АННА И ЕЛИЗАВЕТА — ВЕЛИКИЕ КНЯГИНИ РУССКИЕ
Содержание
Вступление
I. К ясну соколу улетела
Ростовское гнездо семейное
В ожидании счастья
По Божьему произволению
600 лет спустя.
Конец века ХIХ-го
II. Счастье, тревог полное
Анна — княгиня Тверская
III. Страстотерпцы-супруги
Какой он, князь Михаил Тверской?
Детство
Начало ратной жизни
Великое княжение
Ратник, полководец
Дела не по душе
Смирение Михаила
Предчувствие
«Положу душу за многие души»
Рыцарь, а не политик
600 лет спустя.
На переломе веков XIX и ХХ- гощ
IV. «В женском естестве мужескую крепость имевшие...»
Княжение Анны
Три свадьбы и удача Дмитрия
Смерть Дмитрия
Год смуты 1327-й
Расправа
Возвращение
Так похожий на отца Александр
Как в году 1319-м
«Бысть нелюбие...”
600 лет спустя
Начало века ХХ-го
1. V. «Спасительного подвига ищуЩщщщи”
600 ЛЕТ СПУСТЯ.
Начало века ХX-го.
VI. «Во всех скорбех и обстояниих утешительнице”
Дважды прославленная
Первое прославление
Годы темные, тяжкие
600 лет спустя.
Начало века ХХ-го
VII. Второе прославление
Тайная беседа благоверных княгинь
ВСТУПЛЕНИЕ
В истории русской женской святости особое место занимают две великие княгини: Анна Кашинская и Елизавета Федоровна Романова. Одна жила на переломе ХIII и ХIV веков, другая также на переломе — XIX и XX веков. И то, и другое время — эпохи великой смуты в Российской истории. Эта книга — о явлении чуда Господня. Вернее, чуда было два. Одно — на святой Руси с интервалом в шесть! веков — жили две великие княгини, судьбы которых были не просто удивительно похожи. Это были судьбы-близнецы. Как лица людей-близнецов: ранний и счастливый брак по любви с мужчинами большого государственного масштаба, счастливая жизнь до 40 лет, а у Анны еще и счастливое материнство. Потом внезапная, трагическая смерть мужей (47-летних), монашеский постриг и подвиг духовного водительства — обе стали инокинями, — а Елизавета и настоятельницей — женских монастырей,
И только земная кончина разнит их судьбы: Анна уже в очень преклонных летах (ей было около 90 лет) мирно скончалась в монастыре, а Елизавета — еще относительно молодой — приняла великую муку быть погребенной заживо.
При этом русская княгиня Анна Кашинская родилась и воспитывалась в вере православной своих отцов и дедов. Елизавета же, не будучи русской по рождению, только в замужестве, 20-летней, приняла веру православную и осталась озаренной светом этой веры до конца своих дней.
К сожалению, нам не дано знать, каким был лик” первой княгини — святойм благоверной Анны Кашинской, жившей на переломе ХIII — ХIV веков. Но воссозданное воображением художника XX века, явно человека православного и явно глубоко почитавшего святую Анну, воспринимается как истинное. Во всяком случае в него хочется верить как в истинное. Мало того, этот лик Анны удивительно напоминает лицо другой княгини — Елизаветы Федоровны Романовой, чьи многочисленные фотографии дают ясное представление не только о ее красоте, но и о духовной светлой озаренности, внутренней духовной гармонии.
Схожесть судеб этих великих княгинь, конечно же, не случайность. Это прямое указание Господне: беззаветно, свято служащие ему, могут жить в разные эпохи. Но, проходя похожий крестный земной путь, преодолевая тяжелые и да же трагические испытания в своей личной жизни и жизни общества, они неутомимо и неустанно несли Свет, потому что служили Свету, Господу. Свет этот неугасим в веках и эпохах. И всегда от него будут возжигаться новые светильники веры, и никогда не угаснут они, как не угаснет на Руси вера православная.
Нам, живущим уже в XXI веке, чудовищно перегруженном технически веке, как никогда нужны наши святые, нужен этот негасимый духовный, божественный свет, чтобы не превратиться окончательно в придаток к совершенным техническим новшествам. Чтобы сохранить бессмертную душу свою. И чтобы передать потомству Свет веры и духовности наших святых. Все актуальнее и даже как предупреждение звучат сейчас для нас, православных христиан XXI века, слова преподобного Силуана Афонского:
«Ради святых изменяется течение исторических и даже космических, событий, и поэтому каждый святой есть явление космического характера, значение которого выходит за пределы земной истории в мир вечности.
Святые — «соль земли», они — смысл ее бытия; они тот плод, ради которого она хранится. А когда земля перестанет рожать святых, тогда отнимется от нее сила, удерживающая мир от катастрофы».
Благоверная Анна передала Свет своего духовного светильника множеству подвижников православия. Елизавете Федоровне Романовой она не только передала свет. Господу было угодно, чтобы состоялась их духовная встреча. И это второе чудо. Она состоялась 12 (по ст. ст.) июня 1909 года — будто и не разделяла их река земной истории в шесть сотен лет. В этот день второй раз прославлена была благоверная княгиня Анна Кашинская в лике святых. И это единственное в истории православия повторное прославление.
На торжества приехала Елизавета Федоровна — тогда еще просто великая княгиня. Эти торжества отделяли от ее мученической кончины всего девять лет. А от ее прославления в лике святых — почти столетие.
Прекрасные и трагические судьбы обеих великих княгинь, которых Русская православная Церковь причислила к лику святых, — яркая иллюстрация мысли, которая рефреном проходит через всю книгу: «великая княгиня”— не просто статус. Это прежде всего соответствие — жизни, поступков, мыслей, устремлений — своему высокому духовному предназначению, духовное созидание и высочайшая нравственность.
Есть необходимость в небольшом комментарии к этой книге. Мы почли целесообразным достаточно подробно — в документально-художественной форме — рассказать о благоверной княгине Анне Кашинской и ее муже — тверском князе Михаиле Ярославиче, а также об эпохе, в которую они жили.
В детальном же повествовании о великой княгине Елизавете Федоровне Романовой необходимости, думается, нет. Ибо в последнее время — после прославления ее в лике святых — появилось множество публикаций о ней. Спорных и бесспорных, объективных и лишенных этого неотъемлемого качества исторического исследования. Важным для нас было, напоминая события ее жизни, подчеркнуть схожесть ее судьбы с судьбой Анны Кашинской.
Глава первая
К ясну соколу улетела
«Слышавши боголюбивая княгиня Ксения, мати святаго князя Тверского Михаила, о благочестии твоем, княгине Анно, рече послом своим: слышах, яко есть у ростовскаго князя дщи зело добродетельна, премудра же и прекрасна: сию убо, Божиим изволением, видети желаю в супружестве за сыном моим.
И абие по благодати Божией исполнился желание сердца ея, да тобою Бог прославится».
Из Акафиста святой преподобной Анне Кашинской, икос-4
Ростовское гнездо семейное
Летописные источники не оставили многих сведений о благоверной княгине Анне Кашинской. Позднейшее, ХVШ века, житие ее — скорее поэтизированный духовно— нравственный ее образ, ибо документальные свидетельств чрезвычайно мало для полного воссоздания ее реального облика.
Очень немного известно о рождении, воспитании и родителях Анны. Неизвестна точная дата ее рождения. Определили эту дату — как год 1278 или 1279-й — по тому, что в 1294 году она вышла замуж. А в то время, в конце XIII века, замуж выдавали девушек не старше 17 лет.
Практически ничего не известно о матери Анны: ни ее имени, ни рода, ни сколько прожила она. Известно лишь, что она родила трех дочерей и одного, рано умершего сына.
Зато достаточно хорошо известен отец Анны — Ростовский князь Дмитрий Борисович (он умер в 1294 году, перед самой свадьбой Анны). О семейной его жизни очень скупо упомянул только Никоновский летописец: в 1276 году. Дмитрий женился, а под 1289 годом, что он и брат его Константин, оба с женами, ездили в Орду, где царь «держаше их во чти».
Дмитрий Борисович принадлежал к ростовской ветви Рюрикова древа. А «корнем» этого крепкого христианского древа был первый князь Ростовский Константин (он умер в 1218 г.). И на похвалы ему летописи не пожалели добрых слов. Да и было за что: ибо князь Константин «христолюбив и благочестив”, почитал «иерейский и монашеский чин”, много и «усердно” строил храмы на земле ростовской. А еще был он страстный книголюб и любитель просвещения. В его княжение и, конечно же, по его инициативе и благодаря недюжинной его энергии при епископской кафедре начали вести летопись.
И характер его был под стать талантам и заслугам. Князь Константин был мягкий, незлобивый и щедрый человек, очень милосердный.
Его кончина стала истинным горем не только для семьи, но для всего ростовского княжества. Добавим, горем и для русской культуры, ибо позднее русская земля все меньше рождала таких государственных мужей, просветителей, созидателей и высоко духовных образованных князей.
Перешагнув несколько поколений, Анна во многом повторила черты своего славного прапрадеда — и не его только его характера, но и усердного христолюбия, благочестия и любознательности, любви к книгам и всякому знанию. В какой-то степени она унаследовала от князя Константина и умение трезво и мудро мыслить, когда это касалось дел княжения.
Как прошла жизнь Анны, княжны Ростовской до замужества, сведений в летописях нет. Неизвестно, кто и как ее воспитывал. Отец, скорее всего, имел малое к тому отношение. Он в походах и ратях практически провел всю жизнь. Но для Анны, видимо, было это известным благом, ибо Дмитрий Борисович - человек нрава крутого и строптивого. Неуживчив, беспокоен, бесконечно враждовал и с родным братом, и с двоюродными.
Зато известно, кто был духовным наставником и учителем Анны. Имя его — епископ Игнатий (он был ростовским епископом в годы 1262 — 1286). При этом подвижнике-аскете угасавшая было церковная жизнь в Ростове не просто ожила, но расцвела. Начали строиться храмы, появились новые монастыри, церкви богато украшались. Иконы, фрески, драгоценная церковная утварь являли собой неподдельный художественный вкус.
В «Сказании о Петре царевиче Ордынском» сказано еще, что при епископе Игнатии начали «крыти оловом и дно мостити мрамором святые Богородицы Ростовские» (кафедральный Успенский собор). «Церкви мнози созда и украси их иконами и книгами», — это дополнила Воскресенская летопись, воздавая должное епископу Игнатию и князю Глебу — тогдашнему князю Ростовскому.
Безусловно, епископ Игнатий, как глава ростовской епархии, был близок княжескому дому. Скорее всего, он крестил всех детей князя Дмитрия Борисовича. Но, видимо, маленькая Анна стала ему ближе других детей, или она как-то больше других потянулась к нему. Во всяком случае, епископ Игнатий стал настоящим и до конца дней своих воспитателем Анны. Именно он заложил основы ее твердой веры, научил истинному благочестию, воспитал в ней любовь к Церкви, к церковному просвещению и красоте церковного культа, к соблюдению религиозно-нравственных традиций Руси.
При этом в понятие «церковное просвещение” эрудит и просветитель епископ Игнатий вкладывал не только истинно церковное, но и патриотическое просвещение. Они были неразрывным понятием в то смутное и грозное время.
К 60-м годам ХIII века Русь уже была достаточно богата не только летописными хрониками, но и произведениями литературы, публицистики, которые были доступны образованным сословиям Руси.
Прежде всего потому, что при многих монастырях собирали русскую и переводную литературу, создавали свои или заимствованные у других княжеств летописи, жития, сказания. Многие монахи изучали греческий язык и обогащали монастырские книгохранилища новейшими произведениями.
Но особой популярностью и широким хождением по Руси пользовались русские летописные и литературные создания: «Сказание о распространении христианства на Руси», в которое входило шесть отдельных произведений. Из них особенно любимыми были повести о крещении княгини Ольги, «Повесть о первых русских мучениках (варягах-христианах)», «Повесть о крещении Руси Владимиром», «Повесть об убиении Бориса и Глеб». Любимыми и читаемыми были также «Слово о законе и благодати» Илариона, «Киево-Печерский летописный свод», «Повесть об ослеплении князя Василька Ростиславича» (он был прадедом Анны), «Чтение о Борисе и Глебе» Нестора и его летописный свод «Повесть временных лет», «Поучение Владимира Мономаха», гениальная поэма русского средневековья «Слово о полку Игореве», «Хождение в Царьград» Добрыни Ядрейковича (Андрейковича), «Повесть о взятии Царьграда фрягами (крестоносцами) в 1204 году», «Слово Даниила Заточника», «Повесть о битве на реке Калке», «Киево-Печерский патерик», «Повесть о разорении Рязани Батыем», «Сказание о подвигах и жизни великого князя Александра Ярославича Невского»...
Помимо епископа Игнатия и книжной премудрости, у княжны Анны воспитателем был сам Ростов, его земля, его люди. А ростовцы издревле были мирно настроенными, незлобивыми, благочестивыми и терпеливыми. Любили они заниматься мирными своими делами и ни с кем не ссориться, чужих земель не захватывать, далеки были от хитростей и интриг соседей и родственников. И именно поэтому не сражались они за свою независимость, свято веря в предуготованность Богом их судьбы, были благочестивы и свято блюли древние нравственно-религиозные традиции и законы Руси. Поистине в середине ХV века Ростовскую землю можно было бы назвать колыбелью святости. И скорее всего Михаил Ярославич мечтал сделать именно таким Тверское свое княжество...
В красивой земле родилась ростовская княжна Анна. Ширь полей, острова густых лесов на них, речки и тихие заводи прудов и огромное, как море, озеро Неро. Оно и украшало и отражало величавый Ростов.
Эта величавость города будто вошла в быт, уклад жизни ростовской и создала не только особую атмосферу, но даже каким-то неведомым образом отразилась в нравственном облике и характере ростовчан.
Церковь, епископ Игнатий (он умер, когда Анне было примерно 11 лет, но, видимо, помнила, любила и чтила она его всю жизнь), книги, к которым он ее приохотил, удивительная природа — только они и были истинным воспитателями и учителями Анны, вероятно.
А жизненный, бытовой, житейский опыт приходил параллельно с другой — страшной, опасной и всегда несущей беды, боль и потери — стороны. И стороной этой были монголо-татарские захватчики, которые всегда нежданно-негаданно врывались в разумное и мирное течение жизни и приносили горе. С детства слышала Анна рассказы о предках, погибших при Батые, о страшной смерти своего прадеда Василька и о князе-мученике Михаиле Черниговском, о замученном в Орде князе Романе Ольговиче Рязанском...
Видимо, самой большой ее печалью-горем стала смерть отца — Дмитрия Борисовича в 1294 году. Но к этому времени Анна была уже достаточно духовно зрелым 17-летним человеком. Житие отмечает благочестие, благонравие девушки, воспитанность в страхе Божьем,
Молодая княжна нищелюбива, сострадательна к сирым и убогим. Она уже совершает молитвенные и аскетические подвиги, избегает «покоя и сладостной пищи». Анна пребывает в непрестанной молитве и испытывает «желание ненасытимое к Богу». Она всецело отдает себя в волю Божью, она постоянно стремится к богоуждению. При этом ее отличает безответная кротость, смирение, отсутствие всякого себялюбия или самолюбования.
Бедный ростовский люд души не чаял в юной княжне Анне. За нее молились, прося у Господа для нее счастья и благоденствия. Она при княжеском дворе устроила столы для голодающих и убогих — они больше всех терпели от ордынских набегов. К тем же несчастным, кто не мог по немощи дойти до княжеского дома, приходила сама, кормила и ухаживала, даже сиделкой нередко была. Ясным солнышком называл ее бедный народ. И она, действительно, как солнышко, согревала души людские участием, добрым, ободряющим словом, вместе с больными молилась и просила Господа о помощи. Богоугождение Анны и забота о страждущих, казалось, не имели границ, но главное — были ей в радость.
Поистине Анна была «напитана поучением божественных словес». Вот такой рисуется Анна в «Житии» — древнерусской смиренной праведницей — накануне своей свадьбы.
В ожидании счастья
С детства откуда-то сами приходили к Анне слова и складывались то ли в речитативы, то ли в песенки-распевки. Когда оставалась одна или думала, что никого рядом нет, напевала их негромко. А голос — тоже с детства — Господь дал красивый и сильный.
Настоящую же волюшку и голосу и речитативам своим она в лесу да в далеком поле давала. Она пела о красоте Божьего мира, о птахах небесных, о травах и цветах душистых, о небе голубом, что звало человека куда-то в неведомое, но красивое — к Богу близкое. О господине Солнышке, что так щедро одаривает людей и землю.
Анна пела, а потом забывала свои распевки — она не понимала, что сама поет, как птица — радостно и беззаботно — что Бог на душу положит. А через некоторое время снова — и о том же — приходили другие слова и, казалось, всегда лучше прежних.
Когда время приближалось к ее семнадцати годам, в доме все чаще стало звучать имя князя Тверского Михаила. И однажды, когда гости похвалами одаривали князя, сердце Анны гулко стукнуло, будет предупредив:
— Вот он — твой суженный!
С тех пор полились на леса-поля другие Аннины речитативы, то раздумчивые и опасливые, то радостные, то грустные, то робкой надеждой наполненные. Теперь она пела, уходя еще дальше от дома — к дальней заимке, где летом и весной никого не было. И шла к заимке по широкому полю не бездумно и радостно, приветно гладя головки трав и цветов, как прежде, а будто пробегала поле, чтобы скорее сесть на любимый пенек у заимки, да задумчиво перебирать в душе мысли и слова, будто струны гуслей.
Все чаще в песнях Анны звучало имя Михайлы. Все чаще неверие, что этот, по рассказам, красивый, статный, ставший почему-то милым сердцу князь — воин, мог стать ее суженным, сменялось сладкими о нем мечтами. И трепетала, парила над ней надежда, что, по воле Господней, быть ей с ним на веки вечные, Он суженый, желанный.
Прилетай ко мне, сокол ясный мой!
Прилетай скорей!
Душу девичью обласкай, приветь,
А то серденько удержать невмочь,
Все бежит к тебе, любый сокол мой!
***
Грезы наяву Анны в миг рассеяла страшная беда: только что вернувшийся из Орды отец ее Дмитрий Борисович внезапно скончался.
Надо сказать, что летописи ничего не рассказывают о матери Анны. Кем она была и была ли жива в год смерти мужа. Но, видимо, после смерти отца Анна стала круглой сиротой вместе с тогда незамужней младшей сестрой Василисой. Заботы о девушках взял на себя их дядя — Константин Борисович. И, видимо, не чаял, как эти заботы снять, так как в этот же 1294 год выдал обеих замуж. И так получилось, что намерения Константина Борисовича освободиться от нежданных хлопот о племянницах совершенно совпали с дипломатическими намерениями тверского князя Михаила и его матери Ксении. Князю Тверскому необходимо было наладить добрососедские отношения с княжеством Ростовским, откуда при жизни Дмитрия Борисовича ростовская рать дважды ходила на Тверь, хоть и безуспешно.
В Древней Руси не было еще обычаев и сроков траура. Поэтому в Ростове и весть о сватовстве Михаила Тверского и приезде его послов-сватов встретили радушно, радостно и торжественно.
Начались скорые приготовления к свадьбе и отъезду невесты в Тверь, где свадьба должна была состояться сразу же по приезде невесты.
***
Поначалу во всей суете приготовлений молодой княжне и места не было. До нее, знала Анна, очередь еще дойдет, и успеют ее измучить няньки, мамки и сенные девушки — одевая, причесывая, нагружая ее жемчугами да каменьями драгоценными.
А пока она, как птичка в красивой клетке своей опочивальни — выйти на волю не дозволялось, — то поглядывала в окно, то похаживала по опочивальне, то ложилась на широкую свою постель, то опять устремлялась к окну и наблюдала беготню и хлопоты всей дворни. И все думала одну и ту же думу:
— Какой он, мой суженый? Будет ли любить меня? Пригожа ли я?
— А может, не ясный сокол он, а ворон черный?— приходила встревоженная мысль.
И пугалась, и плакать принималась, и к иконам бросалась, клала земные поклоны, просила милости Божьей. Только сердце не верило, обнадеживало:
— Добрый да любый будет он!
И Анна начинала вспоминать все, что слышала еще в раннем детстве о Михаиле. Однажды — ей было лет 8 — она затаилась за лавками с блюдами в уголочке, тихая была, смирная, никто и не заметил, Собрались к ее отцу на званный пир князья. И пока хмель не ударил им в головы, много интересного узнала любознательная девочка. И про князя Михаила Тверского. Дружно хвалили его князья. Михаилу было всего I5 лет, а он уже полки тверские повел против напавших на Тверь литовцев. И хотя в помощь ему выступили еще и соседи — новоторжцы, ржевичи, москвичи и прогнали врага, Михаил показал себя воином храбрым — было это его первое похвальное ратное дело.
А еще через два года — в 1288 году, Анна слышала о Михаиле рассказ отца. Прибыл в Тверь и искал защиты Михаила владимирский князь Дмитрий Александрович. Его лишили Владимирского стола, братья изгнали из удела. Все покинули его, никто не хотел из князей, даже близких, дать ему приют и кров. Князь же Михаил и принял его радушно, и кров и защиту предложил. А потом помирил его с помощью епископа Андрея с братом— князем владимирским Андреем Александровичем и отправил в родной Переславль. Но Дмитрий Александрович был уже болен и, не доезжая до Переславля, скончался по дороге, в Волоколамске.
— А до того, — говорил, усмехаясь, отец Анны Дмитрий Борисович, — сильно гневался на Михаила Дмитрий Александрович. Его тогда на великое княжение во Владимир только поставили. Все соседи приехали приветствовать нового князя, а Михаил — ему только 17 годков — погордился, не поехал, в уважении отказал. Дмитрий-то обиды не простил да и повел полки на Тверь — и свои, и братьев своих Андрея и Даниила*, и ростовскую рать. Хорошо, что сечи не было, все миром порешилось.
И хотя сам Дмитрий Борисович дважды ходил на Тверь со своей ратью, все споры— раздоры князья решали, о Михаиле Тверском всегда отзывался с похвалой великой: мужествен, решителен, независимый и гордый, хотя горяч и своеволен, а «телом велик зело и крепок»**
— Нет, не может такой светлый князь быть вороном черным, — окончательно уверилась Анна. — Славный он князь, храбрый и верный. — Анна отошла от окна и принялась в который раз разглядывать свадебные свои наряды. — Князь должен увидеть, как я пригожа, как хочу быть ему любой!
*Александр, Дмитрий и Даниил — сыновья Александра Невского
**Так повествует о Михаиле Никоновская летопись.
Житие Анны повествует, что сватов в Ростов к Анне послала мать Михаила Тверского Ксения. Она давно была наслышана, что ростовская княжна не только красива, но добродетельна, умна, боголюбива. И хотя брак представлялся как дипломатический, он удачно сочетался с достоинствами невесты.
О самой свадьбе собственно ничего не известно, кроме того, что сваты сразу повезли Анну в Тверь, где по ее прибытии и состоялось бракосочетание.
В своем исследовании Т. Манухина проводит возможную параллель с княжеской свадьбой дочери Всеволода Большое гнездо Верхуславы, которая достаточно подробно описана в летописях.
«После соглашения со сватами сразу же начались проводы Верхуславы. Съехались князья — родственники и соседи. Невесту наделили жемчугом, драгоценными камнями, золотыми и серебряными вещами. Щедро одарили сватов, их жен и прибывших бояр жениха. В доме будущего тестя две недели длились пиры и веселье. Затем наступила ответственная минута— отъезд невесты. В окружении всех гостей и толпы народа невесту посадили на коня, а ее отец и мать со всем двором проводили ее до третьего стана (т.е. до третьей остановки). Тут родители с ней расстались и далее ее провожали брат и бояре отца с женами».
Это описание помогает представить общую атмосферу сватовства. Но у Анны, конечно, многое было иначе. Во-первых, она была круглая сирота, и обязанности родителей при сватовстве явно выполнял дядя Константин и его жена. Кроме того, двухнедельное пиршество было просто неуместно — только что умер Дмитрий Борисович. А перед этим в Ростове были татарские погромы.
Видимо, все ограничилось обоюдными одариваниями и щедрым украшением невесты. И провожали ее в Тверь близкие князья и бояре.
Летописи не едины в дате свадьбы Анны: Троицкая, Воскресенская и Тверская указывают день ее приезда — и он же день свадьбы — 8 ноября 1294 года, Лаврентьевская летопись — 1295 г.
Историки склоняются к первой дате.
...Был день Архангела Михаила — небесного покровителя ее жениха. Бояре тверские встретили свадебный поезд Анны у Тверской заставы. Анна видела город, толпы людей, встречавших ее свадебный поезд, — и не видела ничего. Все ее существо было наполнено ожиданием увидеть своего суженого и страхом, который едва не лишал ее сознания, страхом, что все-таки черным вороном может он оказаться. Ей сказали, что свадьба будет в соборе Тверском и туда теперь ее везли. Анна непрестанно молилась, просила у Господа сил справиться с волнением, просила заступничества Пресвятой Богородицы.
И Господь послал ей силы побороть страх. Никто со стороны, когда в окружении пышной свадебной свиты вошла Анна в собор, не заподозрил бы даже, что эта красивая, статная девушка в дивном свадебном наряде, на котором таинственно мерцали драгоценные каменья и жемчуг, была едва живой от волнения и страха.
Анна долго собиралась с силами, чтобы взглянуть на жениха. А когда взглянула, страх исчез мгновенно, будто и не было его. «Он, он, сокол ясный!» — радостно забилось сердце. Богатырь, красавец, высокий и прекрасно сложенный, Михаил добро и нежно глядел на нее. И с первых мгновений в его голубых глазах она увидела, что и он обрадовался, увидел тоже, как она пригожа и хороша. И может быть, тогда же, в соборе оба поняли, что Господь благословляет их на любовь — долгую, на всю жизнь, что им суждена.
...Их венчал тверской епископ Андрей. Пышный и торжественный этот обряд восхищал Анну, но она видела его будто со стороны, будто не ее венчали с прекрасным Михаилом. Все мысли ее были о нем, и будто лилась из нее непрестанная молитва-мольба к Господу о даровании им счастья и любви.
После венца мать Михаила княгиня Ксения благословила новобрачных — Анну и Михаила — пречестным крестом и образом Спасителя. Анна во время благословения боялась даже взглянуть на свекровь. Еще когда встретила Ксения свадебный поезд у собора, Анна испытала едва ли не панический страх. Молодая еще женщина, Ксения была так величественна, так властно смотрела — соответственно торжеству.что АННА решила: эта гордячка княгиня никогда не полюбит ее, может, и доброго слова не скажет. Но прошло совсем немного времени со дня свадьбы, а Анна уже поняла: у этой гордой женщины добрейшее сердце, и она до ухода в монастырь была ей нежной и заботливой матерью.
Вылетев из своего ростовского теплого гнезда, Анна оказалась в таком же теплом и уютном тверском гнезде своего ясна сокола и его матери.
600 лет спустя
В конце века XIX -го
В отличие от княгини Анны первые сорок лет жизни — до страшной гибели Сергея Александровича — у княгини Елизаветы были счастливыми и, можно сказать, безоблачными. Господь будто дал ей возможность насладиться — на всю оставшуюся жизнь — теми радостями и благами земными, которые люди обычно почитают счастьем. Великая княгиня Елизавета родилась 1 ноября 1864 года. Она была дочерью Великого герцога Гессен-Дармштадтского Людвига IV и принцессы Алисы — дочери английской королевы Виктории. В семье все звали ее Эллой. А всего в семье было семеро детей, Элла — вторая дочь. Из семерых — только двое мальчиков, причем один из них трагически погиб в трехлетнем возрасте. Остальных шестерых мать — принцесса Алиса — вырастила людьми высоконравственными, религиозными, дружными и сплоченными. Родителей и детей объединяла любовь и уважение друг к другу и другим людям. Простота, непритязательность в одежде, пище, царили в герцогской семье. Старшие дочери помогали матери, у них были определенные обязанности по дому и по отношению к младшим детям.
Елизавета еще раньше Анны лишилась матери. Когда ей было 14 лет, эпидемия дифтерита унесла жизнь 35-летней принцессы Алисы и младшей ее дочери, 4-летней Марии. Елизавета и ее старшая сестра Виктория стали мамами для младших детей. Их собственное детство закончилось со смертью матери.
Елизавете с детства определено было быть, как и Анне, любимой всеми, кто ее окружал: своими сестрами и братом, конечно же, отцом, потом мужем и его родителями, всей его большой семьей. Была она любимой внучкой и королевы Виктории. Любили ее все, с кем потом сводила жизнь.
Со своим будущим мужем Сергеем Александровичем Романовым — великим князем, сыном Российского императора Александра II Элла познакомилась еще в детстве. Мать, принцесса Алиса, когда ездила навещать своих родственников в Германию, брала с собой старших дочерей. Там Элла впервые увидела императрицу Марию Александровну (на тоже была из Гессенского дома) — жену императора Александра II и ее сыновей.
Принцесса Елизавета была красивой, высокой, стройной. Эта физическая красота одухотворялась ее добрым, жизнерадостным нравом, незлобивостью и всегдашним желанием всех примирить, успокоить, найти оправдание даже неблаговидным поступкам и удивительно тонкое чувство юмора.
Бог наградил ее высоким творческим даром — она всю жизнь прекрасно рисовала и отдавала живописи немало времени — и глубокой религиозностью, которая неизменно сочеталась с любовью к ближним.
В отличие от Анны Елизавета не только до свадьбы видела, но хорошо — уже в ранней юности — узнала и полюбила великого князя Сергея. Они часто виделись, когда Сергей с матерью приезжали и месяцами гостили в Германии.
А любовь, как у Анны и Михаила, у Елизаветы и Сергея была обоюдной и с первого взгляда. Господь соединил навсегда эти родственные любящие души.
Но, как и Анна, не без страха и огромного волнения отправлялась Елизавета к будущему мужу — в чужую страну, в чужое семейное гнездо. С болью и трепетом вылетала из теплого родного Елизавета, оставляя горячо любимого отца, сестер, брата и тревожно размышляя, как совьет она свое гнездо.
В Россию сопровождала ее вся герцогская семья. И как шесть веков назад путешествие Анны из Ростова в Тверь, так путешествие Елизаветы в Россию, было обставлено торжественно, пышно. Ее поезд на каждой российской остановке встречали толпы народа, духовенство, местные власти. А все вагоны по приказу Сергея Александровича были украшены множеством белых душистых цветов. Внимательный жених как-то узнал, что Елизавета очень любит белый цвет. Еще более пышным и торжественным был выезд ее накануне свадьбы: из Петергофа в Петербург она ехала в золоченой карете Екатерины II, а с ней ехала императорская чета — Александр III и императрица Мария Федоровна.
Ее «перелет» из родного Гессен-Дармштадтского гнезда в семейное российское царское гнездо, именовавшееся Зимним дворцом в Петербурге, совершился безболезненно. Император Александр III, которого она до конца жизни называла Саша, и императрица Мария Федоровна, — для Елизаветы Федоровны — Минни — приняли ее, Эллу, как родную дочь и были всегда ласковы с ней, искренне ее любили, были всегда нежны и предупредительны.
Муж ее, Сергей Александрович страстно любил свою Эллу и пользовался всяким случаем, чтобы побаловать ее, сделать оригинальный подарок. Главное же — молодых супругов связывало высокое духовное родство и глубокая христианская вера.
Богатство, роскошь, туалеты, украшения, балы, приемы — все сопрягалось в жизни Елизаветы с жизнью императорского русского двора. И даже боголюбие и соблюдение всех отрядов и обычаев православной церкви, после принятия ею православия, посещение церковных служб были для Елизаветы традиционными, обязательными и неизменно радостными.
И вряд ли даже Сергей Александрович, хотя видел, как глубоко православие проникло в душу его юной супруги, сколько времени и сил, а еще и личных средств, отдает его Элла благотворительности и помощи нуждающимся и страждущим, понимал, какое громадное духовное строительство идет в душе его красивой, отвечающей всем канонам светской жизни и всеми любимой Эллы.
Автор книги о великой княгине Елизавете Л. Миллер пишет: «Она еще с детства поняла, что наша земная жизнь кратка, и непостоянна; что все те испытания, которые посылаются Богом, на деле являются лишь подготовкой к будущей вечной жизни... что вся слава, почести, богатство, наряды, драгоценности — все это лишь суета сует, и рассеется, как дым, во время смертного часа.
Лишь верность Богу, молитвы, добрые дела и подвиги ради Всевышнего и ради ближних, лишь наша любовь и сердца, — только это богатство пойдет к Господу с нашей душой».
Исторический экскурс
В царственном доме Романовых всегда особо почиталась Феодоровская икона Божией Матери — со времени избрания на Российский престол первого Романова — юного Михаила Романова.
История этого почитания, как и история самой иконы Богоматери, вкратце такова.
Феодоровской икону назвали в честь святого великомученика Феодора Стратилата. Этот бесстрашный христианский воин был обезглавлен за веру Христову в IV веке. По преданию, в начале татаро-монгольского нашествия икона эта, неизвестная на Руси до ХШ века, стала чудесно появляться в тех городах и селениях, которые только что разорили или сожгли захватчики. Русские люди объяснили эти чудесные явления тем, что по Руси странствует сам святой воин Феодор Стратилат и посылает икону в утешение тем, кому особенно плохо, кто лишился крова, близких, кто не может получить ни от кого никакой помощи.
Прошло какое-то время, и икона «избрала” для себя постоянное место— город Кострому. Там в честь первохристианского мученика Феодора Стратилата был сделан придел в построенном Успенском соборе. Икону стали называть Феодоровско— Костромская. Чудотворной поклонялись, от нее получали исцеления множество людей.
Особую значимость для дома Романовых чудотворная Феодоровско-Костромская икона обрела в страшное, сложное и судьбоносное для Руси Смутное время. Оно продолжалось всего 15 лет — срок для истории невеликий. Но эти годы вместили в себя так много событий, что воспринимаются периодом намного более протяженным: смерть последнего из династии Рюриковичей царя Федора Иоанновича, недолгое царение Бориса Годунова, еще более короткое воцарение князя Василия Шуйского, польская интервенция, власть самозванцев и, наконец, долгожданная победа второго русского ополчения под водительством Минина и Пожарского и освобождение Москвы.
После освобождения Москвы и Руси от интервентов избирательный собор, созванный князьями Пожарским и Трубецким и составленный из выборных от 50 русских городов для «государева обиранья», постановил избирать царя не «от иноверных”, а избрать своего — «из великих московских родов”. Собор, а его поддержали во многих городах русские люди, — остановил свой выбор на сыне митрополита Филарета Михаиле Федоровиче Романове. Он в это время вместе с матушкой своей инокиней Марфой Ивановной находился в Ипатьевском монастыре у Костромы. Когда к Михаилу, еще совсем юному, явились послы от земского избирательного собора с предложением престола российского, он долго отказывался от царства. Мать его Марфа также не хотела благословить сына на престол, боясь, что русские люди «измалодушествовались»” и могут погубить молодого Михаила. Послы земские, взяв Владимирскую и Феодоровскую иконы, долго упрашивали и уговаривали Марфу отпустить Михаила на царство. Наконец, Марфа, видимо, поняла, что есть на то воля Господня. Она опустилась на колени перед чудотворной Феодоровской иконой Богоматери и сказала:
— Да будет воля Твоя, Владычица! В Твои руки предаю сына моего. Наставь его на путь истинный — на благо себе и Отечеству!
С того дня — 14 марта 1613 года, когда Михаил Федорович принял царство, неизменно глубоко почитала чудотворную икону Феодоровской Богоматери его дети и внуки. А когда, начиная с императора Павла, цари стали жениться на прусских и датских принцессах, после принятия ими православия им давали разные русские имена. Отчеством же всегда, неизменно было одно — Федоровна. Как знак особого почитания Феодоровской чудотворной иконы и как просьбу о покровительстве и заступничестве к Пресвятой Богородице.
Отчество Федоровна получила и Гессен-Дармштадтская принцесса Елизавета, ставшая в 1884 году, когда ей было 20 лет, супругой великого князя Сергея Александровича — брата русского самодержца Александра III.
Глава вторая
СЧАСТЬЕ, ТРЕВОГ ПОЛНОЕ
Видевши тя вельможи, клирицы и мирстии людие богоспасаемаго града Твери, на брак честный с возлюбленным князем их Михаилом притекшую, изыдоша в сретение твое и вопияху ти, глаголюще:
радуйся, от ливана невесто, во образ единения Христа и Церкве сочетатися браком со князем нашим грядущая:
радуйся, чистая голубице, пришествием твоим мир с Богом и в человецех благоволение знаменующая.
радуйся, от Бога князю нашему в делех управления помощнице уготованная:
радуйся, за невинныя и люте страждущыя ходатаице, промыслом Божиим предуказанная.
радуйся, о нуждах и потребах наших пещися от Бога поставленная.
(Из Акафиста святей благоверней велицей княгине преподобной Анне Кашинстей, икос 5).
Анна — княгиня Тверская
Первые месяцы после свадьбы — а была то зима снежная да морозная — пролетели как день един для Анны. И пиров было много в княжеском тереме, и подарки Михаила да и Ксении, матери его, что река лились. И шубы-то собольи и из песцов отборных, и наряды — один краше другого, и каменьев драгоценных несчетно, и жемчугов разных — и размером и цветом дивных — перечесть всего невозможно.
И хоть радовало это Анну — не столько подарки, сколько забота да ласка сына и матери, но утонула она в любви и нежности своего ясна сокола, и в своей к нему несказанной любви. Дел княжеских не касалась, да и недосуг было ей о них печаловаться. Но когда не было с ней рядом Михаила, минуты днями казались. И привычное ей смирение отступало перед нетерпеливым желанием видеть, слышать своего любого.
