Всё ради жизни...

Дарья Михаиловна Майская
   Мама! Я поступила! Я буду фельдшером!- Маруся прокричала это на одном вдохе и, побросав сумки с книгами, тетрадями, нехитрой одежонкой, побежала к своему отцу в столярную мастерскую, которая располагалась у них во дворе.
   -Пап! Ура! Наша мечта сбылась! – Отец оборачивается на ликующий голос, роняет в золотую гору стружек здоровущий фуганок. Он обнимает свою дочь, гладит ей голову, приговаривает растроганно:
   - Умница моя, умница, молодчина!
            *  *  *
   Мы приоткрыли дверцу времени и подсмотрели сцену, которая произошла
много десятков лет назад.

   Трудные были годы. Но никаких невзгод, лишений не может замечать молодость, благословлённая удачей. Время от зачисления до начала занятий пролетело, как один день. Маруся с матерью кроили, шили немудрёные платьишки, юбочки, блузочки. Всё ей нравилось, всё вызывало восторг, но больше всего нравился белый халат.
Она то и дело примеряла его, вертелась так и этак перед зеркальцем величиной в листок ученической тетради, делала строгое лицо, но никак не могла удержаться
от счастливой радостной улыбки и, кружась и подпрыгивая, заливалась серебристым, как колокольчик, голосом: «Идём, идём, весёлые подруги, страна, как мать, зовёт и любит нас»*…

   Одно заботило Марусю: как же спрятать под шапочку свои длинные, черные как смоль, косы. Она обвивала их вокруг головы, пыталась потуже завернуть на затылке, но они пружинили и, извиваясь, спадали ниже пояса. Никакие заколки не могли их удержать.

   Училась Маруся легко: ловила каждое слово преподавателей, а дома, закрепив
по книгам и записям теорию, бесконечно делала в маленькую подушечку уколы, вливания и впрыскивания, перевязывала плюшевого мишку, накладывала ему шины.
И пела, и кружилась от счастья, что всё у неё правильно и ловко получается.

  *  *  *

   "На вой-ну… на вой-ну… на вой-ну"- монотонный речитатив колёс поезда не баюкает, не успокаивает. Сухие глаза девушки широко раскрыты, кажется, сквозь время и пространство они видят ужас, охвативший весь мир и что растянется он на годы. Вчерашнюю девчонку - тоненькую, нежную, поезд везет защищать Родину.
 
   Прошёл год, другой… Судьба или денно и нощные** молитвы матери берегли Марусю, но в полевом госпитале, на передовой, под бесконечными обстрелами и после тяжелейших боёв, она оставалась невредимой. Неутомимо, до автоматизма переходила Маруся от одного раненого к другому – колола, перевязывала, меняла компрессы, просто поправляла подушку или одеяло. Случалось, заметит отчаяние и страх перед будущим на лице бойца, оставшегося после боя калекой, присядет на краешек койки
и тихо запоёт протяжную песню… поутихнут стоны, кто-то тайком смахнет слезу – мама так им пела или жена баюкала их сына.
У стола хирурга Маруся чётко, как отлаженный механизм, подавала и принимала инструменты, зажимала хлеставшие кровью вены и артерии.

   Но не всё так согласованно и отлажено было в армии. Их полк попал в окружение, а потом… в плен. Их безумно долго гонят по дорогам и бездорожью Польши. Изнурённые голодом, переменчивой погодой, затравленные бесконечными выстрелами (тех, кто падал и не сразу поднимался, фашисты расстреливали), люди-тени брели молча, бессильные молиться или проклинать. Для них давно не существует вчера, сегодня. Они забыли, что бывает завтра, а если вспоминали – ненавидели его:
с ним придут те же безысходность и отчаяние, ужас дикий и непостижимый, созданный человеком для человека.

   Тупо уставясь на избитые в кровь ноги, спотыкаясь, падая и вставая, собранная из тысячи еле живых людей, растерзанная, фантастическая гусеница приближается
к месту, огороженному колючей проволокой, с вышкой для охранников, лаем озверелых, как и их хозяева, овчарок. Пленным велели разделиться: женщинам входить в правые ворота, мужчинам - в левые.

   И вышки, и огороженное колючей проволокой пространство Маруся увидит утром, когда в положенный час взойдёт солнце и своими лучами коснётся всего живого и… неживого. А теперь глубокая ночь. Лагерь спит тяжело и страшно. Через непостижимо равные промежутки времени над головами впавших в забытьё людей гремят автоматные очереди. Но ни крик испуга, ни вздох не станут ответом смертельной трещотке.

   Марусе неудобно: под боками какие-то кочки или ноги, животу и её собственным ногам больно. Чьи-то головы на время, а может, и навсегда нашли на её теле покой. Ласковый луч нежно и трепетно коснулся щеки. Девушка беззвучно шепчет:
   - Заря-заряница, красная девица!.. – Так с подружками они просила зорюшку открыть тайну их будущего, но и без гадания верилось, что оно удивительно и прекрасно.

