Между грехом и праведностью.
На все воля твоя, Господи!
Николай Борисов.
Николаю Магнускому, человеку
нелёгкой судьбы, посвящается.
Царство ему Небесного.
Я пил с ведра колодезную воду
Из маминой ладошки парное молоко
И внемля соловьям, вдыхал свободу
Тем самым постигал земное бытиё.
Гл.1.
Прижав окуляр оптического прицела к правому глазу, Николай медленно вел стволом винтовки, внимательно всматриваясь в утреннее очертание ущелья. Здесь туман долго не задерживался.
Порывы проснувшегося ветра, разорвав белую пелену, слизывали остатки легкой белесости, и она исчезала, таяла на глазах.
В нарушении всех правил и норм, он две недели приходил сюда глубокой ночью, занимал позицию, в им же приготовленном окопчике, и наблюдал. Там, на склоне ущелья, почти, напротив, под высоким камнем находился схрон.
Армейская разведка обследовала найденный объект, в полной секретности выпотрошили его содержимое, вернув прежние ориентиры на место.
Информаторы, из числа местных жителей, сообщили, что это личный схрон одного из известных главарей боевиков. А ещё то, что скоро, очень скоро он и сам должен появиться здесь, только вот когда и в какое время, никто сказать не мог.
Вход в пещеру был хорошо замаскирован и если бы не помощь местных жителей, то разведчикам стоило бы больших трудов его отыскать. Хитроумная система минирования подсказывала, что это не просто закладка, а что-то более важное и, вполне возможно, секретное. И предположения оправдались. Правоохранительные органы получили массу видиокасет и разной архивной всячины.
За то время, пока Николай вел свои наблюдения, у камня несколько раз появлялись вооруженные люди. Они осторожно и очень тщательно обследовали местность и, убедившись, что посторонних не было уходили.
Дважды одинокий пастух спускался к камню, будто случайно, и тоже обследовал местность. Всё говорило о том, что должен скоро, очень скоро, появится хозяин, вот его то Николай и ждал. Отложив винтовку, он, взял в руки бинокль и устроившись поудобней, стал наблюдать за ущельем.
-Любопытно, - Николай часто в одиночестве разговаривал сам с собой, когда в полголоса, когда шепотом, а когда и в полный голос, переходя на крик. Все зависело от ситуации, - очень даже любопытно. - Едва прошептали его губы. Он вторично отложил бинокль и, удобно примостившись, приложился к окуляру прицела.
- Значит, птичка прилетела. - Неожиданно для себя он почувствовал, как по телу прошла мелкая судорога. Его всего передернуло, словно холодный озноб, пробежав по всем мышцам, ушел из него в землю. Легкое волнение охотника, едва коснувшись сердца, растворилось. Всё его существо сжалось, сконцентрировалось, в одну точку. Даже биение сердца замедлилось, дыхание стало ровным, экономным.
-Ну, где же ты, ясный сокол? – и сразу вспомнилось: « Эй ты, русский, заснул что ли? Я научу тебя родину любить!» - и удар прикладом между лопаток.
Невыносимая боль сломала Николая, у него отнялись ноги, и он снопом рухнул на землю. И тут же посыпались удары ногами. Николай попытался собраться калачиком и закрыть голову руками, но ни руки, ни ноги его не слушались. Удары, словно огненные факелы с невероятной быстротой вспыхивали в его теле, пока вдруг разум не помутился. Он почувствовал общую теплоту тела и потерял сознание.
Три года назад судьба закинула его в Чечню. А может и не судьба вовсе. Мы ведь сами выбираем свои жизненные пути, пусть часто и не вполне осознанно, но сами. А потом пеняем на сложившуюся ситуацию, судьбу. Господь Бог дал нам полную свободу в выборе наших жизненных деяний. Мы говорим: на всё воля Божия! Да, это так. На всё, и плохое, и хорошее. Только человек сам выбирает, как поступить: жить ли ему в грехе или же жить в благодати Божьей, переступить через искушения или насладиться ими.
Закончив юрфак университета, Николай был вправе надеяться на вполне
достойное существование под солнцем. Пусть больших лавров он и не сыскал, на поприще юриспруденции в вузе, но вышел из стен "альма-матер" специалистом вполне готовым к работе и главное думающим.
Пьянящая волна перестроечных веяний подхватила его, как и миллионы
других наивных граждан Союза и понесла в бурлящем потоке, по перипе-тиям новой жизни, к капитализму.
Вначале всё складывалось хорошо. Юрист- консультант, с правами за-
местителя генерального директора по юридическим вопросам, в небольшой, но довольно оборотистой фирме, условная законность сделок «купи – продай» и деньги, деньги.
Он не ощущал их физически, настолько все было виртуально. Нули, подпись, много нулей за цифрой и подпись. Денежные счета в банках, его счета и ему казалось, что такой сочной жизни не будет конца.
Его льстила чековая книжка, лежавшая во внутренним кармане пиджака, кабинет с кожаным диваном, кожаными креслами. Порою, ему не верилось в происходящее и он, сидя у себя за массивным столом, нет, нет да заглядывал, в зеркало, дабы лишний раз удостовериться, что все, что с ним происходит не сон, а суровая жизненная реальность.
Бывало, откинувшись в кресле, закидывал ноги на стол и, как в видимых ранее американских фильмах, пытался шевыряться канцелярскими ножни-цами у себя в ногтях. Но однажды так стриганул ноготь на безымянном пальце левой руки, что брызнула кровь и с той поры ногти свои он оставил в покое. Ноги же закидывать на стол понравилось, более того заметил, что минута такого состояния снимала тяжесть и усталость в нижних конечностях. Эту процедуру он стал проделывать почти регулярно, но только тогда, когда оставался у себя в кабинете один.
Обращения к нему по имени и отчеству самого генерального: «…как вы думаете, Николай Васильевич…, как вы считаете…», ни то, что льстило, а выводило его самость до головокружительных высот своей значимости.
Установившиеся связи, конечно же, с подачи генерального, давали возможность брать в банках большие кредиты. Кредиты переводились на какие-то счета, каких - то фирм, через некоторое время деньги возвра-щались, но уже с ещё большими нулями. Брались кредиты в другом банке и всё повторялось с той только разницей, что менялись фамилии гарантирую-щих возврат кредита.
Но однажды хорошо отлаженная схема сломалась, и выстроенное финансовое здание рухнуло в одночасье. Деньги, огромные деньги со счетов испарились, возвращать кредит было нечем. Кредитором же оказалась его фамилия.
Что такое жизненные проблемы выяснилось с такой же быстротой, как сплетня в деревне. Никто и ничего ни хотел, ни знать, ни ждать. Деньги необходимо было отдать в полном объёме и сразу.
Он, по наивности, вначале полагал, что произошло какое-то непредвиден-ное недоразумение, что день-два и финансовые неурядицы будут урегулированы и жизнь вернётся на круги своя. Своему генеральному директору, с его связями, Николай верил безоглядно.
Ан, нет. В офисе он оставался один. Ни генеральный директор, ни первый его заместитель, ни главный бухгалтер в кабинетах не появлялись. А тетя Поля уборщица, придя на работу к самому обеду, как-то странно посмотрела на Николая. И мягко, ласково прошептала:
-Я за личными вещами, - и воровато оглянувшись, не слышит ли кто ещё, добавила:
- Беги отселева, касатик, беги без оглядки. А этих сикушек,- она кивнула головой, имея в виду секретаршу и бухгалтера, - никто не тронет, а тебя, угробят.
Да, тётя Поля, что-то знала. А что? Он по глупости не спросил, а, может быть и постеснялся, как-никак,…уборщица, а он… заместитель генерального директора.
Николаю стало неуютно. Он позвонил по двум, трём телефонам, но на другом конце линии никто не брал трубку.
На столе лежала свежая газета, блуждающий взгляд Николая остановился на гороскопе для «Овнов»: «В начале недели вы найдёте общий язык со всеми, кто вам нужен. Получите интересующую информацию, добьётесь желаемого, отстоите свои права и серьёзно преуспеете в любовных делах…» - блин, какие там любовные дела? - Он отбросил газету, но через минуту вернулся к ней, что бы дочитать, что же ему пророчат на неделю грядущую: «В середине недели вы будете жить «душа в душу» с окружающими, примете участие в культурно-массовых мероприятиях, где будете лидером и заводилой…»- да, вот только плясок мне и не хватало, - он скомкал газету и засунул её в корзину для мусора.