Весна пришла быстро, дружно, как-то сразу. Как стаял снег, выходили они часто с Михаилом на берег Волги. Мощная, полная после ледохода река, и, несмотря на это, стремительная, она была Анне чуждой. И когда Михаил сказал, что любит свою красивую Волгу, она только улыбнулась. Чтоб не обидеть. Река вызывала в ней страх и будто грозила чем-то. И пугала Анну больше всего вот эта мощная стремительность Волги.
Она тут же представила себе спокойное, уютное и, как теперь казалось, доброе ростовское Неро. Редко когда оно взбунтовывалось, если уж только ветер какой невиданно сильный озеро качать начнет. И вода в нем чистая-пречистая, вкусная — бывало из ладошки и каплю пролить жалко было.
И затосковала молодая княгинюшка, — хоть виду не подала, и Михаил ничего не заметил, — по росным травам на берегу Неро, по восходному да закатному солнышку над ним, по лунным ночам, когда по Неро луна хозяйкой гуляла.
Но еще острее почувствовала Анна тоску по любимому Ростову, когда весной хорошенько разглядела Тверь.
Город, как и Волга, показался Анне слишком стремительным, бурливым,; шумным. Он и действительно был таким — людным, шумным, ибо был городом торговым, даже центральным торговым. Купцы со своими товарами заезжали сюда из множества княжеств: приволжских и неприволжских, торговцы новгородские и псковские, татары и литовцы, немцы, смоляне. Они приезжали, уезжали, раскидывали торжища на берегу Волги, на пристани стояли суда с товарами, у пристани— обозы со всякой всячиной. Тверское княжество богатело от большой этой и прибыльной торговли. Да и власть торговая по Волге была у тверского князя большая. Захочет устрашить или наказать кого-то — закроет проезд по Тверце или Мологе проезд, и остаются без хлеба и товаров соседние княжества.
Это Михаил объяснил Анне, хотя она очень далека была от торговых дел и проблем мужа. А вот Тверь ей все-таки не понравилась. Она не знала, что Тверской удел еще совсем молодой — всего полвека ему от роду. Потому нет здесь, да и не может быть (50 лет назад Тверь была военно-торговым поселением) той «домонгольской»” старины, тех построек, храмов и старых монастырей, которыми так богат был Ростов Великий.
Анна видела какой-то неустроенный или недостроенный, недоукрашенный, даже хаотичный город, переполненный людьми. И ей было в нем неуютно и чуждо. Более же всего поразило ее отсутствие многих святынь. Был тут только недавно построенный каменный собор св. Спаса Преображения, где их с Михаилом венчали, да три монастыря Венский Софийский, мужской Отрочь-монастырь, совсем близко от Твери, при впадении Тверцы в Волгу, и еще один мужской монастырь — на реке Моше.
И епархию основали здесь всего лет двадцать назад. Анна невольно сравнила: епископ Андрей, который их венчал, был только вторым епископом новой Тверской епархии, а ее духовный отец епископ Игнатий -15-м епископом Ростовским.
И видимо, оттого, что так непохожа была деловитая, хлопотная, суетливая, будто куда-то убегающая жизнь Твери на тихую, размеренную и неторопливую ростовскую жизнь, Анна остро ощутила царящий над Тверью дух наживы, а значит «нелюбия»”, соперничества и вражды, которые царили здесь, особенно в торговой части города.
Затосковав, Анна долго и много молилась, постилась и помогала страждущим, чтобы со смирением искренним принять ту новую свою жизнь, что звалась жизнью супружеской, и принять сердцем тот город, где родился ее суженый и где предстоит и ей прожить свою жизнь...
Но Тверь, будто в ответ на нелюбовь Анны, не осталась « в долгу»”: этой первой весной пребывания Анны в Твери на шестой неделе после Пасхи — только теплая погода успела установиться, будто спичкой подожженная вспыхнула Тверь. Никоновская летопись сообщает, что погорел «град Тверь весь”.
К счастью, княжеский двор не пострадал, но Михаил и Ксения, видно, немалые деньги дали погорельцам-тверичам, чтобы отстроиться. И, несомненно, Анна не осталась в стороне от дел богоугождения, помогала погорельцам и нищим чем и как могла.
Через три года — в 1298 году, — когда уже почти полностью отстроилась Тверь, когда Михаил с Анной вместе думали, как город новыми храмами «изукрасить»«, в Тверь пришла новая — нежданная и страшная беда. Неслыханная засуха. Казалось, горела вся тверская земля. Как говорит летопись, «горели леса, и боры, и болота, и мхи, и поля... и бысть нужа велия и бысть мор на скот”. А за пожарами и мором скота, конечно же, явился голод.
Но и этим не закончился поток бед. Жара и сушь не обошли и княжеский двор.
...Михаил и Анна проснулись почти одновременно. Едкий дым заполнил почти всю опочивальню, языки пламени уже лизали дверь с внешней стороны. Михаил понял, что подклеть в огне, и как только пламя проникнет в опочивальню, живыми им из нее не выйти. У них в запасе не было даже минут — только секунды. Анна, еще окончательно не проснувшись, широко открытыми вопрошающими глазами глядела на Михаила. И может быть, эти беспомощные, непонимающие глаза подсказали Михаилу единственное решение, которое могло быть спасением.
Он схватил с постели шелковое покрывало, быстро, сноровисто завернул в него, как ребенка, Анну, и одним прыжком оказался у окна. Звон разбитого стекла заглушил шум ворвавшегося в опочивальню пламени. Но Михаил, крепко прижимавший к себе свою ладу, уже летел из высокой опочивальни к земле.
Чудом чудным, дивом дивным назвали потом тверичи это спасение князя с княгиней. Воскресенская и Никоновская летописи также сочли это спасение чудом: «Загорещася сени... и сгоре двор кн. Михаила весь. Божией милостью пробудися сам кн. Михайло и выкинулся с княгинею своею в окно, а сени полны княжат и боярченков спаще и много сторожей, и никто же не слыша... се же чудо бысть, како Бог заступи князя”.
И, наверно, оттого, что было это сильное потрясение, и оттого, что много людей погибло в этом пожаре на княжьем дворе, а с ними сгорело все добро княжье — оружие, одежда, вся казна, Михаил тяжело заболел.
Нежной горлицей летала над ним все время болезни Анна, усердно помогая мамке и слугам обихаживать больного. Непрестанно и страстно молились все они, умоляя Господа о спасении и выздоровлении так ими любимого князя Михаила.
А когда он выздоровел, их ликованию и молитвам не было границ. Однако пережитые невзгоды и беды, когда в следующем, 1299 году, произошло грозное солнечное затмение «огородилося бяше солнце грозно”, заставило княжескую чету насторожиться и увидеть в этом «знамении на небесах” упреждение о предстоящих бедах: может быть, и более страшных, чем минувшие.
Так началось счастье молодой княгини Анны Тверской, тревог полное с первых лет супружеской ее жизни. Первое небесное «затмение« сбылось для Анны в конце этого же 1299 года...
Иногда бояре называли Михаила «грозные очи”. Анна же никогда да не видела его грозных очей. Анна видела только очи любящие. В них — голубых, бездонных, — видела свое отражение — смеющееся или радостное, но всегда полное любви и нежности.
И первые почти пять лет, несмотря на несчастья — и пожары, и беды разные — видимо, были единственными в их супружеской жизни безбрежно счастливыми. Эта полнота счастья будто отгораживала Анну от мира, а ее сокола — от невзгод и тревог.
Первая беда постучала в счастливую опочивальню Анны и Михаила через пять лет после свадьбы. Их первенец, девочка Феодора скоро после рождения умерла. Горе Анны было несказанно. Михаил, сам печалясь безмерно, утешал, ласкал свою ладу и обещал:
— Будет, будет еще у нас счастье родительское, светлая моя. Придет еще радость в наш терем.
Слова его сбылись скоро.
Анна, похоронив дитятко ненаглядное, доченьку Феодору, отплакалась, отгоревалась. И скоро почувствовала — снова забрюхатела. А еще почувствовала, что как-то тяжелее забрюхатела, не как Феодорушкой. «Быть сыну«, — решила. И возрадовалась, и взвеселилась. Но Михайле пока не говорила. Никому не говорила. И сглаза всякого боялась, и несчастий, и злонамерения какого-нибудь — даже невольного.
А еще видела — не до нее сейчас Михайле. Затеяли новгородцы войну со Швецией учинить. Спонадобилась им Ландскрона — крепость, что на Неве. Собрался Михайло с войском новгородцам на подмогу. Да, знала Анна, что не до нее нынче Михайле. А до сына, что носит, неужто нет дела?
И приступила к мужу — ласково да тихо, но и твердо, когда дело было важное. После вечери — нынче готовили любимые михайловы стапешки* с ладогой** да с ксенями*** и с простым пивцом — подошла к Михайле, нежно потерлась щекой о его плечо. Он привычно обнял ее, и она заговорила:
— Почто тебе новгородцы? В Твери дел столько! Почто тебе та Ландскрона? Ты всегда, сокол мой, кидаешься другим в подмогу. А тебе кто поможет, когда лихо будет?
Михаил, удивленный ее осведомленностью, слегка отодвинулся:
— Свет мой, лада моя любимая! Это же дела ратные, не для молодок-княгинюшек!
— Так я ж жена главного князя-ратника. Значит то мои дела!
Михаил снова удивился:
— Да что ты про дела-то эти ведаешь?
— А ведаю я, что новгородцы твои — люди неверные, злые, да коварные. Выгоду себе только ищут. А как выгоду-то получат — никто им ненадобен, никто им не друг. А то и рать соберут против друга, с соперником споются. Мой да твой отец сколько от них натерпелись!
Михаил внимательно слушал и все дивился:
— Правда твоя, свет мой! Неверные они друзья и союзники. Да только четыре года назад я договор с ними заключил. После-то пожалел. Да хотел, чтоб забылись распри наших отцов с Новымгородом. Чтоб покой на границе западной был. Другой-то выгоды и нет и не надобно ничего мне от них.
Анна грустно покачала головой:
— Не зачтут блага от помощи твоей хищные новогородцы. Помяни мое слово. Только ведь биться со шведами — дело не пустое. Живот свой можно положить ни за что. А я, — Анна закусила губы, раздумывая, удержит ли Михаила от похода ее весть, потом решилась: — а я сына твоего под сердцем ношу...
Михаил поднял Анну на руки, как всегда радостно, а теперь еще и бережно и закружился с ней по светлице:
— Сына! знаешь что сына? Почему знаешь?
— Знаю — и все тут! — засмеялась Анна, крепче сжимая руки на шее мужевой. — А он... может сиротиночкой стать... — и Анна заплакала, по-детски громко и горестно.
-Нет, нет, свет мой! Не быть ему сиротинушкой. Побью швецов и скоро вернусь!
И слезы, и надежды Анны отговорить от похода Михайлу утонули той ночью в нежных его ласках.
А наутро прощалась она с ним — в доспехах, на коне. Михайло мысленно уже был не со своей ладой.
Это была их первая — на жизнь или на смерть — разлука. Первые в ее тревожном замужестве горькие слезы, от страха, оттого, что может не увидеть больше своего ясна сокола, от почти физического ощущения витающей над мужем беды или даже смерти. Разлука была первой. Но сколько же их было впереди! А пока шел год 1300-й.
Анна оказалась права. Новгородцы не оценили помощи Михаила и его рати: замешкавшись в похода, он опоздал с дружиной и пришел уже когда новгородцы с владимирцами сожгли Ландскрону. Новгородцы решили, что Михаил замешкался нарочно и затаили на него обиду и злобу.
Но Анне было и не до правоты своей и не до злобных строптивых новгородцев — ее сокол ясный вернулся сел и невредим. А совсем скоро после того появился на свет их сын — первенец Димитрий. Точь-в-точь Михайло, большой крепыш с голубыми глазами. И глаза эти — с первых младых его лет всегда были серьезными, сам он упрямый и своевольный, как отец и оба его деда. А чуть подрастать стал — глаза сделались темнее, а выражение их не просто серьезное, но суровое и будто готовое к гневу. Уже в 11 лет прозвали его «Грозные очи”— за такой же суровый, крутой характер.
Да только Анна не видела и не хотела видеть ни в муже, ни в сыне, как потом и в других своих сыновьях, гнева и суровости. Потому что они в ответ на ее любовь, ласку и нежность отвечали любовью, почтением и лаской, которая светилась в их глазах одинаково, когда обращались эти глаза к ней, княгине Анне.
*стапешки — жареные в масле ломтики калача
** ладога — рыба семейства сиговых
*** ксени — икра
Нечасто видела теперь Анна своего ясна сокола. В походах, битвах, великих заботах о княжестве своем пребывал он постоянно. Но когда появлялся в их опочивальне, исчезал князь-воин. Оставался сильный, нежный, любящий и заботливый мил-друг. В первый день такой их встречи все не мог на нее налюбоваться, как ребенка с рук не спускал, все целовал да ласкал. 0т любых слов его зарумянивалась Анна, а сердце часто и радостно билось. Михаил любил кружиться с нею на руках по горнице и щекотать красивой своей бородой. Смеялся много и задорно, и напряжение прошедших тяжелых дней сбрасывая, и набираясь доброй светлой энергии, от ее глаз, нежной улыбки, горячих объятий и слов. И прижимал ее к себе — всю, хрупкую, желанную, будто пил и не мог напиться ее любовью.
Таким же ласковым и нежным стал отцом. Бурно радовался, когда Анна родила ему одного за другим — только сыновей — рода продолжение воинов тверских. Еще больше любил он свою голубушку Анну и своих маленьких княжат. Одинаково желанными и любимыми были все сыновья — Димитрий, Александр, Константин, Василий.
По древнерусской традиции — да и самому не терпелось — Михаил уже в четыре года сажал их на коня.
Для Анны эти учения — с каждым сыном в разное время — были мучением и испытанием великим. Боялась и даже плакала потихоньку, что покалечится сынок, или упадет, а конь затопчет, или другая какая беда приключится. Стояла тихонько в углу двора, смотрела, как ее малышата взбираются на коня, как помогают им конюшине. Главная мука начиналась, когда малыши ездить учились. Сердце падало куда-то, но виду не подавала, только крепче к груди прижимала сложенные руки, да стискивала зубы, чтобы не закричать, не заплакать, когда сынок падал с коня, запутывался в стременах или съезжал с коня на одну сторону, забыв про поводья и только что не падал к конским копытам. И все же это были счастливые часы — рядом и с сыном, и с ней был он, ее сокол ясный, строгий учитель будущего ратника-сына...
Здесь следует вспомнить, что в древней Руси рождающиеся младенцы-мальчики, особенно в княжеских, боярских семьях, уже считались призванными в войско русское. Быть воинами — это их обязанность по рождению. И неважно, будет ли младенец здоров и силен, когда вырастет, хил ли натурой, крепок ли духом, доброе или злое сердце даровал ему Господь — он будущий ратник, ибо это его назначение и патриотический долг на земле Руси.
Вот почему уже в четыре, а то и раньше, года сажали мальчика на коня, а меньше чем через год он уже был опытном наездником. В XIII—XIV веках дружину, рать, войско мог вести даже не подросток — ребенок. Он — княжич, значит воин, значит — должен.
Как уже упоминалось, сам Михаил тверское войско в 1286 году возглавил, когда ему было 15 лет, его сын Дмитрий повел тверскую рать 11-летним.
11 лет было и Анне, когда она впервые испытала страх и глубокую печаль — хоронили самого близкого и любимого ее человека, отца Дмитрия Борисовича. С этого времени — практически всю долгую жизнь — ее преследовали три главных чувства, поместившиеся в ее детском сердце: страх, ожидание худшего и робкая надежда/ В непрерывных ее молитвах спрятанная и всегда живая.
И если в первые год-два ее замужества нет-нет да и лились из анниного сердца, когда оставалась одна, прежние светлые ее детские речитативы-песни, то после смерти ее доченьки Феодорушки слова песен, будто отпировавшие гости, ушли от нее. Их до конца дней благоверной княгини сменили молитвы.
Исторический экскурс
Без этого экскурса — предыстории, нам, уже во многом зыбывшим исторические перипетии веков XIII и XIV русской истории, будет трудно воспринять и понять события жизни и поступки и Анны Кашинской и мужа ее Михаила Тверского, живших в то время.
...В первой половине XIII века, когда свершился упадок Киева, появились новые центры — Новгород, Владимир-Суздальский, Галич, Тверь, Ростов. И только начали расцветать эти княжества, как явились на Руси совершенно неожиданно неведомые «языци незнаемые» — неизвестный народ:
«Явишася языцы ихже никтоже добре ясно не весть, кто суть и отколе изидоша и что язык их и котораго племени суть и что вера их» — так передает летописец недоумение русичей в летописной «Повести о битве на реке Калке». Именно здесь, на реке Калке (Калмиус), впадавшей в Азовское море, состоялось первое столкновение с татарами — как назывался тот неведомый русичам народ.
Надо сказать, что объединенные полки русских княжеств Киевского, Галичского, Черниговского, Смоленского вынужденно в этой битве участвовали на стороне половцев. Это половско-русское воинство насчитывало 80 тысяч ратников, татарское 25 тысяч. И эти 25 тысяч стремительных кочевников на голову разбило союзное войско.
Мало того, хитроумный великий Чингисхан задумал эту битву еще и как разведку, послав командовать своим войском лучших полководцев — Джебе и Субэдэя. Но, кроме разведки этого «одного из самых удивительных в истории войн кавалерийского рейда», — как пишет историк Михаил Геллер, Чингисхан предупреждал русских или скорее заявлял, что он — тот враг, который стоит у Руси на пороге. Русские не поняли ни смысла битвы на Калке, ни грозного предупреждения хана.
Понадобилось несколько лет, моря пролитой крови и неисчислимое число жертв, чтобы мир людей XIII века осознал, что этот маленький невзрачный, степняк Темучин, объединив разрозненные кочевые и дикие племена монголо-татар, станет Чингисханом — великим завоевателем и, начав свои завоевания в 1213 году, к 1227 году, году своей смерти, будет иметь владения, которые раскинутся от границ Кореи до Каспийского моря, включая многие части Китая, Среднюю Азию, Афганистан, Персию,
Историк Рене Груссе так охарактеризовал этого «бича Божия», как прозвали его современники: «Он воздвиг террор в систему управления, а резню населения — в методический институт» (какой верный последователь родился в России в XX веке! Только с существенной разницей в сути «методического института»: Чингисхан «резал» чуждое ему население завоеванных стран, а сын гор Джугашвили кромсал тела и души своих сограждан).
Рене Груссе дает, видимо, объективную оценку личности великого — поистине великого — хана: «В рамках своего образа жизни, своей среды и расы Чингисхан представляется нам человеком вдумчивым, обладающим твердым здравым смыслом, удивительно уравновешенным, умеющим слушать, верным другом, щедрым и отзывчивым, несмотря на суровость, обладающим подлинными административными талантами, если понимать под этим управление кочевыми, а не оседлыми народами».
Летописец же — автор «Повести о битве на реке Калке» — считает, что появление татар на Руси знаменует собою конец мира, а их иго — следствие попустительства Божия «грех ради наших».
Печальна летопись пленения Руси татаро-монгольскими кочевниками после битвы на Калке:
21 декабря 1237 г. — взяли и сожгли Рязань. Январь 1238г.— взяли Москву.
7 февраля 1238 г. — взяли Владимир, а до этого взяли и сожгли Суздаль.
За февраль 1238 г. взяли 14 городов, в том числе Ростов, Ярославль, Городец, Галич, Переславль, Юрьев, Дмитров, Волоколамск, Тверь.
23 марта 1238 г. взяли Торжок, потом Козельск, который оказал невиданное, поразившее татар, сопротивление, за что прозвали его «злым городом» и за что до основания сожгли его, перебили почти всех жителей и только немногих угнали в полон.
1239 г. — захватили землю Мордовскую, воевали на Клязьме, взяли, Переславль Южный и Чернигов.
6 декабря 1239 г. взяли Киев, позднее Каменец, Галич.
Весной 1241 г. Батый перешел Карпаты, взял Нижнюю Силезию, Моравию. 11 апреля 1241 г. его войско разгромило мадьяр. В декабре этого года татары захватывают Пешт. Монголы под водительством Субэдэя, преследуя венгерского короля Белу V, доходят до Сплита и Дубровника, а Батый подходит к Вене.
Немецкий король Конрад призывает к крестовому походу против «тартар», как называли здесь монголов, считая исчадием ада. Батый понимает, что для дальнейшего огненного похода на Европу нужны свежие силы и значительное пополнение войска. И в это время приходит спасительное для Батыя и Европы известие о смерти великого хана Удэгэя, сменившего на троне Чингиса. Должны были состояться выборы нового хана, присутствие Батыя было обязательно, и он с войском возвращается в родные степи.
Так спасена была Европа от татаро-монгольского ига. А ставший великим ханом Батый, племянник Удэгея, больше не покушался на Европу, решив довольствоваться богатой Россией.
А над ней, Русью, стоял в это время стон и плач, лились реки крови. Цветущие совсем недавно богатые города превратились в пепелища, на которых возвышались горы трупов.
Татары щадили только ремесленников, притом тех, кто умел изготавливать оружие иди предметы роскоши. В середине-конце XIII века в Орде находилось множество русских пленников — ремесленников. В своей «Истории монголов» Плано Карпини рассказал, как после утомительного путешествия по азиатским странам он встретился в Каракоруме с прекрасным русским золотых дел мастером Кузьмой, который еще помог чем-то путешественнику: «Если бы Господь не предуготовал нам некоего русского по имени Козьма, бывшего золотых дел мастером у императора (Гуюк-хана) и очень им любимого, который оказал нам кое в чем поддержку, мы, как полагаем, умерли бы».
Карпини добавляет: «Козьма показал нам и трон императора, который сделан был им раньше, чем тот воссел на престоле, и печать его, изготовленную им (Козьмой), а также разъяснил нам надпись на этой печати».
Этот итальянский путешественник в Каракоруме встречал и многих других русских мастеров и умельцев. И все они, чем могли, помогали европейцам.
Карпини откровенно восхищался их искусством, а для нас это еще одно свидетельство современника XIII века, насколько высоки были искусство и древняя русская культура накануне татаро-монгольского нашествия.
Академик Б. А. Рыбаков в книге «Ремесло Древней Руси» писал: «В XIII веке перед русским ремеслом открылись такая же широкая дорога дальнейшего развития, как перед ремеслом северо-итальянских городов той же эпохи. Монгольские завоеватели растоптали и расхитили эту цветущую культуру в момент ее наивысшего подъема».
Ремесленное производство, секреты которого передавались из поколения в поколение, пришло в упадок, а многие ремесла были вовсе утрачены. Например, умение изготавливать стеклянную посуду и оконное стекло, многоцветную керамику, украшения из перегородчатой эмали. НА полвека замерло каменное строительство.
По данным археологов, из 74 городов, существовавших в ХП-ХШ вв., 49 были разрушены Батыем, причем 14 из них обезлюдели навсегда.
Пострадали люди всех русских сословий. Особенно русские князья и дружинники. Профессиональные ратники первыми встречали захватчиков и, конечно, первыми гибли. Нет возможности даже пример’ но определить число погибших воинов. А вот счет Погибшим князьям в первые годы татарского ига вели. Из 12 рязанских князей погибли девять, из трех ростовских — двое, из девяти суздальских — пятеро.
Любопытен и страшен и такой итог монголо-татарского ига: среди московских бояр XVI века не осталось никого, чьи предки были бы известны до нашествия.
Добавим, что многие разрушенные города начинали восстанавливаться сразу после разорения. И хотя жизнь в этих городах была не прежней, к началу XIV века часть старых городов восстановила почти прежний экономический потенциал. А параллельно возникли новые города. Среди них на первом месте оказались Тверь и Москва.
Лишь одна радость пришла в начале татарского нашествия на землю русскую: в 1240 году на Неве 20-летний новгородский тогда князь Александр разбил шведских крестоносцев — 5 тыс. шведов, которые прибыли на ста судах.
А спустя два года, в 1242 г. Александр предотвращает другую угрозу, шедшую с запада, наголову разбивает на Чудском озере армию Ливонского ордена.
Эти победы молодого князя — за первую он навсегда в историю России вошел как великий Александр Невский — были поистине светом в беспросветности нежданной беды, свалившейся на Русь. И беда эта наименовалась позорным словом «рабство, «иго«. А свет этот был светом надежды — выстоит Русь. Соберется с силами и изгонит ненавистных захватчиков.
Такая уж судьба задалась у Руси, что всегда, испокон веков была она лакомым куском для иноземцев. Даже не куском — кусищем. Жадные, злобные глаза захватчиков издревле смотрели на Русь со всех сторон, со всех ее границ. И вот теперь, у обессиленной, истерзанной степняками, вознамерились европейцы захватить ее западные земли.
Святейший папа, по сути, благословлял любой поход против Руси, ибо возмечтал православных сделать католиками.
И это очень хорошо понял и Александр Невский. Мудрый, поистине гениальный человек, он сознательно предпочел оказывать внешние знаки почтительности и покорности завоевателям— степнякам, но решительно отверг католические притязания папского престола.
И русские историки, и сама история оправдали эту твердую и убежденную позицию Александра: пусть страшное, кровавое, погубившее тысячи людей русских татаро-монгольское иго, чем западные пришельцы — их в XIII веке, независимо от национальности, называли на Руси немцами. Ибо татары были и веротерпимы, и благоволили к православной церкви и ее служителям, а немцы несли не только ту же кровь и беспощадное уничтожение, но еще — и это главное — намеревались отнять веру православную, превратив народ русский православный в католиков.
Именно поэтому не искал Александр, да и его потомки помощи и союза с западными княжествами и не верил Невский герой в помощь и бескорыстие папы.
Глава третья
СТРАСТОТЕРПЦЫ— СУПРУГИ
Странник в неверней стране явися благоверный супруг твой, всеблаженная Анно, егда завистию и клеветою сродник своих к безбожному царю ордынскому приведен бысть. Ты же, скорбь сердца твоего покрывающи, излиха вопияла еси Богу: аллилуйа.
(Акафист Анне Кашинской, кондак 8).
Весь еси желание мое, весь сладость, сладчайший Иисусе! Сице моляшшся Михаил, князь христолюбивый, и тако глаголаше: аще Бог соизволит, хощу ити сам во Орду ко беззаконному царю, хощу сам дати ответ и душу мою положити за овцы стада Христова, по слову Его. Ты же, супружнице князя благочестиваго, вдохновленная благодатию свыше, рекла еси ему: поистине блажен будеши во вся роды. Сего ради вси приглашаху ти сице: радуйся, блаженная мати, в женстем естестве мужескую крепость имевшая.
(Из Акафиста Анне Кашинской, икос 8).
***
Русское Средневековье явило миру невиданный образец нравственного служения своей земле и своему народу. И образцом этим были святые благоверные князья и княгини. Благоверный — значит исповедующий истинную веру, правоверный, православный. Этот эпитет сопровождал лучших князей, царей, епископов. То есть людей государственных и православных иерархов. Это определение статуса.
Однако в тяжкие, смутные, беззаконные времена княжеских междоусобиц и иноземных нашествий средневековой Руси — как яркие и до сих пор светящие нам звездочки — появляются благоверные князья, которые в своей государственной деятельности руководствовались прежде всего Священным Писанием и Священным Преданием православной Церкви.
Их деяниями руководил не политический интерес — узкий ли, широкий, кратковременный или нацеленный на далекое будущее.
Их земная жизнь, как правило, образец высокой духовности, нравственности, долга, чести и верности семье, своей вотчине, Руси.
Их деяния и жизнь — это живой, хотя чаше всего трагический — пример верности служения Богу, пример их соучастия в исполнении молитвы Господней: Да будет воля. Твоя на земле как и на небе”.
Безусловно, жизнь таких благоверных князей и княгинь в Средневековье оканчивалась трагической, часто страшной, мучительной смертью (прежде всего в Орде). А жизнь благоверных княгинь венчал монашеский постриг или схима.
Церковь возвела многих из них в лик святых. И их имена, их духовный подвиг во имя Господне и во славу своего Отечества — не только уникальный пример для времени мрачного Средневековья. Они стали духовно-нравственной опорой Руси во все времена и, прежде всего, во времена неустроительства в державе. Они же — и вечная и мощная опора Русской Православной Церкви.
Какой он, князь Михаил Тверской?
Он прожил всего 47 лет (1271—1318). С 1285 года — князь Тверской, с 1305 по 1317 гг. — великий князь Владимирский. О нем скупо в разное время упоминали Лаврентьевская, Никоновская, Воскресенская, Татищевская, Софийская, Тверская, Троицкая летописи, а также Степенная книга.
Детство
Михаил был единственное, притом «вымоленное дитя”, как говорится в Житии Михаила Тверского. При этом имеется в виду дитя «мужескаго полу», ибо у родителей Михаила были уже две дочери, но ни одного сына.
Мать его — прекрасная и добродетельная Ксения — была дочерью новгородского боярина Юрия Михайловича. «Юрьева дщерь Михайловича«, — как пишут Воскресенская и Никоновская летописи. Воскресенская и Софийская летописи не устают ее почтительно хвалить и называют «премудрой, блаженной, преподобной”, то есть восхваляют прежде всего ее высокие душевные и духовные свойства.
В 1263 году к ней посватался и женился великий князь Владимирский и Тверской Ярослав Ярославич, старший тогда из Рюриковичей. Это был его второй брак (он был вдовцом). Женитьба на Ксении Юрьевне скорее всего носила характер дипломатически-деловой. Ибо по вокняжении Ярослава Ярославича в Новгороде у тверского князя была насущная необходимость иметь опору в лице новгородских бояр, и прежде всего в боярской партии так называемых «больших». Да и позднее иметь боярскую опору ему не мешало, ибо и по вокняжении новгородском положение Ярослава Ярославича там было довольно шатким.
Историк Т. Манухина пишет: «По старой традиции, новгородцы обычно призывали к себе княжить владимирских князей. В этом достоинстве занимали стол... Ярослав Всеволодович и Ярослав Ярославич. Но у того и у другого были жестокие столкновения с Новгородом, неподклонным их своенравным замашкам. Оба князя не только спорили и ссорились с новгородцами, но даже воевали — водили на непокорный город свои полки, а Ярослав Ярославич даже призывал на помощь татар”.
Брак родителей оказался коротким — всего восемь лет — лет нелегких и печальных. Ярослав Ярославич отличался крутым, строптивым и своенравным характером. Таким, видимо, он был и с женой Ксенией.
Но если она все восемь лет смиренно сносила эту «крутизну”, то те же новгородцы на него восстали в 1270 году. Они, перечислив все нарушения условий, на которых сами призвали его к себе, заявили:
— Князь! ты вздумал зло на св. Софию, так ступай: а мы изомрем честно за св. Софию, а тебя не хотим.
И хотя Ярослав Ярославич, засевший в Русе, послал новгородцам мирные предложения: «Обещаюсь впредь не делать ничего того, за что на меня сердитесь, все князья в том за меня поручатся”, — новгородцы помирились с ним только после того, как вмешался митрополит и, как повествует Никоновская летопись, пригрозил в случае непослушания наложить на Новгород запрещение.
И может быть, было это примирение с новгородцами делом, Богу угодным и достойным завершением деяний Ярослава, ибо это было последнее деяние великого князя Ярослава Ярославича. Он потом поехал в Орду, а на обратном пути скончался, успев перед кончиной принять схиму и новое имя — Афанасий. Произошло это в 1271 году — за сорок дней до рождения Михаила — долгожданного сына.
Вырастила Михаила мать— княгиня Ксения. Он очень любил ее и, как говорит его Житие, был сыном послушным. Именно поэтому ей удалось оказать на сына огромное духовное влияние. Видимо она во многом сгладила «наследные” — от отца — дурные его черты и развила лучшие качества его натуры. Житие перечисляет, что Михаил был добрым, щедрым, нищелюбивым, любил правду и всегда готов был за нее постоять. Главное же — Ксения воспитала его в страхе Божием, научила основам жизни православной, приучила к чтению, и Михаил жадно и с интересом читал св. книги. В Житии говорится, что Ксения научила сына и «всякой другой премудрости”. Думается, обучая сына основам княжения, привила любовь к чтению. Михаил и сам, и вместе с матерью, читал уже хорошо известные в то время «Поучения« Владимира Мономаха, «Киесвско-Печерский патерик«, «Повесть о битве на реке Калке”, «Повесть о приходе Батыя на Рязань”, «Слова« Серапиона Владимирского... Не исключено, что ведомо было обоим и «Сказание о подвигах и жизни великого князя Александра Ярославича Невского” — не только потому, что он был дядей Михаила по отцу, но и потому, что в это время на Руси еще были живы рассказы и легенды о подвигах великого русича-князя.
То есть духовное и патриотическое начала входили в сознание и душу Михаила одновременно — благодаря мудрости и духовной зоркости его матери Ксении.
Михаил в 14 лет стал князем Тверским.
В 1285 году умер княживший его сводный брат по отцу Святослав. По малолетству Михаила регентом при нем стала мать — Ксения, но фактически княжеством управляла не она, а бояре тверские.
Любовь к церкви и вере православной, глубокую религиозность, которую воспитала в нем мать, Михаил свято пронес через всю жизнь. Но уже в ранней юности он понял, как необходим его княжеству, всем сословиям тверским духовный отец-иерарх. В 1289 году он вместе с Ксенией послали тверского игумена Андрея в Киев — к митрополиту Максиму. И, как сообщает Татищевская летопись, Максим поставлен был епископом во Тверь.
Начало ратной жизни.
Ратная жизнь Михаила Тверского, как уже упоминалось, началась рано: 15-летним возглавил он тверское войско против вознамерившихся захватить Тверское княжество литовцев. Эта победная для Михаила битва с литовцами была знаменита еще и тем, что на помощь тверичам пришли соседи-ржевичи, новоторжцы, москвичи. И не исключено, что в сознание юного князя прочно вошло убеждение: общими силами русские князья могут одолеть любого врага.
Однако ни жизненного, ни ратного опыта у него еще, естественно, не было. Только наследные черты отца и матери, которые в разных ситуациях проявлялись и возобладали. Т. Манухина пишет: «От отца Михаил унаследовал твердую волю, предприимчивость, нрав гордый, независимый и прямой с уклоном к тому своеволию, которое идет напролом, не учитывая и не предвидя препятствий, — словом унаследовал ту типичную тверскую «стать”, которая так мало подходила к эпохе, требовавшей от государственного деятеля изворотливости, ухищрений, бдительной предусмотрительности.
Мать воспитала его в крепкой православной вере, вселив любовь к Церкви, правде и верности велениям совести, но передала ему и чисто новгородскую черту — склонность хранить и защищать свои законные права, убежденность в том, что законное право неотъемлемо. Эта новгородская черта объяснит многое в поведении кн. Михаила.
При таком понимании права... Михаил никогда не покушался на чужое, не был захватчиком, но он мог быть мстителен за свои попранные права, за нарушенный договор, за оскорбление, нанесенное его достоинству”.
Второй раз Михаил возглавил Тверское войско, когда на его княжество в 1288 году повел полки Дмитрий Александрович (сын Александра Невского — то есть двоюродный брат Михаила). И повел Дмитрий свои полки по кажущейся нам сейчас смехотворной причине: 17-летний заносчивый юнец-князь не приехал во Владимир приветствовать Дмитрия, ставшего великим князем Владимирским. Однако битвы не было. Как повествует Никоновская летопись, полки Дмитрия, «идоша все к Кашину и сташа под Кашином 9 дней и все пусто сотвориша, а Коснятин сожгоша и оттоле восхотеша идти ко Твери. Князь Михайло противу их изыде со своей силою и тако начаша сосылатися (вести переговоры) и смирившися (заключив мир) разыдошася”
Начальной же школой княжения стали для Михаила съезды русских князей во Владимире (1294) и Дмитрове (1301).
Здесь следует вспомнить, что на Руси с конца XI до начала XIII вв. феодальные княжеские съезды были очень важным политическим явлением. Главнейшими проблемами на таких съездах были отражение внешней опасности, а также вопросы феодального права. До 30-х годов XIIШ века, хотя и нерегулярно, но съезды собирались и их решения были действенными. Во второй половине XIII века, а тем более начала XIV века съезды были явлением исключительным, а решения — совсем не обязательными, ибо князья нарушали договорные условия.
Съезды, на которых впервые присутствовал Михаил, 1294 и 1301 г., — вылились в настоящее словесные схватки. А на 1-м, во Владимире, где князья никак не могли договориться, кому должен достаться по праву Переславль (после кончины Дмитрия Александровича), дело едва до кровопролития не дошло. Благо вмешался епископ Владимирский Симеон. И не зазорно оказалось князьям русским так распаляться и терять достоинство в присутствии ордынского посла.
Михаил, вероятно, хорошо понял, что забыли князья родовые права и законы предков.
Не исключено, что подсознательно почувствовал молодой тверской князь, что не вписывается он со своими нравственными представленияvb в то время, что суждено ему было судьбой.
Мы же, из дали времени в семь веков отчетливо видим, что, действительно, не ко двору Времени появился князь Михаил Тверской, ибо часы Истории в это время уже начали отбивать время Московское.
Великое княжение
Великое княжение досталось Михаилу Тверскому совершенно неожиданно. В конце 1304 года скончался князь Владимирский Андрей, сын Александра Невского. И он, Михаил, был последним в ветви Невского, так как к этому времени скончались два других сына Невского Александр и Даниил.
По древнему обычаю, старшинство принадлежало Михаилу Ярославичу Тверскому, ибо он был внуком Ярослава Всеволодовича. Другой претендент на великокняжеский престол — московский князь Юрий Данилович — был правнуком Ярославу Всеволодовичу и потому не мог наследовать великокняжеский престол. Однако начавшее активно действовать право силы развязало Юрию руки.