   - Москваааа! Ленинграааад! Смолееееенск! Самааааара! Риииига! Ереваааан!-
Не понимая, в чём дело, Маруся слушает хриплые, иные еле слышные, иные надрывные или неожиданно громкие голоса. Вдруг всё задвигалось, люди на четвереньках поползли со своих мест.
   - Что случилось? Скажите, что случилось?
   - Доченька, здесь земляков так ищут: кричат свою область, если повезет услышать ответ, кричат свой район и ползут на заветное слово.

   - Во-ро-нееееж! Во-ро-неееееж!- Так долго молчавшие колокольчики в горле Маруси зазвенели, окрепли и понесли над ревущей, хрипящей толпой название её города, столицу её малой родины, которой она уже  успела верой и правдой послужить.

   На дальней-дальней горькой чужбине, среди боли и крови, она услышала мужской голос, ответивший ей:
   - Во-рооооо-неж!
Выпрямившись во весь рост, Маруся повторяет:
   - Ворооонеж! Ворооооонеж!
И каждый раз ей приходит ответ:
   - Вороооонеж! Вороооонеж!
Марусю тянули вниз, уговаривали лечь. Она же, поняв, что надо кричать далее, ликовала:
   - Та-ло-ва-я!
Тот же голос восторженно ответил:
   -Та-ло-ва-яяяяя!
Ревущая масса копошащихся людей на несколько мгновений притихла, как заворожённая слушая немыслимую перекличку.
   -А-браааа-мо-вка!
И тот же голос:
   -Абрааааааа-мо-вка!
   -Саль-ни-ко-ва  Ма-ру-ся!
   -Гри-днев Фё-дор!

   И вдруг Фёдор срывается и бежит на голос, в противоположный конец лагеря,
к колючей проволоке. Он повторяет: Маша! Маруся! Сальникова!
   Они близкие соседи. У Фёдора дома молодая жена и крошечный сын Коля.
О них ли хотел спросить Фёдор или о своей матери?..

   Сухая, такая неуместная трещетка рассыпалась над лагерем. Фёдор в двух шагах от колючки вскинул руки, ноги его подломились, а в глазах безмерное удивление
и … досада: ему помешали… как они могли… зачем? Недвижно Фёдор прижался к земле, кажется, прислушивается к чему-то еле слышному, самому важному, родному.

    ***

   Маруся не видела, как тело Фёдора тащили с территории лагеря за колючую проволоку, погрузили на телегу с другими телами, куда-то вывезли...
Бедняжка впала в глубокий обморок, а потом её охватил длительный ступор.

   Когда она стала приходить в себя, одна мысль не давала ей покоя: бежать!
Бежать и мстить! Бить-бить, стереть это бесово племя с лица Земли.

   Одним ранним утром фашисты приказали встать, выйти за пределы
ограждения, построиться в колонну по шесть человек. Снова они шли,
отрешённые не только друг от друга, окружающей природы, но и от самой жизни,
не замечая палящего солнца, забиравшего остатки их сил. Наконец, колонна стала входить в лес, дорога была узкой, колонна невообразимо растянулась, от нависавших крон наступило короткое облегчение.

   К ночи пригнали их в другой лагерь, также под открытым небом, с таким же ограждением колючей проволокой. Маруся свалилась около самой сетки. Несколько колючек впились ей в бок, но повернуться, отодвинуться ни сил, ни возможности
не было.

   Вдруг шёпот прямо у её головы:
   - Пани... пани...
   Маруся повернула голову, сначала ничего не поняла, потом разглядела
человека, прижавшегося к земле с другой стороны проволоки.
   - Пани, перекатись под проволоку и другим шепни... 
Всё поняла Маруся:
   - Девочки, катитесь лёжа под проволоку.

   Несколько человек перекатились и поползли за своими нежданными
спасителями. Они привели их на свой хутор. Покормили и велели спрятаться
между двумя огромными сараями, почти вплотную стоявшими друг к другу
задними стенами. Пленницы были такими исхудавшими, что они пролезли в этот узкий зазор. Несколько дней и ночей пришлось им там простоять - немцы обнаружили
лаз в проволоке, искали бежавших... Не нашли.

   Всю жизнь Маруся будет молить Бога за этих поляков, спасших
совершенно незнакомых им людей, смертельно рисковавших своими жизнями и близких.

   Группе пленниц удалось дойти к своим и продолжить воевать.
С войны Маруся вернулась, не имея ни единого ранения, но её сердце до конца
оставшейся жизни будет отвечать болью и на слезу, и на улыбку.
       ****

    Фёдор Гриднев числится в списке без вести пропавшим в годы Великой Отечественной войны. Маруся, уже давно ставшая Марией Константиновной, часто видит мать Фёдора, отца, жену. Его сын Коля вырос, работает военруком в школе.
Но она не рассказывала им о случившемся - скорбела, считала себя причиной его смерти… Не находила в себе сил рассказать такое.