Так прошел первый день, день немоты, так потом он, для себя, его определил.
Ночь, наполненная кошмарами, длилась бесконечно долго, ему даже подумалось, что конца ей не будет. Только под утро он осознал то, что операция по его подставе прошла в рамках существующей законности. Что необходимые документы для получения кредита он сам сработал добротно и…назад дороги нет. Деньги, все деньги, с установленными процентами, возвращать должен будет он, и никто другой, а не то…
«А не то…»появились рано утром.
Они подъехали на двух «девятках», цвета «мокрый асфальт». Деловито вошли в офис. Двое остались на входе, а трое, нигде не останавливаясь, сразу поднялись на второй этаж к его кабинету.
Николай сидел за столом в прострации. Десять минут назад ему по телефону объяснили сложившуюся ситуацию, подтвердив его ночные страхи, а он всё никак ни мог уяснить сказанного. В голове, словно мощным насосом, с неимоверным шумом гонялись два слова: «подставили…, кинули…, подставили…, кинули….»
Когда вошли посетители, он не удивился.
Крепкий, симпатичный парень в позолоченный очках, в тёмно бордовом костюме, с ярко синем галстуком дружески ему улыбнулся и протянул руку для приветствия:
- Константин.
Двое других, в спортивных костюмах, молча и по-хозяйски расселись, один в кресло, другой на кожаный диван.
Николай, приподнявшись навстречу, пожал протянутую руку:
- Николай,… Николай Васильевич…. Располагайтесь, - он жестом показал куда, но понял, уловив едва заметную усмешку Константина, что пришедшие сами знают, где и, как им располагаться.
- Значит так, Николай Васильевич, нам необходимо исполнить некоторые обязательные, в таких случаях, формальности и уточнить некоторые детали. - Константин открыл принесённую с собой папку:
- Вначале нашего неприятного для вас разговора я бы хотел, чтобы вы подтвердили наличие ваших банковских счетов, и соответствие указанных вкладов, - он протянул ему лист бумаги.
Николай взял лист и тупо уставился в него: «Начинается. День прозрения. День вкушения земного бытия». - Он криво улыбнулся.
-Да, здесь всё правильно. Счета мои и сумы верны.
- Ну, вот и хорошо, Николай Васильевич, это первая часть нашей общей программы. Теперь переходим ко второй, я надеюсь чековые книжечки у вас с собой или как? - Константин мило улыбался. Парни также оскалились подобием улыбки и многозначительно переглянулись.
Только сейчас Николай разглядел за очками глаза Константина, они были какие-то безжизненные. Скорее не безжизненные, а скучные. Они словно говорили, что им давно всё до чёртиков надоело, что даже и белый свет им ни то, что не мил, а в тягость. А ярко синий галстук, позолота очков и коротко стриженые волосы словно дополняли, подчёркивая нереальность происходящего.
- Вы понимаете, Николай Васильевич, что сумма на ваших счетах смехотворно мала, а для того чтобы вернуть взятый вами кредит необходимы еще денежные вложения. – Константин посмотрел на своих друзей, продолжил:
- А если учесть проценты и включённый счетчик…то я думаю, что вам придется приложить максимум усилий и стараний, чтобы погасить возникший долг, - Константин откинулся на кресло.
- Не понял, - Николай удивленно вскинул голову, - то есть, как это смехотворна мала? Вы хотите забрать у меня все, что я накопил,…заработал,… Прекрасно зная, что денег, о которых мы сейчас ведём речь, я не брал. И ни то, что не брал, я их даже в глаза не видал. Да у меня и в мыслях никогда не было, что бы что-то.…вот так. И…есть же фирма, есть руководство…вы, что хотите все повесить на меня? И причем здесь счетчик? - Николай встал и хотел выйти из-за стола. Но Константин, вдруг сменился с лица, оно стало у него ни то, что злым, а каким-то по волчьи хищным. Он холодно бросил:
- Слушай ты, жлобина, ну-ка сядь. И не хорохорься. Сейчас подпишешь чеки. Снимешь бабки и закроешь счета. Подпишешь документы на получение еще одного кредита, чтобы закрыть долг с процентами. Ведь первый кредит кто-то же должен закрывать? Так ведь? Ты же юрист. На всё это даю тебе час и ни минуты больше. В твоём распоряжении машина и охрана. - Он повернулся к парням:
- Рэм, проводи Николая Васильевича для исполнения своего гражданского долга. - Рэм худощавый парень, крутанул на указательном пальце ключи от машины и весело бросил, обращаясь к Николаю:
- Пойдем, гражданина. Я на улице подожду.
Николай замер и с минуту постояв, рухнул в кресло. Константин опять мило улыбался:
- Значит так, по-видимому, гражданин Николай Васильевич не прочувствовал всей сложности сложившейся ситуации. Тебе, как объяснить по слогам или сразу в лоб, дуплетом? - Развалившийся на диване мордастый парень, играя четками, вяло бросил:
- Артист, дай я ему объясню. Я нутром чую, у него пятак чешется, а, Николай… Васильевич, чешется? И задница…тоже…
- Ничего у меня не чешется, да и чековой книжки у меня с собой нет…
Удар в грудь был такой силы, что Николай ни сразу сообразил, что произошло. Острая боль в груди и он лежащий вместе с креслом на полу, пытающийся вдохнуть в себя воздух. Ошеломленный от боли и от непо-нимания, что же случилось, он, что та рыба на берегу, то пытался подняться, то с усилием втягивал в себя воздух.
- Я…я, вы чего? Зачем?…- он кое-как поднялся, шатаясь, поставил кресло и упал в него прижимая руки к груди.
- Так, где говоришь у тебя чековые книжечки? - Поблескивая линзами очков и потирая кулак, Константин смотрел на Николая, как-то иронически тепло, по-отечески. - «Ну, что брат родной», - мелькнуло у Николая мысль:
- Здесь, здесь, с собою,- он едва выдавил из себя, превозмогая боль.
- С с-о-б-о-ю, - передразнил парень с четками,- Артист, дай я ему врежу для полноты полного понятия.
- Не надо, Медный, Николай Васильевич, прочувсвовал важность настоящего момента. Так ведь, Николай Васильевич? И сейчас приступит к исполнению гражданского долга по возвращению утраченных средств частного банка. Десять минут даю, - он посмотрел на часы. - Не успеешь, объясняться будешь с Медным.
Да, как же тогда Николай был наивен и, что греха таить, глуп. В два дня было потеряно всё. В течение полугода он был трижды жестоко избит, дважды отлёживался на больничной койке. В эти дни к нему приходил следователь, как правило, один и тот же капитан. Он долго и нудно расспрашивал: когда Николай и где родился, есть ли у него родственники, если есть, то где. О том кто его избил и за что, ни разу ни спросил. Вопросы, заданные капитаном относились только к похищенным деньгам. Когда Николай не выдержал и спросил, почему милиция не ловят тех, кто его избил, он только ухмыльнулся и, выдержав паузу, ответил, что, как только Николай признается в похищении и вернёт деньги, то сразу же займутся его обидчиками.
- А сейчас мне нужно твоё чистосердечное признание и деньги. Как только мы утрясем формальности, сразу же примем от тебя заявление по факту избиения. - И он улыбнулся такою милой и знакомой улыбкой, что у Николая от понимания того, кто сидит перед ним, похолодело внутри. И, чем больше он вглядывался в следователя, тем явственней видел схожесть сидящего перед ним капитана с Артистом.
- Но я ведь гражданин и вы должны, обязаны защитить меня…вы ведь милиция.
- Правильно, милиция. Мы и защищаем пострадавших от мошенника, то бишь от тебя,- капитан мило улыбался, ему явно нравилось разглагольствовать на эту тему.- А то, что данные товарищи тоже граждане ты как-то об этом забываешь. Так не бывает, у нас все равны перед законом. А то как-то нелогично получается, ты их кинул на бабки, и милиция должна тебя же от них ещё и защищать. Может ты нам посоветуешь их за решетку спрятать? А? - Николай ни стал с ним спорить, всё и так было предельно ясно, он жертва.
Неделю он набирался сил: сначала придуривался, что не может ходить, затем, что кружится голова, а потом ночью ушел, тихо и незаметно,
да так что его хватились только к обеду.
Без документов и без копейки денег ночевал на вокзалах, в коллекторах теплотрасс и, где придётся. Однажды на вокзале увидел себя юного, восем-надцатилетнего в стенде «их разыскивает милиция».