После получения Михаилом великокняжеского достоинства Юрий, что называется, мертвой хваткой вцепился в Тверского князя и вышел на почти непрерывную тропу войны. Собственно, 1305 год стал годом начала жестокого единоборства между Тверью и Москвой, княжествами и князьями. Единоборства жестокого и неотвратимого.
Сообщения летописей и анализ событий историками, почти откровенно стоящих на стороне Тверского княжества и Михаила Ярославича, намекают, какой мирной, без кровопролитий и склок могла бы стать Русь даже при татарском владычестве, если бы княжил великий князь Михаил Ярославич и если бы Юрий московский на протяжении почти 13 лет при жизни Михаила не превращал Владимирско-Суздальское княжество в почти непрерывную сечу.
Н. М. Карамзин рассказывает, как все в этом княжестве, в том числе митрополит, делали все возможное, чтобы остепенить злонамеренного Юрия: «Бояре великого княжения… спешили в Тверь поздравить Михаила государем Владимирским. Новгородцы также признали его своим главою, в уверении, что хан утвердит за ним великое княжение.
Михаил обязался, подобно отцу, блюсти их уставы, восстановить древние границы между Новымгородом и землею Суздальскою, не требовать с бывших волостей Дмитриевых и Андреевых, купленные им же самим, княгинею или боярами его в земле Новгородской отдать на выкуп или прежним владельцам, или правительству, не позволять самосуда ни себе, ни княжеским судьям, но решить тяжбы единственно по законам…
Добрый митрополит Максим тщетно уговаривал Георгия не искать великого княжения, обещая ему именем Ксении, матери Михайловой, и своим собственным, любые города в прибавок к его Московской области…
1305 г. Через несколько месяцев решилась неизвестность: Михаил превозмог соперника и приехал с ханскою грамотой во Владимир, где митрополит возвел его на престол великого княжения».
Но Юрий не остепенился и не смирился. Карамзин добавляет: «Георгий по качествам черной души своей заслужил всеобщую ненависть и, едва утвердившись на престоле наследственном, гнусным делом изъявил презрение к святейшим законам человечества».
И летописи, и историки не наградили Юрия московского ни одним добрым словом или определением, так жесток, лжив, коварен, хитер и вероломен был этот человек.
С. М. Соловьев уточняет: «Юрий был совершенно в уровень своему времени: приобретать и усиливаться во что бы то ни стало было главной его целию (Юрий захватывает Можайск, силой отнимает у Рязанского князя Коломну). Он постоянно «заигрывает» с Новгородом, успешно интригует, а то и натравливает — своим любимым способом: ложью, наговорами — новгородцев на Михаила. Юрий умудрился даже нарушить закон великого княжения: в отсутствие Михаила он захватывает новгородский престол.
Все почти 13 лет великого княжения своего Михаил Ярославич неустанно боролся, отбивая ратные и нератные атаки с трех сторон — трех главных своих недругов: Юрия, татар и новгородцев. В самые же последние годы великого княжения главными неизменным врагом становится Юрий. И это уже не просто соперничество и единоборство двух князей. Это начало судьбоносной для Руси борьбы между Тверью и Москвой. История переворачивала новую страницу, убирая главенство, а потом и княжество Тверское, дав просуществовать ему как самостоятельному, сильному, чуть больше века (до 1485 г.). На историческую арену выходило княжество Московское.
Авторская ремарка
Чаще всего современный человек представляет татарское войско XIII — XIV веков огромным: летописцы определяют это число как «туча». И только эта многочисленность якобы и решила печальную судьбу русских княжеств того времени. Как правило, мы считаем, что побеждали они благодаря принципу «не уменьем, так числом». И видим татарское войско хаотичным, но очень мобильным, воинов татарских — хитрыми, коварными, жестокими. Вот все это, считаем, и обусловило беспрецедентную, даже в средние века, оккупацию славянского народа степными кочевниками на два с половиной столетия.
Однако летописи, безусловно признавая и многочисленность татарского воинства, и коварство этого народа, рисуют по сути иную картину.
С. М. Соловьев в «Истории России с древнейших времен» дает — на основе летописей — подробное описание свойств и особенностей татарского войска и тактики ведения им боя. Но сначала опровергает версию о хаотичности военного устроительства татар, обращая особое внимание на железную, жестокую дисциплину в войске.
«Касательно военного устройства Чингисхан определил, — пишет С. М. Соловьев, — чтоб над каждыми десятью человеками был один начальник — десятник. Над десятью десятниками начальствовал — сотник. Над десятью сотниками — тысячник. Над десятью тысячниками — особый начальник. Число войска, ему подчиненного, называлось тьмою. Сторожевые отряды назывались караулами.
Беглецы с поля боя (если только бегство было не всеобщим) все умерщвлялись. Если из десятка один или несколько храбро бились, а остальные не следовали их примеру, то последние умерщвлялись. Если из десятка один или несколько были взяты в плен, а товарищи их не освободили, то последние тоже умерщвлялись.
Каждый татарин должен иметь лук. Колчан, наполненный стрелами, топор и веревки, чтобы тащить осадные машины. Богатые сверх того имеют кривые сабли, шлемы, брони и лошадей, также защищенных. Некоторые делают брони для себя и для лошадей из кожи, некоторые вооружаются также копьями. Щиты у них хворостяные».
Далее, используя летописные источники о военной тактике татар и особенностях татарского войска, историк Соловьев делает акцент на согласованности, целесообразности и прагматичности всех действий воинов. Это вместе и делает татарское войско единым, мощным, монолитным ударным механизмом. Механизмом смерти.
«Вступая в неприятельскую землю, татары посылают передовые отряды, которые ничего не опустошают, но стараются только убивать людей или обратить их в бегство. За ними следует целое войско, которое, наоборот, истребляет все на своем пути.
Если встретится большая река, то переправляются, сидя на кожаных мешках, наполненных пожитками и привязанных к лошадиным хвостам!
Завидя неприятеля, передовой отряд бросает в него три или четыре стрелы и, если замечает, что не может одолеть его в схватке, обращается в бегство, чтоб заманить преследующего неприятеля в засаду.
На войне это самый хитрый народ, и немудрено: больше сорока лет ведут они непрерывные войны.
Вожди не вступают в битву, но стоят далеко от неприятелей, окруженные детьми и женщинами на лошадях. Иногда сажают на лошадей чучел, чтоб казалось больше воцска.
Прямо напротив неприятеля высылают направо и налево в дальнем расстоянии, чтоб после неожиданно обхватить врага. Если последний крепко бьется, то обращается в бегство, и в бегстве бьют стрелами преследующего неприятеля.
Вообще они не охотники до ручных схваток, но стараюбтся сперва перебить и переранить как можно больше людей и лошадей стрелами, и потом уже схватываются с ослабленным таким образом неприятелем.
При осаде крепостей разбивают стены машинами, бросая стрелы в осажденных, и не перестают бить и биться ни днем, ни ночью, чтоб не давать несколько покоя последним, а сами отдыхают, потому что один отряд сменяет другой. Бросают на крыши домов жир убитых людей и потом греческий огонь, который от того лучше горит.
Отводят реки от городов или, наоборот, наводняют последние, делают подкопы. Наконец, огораживают свой стан, чтоб быть безопасными от стрельбы неприятелей, и долгим облежанием принуждают последних к сдаче.
При этом они стараются сперва обещаниями уговорить граждан к сдаче. И, когда те согласятся, то говорят им: «Выходите, чтоб, по своему обычаю, мы могли пересчитать вас». И когда все жители выйдут из города, то спрашивают, кто между ними знает какое-нибудь искусство, и тех сохраняют. Остальных же убивают, кроме тех, которых выбирают в рабы, но при этом лучшие, благородные люди никогда не дождутся от них пощады.
По приказанию Чингисхана не должно щадить имения и жизни врагов, потому что плод пощады — сожаление.
Мир заключают они только с теми народами, которые соглашаются признать их господство, потому что Чингисхан завещал им покорить по возможности все народы».
***
Но, оказывается, не все народы удостаивались «чести» быть подданными Орды и ее хана. С. М. Соловьев суммировал летописные об этом сведения: «Условия, на которых татары принимают к себе в подданство какой-нибудь народ, суть следующие: жители подчиненной страны обязаны ходить с ними на войну по первому востребованию, потом давать десятину от всего — от людей и от вещей, берут они десятого отрока и девицу, которых отводят в свои кочевья и держат в рабстве, остальных жителей перечисляют для сбора подати.
Требуют также, чтоб князья подчиненных стран являлись без замедления в Орду и привозили богатые подарки хану, его женам, тысячникам, сотникам — одним словом, всем, имеющим какие-нибудь значение. Некоторые из этих князей лишаются жизни в Орде. Некоторые возвращаются, но оставляют в заложниках сыновей и братьев и принимают в свои земли баскаков, которым, как сами князья, так и все жители обязаны повиноваться. В противном случае по донесению баскаков является толпа татар, которая истребляет ослушников, опустошает их город или страну. Не только сам хан или наместник его, но всякий татарин, если случится ему приехать в подчиненную страну, ведет себя в ней как господин, требует все, чего только захочет, и получает».
Как отчетливо просматриваются здесь «родственники» татарских ханов в последующие века земной истории — все эти польские паны и наполеоны, гитлеры и фюреры, диктаторы всех мастей и оттенков, как и Чингисхан, замахивавшихся на мировое господство!
***
Однако нельзя не учитывать еще и другие особенности татарского воинства. В сумме эти особенности обеспечивали и мобильность, и выносливость, и неутомимость татарских войск.
С раннего детства их учили стрелять из лука и ездить на конях. Вооружение воинов — не громоздкое, легкое: лук, стрелы, секиры, пики, к которым приделывались крючья для стаскивания всадников противника с коня. Все войско состояло из конницы, громадные переходы они делали с необыкновенной быстротой, потому что всегда в запасе у них были свежие кони: при войске гнали множество лошадей — по 18 на каждого воина. Усталых и изморенных лошадей отправляли назад.
Среди воинов же усталых и заморенных не было: они были очень выносливы, легко переносили голод и жажду, холод и зной. Обычная пища в походных условиях — сушеное мясо и высушенный овечий сыр. Когда другой пищи не было, могли питаться и мясом издохшего скота. Если не было и ее, пускали кровь лошадям и пили. Таким способом могли питаться до 10 дней.
Не следует преувеличивать и техническую отсталость татар. У них были инженеры, которые строили военные машины, придумывали орудия для метания камней в стены осаждаемого города. Излюбленным метательным орудием татар были стрелы с зажигательным фитилем. Умение делать подкопы, подземные ходы, отводить и пускать воду в сочетании с коварством, хитростью, маневренностью и стремительностью обеспечивало взятие самого укрепленного и, казалось бы, неприступного города Руси.
***
Мобильность, маневренность, выносливость, а в итоге непобедимость татаро-монгольского воинства, безусловно, не были бы возможны без создания стройной административно-экономической системы империи. И империю, и эту систему создал Чингисхан. Обе они были военными организациями.
Историк Михаил Геллер пишет: «Кочевое государство представляло собой армию на марше. Хан был неограниченным властелином, который избирался войском на курултае. Всеобщее равенство выражалось в том, что все одинаково подчинялись хану. Судебная власть — яса (закон) — была отделена от ханской, ибо он мог требовать соблюдения закона, но не его нарушения… Воины должны были служить с 14 до 70 лет. Для обеспечения порядка была создана десятитысячная гвардия. Железная дисциплина была основным законом».
Насколько прочна была созданная Чингисханом организация, продемонстрировали события после его смерти. Его преемником стал его третий сын Угедей. Курултай 1235 г. принял решение о начале мировой войны. Были созданы три монгольские армии. Они двинулись в трех направлениях: первая — в Южный Китай и Корею, вторая — в Персию и Закавказье, третья — в сторону русских земель. Во главе этой третьей армии был поставлен Батый — сын Джучи, старшего сына Чингисхана (к тому времени скончавшегося). Батый имел в своем распоряжении около 30 тысяч воинов: 4000 монголов и 25 тысяч татар.
Русский историк Н. Веселовский в работе «Золотая орда» писал: «Господство у нас Чингисидов можно назвать игом монгольским, так как династия была монгольского происхождения, но можно назвать и татарским игом, потому что подавляющую массу завоевателей составляли татары; можно назвать и игом монголо-татарским».
Владения Батыя, которые он завоевал — степи к востоку от Иртыша, в том числе богатый Хорезм, в также все земли к западу от Волги — стали называться Джучиев улус. Когда в Джучиев улус были включены и завоеванные им русские земли, империя Батыя уже простиралась от Тихого океана до Адриатики.
* * *
В 1243 году Батый вернулся из похода на Европу и остановил свое войско на Нижней Волге. Это был главный торговый путь Восточной Европы. И здесь он основал, построил кочевой город Сарай. Он и стал столицей Джучиева улуса. Скоро его стали называть Золотой Ордой.1
Своим улусом называли татаро-монголы и завоеванные русские княжества. Ко времени прихода Батыя на Русь там было три великих княжества: Владимиро-Суздальское, Черниговское и Галицко-Волынское. И все три находились в состоянии постоянной междоусобной брани. Тем легче досталась великому хану богатая добыча.
Больше всех пострадало Черниговское княжество — например, город Козельск был уничтожен со всем его населением. Страшно разорено было Владимиро-Суздальское княжество. Оно находилось ближе других к татарам. Меньше досталось Галицко-Волынскому княжеству — оно дальше отстояло от Сарая и было ближе к Литве, Польше, Венгрии, которые в Джучиев улус не входили.
* * *
Следует вспомнить, что систему власти на Руси татары не изменили. Сохранили они и политическое устроительство в княжествах. Однако взяли себе право назначать князя — на великом княжении или в уделах. Как правило, это были князья Рюриковичи. Каждый князь обязан был являться в Сарай к хану и получать «ярлык» на княжение.
Когда княжеские столы наследовались правильно и мирно, татары подтверждали существовавший порядок перехода столов от брата к брату или от отца к сыну. Если же начинались ссоры, распри и усобица и князья обращались в Орду за помощью, хан проявлял свою державную волю; и ярлыки на княжение давал по своему усмотрению, нередко пренебрегая «справедливостью».
Историк М. Геллер объясняет причины крепости и успеха татарской административной политики: «Монгольская система открывала широчайшие возможности непрямого управления страной: все князья, не только великий князь, получали «ярлык» и тем самым имели доступ к хану. Эта «демократичность» превращала главу Джучиева улуса в арбитра междоусобных конфликтов, делала его последней инстанцией: к нему являлись за грамотой на власть, с жалобами на родственников, с доносами. «Ярлык» гарантировал прочность монгольской власти лучше отсутствовавших гарнизонов».
Совершенной для средневековья была и одна из основных составляющих татарской административно — экономической, да и политической системы: взимание дани с завоеванных русских княжеств, т.е. то самое непрямое управление страной.
В начале нашествия на Русь посылались татарские наместники, или «баскаки» — для сбора дани для Орды. Позднее русским князьям удалось добиться разрешения самим собирать дань и доставлять ее или прямо в Орду или вручать чиновникам татарским — «даругам», или «дорогам». Это избавило русичей от прямых и частых сношений с татарами и во многом избежать татарских набегов, одинаково несших насилие, грабежи, обиды.
Особые татарские чиновники — «численники» или «писцы» — посылались для переписи населения Руси — особенно в начале нашествия. На переписанное население была наложена дань — ее назвали «выход». И на два с половиной столетия на Руси установилась стабильная татарская налоговая система.2
Ратник, полководец
В своем блистательном — пока единственном — историческом исследовании об Анне Кашинской и Михаиле Тверском («Святая благоверная княгиня Анна Кашинская», Имка-пресс, 1954) Т. Манухина жизнь и ратные труды Михаила Тверского делит на три периода. Такое деление, допустимо и оправдано во многом.
И все-таки больше оснований делить жизнь князя — ратную прежде всего — на две неравные части. Первая — практически с детства (он в 1286 г. впервые возглавил тверское войско) до 1312 года. Вторая с 1312 г. и до кончины в 1318 году.
Водоразделом ратных деяний Михаила Тверского стал 1312 год. И не только потому, что в этот год скончалась его любимая матушка княгиня Ксения (после его женитьбы в 1294 г. она приняла постриг в Софийском монастыре с именем Мария), которую нежно любил, к советам, мнению которой всегда прислушивался, а часто и просто беспрекословно выполнял ее волю. Но, видимо, смерть родительницы совпала с его — давно назревавшим — нравственным кризисом и с не столько физической, сколько моральной усталостью. Ведь даже если его ратную жизнь исчислять с 1286 г., когда был 15-летним, к 1312 году она равнялась уже 26 годам.
Анализ наиболее значимых ратей Михаила Ярославича за эти 26 лет приводит к интересным и неожиданным выводам.
Год 1304-й.
Пока Михаил был в Орде и получал у хана ярлык на великое княжение, тверские бояре решили завладеть Переяславлем, на что права не имели по родовому наследованию Михаила. Тверское войско было на голову разбито объединенными силами переяславцев и присоединившимися к ним московцами. «И бысть во Твери печаль и скорбь велия, а в Переяславле веселие и радость велия», — повествует летопись.
Вернувшись в Тверь, Михаил не мог не попытаться исправить неразумие и алчность своих бояр, а главное — показать силой, что он — великий князь Владимиро-Суздальский. Показать прежде всего Москве, все чаще встающей у него на пути.
Михаил собрал рать и подошел к Москве «Бысть брань многа», утверждает Никоновская летопись. Но Москвы Михаил брать не стал, как не стал убивать Юрия. Та же Никоновская летопись говорит: «и по мало смирившися». То есть был заключен мир, хотя победитель Михаил мог бы много выгод извлечь из этого похода.
Год 1308-й.
Юрию Московскому, видимо, этого урока оказалось мало. Обходя тверские и владимирские владения, он с войском вторгся в рязанский удел и отнял у Рязани Коломну. При этом он жестоко убил попавшего к нему в плен рязанского князя Константина Романовича.
Михаил снова собирает войско и снова отправляется к Москве — распоясавшегося Юрия нужно было остепенить. И на этот раз победило войско великого князя — он обрушился на московитов со «всею силою и бысть бой у Москвы и много зла сотвори». И снова великий князь Михаил не стал брать Москву и заливать ее кровью — «граде не взял, отыде». Видимо, Михаил решил, что достаточно наказал Юрия за его рязанский разбой.
Год 1313-й.
Князь Михаил Тверской собирает войско и занимает Торжок и Бежецк со всеми волостями. Это его ответ новгородцам, которые несправедливо стали обвинять великого князя, что он не исполняет договорной грамоты и, что называется, всячески начали к нему придираться. Михаил не стал заливать кровью и грабить Торжок и прилегающие земли, а просто запретил подвоз хлеба к Торжку и Новгороду. Перепуганные новогородцы запросили мира — они послали владыку Давида в Тверь. Мир был заключен, Михаил, как повествуют летописи, «отворил ворота для обозов» и опять прислал своих наместников в Новгород. Великий князь взыскал с новгородцев 1500 гривен серебра.
Год 1315-й.
Михаил по возвращении из Орды в 1315 г. (он провел там, как пишет Карамзин и как скупо только упоминают летописи, без сомнения, невольных, два года (1313;1315), которые «имели вредные следствия для него и для России»). Возвращается он не один, а с монгольским войском во главе с воеводою Тайтемером. За время отсутствия Михаила беззаконно, ибо не был великим князем, Юрий Московский захватил Новгородский престол, — «сел на престоле Святыя Софии» и непрерывно натравливал новгородцев на Михаила, которому по праву великого княжения подчиняться должен был Новгород. Отстоять свое право можно было только силой. Михаил собрал войско, в котором, кроме тверичей, были владимирцы и татарская рать. 10 февраля 1316 г. рать Михаила подошла к окрестностям Торжка. Как пишет Карамзин, переговоров не было. Вступили в бой. Жестокий, хотя и неравный. Никогда новгородцы не изъявляли более мужества. Победил Михаил. Заключенный мир скрепили грамотой.
В Собрании государственных грамот написано: «Се докончал великий князь Михайло с владыкою Давыдом и с посадником, и со всим Новымгородом, что ся учинило промежи князя и Новагорода розратье» — т.е. «Великий князь Михаил условился с владыкою и с Новымгородом не воспоминать прошедшего. Что с обеих сторон захвачено в междоусобие, того не отыскивать». Пленники свободны без окупа «выкупа»... Новгород платит князю в разные сроки... 1200 гривен серебра, зачитая в сей платеж взятое в Торжке у бояр новогородских имение. Князь, приняв сполна вышеозначенную сумму, должен освободить аманатов (заложников), изрезать сию грамоту и править нами согласно с древним уставом».
При этом подчеркивалось, что только после первого взноса — оговоренного «склада» в 12000 гривен — Михаил разрешал пропустить хлеб новгородцам.
Безусловно, условия этого мира были очень тяжелы для новгородцев: и невиданная поныне сумма «оклада», и захваченные Михаилом аманаты, и перспектива голода, если не смогут выплатить «оклада».
Новгородцы не успокоились: в своем городе стали разыскивать и убивать тверских сторонников, а наместников тверских то ли изгнали, то ли те сами покинули Новгород.
Михаил снова собрал войско и двинулся к Новгороду, чтобы, наконец, сломить сопротивление новгородцев. В 50 верстах от Новгорода у Ильмень-озера его войско остановилось, а потом вдруг повернуло назад. Историки и по сих пор не могут дать однозначный ответ, почему сделал это Михаил, потому что и летописцы не едины в своем объяснении.Софийская летопись, например, объясняет это нездоровьем великого князя: «большую рану воспием возвратися вспять». Другие летописные источники намекают, что, вернувшись из Орды, Юрий готовил нападение на Тверь, и Михаил поспешил домой.
К несчастью, Михаил принял решение возвратиться путем ближайшим — через дремучие леса и болота. И это было самым бедственным, несчастным возвращением — Михаил потерял коней, много войска; ратники умирали от голода и болезней, обозы пришлось бросить или сжечь — из-за отсутствия всякой дороги и болот. Славная конная рать Михаила «приидоша пеши в домы своя», оставив многих в дремучих лесах.
Когда же в конце этого несчастного для Михаила и тверичей 1317 года новгородцы прислали в Тверь архиепископа Давида, умоляя освободить их аманатов и предлагая серебро, мир и дружбу, уверяя, что «дело сделано, желаем спокойствия и тишины», Михаил отверг их предложения: он стыдился мира бесчестного. По его представлениям, он должен был победить и даровать этот мир новгородцам.
Год 1318-й.
В этот год состоялась последняя его рать. Рать победная и первая в его жизни оборонительная.
Таким образом, из пяти перечисленных битв четыре были наступательными и только одна, последняя, 1313 г. — оборонительной.
Три наступательных рати — 1304, l308 и 1313 гг. были упреждающе-устрашающими, так сказать воспитательными.
Битва 1316 года была борьбой за законное право, которое имел великий князь Владимирский Михаил Ярославич.
Исключая некоторые недипломатические аспекты, все эти битвы Михаила Тверского были совершенно в духе нравственных представлений князя Михаила о чести, законе и справедливости.
И среди не только этих, но и менее крупных ратей князя Михаила Тверского не было ни одной завоевательной, захватнической битвы — за всю его жизнь.
То есть среди князей, обуянных междоусобицей, борений и охоты за «примыслами», интриг, хитростей и вероломства, Михаил Ярославич видится стоящим особняком — этаким рыцарем в светлых одеждах, — на темном фоне сцепившихся в драке и склоке князей русских того времени.
Михаил — истинно православный человек. Духовные начала в нем преобладают. Поэтому он, молодой сильный князь молодого русского сильного княжества демонстрирует силу чаще всего для того, чтобы заставить того же Юрия московского отказаться от захватов, крови, насилия и беззакония.
Михаилу Ярославичу близка прежде всего политика договоров, убеждения, переговоров. Он тщетно пытается образумить и Юрия, и других недружественных князей — отсюда его «воспитательные» походы на Москву из-за неправд Юрия.
Тщетной оказалась и его затяжная — на всю великокняжескую его жизнь — борьба с Новгородом. Как его дед и отец, не достиг он своей цели: будучи великим князем Владимирским он не стал таковым безусловно для новгородцев. Они то мирились, то ссорились с ним, то признавали, то не хотели признавать, несмотря на законность его прав, своим государем, то открыто вступали в союз с михайловым врагом Юрием московским.
Следует вспомнить, что «господин Великий Новгород» был поистине камнем преткновения для всех из рода Всеволода Большое Гнездо. Новгородская феодальная республика, образованная еще в 30-е годы XII века, была изначально политической оппозицией центральной власти. Строптивость новгородцев, всегда довольно удачно сочетавшаяся с горделивым достоинством и стремлением к независимости, досаждала всем великим князьям. Новгородцы любили покладистых князей, уважающих их свободу и права. Умели покл;няться любому князю, если им грозила беда. Но стоило угрозе миновать, старались от князя — особенно властолюбивого — избавиться.
Новгородцы очень «поутихли», когда появились татары (до Новгорода они не добрались) и когда возвысились владимиро-суздальские князья. Но настоящее «укрощение» Новгорода (хотя и не надолго) совершил Александр Невский. Утвердившись на великокняжеском престоле во Владимире, «со многыми полки» он двинулся на Новгород. Не только полки Александра, но и бежавшая перед ним слава победителя шведов и «псов-рыцарей» устрашили новгородцев. Без боя приняли они все условия Невского: сменили посадника, приняли Василия, брата Александра, на княжеский стол. Главное же — Александр Невский утвердил постоянный суверенитет Владимирского князя: всходивший на великокняжеский престол Владимирский князь, утвержденный Ордой, становился князем и в Нoвгороде.
В годы же великого княжения Михаила Тверского новгородцы, пользуясь непрерывным соперничеством и распрями тверского и московского князя, снова осмелели.
Дела не по душе
Худшее началось в их неспокойном мятежном супружестве со смертью матери Михаила — княгини Ксении в 1312 году. «Черная» полоса отделила их прежнюю, да, неспокойную в неспокойном веке, но счастливую супружескую жизнь — уже 18 лет прожили вместе — от жизни дальнейшей.
Михаил долго горевал, похоронив любимую матушку. А когда острая боль-печаль прошла, Анна загоревала и потому еще, что ясна сокола как подменили. И с ней будто суровее стал, а уж в делах воинских и княжения — не узнать было великого князя тверского: суровый, неприступный с боярами, даже с ближними необщительный, ни советов, ни остережений не слушающий, гневен, неуступчив.
Анна усердно и часто молилась, вставала перед иконами на колени и часами молила, молила Господа за своего ясна сокола, просила вразумить его, дать силы душевные, одарить здоровьем и здравомыслием. И все думала, думала, как заговорить с Михаилом о делах его, о том, какую думушку он все думает. Но молчалив и озабочен был князь, и она спешила к детям в их светелку — чтоб не досаждать ему, не мешать. А как сделать, чтоб как прежде говорить да советоваться стал, — все не могла придумать.
Она вспоминала, сколько раз утишала она его гнев, образумливала. Как славно было, когда вместе думали, как лучше поступить — решить. Как прежде матушку свою Ксению, слушался он Анну. Знал, что голубица его — умненькая и сердце ее тоже умное, да еще как у доброй, преданной жены — вещее.
Да только часто брала верх горячая Михайлова натура — и забывал он остережения ее мудрые. Вот, к примеру, зачем в уши князей-родственников своих ввел, что кланяться да раболепствовать перед Ордой не хочет, а если татары нападут, так готов отпор дать. И с Новгородом тот союз(1294г.) ему было заключать негоже. Новгородцы строптивые, да хитрые, с ними мудрым змеем надо быть. А Михаил все в открытую, напролом.
Размышления Анны прервал приход Михаила. Отвечеряв, сам подошел к ней, обнял ласково, как прежде, заботливо спросил, здорова ли она и дети. А потом заговорил:
— Не гневайся, мой свет! Тяжко мне, бо удумал я дела не по душе.
— Так почто, если не по душе, дело делать? — смиренно спросила Анна.
— Иначе как? Ты — моя княгиня — соправительница. Знаешь, что я с соседями да с братьями все миром, да уговорами жить хотел. Неправды обличал. Обидчиков карал, все хотел остеречь князей от разбоя да грабежа. Говорил всем прямо:
— Мне чужой земли не надобно. Но и свою отчину не отдам никому. Давайте миром все решать!
И кто послушал меня? Помнишь, свет мой, ходил я с ратью к Москве два раза? Я ж не стал ни Москвы громить, ни кровь лить, ни этого татя Юрия убивать. Показал только силу свою, остеречь, а то и устрашить хотел3.
Вот уже четыре года с последнего похода прошло. И что же? Юрий московский все наскакивает, все на Тверь зарится. А Новгород, как тать с ножом, того и гляди в спину ударит, он мне по закону великого княжения подчиняться должен. А он все норовит с врагами моими стакнуться. Вот и решил я, как они делают все, силой взять, что мое есть по праву родовому и великокняжескому. Хоть и не по душе мне это.
Михаил замолчал и, скрестив на груди руки, печально глядел куда-то в угол светлицы. Молчала и Анна, а потом тихо заговорила:
— Юрий-то московский — ворог и тать поганый. Тебе еще с ним долго надо будет тягаться. То особый сказ. А с новгородцами надо бы умно да осторожно — подумать хорошенько, как их унять. Совсем-то не отдадутся тебе новгородцы. И никому не отдадутся. Народ они непокорливый, вольный, строптивый. И добра не помнят. Сколько раз клялись тебе, что и верными будут, и на помощь придут, и мира просили, помощи от тебя. Да только волк тебе Новгород. Может, если б татары его взяли, по-другому бы все было. Но теперь тебе не надо на них идти. Лучше добром да хитростью их взять, по-хорошему с ними все решить.
— Да добром-то и нельзя с ними, — досадливо сказал Михаил. — И хоть не по душе мне удумал я дело, а сделать его, видно, надо.
Анна вопросительно смотрела на Михаила.
— Я покажу теперь и Москве, и Новгороду не токмо ратную, но и володетельную силу — вместе, разом.
— Решил я, — медленно продолжал Михаил, — утеснить Москву. Да только не ратью. А взять себе весь торг по Волге да Оке, и все грады по берегам. От Твери до Нижнего. И хлеба подвоз, и торг всякий — все у меня в володении будет. А куражиться вздумают, ратью на них пойду.
Анна внимательно выслушала мужа, и сказала:
— Трудно мне порешить, как лучше будет. Только, мыслю, вороги твои в одночасье что-то измыслят, да на тебя пойдут. Всем миром. И Юрий и Новгород, да еще суздальцев и ростовцев завлекут. Ты лучше Юрия берегись. Ты да он нынче самые сильные князья. Только он-то волколак4 настоящий. А Новгород лучше тебе в союзники взять, пока Юрий его к себе не перетянул.
Михаил ничего не ответил жене, был так же задумчив. Анна и не одобряла, и не отговаривала Михаила. Только советовала — то, что сердце подсказывало. А оно всегда правду чувствовало. Она знала, что Михаил сделает уже задуманное. Не умеет отступать, да видеть все как есть вокруг. А то и из упрямства напролом идет. Вот и теперь не видит, что главная сила да беда от Юрия идет. Что помириться бы ему с новгородцами — одним врагом меньше бы стало.
А говорил он с ней не потому, что совета просил или ждал. Просто объяснил, о чем все думал и отчего невесел.
— Не переделать мне его натуру, — грустно подумала Анна, уже предвидя, чем Михайлова «сильная» затея кончится.
Правду подсказало вещее Аннино сердце.
Михаил собрал рать, чтобы отправить ее в Нижний Новгород, занять его и так контролировать торговлю, чтобы ущемить интересы Москвы и Новгорода. В рати назначил воевод. Возглавлять войско назначил старшего сына — 11-летнего Дмитрия. Сам же остался в Твери — Михаил ждал нападения москвичей и новгородцев.
Рать Михайлова только и успела достигнуть Владимира. Здесь ее ждало непредвиденное: митрополит Петр наложил на Дмитрия церковное запрещение, а поход требовал отложить. Три недели упрашивал Дмитрий митрополита снять запрещение. Наконец, Петр снял запрещение. Но, как рассказывает Никоновская летопись, Дмитрий распустил рать и вернулся домой.
Неудача не остудила пыл Михаила показывать свою силу и быть грозным и беспощадным. В 1312 году новгородцы своевольно сменили Михайлова посадника в своем городе. Великий князь «прогневался на Новгород», отозвал из Новгорода своих наместников и запер подвоз хлеба к городу.
Новгород в это время переживал не лучшее свое время: он сильно погорел, новгородцы практически голодали. Хлеб был их единственной возможностью выжить. Мера Михаила — суровая и беспощадная — возымела действие. Новгород запросил мира. Михаил потребовал огромную контрибуцию в 1500 гривен серебра, снова посадил в Новгород своих посадников. И только тогда пропустил в город обозы с хлебом. Вряд ли богатой Твери в то время нужна была такая контрибуция — Михаил так демонстрировал силу и свою властную руку. Только не понял, что нажил себе серьезного врага.
* * *
И, видимо, была то воля Божия, чтобы остался князь Михаил Ярославич Тверской рыцарем в памяти потомков и мучеником святым за дело своей жизни — охранение и защиту своей отчины — княжества Тверского и его народа. Дальнейшие его «дела не по душе» остановила власть и воля полудикого 17-летнего степняка Узбека, ставшего в 1313 году великим ханом Орды татарской.
В этом году умер прежний хан — Тохта. Митрополит Петр и великий князь Владимирский Михаил Ярославич отправились к новому хану за ярлыками. Эта поездка положила конец только начавшимся «делам не по душе» Михаила Тверского.
Из Орды митрополит Петр был отпущен «с особой честью» и с ярлыком. Великого князя Михаила юный Узбек оставил в Орде. Летописи не сообщают о причине этой задержки, как и того, на каких условиях остался в Орде русский князь. Видимо, обычное татарское лукавое лицемерие изображало это как «князь Михаил — почетный гость хана». Но скорее всего это было «почетное» пленение, которое длилось целых два года и которое принесло непоправимый вред и княжеству Тверскому, и причинило глубокую боль и страдание и всей семье князя, и ему самому.
Анна все два года томилась неизвестностью — так же, как томился Михаил пленом своим и разлукой с любимой и сыновьями. Непрерывно молилась Анна о возвращении любимого целым и невредимым, жадно ловила каждую весточку, каждый слух из Орды. Радовалась, что жив ее ясный сокол. И молила, молила Господа сохранить его — коварство и вероломство ханов Орды заставляло жить одним днем. Временное состояние «завтра» — всегда было покрыто неизвестностью и страхом.
* * *
Не было, наверно, в том 1315 году от Рождества Христова на земле счастливее человека, чем великая княгиня Анна Тверская. Вернулся из Орды ее ясный сокол. Жив — здоров. Кажется, стал еще пригожее и сильнее. Непередаваемой была их встреча, как и встреча Михаила с сыновьями. Ликовала вся Тверь. Михаила любили и почитали — искренне, от души.
Да только сильно и тревожно забилось сердце Анны, когда узнала, что на подходе к Твери рать татарская. И не на Тверь она идет. Это Михаил ее с собой привел — вместе с ярлыком на великое княжение.
— Значит не отступился он от своих «дел не по душе», — поняла Анна и весь этот радостный день набегали на глаза слезы. Утирала тайком, а они все бежали и бежали. Это сердце ее плакало, горевало, беду чуяло.
Смирение Михаила
Год 1317-й Михаилу будто в рог затрубил — предостерегая и предупреждая о смертельной опасности. Опасностью этой был племянник князя — Юрий Московский. Он только что вернулся из Орды, где два года одаривал хана Узбека и всех его приближенных и жен богатыми подарками, обласкивал, угодничал, очаровывал. И вернулся на Русь не только с татарскими полками и тремя ханскими послами, среди которых особо доверенный и близкий Юрию был Кавгадый, но еще с Кончакой, сестрой Узбека, ставшей Юрию женой, а главное — с грамотой о возведении в достоинство великого князя Владимирского. Противу родового закона и при живом великом князе Владимирском — Михаиле Тверском.
* * *
Михаил, когда начинал какое дело, вслух думал и говорил — много, возбужденно, расхаживая по светлице, где обычно у окна за пяльцами сидела Анна. Она была бесценным слушателем. Казалось, Анна только внимает ему. Но в самом важном месте она вдруг поднимала на мужа огромные свои голубые глаза и задавала тихий вопрос.
В такие минуты ее «тихого» вопроса и ждал и боялся Михаил. Умненькая была его голубица, светлая у нее головка. И «тихий вопрос», который в этой головке созревал, часто рушил все Михайловы рассуждения. Она никогда не спорила. Но «тихий» ее вопрос был таким точным, главным, по делу, что ему приходилось заново обдумывать множество ответов.
Так, видимо, было и в тот 1317-й год, когда пришла весть, что из Орды возвратился московский князь Юрий, привел с собой рать татарскую во главе с наместником Кавгадыем. И еще поведали гонцы, что рвется Юрий с татарами воевать Тверь.
Взыграло сердце Михаила. Его племянник Юрий стал настоящим стервятником. Не покончить с ним сейчас, когда Тверь окрепла, за последние годы возросло и тоже окрепло войско тверское, — значит многих бед от него дождаться. Решил Михаил упредить удар Юрия, разбить на голову. И когда в вечерней их светлице высказал это Анне, услышал ее «тихий» вопрос:
— Как потом докажешь люду православному, митрополиту и хану, что не ты, а этот тать Юрий зачинщик рати?
