дальше и южнее упиралась в предвечернее небо вершина горы Бююк - Яглыджа. Она ушла ввысь более чем на четыре тысячи метров, была покрыта снегом и сейчас, в лучах заходящего солнца, играла и светилась всей своей красой.
Алмазы ее снегов и в такой дали не беднели красками. Каскадами света немыслимых оттенков они делали вершину горы невесомой, словно парящей в небе среди редких и сочных кучевых облаков. Она словно притягивала взгляд, дарила отдых и ласку взору и приглашала мысль обратиться к вещам мудрым и вечным.
Величие гор завораживает и дарит мудрость. Эти вещие слова сохранились на алтаре древнего храма. Еще и тогда в глубине непорочных веков люди любовались чарующей красотой этой горы и вынашивали в душе и сердце эти вечные истины.
Древний город стоит в этих горах две с половиной тысячи лет. Чего только не повидал, не испытал он в бесконечной веренице веков. С рождения именовали его Кумайри. В 1840 году присвоили ему имя – Александрополь. С 1924 года именуют его – Ленинакан. Но и это не последнее его переименование. В 1991 году нарекут его новым именем Гюмри.
Успокоится ли на этом зуд переименований, что в минувшем веке так безжалостно и повсеместно вторгался в мир и покой древней истории? Можно ли человеку так бесцеремонно и безнаказанно помыкать прошлым? Страшная трагедия 1988 года, ставшая национальным бедствием армян, не грозное ли напоминание прошлого всему человечеству о пагубности нынешних наших прегрешений перед памятью прошлого и природой?
Вообще-то военному человеку ни один воинский устав не советует забираться в такие дебри мыслей, даже если этот военный вынут на время из обоймы боевой машины державы и мучается бездельем, коротая время на железнодорожном перроне чужого города.
Майор Николаев был так намучен передрягами с передачей солдат и так обрадован удачному от них избавлению, что отдохнув от суеты и толкотни двух последних дней, пригласил сержантов в буфет и отпраздновал с ними это событие. Заказал ребятам и себе буженину, беляшей и по стакану портвейна. За вином и беляшами разговорились на более коротких волнах, чем обычное сухое общение случайного военачальника с подчиненными.
– За удачное избавление от мытарств. –– Сдержанно проговорил он, приглашая вкусить запрещенный уставами плод. – Когда и в третьем батальоне людей не взяли, подумалось, а не увезти ли все войско назад? Так ведь и этого моста не оказалось, требования на билеты только в один конец выданы. – Сетовал он ребятам, словно они могли повлиять на нерадивых чиновников военного ведомства.
– Странный народ здесь служит. Без людей маются, а привезли, не берут. – Недоумевал, расправляясь с беляшом, Парубец. –
– Особенно в третьем батальоне, куда в последнюю очередь пришли. Какие-то они тут задерганные все. – Подхватил Семен.
– Местность здесь тяжелая, горы, ущелья, скалы… А люди из пустыни. Гор не видели. Вот видимо и боятся, как бы чего с ними в горах не случилось.– Попытался объяснить противоречивое поведение местного командования майор.
– По моему горы и скалы, товарищ майор, тут не причем. Тут в головах, у кого не надо, скалы. – Высказал свое убеждение Семен.
– И это верно. И не только у них, – согласился с доводами Семена старший собеседник. И уже с плохо скрытым осуждением добавил. – Надо же было кому-то додуматься в одном гарнизоне разные условия службы насадить. Бойцов друг против друга восстанавливать! –
– Как, разные? – Удивились ребята.
– А вот представьте себе, что завтра у нас в первом батальоне питание будет по высокогорной сетке с дополнительной сметаной, маслом, и шоколадом, а во втором так и останется. И денежное довольствие сержантам и офицерам так же распределят. Как бы вам это показалось? –
– Плохо бы показалось, товарищ майор. – Откровенно признались слегка размякшие от выпитого вина ребята.
– А у них все время так. Два батальона, в которые мы сначала заходили, получают высокогорный паек и доплаты высокогорные, а третий, ничего. –
– Почему? – Не мало удивились собеседники.
– Потому, что, – терпеливо объяснял Николаев, – географическая высота в двух первых батальонах 1503 метра над уровнем моря, а в третьем 1497 метров. Вот шесть метров высоты и не дают этим людям получать то, что им любым здравым смыслом полагается. Не поверил бы, если бы не сам комбат рассказал. –
– Да как же они служат? – Изумились сержанты.
–Так и служат. Сами видели, как. Комбат говорит, и офицеры и солдаты согласны семь метров камней натаскать, казарму поднять, чтобы от этого унижения избавиться. – Помолчал. Посмотрел куда-то мимо стола и добавил. – Вот и третья часть наших пареньков, теперь там будет… –
Обратно в часть они возвращались в последнем вагоне почтово-багажного экспресса.
Выйдя покурить, Семен смотрел через стекло дверей тамбура на убегающее назад полотно железной дороги. На освещенное лунным светом плоскогорье. Уступая скорости пассажирского поезда, оно медленно отодвигалось назад. И там вдали, в потаенных лучах луны, на темном фоне ночного неба, плыла в след уходящему поезду хрустальная вершина далекой и загадочной горы.
И где-то там, недалеко от нее подножья, в затерянном среди гор гарнизоне таилась вопиющая человеческая несправедливость.
Семену Ясеневу показалось, что он совсем недолго просидел один в пустом классе и потому удивился, что так много успел вспомнить.