И Николай ударился в бега. Год он «бомжовал», куда только его судьба не забрасывала, чего только повидать ни пришлось.
Часто, лежа в наспех устроенном ночлеге, он думал о судьбе, о жизни и о том, сколько вот так ещё он протянет.
Он видел вокруг себя таких же, как он сам несчастных, брошенных, изгнанных, словно домашних животных, и ужасался, глядя, как ещё недавно эти живущие нормальной жизнью люди превращались в санитаров помоек, мусорных свалок.
Ему вспомнилась телевизионная передача про то, что нельзя из города полностью изгонять бродячих собак и кошек потому как после их уничтожения возрастет численность крыс за счет увеличения кормовой базы. Тогда он с горечью подумал, что по этой же причине государству необходимо увеличение число «бомжей», поскольку кормовая база для крыс ещё больше уменьшится.
Почему, когда его били, он ни разу ни давал сдачи? Чего он боялся? Почему он не дрался за свою жизнь, за свою судьбу? Почему безропотно переносил все унижения? Ведь он же не виноват. Да хоть бы и был виновен, кто дал право Артисту, Медному и таким как они вершить его судьбу. Конечно они «братва», они стая волков, они вместе сила. А он что? Он один, он никто. Даже друзья, узнав о случившемся, все отвернулись. Испугались. А он? Он сам испугался, он сам оказался трусом. Именно поэтому он здесь и нечего на кого-то кивать, и скулить о неудавшейся жизни, судьбе.
И чем чаще он загонял себя в загон трусости, тем тягостней и тоскливей ему становилось на душе. И он подумал о ней, так вскользь, как о какой-то бородавке появившейся на неудачном месте. Но мысли переключились вновь на судьбу и на то, как ему не повезло. Почему ему такому хорошему выпала такая нехорошая доля.
Долгие ночи без сна навели на мысль, что он вообще-то не трус. Да разве может трус драться с бомжами один против троих, четверых и отво-евывать своё место под солнцем в их среде и не просто, чтоб его никто не трогал, а завоевывать непререкаемый авторитет. Нет, здесь было что-то другое…и он понял. Конечно же, в той ситуации он не знал, что ему делать, как себя вести.
Законопослушный гражданин по наивности надеялся, что данное недоразумение рано или поздно разъяснится и всё встанет на свои места и все извинятся перед ним, и он в своих глазах может быть будет выглядеть даже неким обиженным героем. И вот эта мысль об обиженном герое его повергла буквально в шок. Обиженный герой…парадокс, нет, никто и никогда ему не поможет, только он сам, переступив свои моральные и этические барьеры, защитит себя. Вообщем, внутренне он готов был убить…
Справедливо было в Америке, там «Кольт» уровнял всех. Если бы у него было оружие разве бы они сунулись к нему, конечно же, всё было бы по другому. Да, если бы, да кабы…
Ещё раньше, до случившегося, он где-то краем уха слышал, что на Кавказе можно отсидеться. Там есть работа, и никто не спрашивает никаких докумен-тов.
Однажды глубокой ночью он пришел домой. Грязный, оборванный, голодный. Весь в напряжении от неизвестности, осторожно постучался в родимую дверь. Тусклый свет на лестничной площадке, темные потаённые углы заставляли его крепко сжимать рукоятку ножа и быть готовым ко всяким неожиданностям.
На его тихий осторожный стук за дверью откликнулись сразу, словно ждали его.
- Кто там?- голос матери был таким родным и желанным, что Николай, опёршись плечом на стену, едва не застонал. Он с минуту стоял молча не в силах выдавить ни слова. И только когда мать вторично спросила: «Коля, это ты?» Он хрипло и с натугой едва выдавил из себя: «Да, мама, это я». За дверью охнули, словно не веря в услышанное, и через мгновение дверь отворилась.
- Коленька! Родненький, Коленька, сынок, как же это так?- мать уткнулась ему в грудь и заплакала.- Я уж не чаяла тебя увидеть. Кто только у нас не был, и милиция, и какие-то люди, и бандиты и все спрашивали, искали тебя. - Она подняла на него полные слез глаза: Коленька, что же ты натворил?-
Николай осторожно отстранил мать:
- Мама, успокойся,- прикрыл за собой дверь.- Ничего я общественно опасного не натворил.- Он обнял мать,- успокойся и никому ни верь. Твой сын честный, но немного несчастный человек. Может ни столько несчастный сколько невезучий. Но это всё пройдёт, - он так же осторожно отстранил мать. - После радостей неприятности по теории вероятности, - и вымученно улыбнулся ей.
- Мама, собери мне на смену вещи, я не надолго. Помоюсь, покушаю и пойду. И, как это не печально, но я не могу долго оставаться дома.
- Коленька, что же произошло,- мать, поддавшись его осторожности, тоже перешла на шепот.
- Мама, я прошу тебя, не спрашивай. Всё утрясётся, образуется. Ты только не говори ни кому, что я был дома, н-и-к-о-м-у. - Николай сбрасывал с себя одежду и когда остался в одних трусах, посмотрел на мать долгим и внимательным взглядом. Он словно почувствовал, что это была их последняя встреча, что уже больше никогда он не увидит самого дорогого для себя человека на свете. И обняв её, заглянул ей в глаза:
- Ты только не волнуйся, ма, приготовь мне покушать и что нибудь в дорогу. А я сейчас быстренько ополоснусь…и ма, найди мой комсомольский билет, диплом. Ну, вообщим, что осталось из моих документов собери в целлофановый пакет..
Зайдя в ванную, он хотел помыться под душем, но, постояв с минуту в горячей струе, сначала опустился на корточки, а потом, переключив воду, лег на дно ванны, ощущая спиной, холодные её края и разомлел.
Думать ни о чем, ни хотелось.
Там на вокзалах, в теплотрассах он часто представлял, как будет лежать в теплой ванне, и млеть, и ни о чем, ни думать.
Всё так и происходило, как мечталось.
Он, наверное, даже на мгновение заснул, отключился, от теплоты и монотонного шума воды, но только на мгновение. Разум вздрогнул, согнав благостное настроение, заторопил, не взирая ни на томную сладость в теле, ни на благодушие. Звериная осторожность, приобретенная за месяцы скитаний, заставила выбраться из воды, несколько раз тщательно намылится и ополоснуться. И, уже ни подгоняя себя, он вышел из ванны, на ходу обтираясь полотенцем.
Мать седела за столом и тихо плакала. В руках она держала открытым его комсомольский билет.
- Коленька, Коленька да что же это такое?- она вытирала слёзы тыльной стороной руки и Николай увидел, как там, где была мокрота от слез, проявилась дряблость кожи. И он подумал, что матери всего то пятьдесят четыре года, а она так старо выглядит. Только сейчас до него дошло, что все это время он её почти не вспоминал. А если иной раз её образ вдруг касался его мыслей, то это было так неожиданно и не уместно, что он даже вздрагивал и задавался вопросом, а не случилось ли что с матерью?
- Ладно, ма, будет тебе. Развела мокроту. У меня времени почти нет…ну перестань, - он своим полотенцем стал промокать материнские слёзы.
Было ли ему жалко мать? Скорее всего, нет, ему-то и себя жалко не было. Единственное, что им двигало по жизни, заставляло как-то защищаться это даже ни страх смерти, а какой-то неведомый ему животный инстинкт сохранения, животный и его разуму не подвластный.
Поэтому у него даже мелькнула мысль, а зачем жалеть мать? Она в тепле, сыта, обута, дома на диване возле телевизора и у неё более или менее, но по жизни всё ясно, жизнь- то практически прожита. Еще чуть-чуть и пенсия, сад, огород, чистый воздух.…А вот у него с жизнью проблемы и никто ему ни скажет, что будет через полчаса, через час. Вот только одно он для себя уяснил четко и бесповоротно, если возникнет необходимость убить человека, он убьёт без промедления и сомнений. Те, кто его загнал в жизненный тупик, кто привёл к этому состоянию, ещё ни знали, кого они взрастили. Скорее взрастили не они, они только вложили здоровое семя в благодатную почву.
Наскоро перекусив, Николай сложил чистую смену белья в рюкзак. Туда же нарезанные матерью бутерброды.
- Ну, вот и все. Мам, ты прости меня. Я, как только на место прибуду то, весточку сразу дам.- Он виновато опустил глаза. Но, словно спохватившись, улыбнулся. - Ты только мысли плохие из головы гони. Раньше за длинным рублём ехали в Сибирь, а сейчас всё переменилось и люди едут на заработки в тёплые края.- Он мельком глянул на настенные часы, они показывали три часа утра.