Почти не спал всю ночь Михаил. Ретивое требовало наказать бесчестного родственника. Но Аннин вопрос так и остался звучать в ушах. И он заставил трезвее и шире посмотреть на бесчинства племянника. Не боится его Юрий, храбрится, потому что поддержку хана получил и старшинство над другими князьями русскими.
Гордого Михаила, конечно же, сразило известие о лишении ханом его великокняжеского достоинства. Но еще больше устрашила трезвая мысль: на сечу с ним, Михаил ом, явился Юрий с такой большой татарской ратью и собирает ратников новгородских и из других уделов. Быть большой крови. О возвращении Владимирского престола Михаил вряд ли помышлял. Теперь его главная забота и боль — Тверь, его княжество. К Твери рвется стервятник Юрий. А он, гордый, решительный и прямодушный князь Михаил Тверской не только и не просто устал от кровавых сечей. Он хочет покоя и мира на своей земле.
Ему так хочется отойти от споров и тем более, ратных дел. Он возмечтал, чтобы соседи-враги и родственники оставили его и его княжество в покое. Чтобы он строил церкви и жилища, занимался хозяйством и делами мирного княжения.
Тверь только начала хорошеть новыми постройками. Погоревший Кремль уже почти отстроили. И снова разорения, кровь, насилие, пленение?
Да, права мудрая его голубица Анна: не пойдет он на сечу первым. Он главное, важное сделать должен: не пустить стервятников на свою вотчину. Он попытается миром покончить с Юрием. Однако злонамеренного Юрия можно склонить к миру, только показав свою силу.
* * *
Михаил собрал войско, выступил навстречу племяннику. Встревожились у Костромы. Михаил через Кавгадыя начал переговоры с Юрием. Софийская и Воскресенская летописи приводят слова Михаила — такую уступку, вероятно, не смог бы без великого кровопролития и мести сделать ни один князь, его современник: «Брате! аже дал тебе царь великое княжение, то и аз отступаюся тебе, княжи на великом княжении, а в мою отчину не вступайся».
Такое великое смирение посильно только великому духу человеческому, чтобы уберечь свой край, свой народ от великого же кровопролития.
* * *
Слезы радости бежали по лицу Анны, когда приникла она к Михаилу — еще в доспехах, в пыли походной:
— Господине, любый мой! Ты вернулся, ты жив! Вернулся с миром! Нет ли раны на тебе какой?
Михаил, преодолев комок в горле и обнимая свою голубицу, прошептал:
— Не на теле рана моя. В сердне. Нет больше великого князя Михаила. Только князь Тверской остался.
— Слава Всевышнему Господу, слава! — Анна слегка высвободилась из обнимающих ее рук Михаила. — Эка важность — не великий князь! В сердце твоем — твое величие. Оно отважное, доброе и мудрое. Оно помогло тебе с татем Юрием замириться. И оно в Тверь родную вернулось!
— Слава Всевышнему, — повторили за княгиней хором дружинники и тверичи, собравшиеся перед княжеским теремом. — Слава доброму нашему князю Михайле!
* * *
Михаил не только чувствовал — знал наверняка, что обуреваемый властолюбием и жаждой крови покоренной Твери и его, князя Тверского крови, не удовольствуется Юрий признанием его великим князем Владимирским. Ему нужны Тверь и голова князя Михаила Тверского. И действительно: Юрий, оставшийся в Костроме, продолжал увеличивать свое войско. К нему присоединились суздальцы. Вместе двинулись в тверские земли.
По пути движения войска Юрия к нему присоединялись ратники — ростовцы, переяславцы, дмитровцы. От Дмитрова Юрий дошел до Клина, потом до Торжка, где уже ждали его новгородцы. Вся эта рать вошла в тверскую землю и сильно опустошила ее, повествуют летописи, Юрий три месяца «пустошил» ее и лил кровь тверичей.
Михаил же все это время сидел в укрепленной Твери и ничего не предпринимал. Летописцы это только констатировали, а историки до сих пор не могут дать ответа, почему так боявшийся пролития крови тверичей князь Михаил бездействовал.
Может быть, в смирении своем надеялся, что напьется Юрий, наконец русской крови и успокоится? А может быть, боялся, что хан Узбек, если он вступит в открытый бой с Юрием, пошлет дополнительные татарские рати и погибнет и Тверь, и вся тверская земля?
Как знать? Наконец, Михаил не выдержал и призвал на совет княжеский своих бояр и князей, епископа.
Н. М. Карамзин на основе сведений Жития Михаила и содержащихся в Воскресенской, Софийской летописях и Степенной книге о дальнейшем рассказывает так:
— Судите меня с племянником, — говорил он, — не сам ли хан утвердил меня на великом княжении? Не заплатил ли я ему выхода (дани хану за великокняжеское достоинство) или царской пошлины? Теперь отказываюсь от сего достоинства — и не могу укротить злобы Георгия. Он ищет головы моей. Жжет, терзает мою наследственную область. Совесть меня не упрекает, но, может быть, ошибаюсь? Скажите мне ваше мнение: виновен ли я пред Георгием?
Епископ и бояре, умиленные горестию и добросердечием князя, единогласно отвечали ему:
— Ты прав, государь, пред лицом Всевышнего. И когда смирение твое не могло тронуть ожесточенного врага, то возьми праведный меч в десницу. Иди: с тобою Бог и верные слуги, готовые умереть за доброго князя. («Ты, господине, ступай против них, а мы хотим за тебя живот свой положить».)
— Не за меня одного, — возразил князь, — но за множество людей невинных, лишаемых крова отеческого, свободы и жизни. Вспомните речь евангельскую: кто положит душу свою за друга, той велик наречется. Да будет нам слово Господне во спасение!»
* * *
И Анна теперь одобрила решение Михаила и его верных бояр. Чего стоило ей это одобрение, можно только догадываться. Сколько слез тайных пролила она, оставаясь с сыновьями одна и зная, что сеча Михаилу предстоит, как никогда раньше, лютая: и татарская рать была большая, и отовсюду набирал людей в свое войско Юрий. Сколько часов простояла Анна на коленях у иконы Спасителя, умоляя помочь своему мужу и спасти его!
С войском Михаила Тверского смешанное воинство захватчиков встретилось в 40 километрах от Твери — у села Бартенева. Сеча была жестокая. Но, видно, Господь вступился за войско тверское, за правое его дело, да и Михаил за ратные свои годы вырос в опытного полководца (а таланта и мужества у него всегда было в избытке). Одолело Михайлово войско «разношерстное» Юрьево воинство. Мало того, что одержал Михаил блистательную победу, еще пленников взял. Да каких! Жену Юрия Кончаку-Агафью, брата Юрия — Бориса, многих князей и бояр — и московского, и других княжеств, татарских ратников во главе с Кавгадыем (его историки величают по — разному в зависимости от того, что поручает ему хан делать: послом, воеводою, наместником).
И хотя шесть лет назад решил было Михаил, как и его враги — многочисленные князья, — быть жестоким, непримиримым, не удалось ему это. Истинно благородный человек, как тяжелы и несправедливы ни были бы обстоятельства, просто не способен изменить cебе, своей душе и духу.
Дaль времени не скрывает и не скроет светлый образ князя Михаила Тверского — благородного рыцаря Средневековья русского. Ратным и духовным подвигом обогатил он русскую историю, особенно в последний свой год жизни.
После победы у села Бартенева — Михаил, конечно же, не подозревал, что это был последний бой, последний ратный его подвиг — он не только не озлобился на своего московского врага-родича, но готов был к любому миру и прощению всех. Поэтому он с честью принял плененных Кавгадыя и других татарских послов, тем более что коварные степняки лицемерно убеждали его:
— Мы с этих пор твои, да и приходили мы на тебя с Юрием без ханского приказа. Виноваты и боимся от хана опалы, что такое дело сделали и много крови пролили.
И Михаил поверил им! Поверил, и это был не просто жест великодушия или каприз победителя, а искренняя вера. Потому что его благородная душа всегда была готова поверить в лучшее в человеке. Редчайшее, но какое прекрасное человеческое свойство и спустя семь столетий!
Т. Манухина пишет: «Несмотря на едва сдерживаемое негодование населения, Михаил держал татар «в большой чести» — угощал, одаривал Кавгадыя и отпустил с дружиною домой. Кавгадый обещал защитить его в Орде, всю вину за воинственную затею Юрия брал на себя. Михаил простодушно поверил, не подозревая, что «почетные пленники» в руках тверского князя были позором для Орды и за него Кавгадый мог поплатиться головой».
Самое ближайшее будущее показало, что Кавгадый не только не был признателен или благодарен Михаилу за его великодушие, не только не защитил его перед ханом, но еще больше возненавидел Михаила. Он подтверждал общеизвестную истину: негодяй еще сильнее ненавидит человека, если он добр и великодушен к нему.
Скорее всего, и Анна обладала тем же удивительным великодушным свойством — не отговорила мужа быть менее щедрым и доверчивым. А может быть, и она хотела верить, что есть что-то светлое в озверевших от крови и жестокостей степняках.
Что надежды эти были напрасны, показало близкое и страшное будущее.
Не сумевший победить в честном бою московский Юрий победил Михаила подлостью, клеветой и предательством.
Предчувствие
Потерпев позорное поражение, Юрий Московский (Н. М. Карамзин в отношении этого князя не удержался на позиции беспристрастного историка, заметив: «Георгий (Юрий) по качествам черной души своей заслужил всеобщую ненависть») не только не успокоился, а стал готовиться к новой битве с Михаилом Ярославичем, набрав полки из новгородцев и псковичей.
И только вмешательство новгородского епископа Давида предотвратило битву, хотя изначально Михаил и не хотел ее. Он сам предложил Юрию ехать в Орду: «Хан рассудит нас, — сказал Михаил, — и воля его будет мне законом. Возвращаю свободу супруге твоей, брату и всем новогородским аманатам». Противники «целовали крест», Михаил в составленной грамоте именовал Юрия великим князем. Михаил, таким образом, шел на любые уступки, несмотря на то, что был победителем, лишь бы только его отчину тверскую и его самого оставили в покое.
Ничем иным, как политической наивностью можно объяснить такую позицию Михаила Ярославича. Наивностью и прекраснодушием русского рыцаря, который не понимает, не осознает, что стаи русских и татарских хищников, которые его окружают, не оставят его не только в покое, но и живым. Несмотря на его невиновность. Несмотря на его отказ от всякого соперничества с Москвою. Несмотря на полную покорность хану. Несмотря на готовность отдать жизнь за свою отчизну и тверичей.
Михаил не понимает, что противоборствующие ему хищники (в отличие от хищников животных)никогда не насыщаются кровью, что кажется странным для его 30-летнего ратоборчества. Не понимает, что его кровь, его жизнь не спасут те «многие души», за которые он готов отдать жизнь и кровь.
Но именно это прекраснодушное решение великого князя Михаила Тверского, его готовность пойти на крест «за други своя», и возносит светлый, святой его образ из мрака средневековых распрей и междоусобиц...
А далее все происходит по тому трагическому сценарию, по которому погибло в Орде столько прекрасных русских князей, как например, Михаил Черниговский и боярин его Федор. Имена же многих других князей — страстотерпцев не сберегло время.
* * *
На беду в Твери, не успев уехать домой, в Москву, скоропостижно скончалась Кончака-Агафья. Неизвестно, от чего умерла молодая женщина. В одном из примечаний к четвертому тому своей «Истории» Н. М. Карамзин пишет: «Ректор тверской семинарии, архимандрит Макарий, сочинил в 1765 году Житие св. Михаила Ярославича, украсив оное многими изобретениями. Он пишет, что княгиня Юрьева, Кончака, приехала в Тверь уже больная, что Михаил посылал к ней лекарей».
В Троицкой летописи пишется определенно: «тамо зельем уморена бысть». Карамзин резонно утверждает: «Михаил не мог ожидать никакой пользы от такого злодейства... оно совсем невероятно».
Однако сразу же после кончины Кончаки эти невероятные слухи, что княгиню-степнячку отравили, поползли достаточно широко. Карамзин, определенно сторонник естественной смерти Кончаки пишет: «Враги Михайловы распустили слух, что она была отравлена ядом. Может быть, сам Георгий вымыслил сию клевету; по крайней мере, охотно верил ей и воспользовался случаем очернить своего великодушного неприятеля в глазах Узбековых».
Юрий будто ждал этого несчастья, помчался к хану в Орду (совершенно ведь не исключено, что именно его черная душа измыслила это злодейство: не сам, так кто-то такой чернодушный — слуга, боярин, доверенный — «угостил» ядом Кончаку. Ее жизнь такой человек, как Юрий,без колебаний мог поставить на карту своих властолюбивых и захватнических интересов).
В Орду князь московский поехал не один — его сопровождал «союзник» по делам подлым Кавгадый, бояре, князья и отпущенные Михаилом из плена татарские ратники. Уверенный в своей правоте и невиновности Михаил ехать не торопился, доделывая какие-то важные дела в Твери. Ему не было ведомо, насколько быстродействующи дела подлые и клеветнические. Он только послал в Орду своего 12-летнего сына Константина — как гаранта своей преданности и лояльности хану.
Однако юный князь Константин оказался не гарантом, а заложником у хана, так как, превосходя друг друга в подлости, Юрий и Кавгадый сумели ловко сплести ложь. Сплести так ловко, что тогда еще совсем юный хан Узбек не сумел разобраться в подлоге. Они обвинили Михаила не только в отравлении Кончаки, но и в утаивании части дани и в том, что он обнажил меч на посла царева.
***
Михаил еще не знал, что его оболгал Юрий, но уже готовясь к поездке в Орду, Михаил видимо, всем существом своим как никогда прежде почувствовал страшную правду времени: ни у него, ни у кого бы то ни было из русских князей прежнего родового и удельного, да и всякого другого права не было. Все бразды правления держали в руках монгольские ханы, манипулируя — ловко и менее ловко — князьями, их землями, их свободной несвободой, их и близких жизнями. Для полоненных вместе с отчизной русских князей был один-единственный закон: воля татарского хана. Обойти этот закон, умилостивить или смягчить хана можно было только подкупом, лестью, изворотливостью, предательством своих же русских князей, наговорами, ложью, хитростью и даже браком с родственниками хана. Тогда становилось возможным не только сохранить свое имение, княжество, земли, но еще и «примыслы» — то, на что не имеешь права ни по закону, ни по совести.
Поняв же это, Михаил интуитивно почувствовал, что не вернуться ему на этот раз из Орды. Хотя внешне он был спокоен, как спокойна его совесть, — никакой вины он за собой не знал: ни перед ханом, ни перед Юрием. Глубоко верующий православный князь верил, хотел верить, что Господь поможет ему доказать хану правду. Хотел так верить, но сердце чуяло беду.
Иначе не было бы такого пронзительно-трагического его прощания с тверичами, семьей, с Анной любимой, как описывается это в его Житии. Безусловно, сцена прощания в Житии написана в апробированных уже традициях народного сказания о мучениках и страстотерпцах. Но раздирала эта сцена прощания сердца и современников князя Михаила, и потомков — близких и далеких.
* * *
…Стоял теплый август 1318 года. Михаила, ехавшего в Орду, до Нерли провожали приближенные бояре, епископ Варсонофий и, конечно, Анна с детьми. Об этом рассказано в Софийской и Воскресенской летописях. Епископ Варсонофий благословил князя. И то ли было какое — то общее ощущение надвигающейся беды, то ли плохие слухи дошли из Орды, но огласил спокойную Нерль горький плач — стон, долгий и безнадежный, будто на смерть провожали любимого князя. Михаил исповедался, причастился святых тайн. Простился с сыновьями. А потом пришло время проститься с голубицей—княгиней.
Эта сцена прощания подробно описана в рукописном Житии св. благоверной Анны. Написано оно было в XVII веке. И может быть, в том, что это повествование отстояло почти на четыре века от жизни Анны, есть глубокий смысл, ибо летописи XIII — начала ХIV веков были скупы на подробные описания (излагался только факт). За прошедшие же века народная «похвала» Анне, слава о ней, восхищение древнерусской женщиной, так много страдавшей, но с таким достоинством и величием встречавшей беды и напасти, — как нельзя более достоверно и подробно в Житии отразили ее светлый святой образ.
Т. Манухина пишет: «Радужными огнями сиял в памяти верующего потомства драгоценный алмаз — душа Анны, чему житие было лишь религиозно — эстетической оценкой и свидетельством. Только такой женский образ мог восхищать или умилять древнерусского читателя, для которого житие написано и было, тот житийный образ, «словесная икона» — реальность идеала, к которому ростовская праведница должна была приближаться, иначе Анна не могла бы ожить в душе верующих русских людей, как святая».
* * *
Сцена прощания любящей благоверной княжеском четы — долгая и трогательная. И не на берегу Нерли, а в княжеских хоромах в Твери в действительности должна была бы состояться беседа Анны с Михаилом. Еще до окончательного решения ехать в Орду…
Но Житие, относя их беседу перед прощанием на берег Нерли, усиливает воздействие этого прощания, передавая значимость и неизбежность отъезда а Орду...
На Тверь опять надвинулась гроза, плача говорил Михаил. Хан призывает его в Орду, и он не хочет ослушаться, потому что иначе снова будет литься кровь. Правда на его стороне, уверен Михаил, он будет держать ответ за все хорошее и плохое, что сделал. И если нужно и Богу угодно, он положит душу свою за свою Тверь, тверской народ.
Сначала Анна пытается убедить мужа, что надо дать отпор Юрию и его союзникам — ведь совсем недавно Михаил одержал такую блестящую над ними победу. Почему ее сокол ясный не верит в свои силы, в себя, в помощь Божию? Анна и укоряет, и обнадеживает мужа:
— Дорогой мой, любимый и великий князь Михаил е, почто боишься злочестивого царя и его беззаконного поведения и трепещешь, как немощный? Разве не имеешь бранных и сильных оруженосцев? Разве не можешь с такою ратною силою, паче же с помощью Божией, стать супротив беззаконного царя? Не ты ли испытал на себе Божию помощь мало дней тому назад, когда пришел на тебя с ратью брат — великий князь Юрий с окаянным варваром? Сколько ты побил тогда пришедших воинов? А ныне благочестивый мой князь боится злочестивого царя и хочет добровольно отдаться, яко агнец, злохищному волку.
Но, оказывается, не от неверия в свои силы, не от наступившей усталости от бесконечных ратей отказывается Михаил «стать супротив беззаконного царя». Он решил принести себя в жертву, чтобы остановить нескончаемую кровавую реку — крови христианской, крови праведной. Он объясняет жене:
— Давно имею желание пострадать за Христа, за имя Его… настало тому время. И думаю, что лучше мне одному умереть за стадо Христово, нежели из-за меня пролиться крови христианской от мучителей.
И тогда Анна поняла его, поняла сердцем, что Михаил истинно услышал зов Божий. Поняла и благословила на подвиг его великий:
— Если ты, господине мой, благоверный княже, хочешь пойти в Орду и добровольно пострадать за имя Господа Иисуса, то поистине блажен будешь во вся роды и память твоя будет навеки.
Сердце Анны разрывается от горя, но она воодушевляет мужа, просит не бояться предстоящих, может быть, страшных мук, не думать о делах земных:
— Но только возлюби, господине, мой, единого Господа Иисуса Христа. — И добавляет соколу своему любимому в утешение: — Тогда и я буду блаженна тебе ради во всех Российских женах.
Оба предчувствовали, что прощаются навсегда.
Воскресенская и Софийская летописи как бы продолжают Житие. Попрощавшись, Анна с самым младшим из сыновей Василием вернулась в Тверь — «возвратишася со многим рыданием не могуще разлучатися от возлюбленного князя». А старшие сыновья — Дмитрий и Александр, бояре и духовенство провожали Михаила до Владимира.
Во Владимире к Михаилу явился ханский посол Ахмыл, повествуют летописи. Видимо, он сочувствовал Михаилу, так как рассказал, что происходит и Орде:
— Зовет тебя хан. Поезжай скорее, поспевай в месяц. Если же не приедешь к сроку, то уже назначена рать на тебя, и на города твои. Кавгадый обнес (оклеветал) тебя перед ханом, сказал, что не бывать тебе в Орде.
Бояре, услышав это, стали уговаривать Михаила:
— Один сын твой в Орде (Константин), пошли еще другого!
И сыновья Дмитрий и Александр слезно просили отца :
— Батюшка! Не езди в Орду сам. Пошли кого-нибудь из нас, хану тебя оклеветали, подожди, пока гнев его пройдет!
Но Михаил ответил им почти так же, как объяснил все любимой Анне:
— Хан зовет не вас и никого другого, а моей головы хочет. Не поеду, так вотчина моя вся будет опустошена и множество христиан избито. После когда-нибудь надобно же умирать, так лучше теперь положу душу мою за многие души.
Князь Михаил заботливо и с любовью поговорил с сыновьями, объяснил, как разделил между ними свою вотчину, написал об этом грамоту и распрощался, не сдерживая, как и они, слез.
В Орду Михаила сопровождали игумен Марк, два иеромонаха, два белых священника, два диакона, несколько бояр и слуги.
«Положу душу за многие души»
О трагической гибели в Орде князя Михаила Тверского рассказывают многие летописные источники. Они нашли довольно полное отражение и в трудах русских историков Н. М. Карамзина, С. М. Соловьева, Т. Манухиной, а также в сказании «Убиение кн. Михаила Ярославича Тверского в Орде от царя Озбяка».
Большинство историков полагает, что сказание написано со слов кого — то из очевидцев последних месяцев, дней и смерти князя Михаила — скорее всего священника.
По прибытию князя в Орду он щедро одарил хана, его жен, приближенных, как и всегда. И Узбек принял его вполне доброжелательно. Полтора месяца Михаил жил в Орде как гость. И уже казалось, что и опасения, и предчувствия были напрасны. И вдруг Узбек вспомнил, якобы, зачем пригласил князя к себе. Безусловно, это «вдруг» — дело рук Кавгадыя: он продолжал клеветать на князя и умело настраивать против него юного хана.
Обратимся к рассказу С.М. Соловьева:
«Узбек сказал князьям своим:
— Вы мне говорили на князя Михаила. Так рассудите его с московским князем и скажите мне, кто прав, кто виноват.
Начался суд. Два раза приводили князя Михаила в собрание вельмож ордынских, где читали ему грамоты обвинительные:
— Ты был горд и непокорлив хану нашему, ты позорил посла ханского Кавгадыя, бился с ним и татар его побил, дани ханские брал себе, хотел бежать к немцам с казною и казну в Рим к папе отпустил, княгиню Юрьеву отравил».
Как удивительно схожи — по нелепости и очевидности нелепости — эти обвинения князю Михаилу с теми, что в таком ходу были спустя шестьсот лет!
Попытки Михаила оправдаться и доказать свою невиновность ни к чему не привели. Ведь один в трех лицах был ненавидящий князя Михаила Кавгадый — судья, обвинитель и свидетель. А за ним стоял опытный и ловкий негодяй Юрий московский и множество искусно подготовленных лжесвидетелей — и баскаков, и князей, которые заранее «состряпали» жалобы и доносы на Михаила.
Этот так называемый суд вынес однозначный приговор: князь Михаил виновен и достоин смерти. Однако Узбек заколебался — ему приговор показался поспешным, и он велел пересмотреть это обвинение.
Что мог дать пересмотр дела, если суд состоял из тех же обвинителей, свидетелей и судей? И цели и намерения Юрия и Кавгадыя не изменились?!
Второе «заседание суда» повторило первое. И приговор повторился — достоин смерти. Михаила, которого в этот раз приводили на суд уже связанным (у него отобрали одежду, не разрешили быть при нем его слугам, боярам и даже духовника лишили), заковали еще в тяжелую колоду на шее — «древо велико». Колода мешала свободе рук и головы и была очень тяжела.
В это время Узбек вознамерился отправиться на ловы к берегам Терека — «со всем войском, многими знаменитыми данниками и послами разных народов, — рассказывает Н. М. Карамзин, суммируя летописи в своей «Истории». — Сия любимая забава ханова продолжалась обыкновенно месяц или два и разительно представляла их величие: несколько сот тысяч людей в движении; каждый воин украшался лучшею своею одеждою и садился на лучшего своего коня; купцы на бесчисленных телегах везли товары индейские и греческие; роскошь, веселие господствовали в шумных, необозримых станах, и дикие степи казались улицами городов многолюдных».
Узбек, видимо, и после второго суда не утвердил смертный приговор князю Михаилу, и тот еще 26 дней после этого мучился — закованного в «древо», связанного, его везли в телеге вслед за хановым поездом.
«Несчастный князь, — продолжает Н.М. Карамзин, — терпел уничижение и муку с великодушною твердостию… Он несколько раз приобщался Святых тайн и, готовый умереть, как должно христианину, изъявил чудесное спокойствие. Печальные бояре снова имели к нему доступ. Михаил ободрял их и с веселым лицом говорил:
— Се ли вы едино любо было, дружино моя, егда преже сего яко в зерцало зрящее мене и спотешастеся?..Помяните, како прияхом благая в житии нашем: то сих ли не хощем претерпети?..Не печалуйте про древо се: по мале бо узрите е прочее выя моея5.
Ночи проводил он в молитве и пении утешительных псалмов Давидовых. Отрок княжеский держал перед ним книгу и перевертывал листы: ибо стражи всякую ночь связывали руки Михаилу.
Желая мучить свою жертву, Кавгадый злобный в один день вывел его на торговую площадь, усыпанную людьми, поставил на колена, ругался над ним и вдруг, как бы тронутый сожалением, сказал ему:
— Не унывай! Царь поступает так и с родными в случае гнева; но завтра, или скоро, объявят тебе милость. И снова будешь в чести.
Торжествующий злодей удалился. Князь, изнуренный, слабый, сел на площади, и любопытные окружили его, рассказывая друг другу, что сей узник был великим государем в земле своей.
Глаза Михайловы наполнились слезами: он встал и пошел к вежу, или шатер, читая тихим голосом из псалма: «вси видящие мя покиваху главами своими… Уповаю на Господа!».
Несколько раз верные слуги предлагали ему тайно уйти, сказывая, что кони и проводники готовы.
— Я никогда не знал постыдного бегства, — отвечал Михаил. — Оно может спасти только меня, а не отечество. Воля Господня да будет!
…Узбек, юный, неопытный, опасался быть несправедливым. Наконец, обманутый согласием (т.е. единодушием) бессовестных судей, единомышленников Георгиевых и Кавгадыевых, утвердил их приговор.
Михаил сведал и не ужаснулся. Отслушав Заутреню (ибо с ним были игумен и два священника), благословил сына своего, Константина. Поручил ему сказать матери и братьям, что он умирает их нежным другом. Что они, конечно, не оставят верных бояр и слуг его, которые у престола и в темнице изъявляли равное усердие».
Далее следует выразительный, полный скорби и сочувствия рассказ С.М. Соловьева — также на основе летописных источников.
«Вдруг вскочил отрок в вежу (шатер), бледный, и едва мог выговорить:
— Господин князь! Идут от хана Кавгадый и князь Юрий Данилович со множеством народа прямо к твоей веже!
Михаил тотчас встал и со вздохом сказал:
— Знаю, зачем идут, убить меня, — и послал сына своего Константина к ханше (под ее защиту)».
То была ночь 22 ноября 1318 года. Сказание говорит, что накануне прихода убийц Михаилу свыше дано было троекратное извещение о смерти. Теперь он представал пред Богом после отпетой заутрени, после исповеди и святого причастия, после долгой — последней в его жизни молитвы.
С. М. Соловьев продолжает повествование:
«Убийцы вскочили в вежу, разогнали всех людей, схватили Михаила за колоду и ударили его об стену, так что вежа проломилась. Несмотря на то, Михаил вскочил на ноги, но тогда бросилось на него множество убийц, повалили на землю и били пятами нещадно. Наконец, один из них… выхватил большой нож, ударил им Михаила в ребро и вырезал сердце». Летопись точно определило день и час смерти святого мученика Михаила Ярославича Тверского: «22 ноября, в среду, в седьмом часу дня». Добавим — под г. Тетяковым, в пределах Дербента.
После мученической смерти Михаила Ярославича Юрий и Кавгадый надругались еще и над телом его. Здесь уже «правил бал сатаны» московский Юрий. Тело Михаила положили на доску, доску привязали к телеге и перевезли в селение Маджары на реке Куме. В этом селении было много купцов, которые хорошо знали и любили Михаила. Они попросили разрешения прикрыть тело князя плащаницей и дорогими тканями и поставить в церкви с честью, возжечь свечи. Московские бояре, следуя приказу Юрия, не только не разрешили сделать это, но даже поглядеть на умершего. Тело поставили в хлеве и приставили сторожей.
Как повествует сказание, этой ночью жители Маджар видели небывалое: одни — «столб огненный от земли до небес», другие — «дугу небесную — приклонившуюся над ним».
Описаны в сказании и другие знамения, которые явлены были над телом князя Михаила по пути на Русь. Например, когда тело князя повезли в ясский город Бездеж, некоторые при приближении к городу увидели, будто множество людей со свечами сопровождают сани с телом, а на «воздусех» ехали на конях всадники с зажженными фонарями.
В Бездеже московские бояре снова не разрешили по — христиански принести тело в церковь и оставить там до утра — его оставили во дворе. И здесь снова произошло небывалое. Один из сторожей вздумал на ночь улечься на гроб. В ту же минуту невидимая сила сбросила его с гроба, да так, что он далеко от саней отлетел и едва живой от страха бросился разыскивать священника, которому рассказал «со слезами и многими клятвами» о грехе своем. Описатель Жития Михаила именно от него и узнал об этом случае.
Но и когда привезли тело князя на Русь, злобный нехристь Юрий не оставил погибшего в покое. Тело Михаила Ярославича привезли не в Тверь, в отчину его, а в Москву — вероятно, как акт свидетельства, что Юрий победил тверского князя. Только ошибался князь московский — то был символ победы бесчестной, подлости и вероломства Юрия. Тело князя Михаила непогребенным стояло в московском Спасовом монастыре — в церкви Спаса Преображения до начала сентября следующего — 1319 года!
Все это время Юрий не разрешал семье забрать тело Михаила в Тверь и похоронить.
Разрешил он это сделать для семьи и всей Твери только после унизительных для них «согласий». Для этого во Владимир, где великим князем сел убийца и негодяй Юрий, должен был поехать 19 — летний Александр — сын Михаила Ярославича. Там он «крестным целованием» скрепил (вынужден был скрепить) мирный договор с убийцей отца Юрием.
Сами условия договора были еще унизительнее. Тверь обязывалась признать Юрия великим князем Владимирским. Наследник тверского стола Дмитрий Михайлович, старший сын Михаила обязался вносить ежегодные дани и «выход» (взнос за свое вокняжение на тверском столе). При этом не прямо в Орду, а через Юрия. Бесстыдство убийцы не знало границ — видимо, не был христианином этот человек: он потребовал оплатить свои расходы в Орде, в том числе и убийство Михаила, — 2000 рублей серебром.
И только после этого тело Михаила было позволено взять в Тверь, откуда были присланы бояре, игумены и священники, чтобы привезти тело князя Михаила «со многою честью».
* * *
Не счесть, сколько раз Анна провожала любимого своего князя Михаила в походы и на рати. Всегда были это грустные проводы — только Господь знал, вернется ли он живым и здоровым. Зато встречи были такими радостными! Чаще неподалеку от их терема встречала она своего ясного сокола, он усаживал ее перед собой на коня — так и в ворота обычно въезжали — будто и она с рати вернулась.
А вот так, как встречала Анна своего любимого 6 сентября 1319 года, не было никогда: на ладьях отправилась Волгою с сыновьями и боярами навстречу. Да только на встречу не с Михаилом, а с истерзанным телом его. И в слезах, которые не в силах была остановить с той минуты, как узнала о смерти его.
И на этот раз вышли на волжский берег Твери вместе: Анна и во гробе — ясный ее сокол. Только не крики ликования победного встречали их — стоном стонала вся Тверь, плачем и рыданиями встретила любимого князя Отчина, за которую отдал он свою жизнь.
На берегу возле монастыря Архангела Михаила гроб встречало все тверское духовенство: епископ Варсонофий, игумены, священники — с крестами, иконами, «со свещеми и кадилами». А церковное погребальное пение заглушали рыдания, плач и вопли тверичей. Проститься с любимым князем пришел весь город — даже гроб внести в церковь было невозможно. Потому гроб поставили перед входными дверями собора св. Спаса. Все сострадали Анне, искренне горевали и плакали и никак не могли надивиться, что тело князя не истлело за минувшее время — почти год, хотя везли его на Русь в мороз и жару, а потом оно целое лето непогребенным оставалось в Москве в церкви Спаса Преображения.
Когда тверичи простились со своим князем, тело его внесли в церковь и началось отпевание.
Под датой «В лето 6827» (1319 г. От Рождества Христова) рассказала об этой встрече тела замученного в Орде князя Михаила Ярославича тверитянами и княгиней Анной повесть «О убиении князя Михаила Тверского в Орде от царя Озбяка»:
«И сретоша сына его, князь Дмитрей и князь Александр, князь Василий, и кнеини его Анна по Волзе в насадех (ладьях), а епископ Варсонофей с кресты с игумены и попы и бесчисленное множество народа сретоша у святаго архангела Михаила на брезе (берегу).
И от многаго вопля не бе слышати поющих и не можаху ракы донести церкви, тесноты ради народа. И поставиша пред враты церковными, и тако на многы часы плакаху и едва внесоша в церковь. И певшее над ним надгробное пение, и положиша в церкви у святого Спаса на десне стране, юже бе сам создал, посторонь преподобного епископа Симеона… И се чюдне сотвори Бог своею неизреченною милостию: ис толь далечи земли везомо на телезе тело святаго и в санех и потом лежа на Москве все лето, и обретеся цело, все, неистлевше. Тако Бог святыя своа угодникы, пострадавшша за Него».
В «Житии бл. кн. Анны» описывается ее прощание с мужем. Т. Манухина пишет: «Житие вложило в уста Анны те слова, которые могли быть тогда в ее сердце. «Плач» ее, разумеется, не история, а поэзия. В нем небесная красота той особой — молитвенной — любви, которая в Боге соединяет верующие души живых и мертвых. В нее преобразилась любовь Анны — вдовы».
Однако, думается, вряд ли «плач» Анны, как и все женские плачи Руси (они были живы в русских селах еще и в 50 -60 годы ХХ столетия) был только поэзией. «Плачи» русских женщин были столь же историчны, как и поэтичны. Ибо в них присутствуют и элементы христианские, православные и исторические, и социально-бытовые. Содержательная же часть плача отражает не только традицию, но и личность плакальщицы: вдовы ли, плач по брату, сестре, родителям, близким людям.
Плач же Анны — это будто продолжение того, последнего разговора с князем Михаилом перед его отъездом в Орду, когда она, несмотря на огромное горе, страдание сердечное, благословляет его «положить душу свою за многие души». И теперь она причитает над телом любимого:
«Блажен еси, господине мой, великий княже… яко пострадал еси по пострадавшем за нас. И се ныне отшел еси к возлюбившему тя Христу… И ныне молю тя, о страдальче Христов, да не оставиши мя погружену прелестьми жития сего, но помяни мя у престола Вседержителя Христа Бога нашего, яко да достоина и аз буду небесного чертога с мудрыми девами и яко да не угаснет светильник души моей от доброго подвига. Тебе бо ныне стяжах о мне ходатая к Богу и молитвенника крепка»…
Анна причитала и плакала и не могла отплакаться у гроба светлого своего князя. Она в последний раз припала к телу его, и никто не услышал отчаянного крика ее сердца — все видели только горький плач 40-летней вдовы.
Князь Михаил Ярославич Тверской был погребен в соборе св. Спаса рядом с отцом его Ярославом Ярославичем и матерью Ксенией (в постриге Мария), и рядом с гробом епископа Симеона — первого святителя тверского.
Почитание князя Михаила началось практически сразу же после погребения. У гроба его не однажды происходили исцеления и чудеса. Непрерывно шли к его гробу верующие и молились, прося о помощи и защите. Но до 1549 года князь Михаил Тверской был только местночтимым святым — его гробница в соборе св. Спаса стала тверской святыней.
При Иване Грозном на соборе 1549 года Михаил Ярославич был канонизирован. Собственно, он был единственным в тверской ветви Рюриковичей святой князь.
Авторская ремарка
Хочется попытаться ответить — из дали почти в семь веков, — почему Кавгадый в событиях, определивших судьбу князя Михаила Тверского, изначально и постоянно потом брал сторону московского князя Юрия? И эта попытка приводит к парадоксальному выводу: ни экономические, ни политические интересы Орды, ни даже сугубо личные выгоды не руководили ханским послом Кавгадыем.
Казалось, он должен был бы следовать «курсу» хана Узбека, который к нему явно благоволил. Но для хана Узбека, еще юноши, в начале его владычества, оба великих русских князя — и тверской, и московский — были одинаково выгодны. Оба — исправно платили дань, оба в приезды свои в Орду щедро одаривали и хана, и ханских жен, и всех приближенных Узбека. Они были покорны ханской воле. Кавгадый, видимо, после двухлетнего пребывания Михаила в Орде (1313—1315), а потом Юрия (1315—1317) четко определил себе в союзники Юрия. Почему? Дары обоих ему были щедрыми, почет тоже был.
Вчитываясь в сообщения летописцев, приходишь к простому выводу: Кавгадый был, как мы теперь говорим, другой группы крови, нежели князь Михаил. Другой нравственной, духовной крови. Не исключено, что изначальная враждебность татарского посла к Михаилу началась даже с внешнего невосприятия. Ханский посол, видимо, ни лицом, ни фигурой «не вышел» — этакий «плюговатый» сын степей. Не мог он не завидовать высокому, статному, сильному и красивому Михаилу. До ненависти завидовать.
