Время неуклонно берёт своё, унося нас всё дальше от тех времён, в которых мы были молоды, а поэтому счастливы. Это понимаешь только спустя годы - какое счастье, когда живы твои близкие: родители, дедушки и бабушки, когда с ними можно поговорить, спросить о том, о чём спросить мы, как правило, всегда не успеваем. Но иногда эти, ставшие такими далёкими, времена возвращаются в нашу память...
***
Мурка – трехцветная поджарая кошка не лазит по столам, поэтому её, в отличие от старого пройдохи Васьки, пускают в дом. Но есть у кошки другая слабость – она любит полежать на кроватях. Однажды Мурка чуть не окотилась за подушками, но её вовремя обнаружили и выдворили в сарай, называемый козлятником. Когда-то в небольшом глинобитном под камышовой крышей сарайчике жили козы, а теперь хранятся дрова и небольшой запас просеянного угля, на котором частенько кошка ночует. Из-за этого она бывает сероватой от угольной пыли, но это обстоятельство не мешает Мурке стремиться к комфорту.
– Брррысь! – кричит, бывает, на неё баба Нюня с напускной строгостью, – шерсть твою потом собирай. – Брысь! – прогоняет она кошку, но та, зная бабулину доброту, обычно не очень поспешает. После второго-третьего окрика встает, лениво потягиваясь, зевает, неспешно спрыгивает и тут же усаживается что-нибудь клянчить. Другое дело хозяйка – дочь бабы Нюни – она с кошкой не церемонится, и та, не ожидая развития событий, сигает, чтобы шеметом спрятаться, если застали. А чаще ретируется заранее, едва заслышав стук дверей на веранде и топот каблуков.
В небольшой комнатке сумрачно: через два небольших окошка света попадает немного, а тем более в пасмурный день поздней осени. У боковых стен комнаты – две кровати. Между окон торцом к стене стоит накрытый цветастой клеёнкой обеденный стол, над ним на небольшой полочке громко тикает будильник. С одной стороны стола, около своей кровати, накрытой байковым одеялом, картинно отставив мизинец, пьёт чай из блюдца бабушка Анна Ивановна, свои величают её баба Нюня. А через стол сидит, завалившись набок и подперев рукой щёку, внук Вовка, семиклассник. Учится внук во вторую смену и сейчас со скучающим видом листает дневник.
Живая тень вдруг пробегает по недавно выбеленной стене. Это Мурка – легка на помине – заглядывает то в одно окно – то в другое, чтобы пустили в дом. – О, явилась – не запылилась! – оживившийся Вовка с готовностью подхватывается, на ходу нахлобучивает кроличью шапку и через крохотный коридор выскакивает на веранду. За дверью, на припорошенном снегом крылечке, кошки еще нет. – Да, сейчас я тебя барыню ожидать буду, – немного постояв, он шумно закрывает дверь. Сделать это непросто – дверь двухстворчатая, и каждая створка разделена на нижнюю и верхнюю половинки. Справившись с дверью, Вовка шмыгает в тепло. Поёжившись, он бросает шапку на переполненную вешалку рядом с крашеной в голубой цвет дверью. Шапка, слегка помешкав, падает. Вовка с досадой швыряет её на бабулину кровать: скоро всё равно кошку запускать, голодная же, небось.
Баба Нюня аппетитно прихлебывает чай вприкуску с сахаром. Маленькие кусочки она заранее наколола старинными щипчиками из большого куска. Все эти приготовления, да и сам процесс заварки, превращают чаепитие в непростую церемонию, и внук порой удивляется:
– Бабуль, и не лень вам столько сил тратить – полно же готового сахара: хоть кусочки – хоть песок.
– Много ты понимаешь: нынешний-то вроде и сладкий, а вкуса в нём того нет. Вот раньше был сахар, большие головы... Баба Нюня всегда с готовностью рассказывает про то, какая жизнь была раньше, когда была она молодой и лёгкой на ноги. А сейчас ходит с грушевой палкой, которую постоянно забывает то в одном, то в другом месте. Вовка время от времени помогает бабуле: ищет потерянную палку, подливает масла в лампадку около иконы, подтачивает бабе Нюне её диковинные щипчики старым напильником. Но сейчас щипцы хоть куда. Он тянется и достает кусочек сахара, бросает сладость в рот, и тут его взгляд падает на шапку. Вопросительная Муркина фигура опять показывается в окошке, но Вовке уже не до неё.
– Ба, ну вы только гляньте, совсем оборзела эта свинина! Баба Нюня недоумённо поднимает подслеповатые глаза на внука, он выразительно кивает в сторону её кровати. Там неясным серым пятном за подушкой разлеглась кошка.
– Брысь, гадина, – повышает голос бабуля, но кошка не ведёт и ухом. – Я кому говорю! Брысь! Кошка даже не шевелится…
– Разбаловали вы её, ба. Совсем от рук отбилась, а вам после неё шерсть собирай...