- Всё, ма, мне пора, - он обнял мать, с секунду прижал её к своей груди, погладил по голове и, поцеловав в щеку, вышел, не дав, матери проводить себя до лестничной клетке.
Как только дверь щелкнула щеколдой замка, он забросил рюкзак за спину и медленно начал спускаться по ступеням. Пройдя несколько ступеней он насторожился, ему показалось, что с ним вместе, стараясь попасть в ритм его шага кто-то спускается с верхнего этажа.
Николай, остановившись, замер. Вверху тоже остановились. Сердце бешанно заколотилось. Он бросил взгляд вверх леснечного марша и ему показа-лось, что чьё-то бледное лицо мелькнуло в тень.
Внутренне холодея, он, правой рукой, залез во внутренний карман куртки. Ухватив рукоять ножа, засунул ее в правый рукав куртки, так чтобы остриё уперлось в браслет часов. И начал медленно спускаться.
Вот он первый этаж, вот просвет в дверном проёме, а там легковая машина. Он готов был кинуться в проём, чтобы стремглав выскочить на улицу. Но кто-то неведомый заставил остановится.
Николай медленно стащил с плеча рюкзак, переложил его в левую руку и, прикрываясь им, как щитом, двинулся в середину просвета. И здесь, скорее интуитивно почувствовал, чем увидел, что шедший сзади кинулся на него.
Николай прыгнул вперёд и резко отпрянул в сторону. Нападавший не ожидал от него такой прыти и, проскочив по инерции, оказался к нему боком.
Всё произошло мгновенно. Николай ударил, что было силы. Кулак пришелся, в голову, даже ни в голову, а в шею чуть ниже уха. Удар получился какой-то тупой, неестественный, но человека отбросило на стену, он звонко «кокнулся» об неё головой и мешком сполз по ступеням.
-Вот так, знай наших, - и Николай кинулся на улицу.
- Куда! Стоять! Олень северный!- Николай словно налетел на стену, таким неожиданным был зло шипящий чуть с хрипотцой голос. Он среди тысяч голосов различил бы его. Даже в базарном гомоне он бы его узнал и выделил для себя, как страшную опасность, как непреодолимую преграду в его непростой жизни.
Николай словно под гипнозом замер на ступеньках подъезда.
То чего он так боялся, о чем не единожды думал, наедине с собой, случилось и случилось в самый неподходящий момент, в самую неподходящую минуту. Словно судьба вновь расхохоталась ему в лицо и сейчас немо стояла рядом и с любопытством созерцала, гадая, как же он будет выбираться из подстроенной ею ситуации.
-Ша! Архар мокрозадый, взбрыкнулся и будя.- Навстречу от машины, вышел Медный и следователь, тот, что терзал его никчемными допросами.
Какая-то опустащенность обволокла сердце Николая:
- А это вы, выблюдки, наконец-то я вас нашёл, - он, словно размяк и вялой походкой, опустив рюкзак чуть ли не до земли, двинулся к своим обидчикам.
- Во, блин, сучёнок, как заговорил. А?- Медный оглянулся на следователя.- Говорил тебе опустить его надо, отдрючить, а ты успеем, успеем. Ну, я тебя… - Он кинулся всей своей тренированной массой на Николая. Тот вскинул рюкзак ему навстречу и угодил в лицо, сам, отпрянул в сторону, сделал резкое, почти неуловимое, движение правой рукой навстречу его животу раз, другой. Медный, словно, споткнулся, пролетев мима, рухнул. Сиплый выдох легких, стон и какое-то нереальное корябание носками кроссовок по асфальту и беспомощность мощного тела заставили следователя кинуться к Медному.
- Медный, ты че…- такой же неуловимый взмах правой руки, он, захрипев, схватился обоими руками за шею и сначала пал на колени, а затем, ткнувшись в асфальт головой, забился мелкой судорогой.
Николай огляделся. Тишина, полумрак слабо освещенной улицы успокоили. Не торопясь, он подошел к машине. Двигатель работал, внутри никого не было. Он открыл багажник и первым туда затолкал следователя, предварительно очистив его содержимое карманов. Затем и Медный оказался в багажнике.
Кровь на асфальте, кровь на руках, кровь на одежде, её липкость и даже какой-то, как Николаю показалось, железный привкус будоражили, если не возбуждали.
Никогда ещё он не испытывал такого состояния тела и духа. Он даже ни стал обтирать руки, так с липнувшим рулем и отъехал от родимого подъезда. Вот и всё. Ощущение свободы, полёта, он никому и ничем не обязан. Есть только он и вот эта машина, он и дорога, он и небо, он и земля, он и воздух, который вдыхают в себя его легкие, он и солнце, что вышло из-за горизонта и приветствует его своими лучами.
Он улыбнулся солнцу в ответ.
Мимо КПП Николай проехал, соблюдая все требования дорожных знаков. Два милиционера занимались какой-то «фурой» и на него никто не обратил внимание.
В семидесяти километрах от города, на пересечении с меленькой речушкой, он съехал с шоссе. Лавируя между кустами, углубился в лесок. И, найдя, как ему показалось, неплохое место остановил машину. Минут пять посидел в задумчивости. Мыслей никаких не было, просто спокойствие и легкая прострация.
Выйдя из машины, он нашел небольшую ложбину. Выволок из багажника машины сначала Медного, сбросил тело на землю и долго, долго смотрел в его полузакрытые глаза. Уложил рядом следователя, сел напротив них, подогнув под себя ноги, и сидел немо, и тупо уставившись в одну точку.
Вдруг ему почудилось, что следователь шевельнулся. Николай оживился, вскочив, подошёл к следователю, нагнулся к самому его лицу, прислушался.
Не зная почему, но в нутрии него, где-то глубоко, глубоко, куда может быть не доходит и дневной свет, тлела робко, робко тайная надежда, что может быть кто-то из них ещё жив.
Нет, тишина. Ни единого вдоха, только мухи усилили свой шум. В своём любопытстве они залазили в уши, нос и даже, как показалось Николаю стали гудеть возле глаз следователя, норовя открыть тому веки.
Николай сорвал два больших листа лопуха и накрыл ими лица обоих.
В багажнике оказалась саперная лопатка. Николай вытащил коврик багажника, отряхнул его и направился к ложбине.
Земля копалась легко. Вначале он хотел выкопать небольшую щель и в неё положить тела, что бы их быстрее нашли и похоронили по-человечески. Но в процессе работы передумал: «Жили ни как люди, пусть будут похоронены так же. Найдут, перезахоронят, значит, так тому и быть. Не найдут, пусть и будет им здесь последний приют, бандиту и служителю закона». Несколько раз прекращал работу в испуге оглядывался, ощущая на своей спине чей-то взгляд. Ему даже подумалось, а не убитые ли наблюдают за ним.
На дно могилы бросил коврик с багажника. Тела уложил аккуратно, даже руки сложил крест-накрест. Со следователя снял костюм и рубашку. Когда забрасывал могилу землей, заплакал:
- С-су-уки, с-су-уки! Что вам нежилось по-людски. Сами твари не жили и мне не давали. Что!? Что мне теперь делать? Как мне жить? Как? Всю жизнь переломали, угробили! С-су-уки! Ублюдки! - Слёзы текли по щекам, он размазывал их по лицу вперемежку с грязью и кровью.
Машину Николай мыл несколько раз, тщательно промывая внутренние щели. Под ковриком водителя нашёл пистолет «макаров», а в «бардачке» крупную сумму денег.
В речушки он плавал долго. Несколько раз натирался грязью и не только руки, но и лицо, голову, тело. Ополаскивался, будто смывая с грязью и другую, иную грязь, невидимую, но осязаемую и во стократ пакостную.
Только к вечеру Николай, выбирая примятость прошлого следа, медленно выехал на шоссе и через минуту унёсся, растаяв вдали.
Впереди была неизвестность страшная и пугающая, ему на мгновение почудилось, что могильный холодок ласково лизнул его сердце.
В город Н-ск Николай приехал на четвертые сутки, под вечер. Летнее солнце уже клонилось за горизонт, спеша уйти на покой, но было достаточно светло, чтобы у него была возможность разглядеть город.
Поколесив по улицам, Николай остановился у гостиницы. Припарковав машину так чтобы она не бросалась в глаза, он достал все документы, что у него были и следователя, и Медного. Паспорт следователя был самым подходящим документом для того чтобы поселиться в гостинице.