Однако более всего, видимо, отторгали Кавгадыя от великого князя благородство, незлобие, прямодушие, истинная рыцарственность, явный военный талант Михаила, мужество и даже отчаянная храбрость. Действенные же формы ненависть Кавгадыя обрела после пленения его и его ратников Михаилом в бою под Тверью, у Бартенева.
Может быть, если бы князь Михаил держал Кавгадыя в плену, а потом доставил бы в Орду к хану, где этого опозорившего честь ордынского воинства наместника казнили бы публично, он и перед смертью не испытывал бы к великому князю русскому такой ненависти. Но, как у всякого негодяя, в его душе не родилось чувства благодарности или признательности. Наоборот, татарского наместника оскорбило великодушие князя Михаила, который не только не проявил ненависти или враждебности к своим врагам, но поверил их лживым уверениям в преданности, поверил их раскаянию, был к ним добр, щедро угощал, даже одарил подарками — и отпустил в Орду. Наивно уверенный, что в Кавгадые нашел теперь союзника и помощника в ордынских делах. Ведь Кавгадый клятвенно уверял в этом князя тверского.
Именно этот невиданный в то время акт великодушия князя Михаила возбудил в Кавгадые просто бешеную ненависть. Сообщения в летописях и исследования историков позволяют проследить, как ловко, а главное — с каким упорным постоянством Кавгадый опутывал ложью молодого своего хана Узбека. При этом — в несколько «этапов». Собственно и суд, который потом состоялся по его же инициативе и которым он управлял, он тоже провел «юридически правильно» — в несколько этапов.
С. М. Соловьев пишет: «Начальником всего зла летописец называет Кавгадыя. По кавгадыеву совету Юрий пошел в Орду. Кавгадый наклеветал хану на Михаила, и рассерженный Узбек велел схватить сына Михайлова Константина, посланного отцом перед собою в Орду. Хан велел было уморить голодом молодого князя, но некоторые вельможи заметили ему, что если он умертвит сына, то отец никогда не явится в Орду. И Узбек приказал выпустить Константина. Что же касается Кавгадыя, то он боялся присутствия Михаила в Орде и послал толпу татар перехватить его на дороге и убить. Но это не удалось. Чтоб воспрепятствовать другим способом приезду Михаилову, Кавгадый стал говорить хану, что тверской князь никогда не приедет в Орду, что его нечего дожидаться, надобно послать на него войско».
Мы еще вернемся к последним дням и часам пребывания князя Михаила Тверского в Орде в тот последний в его жизни год. Увидим, как два негодяя погубили светлого рыцаря.
Но и теперь не перестаем удивляться: так что же руководило Кавгадыем (цели Юрия понятны) в этой неутолимой жажде погубить Михаила Ярославича? И снова приходим к прежнему выводу: совершенная непохожесть и духовная высота русского князя встали, что называется поперек горла дикому степняку, возведенному ханом в статус посла и наместника.
Кавгадыю непонятен, чужд и враждебен был такой человек, как князь Михаил Тверской. От того злобился посол, интриговал, негодяйствовал. Ненавидел люто и предавал с удовольствием. И оболгал, и умертвил князя Михаила — тоже с удовольствием.
Куда ближе был Кавгадыю московский Юрий — такой же, как он, коварный, хитрый, ничем не брезгующий для достижения даже малых своих целей, умеющий предавать сразу же после излияний в вечной дружбе. И беспредельно жестокий. Историк Н. М. Карамзин очень точно, одним словом охарактеризовал этого московского князя: «Совершенно и до последней степени нерыцарь». Точно, но мягко для такого человека, как Юрий. По жестокости он даже превзошел Кавгадыя. В сказании «Убиение кн. Михаила Ярославича Тверского в Орде от царя Озбяка» рассказывается, как после расправы над Михаилом, Кавгадый с «напарником убийства» Юрием подъехали к бездыханному телу князя:
— Зачем же тело лежит нагое? — спросил Кавгадый. — Не брат ли он тебе, не старейший ли, как бы вместо отца? Возьми его и вези в свою землю и погреби в отчизне по вашему обычаю.
Юрий приказал накрыть тело, но скорбный путь останков великого князя свидетельствует о беспредельной жестокости Юрия.
Летописцы почти единодушно называют Кавгадыя зачинщиком злодейства, исчадием зла. Однако без второго жестокого «игрока» — Юрия Московского — в несложной, но слаженной подлой интриге, которую Узбек принял за истину и обрек Михаила Тверского на лютую смерть, — «игра» была бы обречена.
Из летописей известно, что отмщение за предательство и коварство не замедлило. Кавгадыя и Юрия скоро умертвили — буднично и позорно. Кавгадыя приказал казнить Узбек, когда все же разобрался, что великий князь Тверской был оклеветан.
Татищевская летопись так итожит эту недостойную жизнь: «Смерть же грешников люта, еже бысть беззаконному и проклятому Кавгадыю, и не пробыв убо ни единого лета в зле изверже окаянный живот свой». Вторит Татищевской и Никоновская летопись.
Юрия же — так и хочется сказать, как свирепое животное, — зарезал сын Михаила князь Дмитрий — «Грозные очи» в Орде, на глазах у Узбека — «отомстил кровь отчу». Однако и через семь почти веков болью отзывается гибель великого князя Михаила Тверского.
Рыцарь, а не политик
И С. М. Соловьев, и Т. Манухина в разной степени проявленности склонны считать, что над потомками Всеволода Большое Гнездо тяготел рок невезения, несчастий, всякого рода ошибок. Поэтому рассказ о великом княжении Михаила Ярославича пестрит объяснениями: «не сумел», «не разглядел», «не понял», «не смог».
Однако сообщения в летописях убеждают, что не столько роковые, сколько наследственные свойства Всеволодовичей, а потом Ярославичей в большой степени стали виной многих неудач в четырех поколениях.
Безусловно, немало в деяниях этого рода Всеволода Большое Гнездо значила госпожа Удача. Дама капризная, часто и злонамеренная к князьям этого рода. Но за причинами земными, нам видимыми и привычно объясняемыми, стоит воля Всевышнего. И Божий промысел состоял, видимо, в том, что именно Москве было предназначено объединить русские княжества и возвысить Русь до сильного и самобытного государства.
Но Ярославичи в истории русского средневековья оставили заметный след. Особенно Михаил Ярославич Тверской — после Александра Невского. Летописцы достаточно единодушно прибавляют к Ярославичам такие эпитеты, как неуступчивый, горделивый, гневливый, строптивый, горячий. Но никогда — бесчестный, вероломный и тому подобное. Ни одного эпитета, противного совести, чести, вере.
В этой связи само собой напрашивается сравнение двух великих — действительно великих в роде Всеволода Большое Гнездо — не по статусу, а по деяниям и высокой духовной значимости князей: Александра Ярославича Невского и Михаила Ярославича Тверского, его племянника.
Сравнение это уместно еще и потому, что Михаил унаследовал черты характера, да и способностей, особенно воинских, больше от дяди Александра, нежели от отца Ярослава Ярославича, хотя и у Невского характер был достаточно крут, и он стремился к самодержавной власти. Безусловно, оба княжили справедливо и заслужили всеобщее уважение. Если бы летописи сохранили поучения Михаила своим приближенным, видимо, он сказал бы то же, что и Александр своим боярам:
«От Бога мы получили власть над людьми Божиими и в страшный день Суда должны будем дать отчет, как мы пользовались этой властью. Наказывая виновных, не будьте жестоки, соразмеряйте милостью наказание. Ничего не делайте под влиянием гнева, раздражения и зависти. Не забывайте нуждающихся, помогайте всем, творите милостыню, чтобы и себе заслужить милость Божию».
Думается, и к дружине своей скорее всего обращался Михаил с дядиным же призывом в час трудной и грозной рати: «Братья! Не в силе Бог, а в правде! Не убоимся множества ратных, яко с нами Бог!»
И скорее всего не раз помог вспыльчивому и стремительно — решительному — уже не в дядю, а в отца — Михаилу самый восторженный рассказ в семье об Александре. И как Невскому герою, которого ни разу не победил ни один враг, пришлось проявлять покорность степняку — хану, ибо не было у него и у Руси сил сбросить ненавистное иго. Об опасной поездке Александра Невского к Батыю — вспомним! — подробно рассказывает летописец — современник героя Ледового побоища.
По приезде в Орду Александра попытались было отправить к волхвам — Батый требовал, чтобы приезжавших к нему на поклон князей сначала волхвы провожали сквозь огонь и заставляли поклониться идолам и только после этого князья допускались к хану. Александр, зная, что это могут быть его последние слова, твердо ответил: «Я христианин, и мне не подобает кланяться твари» (столько русских князей в те и в годы последующие лишились за такую смелость головы и сколько приняли лютую смерть!). Однако, хотя волхвы и приближенные хана требовали смерти Александра, Батый приказал не принуждать его к исполнению языческого обряда, а привести к нему.
Когда Александр вошел в ханскую палатку, он преклонил колена и произнес:
— Царь, я поклоняюсь тебе, потому что Бог почтил тебя царством, но бездушной твари кланяться не стану! Я поклоняюсь Отцу и Сыну и Святому Духу, Богу единому, в Троице славимому, создавшему небо, землю и все что на них».
Батыя, видимо, искренне восхитило и мужество Невского, и красота, стать русского князя. И он произнес слова, которые долго — благодаря восторженному рассказу летописца — повторяли потом многие века на Руси:
— Правду говорили мне, что нет князя, равного этому.
К сожалению, потомок Батыя хан Узбек не был так мудр.
Князь Михаил, как и дядя Александр, внешне был почтителен и покорен хану в Орде и держался с неизменным достоинством. Но за уверенное объяснение, что он не повинен ни в смерти Кончаки, ни в других обвинениях его «судей», расплатился жизнью.
Н. М. Карамзин, используя летописи, рассказывает:
«Начался суд. Призвали Михаила и велели ему отвечать на письменные доносы многих баскаков, обвинявших его в том, что он не платил хану всей определенной дани. Великий князь ясно доказал их несправедливость свидетельствами и бумагами. Но злодей Кавгадый главный доноситель, был и судиею! Во второе заседание привели Михаила уже связанного и грозно объявили ему две новые вины его, сказывая, что он дерзнул обнажить меч на посла царева и ядом отравил жену Георгиеву. Великий князь отвечал:
— В битве не узнают послов. Но я спас Кавгадыя и с честию отпустил его. Второе обвинение есть гнусная клевета. Как христианин свидетельствуюсь Богом, что у меня и на мысли не было такого злодеяния».
* * *
Если проанализировать скупые строчки и сообщения летописцев о деяниях Михаила Тверского, отчетливо видно: да, он ошибался, да, одолевала его непомерная гордыня (особенно в молодые, «горячие» годы) и вела за собой неумное, а главное — ненужное упорство. Да, он часто не был стратегом и тактиком, а тем более ловким, изворотливым и бесстыжим политиком. Ему не хватало мудрости и предусмотрительности и его дяди Александра Невского, и великого предка Владимира Мономаха, о котором он не мог не знать и не читать его «Поучения». Не хватало дипломатичности и умения идти на разумные компромиссы. Не хватало и многих других качеств, которые были совершенно необходимы великому князи Владимиро-Суздальской Руси в такое сложное и судьбоносное для русских княжеств время. Не дано Михаилу Тверскому было и чувства исторического видения, исторической перспективы.
Безусловно, и исторического мышления не было тоже. И тенденции к собиранию русских земель в годы междоусобной смуты и «розратья» тоже не было. Ибо он хотел лишь одного: чтобы не покушались на его тверскую отчину, чтобы принадлежавший ему по праву великого княжения Новгород был его вассалом и союзником верным. Чтобы у него была возможность сделать цветущим и мирным его Тверской край.
Потому и князей русских он много лет все пытался усовестить да образумить. Отсюда его «воспитательные», упреждающие рати.
Сам Михаил Ярославич, как мы уже говорили, не совершил ни одного завоевательного, захватнического похода. И хотел невозможного — чтобы и его никто не пытался завоевать. Но он не понимал, что на какие бы жертвы они ни шел, врагов, хищно поглядывавших на его тверские владения, слишком много, чтобы их остановить, заставить жить в рамках родового закона, а тем более победить окончательно. За свою отчину Михаил Ярославич готов был сражаться с любым врагом.
Московский Юрий стал его главным врагом не только потому, что володел таким же сильным и крепким княжеством, как Тверское, но хотел земель других княжеств, Тверского княжества в том числе. Он был ненасытен, целенаправленно, без зазрения совести и соблюдения элементарных законов начал захватывать города вокруг Москвы — Можайск, Коломну.
Видимо, не соверши подлости и предательства в том роковом для Михаила Ярославича 1318 году, Юрий Московский сотворил бы любое другое злодейство — это был только вопрос времени. А время ратников — рыцарей, каким был князь Михаил Тверской, неумолимо уходило.
Князь Михаил Тверской был верен, прежде всего, духовным, нравственным нормам, которые воспитала в нем мать и которые полностью соответствовали сути его натуры: верность долгу и слову, дружбе, независимость, прямодушие и даже далеко не всегда уместная прямолинейность, благородство, умение быть милостивым, добрым, великодушным, умение прощать и не помнить зла.
Всю жизнь ему ненавистны были и враждебны бесчестность, бесконечные ухищрения и интриги, готовность к предательству, коварству многих русских князей, и прежде всего московского Юрия.
Видимо, Бог создал великого князя Михаила Ярославича ратником, патриотом родной земли, полководцем, рыцарем, но не политиком, не главой большого народа и государства.
Наверно, назначением его на земле, следуя Божьему произволению, было пронести в чистоте и святости гордое звание русского князя, отстоять тверскую свою землю от хищников — и родственников, и татар — и не изменить чести рода, Руси и своего княжеского достоинства.
А еще назначением Михаила Ярославича на земле было, видимо, осчастливить великой своей любовью Анну, родить четырех ратников — сыновей и отдать жизнь «за други своя», за многие жизни.
Именно поэтому имя его прославленно в веках в лике святого угодника Божия. А черные души и Юрия Московского, и его союзников безыменно поглотила река Времени и забвения.
600 лег спустя
На переломе веков XIX и ХХ-го
Великий князь Сергей Александрович Романов, как и князь Михаил Тверской, не был политиком. Тем более, что у него у не было возможности всерьез реализовать себя как общественного, государственного или политического деятеля.
Советская историография не скупилась на резко негативную оценку деятельности и не стеснялась клеймить — в самой грубой форме — личность Сергея Александровича. Прежде всего, на посту генерал — губернатора Москвы — в основном из-за попытки принимать крутые меры против революционеров — террористов.
В исторических работах последних лет Сергей Александрович выступает как охранитель закона и права.
Как всегда, время — на страже истории. И оно все всегда в конце концов расставляет на свои истинные места. Оно — время — не только доказало правоту Сергея Александровича (в вопросе борьбы с террористами), но и показало, как малы были возможности самостоятельных действий его на таком важном посту, как генерал — губернаторство. Ибо эти действия постоянно ограничивались и сдерживались восшедшим на Российский престол в 1894 году племянником его — императором Николаем II.
Великий князь Сергей Александрович был пятым сыном императора Александра II. Он родился в 1857 г., получил прекрасное домашнее образование, как и все его братья. Всю жизнь он совершенствовал и пополнял свои знания, был страстным меломаном. Застенчивый от природы, он был очень красив: высокий, стройный, светловолосый, с тонкими чертами лица и очень выразительными серо — зелеными глазами, всегда серьезными, и потому не знавшим его хорошо казалось, что он человек холодный, даже надменный. В действительности он был добрым и отзывчивым человеком, многим помогавшим, но не любившим афишировать свои добрые деяния.
Сергей Александрович был убежденным монархистом, и жизнь подтвердила его правоту в отношении террористов, убивших его отца Александра II.
В декабре 1886 г. в Петербурге была образована нелегальная террористическая фракция «Народной воли». Организаторами и руководителями ее были П. Шевырев и А.Ульянов. Состояла она в основном из студентов университета. Фракция ставила своей целью уничтожение самодержавия, а средством достижения этой цели — систематический террор.
В составленной руководителями фракции программе акцент делался на такое положение: «Террор должен действовать систематически и, дезорганизуя правительство, окажет огромное психологическое воздействие: он поднимет революционный дух народа, подорвет обаяние правительственной силы и подействует пропагандистским образом на массы. Фракция стоит за децентрализацию террористической борьбы; пусть волна красного террора разольется широко и по провинции, где система устрашения еще более нужна, как протест против административного гнета».
Учитывая эти целевые установки фракции, а также ее чрезвычайную законспирированность (многие участники террористической этой организации не знали друг друга, своих руководителей, кроме руководителей «нижнего звена», а тем более о намерениях руководства), фанатизм большей части рядовых террористов. Нужны были самые радикальные правительственные меры, чтобы реальный красный террор не заполонил Россию.
Именно на этом настаивал генерал-губернатор Москвы великий князь Сергей Александрович, и именно с радикализмом борьбы с террористами был несогласен монарх Николай II. Как только разжался «железный кулак» Александра III, сумевшего на время охладить пыл кровожадных юнцов — террористов и их совсем не юных вдохновителей — организаторов вроде Бориса Савинкова, «Народная воля» тут же подняла голову, определяя, ждать ли опасности от нового монарха. Ее «ударный кулак» — террористическая фракция — очень скоро после смерти Александра III поняла: не только железного кулака, но даже твердой и целенаправленной борьбы с терроризмом нoвое царствование не несет. На этой убежденности террористов в самом начале XX века строила свою деятельность и партия социалистов — революционеров, которая продолжала традиции «Народной воли» — прежде всего террор как средство воздействия на массы.
Убийству великого князя Сергея Александровича Романова предшествовали убийства министра народного просвещения Боголепова, министра внутренних дел Сипягина, князя Оболенского, а в 1904 году убийство и нового министра внутренних дел Плеве.
Невозможность убедить монарха Николая II в серьезности угрозы терроризма — монарх считал, что на фоне множества проблем и «прорех» в России начала XX века, неудачная война с Японией, «неподъемный» крестьянский вопрос и многое другое, терроризм не представляет серьезной угрозы стране и трону — заставили Сергея Александровича подать в отставку с поста генерал-губернатора Москвы. И хотя — по воле Александра III — Сергей Александрович губернаторствовал с 1891 г. и много сделал для Москвы и ее жителей, так случилось, что итогом его деятельности на этом посту для современников стала только трагедия Ходынки. И «за кадром», видимым для всех, осталась значительная благотворительная деятельность Сергея Александровича, остались — в силу постоянного ограничения и сдерживания Николаем II — многие административные начинания великого князя.
Безусловно, большая доля вины и ответственности за Ходынку лежит на Сергее Александровиче. Дело в том, что к народным гуляниям в честь коронации Николая II Ходынское поле не было готово.
На Ходынке — пустыре — проходило прежде обучение войск московского гарнизона. Вырытые для учений траншеи, ямы, рвы — то ли по недосмотру, то ли по недомыслию не были ни засыпаны, ни закрыты. Может быть, не ждали на коронационном гулянье столько народу, сколько оказалось — несколько сотен тысяч человек. Скорее всего захотелось московскому простому люду получить специально для празднования изготовленные коронационные кружки — с вензелем их величеств и с государственным гербом, о чем по Москве разнеслась весть.
И, может, не было бы Ходынской трагедии, не появись в разгар праздника слух, что на всех царского подарка не хватит. Настоящая лавина из людей устремилась к прилавкам, давя друг друга. И, конечно, никто не вспомнил и не обратил внимания на рвы и ямы на поле. По последним данным историков, на Ходынском поле 22 мая 1896 года погибло — были задавлены насмерть — 1389 человек, 1301 — ранен. «Ходынка» стала символом трагедии и зловещим символом всего царствования Николая II.
И хотя монарх полностью вину за Ходынку возложил на Сергея Александровича и его подчиненных, видимо, не одна «непредусмотрительность» великого князя тому причиной, но и воля государя и многочисленные чиновничьи ухищрения, которые до минимума «урезали» расходы на изъявления «народной любви» к новому императору.
Однако и пребывание Сергея Александровича в годы 1891 — 1905 в должности генерал-губернатора Москвы, как и сама его жизнь, оказались слишком краткими, чтобы должным образом судить и о его деятельности, и о возможной общественной или государственной реализации его природных способностей. Даже в те 13 лет, если бы он был жив, — что оставалось существовать всей династии Романовых.
Гораздо интереснее его частная жизнь, и тот психологический портрет, который с такой точностью и проникновением нарисовала его подруга, единомышленница, истинная сестра во Христе — его любимая Элла. великая княгиня Елизавета Федоровна, в письмах к бабушке, английской королеве Виктории, к отцу, брату, родственникам. Написанное в 1884 году королеве Виктории — «Все, кто его (Сергея) знает, любят его и говорят, что у него правдивый и благородный характер» — неизменно оправдывалось все 20 лет ее замужества. И все 20 с небольшим лет не ослабевала его любовь к Елизавете. И не исчезало желание украшать жизнь Эллы — как украсил он впервые все вагоны поезда белыми душистыми цветами, когда она еще невестой — направлялась в Россию, чтобы стать женой брата государя.
Бомба, брошенная террористом Каляевым — ничтожным фанатиком, оборвала прекрасную жизнью. Через 24 года настигла Сергея Александровича судьба его отца — императора Александра II.
Сергей Александрович был не просто глубоко верующим православным. Он много сделал для распространения веры православной за пределами России, участвовал в расширении миссионерской работы — особенно в Палестине. В 1881 при его участии во время паломничества на Святую землю было основано Православное Палестинское общество. Сергей Александрович стал его председателем. А в 1888 году он снова совершил поездку на Святую землю — в Иерусалим (вместе с Елизаветой Федоровной). Задолго до этого Александр III вместе с четырьмя своими братьями — Владимиром, Алексеем, Сергеем и Павлом — в Гефсимании построил великолепный храм св. Марии Магдалины — в честь и память матери, императрицы Марии Александровны. На освящение этого чудесного пятиглавого храма Александр III направил Сергея Александровича.
Эту поездку Сергей Александрович использовал и как посильную помощь Палестинскому обществу — и в расширении миссионерской работы, и в приобретении земель с памятниками старины на Святой земле, и в помощи паломникам из России.
В целом же Сергей Александрович, как и князь Михаил Тверской, за свою 47-летнюю жизнь не смог по-настоящему реализовать свои недюжинные способности и таланты. Их намерения, устремления и желания были очень похожи и абсолютно нереальны. Ибо оба жили в переломное, смутное время: семейное счастье в своей «отчине», мир в семье и вокруг нее, занятия любимым делом — будь то воспитание сыновей и созидательное княжение в Тверском своем краю, как у Михаила Тверского, или служение литературным и музыкальным музам, разумное, твердое, построенное на законах руководство — столицей ли, городом, краем и тем принесение пользы Отечеству, как могло бы быть у великого князя Сергея Александровича.
Видимо, Господь определил им другую, высокую духовную участь — страстотерпцев.
Глава четвертая
«В женском естестве мужескую крепость имевшие»
Стена нерушимая, пристанище и предстательство к тебе прибегающих была еси, блаженная, утешение же и веселие. Сего ради зовем ти:
радуйся, и во вдовстве бывшая правительница мудрая, Ользе святей подобная и милосердная:
радуйся, чада твоя во страсе Божии содержавшая.
радуйся, ходити в заповедех Господних и являти ко всем милость поучавшая:
радуйся, блаженная, нищыя питавшая и убогия призиравшая.
радуйся, странные в дом твой вводити повелевавшая, пищу и одежду им подававшая:
радуйся, сирыя и вдовицы заступавшая и всем просящим помощи помогавшая.
радуйся, много душею за чада твоя поболевшая.
(Из Акафиста святой преподобной Анне Кашинской, икос -10)
Княжение Анны
Счастливой, несмотря ни на какие испытания, страхи и тревоги, особенно когда Михаил уходил с ратью в походы и сражения, была жизнь Анны до 40 лет. До того, как потеряла своего ясна сокола князя Михаила. Она была любящей и любимой супругой, а потом матерью. Можно только догадываться, как нелегко ей было справляться с воспитанием, образованием и горячими своенравными характерами всех четверых сыновей. Но, видно, Господь наградил ее таким большим талантом любить, что свила она свое семейное гнездо из любви, доброты и разумной строгости — своей и Михаила.
Не окриками и страхом наказания воспитывались сыновья Анны, а любовью, убеждением и глубоким, осознанным Боголюбием. И потому росли сыновья послушными, уважительными, глубоко любящими и почитающими своих родителей, глубоко верующими православными. А выросши и даже женившись, не покидали родного дома, жили все дружно, в мире, согласии и взаимной любви.
Как очень немногие молодые князья того времени, сыновья Анны не ссорились и ничего друг у друга не оспаривали. И потому дружная семья Анны была истинно счастливой семьей — ее душевная щедрость, свет и мудрость грели всех и всем помогали. Анна соединяла всех своей любовью, мягкостью и несказанной добротой.
И потому чувство ответственности за свою семью, понимание, что она еще не завершила свои мирские деяния, долг матери — заставили ее практически нарушить существовавшее в древней Руси правило: принять постриг, уйти в монастырь сразу после смерти мужа.
Следует вспомнить, что в древней Руси вдовство всегда рассматривалось как подвиг благочестия. Не случайно тогда говорилось — «честная вдова», т.е. покорная воле Божией, благочестивая. А потому к вдовам было особо почтительное отношение, а вдова, становящаяся монахиней, была как бы эталоном, духовным примером завершения брака. Хотя церковь не запрещала вступать во второй брак, как правило, древнерусские княгини, став вдовами, принимали постриг. Одни — нередко в тот же день, как умирал муж, другие — во время отпевания, третьи — тотчас же после погребения или спустя несколько дней после погребения.
Т. Манухина пишет: «Все эти постриги княгинь, какие бы мотивы их ни обусловливали, были возможны потому, что живая вера, которая покорна воле Божьей, направляла их судьбу. Возможны они были и потому, что древнерусский семейный быт с его строгим церковно-бытовым укладом, включавшим ежедневное молитвенное правило, посты, поклоны... с искренним, жалостливым нищелюбием и страннолюбием, с усердным прилежанием церковному культу и чтению религиозно-назидательных сборников и житий святых — сближал мирскую жизнь и монашескую…
В глубине существа своего каждая представительница высшего круга в древней Руси, достойная своего звания, должна была таить в себе инокиню. Княгиня или боярыня не могла не знать и не ждать, что рано или поздно, а быть ей в клобуке. Монашество существовало где — то совсем близко, рядом с теремом, казалось явлением и предусмотренным и предуказанным в тяжелых или роковых потрясениях женской жизни, а также для пристойного ее увенчания».
На руках Анны в 1319 г. после похорон князя Михаила были 19 — летний Дмитрий, 18-летний Александр, 13-летний Константин и 10-летний Василий. На кого она могла их оставить? Да и время, обстоятельства были таковы, что обо всем думать и все решать приходилось за себя и Михаила, т.е. княжить одной. У Анны оказалось много личных долгов, а кроме того, нужно было изыскать как-то деньги на «выход» и на уплату долгов Орде. Она с детьми была беззащитна — никто из родственников, даже близких — помощи не предлагал, а она и не попросила. Безусловно, о том, чтобы просить помощи в Орде, Анна и думать без содрогания не могла.
Надеяться она могла только на себя. Поистине, великая потеря и горе заставили Анну «в женском естестве мужескую крепость» иметь. Привычка и навыки обсуждения и решения многих вопросов княжения вместе с Михаилом помогли Анне трезво оценить ситуацию.
Ни в одном из русских княжеств не было у нее надежды найти поддержку и заступничество. Но и промедлить и оставаться беззащитной, понимала Анна, было нельзя. И она делает ставку на молодую, сильную, а главное — свободную от ига Литву. На этот выбор во многом повлияло то, что Тверь и Литва были достаточно тесно связаны экономически. Бояре и князья тверские решение Анны одобряют. Но у нее в Литве тоже не было ни опоры, ни людей близких. Она решает проторить путь в Литву иначе. Женить старшего сына Дмитрия «Грозные очи» на дочери литовского князя Гедимина.
Тверские бояре во главе с Анной начали переговоры с Гедимином. Брак был заключен в 1320 или 1321 г. (летописи расходятся в датах). Литовская жена Дмитрия в крещении принимает имя Мария.
Анна, что называется, при этом наступила на горло собственной гордости пошла на нарушение свадебного порядка и этикета. Невесту не везли в Тверь к жениху торжественным свадебным поездом. Но, чтобы оказать честь литовской родне, князю Дмитрию предложили поехать за невестой самому. Анна, прекрасно понимала, что это нарушение обычая обнаруживало униженное положение Твери, которую Юрию Московскому удалось поставить на колени. Как и прекрасно понимала, что нужно смирение, ибо главная цель была достигнута: дорога к Литве открыта.
Достигнута была и другая главная цель: тверские князья теперь могли опираться во внешней политике на Литву и рассчитывать на ее военную поддержку.
Три свадьбы и удача Дмитрия
Анна после этих брачных хлопот и передохнуть не успела, как новая опасность придвинулась к ней совсем близко. Историки до сих пор спорят, какой именно была та опасность. Но скорее всего правы те, кто считает вслед за Никоновским летописцем, что шла опасность из Орды. Дело в том, что добрая хайша Боялынь благоволила к княжичу Константину, когда он был в Орде. Мало того, она спасла Константина и укрывшихся вместе с ним бояр, когда учинялась смертельная расправа над князем Михаилом. И теперь она намеревалась послать сватов в Тверь, чтобы выдать замуж за тверских князей своих родственниц. Безусловно, ее намерение не могло вызвать ни у Анны, ни у тверских князей ничего, кроме отвращения. Но и отказ породниться с ордынками — в Орде это считали великой честью для русских князей — значило глубоко оскорбить хана. А это значит — жди от Орды новых напастей.
Мудрая Анна и здесь находит выход. Она спешно женит — в этом же году — 1320 или 1321-м двух следующих сыновей: 18-19-летнего Александра и 14- 15-летнего Константина. Летописи невнятно называют имена жен анниных сынновей, да это и неважно. «Ордынскую атаку» Анна сумела отбить вовремя. А отбив все три атаки в один год, Анна с боярами и князьями отбила и другие: правда, все большой ценой. По Никоновской летописи, в 1321 г. из Орды на Кашин сделал набег татарский предводитель Таянчар — «с жидовином — должником (откупщик ханской дани) и многу тягость учиниша Кашину». Так Орда возместила себе грабежом то, что недополучила с Тверского княжества.
А тут и московский Юрий с войском подоспел к Кашину — у этого стервятника и убийцы, видимо, был особый нюх на наживу. Он потребовал «выход» в 2000 рублей серебром для передачи хану. Только в Орду, получив с великим трудом собранные Тверью деньги, не пошел. Ибо и не собирался отдавать их хану, а отправился по своим делам в Новгород.
И уже появилась у Анны надежда на мир и покой, как открылся новый и страшный «рог изобилия» бед.
* * *
Год 1322-й отметила Анна новыми слезными проводами. В Орду за ханским ярлыком на тверской престол отправлялся старший сын Дмитрий «Грозные очи». Сердечная рана от потери Михаила еще так кровоточила, а тут — новая боль, страх и никакой надежды, что и первенец вернется. Только в молитве, только в помощи Господней брала Анна силы на новое испытание. На то время, что был Дмитрий в Орде.
А встретил молодого тверского князя Узбек даже «с честью». Ордынские ханы из поколения в поколение использовали два обычных коварных приема. Первый — сталкивать лбами хитростью и коварством русских князей, чтобы ослабить сильнейшего. Второй — лицемерно обласкивать родственника того, с кем злодейски расправились совсем недавно.
«Честью» Дмитрий, видимо, сумел успешно воспользоваться, хотя летописи немногословны относительно всего визита Дмитрия. Молодой князь рассказал Узбеку и о клевете Юрия и Кавгадыя на его отца, и доказал, что и суд и казнь князя Михаила были великим злодейством. Не забыл он сказать и о серебре, которое заплатила Тверь за «выход» и которое Юрий в Орду так и не доставил.
Гнев Узбека, безусловно, Дмитрия порадовал. Хан приказал «ругати и мучати Кавгадыя», т.е. с одним убийцей отца хан расправился, к великой радости Дмитрия. Другой исход Узбекова гнева был неожиданным: он «Дмитрию воздаде честь многу и все князья ордынские чтяху его». Юрия же из великих князей хан разжаловал. Владимирское княжение он снова возратил князю Тверскому.
Наконец, радость — впервые за три года — озарила лицо Анны. Дмитрий не только вернулся, но вернулся великим князем, а один из убийц князя Михаила казнен. Но совсем коротким оказалось время радости и счастья…
Смерть Дмитрия
После отъезда Дмитрия из Орды хан потребовал к себе Юрия. Тот направлялся воевать Пермь. Оставив войско на Каме, Юрий немедленно направился в Орду. И Анна, и Дмитрий, и все в Твери почувствовали опасность: бесстыдство и вероломство Юрия границ не имело, и ждать можно было от его встречи с Узбеком только новой клеветы или какой-то непредвиденной каверзы. Чтобы не допустить этого, Дмитрий снова отправился в Орду.
И снова проводы, и снова злые предчувствия и слезы Анны. Они оправдались на этот раз.
Когда Дмитрий приехал, Юрий уже успел сплести какую-то интригу и настроить, видимо, против него хана. Но Дмитрий был в отца доверчив и понаделся на «царево жалование» в предыдущий приезд, на расположение к нему узбековых вельмож. А потому, уличив Юрия в очередной лжи, дал волю своему гневу и «отомстил кровь отчу» — зарезал Юрия. Однако сделал это — «уби без царева слова», как пишет Никоновский летописец, и тем вызвал гнев Узбека. За самоуправство он велел посадить Дмитрия под стражу — «дондеже осмыслит о нем, что сотворити». «Царево жалование» к Дмитрию таким образом сразу разбилось о клевету Юрия — видимо, он клеветал на тверских князей, которые породнились с Литвой, и, как доносил Юрий, изменили хану.
Целый год томился в Орде Дмитрий. Узбек вряд ли поинтересовался, что за это время «осмыслил» тверской князь, ибо приказал его казнить.
Эта история с Дмитрием открыла путь к новым бедам Анны, так как хан с этой пора тверских князей называл «крамольниками и противными и ратными себе» (враждебными Орде).
Анна и вся Тверь снова хоронила — снова стояли стон и рыдания над Волгой, над Тверской землей. Орда — как гигантское прожорливое чудовище — поглощало ее самых близких и любимых. Летописи не рассказывают ни о погребении князя Дмитрия, ни о страданиях Анны. Как глубоки и безутешны были эти страдания, понятно и без сообщений летописцев. Никоновская летопись лишь отметила под годом 1326-м, что «того же лета пострижсе в иноческий чин вел кн. Мария» (жена Дмитрия).
А хитрый хан снова удивил непредсказуемостью (чтобы не дать усилиться — на этот раз Москве): отдал после смерти Дмитрия Владимирское княжение не Ивану Калите — брату Юрия московского, а брату Дмитрия — 25-летнему Александру.
Александр съездил в Орду за ярлыком и благополучно вернулся. Но скорее всего и его отъезд в Орду Анна не могла воспринимать спокойно, и снова сжималось от страха ее любящее сердце.
Год смуты 1327-й
Год 1327-й в летописях отмечен как год великой смуты в Твери. Историки называют события августа 1327 г. в Твери тверским восстанием. Сохранилась и «Повесть о тверском восстании 1327 г.», вошедшая в тверскую летопись.
Все началось с известия, что в Тверь направляется ханский баскак6 Чолхан (в некоторых летописях он Шевкал, в русском фольклоре — Щелкан, или Дуденевич). Он был двоюродным братом хана Узбека. Направлялся он в Тверь с большой свитой, но без войска. Историки не едины во мнении: некоторые считают, что его целью было восстановить баскачество7, но не предпринимать никаких военных действий.
Восстановление баскачества не могло не вызвать недовольства тверичей. К этому примешались еще и неизвестно откуда взявшиеся слухи: якобы Узбек будет расправляться с князьями — крамольниками, не только с тверскими, но и по всей Руси и вместо них посадит на княжение в русских городах своих татарских князей. Чолхан не должен избить князя Александра Михайловича, а сам сесть на тверское княжение. Досужие слухи даже день расправы над молодым князем называли — праздник Успения, когда в Тверь из окрестных сел приедет много народу.
Эти неизвестно откуда взявшиеся слухи (некоторые историки считают их безосновательными) подогрело и без того наглое поведение Чолхана и его свиты. Всегда приход татар в русские города был «однозначен»: грабеж населения, угрозы, притеснения, насилие. Чолхан же превзошел всех других татарских послов: он расположился в княжеских хоромах, а княгине Анне с сыновьями и их семьями было предложено убираться на все четыре стороны. Они нашли приют где-то в городе.
Негодование тверичей, шедшее до тех пор по нарастающей, достигло «пика». Теперь было достаточно, так сказать, брошенной спички, чтобы вспыхнул грандиозный пожар.
Такой «спичкой» стал вроде бы обычный наглый татарский грабеж. На торгу у дьяка Дудко (или Дюдко) ордынцы отняли лошадь. И не столько, видимо, пожалел дьяк своего коня, сколько возмутил этот грабеж — бесстыдный, на глазах у всех. И тогда он закричал во всю силу «тренированных» легких и горла:
— О мужи тферстии (тверские), не выдавайте!