   Работала Мария Константиновна в местной больнице фельдшером-акушером.
Уважительную, отзывчивую, её любили и сотрудники, и больные.
В свои дежурства она редко и часок урывала для сна - вышивала салфеточки
на тумбочки, чинила халаты для больных.

   Прислали в больницу фельдшера на скорую помощь. Стал он за Марусей
ухаживать. Не сказать, чтобы красавец, но хороший, старательный,
ответственный в работе. Марусино сердечко впервые дрогнуло от неведомого
чувства.
   Пришёл день, когда девушка повела его к своим родителям.
За разговорами, делами подошёл вечер. И решили поиграть в карты,
в обыкновенного дурачка. В этой семье не принято было играть,
но нечем было развлечь жениха.

   Играют. Жених стал раздражаться на Марусю - не с той
карты пошла, не ту подкинула. Маруся смеётся. Закончился вечер.
Вышла Маруся проводить жениха, а мать с отцом переглянулись
и ни слова не сказали друг другу.

   - Мань,- обращается мать к дочери,- не выходи за него.
Это очень плохой человек! Ты с ним увидишь лихо...

   И впервые Маруся не послушала мать. Отец так и не сказал
ни слова. Набирает ход подготовка к свадьбе, а отец торопится
достроить отдельный дом дочери: может, там у них жизнь-то сложится.

   Руки у отца золотые. Прекрасно работал не только по дереву,
но даже хирургам точил инструменты. Как игрушечку отделал дом,
диваны, шкафы, стулья, кровати, столы и модные этажерки,
табуреты с выточенными красивыми ножками - всё сам сделал.
Дом получился уютным, удобным, красивым.

   Михаил уже муж, хозяином себя чувствует. Но не по-человечески,
не по-людски живёт. Зарплату не отдаёт, а у них уже сынишка растёт...
И вдруг сундучок завёл, на замок его запирает. Что там у него, Маруся
не знает и не спрашивает.
 
   Однажды Михаил просто взревел: Кто лазил в мой сундук?
Не знает Маруся, о чём он говорит. А тут отец пришёл и услышал
этот рёв.
   - Что случилось? В чём дело? - спрашивает Марусю.
   - Не знаю. Кто-то к нему в сундук забрался, говорит, много
сахару недостаёт.

   - Что за сундук? Вам шкафов мало? Откуда он взялся, этот сундук?
   - Это Мишин сундук. Я не знаю, что у него в нём хранится.
   - Михаил, открывай сундук! - Впервые у отца в голосе было
столько металла, столько мощи, а его пудовые кулаки так неоднозначно
сжались, что зять стал дрожащими руками шарить в карманах. Наконец,
он извлёк ключ, открыл замок.
 
   Сундук был забит продуктами. Банки с вареньем, сало, пряники,
конфеты, консервы, а в большой жестяной без крышки банке из-под
повидла был сахар-песок. Насыпан был не до краёв.

   - Кто-то забрался в сундук и отсыпал сахар, - сказал Михаил!
В моём доме я не потерплю воров!- хорохорился Михаил, но неуверенно,
со страхом говорил, глаза предательски бегали, а руки дрожали...

   И тут громко заплакал Толик, их сынишка. Ему было уже около
шести лет.
   - Это я брал сахар! Мне было интересно, что в сундуке. Когда
папа открывал сундук, он меня выгонял.
   - Как ты брал сахар?- недоверчиво спросил дедушка.
   - Я нашёл широкую твёрдую соломинку и опустил её в эту дырочку
в крышке. Я стал ртом сосать и мне стало сладко. И я часто так делал.

   В крышке была маленькая дырка от выскочившего сучка, точно
под ней была банка с сахаром...

   Маруся и ребёнок плакали. Отец кивнул Михаилу на дверь,
приглашая выйти.
   - Вот что, зятёк! Ничего мне не рассказывай, не объясняй.
Завтра чтобы уволился и мотал отсюда со своим сундуком. Не послушаешь,
и пожалеть не успеешь! И дом свой наживи, в чужом хозяином не станешь!

   Так всё и вышло. Маруся осталась с сынишкой на руках, но мать
и отец однажды впервые услышали, как она, что-то делая, потихоньку
запела своим серебристым голосочком. Видно, о многом она не говорила
родителям, много настрадалась за эти годы, от многого освободилась.

   Умирая, Мария Константиновна велела позвать Николая Фёдоровича и поведала
ему эту историю, связанную с его отцом в плену и ничего не утаила...
...........................
*- «Идем, идем, веселые подруги!», 1937, слова В. Лебедева-Кумача, музыка И. Дунаевского.
** - нОщные - устар. - ночные.