Разглядывая фотографию на паспорте и сравнивая со своим отражением в зеркале, он пришел к выводу, что, образовавшаяся щетина на его лице, сглаживает несоответствие с фотографией и это придало ему решимость.Он пробурчал себе под нос:
-Ну, тёзка, сделай хоть одно доброе дело.
Заполнив бланк вселения он, в напряженном ожидании разоблачения, положил паспорт на стойку. Администратор открыла паспорт, мельком взглянула, сравнив данные, и отдала паспорт обратно.
- Если будете продлевать срок проживания, то завтра, пожалуйста, до двенадцати часов сообщите нам,- администратор мило улыбнулась Николаю.
- Хорошо, непременно,- он улыбнулся ей в ответ.- Скажите, а ресторан у вас работает?
- Да, конечно. У нас превосходная кухня, можно хорошо отдохнуть,- она хитро улыбнулась ему.- А краше наших девушек никого нет. Телефон у вас в номере есть. Вы так же можете сделать заказ в ресторан и покушать вам принесут в номер.
- Вот как?- Николай засмеялся. - Все прелести в номере. Учту. Благодарю вас.
Зайдя в номер, Николай закрылся и, не раздеваясь, упал на кровать. Разбудил его телефонный звонок. С трудом соображая, Николай поднял трубку:
- Здравствуйте. Вы будите продлевать проживание?
- Да, конечно, буду, - он огляделся, настенные часы показывали один-надцать часов. За окном бушевал день, и только он, Николай, был вычеркнут из жизни ровно на столько, на сколько находился во сне.
- Надо же …?
Чистя зубы и заглядывая себе в глаза, он задавался только одним вопросом, следует ли сбривать щетину или же оставить волосяную поросль в том виде, как она образовалась. Оценивающе оглядывая себя, пришел к выводу, что так он выглядит на много старше своих лет, да и фотография на паспорте небритостью будет снивелирована.
Спустившись к администратору, он оплатил недельное проживание и пошёл в ресторан.
Пустой зал, унылые официантки едва не испортили Николаю настроение, но горячая царская уха и сто граммов водки взбодрили его, дав новый жизненный толчок.
Проверив машину, он неторопливой походкой, пошел смотреть город. С любопытством командировочного, вчитывался в названия улиц, рассматривал величественность или изысканность зданий и удивлялся, удивлялся. Он совсем не вспоминал о случившемся, совсем не задумывался о будущем. Николай, был полностью поглощён настоящим и от этого в сердце струилась радость.
Он улыбался прохожим, отмечая для себя, что люди здесь совершенно другие не таковы, как у него в городе. А девушки, женщины поражали его своей красотой.
«Надо же, - думалось ему.- Как мир прекрасен и чист, когда у тебя полный карман денег. Видел бы я эту красоту, если бы был оборван и голоден? Нет, конечно же, нет». Ему вспомнили его мытарства. « Но, я убил людей, почему мне не тягостно? Почему меня не гложут угрызения совести, этого голоса души? Что происходит со мной? Может быть, это и есть жизнь?»
Размышляя, он ходил по магазинам, приоделся, подстригся, немного подправил щетину. Рассматривая себя в зеркало, Николай, удивился внешней схожести фотографии на паспорте и своего лица.
К вечеру, немного подустав, он неожиданно вышел к храму и замер что вкопанный.
Белая величественность храма поразили его. Ему показалось, что эта громадина не стоит, а, едва оторвавшись от земли, парит. Золоченные купала, что шлемы богатырей возвышались гордо и непреступно.
- Матерь Божья, какая красота! - Проходившая рядом женщина улыбнулась:
- А вы зайдите в сам храм. Вы, по-видимому, не местный? Это у нас храм святого Владимира. Вы зайдите, зайдите.- Николай обескуражено ответил:
- Да, да, конечно, зайду.
Прохлада храма вобрала Николая в себя, вселив в новый для него, таинственный мир. Он робко ходил по храму, всматриваясь в лики икон, вслушиваясь в потрескивание свечей, вдыхая необычный аромат воздуха, ощущая торжественную тяжесть сводов куполов.
Священник средних лет прошел мимо Николая и, подойдя к иконе, приложился к ней устами. Крестясь и что-то шепча, он уже направился по своим делам, но вдруг остановился, уставившись на Николая:
- Вы впервые в храме?
- Да. Я даже не припомню, когда вообще был в церкви.
- Но вы ведь крещены,- священник не спросил, а сказал, как бы утверждая.
- Наверное. Мать что-то говорила о крещении,- священник подошёл к Николаю вплотную.
- Вам надо исповедоваться в грехах, причаститься,- священник участливо смотрел на Николая, как на человека несчастного или больного.
Николай отметил для себя, что священник строен и даже присутствует в нём некая военная выправка, чернота же одежд подчеркивает какой-то монашеский шарм. Он улыбнулся священнику:
- Если вы мне подскажите, что для этого нужно, то я готов,- теперь священник улыбнулся Николаю.
- Понимаете, большинство людей живёт, как бы по инерции. Просто, человек родился и живёт не задумываясь. Но зачем-то Господь благословил его на рождение в этом бренном мире. И человеческая жизнь ни есть рутинное, ежедневное бытие, мол живёт человек от того что родился и всё. У незадумывающегося человека жизнь так и складывается так и проистекает. И только когда человек в сердце своё допускает Бога, то жизнь его преображается и в ней появляется смысл. А с Богом в сердце исчезает страх смерти, страх конечности существования,- Николай улыбнулся и закатил глаза.
Священник легонько прикоснулся к его локтю:
- Я понимаю вас. Вы сделали первый шаг, войдя в храм, но, то, что вас тяготит оно вас и вылечит. А дальше все будет зависеть только от вас. Пройдемте со мной, - он стремительной походкой направился к выходу.
Возле стойки с книгами и разной церковной утварью, остановился, что-то поискал в стопках книг и протянул Николаю небольшую брошюрку.
- Внимательно прочтите и приготовьтесь к исповеданию и причастию, следуя описанным указаниям. Я вам дарю эту книжечку. Читайте. Здесь все необходимые молитвы есть. Храни вас Господь.- Он перекрестил Николая и удалился.
Николай стоял перед прилавком в нерешительности, не зная, что ему делать.
Молодая женщина в белом, повязанном по-крестьянски, платке и с
какой-то кроткой печалью на лице, подняла на него глаза:
- А вы записочки напишите, за здравие, за упокой. Свечечки поставьте. За здравие, что бы у вас в семье никто не болел. За упокой тех, кто умер, они ведь за себя молиться уже не могут. Батюшка помолится. Покуда человек жив, он может грехи отмолить у Господа, когда же умер, то только родственники могут в его защиту молитву молвить.
Николая резанули слова женщины: «За упокой тех, кто умер, они ведь за себя молиться уже не могут». «Не могут. Не могут». « А я не умер, но тоже не молюсь. Не молюсь, значит, я тоже умер. Нет, я живу, но не молюсь. Что я ходячий труп?» Его от этой мысли передернуло.
Выполнив все, что ему сказала женщина, он еще немного постоял в храме. Уходить отсюда ему почему-то не хотелось.
«Странно,- думалось ему.- Почему мне здесь хорошо? Почему так покойно, будто я у себя дома, у своих родителей, в детстве. И лики с икон смотрят на меня, как старые знакомые. Может быть, в прошлой жизни, я был священником и служил в этом храме?» Он усмехнулся себе и вышел вон из храма.
Идя по улице, Николай несколько раз останавливался и порывался заглянуть в книжицу, но непонятные слова отталкивали и он, наконец, засунул её в карман пиджака.
Неожиданно, выйдя на набережную, он остановился. Вдыхая в себя воздух, подставляя лицо солнцу, Николай ощутил во всем своем теле усталость. Хотелось уронить тело на какую нибудь скамью. Да и желудок стал напоминать о себе ни то урчанием, ни то рычанием.
Всматриваясь вдаль речного простора, на «омик» проплывающий мимо, на чаек камнем падающих в небольшую волну и стремглав поднимающихся ввысь, Николай ощутил в себе не только телесную усталость, но и что-то другое, более большее, чем тягость в движении. Совокупность мира окружающего, словно пронизывала его, не давая отделиться и уйти в себя. И это ощущение целостности и единства, давило, но не угнетала. Гармония природы, реальность происходящего без него и в то же самое время с ним, словно соучаствовала в его судьбе, жизни.