И мужи тверские «не выдали». Весь гнев, всю ненависть, все возмущение, накопившееся в тверичах за век татарского ига (наверно, будь живы, их предки поступили бы также), выплеснулся наружу. Побоище и резня на торге мгновенно перекинулись на весь город, когда ударили в вечевой колокол. С ножами, топорами, а то и просто «при кулаке» кинулся народ тверской на улицы города. Ненависть к захватчикам и ощущение пьянящей свободы затмили разум. Началась невиданная «кровавая баня», «замятня». Тверь будто превратилась в одно кровавое месиво. Как ни пытались отбиться татары, тверичи неистово уничтожали всех — и пришедших с Чолханом, и тех, кто давно осел в Твери и считался как бы «местным». Убивали, топили, сжигали в домах всех подряд.
Чолхан с самыми доверенными из свиты затворился накрепко на княжьем дворе. Тверичи подожгли его, а вместе с ним Чолхана со свитой. К утру в Твери не осталось в живых ни одного татарина. «Не осталось и вестоноши», — подытожил летописец.
Однако под Тверью паслись татарские кони. Сторожившие их татарские пастухи и оповестили Москву, а потом Орду о тверском мщении.
Надо сказать, что по размаху, силе гнева, да по «соделанному» Тверское восстание — самое мощное из самых крупных возмущений за минувший тогда век татаро-монгольского захвата. Ни новгородские выступления 1257 года против первой переписи населения татарами, ни антиордынский мятеж 1262 года — сначала в Ростове, а потом и почти на всей территории северо-востока Руси против злоупотреблений бесермен8 не были такими мощными и единодушными.
Что пережила Анна за этот страшный мятежный день? Явно не в очень надежном укрытии провела она с сыновьями, невестками, внуками этот праздник Успения, превратившийся действительно в успение для многих. Скорее всего небольшая охрана была с ней. Татары могли в любую минуту ворваться и расправиться со всей семьей. Тем более опасно было ее положение, что князь Александр в этом восстании участвовал. Мнения историков на его роль в восстании разделились. Одни (Н.М. Карамзин, например) считал и его чуть ли не руководителем восстания, другие — что Александр пытался прекратить «кровавую баню», образумить людей. Но какой бы ни была роль сына Михаила Ярославича, он мог быть и убит или вся семья за это его участие могла погибнуть.
Отрезвление тверичей наступило на утро следующего дня. Все поняли, что за этим последует. Но самая страшная опасность нависла над Анной и ее семье. Вся сила ханского гнева, знала она, обрушится прежде всего на них.
Выход был один — бежать из Твери. Анна почла за разумное разделиться и бежать в разные места. Александр с женой и детьми направился в Новгород. Однако там, опасаясь, что за ним придут в город татары, его не приняли, и он нашел приют во Пскове.
Анна с младшими сыновьями Константином, его семьей и Василием с боярами надежно где-то скрылись (по одним источникам — в Ладоге, по другим — неизвестно, где).
Можно лишь догадываться, какие скорби и лишения терпела благоверная княгиня Анна и как непросто было ей — главе семьи — не дать упасть духу всех, как непрестанно молилась она о всех своих домашних, и особенно об Александре, о судьбе которого ничего не знала. Но хорошо понимала одно: он в еще большей опасности, чем они. Какое большое сердце и какое великое смирение имела эта еще молодая женщина, чтобы ободрять и поддерживать всех, вселять надежду на то, что беды скоро минуют их.
Чуткое же и «зрячее» сердце было неумолимо: оно почти физически чувствовало совсем близкую беду, нависшую над головой ее Александра. И это не говоря уже и о собственной и семьи безопасности, и о том, что лишилась своего дома, крова — Бог весть, насколько.
Расправа
Воскресенская, Троицкая, Новгородская летописи сообщают о великом гневе Узбека, когда узнал он о событиях в Твери. Эти же летописи (еще и Софийская) добавляют, что Московский князь Иван Калита, брат злодея Юрия, не стал ждать вызова в Орду: поехал сам, ибо лучшего времени для ханских милостей себе трудно было ждать. Действительно, Узбек принял его «с честью». Дал ему великое княжение Владимирское. Но обязал идти на Тверь — надо учить непокорных «крамольников».
И двинулась на Тверь огромная рать объединенная: татарская — в 50 тысяч татарских воинов во главе с пятью темниками (воеводами), полки Ивана Калиты и Александра Суздальского.
Пустыней оставались тверские города после «похода» этого воинства Тверь, Кашин, Новоторжская область, другие города и городки. Грабеж, меч, огонь превращали цветущие города в пепел и руины. Жителей частью истребляли, частью уводили в татарский плен.
Разгулялись татары после долгого неучастия в битвах. Понадругались над своей землей и своим народом и князья русские. Только московское княжество не тронули. Иван Калита был подстать Юрию.
На крови, костях человеческих, предательстве, изворотливости и «небрезгливости» возводил свое московское княжество Иван.
Именно с этого небывалого до той поры опустошения тверской земли начался закат молодого, сильного и богатого Тверского княжества. И хотя просуществовало оно как княжество самостоятельное до 1485 года, по-настоящему оправиться и окрепнуть Твери так и не удалось до присоединения его в этом году к княжеству московскому.
Возвращение
В судьбе благоверной Анны будто вся русская история воплотилась. Казалось, Всевышний ее, Анну, сделал мерою терпения человеческого. Ни года, ни месяца, ни дня передышки. Приходящие беды словно руку протягивали бедам последующим и тащили за собой.
После татаро-русского опустошения Твери вернулась Анна с семьей в родной город. Вернулась, чтобы в который раз оплакать пепелище родного дом, напечаловаться, зная все, что впереди будет.
В Никоновской и Татищевской летописях есть описание того, к чему в Твери вернулась Анна: «И седоша в Твери в велицей нищете и убожестве, понеже вся земля тверская пуста и все быше лесы и пустыни непроходимые, крамолы ради и лукавства и насилия татарского; и начаша помалу сбирать люди и утешати и от великие скорби и печали и во святых церквах и монастырех паки начинавшееся пение и служба божественная».
«В царственном летописце, — сообщает Т.Манухина, — имеется изобразжение въезда княжеской семьи в Тверь: Анна (в короне) сидит в возке с другою женщиной, по видимому, с женою Константина Михайловича; рядом идут Константин Михайлович и Василий Михайлович; встречают семью священник и два инока; немного выше — князья и княгини плачут и утешают народ».
Следующие страницы жизни благоверной Анны — а это и есть страницы истории тверского княжества, да и всей тогдашней Руси — будто некая полудетективная повесть, написанная неуравновешенным и неискусным сочинителем.
И Анна, и оба оставшиеся с нею сына не ждали для себя ничего хорошего от Орды — в семье поселился страх и мучила неизвестность.
В 1328 году — уже 22-летний Константин, как сообщают летописи, примирился с Иваном Калитой московским. И вместе поехали они в Орду.
В который раз провожала Анна сына — на жизнь ли, на смерть ли — неведомо ей было. Только слезы да непрестанная молитва были ей утешением. И, видимо, не мог надивиться тверской народ, как у их любимой княгини — такой хрупкой, перенесшей столько горя — хватает отваги и мужества каждый раз быть твердой и с надеждой светлой провожать в страшную Орду теперь уже третьего сына.
К счастью, Узбек принял молодого князя довольно благосклонно. Он дал великое княжение Калите, а Константину — ярлык на тверское княжение. «Божием милосердием выйде из Орды», — удовлетворенно заключил летописец. Но и московскому, и тверскому князю приказал Узбек разыскать князя Александра Михайловича.
Обратимся к рассказу С.М. Соловьева, составившего по летописным источникам примерный ход событий.
«Во Псков явились послы от князей московского, тверского, суздальского и от новгородцев и стали уговаривать Александра, чтоб ехал в Орду к Узбеку. Послы говорили ему от имени князей:
— Царь Узбек велел всем искать тебя и прислать к нему в Орду. Ступай к нему, чтоб нам всем не пострадать от него из-за тебя одного. Лучше тебе за всех пострадать, чем нам всем из-за тебя одного попустошить всю землю.
Александр отвечал:
— Точно, мне следует с терпением и любовию за всех страдать и не мстить за себя лукавым крамольникам. Но и вам недурно было бы друг за друга и брат за брата стоять, а татарам не выдавать и всем вместе противиться им, защищать Русскую землю и православное христианство.
Александр хотел ехать в Орду, но псковитяне не пустили его, говоря:
— Не езди, господин, в Орду. Чтоб с тобою ни случилось, умрем, господин, с тобою на одном месте.
По свидетельству псковского летописца, князя использовали, чтобы удалить из Пскова Александра, проверенное средство — прибегли к помощи церкви. «Уговорили митрополита Феогноста, — пишет С. М. Соловьев, — проклясть и отлучить от церкви князя Александра и весь Псков, если они не исполнят требование князей. Средство подействовало. Александр сказал псковичам:
— Братья мои и друзья мои! Не будь на вас проклятия ради меня. Еду вон из вашего города и снимаю с вас крестное целование, только целуйте крест, что не выдадите княгини моей.
Псковичи поцеловали крест и отпустили Александра в Литву, хотя очень горьки были им его проводы. Тогда, говорит летописец, была «во Пскове туга и печаль и молва многая по князе Александре», который добротою и любовию своею пришелся по сердцу псковичам… Услыхав, что Александр уехал из Псхова, Калита заключил с псковичами вечный мир».
Так похожий на отца Александр
Анна, конечно, все знала об Александре. Переживала и сочувствовала ему. А когда узнала, что готов он пожертвовать собою, чтобы спасти Псков и другие русские княжества, ее сердце будто остановилось. Как же похож, оказывается, ее сын на отца своего — благородного и отважного Михаила Ярославича! И оно, вещее, заныло потом, когда уехал Александр из Пскова в Литву.
— Не кончится, ох не кончится это добром! — затосковала Анна. Грустные думы об Александре, тревога и страх за него не оставляли Анну и были главной ее печалью. Потому что дома, в семье в Твери все потихоньку налаживалось. Константин, получивший тверской стол, княжил мирно, спокойно, тихо. Постепенно — после тверского бунта налаживалось хозяйство и князя, и всей Твери. Отстраивались, восстанавливали город. Константин, как когда-то его отец Михаил, всегда прислушивался к мудрым советам Анны. Семья росла, подрастали внуки. Обзавелся своей семьей и 20-летний Василий — самый младший и, видимо, самый любимый сын Анны.
Но Анна хорошо понимала, что не может быть долгого благополучия и мира под крылом такого хищника, как Орда. Беды можно было ждать с самой неожиданной стороны и в самое неожиданное время.
* * *
Князь Александр Михайлович пробыл в Литве всего полтора года. Когда же «гроза поутихла», вернулся во Псков, и псковичи «с честию посадили его у себя на княжении». С. М. Соловьев говорит, что Александр «десять лет спокойно княжил во Пскове» после возвращения.
Простые арифметические подсчеты показывают, что к 1337 году — году отъезда его в Орду, было десятилетие со времени тверского бунта. Минус полтора года в Литве и минус — не менее полугода его пребывания во Пскове до Литвы. Т.е. княжил Александр во Пскове около восьми лет.
С. М. Соловьев пишет: «Александр… тосковал по своей родной Твери. Псков по формам своего быта не мог быть наследственным княжеством для сыновей его. Относительно же родной области он знал старый обычай, по которому дети изгнанного князя не могли надеяться на наследство. По словам летописи, Александр рассуждал так:
— Если умру здесь, то что будет с детьми моими? Все знают, что я выбежал из княжества моего и умер на чужбине. Так дети мои будут лишены своего княжества.
В 1336 г. (в некоторых летописях — в 1335-м, что маловероятно) Александр «проводит разведку»: есть ли какая-то надежда помириться с ханом. Он подумывает, не послать ли с повинной к Узбеку сына своего Феодора? Советуется с боярами, с митрополитом Феогностом. Всем эта затея кажется разумной.
Так княжич Феодор оказывается в Орде. Узбек принимает его сдержанно, но благосклонно. Княжич «со слезами многими» умоляет хана простить и помиловать его отца. Узбек соглашается, но требует, чтобы Александр сам, лично принес ему повинную.
На другой год (1337) Александр отправляется в Орду. По пути он заезжает в Тверь. Можно ли передать счастье Анны, которая не видела сына десять лет! Но радость встречи, конечно же, омрачила предстоящая встреча Александра с ханом в Орде. Анна снова провожает — на жизнь или смерть, не ведает. И снова плач на волжском берегу, снова страх поселяется в душе Анны, хотя она изо всех сил прячет его от глаз посторонних.
А затем следует неожиданный, как всегда, но счастливый для Анны и всей семьи «ханский выверт». Приехав в Орду, Александр предстал перед ханом и сказал:
— Я сделал много зла тебе, но теперь пришел принять от тебя смерть или жизнь, будучи готов на все, что Бог возвестит тебе.
Узбеку польстила такая покорность и такое достоинство Александра, и он объявил окружавшим его вельможам татарским:
— Князь Александр смиренною мудростию избавил себя от смерти.
Узбек позволил ему занять тверской стол, и вся Тверь, а прежде всего любящая матушка с радостью и ликованием встретили Александра.
Видимо, Анна приложила какие-то усилия, чтобы без споров и раздоров князь Константин уступил тверской стол старшему брату. Но не исключено, что в спокойствии этого «уступления» проявилось и Аннино воспитание, и просто любовь и дружба братьев.
Однако недолго тишина и покой царили над тверским княжеством. Вокняжение Александра на тверском столе скоро снова обострили отношения с Москвой. Летописи сообщают только, что тверской князь не поладил с московским и не заключили они между собою мира. К этому немирному делу присоединилось еще весьма неприятное событие для Александра: некоторые тверские бояре, как пишет Никоновская летопись, «отъехали» на Москву. Наиболее ловкие и прозорливые из бояр чувствовали шаткость положения Александра, тем более, что в последние годы Москва разбогатела, княжество московское увеличилось за счет «примыслов» Калиты, а сам князь московский был в чести в Орде. Было очевидно: противостояние Твери и Москвы могло закончиться только гибелью одного из княжеств или одного из князей. И чаша весов определенно перевешивалась Московским Калитою, так похожим на своего старшего брата Юрия, да и ситуация года 1339-го удивительно походила на ситуацию 20-летней давности, когда князь Михаил Ярославич стал жертвою клеветы Юрия. Иван повторил его поведение «дословно»: он, приехав в Орду с двумя сыновьями, успешно клеветал на Александра.
Для выяснения недоразумений с Москвой Александр снова посылает в Орду сына Феодора (как Михаил в свое время Константина).
Скоро последовал приказ Узбека явиться в Орду Александру. Приказ сопровождался туманным хановым заверением: «хочу тебя жаловать».
Как в году 1319-м
К концу 1339 г. сложилась обстановка, удивительно похожая на ситуацию 1319 года. То же ненасытное желание князя Московского завладеть Тверью, тот же хищник — князь Московский, только не Юрий, а младший из Даниловичей Иван, те же неизменные методы борьбы — не в честном бою, а путем интриг, клеветы самой грязной и примитивной, та же жертва — князь Тверской, но не отец, а второй его сын — с теми же рыцарственными чертами, прямодушием и верой в справедливость.
Обещание Узбека «жаловать» Александра расходились с недобрыми вестями — слухами из Орды: отношение к Александру у хана изменилось.
Н.М. Карамзин так объясняет причины этого:
«Иван взял с собой в Орду двух старших сыновей, Симеона и Иоанна, представил их величавому Узбеку как будущих надежных, ревностных слуг его рода. Искусным образом льстил ему, сыпал дары и, совершенно овладев доверенностию хана, мог уже смело приступить к главному делу, то есть к очернению тверского князя. Нет сомнения, что Иоанн описал его закоснелым врагом моголов, готовым возмутить против него всю Россию и неприятельскими действиями изумить легковерное милосердие Узбеково».
В Никоновской, Тверской, Татищевсвой летописях, в Царственном летописце отъезд князя Александра Михайловича описан с той же горькой нотой трагического предчувствия, как в году 1319-м описывался отъезд в Орду Михаила Ярославича. Всех в Твери насторожила ласковость обещаний посланца хана. А в сочетании с грозными вестями из Орды и отъездом туда Ивана Калиты с сыновьями ничего, кроме страха и предчувствия беды, доброго не сулило.
Летописи рассказывают, что Александра провожала мати его (Анна) с семьей, епископ Феодор, игумны и священники, бояре, гости и житейские мужи (купцы), все тверичи. Все плакали и пытались увещевать князя Александра: «да не идет он в Орду к царю», «ведомо ти есть, что царь гневается на тебя и хочет предать смерти. Божественное же Писание не повелевает самому предавать себя на смерть».
В ответ Александр отвечает то же, что говорил отец его Михаил, хорошо зная, что ждет его смерть незаслуженная:
— Надо душу полагать за други своя...и многими скорбями надлежит внити в Царство Небесное.
Плача и кланяясь любимому своему князю в ноги, тверичи пожелали ему:
— Воля Господня да будет.
Летописи рассказали о дурном, по мнению тверичей, предзнаменовании. Когда Александр сел в ладью (он отправился в Орду по Волге), поднялся сильный ветер, и гребцы с великим трудом гребли против течения — лодку упорно относило к берегу.
Анна, как и все стоявшие на берегу, видели это. Пелена слез мешала ей отчетливо видеть любимого сына. Может быть, она вспоминала проводы Михаила и Дмитрия — такие же рвавшие сердце, и она помнила, как ее сердце все предчувствовало. Но, может быть, она безмолвно страстно молилась только об Александре, умоляя, заклиная Господа спасти жизнь его — в дни грядущие там, в пасти этого прожорливого кровожадного чудовища хана.
Анна даже не заметила, когда она опустилась на колени — видимо, в лад с молитвой. Она не чувствовала, что вся ее одежда давно промокла — не заметила, что давно стоит у самой кромки воды, что, молясь, протягивает сыну руки, будто пытаясь защитить от беды, собой закрыть сына — богатыря.
Бояре и слуги пытались поднять ее и отвести в терем. Она никого не слушала и не слышала. Когда ладьи скрылись из виду, Анна склонилась в низком земном поклоне и надолго замерла — даже плакать сил не было.
* * *
О последних днях Александра в Орде — они так похожи на те, что 20 лет назад пережил его отец Михаил Ярославич — Н. М. Карамзин рассказал так: «Александр молился Богу и ждал суда. Некоторые вельможе татарские и царица вступались за сего князя. Но прибытие в Орду сыновей Иоанновых решило дело: Узбек, подвигнутый ими или друзьями хитрого их отца, без всяких исследований объявил, что мятежный, неблагодарный князь тверской должен умереть... Александр, узнав, что казнь неминуема, вместе с сыном (Феодором) причастился Святых тайн. Обнял верных слуг и бодро вышел навстречу к убийцам, которые, отрубив голову ему и юному Феодору, розняли их по составам! (это произошло 29 октября 1339 г.).
Сии истерзанные остнки несчастных князей были привезены в Россию, отпеты во Владимире митрополитом Феогностом и преданы земле в Тверской соборной церкви, подле Михаила и Дмитрия: четыре жертвы Узбекова тиранства, оплаканные современниками и отмщенные потомством. Никто из ханов не умертвил столько Российских владетелей, как сей».
Летописцы Никоновской, Татищевской, Воскресенской летописей рассказывают, что, как и двадцать лет назад, когда привезли останки Михаила Ярославича Тверского, на берег Волги к монастырю Михаила Архангела пришло тверское духовенство, Анна с семьей и толпы тверичей. Князья и бояре понесли гробы новых жертв татарского хана и московского князя, подняв «гробы на главы своя» — в собор Спаса. «Мати же его (Анна), братья, княгиня его (Анастасия) с детьми и весь город плакали о них горько и долго. И тако Тверское княжение до конца опустело», — сокрушается летописец.
В Житии князя Михаила Тверского приводится плач — причитание благоверной княгини Анны, который поражает сердце и воображение не только силой трагизма и горя, но и тем, что душевные муки исстрадавшейся женщины перешли пределы возможностей человеческих.
«Радость моя, сын Дмитрий Грозные очи, сын Александр, ненаглядный внук Феодор... точно земли не хватило в Твери, Кашине и Ростове, сложили вы свои правдивые, честные головы у злых татар! Не судил Господь: не мои руки закрывают глаза дорогих моих людей».
И хотя Житие написано в 1786 году архиепископом Тверским и Кашинским (его полное название — «Житие и дела св. благоверного князя Михаила Тверского»),то есть спустя четыре с половиной века после всех этих трагических событий, веришь безусловно в эти причитания княгини Анны, ибо они ярко и в полной мере передают и колорит времени, и точны психологически — только так могла изливать Анна безмерное свое горе.
«Бысть нелюбие...»
Не закончились страдания княгини Анны гибелью дорогих и любимых мужа, двух сыновей и внука. Рано было ей испить еще одну горькую чашу — о чем никогда не помышляла и скорее всего считала, что эта чаша минет ее. Столько сил, любви, нежности, заботы и доброты отдала она детям, а потом внукам, чтобы с первых лет ее замужества свитое теплое дружное семейное гнездо оставалось таким всегда.
Однако спустя несколько лет после гибели Александра в 1339 году, в тихое, мирное правление княжеством Тверским ее третьим сыном Константином и на это «гнездо» налетел вдруг свирепый ветер междоусобного раздора. Никоновский летописец не говорит о причинах, только констатирует: «Бысть нелюбие у кн. Константина Михайловича с кн. Настасьей».
Скорее всего, как пишет Т.Манухина, «Константин стал притеснять вдову погибшего брата Александра Михайловича и его сыновей». И тогда княгиня Анна впервые испытала стыд за своих любимых: старший сын Александра Всеволод, князь Холмский отправился в ненавистную ей Орду, чтобы разрешить свою тяжбу с дядей. Туда же поспешил и сам Константин. Тяжбу между дядей и племянником хану не пришлось разбирать — Константин умер в Орде.
Теперь Анна пережила уже не только горе от потери третьего сына, но и позор ее княжеского дома. Первый, но, оказалось, не последний. Это произошло в 1346 году, когда Анне было уже 67-68 лет и когда уже практически не существовало того сильного независимого Тверского княжества, которым правил муж ее Михаил Ярославич.
Теперь возвысившаяся Москва и ордынский хан по сути повелевали княжествами Владимирскими. Летописи как о беде и унижении княжества Тверского рассказывают, что еще при Константине Иван Калита велел снять колокол с собора св. Спаса в Твери и перевезти его в Москву. Того вечевого колокола, что призвал тверичей к восстанию 1327 года и что был по сути символом независимости и силы Тверского княжества. Как пишет С.М.Соловьев, снятие колокола «было насилие московское… — насилие очень чувствительное по тогдашним понятиям о колоколе вообще, и особенно о колоколе главной церкви в городе».
И чем менее значимо становились Тверское княжество, тем больше сужались политические интересы тверских князей и тем чаще происходили родственные дрязги и раздоры. Они не миновали и семьи Анны. Дух «нелюбия» витал во все 25 лет княжения ее последнего и самого ее любимого сына Василия. Ссорились, враждовали, не могли поделить чего-то, даже хватались за оружие и жаловались друг на друга в Орду ее внуки.
Т. Манухина так объясняет причины и выявляет корни «нелюбия», которые пришли к потомкам Анны:
«Все четыре Михайловича не только не достигли возвышения Твери, но утратили и былое ее первенствующее значение. Исторический надлом в судьбе тверского княжества совпал с трагическим концом Михаила Ярославича и его сыновей Дмитрия и Александра: княжение Константина и Василия лишь этот надлом выявило. Оба брата в отрочестве пережили гибель отца, унижение княжеской семьи, впоследствии — погром Твери. Пережитое оставило глубокий след, в обоих чувствуется неуверенность в себе, робкая оглядка, склонность к интригам, узость интересов, они ищут покровителя, цепляются за Орду, за Москву, за митрополита Алексея, и одновременно, как часто свойственно униженным людям, не прочь при случае потеснить какого-нибудь младшего или слабого члена семьи».
Но ко времени начала княжения Василия Анна, хотя и очень любила сына и готова была всегда помочь советом и участием, от дел княжения отошла. Она уже давно готовилась к принятию схимы, а потому, еще будучи в миру, уже совершала иноческие подвиги строгого поста, постоянной молитвы и старалась быть в безмолвии. Историки считают — так как с 1346 года в летописях уже нет о ней никаких упоминаний, — что постриг Анна приняла между 1339 и 1346 годом.
И все же логичнее предположить, что постриг она приняла в 1339 г. или в начале 1340-го, ибо страшная смерть Александра и Феодора стала пределом ее страданий земных, а начавшаясь в семье «нелюбовь» ускорила ее решение.
Исторический экскурс
На фоне беспримерной жестокости, сравнимой разве что с фашистским, бендеровским и прочим отребьем в веке ХХ-м, татаро — монголы всегда проявляли удивительную веротерпимость. Историк С.М. Соловьев пишет:
«Во время пребывания в Орде у великого хана Плано Карпини заметил необыкновенную терпимость последнего относительно чуждых вероисповеданий. Терпимость эта была предписана законом: в самом семействе хана были христиане. На собственном иждивении содержал он христианских духовных греческого исповедания, которые открыто отправляли свое богослужение в церкви, помещавшейся пред большою его палаткою. Другой западный путешественник, минорит Рубруквис, сам был свидетелем, как перед ханом Мангу совершали службу сперва христианские несторианские духовные, потом муллы магометанские, наконец языческие жрецы. Рубруквис описывает также любопытный спор, происходивший по ханскому приказанию между проповедниками трех религий — христианской, магометанской и языческой. Рубруквис, защищавший христианство против языческого жреца, позван был после того к хану, который сказал ему: «Мы, татары, веруем во единого Бога, которым живем и умираем; но как руке Бог дал различные пальцы, так и людям дал различные пути к спасению: вам Бог дал писание, и вы его не соблюдаете. Нам дал колдунов, мы делаем то, что они нам говорят, и живем в мире». По уставу Чингисхана и Октая, подтвержденному впоследствии, служители всех религий были освобождены от платежа дани».
Добавим, что при этом русские храмы, монастыри, убранство храмов грабились, сжигались культовые строения по всей Руси — именно ими, веротерпимыми ордынцами.
Вспомним: основным правилом жизни татар была Книга запретов — Яса, в которой были записаны законы Чингисхана. Один из этих законов и повелевал уважать и бояться всех богов, чьи бы они ни были.
В 1313 году хан Узбек принял мусульманство, и оно стало официальной религией Ордынского ханства. Но ни Узбек, ни его потомки не изменили ни древнему закону Чингисхана, ни обычаям своих предков — не только не преследовали православия на Руси, но даже покровительствовали Русской православной Церкви. Однако следует всегда помнить, что способствовали этому во многом, помимо князей, архипастыри Русской Церкви.
Когда в 1252 году Александр Невский возвращался из Сарая, получив ярлык на великое княжение, то есть став великим князем Владимиро — Суздальского княжества, престол митрополита из Киева переместился туда же. Церковь безусловно поддержала выбор Александра, т.е. тактику полного сотрудничества с Ордой, проявлявшей полную веротерпимость, невмешательства во внутренние дела православной церкви и в дело распространения православия.
Мало того, татары освободили церковь от всех даней и поборов. Митрополиты, как и князья, получали в Орде ярлыки и ханские грамоты, по которым от даней и пошлин освобождались монастырское и приходское духовенство, а также все люди при церквах и дворах при храмах. Но и это еще не все: хан Берке, например, в 1261 году, сам исповедовавший ислам, учредил в Сарае епископскую православную кафедру, и жившие в Орде православные верующие имели там своих православных священников с правом обращать в православную веру желающих.
А оскорбление русской веры наказывалось татарами смертной казнью!
Митрополиты мудро и умело пользовались всякой возможностью обращаться напрямую к хану. Нередко влиять на политику, а мудрое слово митрополита могло сменить гнев на милость хана— и точно также обвинить истинно виновного. Русские князья очень дорожили поддержкой церкви и часто прибегали к ее помощи.
А в церквах русских молились за «вольного царя» (хана). Если митрополит получал от хана ярлык «вольного царя», он становился совершенно независимым от князя.
Безусловно, эти привилегии способствовали экономическому росту церквей. Но главной целью, великой миссией православной русской церкви этого трудного времени было, используя все привилегии церкви, способствовать укреплению единства Руси. По сути церковь была символом, выражением этого единства. А это значило, что только церковь в то время была хранительницей православной веры и языка, без чего бесконечно спорящие и пребывающие в междоусобной брани князья и княжества потеряли бы всякую связь с верой и языком предков.
Церковь видела и осуществляла свою главную задачу — защиту веры и православия на Руси. Вот почему веротерпимые татары становились более приемлемыми союзниками, нежели наступавший антиправославный Запад.
Когда на Лионском соборе русский митрополит Петр попросил у прелатов помощи в защите от татар, папа Иннокентий с этой помощью не поспешил, а отправил сначала в Сарай и Каракорум 25-летнего Францисканца Иоанна де Плано Карпини собрать нужную информацию о татарах. По возвращении Карпини составил отчет о поездке, который стал интересным и важным документом той эпохи. Отчет он назвал «История монголов, именуемых нами татарами». А так как Карпини присутствовал на курултае 1246 года, то он оставил также любопытные портреты русских князей — Ярослава, Даниила и Михаила Черниговского.
После «разведки» Карпини и изучения его отчета папа Иннокентий «из великого Рима» сделал Александру Невскому, так сказать, «двойное предложение»: переход Руси в католичество и помощь против татар. В контексте: только после первого — католизации, будет второе — помощь.
Александр Ярославич Невский ответил категорическим отказом: «... а от вас учения не примем», как рассказывает «Житие Александра Невского».
Георгий Вернадский вклад Александра Невского в русскую историю рассматривает как два подвига великого князя:
«Александр Невский, дабы сохранить религиозную свободу, пожертвовал свободой политической, и два подвига Александра Невского — его борьба с Западом и его смирение перед Востоком — имели единственную цель — сбережение православия как источника нравственной и политической силы русского народа».
Авторитет церкви в эти смутные времена многих «неправд» был несомненно выше авторитета княжеской власти — прежде всего потому, что церковь осознавала и все делала для того, чтобы с честью выполнять свою главную роль на Руси — духовного учителя. И в то же время — была главным и единственным авторитетом.
Историк М.Геллер заключает: «Для тевтонских рыцарей, шедших походом на Восток с крестами, нашитыми на плащах, православные «схизматики» ничем не отличались от язычников: необходимо было огнем и мечом крестить и тех и других.
Антизападная, антикатолическая православная церковь была прежде всего фактором русского единства, духовной силы народа, единственным авторитетом. Одновременно — наследница византийской церкви — она всегда была опорой князя».
600 лет спустя
В начале века ХХ-го
День 18 февраля 1905 года для Елизаветы стал таким же роковым, бесповоротным, страшным, как сентябрьский день 1319 года для благоверной княгини Анны Кашинской. Роковой день, когда Анна встречала растерзанное тело князя Михаила, а Елизавета своими руками собирала разбросанные бомбой части тела своего князя — Сергея.
Роковой день, который навсегда безжалостным ножом отрезал половину души, отделил их духовное «я», навсегда унес земное счастье обеих княгинь…
Совсем неспокойным было утро этого 18 февраля 1905 года. Как и каждое утро и каждый день с тех пор, как Сергей Александрович подал прошение об отставке с должности генерал-губернатора Москвы и переехал сначала из губернаторского дома в Нескучный, а потом — из Нескучного дворца в Николаевский дворец в Кремль. И даже раньше — с тех пор как великокняжеской чете стало известно, что Сергея Александровича террористы приговорили к смерти.
Пренебрегать этой угрозой великий князь не стал — участь отца Александра II убеждала в этом. Сергей Александрович, чтобы не рисковать жизнью Елизаветы и близких, даже адъютанта, старался выезжать в город один, а Елизавета постоянно искала повод, чтобы сопровождать его — будто уверенная, что может охранить мужа от фанатиков с бомбами.
В этот 18-й день февраля она не могла ехать с мужем на совещание в губернаторский дворец. Ей нужно было быть в ее мастерских, которые она открыла в залах Кремлевского дворца и в которых работали сотни женщин, готовя одежду, обувь, подарки, все необходимое на фронт — шла война с Японией.
Проводив мужа, она собралась уходить, и тут раздался оглушительной силы взрыв — где-то совсем неподалеку. Сердце подсказало Елизавете страшную правду, но пока добиралась до площади у Чудова монастыря, еще жила надежда. Надежда рухнула, как только знавшие ее, в толпе, попытались остановить Елизавету Федоровну и уберечь от страшной картины.
А картина была намного страшнее тех, что великая княгиня видела в госпиталях, куда привозили раненых с фронта и в которых она, не покладая рук, работала с самого начала японской войны. Она содрогнулась от ужаса, когда увидела на залитом кровью снегу разбросанные куски тела, остатки одежды, обломки экипажа — брошенная террористом бомба попала в грудь Сергея Александровича. Неповрежденным осталось только лицо.
Какой внутренней силой должна была обладать молодая сорокалетняя женщина, какую «в женском естестве мужескую крепость» иметь, чтобы не забиться в истерике, не закричать, не упасть в обморок, не зарыдать, поняв, что эти куски — останки человеческого тела, — это все, что осталось от любимого, что это не страшный сон.
Великая княгиня Елизавета Федоровна молча склонилась над этим кровавым ужасом, будто убеждаясь в реальности случившегося, а потом, опустившись на колени прямо в снег, стала складывать куски тела мужа на принесенные носилки. Когда сложила их, встала с колен и пошла за носилками в церковь Чудова монастыря. Очевидцы говорили: ее лицо стало неузнаваемым, мертвенно бледным, окаменевшим, с остановившимся взглядом. А ее воспитанница великая княгиня Мария Павловна добавила: Елизавета Федоровна не плакала, но ее побелевшее лицо было искажено ужасом. И только через несколько часов этот ступор, внутреннее окамение прошло: Елизавета долго и горько рыдала.
Два дня стояла у гроба мужа на коленях Елизавета, непрерывно, днем и ночью молилась — даже когда в церкви не было службы.
И в это страшное горькое время, когда, кажется, ни один смертный не может думать ни о чем и ни о ком другом, кроме своего горя, великая княгиня Елизавета снова явила поистине надчеловеческую «мужескую крепость». Она навестила в больнице умирающего кучера Сергея Александровича. Тот не знал о гибели своего хозяина. И Елизавета, чтобы не огорчать умиравшего, сняла свое траурное платье и пришла в больницу в светлом платье, скрыв от кучера свое горе, и спокойно уверила его в здоровье Сергея Александровича. Кучер умер в ту же ночь — благодаря Бога, что Сергей Александрович жив. Елизавета Федоровна не только пошла за гробом верного слуги, но позднее позаботилась о его семье, помогла всем пятерым его детям получить хорошее образование, а родившуюся уже после смерти отца девочку крестила.
Но поистине невиданное, беспримерное, редчайшее среди людей величие души явила Елизавета Федоровна — еще до похорон Сергея Александровича, когда пришла в камеру его убийцы — террориста Каляева.
Можно только предполагать, о чем говорила великая княгиня с фанатиком-душегубом — она просила, чтобы ее визит в тюрьму остался втайне. Но об этом узнали — и это потрясло общественное мнение.
Содержание же разговора неизвестно, кроме того, что она сказала убийце, что принесла прощение от убитого им Сергея Александровича и от себя, просила покаяться и обещала просить императора о помиловании.
Подробности же этого разговора в тюрьме с глазу на глаз и современники великой княгини, и ее биографы — наши современники пытаются воспроизвести предположительно и вольно. Однако известно, что, уходя, Елизавета Федоровна оставила убийце Библию. А видимо, прямым следствием этого разговора стала надпись на кресте-памятнике, который воздвигла великая княгиня на месте гибели мужа, — слова Спасителя: «Отче, отпусти им: не ведают бо, что творят».
Елизавета Федоровна все же просила Николая II о помиловании Каляева и тому предложили обратиться с просьбой о помиловании к государю — убийца отказался. Фанатик-террорист хотел публичной казни, чтобы прославить себя в истории России как героя, как несгибаемого борца с самодержавием. Однако повешен он был в Шлиссельбургской крепости как обычный безжалостный убийца-террорист, и имя его — рядом с именами множества других террористов, уголовников, преступников, позорящих род человеческий.
Похоронив Сергея Александровича, Елизавета не замкнулась в себе, не сделалась затворницей, хотя и в пище, и в одежде, и во всем строе жизни внутренней очень походила на монахиню. Она все время и силы отдавала делам благотворительности и помощи нуждающимся. А их, нуждающихся и в медицинской, и в материальной помощи в последний год войны с Японией было великое множество.
Великая княгиня открыла два госпиталя для раненых: в имении Ильинское, где провела с мужем столько счастливых лет и дней, и в Москве, около Кремля. Она и руководила ими, и была сиделкой, медсестрой — всем, лишь бы помочь и облегчить человеческие страдания.
Господь приводил ее на путь служения людям и Богу. Только этот путь спасал ее от собственного горя и боли. Но, видимо, скоро она поняла, что именно этот путь — цель, смысл и содержание ее жизни. И скорее всего это понимание — после гибели Сергея Александровича — привело ее к мысли принять, как Анна Кашинская, как древние русские благоверные княгини, постриг и к идее создания ее «детища» — Марфо-Мариинской обители.
Стать монахиней было твердым и непоколебимым, как и у благоверной Анны, решением. И никто помешать этому или отговорить Елизавету Федоровну от этого желания и решения не мог.
Глава пятая
«Спасительного подвига ищущи»
Спасительного подвига ищущи, блаженная многоскорбная княгиня Анна теплыми молитвами непрестанно Бога моляше, да не лишит ю достояния святых и наследия небесного своего Царствия, поющую Богу: аллилуйа.
(Из Акафиста святой преподобной Анне Кашинской, кондак 10).
Княгиня Анна — инокиня
Один близкий человек остался у Анны на земле после смерти третьего сына Константина — последний, самый младший и самый любимый ее сын Василий.
