Время такое.
Раньше мы были основным блюдом, а теперь увы.
Подвиньтесь, на середину тарелки взгромоздился ее владелец, и теперь его пища он сам.
Сколько бы времени ты ни бился над этими нотами, строфами, абзацами, сколько бы ты не краснел, оголяя самые тайные уголки своей души, место в центре тарелки тебе не занять.
Он ест себя сам, смакуя с таким упоением, что мы аж слюну сглатываем.
Его вкус, его интересы, его писатели, его поэты, его кино.
Ключ к тому, почему все они хороши, прост - потому что он их выбирает.
- Вы посмотрите, как этот томик "Булгакова" подчеркивает ее кашне.
- Вы обязательно побывайте в Париже осенью. Вы так выглядите, словно вот только что оттуда, из осеннего Парижа.
И мы остались на съедение сами себе.
И разбились на тех, кто ест себя, спиваясь, переписывая, не решаясь сказать, что это закончено, потому что хочется, чтобы кто-то заметил, что и так великолепно, мол оставь, нам это нравится, и тех, кто ест других таких, как и он сам, советуя переписывать, замечая тактично, что "ну это же черновичок, ты же подправишь".
А на его тарелку мы уже не попадем.
Мы даже не приправа.
Тогда бы мы заостряли, как-то оттеняли его собственный вкус, привносили бы свое послевкусие.
Но мы просто гарнир.
Мы для того, чтобы он, сука, наелся.
Чтобы не открывал больше сегодня ничего, не слушал, не думал, а спокойно шел к друзьям.
Он больше не ворочается с боку на бок полночи, прислушиваясь, как мы перевариваемся.
Он больше не советует нас отведать знакомым.
Он советует себя, свой вкус, своих писателей, поэтов и музыкантов, которые долго не могли бы уснуть, пытаясь понять, чем таким они его заслужили, и уже менее охотно брались бы творить новое, если бы и брались.
У него больше не урчит в животе, от голода, как раньше, когда он начинал метаться, пробовать все подряд, и не успокаивался, пока не находил. Сколько появлялось радости! Он был счастлив. Он знал, что он будет есть нас, и был счастлив. Нас подавали на самых праздничных сервизах. Этим столом хвастали перед гостями, и гости были в восторге.
К нам гарниром подавали революции, бунты, правителей, эпохи, красивых женщин, инженеров, врачей, величие его Родины.
После этой трапезы он был счастлив.
Потом пропадали мы. На тарелке оставался только гарнир, и он горевал. Он горевал, потому что гарнир без нас становился похожим на пресную лепешку без глотка воды, обдирающую сухое горло и не обладающую абсолютно никаким вкусом. Гарнир начинал убивать его. И он вновь искал нас.
И вновь находил. И пусть ему грозили каторги, ссылки, осуждение, увольнение, он все равно делал нас основным своим блюдом. И угощал всех, даже зная, что ему за это будет.
И мы никогда не давали повода в себе сомневаться. Мы из кожи вон лезли, когда знали, что займем почетное место в центре тарелки. Мы не давали себе пропадать со временем. Нам был важен наш вкус. И важен не с точки зрения того, чего он хотел. Мы старались быть вкусными, чего бы он не хотел.
Мы не боялись горчить и кислить, когда это нужно было, чтобы поменяли гарнир, мы не стыдились подслаживать, когда гарнир был подобран правильно.
Мы не давали ни одному своему кусочку испортить общий вкус.
Гармония пищевой цепи. Нам нравилось когда мы попадали ему внутрь.
Что произошло?
Но что-то произошло.
Теперь мы зачастую счастливы быть гарниром. Мы упрощаем вкус, чтобы им быть. Мы готовы даже брать вкусовые добавки, те, употребив которые, он хихикает по сторонам, потом пересказывает, иногда как анекдоты, приговаривая "дамы, если хотят могут закрыть уши".
Может быть это просто время.
Интернет, который избавил его от тягот поиска пищи, тем самым сначала дав ему изобилие вкуса, а потом вырубив у него вкусовые рецепторы напрочь. Теперь все слилось в единстве вкусовых ощущений. Что бы он ни ел. Все практически, как жевать бумагу, запивая хлорированной водой, от которой со временем пропадает и обоняние.
Вот он, как гамбургер на бегу жует Достоевского, а после вдумчиво перебирает последними новостями какого-то новостного портала. И, спешно переварив, спешит угостить гостей новостями из Индии, где рабочие сожигли директора фабрики, подозревая грядущие увольнения.
Каков, а?! Эрудит, интеллектуал!
А основное блюдо потихоньку тухнет в гарнире, приговаривая:
- Ну он прав. Все уже конечно давно сказано и написано. Что ж тут я. Это видать таланта маловато. Да и чего это я тут расселся, когда вон дорожает все? Он и других не покупает, с чего меня вдруг купит?
И только где-то там в глубине его пищеварительной системы тихонько начинает возмущаться его желудок.
Не хватает ему, желудку, того к чему привык он. Не хватает ему песен о Родине и маме, стихов о любви взаимной, через все проходящей, не хватает ему абзацев о сердце громадном, которые помнил он наизусть до тех пор, пока не превращался в пыль и прах. Болит он, желудок, болью, которую так сразу и не разберешь в обилии ощущений организма. Только тогда, когда совсем невмоготу станет, скрутит желудок его всего, так, что он и с колен подняться не сможет.
Вот тогда он вспомнит о здоровой еде.
А до тех пор, все, что мы можем делать - это набирать вкуса. В себе. Внутри себя.
Не многие из нас это выдержат, косые взгляды, когда говоришь, кем бы ты хотел быть, отсутствие денег на еду, одежду, жилье, одиночество, потому что, ну кто захочет с вот этим несчастьем возится?
Но будут и те, кто выдержит. Как показывает опыт, такие есть всегда.
Те, кто выдерживает самое страшное испытание на веку человеческом - испытание ненужностью, испытание безразличием.
Есть такие, кто добровольно готов это переносить, не для себя ведь.
Для всеобщего здорового питания, и процветания организмов во всем мире.
Приятного аппетита!