«Неужели кричащим чайкам, реке, ветру, да и солнцу интересна моя судьба, жизнь, да и я сам? Вот сейчас сбегу с берега и брошусь в волны и утону, и что? Чайки, как летали, так и будут летать, «омик», как плыл, так и будет плыть, да и солнце даже на миг не спрячется. Каму я нахрен нужен? Кому? Матери своей, да и только. А вы все, если я вам не нужен, кто вы тогда для меня? Одни безразличны ко мне, другие враждебны». Здесь он вспомнил храм, священника и потянул книжицу из кармана.
С интересом рассмотрел обложку, открыл наугад, посередине. Буквы притянули, слова зазвучали чьим-то незнакомым ему голосом:
-Тока слез моих не отвратися, Яже от всякаго лица всяку слезу отъемшаго, Дево, Христа родшая. Пресвятая Богородица, спаси нас.
Сердце встрепенулось, словно невольный страх коснулся его. Глаза метнулись от текста на речной простор, а руки механически закрыли странички и машинально стали засовывать книжицу обратно в карман.
Николай крутнулся на месте, мысль молнией прошила мозг: «Поесть надо. Отдохнуть. Бокал вина выпить…Пресвятая Богородица, спаси нас…».
Он огляделся и увидел, сквозь деревья парка, здание речного вокзала, направился к нему.
Время клонило к вечеру, в ресторане собирался народ. Пьяная суета посетителей нарастала. Возгласы за столиками, смех, звон бокалов, хлопки шампанского и тихая музыка отогнали тягостные, а может быть просто не нужные мысли. Николай, устроившись за дальним столиком у стены, с интересом наблюдал за залом.
Он уже поел и выпил, но уходить не хотелось. Идти в гостиницу и коротать вечер одному, вспоминать дни, проведенные в грязи, в теплотрассах, нет, увольте. Сегодня он отдохнет от души, сегодня его день. Эти скудные и пьяные мысли прервал мужчина, оказавшийся подле столика. Подойдя, он отодвинул стул и, вопросительно поглядев на Николая, спросил:
- Извините. Не помешаю? Не могу в середине зала сидеть. Ощущение, что все меня рассматривают, как в аквариуме.
Николай в знак согласия кивнул головой:
- Присаживайтесь.
- Благодарю,- мужчина сел на стул, по-хозяйски оглядел стол.- Я смотрю, вы уже поели, а я сегодня чертовски проголодался.- Он, вскинул руку над головой, жестом приглашая официантку. Та, словно только этого и ждала. Будто бабочка капустница пахнула к их столику.
Мужчина делал заказ со знанием дела. Николай искоса рассматривал его и проникался к нему уважением.
Общаясь с официанткой, он обращался к ней как к старой знакомой, без фамильярности, но по отечески. Во всем его облике присутствовала открытость и простота.
Стрижка, костюм, галстук, чисто выбритое лицо все в этом человеке жило вместе с его телом, голосом. Когда он, спросив разрешение, закурил, то и в том, как он держал сигарету, как выдыхал дым и вновь затягивался, присутствовал неуловимый вкус, вкус к жизни. Ничего в нем не было показушного или неестественного. И чем больше Николай вглядывался, вслушивался в слова мужчины, тем сильнее немел в себе и холодел.
Мысль суматошно металась в нем, просясь на волю с вопросом: кто вы?
Когда официантка принесла коньяк и салаты, он обратился к Николаю с вопросом:
- Извините, за назойливость. Меня зовут Александр, а вас как величать?
Прошу вас, составьте мне компанию. Не могу один пить,- и он безотлагательно налил коньяк в Николая бокал.
У Николая в голове пронеслась буря мыслей: «Сказать настоящее имя или назваться вымышленным. Кто он? Мент? Кэгэбэышник? Зачем он ко мне подсел? Вон же есть свободные места?»
Мужчина, словно уловив в Николае нерешительность, улыбнулся:
- Можете назваться, как вам будет угодно. Право, как то неловко будет к вам обращаться без имени. Ведь вы же не собираетесь уже уходить. Да и посмотрите вон за соседним столиком справа довольно миловидные женщины. Они уже несколько раз на нас внимание обратили.
«Блин, точно кэгэбэшник, наблюдательный какой. Даже баб заприметил».
- Николаем, меня папа с мамой нарекли,- он улыбнулся Александру.- Да я этих брюнеток тоже внимание обратил. Уж больно они откровенно в нашу сторону поглядывают.
Сам же подумал, что «макаров» зря в машине оставил.
Когда выпили по третьему разу и Александр сходил к женщинам, пригласил одну из них на танго, Николай успокоился. Следуя своему компаньону по столу, он тоже несколько раз приглашал на танец женщину.
Держась женской талии, вдыхая аромат духов, он чувствовал, как пьянеет его мозг. Мужская его сущность, почувствовав податливость женского тела, отказывалась прислушиваться голосу разума. Инстинкт самца лихорадил его, и женщина уловила, осознала, его состояние, показывая свое понимание ласковой улыбкой и лукавой смешинкой глаз.
- Николай, а вы по какому здесь делу? Я вижу, что вы, так же как и я, не здешний? Какие дела вас привели в сей теплый и уютный город?
- Я проездом, - Николай решил не врать, а говорить, так как есть.- В Грозный хочу съездить. Посмотреть…
Александр странно посмотрел на него:
- В Грозный? Зачем? Война начинается. Вы что газет не читаете, телевизор не смотрите? Нет, Николай, я бы вам не советовал туда ехать. Если куда и съездить и что-то посмотреть, духовно подзарядиться это на Алтай. Кавказ бурлит. Запад сейчас большие деньги вкачивает в этот регион. Пользуется слабой властью Москвы и разыгрывает националистическую, религиозную карту,- он закурил. - Много, ох много крови, Николай, скоро прольётся и я бы вам туда соваться, не советовал.
- У меня сын служит там, в Чечне. Я очень за него переживаю. Народ там пострадавший от Сталина. А всю свою ненависть на русских выльют. А жаль.- Он стряхнул пепел в пепельницу:
- Я помню чеченов.
Он расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке и потянул галстук, ослабляя его. Щелкнул зажигалкой, затянулся, щуря глаз от дыма. Откинулся на спинку стула и заговорил:
-Давно это было, так давно, что я иной раз, вспомнив эту историю, задумываюсь, а происходила ли она в моей жизни. Но поскольку событие всплывает из памяти, раз за разом и не даёт забывать себя, то я склонен думать, что всё так на самом деле и было.- Он сбросил пепел в пепельницу:
-Я рос мальчишкой нелюдимым. Только в шесть лет мои родители забрали меня к себе в Казахстан на освоение целинных земель. Поскольку я ещё в школу не ходил, а мать с отцом уходили на работу рано, то с самого раннего утра и до позднего вечера я был предоставлен сам себе.
Целинный совхоз, затерявшийся в глубинах Тургайской степи, жил своей жизнью первоцелинников. Разговоры взрослых велись только о хлебе, и всякие рассказы сводились к полученному урожаю и перспективах на будущий.
В тот год пришла девятая весна создания совхоза.
Как только родители уходили на работу, я тот час убегал из дома вслед за ними.
Меня манила, звала в себя степь. За последними домами совхоза начиналось бескрайнее поле. Я несколько раз порывался дойти до далёкой черты горизонта, но страх потеряться возвращал меня обратно.
Молодая трава пробивалась сквозь седой ковыль, и степь превратилась в зелёный ковёр. На сочном, изумрудном покрывале пестрили тюльпаны, маня к себе своим разноцветьем. Высоко в голубом, бездонном небе пели жаворонки.
В тот день я выбежал из дома, прихватив краюху хлеба.
- Сашка, ты куда? Опять в степь?- остановила меня соседка, старуха баба Галя, хворостиной гнала своих гусей на выпас.
- Смотри, там чечены приехали строить ферму. К ним близко не подходи, они голову сразу отрежут.
Я остановился в недоумении: « Кто это, чечены? Зачем они мне голову должны отрезать?»
Увидев мою нерешительность, баба Галя продолжила:
- Они очень мальчишек любят, таких, как ты. Как только к ним такой попадёт они его сразу за ноги и голову отрезать. Я их старшего знаю, он у них самый злющий. Так глазами и зыркает, так и зыркает, а по ночам ножик большущий точит. Вж-ж-жик, вж-ж-жик, - и она показала, как старший чечен это делает.- Ох, как он любить рыженьких мальчиков. Таких, как ты.-
Мне почему-то бежать в степь расхотелось. Я вернулся домой и целый день просидел в комнате, рассматривая картинки в журналах «Крокодил».