Тверское княжение перешло к нему после смерти брата в 1346 г. Он был человеком мирного нрава, спокойный, боголюбивый — видно, в нее, Анну, пошел, а не в отца. И любил Василий мать с самого детства больше и нежнее других ее сыновей.
Княжил он больше 20 лет до — 1368 года. И во все это время не прекращались споры да ссоры тверских князей, жалобы в Орду друг на друга. И не только это, но еще и набеги делали на уделы друг друга, и грабили, и разоряли друг друга. Видно, потому в Житии Анны и нет упоминания о других родственниках, кроме Василия, что враждовали и пребывали в страшном «нелюбии» ее внуки и правнуки — дети так любимых ею сыновей.
Дело дошло и до позора великого: Всеволод Холмский — старший племянник Василия — согнал дядю своего с Тверского престола. И Василию Михайловичу пришлось отправиться в Кашин. Только через три года, благодаря вмешательству тверского епископа Феодора, Всеволод был изгнан изТвери. Василий Михайлович снова занял тверской стол, а в Кашине посадил сына своего — тоже Василия.
Житие изображает Анну — в последние ее годы в миру — как идеальный образ «благородной княгини» — вдовицы. Всем строем жизни, образом этой жизни она давно уже уподобилась образу монашескому: строгие посты, воздержание и молитва, забота о сиротах, убогих, страждущих. Она благотворила сиротам и вдовам, заступалась за беззащитных и немощных, как и когда-то в юности в Ростове, устраивала на княжеском дворе столы для нищих, голодных, странников.
Житие Анны приводит ее рассуждения о главном ее предназначении княгини-вдовицы. Она приходит к выводу, что нельзя «одним оком зрети на небо, а другим — на землю», ибо в суете мира просто невозможно «от всего сердца Богу единому работати». Потому что «прелесть века сего помрачает очи душевные и ослепляет мысли умные или запинает во всякой добродетели».
Анна не оповещает о своем решении сыновей и близких (тогда еще жив был Константин) — знает, что ее станут отговаривать и уговаривать изменить решение. Чтобы сделать свое решение неотвратимым, она просто уходит из дома и является в девичий Софийский монастырь. В храме Премудрости. Слова Божия, «обливаясь слезами, поклоняется Богови», затем в «великом смирении пометает себя (кланяется в ноги) находящимся тут же постницам (монахиням) и молит их с кротостью, дабы они приняли ее в свой лик».
Ее смирение повергает постниц в изумление: «яко раба молит нас госпожа всем сый».
Анна была права в своих опасениях. И оба сына, и бояре, и народ «подняли плач столь великий, что даже постницы дивились стойкости и твердости решения княгини Анны: как такой плач не мог отторгнути благоверную княгиню от любви Божией». Анна же не испытала и тени колебаний. Раз и навсегда решила она посвятить остатки жизни своей Господу. Она «повелела себе пострищи».
В постриге она принимает имя София9.
Пребывание Анны (Софии) в монастыре ее Житие описывает так же, как обычно описывается жизнь в монастыре насельниц. Перечисляются духовные подвиги Анны: «молитва, всенощное бдение, слезы, томление себя алчбою и жаждою». Но Анну-инокиню особо отличает кротость и смирение, безусловное послушание. Она «имела послушание ко всем равно постницам и покоряшася о Господе». И скоро превзошла она своими добродетелями всех постниц: «в мале времени превзошла еси вся бывшыя тамо постницы», как поется в Акафисте преподобной Анне Кашинской.
В первые годы пребывания Анны в Софийском монастыре она не общалась ни с кем из мирских людей — кроме тогда еще живого Константина. Сын — иногда один, иногда с боярами приходил к ней за благословением, или за советом, или за словом назидания.
И мать назидала его бояться Бога, уповать на Господа, всегда помнить о часе смертном, советовала ему, князю Тверскому, «не гордиться величеством господства своего, ненавидеть неправду» и во всем следовать отцу своему — князю Михаилу Ярославичу.
После смерти Константина таких же бесед и назидания удостаивала последнего своего сына — Василия. Не известно, сколько лет провела Анна в Софийском монастыре. Но из ее Жития известно, что, когда Василий княжил в Кашинском уделе, он умолял мать переехать из Твери в его Кашинский удел. Он даже построил там для нее монастырь, который назвали Успенским.
Определить же точную дату переезда в Кашин затруднительно. Ибо, как пишет Т. Манухина, это могло быть в первый период пребывания Василия Михайловича в Кашине (1339—1349 гг.), или во второй — 1364—1368 гг. И очень вероятно, что Анна прожила в Тверском Софийском монастыре до 1364 г., когда сын приехал за ней, чтобы увезти с собой в Кашин.
Сын умоляет Анну, рассказывает Житие, дать кашинцам радость «лицезреть ее святое ангелоподобное лицо и насладиться ее сладким учением».
Анна смиренно, но твердо отклоняет просьбу Василия:
— Чадо мое возлюбленное, не может быть ложным обещанием до последнего издыхания оставаться на едином месте и там терпеть всякую скорбь Христа ради... Если оставлю град сей, буду подобна ищущим славы мира сего... Как оставить город, в нем же даровал всещедрый Бог страстотерпца и моего супруга кн. Михаила, ходатая к Богу за город, заступника и помощника... Ни, чадо мое, ни, престани понуждати мя переселиться во град свой».
И тогда Василий, видимо, по произволению Всевышнего, приводит неотразимый довод:
— Отец мой и супруг твой князь Михаил, святой страстотерпец — теперь заступа Твери. Будь же ты, мати, заступой града Кашина.
Поняла Анна, что в слезной мольбе сына воля Божия выражается, что само Провидение послало к ней Василия, и соглашается:
— Сын мой возлюбленный! Господу угодно, чтобы было по твоему желанию. Поеду я в град твой и останусь там до смертного своего часа.
Далее в Житии следует трогательнейшее прощание Анны-Софии с насельницами монастыря. И это чередование уговоров их остаться в тверской обители, искренняя печаль и растерянность, как быть им без такого прекрасного руководства духовного, мольбы, снова слезы и робкая надежда уговорить Анну остаться. Поистине духовным поэтом был составитель Жития Анны, если сумел так ярко и красочно передать эти сцены прощания с Анной.
— Куда грядешь, госпожа наша? — плачут монахинии. — Почему хочешь разлучиться с нами? Разве мы в чем-либо прогневали тебя или совершили неправду перед тобою или скорбь нанесли твоему терпеливому смирению?
Нежно и кротко утешает их Анна:
— Не плачьте, сестры мои. Мой сын слезно молит переселиться в Кашин, я отказывалась, чтобы не покинуть вашего постнического пребывания. Но он настаивает. Я рассудила: это Божий Промысел... хочу исполнить волю Божию к сыну моему, благоверному князю Василию. Вы же, сестры мои, оставайтесь здесь с Богом и в молитвах поминайте мое смирение.
— Кто нам будет примером, кто нам путь смирения и кротости покажет? Кто научит, как избавиться от ловления диавола? — сокрушаются и плачут монахини.
— Бог благий сохранит вас, — успокаивает их Анна и просит сестер быть верными девству и ждать жениха небесного — в воздержании и исполняя иноческие правила.
И снова плачут и умоляют Анну остаться с ними сестры обители:
— Но молим тя, госпожа, не оставляй нас сирых, но пребудь с нами.
Анна опять их утешает:
— И там буду неразлучна с вами, а вы со мною. И аще всеблагий Бог соузом духовной любви совокупил нас, какое же это будет разлучение?
Затем, повествует Житие, Анна дала каждой монахине святое целование и пошла в соборную церковь св. Спаса, долго молилась. Потом подошла к гробу мужа своего князя Михаила, припала к нему со слезами и умоляла его, чтобы «да помогает он ей в Кашине своими молитвами».
Тверской епископ благословил Анну, и она отправилась с сыном и свитой его в путь. Все плакали, покаянно говорили:
— Прогневили мы Бога. Если бы мы не согрешили, не попустил бы Бог уйти преподобной от града нашего.
Перед отъездом князь Василий одарил нищих и убогих, наделил дарами постниц, как и мать, получил благословение от епископа.
Насколько грустно, печально, скорбно было прощание с Анной в Твери, настолько радостно и восторженно приветствовали ее кашинцы. Казалось, все жители города пришли на улицу перед Успенским монастырем, стар и млад, все сословия кашинские, все встречали преподобную. За счастье почитали хотя бы одежды ее коснуться, в лицо глянуть. И все славили Господа и Пресвятую Богородицу, что наградили они Кашин заступницей и молитвенницей за них, грешных.
В Кашинской обители монашеская жизнь Анны ничем не отличалась от Тверской обители: тот же труд, строгий пост, молитва непрестанная. В Успенском монастыре тверская княгиня приняла самый строгий монашеский чин — схиму. При этом ей было наречено ее прежнее имя — Анна.
Как повествует ее Житие, Анна «плоть покорила духу, и Христос возлюбил красоту чистоты ее и сохранил тело нетленно, яко ныне воочию видим. С принятием схимы к духовным подвигам Анны прибавились еще безмолвие и затвор. И в затворе она беседовала с Богом молитвою непрестанно».
Не часто принимала она сына Василия. Житие говорит: «Беседовала только с сыном Василием, поучая его бояться Бога, любить Его, презирать красоту века сего, искать вечных благ через благотворение к нищим, помнить смертный час, быть смиренным и кротким».
По воле Божьей, Анне было дано знать, что совсем скоро время ее преставления. В Житии говорится, что она призвала сына и сказала о скором своем отшествии. Василий горько плакал:
— На кого ты меня оставляешь? Кто меня будет учить? Лучше мне умереть с тобою.
Житие подробно рассказывает о беседе с сыном и о последних днях преподобной:
— Не плачь, чадо мое возлюбленное, — нежно утешала Анна Василия. — Предаю тебя и весь город в руце Всемилостивого Бога и Пречистой Богородице. Они научат... Только держись, чему уже научен, имея твердую веру к Богу. Молитвы твоего отца и мое благословение во веки на тебе пребудут.
Потом она приняла кашинских бояр и дала им наставления: угождать Богу, слушаться князя Василия, народ судить по правде и не притеснять беззащитных и сирых.
Отпустив их, говорит Житие, Анна возлегла на свой одр и обратилась к Господу с последней своей земной молитвой:
— Владыка, Господи Иисусе Христе мой, ненадеющихся надежда, источниче благоутробия... Тебе, света пресладкого, возжелех и Тебе душу мою предаю, прими и покой со всеми святыми...
Житие, сообщая, что покинула Анна земную юдоль, которая для нее была юдолью непрестанного плача и непереносимых страданий, в то же время подводит итог этой светлейшей человеческой жизни: «Так предала кн. Анна честную душу в руце Господеви, Его же возлюби от юности своея и непрестанно вслед Того человеколюбия течаше».
Весь Кашин, люди всех сословий и званий, рыдали, провожая в последний путь свою «питательницу, помощницу, крепкую заступницу».
Анне было около 90 лет.
Благоверную княгиню погребли под соборной церковью Успения Божьей Матери. Василий Михайлович недолго горевал по любимой матушке. Он скончался через несколько месяцев после погребения Анны, в том же, 1368 году.
600 лет спустя
Начало века XX-го
Елизавета Федоровна решила создать монашескую обитель. Она купила большую усадьбу на Большой Ордынке (в Москве). Здесь было четыре дома и большой сад. Для этого великой княгине пришлось продать все свои украшения, драгоценности, все лучшие произведения искусства. Назвать свою обитель Марфо-Мариинской она решила потому, что в самом названии обозначались цели и задачи, которые практически не ставили перед собой обычные монастыри России.
Елизавета Федоровна хотела, чтобы ее обитель, будучи монастырем по статусу, выполняла бы еще благотворительную и медицинскую работу. Поэтому имя святой евангельской Марфы было символом деятельного служения Богу, а Мария — символом постижения Божественных тайн.
Принцип монашеского устроения жизни, к которому стремилась Елизавета Федоровна, была несколько иной, чем в российских монашеских обителях.
В них основой жизни были правила Св. Василия Великого. Монахини, что называется, умирали для мирской жизни, лишались общения с миром.
Монастырские стены ограничивали мир монахини на всю жизнь. Главное правило — службы с ночными молениями, постоянная молитва, строгий пост, беспрекословное подчинение монастырскому уставу, настоятельнице. Только для сбора пожертвований с разрешения игуменьи могла выйти за пределы монастыря монахиня. Другой практической работой, кроме сбора пожертвований и рукоделия, в монастырях обычно не занимались.
Бесконечно уважая особенности русского монашества, Елизавета Федоровна была уверена, что жизнь монашествующих должна быть, с одной стороны работой (так как работа — это основа религиозной жизни), с другой — молением. Моление — это и отдохновение после труда души и тела, и вознаграждение — в виде постоянной молитвы и внутреннего созерцания. А все вместе и есть служение Богу через служение своему ближнему.
Свое «детище» Елизавета Федоровна видела обителью милосердия, труда и молитвы.
Однако такое монастырское учреждение было внове для России. И как все новое, непривычное и даже непонятное, идея великий княгини встретила непонимание и откровенное неодобрение. Прежде всего — Святейшего Синода.
Хотя Елизавета Федоровна, работая над уставом обители, несколько раз была в Зосимовой пустыни, беседовала со старцами и обсуждала с ними свой устав, получила от них благословение на создание обители. Мало того, она внимательно изучала уставы древних монастырей, писала в различные монастыри мира и духовные библиотеки. Несмотря на это, многие члены Синода не хотели принимать или весь устав, который выработала Елизавета Федоровна, или требовали бесконечных уточнений и внесения поправок в ее устав.
Казалось бы, очевидное благое дело задумала, но оно потребовало от великой княгини много времени, сил, нервов, кропотливейшей работы.
Император Николай II был ее единомышленником, и он помог — высочайшим указом — утверждению Святейшим Синодом Марфо-Мариинской обители.
Ее официальное открытие состоялось 10 февраля (по ст. ст.) 1909 года. К этому времени Елизавета Федоровна купила еще один — прилегающий к обители — участок с домом. Дом несколько перестроили и поделили на две части: в одной было общежитие для сирот, во второй сделали гостиницу для тех, кто приезжал в обитель говеть.
За этот 1909 год на территории обители возвели два храма. Один рядом с больницей — во имя святых Марфы и Марии. Второй, большой храм во имя Покрова Пресвятой Богородицы, был достроен в 1911 году.
Выросло за этот год и число сестер, решивших посвятить, как и Елизавета Федоровна, жизнь свою Господу, — с шести до тридцати. При этом женщины принадлежали к самым разным слоям общества — от княгинь до крестьянок.
Елизавета Федоровна прекрасно понимала, какую великую и ответственную миссию, создавая обитель, берется она вместе со своими сестрами выполнить и делала все, чтобы соответствовать высокому предназначению обители. Например, для создания храма Покрова Пресвятой Богородицы она привлекла лучших и талантливейших зодчих и художников ее времени. Проектировал его академик А.В.Щусев, расписывал художник Н.В. Нестеров, а позднее к нему присоединился и совсем юный тогда П.П. Корин. Он же расписывал в 1914 году уже построенную под храмом церковь — усыпальницу во имя Сил Небесных и всех Святых.
Очень точно, еще до начала поистине титанической деятельности насельниц обители — главного дела всей жизни Елизаветы Федоровны — охарактеризовал ее архиепископ Анастасий. В брошюре «Светлой памяти великой княгини Елизаветы Феодоровны» он писал: «Очень знаменательно самое наименование, какое великая княгиня дала созданному ею учреждению: Марфо-Мариинская обитель, — в нем заранее предопределялась миссия последней.
Община предназначалась быть как бы домом Лазаря, в котором так часто пребывал Христос Спаситель. Сестры обители призваны были соединить и высокий жребий Марии, внемлющей вечным глаголам жизни, и служение Марфы, поскольку они учреждали у себя Христа в лице его меньших братии».
Поистине Елизавета Федоровна «учреждали у себя Христа» неутомимыми и тяжкими трудами. В больнице, а там работали лучшие специалисты Москвы, было всего 15 пациентов. Часто очень тяжелых больных, от излечения которых отказались в других больницах. Но сестры обители постоянно еще и навещали больных на дому, преимущественно бедных, и помогали им не только лекарствами, уходом, но и материально.
Елизавета Федоровна и врачи вели курсы для сестер обители по необходимым медицинским дисуиплинам. Те же сестры, которым предстояло работать в госпитале, проходили специальные медицинские курсы.
Больные называли Елизавету Федоровну «Великая матушка». Она обладала доброй светлой энергией, которая в сочетании с ее неусыпным и умелым уходом спасла не одного безнадежного больного. Московские врачи часто, не только в силу ее врачебного искусства, но зная о ее целительном энергетическом даре, приглашали ассистировать при трудных операциях. Великая княгиня никогда никому не отказывала в помощи. Мало того, она сама находила тех, кто по немощи и бедности не мог добраться до ее обители, и ее помощь всегда была действенной.
По Москве ходили легенды о бесстрашии и неиссякаемой доброте Елизаветы Федоровны, которая спокойно посещала в сопровождении только одной сестры милосердия страшное преступное место — Хитров рынок (Хитровку). Л. Миллер в своей книге «Преподобномученица великая княгиня Елизавета» подробно и интересно рассказывает об этих посещениях.
Утром 9 апреля 1910 года великая княгиня Елизавета собрала всех сестер своей обители и произнесла совсем короткую речь:
— Я оставляю блестящий мир, где я занимала блестящее положение, но вместе со всеми вами я восхожу в более великий мир — в мир бедных и страдающих.
В этот день в церкви святых Марфы и Марии епископ Трифон посвятил в звание крестовых сестер любви и милосердия 17 насельниц обители — во главе с Елизаветой Федоровной. Все сестры, как и великая княгиня, дали обет вести девственную иноческую жизнь — в труде и молитве.
НА следующий день, 10 апреля 1910 г., за Божественной литургией состоялось их пострижение. Митрополит Владимир возложил на сестер нагрудные кипарисовые кресты на белых лентах, а великую княгиню Елизавету Федоровну возвел в сан настоятельницы Марфо-Мариинской обители.
И торжественная церемония пострижения в монахини, и неустанный труд в обители на благо страждущих и нуждающихся в помощи, и многоплановая благотворительная деятельность Елизаветы Федоровны — это были как бы внешние проявления ее духовного трудничества. О ее внутреннем духовном состоянии, видимо, наиболее полно дает представление письмо великой княгини к А. Н. Нарышкиной. Фрагменты из него нельзя не привести:
«Моя жизнь сложилась так, что с блеском в большом свете и обязанностями по отношению к нему покончено из-за моего вдовства; если бы я попыталась играть подобную роль в политике, у меня бы ничего не получилось, я бы не смогла принести никому никакой пользы, и мне самой это не принесло бы никакого удовлетворения.
Я одинока — люди, страдающие от нищеты и испытывающие все чаще и чаще физические и моральные страдания, должны получать хотя бы немного христианской любви и милосердия — это меня всегда волновало, а теперь стало целью моей жизни. Говорят, что есть люди, которые хотят уйти из мирской жизни, покинуть ее, я же, наоборот, хочу войти в нее...
Я и раньше понимала и видела, что богатые, молодежь, честолюбивые люди, думающие только о развлечениях, не страдают, а если и страдают, то утешить их сложнее всего — поклонение золотому тельцу, собственной персоне, — какое же это беспросветное страдание!..
У меня нет ни ума, ни таланта — ничего у меня нет, кроме любви к Христу, но я слаба — истинность нашей любви к Христу, преданность Ему мы можем выразить, утешая других людей, именно так мы отдадим Ему свою жизнь...
Одна монахиня с большой верой и огромной любовью к Господу сказала мне: «Положите свою руку в руку Господа и идите без колебаний». Мой добрый друг, молитесь, чтобы у меня всегда была эта единственная поддержка, чтобы я знала всегда, куда мне идти…
Что же касается честолюбивых помыслов, ощущения пустоты... они навсегда ушли из моей жизни, вот и все».
Однако сама Елизавета Федоровна вошла в жизнь, сознание и души многих и многих людей — и своих современников, и русских людей во все столетие, минувшее после ее страшной гибели. Она, как и Анна Кашинская, стала для людей «во всех скорбех и обстояниях утешительнице». Об этом написал и протопресвитер М. Польский в книге «Новые мученики Российские»:
«Великая княгиня Елизавета Федоровна была редким сочетанием возвышенного христианского настроения, нравственного благородства, просвещенного ума, нежного сердца и изящного вкуса. Она обладала чрезвычайно тонкой и многогранной душевной организацией... Напрасно она пыталась иногда под покровом скромности утаиться от людских взоров: ее нельзя было смешать с другими... Она всюду вносила с собою чистое благоухание лилии; может быть, поэтому она так любила белый цвет: это был отблеск ее сердца».
Глава шестая
«Во всех скорбех и обстояниих утешительнице»
«Днесь восхваляем тя, преподобная мати, великая княгине инокине Анно: яко бо лоза плодовито посреде терния, процвела еси во граде Кашине твоими добродетельми, всех удивила еси чудным твоим житием: темже Христу Богу угодила еси, и ныне радующиеся и веселящися пребываеши с лики преподобных жен, наслаждающися райския красоты и веселия.
Молим убо тя, моли о нас человеколюбца Христа Бога нашего, даровати нам мир и велию милость».
(Из Акафиста святой преподобной Анне Кашинской, тропарь, глас-3)
О преподобная и преблаженная мати Анно! Молися присно Христу Богу нашему, даровати и миру умирение, и всей Российстей земли великое утверждение, нам же грехов оставление и жития исправление, да тако небеснаго царствия наследницы будем, в радости поюще со ангелы Богу: аллилуйа, аллилуйа, аллилуйа.
( Из Акафиста святой преподобной Анне Кашинской, кондак-13).
Дважды прославленная
Случилось так, что по кончине благоверной княгини Анны память о ней — такой любимой, почитаемой и возвеличенной при жизни — стала постепенно угасать, а потом и совсем ушла.
Во многом этому способствовал упадок княжества Тверского, которое в 1485 году полностью подпало под власть Москвы. И, безусловно, с тем, что род кашинских удельных князей тоже угас. Последним князем Кашинского удела был правнук Анны Василий Михайлович II Он скончался бездетным в 1382 году.
Это посмертное забвение благоверной Анны Кашинской, видимо, можно объяснить еще и тем, что она не была прославлена в лике святых. В отличие от ее мужа Михаила Ярославича Тверского, которого многие столетия не переставали почитать тверичи.
Долгие 280 лет продолжалось это забвение благоверной Анны. За это время «состарилась» соборная Кашинская церковь Успения Божией Матери, которую выстроил для княгини Анны ее сын Василий Тверской. Обветшала и ее гробница каменная.
Скоро над ней провалились сгнившие доски пола собора, и никто не мог определить или вспомнить, чьи останки покоятся в этом гробу. Не помогли опросы самых старых кашинских сторожилов, не помогли поиски — правда, вначале очень поверхностные, в архивах: гробница хранила свою тайну.
Воля Божья определила время узнавания кашинцами своей любимой когда-то благоверной княгини. И как только узнавание произошло, исчезли все глаголы, связанные с княгиней, в прошлом времени. Время не вернулось, а память народная — вернулась. И до сих пор в сознании православных России благоверная княгиня Анна Кашинская — «не была, но есть»: она всегда в настоящем времени. И в этом настоящем времени продолжаются исцеления хворых у ее мощей, идет помощь страждущим, незримая, но всегдашняя ее благодать.
А вернулась Анна любящим ее верующим в страшный 1611 год...
* * *
Начало ХVII века русской истории принято именовать «смутным временем», или «Смутой». Годы 1606;1611-й были особенно тяжелы и трагичны: это было время борьбы Руси с польско-литовской интервенцией.
Как когда-то татары, поляки и литовцы грабили и жгли русские города и селения. Кашину же «везло»: три раза подступали к нему интервенты. И трижды снимали осаду, лишь повредили монастыри на окраине города. А возникший пожар, грозивший превратить Кашин в пепелище, как-то быстро прекратился, и город остался «жив».
Именно в год 1611-й свершилось еще одно чудо, — кашинцы были уверены, что предыдущие спасения города от явной беды были чудом Господним. Тяжко больной и уже не ходивший поноямарь Успенского собора Герасим вдруг «на своих ногах» прибежал в город и рассказал о дивном своем сне и исцелении.
Явилась в его сон некая женщина «в велицем иноческом образе одеяна» (в схиме). Назвалась Анною и обещала пономарю исцеление, если он исполнит ее просьбу.
Но сначала скорбно попеняла: «Гроб мой народом ни во что же вменяется, считаете его обыкновенным и меня презираете», а приходящие в собор «шапки свои пометают на гроб мой, садятся на него, и никто им этого не возбраняет».
— Я вами небрегома и приобижена, — продолжала пенять Анна, — неужели нет среди вас разумного человека, что никто из вас доселе этого не понимает? И доколе вы будете попирать меня ногами?..
А потом сказала самое главное, после чего всколыхнулся весь город, и кашинцы будто проснулись от векового сна:
— Разве вы не знаете, что я молю Всемилостивого Бога и Богородицу, дабы не предан был город ваш в руки врагов ваших, и что я сохраняю вас от многих зол и напастей?
Женщина приказала Герасиму передать священнику собора и всему причту, чтобы они привели в порядок пол в Успенском соборе, а также гробницу:
— Дабы гроб держали честнее (достойно) и возбраняли садиться и шапки класть, но вожгли бы над гробом свечу перед образом Нерукотворенного Спаса.
И рассказ Герасима, и его чудесное исцеление, а также память о чудесном же спасении Кашина от интервентов и пожара слились воедино. Кашинцы поняли, что было это и явление, и великое заступление за них и их город какой-то святой по имени Анна.
Вместе с настоятелем собора и причтом трудились над приведением в порядок Успенского собора многие кашинцы, и прежде всего над заменой полов. В точности выполнили все указания Анны: поставили образ Нерукотворного Спаса, возжгли перед ним негасимую свечу. Но сначала привели в порядок каменную гробницу, огородили могилу. Успенский собор будто начал новую жизнь: на литии и панихиды, казалось, набивался в собор весь кашинский люд. А при гробе начались исцеления от недугов.
Как шло и произошло «опознание» покоящейся в каменном гробу Анны с благоверной великой княгиней Анной — женой тверского князя Михаила Ярославича, можно только догадываться и строить гипотезы.
Но скорее всего соединились устные предания о многострадальной княгине, сведения в самых разных архивах монастырей или Тверского епархиального приказа.
Главное, что на протяжении 35 лет после чудесного исцеления Герасима, Анна уже бесспорно воспринималась как великая княгиня Анна Кашинская — супруга князя Михаила Тверского. И об обретении ее мощей, и просьбы о прославлении Кашинской святыни говорилось в челобитной кашинцев царю Михаилу Федоровичу, которую они подали в 1645 году.
И здесь уместно сделать некоторое отступление.
Повторимся: в лихую годину русской истории были обретены мощи благоверной Анны. Но как обретены? Каменный гроб с неизвестными останками мог бы еще не один век покоиться под сгнившими досками Успенского собора Кашина.
Благоверная святая Анна сама напомнила через пономаря Герасима о себе. Именно в лихое для себя время она обнаружила свое тайное, но неустанное на протяжении более 230 лет (со дня кончины в 1368 г.) покровительство Кашину и его люду. То есть обет, данный Господу и сыну своему Василию, когда прибыла из Твери в Кашинскую обитель, — быть покровительницей и заступницей этого города — она верно исполняла все эти века и годы. Незримо, тайно, но неутомимо защищая кусок земли тверской — бывшего своего княжества.
И не счесть, видимо, было примеров ее незримой помощи страждущим и недужным кашинцам — ведь до года 1611-го записей о чудесных исцелениях не велось. Кашинцы попросту не знали о ее святом попечительстве.
* * *
Так случилось, что судьба Анны Кашинской — уже давно посмертная — казалось бы, непостижимым образом снова влилась в историческую судьбу России и оказалась такой же беспокойной, трагической и прекрасной, как и земная судьба благоверной Анны.
Прежде всего вспомним: с именем Анны Кашинской связано уникальное и единственное в истории русской православной церкви событие.
Она была дважды канонизирована. Ее первое прославление произошло в 1650 году — через 280 лет после ее земной кончины. Отменено ее прославление было в 1678 году на Великом соборе (1 января 1678 г.). То есть в лике святых она пребывала 27 лет. А затем до 1909 года, т.е. 222 года Анна была в официальном забвении. Второе ее прославление произошло в 1909 году.
Однако официальный церковный остракизм не лишил благоверную княгиню народного почитания и памяти. Все 220 лет после 1678 г. глубинное народное почитание Анны Кашинской, в тайне от церковных властей, было подобно негасимой лампаде в древних катакомбных церквах первохристиан.
И если сопоставить даты и события русской истории, обнаруживается четкая закономерность: память и почитание народное, да и церковное благоверной Анны обретали особую силу в самые страшные, переломные и судьбоносные моменты истории. 1611 год — в польско-литовскую интервенцию происходит явление Анны недужному Герасиму. 1678 год — страшное для русской церкви время раскола — почитание благоверной княгини Анны в народе спасает русские души. 1909 год — тоже переломный, революционный и предреволюционный — еще способна нейтрализовать Церковь, и поклонение таким русским святым, как Анна Кашинская, уберегло многие и многие человеческие души от хаоса, смятения, анархии и безверия.
И здесь трудно найти более точное и глубокое объяснение чудесного посмертного вхождения в духовную жизнь православных России, чем сделанное историком Т. Мнухиной в ее исследовании «Святая благоверная княгиня Анна Кашинская»:
«Свеча ставится на подсвечник» Провидением, и это поставление для «похвалы» предполагает взаимодействие Божьего произволения и ответного движения верующих душ, всегда с такого же силою потребности устремляющихся к новым проявлениям святости на земле, с какою люди в темноте ищут источник света. Только допустив тайну Промысла, можно говорить о прославлении Анны через 280 лет после кончины».
История же двух прославлений благоверной княгини Анны Кашинскои вкратце такова.
Первое прославление
Кашинцы не дождались ответа на свою челобитную царю Михаилу Федоровичу — он вскоре умер. И первое время после венчания на царство нового царя Алексея Михайловича деликатно его не беспокоили. Но когда царь созвал Земский собор 1649 года, кашинцы подали новую челобитную.
Алексей Михайлович не только благосклонно, но и с радостью принял весть о явлении благоверной княгини Анны. Он вспомнил, как еще в правление отца в 1643 году чудом спасенные мощи супруга Анны князя Михаила Тверского торжественно переносили в новоотстроенный тверской собор. Переносили же потому, что во время пожара в Твери во времена Смуты, в 1606 году, мощи Михаила исчезли.
Оказалось, что какой-то верующий, истово почитавший князя Михаила тверич, спрятал в земле его гроб от интервентов у соборной стены. Так тверичи вновь обрели своего святого князя Михаила.
Видимо, обретение мощей и его жены в Кашине царь воспринял как волю Всевышнего. После совета с государем патриарх направил в Кашин комиссию для освидетельствования мощей.
Т. Манухина рассказала о том, что увидели члены комиссии: «21 июля 1649 года после литургии таинственный гроб был вскрыт. Досмотр обнаружил, что тело и одежда Анны не истлели. Тлению предались только «малая часть носа, да у ног плюсна...», а рука правая лежит на персех согбенна, яко благословляюща» (указательный и большой палец вытянуты, т.е. сложены двуперстным крестом). Архимандрит Сильвестр особое внимание обратил на руку, разгибал персты, они же сгибались вновь «яко благословляюща» (показания свидетеля — священника Василия Михайлова). «Взял он (архим. Сильвестр) благоверной княгини руку и распростирал персты и паки сгибал» (показания сына священника Василия)».
Был составлен акт досмотра мощей с описанием чудес, а также сочинены тропарь, кондак и канон, быстро составлена служба на обретение мощей. Все это комиссия представила патриарху, а тот — царю.
Патриарх собрал архиерейский собор, на котором, в частности, были рассмотрены материалы комиссии. Собор постановил: мощи благоверной княгини Анны — как новой святой Русской православной Церкви — для общего поклонения открыть.
А государь Алексей Михайлович объявил, что приедет в Кашин на прославление новой русской святой — с царицей, сестрами-царевнами и свитой, и сам примет участие в перенесении мощей Анны из старого Успенского собора в новый каменный собор. Торжество было намечено на июнь 1650 года.
И оно состоялось — это торжество: 12 июня 1650 года. Ни до, ни после в истории русской церкви не было торжества пышнее, величественнее, которого бы удостаивалась русская святая. Дворцовые архивы эпохи царствования Алексея Михайловича сохранили описание этих торжеств.
Надо сказать, что посещение Кашина был главным пунктом и последним пунктом царского похода 1650 г.на богомолье, похода пышного, блестящего и долгого. И очень многолюдного. Помимо царя, царицы, царевен и царских родственников, в поход двинулось множество бояр, придворных, до тысячи человек стражи, стрельцов и воинов — при оружии, а также музыканты, трубачи, прислуга и множество запасных коней и возков со всякой всячиной. По сути это был длиннейший царский поезд — можно только дивиться, как он вместился в маленький Кашин с его собственными жителями. Но царский поезд только на 14-й день после выхода из Москвы направился в Кашин. Все же предыдущие дни царь со своими спутниками был на богомолье в Троице-Сергиевом монастыре.
Величаво и торжественно встречали в Кашине государя со свитой ростовский митрополит Варлаам, духовенство с иконами, крестами и хоругвями в окружении счастливых кашинцев.
Царь с царицею направились к гробу Анны Кашинской, и Варлаам — только для царственных супругов — открыл гроб. Затем Алексей Михайлович запечатал крышку гроба своими царскими печатями. Гроб поставили на носилки, и царь с боярами подняли его на плечи и понесли в Воскресенский собор.
И здесь, на паперти собора произошла небольшая заминка. Не исключено, что несшие гроб — тяжелый, каменный — на несколько секунд сделали передышку. Но повесть о прославлении св. Анны (в рукописных сборниках Императорской публичной библиотеки, в древлехранилище Погодина) эту короткую остановку объясняет чудом. Будто бы некая таинственная сила не давала гробу двинуться дальше. И тогда царь молитвенно обратился к св. Анне и дал обет, что мощи ее пребудут в этом Воскресенском соборе лишь до той поры, пока на месте обретения ее мощей — то есть в Успенском соборе — не будет возведен каменный храм «в честное ее имя». И только после этого несшие гроб смогли двинуться дальше. Гроб поставили близ алтаря — справа, у столпа.
После этого началось народное поклонение мощам благоверной Анны. В этот же день, рассказывали очевидцы, на глазах у всех совершилось чудо исцеления кашинской женщины.
А затем последовала церемония «дарения». Алексей Михайлович привез службу на перенесение мощей, которую, по его заказу, написал известный киевский ученый — теолог Епифаний Славеницкий.
Царица и царевны подарили собственноручно вышитые ими три воздуха и два покрова на гробницу. На одном из покровов шелками гладью был вышит образ княгини Анны — схимонахини. А серебром и золотом была вышита надпись: «Святая преподобная княгиня Анна Кашинская». На каймах золотой вязью были вышиты тропарь и кондак.
Другой — темно-малинового бархата — покров был окаймлен золотой бахромой и на нем был фольговый образ Анны.
Можно только догадываться, как долго и усердно трудилась вся женская половина царской семьи над этими прекрасными дарами и как тщательно готовились все они к торжеству прославления княгини Анны.
Несколько дней отдыхали в Кашине усердные богомольцы во главе с царем. Перед отъездом — по традиции — царь Алексей Михайлович щедро одарил бедных кашинцев, убогих и немощных. Соборного же иерея обязал строить новый, каменный Успенский собор с приделом в честь преподобной Анны.
По возвращении царя в Москву состоялся архиерейский собор, который оформил канонизацию благоверной княгини Анны Кашинской и установил празднование ее дважды в год: в день ее преставления — 2 октября, и в день перенесения ее мощей — 12 июня. Собор предписал пользоваться службой, написанной Епифанием Славеницким.
И с 1650 года началось почитание святой бл. кн.Анны по обычному чину: с поклонением мощам и ее иконе, с молебным пением, с празднованием указанных дней памяти. Вскоре было написано и Житие, хотя, как пишет Т. Манухина, «не совсем ясно, при каких обстоятельствах оно было составлено».
Но, может быть, это и не так важно. Главное — Житие было достаточно полным и проникнуто искренней любовью, почитанием, преклонением перед чистотой и величайшим боголюбием княгини Анны, образ которой талантливый автор благоговейно опоэтизировал.
Итак, к 1652 году Житие доставили в Кашин. К Житию было приписано изложение 26 чудес, совершившихся при мощах благоверной княгини. Теперь все составляющие канонизации Анны Кашинской были окончательно оформлены: новая русская святая имела свою службу, Житие с описанием чудес, мощи были официально освидетельствованы комиссией патриарха, а также имелось соборное постановление Церкви о признании Анны святой Русской православной Церкви — и разрешение писать иконы святой, служить ей молебны и праздновать ее память два раза в год.
* * *
Здесь нельзя не напомнить, что первое прославление Анны Кашинской произошло еще до церковного раскола — в золотую пору русского православия. Это были первые годы царствования государя Алексея Михайловича. В это «золотое десятилетие» русская православная церковь воистину воссияла святостью.
Эта «воссиянность» была особенно радостна, если вспомнить минувшие годы страшной Смуты. Душой духовного подъема на Руси был, конечно же, сам молодой царь — благочестивый, прекрасно религиозно и светски образованный, почитатель «священнического и иноческого чина» и всего лучшего из духовных достижений старины, обладающий прекрасным литературным даром. Высокой духовностью и набожностью отличалась и его жена (первая) — благочестивая царица Мария Ильинична.