– Так ото ж, Вова, а ну сними её блохастую, а то буду потом чухаться, – баба Нюня неуклюже машет рукой.
– Да я-то сниму, ба, но вас, как видно, она точно – не уважает. Даже обидно за вас. Может палкой её пугнуть, чтобы знала порядок?!
Баба Нюня, похоже, согласившись, нашаривает палку и, повернув её рукояткой вперёд, стукает по мягкому серому пятну. «Кошка» слегка меняет положение и больше не шевелится.
– Вовка, я кому говорю, щас же сними её! Она, видно, котят задумала принести – даже из-под палки не слазит!
– Да ну, каких котят, бабуль, похоже, отбегалась наша Мурка! Вы ж, небось, её прибили, палка-то у вас тяжё-ё-ё-ё-лая!
Баба Нюня с сомнением смотрит на внука, но он с самым серьёзным, почти скорбным видом покачивает головой.
– Мы в школе проходили: сотрясение мозга – и всё, пиши, пропало... трепанация черепа… Летальный исход!.. – Скорей всего, в висок попали, – уверенно констатирует внук. – Может водой сбрызнуть, а? Говорят, помогает...
Помедлив, бабушка тянется к графину с водой. Вовка досадливо щёлкает языком:
– Да вы чё, ба, думаете, стакана хватит? Половина ваще не попадёт куда надо, да и тёплая она, – бесполезно. Может с веранды принести ведро холодненькой, бабуль? Ну а чё, окатим, глядишь, оно и того... прошибёт?!
Баба Нюня задумывается ненадолго, но предложение внука решительно отвергает: – Да не плети что зря, а где потом матрац сушить, и спать я как буду?! – Я кому говорю, сними кошку и вынеси на улицу, на холод, ирод! Ты что, по-русски разучился понимать?!
– Да не-ее-е, ба. Ну как на холод, подумайте?! Жалко же, как она там бедняга будет на улице, пусть уже тут помирает...
Баба Нюня не находит возражений, повисает пауза. Кошка продолжает лежать недвижимо, над её судьбой незримо сгущаются тучи. Вязкую тишину опять нарушает озабоченный голос внука:
– Ба, я чё подумал, может мотануться до Бельченковых, с ихнего телефона скорую вызвать? А? Как думаете? Ну а чё: укол сделают, может кислороду подвезут?
Баба Нюня суетливо возит ладонями по столу, не зная, что бы срочное предпринять.
– Какую скорую, ты не болтай уже ерунду. Скажи ещё и в больницу положить. К людям скорую не дождёшься, а тут к кошке. Поедут, как же!
– Это вы точно, ба, я как-то сгоряча и не подумал. Но что-то же нужно делать, может за фельдшерицей сбегать, а? Хотя, пока туда-сюда, пока придёт, щипцы прокипятит, уже и поздно будет. Интересно, а пульс есть?!
– Я тебе, сколько буду говорить, – баба Нюня перебивает внука, резко повышая голос, что совсем на неё не похоже, – вы-не-си кош-ку на ве-ран-ду! Там и водой окропи, ты слышишь или нет?! Внук всё так же скорбно качает головой, не трогаясь с места и, похоже, глубоко переживает драматизм момента: – Да не-е-е, ба. Я дюже трупов боюсь… Вы, может сами, как-нибудь, а?
Делать нечего. Презрительно глянув на внука и досадливо поморщившись, бабушка встает, грузно опираясь на край стола, перебирает руками подоконник, поворачиваясь к кровати, осторожно подымает кошку и... от неожиданной лёгкости опять опускается на стул. Задетая локтем чашка с недопитым чаем опрокидывается, чай разливается и тонким ручейком устремляется через стол, кружок лимона, описав дугу, успокаивается рядом с опрокинутой чашкой. Теребя в руках потёртую шапку внука, баба Нюня понемногу приходит в себя, и через короткое время шапка, хлопая ушами, как крыльями, летит через стол.
– Так ты что, над бабкой... смеяться... мать придёт... вот я... – неловкая рука опять нашаривает тяжёлую палку. Вовка на всякий случай отодвигается. – Ба, ну я ж пошутил, ба! Ну, чего вы. Я ж лампадку почистил, ба. И щипцы вчера наточил...
Ещё какое-то время бабуля ворчит, что с пенсии этот злодей больше не получит ни копейки, что теперь она больше не будет ничего скрывать от матери... Тут баба Нюня замечает в окне заждавшуюся домашнего уюта Мурку, и чувство радостного облегчения берет верх над гневом.
– Хорошая моя, пришла моя золотая... – Иди, впусти кошку, ирод, голодная же, наверное!
– Я щас, я мигом, ба, – Вовка, забыв про шапку, бегом выскакивает на веранду.