На другой день чуть свет ко мне прибежал друг Димка. Он заговорщицки, осторожно оглядываясь, шепотом подозвал меня к себе. И потащив на улицу, заговорил быстро:
- Сашка, ты знаешь, чечены приехали. Пойдём на них смотреть.
Вспомнив рассказ бабки Гали, я замотал головой:
- Ты чё, дурак? Делать мне больше нечего. Иди сам и смотри. Я не пойду.
«У Димки волосы чернее ночи. Ему хорошо»,- подумалось мне.
К моему удивлению и неудовольствию Димка не стал меня уговаривать. Он пожал плечами:
-Как хочешь. Мы с Колькой Дириглазом пойдём,- и убежал.
Но этом событие как-то потихоньку успокоилось. Я так же бегал в степь, но теперь совсем в противоположную сторону. А туда, где строилась новая ферма, я не ходил.
Только иной раз нет, нет, а из любопытства подкрадывался тихонько поближе и издалека наблюдал, что же там делают эти чечены.
Я видел по пояс раздетых людей копающих землю, и складывающих из камня стены.- Он закинул ногу на ногу и поставил пепельницу себе на колено, затянулся дымом:
-Тогда я понял, что чечены похожи на моего отца, на дядю Васю, что они такие же, как все в совхозе.
Когда однажды я спросил отца:
- Пап, а кто это, чечены?- он внимательно посмотрел на меня.
- Люди, сын. Люди. Такие же, как все мы.- Я отцу возразил:
- Пап, а баба Галя говорит, что они мальчиков любят. Поймают мальчика, раз его за ноги и ножиком голову режут. А больше любят рыженьких…
Я увидел, как у отца набухла вена на шее и он стал злой:
- Ты бабку Галю побольше слушай. Вообще в погребе будешь жить,- и, посмотрев на мать, выдавил:
- Совсем старая карга из ума выжила. Ты, Анюта ей скажи, что б она не брехала, как та дряхлая собачонка. А не скажешь, я сам скажу.
Однажды в воскресный день отец подозвал меня к себе. Время подходило к обеду.
Он вытащил из сарая самодельную тележку, которую сам смастерил из колёс моего детского велосипеда. Увидев тележку, я подумал, что он пошлёт меня на озеро за травой для кроликов.
Мать с раннего утра что-то пекла, варила и в комнате стоял дух пирогов, жареного мяса.
Отец приладил на тележку большой ящик, и они с матерью стали укладывать в него, что наготовила мать. Я стоял рядом и гадал, куда же отец собирает столько еды. Когда всё было упаковано и накрепко завязано, отец сказал:
- Сын, попробуй не тяжело?
Я подхватил тележку и потянул на себя, она легко сдвинулась с места.
- Вот и хорошо. Вези медленно и не торопись. Здесь не мешки с травой, сам видишь. Дорогу выбирай, не растряси.
- А куда везти, пап?- я в недоумении уставился на отца. Они с матерью переглянулись. Отец потрепал меня по плечу:
- Куда, куда? На строящуюся ферму, к чеченам. У них там совсем есть нечего. Скоро с голоду падать начнут.
Наверное, со мною, что то случилось. Поскольку отец серьезно на меня посмотрел и одобрительно сказал:
- Ты чего сын? Ты мужчина или, как эта бабка Галя? А?- Мать участливо покачала головой. Отец улыбнулся:
- Иди сын. Там дядя Шамиль. Вот и познакомишься.
Я молча повернулся и потянул тележку на себя. Сколько времени шел и какой дорого не помню. Остановился когда упёрся в траншею. Оглядевшись вокруг ни кого не увидел. И только обойдя накиданною гору земли, я вышел к костру.
Медленно, подтягивая тележку, подошел к работающим людям. Они прекратили работать и стали внимательно меня разглядывать. Сердце моё бешено колотилось. Я молча смотрел на них:
- Здравствуйте,- едва выдавил из себя.- Дядя Шамиль где?
- Здесь я, здесь,- раздалось сзади меня. Ко мне подошёл мужчина, он был в папахе, костюме и сапогах. Пиджак был распахнут, а под ним было голое тело. Подойдя, почти вплотную, спросил.
- Тебе чего?- и пристально упёр в меня свой взгляд.
- Папа вам передаёт покушать, - я показал на тележку. Работающие мужчины вылезли из траншеи и с любопытством стали рассматривать меня и тележку. У меня подкосились ноги.
- Не отрезайте, пожалуйста, мне голову,- и тело моё, что мешок с травой опустилось на землю, рядом с тележкой.
Дядя Шамиль подхватил меня на руки и, подбросив вверх, поймал, прижав к себе так, что я задохнулся, вдохнув полной грудью его запах пота и табака.
Он тёрся колючей щетиной мне по щеке и ласково говорил:
- Да, что ты? Что ты говоришь? Нельзя так говорить. Как тебя зовут?- он поставил меня на землю.
- Саша.
- Саша, а отца, как твоего зову?
- Володя.
- А Владимир Трофимович?
- Да.
- Спасибо тебе Саша. Скажи отцу, что мы ему передаем большое спасибо,- обнаженные по пояс, молодые мужчины вокруг, кивали головами и приветливо улыбались. Дядя Шамиль потрепал меня по голове и присев на корточки заглянул в глаза.
- Спасибо Александр. Ты настоящий джигит,- он ещё раз прижал меня к себе, и я увидел, как глаза у него заблестели. Он встал, долго шарил по карманам, наконец, достал цветную открытку.
- На, Александр, тебе на память.
Я не знал, что такое джигит, но мне отчего-то было легко и весело. Домой я не бежал с тележкой, а летел. Так мне было хорошо и радостно.
Наверное, оттого, что всё со мною обошлось и мне не отрезали голову. Наверное, и оттого, что чечены оказались такими же, как мы людьми, как говорил мне мой отец.
Открытка долго хранилась в семейном фотоальбоме. Да она и сейчас, наверное, где-то лежит среди фотографий.
За прожитые годы столько их скопилось, что иной раз, рассматривая снимки, я порой и вспомнить не могу, где и когда фотографировался.
А память нет, нет, но отчего-то напомнит мне, тот очень далекий случай.
То ли навеяв воспоминания о невозвратном детстве, то ли ещё для чего-то.-
Он затушил окурок в пепельнице. Налил коньяк в фужер и в два глотка выпил.
Опять щелкнув зажигалкой, прикурил новую сигарету.
- А сейчас не знаю, что там с сыном моим? Что-то давно писем не шлет. Может быть, сыновья дяди Шамиля или тех, кто у нас в Казахстане тогда был, собираются убить его, а может быть и голову отрезали, - грустная улыбка скользнула по его губам.- Он у меня офицер и белокурый с голубыми глазами ни такой, как они. Вот так.
- Ладно, Александр, не надо о грустном. Беда она сама нас найдет, что нам понапрасну звать её. Всё будет у тебя хорошо и сын объявится, живым и здоровым. Давай за него выпьем.
Они выпили. Музыка гремела вперемежку с людским гомоном. Разогретый алкоголем народ, выплясывал или кружил в танце ни о чем не думая, веселясь бездумно и даже как-то по пьяному зло.
К десяти часам вечера они с Александром, уже сговорились с женщинами, продолжить веселие у них на квартире и здесь Николай, будто на миг протрезвел, что ему дальнейшего продолжения застолья не нужно. Будто норовистый конь, он вдруг встал, словно вкопанный. Рассчитался с официанткой, попрощался с Александром, женщинами и, удивляясь себе, направился к выходу. Оглянулся, увидел изумленный женский взгляд, полный недоумения и даже горечи.
Судорога передернула все его тело: «Что это я? Зачем это я? Вернись! Нет не время! Не сейчас!»
Летняя ночь встретила его звездным небом, свежей прохладой. Ресторанный гомон ещё гремел в ушах, сладостная истома воспоминаний от прикосновения к женскому телу жила в ощущениях и кто-то внутри него противился, протестовал уходу, звал обратно, но Николай решительно зашагал по аллее парка к гостинице.
Прогулка подействовала отрезвляюще. Подойдя к тому месту, где была машина, он обнаружил, что рядом с ней находятся два парня. Они стояли возле водительской двери курили и о чем-то беседовали.
Николай еще раз с сожалением подумал о том, что зря оставил пистолет в машине. Он остановился за деревом в тени, соображая, что же ему предпринять.
«Что им нужно? Почему они здесь?». Он вспомнил, как закидывал пылью задний номер машины и подумал, что надо было вообще снять его.
Но вот парни огляделись, пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны. Николай с облегчением вздохнул.
Обойдя вокруг машины, он убедился, что номера на машине почти не читаются. Это его несколько успокоило.
Постояв несколько минут, он открыл дверцу и сел за руль. Несколько минут посидел в задумчивости, затем завел машину. Двигатель работал ровно почти неслышно. Захотелось прокатиться, но он сдержал себя. Нагнулся, пошарил под ковриком, достал пистолет и на сердце стало спокойней.
Заснув пистолет во внутренний карман пиджака, он достал из «бардачка» деньги засунул их в другой карман. Посидел еще минут тридцать, заглушил мотор, вышел из машины.
В номер гостиницы идти не хотелось. Посмотрев на часы, увидел. Что времени без пяти двенадцать. Несколько раз, вздохнув полной грудью, направился к крыльцу гостиницы.
Зайдя в вестибюль, он увидел, что дверь в ресторан еще не закрыта и направился туда. Подойдя к барной стойке, взял бутылку коньяка, бутылку красного вина, какие-то бутерброды с конфетами, направился в номер. Все, что проделывал Николай, делалось бездумно, словно на автомате. Он даже не задавал себе вопросов, зачем он это все покупает.
Подойдя к миловидной администраторше, он взял ключ и, улыбнувшись ей, сказал:
- Мне грустно, я один. Приходите ко мне.- На что та удивленно вскинула тонкие брови, окинула быстрым взглядом зал и едва заметно кивнула головой.
Зайдя в номер, Николай разделся. Включил телевизор, сам пошел в душ.
Мылся долго, несколько раз переходил на холодную воду, сжимаясь телом буквально задыхаясь от холодной струи, чувствовал, как полыхающее блаженство охватывает тело.
Тщательно обтеревшись, накинув на себя полотенце, он упал на кровать, млея от полученных водных процедур. Шевелиться не хотелось.
Он лежал в невесомости мыслей и тела. Тело его парило над землей ни ощущая, ни земного притяжения, ни своей формы. Его словно бы и не было. Были только мысли и то они словно мыльные пузырьки возникая лопались не оставляя после себя ни единого следа. Блаженство небытия охватило Николая.
И когда он, боясь нарушить это состояния, испугался, что оно вот- вот пройдёт оно исчезло, навалившись неровностью кровати, влажностью полотенца.
Тихий стук в дверь рассыпал весь калейдоскоп блаженства. Дверь, щелкнув замком, открылась и в него проскользнула женщина.
Она улыбнулась Николаю. Рука её скользнула по дверной ручке, остановилась на ключе и несколько раз его повернула. Таким же грациозным движением рука коснулась выключателя, и комната погрузилась в полумрак.
Она присела на краешек кровати, нагнулась, поцеловав его в губы, зашептала:
- У меня мало времени,…а то хваться. Я потом еще приду…- её губы скользнули по его телу. Обдавая жаром животного желания и необузданной похоти. Её сильное, упругое тело вжималось в него с каким-то сладострастным остервенением и билось в мелких, истомных судорогах наслаждения. Сдерживая стоны, она словно захлебывалась в них и Николаю чудилось, что она ни то плачет, ни то поскуливает от блаженства.
Время остановилось. Когда обнаженное тело выпорхнуло из кровати, он только и успел спросить:
- Зовут то тебя как, Клеопатра?- Она улыбнулась
- Так и зови, Клеопатрой, Цезарь ты мой…жди, я приду.
Николай принял холодный душ, выпил коньяк и стал ждать, веря и не веря в случившееся.
Клеопатра, а попросту Лилия, пришла на всю ночь и только под утро, в уставшем изнеможении, она на мгновение забылась.
Николай тихо бродил по комнате, поглядывая на бесстыдно разметавшееся тело. Лилия словно почувствовав его взгляд, вздрогнула, открыла глаза и улыбнулась:
- Нравлюсь?- Николай в утверждении кивнул головой.
- Очень.
- Ну, так что ходишь вокруг, словно кот облизываешься. Иди ко мне.
- А ты не опоздаешь? Время скоро пять…
- Мы успеем…
Когда она ушла, Николай долго лежал и смотрел в потолок. Эта ночь с Лилией вернула его к жизни. Он задумался о своей дальнейшей судьбе. Попытался даже представить, заглянуть в завтрашний день, составить какой-то план своего дальнейшего существования. С этими тревожными мыслями о своем будущем он заснул.
Проснулся он от того, что звонил телефон. Подняв трубку он услышал взволнованный голос Лилии. Она сказала, что возле его машины ходили какие-то люди и заглядывали в салон.
Николай вскочил с постели и быстро оделся. Собрав вещи в сумку, он осторожно вышел из номера.
Подойдя к стойке администратора, он лениво спросил:
- Что там случилось? Какие люди? – Лилия, подавшись к нему, тихо зашептала:
- Какие-то люди несколько раз подходили к твоей машине. Обходили, приседали. Это мне дворник сказал, он видел, как ты машину ставил.
- А откуда он знает, что это моя машина. Может быть, это кого ни будь другого.
- Николай, он подошел и рассказал, описал тебя, я поняла, что это ты и машина твоя.
Николай засмеялся:
- Ладно вам, что вы всполошились? Дворнику, что делать больше нечего?
- Так у нас машины воруют средь бела дня. Вот он и волнуется. Ты бы сходил, посмотрел на всякий случай.
- Ладно,- Николай снисходительно улыбнулся.- Если Клеопатра требует, Цезарь подчиняется. - Они рассмеялись.
Выйдя за дверь гостиницы, он направился не к машине, а в противоположную сторону. Быстро пройдя за угол здания, он огляделся, но ничего для себя подозрительного не обнаружил. Обойдя здание с другой стороны, медленно прошел вдоль стоянки, где стояла машина. Пройдя совсем рядом, он увидел, что передний номер протерт и хорошо читается. Значит, кто-то интересовался машиной. Он не останавливаясь, пошел к речному вокзалу.
Купив билет на «ракету» Николай зашел в кафе. Сел за столик возле окна, взял кружку пиво и стал рассматривать посетителей и, слоняющихся по пристани, пассажиров.
Мысли были не радостные. Ему не верилось, что милиция так быстро вышла на его след. Если они обнаружили машину то почему не зашли в гостиницу, почему никого не расспрашивали о нем. Если бы кто-то спросил, то Лилия бы ему обязательно сказала. Чем больше он прокручивал ситуацию, тем спокойнее становился. Нет, здесь какое-то недоразумение и с чего это он решил, что кто-то протер номер на машине. Что он паникует? Нет ни каких оснований срываться с места и бежать, не зная куда.
Здесь диктор объявил посадку на «ракету». Не ведая почему, но Николай встал и направился на посадку.
Когда «ракета» отчалила от причала и стала набирать ход, он увидел, как к пристани подъехал милицейский «уазик», из него вышло несколько человек и разошлись по пристани. Холодный пот выступил на спине Николая.
Его ищут и все страхи, роившиеся в голове, оправданы. Он вовремя покинул гостиницу. « Ах, Лилия- Клеопатра, спасибо тебе за всё. Никогда больше мы с тобой не встретимся. Ты вдохнула в меня жизнь, ты подарила надежду».
Николай несколько раз выходил на палубу. Пропитанный речной влагой ветер обнимал его прохладой и чистотой. Он вдыхал его полной грудью, подставляя лицо неожиданно возникшим брызгам и яркому солнцу.
«Ракета» неслась посередине Волги всё дальше и дальше унося его от сладостных воспоминаний ночи, от тайной и тревожной действительности.
Далекие, обрывистые берега, заросшие лесом, проплывая мимо успокаивали Николая. А может быть, монотонное гудение двигателя, переключило его тревогу на благодушие. Но, как бы там ни было, он успокоился.
В это время в гостинице работала милиция. Допрашивали всех. Начиная от горничной заканчивая директором. Но никто и ничего не знал.
Лилия-Клеопатра хранила молчание, сказав только, что при уходе, Николай обещал вернуться к вечеру. А поскольку он не выписался, не сдал номер и оплатил за номер на неделю вперед, то в гостинице устроили засаду. По городу была разослана ориентировка, за машиной также установили наблюдение и стали ждать.
На предпоследней пристани Николай вышел.
Продолжение следует.