За годы 1647—1653 важнейшие церковные события следовали одно за другим: было явление нескольких чудотворных икон (Казанской Божьей Матери, Жен мироносиц). В 1650 году было установлено празднование иконы Грузинской Божьей Матери в Троицкой церкви в Москве у Варварских ворот. Из Хлынова (под Вяткой) в Москву привезли чудотворную икону Спаса, а из Афона — копию знаменитой иконы Иверской Божией Матери (ее поместили в часовне при Воскресенских вратах в Москве).
В сонм святых вместе с Анной Кашинской вошли в эти годы преподобный Кирилл Новоезерский (основатель монастыря около Белоозера), преподобный Савва Сторожевский, митрополит Иов, сосланный в Старицу при самозванце.
Однако самым значительным из прославлений этих лет было, безусловно, появление мощей (из Соловков) святителя Филиппа, митрополита Московского и всея Руси, принявшего мученическую смерть по повелению Ивана Грозного10
Алексей Михайлович отправил в Соловецкий монастырь представительную делегацию, в которую вошли митрополит Новгородский Никон, множество духовных лиц, а также царская делегация, которой молодой царь вручил «Молебную грамоту» к святому святителю — будто живому. В ней государь Алексей Михайлович смиренно умолял Филиппа вернуться в Москву и выражал искреннее, страстное раскаяние за черные дела и великий грех своего далекого предка Ивана Грозного.
Это великое покаяние за предка было и собственным покаянием царя Алексея Михайловича за грехи возможные. А в еще большей степени — это был удивительный пример высокой духовности русского государя своим потомкам. Которому, к великой печали народа, потомки Алексея Михайловича не последовали. Как не давали примера такого духовного взлета и его предшественники.
Один на Руси такой был царь, «тишайший» Алексей Михайлович, способный принести покаяние перед Создателем и народом не только за свои грехи...
Митрополит Макарий в своем фундаментальном труде «История русской Церкви» приводит текст «молебной грамоты» Алексея Михайловича. В ней государь, в частности, писал: «Ничто столько не печалит души моей, пресвятой владыка, как то, что ты не находишься в нашем богохранимом царствующем граде Москве, в св. соборной церкви Успения Пресвятой Богородицы, вместе с бывшими до тебя и по тебе святителями... Молю тебя, приди сюда и разреши согрешения прадеда нашего, царя и великого князя Иоанна, совершенное против тебя нерасудно, завистно и несдержанною яростью. Хотя я и не повинен в досаждении тебя, но гроб прадеда приводит меня в жалость, что ты со времени изгнания твоего и доселе пребываешь вдали от твоей святительской паствы. Преклоняю пред тобою сан мой царский за согрешившего против тебя, да отпустит ему за согрешение его своим к нам пришествием и да упразднится поношение, которое лежит на нем за изгнание тебя. Молю тебя о сем, освященная глава, и преклоняю честь моего царства пред твоими честными мощами, повергаю на умоление тебя всю мою власть».
Это смиреннейшее моление усилило еще и невиданно торжественное прибытие в Москву мощей митрополита Филиппа. Торжество было не только царским и церковным, но народным. Мощи святого встречали Алексей Михайлович с царицей Марией Ильиничной, весь архиерейский собор, духовенство, бояре, весь царский двор и вся народная Москва.
Раку поставили на Лобном месте, а затем перенесли в Успенский собор Кремля, где она стояла 10 дней, чтобы святым мощам могли поклониться все верующие. У раки с мощами митрополита Филиппа совершались чудеса (их было зафиксировано около 50). При этом звон всех московских колоколов оповещал москвичей об очередном чуде. Когда Москва простилась со святым мучеником, мощи его переложили в новую драгоценную раку — митрополит Филипп через 83 года после кончины обрел вечный покой у придела великомученика Дмитрия Солунского в Успенском соборе московского Кремля.
* * *
Завершая рассказ о первом прославлении бл. княгини Анны Кашинской следует добавить всего несколько фактов.
В том 1652 году царь повелел Серебряному приказу изготовить для мощей св. Анны серебряную раку. Рака была изготовлена. Ее собирались доставить на освящение Успенского кашинского собора, судьба которого необъяснима, а архивных источников об этом нет. Дело в том, что собор строили около десяти лет, а потом о нем будто все забыли — собор стоял пустым и неосвященным около пятнадцати лет.
Однако известно, что перед самой кончиной — в 1676 году — царь Алексей Михайлович собирался, как и в 1650 году, посетить Кашин для освящения Успенского собора. Однако государь в Кашин не приехал и почему-то не давал разрешения на освящение Успенского собора.
Настырные любящие и почитающие безмерно свою св. благоверную княгиню кашинцы направили царю — уже новому, молодому Федору Алексеевичу — челобитную. В ней, в частности, говорилось: «В прошлых, Государь, годех мы, нищие, били челом отцу твоему государеву блаженной памяти... Алексею Михайловичу о освящении новой церкви и перенесении мощей преподобной бл. кн. Анны на прежнее место, и он, великий Государь, изволил было быть сам в Кашин для освящения этой церкви и для перенесения мощей и без себя, великого Государя, той церкви святить не указал, и без твоего, великого Государя, указу той соборной церкви святить не смеем!»
Слезная челобитная капинцев заканчивалась нижайшей мольбой:
«Вели, Государь, в Кашине соборную церковь Успения Пресвятыя Богородицы и придел преп. вел. кн. Анны освятить и целбоносные мощи ее перенести на прежнее место, кому ты, Великий Государь, укажешь. Царь Государь, смилуйся, пожалуй».
Ответ государя Федора Алексеевича содержал разрешение на освящение собора и уведомление, что на перенесение мощей он пожалует в Кашин сам.
В Деянии собора 1677 года говорится, что кашинский собор Успения Богоматери был освящен. Но нет никаких сведений о том, что на этом освящении присутствовал государь, хотя к его приезду кашинцы готовились долго и со всем тщанием. Нет также и точных сведений, что в Кашин доставили из Москвы серебряную раку.
На дворе стоял год 1676-й, и ничто не предвещало, что трагические события в истории русской православной церкви снова вовлекут святую благоверную княгиню Анну Кашинскую в настоящий водоворот. И, может быть, этот водоворот поглотил бы и имя ее, и светлую память о ней и ее чудесной помощи живым, если бы не воскресшая после стольких лет забвения любовь народная к ней, почитание ее и крепкая вера, что святая не оставит кашинцев своим попечительством, своей любовью, своими непрерывными молитвами к Господу о благоденствии народа, о помощи страждущим.
Годы темные, тяжкие
И снова пришли тяжкие темные времена — теперь уже в посмертную судьбу благоверной княгини Анны Кашинской. Пришли — как всегда приходят — неожиданно. Но прежде чем рассказать о них, напомним события в России середины ХVII века.
В 1654 году началась десятилетняя война с Польшей (Речью Посполитой). Параллельно шла малоуспешная война со Швецией, а в эти же годы — 1654;1655, прошла по русской земле чумная страшная эпидемия. Казна была почти пуста — не хватало денег на содержание войска, «пожаловала» инфляция, росли бунты, народное недовольство, которое «увенчало» восстание С. Разина. С юга «загрозили» турки. И ко всем трудностям и бедам в эти годы царствования Алексея Михайловича добавилось нежданное — «неустроение» церковное.
Образовалось в русском обществе противостояние, которого по высшей истине и справедливости — просто не должно было быть.
Церковь, без которой не мыслилась государственная жизнь, на глазах переставала быть государству «своей», переставала быть главной и мощной опорой царю и всему государственному устроительству. В державе поднялась волна религиозного раскола, что на деле означало своеволие религиозное и рост народного негодования11. То есть речь шла о главенстве Церкви над государством, святости над культурой, утверждались нерушимость святыни древних обрядов, старопечатно-петровских книг и идеал бытового русского уклада ХVII века и отвергались антихристовы «прелести» западных влияний.
Исторический экскурс
Противопоставляя себя язычникам и знаменуя исповедание единобожия, христиане — до конца IX века — крестились 1 перстом (большим или указательным пальцем). В начале V века появились ереси: монофизитов и позднее — (в начале 7 века) монофелитов.
Монофизиты (от греч. Monos — один и ph;sis — природа) утверждали, что Иисусу Христу присуща одна природа — божественная, а не две — божественная и человеческая, как учили христианские ортодоксы.
Монофелиты (от греч. monos — один и thelema — воля) — считали, что Иисус Христос имел две разные сущности — божественную и человеческую, но единую волю.
Монофизитство было осуждено как ересь на Халкидонском соборе 451 года, монофелитство осуждено было на VI Вселенском соборе 680 года.
Христиане — как утверждение правильного православного учения о богочеловеческой природе Иисуса Христа — стали креститься 2 перстами — указательным и средним.
Это двуперстное крестосложение было основополагающим с IX до конца ХII века.
Но существовала еще одна ересь — с V века — несториан. Они утверждали, что Богоматерь родила человека, а не Богочеловека. Иисус Христос же божество в себе только «носил». Несторий — Константинопольский архиепископ, давший свое имя этой ереси, — придумал даже термин «Христородица», а один из его последователей упорно доказывал, что Марию нельзя называть Богородицей, «ибо Мария была человек, а от человека Богу родиться невозможно».
Несториане таким образом искажали правильное учение о святой Троице — о трех равных единосущных ипостасях. В знак отрицания несториева лжеучения верующие начали креститься тремя перстами.
К концу ХII века в Греции троеперстие утвердилось окончательно. Однако в Греции верующим предоставлялось право избирать любую из трех форм крестосложения, так как каждая из них имела свое догматическое обоснование.
На Руси формы крестосложения в разные времена претерпевали изменения. Крещение Руси произошло в X веке (988 г.), когда в Греции преобладало двуперстие. Русские православные унаследовали двуперстие и истово следовали этой форме крестосложения.
В правление Ивана Грозного многие русские иерархи, следуя греческой традиции с начала XIII века, пытались и на Руси ввести троеперстие. Однако на Стоглавом соборе 1551 года — с участием царя Ивана Грозного и представителей боярской думы — было утверждено совершать крестное знамение двумя перстами правой руки. Это было одним из основоположений, в силу которого русская церковь почитала себя единственной хранительницей чистоты православия. Троеперстие же Собор счел уклонением от древлеправославной традиции — ибо при крещении того времени православные крестились двумя перстами.
Стоглавый собор провозгласил анафему троеперстию и узаконил двуперстие.
Реформа Никона отменяла постановление Стоглавого собора 1551 года и предписывала всем русским православным верующим креститься тремя перстами.
* * *
Предельно коротко коснемся сути церковного раскола. Как писал историк В. Ключевский, «русским церковным расколом называется отделение значительной части русского православного общества от господствующей русской православной церкви».
В расколе отразились главные вопросы русской жизни: место и характер веры, отношения церкви и государства, роль русского православия в жизни общества, отношение к науке и искусству.
Первым — зримым — поводом к расколу, видимо, можно считать исправления в богослужебных книгах. Надо сказать, что расхождения в богослужебных книгах были замечены еще во времена Максима Грека (1475;1556), когда этот выдающийся литератор и просветитель был приглашен (1518) из православного монастыря на Афоне в Россию для перевода церковных книг.
Почти век спустя работу М. Грека по исправлению книг продолжил патриарх Филарет (Романов Федор Никитич, ок. 1554;1633). Был издан совместный указ царя Михаила и патриарха собирать древние пергаментные рукописи. Редактирование велось преимущественно по славянским спискам, хотя часть правщиков знала и греческий. Сравнение и исправление текстов началось активно именно при патриархе Филарете.
Его преемник патриарх Иосиф также продолжал эту работу. Он собрал в Москве правщиков, которые должны были сверить переводы. К сожалению, многие из правщиков доверия не вызывали, т.к. были попросту малограмотны. Работа по исправлению книг печатных застопорилась.
Все изменилось после избрания патриархом Московским и всея Руси Никона в 1652 году12. Историк Николай Костомаров писал о нем: «Патриарх Никон — один из самых крупных, могучих деятелей русской истории».
Никон ставил перед собой как патриарх две главные задачи: навести порядок в русской православной церкви, прежде всего укрепить дисциплину. И завершить уже давно начатое дело по исправлению богослужебных текстов. Обе задачи он начал выполнять активно и сразу же. Выполнение второй задачи встретило особый, яростный протест — ибо исправление текстов старых церковных книг воспринималось как посягательство на старину и все существовавшие до тех пор установления. Противники патриарха назвали себя «старообрядцами». И потому очень часто раскол воспринимался и даже воспринимается сейчас как борьба старого с новым в ХVII веке. Мало того, несерьезным воспринимался и повод для раскола — а тем более для невиданных, жестоких преследований и репрессий. Например, написание имени Христа — Иисус (как было принято на Руси) вместо первоисточника написания — Исус, троеперстие — вместо двуперстия (см. «Исторический экскурс), восьмиконечный, вместо греческого четырехконечного, крест, хождение во время совершения обрядов «посолонь», по солнцу или в другую сторону и т.п.
Но несерьезным, внешним поводом к расколу эти споры и несогласия для многих русских православных верующих не были. Дело в том, что со времени принятия христианства Русью в 988 году сложилась прочная традиция (а складывалась она к ХVII веку уже почти семь веков). И главным в этой традиции, как заметил французский историк Анатоль Леруа-Болье, был «дословный культ буквы, формализм».В своем исследовании «Империя царей и русских» он писал, что для русского народа, «оставшегося наполовину языческим в христианском облачении, религиозные воззвания были чем-то вроде магических формул, малейшее изменение которых разрушает силу».
Французский историк практически повторил вывод русского историка Н. Костомарова: «Благочестие русского человека состояло в возможно точном исполнении внешних приемов, которым приписывалась символическая сила, дающая Божью благодать».
Кроме того, старообрядцы недоверчиво, даже скорее враждебно отнеслись к научному подходу исправления печатных книг, ибо Никон, чтобы обнаружить подлинные оригинальные тексты, собрал самые древние книги и рукописи, по которым правщики сверяли существовавшие книги.
Была и еще одна причина враждебности старообрядцев к деяниям Никона, который исправлением богослужебных книг убирал разногласия с греческой церковью. А разногласия эти имели место в силу того, что за семь веков существования православия на Руси в книги вкралось множество ошибок переписчиков — и по невнимательности, а чаще — по малограмотности писцов.
Старообрядцы не считали греческую церковь, находившуюся под властью турок, авторитетом. Падение же Византии рассматривали как наказание Божие. Они считали, что именно поэтому греческая церковь должна принять русские религиозные обряды и тексты книг богослужебных.
В. Ключевский видит в этих утверждениях старообрядцев «органический порок древнерусского церковного общества»: оно считало себя единственным истинно правоверным в мире, а Творца вселенной представляло своим собственным русским Богом.
Современный историк Михаил Геллер делает такой — думается, наиболее точный, обоснованный и отвечающий исторической реальности вывод:
«Подлинным защитником старины был Никон, который решил обратиться к первоисточникам, древним византийским текстам, чтобы очистить русское богослужение от «нового», от изменений, возникших в результате ошибок переводчиков и переписчиков...
Убедительнейшим оправданием споров вокруг действий Никона, приобретших неистовый, беспощадный, кровавый характер, было желание обеих сторон видеть Москву третьим Римом. Патриарх был таким же врагом «латинства», как и главный его противник — Аввакум, ставший знаменем раскола. Они расходились в одном: Аввакум довольствовался достигнутым, он хотел только оградить третий Рим от врагов, угрожавших истинному православию, изолироваться от внешнего мира и жить в своем, московском мире. Патриарх искал пути превращения русской церкви во вселенскую, выходя за пределы Москвы, привлекая в нее все, что может способствовать укреплению, расширению влияния и власти русского православия, русской веры.
На поверхности спор шел о том, являются ли русские обряды ... истинными или возникшими в результате искажения богослужебных книг?
В глубине спор шел о том, каким быть русскому государству. Будучи религиозным, он носил несомненный политический характер. Но также и психологический».
Завершая рассказ о церковном расколе, следует подчеркнуть, что старообрядцы, или староверы, не расходятся с официальной православной церковью (никонианцами) — ни в одном догмате веры, ни в одном основании вероучения. «Поэтому, — пишет В. Ключевский, — мы и считаем их не еретиками, а только раскольниками».
Добавим, в 2008 г. на соборе была снята анафема старообрядцам, провозглашенная на Соборе 1677 г.
* * *
Возвращаясь же в век ХVII-й, время тяжелое и трудное, снова обращаемся к грустной посмертной судьбе — памяти Анны Кашинской.
Начавшийся при патриархе Никоне раскол не коснулся ее. Но в годы апогея раскола, при патриархе Иоакиме, случилось непостижимое.
Несмотря на множество государственных и церковных мер, раскол при Иоакиме расширился, углубился и приобрел наиболее агрессивные формы. Меры церковные нередко также были откровенно агрессивными — преследование «старой веры» шло по всем возможным, даже незначительным проявлениям.
Малый Собор 1677 года, на котором присутствовали и восточные патриархи Антиохийский Макарий и Александрийский Паисий, «изрек клятвы» (анафему) на старообрядцев.
Именно в правление «неукротимого» Иоакима и вычеркнули из святцев святую благоверную княгиню Анну Кашинскую.
Предшествовало этому совершенно непонятное кашинцам событие. 24 февраля 1677 г. В Кашин неожиданно прибыла патриаршая следственная комиссия с чрезвычайными полномочиями. Полномочия эти состояли в том, чтобы вскрыть гроб благоверной Анны, который был запечатан царскими печатями с 1650 года, затем произвести новый досмотр мощей и сделать новый опрос церковного причта и свидетелей чудес при гробе княгини Анны.
Кашинцы, как Кашинские и Тверские иерархи, никак не могли взять в толк, зачем понадобился такой пересмотр — ведь в течение почти 30 лет ни каноническое обоснование чествования благоверной Анны, ни какие-то иные причины церковные установления не вызывали ни малейших сомнений. И только в процессе работы следственной комиссии нового патриарха Иоакима самым проницательным кашинцам стало ясно: комиссия прислана с совершенно определенным и неоспоримым предписанием — найти любые причины для уничтожения канонизациии благоверной княгини Анны Кашинской.
* * *
Патриаршая комиссия прибыла в Кашин вслед за слухами, донесшимися до Москвы: будто святая Анна лежит в гробу, имея руку «на персях лежащую согбенна с перстами, яко благословляющи». И тем показывает, как надо креститься русским людям. И даже, когда пробовали ее персты разгибать, она, якобы, вновь сложила их в двуперстном знамении. И тому свидетели живые есть — два священника — отец и сын, они 30 лет назад присутствовали на вскрытии мощей. И довод в пользу раскола, считали верившие слухам, был более чем убедительным: значит антихристово дело — преследовать старообрядцев? И значит такая любимая и почитаемая народом и церковью святая, как княгиня Анна Кашинская, как и другие русские святые, просияли святостью, крестясь двуперстным крещением. Было от чего взволноваться церковной власти. И потому послана новая комиссия. И потому такие непререкаемые даны были установки.
При осмотре комиссия обнаружила, что мощи и ризы княгини «не нетленны». «Руки благословляющей», — сложенной двуперстно, комиссия тоже не увидела: «Рука в завитии (в сгибе) погнулась, однако персты лежат прямо, а не благословляющи». То есть рука просто прижата к груди, пальцы в крестное знамение не сложены.
Опросили еще живших в это время старца Варлаама и его сына — священника Василия и пришли к выводу, что они 30 лет назад дали показания неверные: «согнути длани или разогнути невозможно: засохли накрепко, сохранились только кости сухие, да к ним присохшая кожа».
Опросила комиссия — под присягой — и свидетелей чудесных исцелений. И хотя скорее всего случаи чудес подтвердились, комиссия голословно заявила, что в описании чудес усмотрены «несогласия и неприличия».
Таким образом, выводы комиссии были представлены патриарху как неблагоприятные для мощей святой Анны. Патриарх Иоаким тотчас собрал Малый Собор из шести архиереев. И комиссия представила свой доклад. Помимо того, что было опровергнуто двуперстие, в которое сложены пальцы руки, в Житии Анны было — при сверке его с летописями и Степенною книгой — найдено девять «несогласий», три из которых касались мужа ее Михаила Ярославича.13
Малый собор заслушал доклад комиссии и постановил (до Великого Собора всех архиереев):
— житие и сказание о чудесах признать недостоверными;
— гроб благоверной княгини Анны с мощами в Воскресенском соборе запечатать архиерейскими печатями;
— покров с образом кн. Анны и иконы взять в Москву и, впредь до рассуждения и подлинного рассмотрения Великого собора, образов не писать;
— празднеств кн. Анне не отправлять, молебнов не петь, а церковь, во имя ее в Успенском соборе построенную и «без известного испытания освященную» до Великого собора, запереть и запечатать.
Великий собор, открывшийся 1 января 1678 года, не только одобрил решения малого Собора, но был еще суровее.
Великий Собор состоял из пяти митрополитов, шести архиереев, семи архимандритов, трех игуменов. Великий Собор поставил под вопрос главное — канонические основания канонизации бл. кн. Анны Кашинской:
— нетленность мощей — еще не повод для прославления, утверждал собор;
— чудеса сами по себе канонизации не обусловливают. А добродетельную жизнь, плоды духа благоверной княгини — на основании исторических данных — не доказать;
— отцы Собора вновь исследовали «несогласия» жития Анны с летописями;
— на Собор были вызваны свидетели первого досмотра мощей: старец Варлаам и оба его сына: священник Василий и причетчик Никифор (он был «списатель» жития св. Анны, собор назвал его «лгателем»).
Всех троих Собор присудил к наказаниям: Никифора — в монастырь (из Кашина), на покаяние до смерти. Священнику Василию на год было запрещено служить, и только после покаяния «тверской архиепископ может запрещение снять». На старца Варлаама возлагалась пожизненная епитимия — в том монастыре, где он жил.
Великий собор дополнил также постановления Малого собора:
— храм, во имя бл. кн. Анны построенный, — переименовать во имя «Всех святых»;
— мощи кн. Анны, куда ныне перенесены, пусть там и стоят, как обыкновенная княжеская гробница;
— кн. Анну поминать «о упокоении» вместе со всеми православными великими князьями и княгинями;
— Анну именовать Софией — именем, данном ей при постриге.
Все вместе, эти постановления уничтожили канонизацию благоверной княгини Анны Кашинской — изъяли ее из святцев. И это было беспримерное — и единственное — событие во всей истории Русской Церкви.
* * *
Может быть, река темного времени могла бы поглотить имя, память и свет духовный княгини Анны Кашинской, существуй на Руси ХVII века только воля церковных иерархов, так сурово распорядившихся посмертной судьбой великой княгини. Но в сердцах народных жила любовь к ней, почитание и великая преданность, не зависящая ни от каких высоких постановлений — светских или церковных.
Именно в дни работы Большого собора был построен образ Анны. На образе сверкала четкая надпись: «Преподобная княгиня Анна Кашинская». А рядом другая надпись: «лета 1677 ноября в 30 день сей образ построил боярин и дворецкий и оружейничий Богдан Матвеевич, зовомый Иов Хитрово».
Икона называлась «Моление св. Анны к Облачному Спасу». Это был единственный серебряный образ ХVII века княгини Анны, как утверждал исследователь-изограф Г.Д. Филимонов.
Создатель образа — боярин Хитрово — был любимцем царя Алексея Михайловича. Он был управляющим Серебряным приказом и, конечно же, знал и о раке, изготовлявшейся в году 1650-м для св. Анны, и хорошо знал, как глубоко и благоговейно почитал св. Анну покойный государь Алексей Михайлович. Безмерно почитал ее и сам боярин Хитрово. Скорее всего в память этого почитания и построил он образ благоверной Анны в 1677 году. Случайно или неслучайно сошлись два эти события — развенчание святой княгини и создания ее образа, — можно толковать по разумению всякого православного.
Но то, что изображение Анны убедительно доказывает ее «нераскольничию» суть, склоняет к мысли, что неслучайно поставлен был ее образ именно в 1677 году.
На иконе Хитрово правая рука Анны подчеркнуто изображена прижатой к груди, с прямо вытянутыми пальцами — нет даже намека на крестосложение. Анна — в схиме, «во славе преподобия», ее осеняет благословляющая десница Облачного Спаса. Иконописец изобразил благоверную княгиню на холме, на берегу реки Кашинки — вдали от соборов и монастырей...
* * *
В своем исследовании об Анне Кашинской историк Т. Манухина пишет: «Насколько народ прилеплялся душою к святым, как бы призывал угодников во свидетели, что спасаться надо, как и они спасались, по духу и обрядами древнего благочестия, настолько господствующая Церковь относилась к святым холодно, формально-критически или подозрительно — как к оплоту старообрядчества14.
За полвека — 1600;1655 — на Руси было канонизировано 22 святых, а между 1655;1690 — ни одного...
Развенчание бл. кн. Анны — один из эпизодов борьбы Русской Церкви с расколом, не самый страшный, не кровавый. Но это одна из обид, нанесенных верующему народу.
Как всякая горькая обида, принятая и пережитая, она только углубила и осмыслила любовь почитателей к своей святой покровительнице. Верующие русские люди, не искушенные соблазном слепого повиновения иерархии, кн. Анне — не изменили и памяти ее не предали. Почитание любимой кашинской святой продолжалось (только формы его изменились)».
Почитание благоверной Анны продолжалось все 230 лет церковного астракизма. Мало того, о своей любимой святой (ее не переставали в народе так величать) кашинцы на протяжении этих столетий не уставали напоминать церковным властям и всеми возможными способами возвеличивать благоверную княгиню.
По сохранившимся церковным архивам можно — далеко не всегда подробно — восстановить хронику этих народных усилий.
Год 1728-й.
Кашинский бурмистр обратился к Тверскому архиепископу Феофилакту с просьбой разрешить «совершать крестный ход в день Всех Святых из Воскресенского собора — где находятся мощи бл. кн. Анны — по всем монастырям и церквам города».
Архиепископ дал разрешение. С тех пор в этом крестном ходу в день Всех Святых всегда «участвовала» княгиня Анна: в процессии носили — в рост человека — ее икону. По предания, икона была написана на гробовой доске княгини.
Год 1766-й.
3 мая в сильном пожаре пострадал Воскресенский собор и гробница Анны. Тверской и Кашинский архиепископ Гавриил прислал предписание закрыть гробницу доской, а мощи запечатать — до тех пор, пока он сам не приедет. Но Гавриил в Кашин не приехал. Собор решили отстраивать, и временно мощи Анны перенести в Успенский собор. В первой половине ХVIII века при гробе благоверной Анны служили панихиды. Продолжали кашинцы описывать и точно датировать чудеса, происходившие у гроба благоверной.
Во второй половине ХVIII века епархиальные власти разрешили у гроба Анны служить молебны Богоматери с каноном Анне. Здесь добрую роль сыграл Тверской и Кашинский архиепископ Иосиф.
В конце ХVIII и начале XIX века, при Александре 1, происходит новое «охлаждение» к памяти преподобной Анны. Народная же память и преданность с годами и даже веками не ослабевает. 17 ноября стало в Кашине ежегодным праздником — днем памяти Анны. И с годами это празднование не угасало, но, напротив, становилось все более торжественным, богослужение — все великолепнее, молящихся в соборе все больше.
В течение всего XIX века кашинцы настойчиво, терпеливо и упорно добивались возобновления почитания княгини Анны. Получая отказы, через некоторое время возобновляли хлопоты.
Год 1853-й.
Дворяне и граждане Кашина подали прошение « о возобновлении священнослужения бл. кн. Анны» обер-прокурору Св. Синода Протасову. В прошении они рассказывали о прославлениии Анны при царе Алексее Михайловиче, о множестве чудес и исцелений при гробе преподобной.
И заключали прошение своей неколебимой уверенностью, что «сокрыт под спудом светильник благодати Божией».
Грустна и читателю мало интересна та волокита, которая годами потом тянулась и закончилась лишь одним разрешением: бл. кн. Анне служить только панихиды.
Потерпело фиаско и следующее — в 1859 году — прошение кашинцев, адресованное митрополиту Филарету. И следующее — 1861 года.
В коронацию Александра III, при котором изменяется отношение к старообрядцам, городское управление Кашина преподносит императорской чете в Твери икону бл. кн. Анны.
Год 1899-й.
Он подал кашинцам надежду на возможно скорые перемены в отношении к памяти бл. кн. Анны. Тверской архиерей прислал указ консистории: вручить настоятелю Воскресенского собора книгу «для записей исцелений и других благодатных действий, подаваемых бл. кн. Анною Кашинской».
Чудес в этой книге с 1899 г. по 1900-й окажется 30 (это не считая 40 чудес, которые были зафиксированы в ХVIII веке). При этом чудеса эти были строго «адресны»: указывались фамилии, имена, места жительства, гражданского состояния людей, которые получили действенную помощь-благодать от бл. княгини, описания чудес были скреплены подписями церковно-приходской администрации.
Год 1901-й.
Родившаяся два года назад надежда подвигнула Тверского архиепископа Дмитрия (Самбикина) возобновить хлопоты в Синоде — уже от своего лица — о прославлении княгини Анны. Это была седьмая за столетие попытка вновь прославить бл. княгиню. Она снова не имела успеха.
Но по воле Божией период церковного остракизма Анны Кашинской заканчивался. Россия вступила в век ХХ-й от Рождества Христова, век революционный, переломный, еще более страшный, чем век минувший.
В первое десятилетие царствования Николая II — 1894;1905 — не было благоприятных условий для восстановления церковного почитания Анны. Но в событиях начала XX века — и светских, политических и церковных — уже чувствовались такие изменения, когда невозможное становилось возможным.
Самыми крупными из этих событий была канонизация — в августе 1902 года (а перед этим долгие, пятимесячные приготовления к этому грандиозному торжеству, в которых были и колебания, и разногласия, и несогласия) — преподобного Серафима Саровского.
А потом последовала роковая Японская война, потом — «национальная буря» 1905;1906 гг., потом манифест 17 октября, даровавший конституционный способ правления в России и щедрое обещание гражданских «свобод», потом открытие (26 апреля 1906 г.) и скоротечное закрытие 1-й Государственной думы (8 июля 1906 г.).
И все это — на грозном фоне нарастания революционного движения в стране.
Царь, правительство поняли, что безбожным революционным идеям можно противопоставить в России как реальную — только духовную силу веры и Церкви. Хорошо понимала это и Русская православная Церковь.
Посмертная судьба благоверной княгини Анны Кашинской снова активно вливалась в общую судьбу России.
600 лет спустя
Начало века XX-го
Монашеская обитель не стала для Елизаветы Федоровны последним земным пристанищем, как для благоверной Анны Кашинской.
Страшна и жестока была власть иноземцев татаро-монголов на Руси. Казалось, и нет страшнее. И все-таки степняки были людьми верующими и богобоязненными, чтящими своих и чужих богов. Власть, которую захватили в России люди в веке ХХ-м, люди соплеменные, соотечественники, оказались страшнее, ибо власть была безбожной, безоглядно, беспощадно жестокой и достигшей дьявольского беспредела.
Первыми и главными врагами этой власти были люди верующие, нравственные, деятели науки, культуры, литературы, цвет нации и времени. С первых шагов этой власти по земле России у Елизаветы Федоровны было предчувствие беды и близкого конца.
Уже в недолгие месяцы власти Временного правительства стало ясно, что выпущенный на свободу «революционный джин» не на шутку принялся гулять по России. Но такой вакханалии красного террора, который пришел с победой большевиков, Россия еще не знала. То, что первое время обитель Елизаветы Федоровны не трогали, по сути ничего не значило. Великая княгиня знала, что большевики не обойдут ни ее, ни ее обитель. И знала, что трагический исход неотвратим. Тем более, что еще летом 1917 г. по поручению кайзера Вильгельма, который в юности был страстно влюблен в Елизавету и, может быть, пронес это чувство через всю жизнь, а теперь пытался спасти ее, Елизавету Федоровну навестил шведский министр и предложил покинуть Россию, которая совсем скоро захлебнется от крови невинных жертв. Можно только предполагать, каких сил душевных стоило великой княгине побороть искушение и не уехать к родным в Германию. И каким актом мужества был этот ее отказ: она хорошо понимала, что он означает мученичество и смерть.
Уехать из революционной России Елизавета Федоровна отказалась и во второй раз: после заключения Брестского мира граф Мирбах добился у советского правительства разрешения на отъезд великой княгини за границу. Неверующим и слабым духом ее отказ мог показаться наивным или просто непонятным: «Я никому ничего дурного не сделала. Буди воля Господня!»
Не было это доводом и для самого кровожадного из всех большевиков — Ленина, который поставил целью уничтожить физически всех, носящих фамилию Романовых — т.е. царствовавшего дома. Но открыто, принародно уничтожать императорскую семью большевистский вождь боялся. Особенно — великую княгиню Елизавету Федоровну. В столицах ее не просто знали, но любили, уважали, были ей преданы. Романовых нужно было удалить как можно дальше от центра.
Елизавету Федоровну арестовали в третий пасхальный день 1918 г. И может быть, это светлое пасхальное время, и то, что перед самым арестом посетил Марфо-Мариинскую обитель Святейший патриарх Тихон, служил молебен, а потом несколько часов провел в беседе с сестрами обители и с ней, настоятельницей, было указанием Господним, что начинается восхождение великой княгини на ее Голгофу и в то же время ободрением, поддержкой.
Всего полчаса дали приехавшие большевики Елизавете Федоровне на сборы. И она потратила бесценные минуты своей свободы на беседу— прощание с сестрами обители, за которых она переживала больше, чем размышляла о страшном, предстоящем ей. У обители вырывали сердце. Все сестры, как и Елизавета, понимали это, и казалось, все пространство обители заполнили рыдания и боль, боль. Свет поглощала тьма, беспросветная, безжалостная, долгая.
Елизавета Федоровна, дав сестрам последнее свое благословение, встала на амвоне, высокая, величественная, и только прекрасное лицо было мертвенно бледным. Она единственная не плакала, только повторяла:
— Не плачьте. На том свете увидимся.
Путь ее на Голгофу был страшным, трудным, долгим .По железной дороге в Пермь, затем в Алапаевск. Но в сохранившемся письме Елизаветы Федоровны к сестрам обители, которое в своей книге приводит полностью Л. Миллер, ни слова жалобы, осуждения или недовольства .Оно — духовная беседа-наставление, ободрение своим осиротевшим «деточкам» и просьба повторять всегда, как Иоанн Златоуст: «Слава Богу за все».
Как редко рождает земля людей такого высочайшего духа, мужества и беспредельной преданности Богу! И святой чистой веры, что Господь определяет земные пути человека. В письме к сестрам обители Елизавета Федоровна повторяет слова Спасителя, которые неустанно внушала она своим «деткам»: «Господь говорит: «Сын Мой, отдай сердце Твое Мне, и глаза Твои да наблюдают пути Мои». Тогда будь уверен, что все ты отдашь Богу, если отдашь Ему свое сердце, т. е. самого себя».
Что происходило на Голгофе Елизаветы Федоровны и семерых ее родственников — членов царской семьи, широко известно: их всех в ночь на 18 июля 1918 года сбросили в одну из шахт заброшенного рудника Нижняя Селимская — в 18 километрах от Алапаевска. Сбросили живыми. Все умерли в страшных мучениях. Солдатам армии адмирала Колчака, когда они освободили от большевиков Екатеринбург и Алапаевск в октябре 1918 г., удалось найти шахту и алапаевских мучеников в ней, извлечь тела, находившиеся на разной глубине, и потом восстановить примерную картину их мучительной смерти. Кроме того, во время казни неподалеку прятался крестьянин, который рассказал и как сбрасывали живыми Романовых, как забрасывали шахту гранатами и как долго еще после того, как прикрыли ее валежником, землей и хворостом, из недр шахты доносилось пение Херувимской песни.
Это было последнее прославление Господа великой княгиней Елизаветой Федоровной, которая молитвами, пением, своим мужеством поддерживала и ободряла мучеников. Последним ее земным деянием было оказание помощи раненному князю Иоанну: они оба упали на выступ на глубине 15 метров, и в кромешной тьме, превозмогая собственную боль, Елизавета Федоровна сумела перевязать рану Иоанна своим апостольником. До последней минуты жизни осталась верна великая княгиня духовному своему назначению. Видевший расправу над Романовыми крестьянин рассказывал, что первой в шахту сталкивали именно ее, Елизавету Федоровну. И она, как и после гибели мужа своего Сергея Александровича, просила за своих мучителей: «Господи, прости им, не ведают, что творят!»
* * *
Долгим, трудным, опасным был путь путь гроба с телом Елизаветы Федоровны и ее верной инокини Варвары из Алапаевска в Китай, а потом в Египет и, наконец, в Иерусалим, в Гефсиманию, в храм св. Марии Магдалины, на освящении которого в далеком 1888 году присутствовала великая княгиня с Сергеем Александровичем.
С 1920 года покоилась там великомученица Елизавета Федоровна и ее верная Варвара. Не счесть паломников из России, которые приходили, оказавшись в Иерусалиме, или специально приехав сюда, чтобы поклониться своей святой, святому негасимому свету и духовному подвигу великой княгини, которая помогала сохранить веру и духовно выжить в беспросветные атеистические времена в России.
Возвращение России святых останков Елизаветы Федоровны состоялось, пусть всего на несколько месяцев в 2004—2005 гг. Мощам великой княгини поклонилось более семи миллионов человек, и не только верующих. Елизавета Федоровна, как и Анна, тоже оказалась дважды прославленной: в 1981 г. — Зарубежной Русской православной Церковью, а в 1992 г. — Архиерейским Собором Русской православной Церкви. 8 июня 2009 г. Елизавета Федоровна, как и все казненные члены царской семьи Романовых, была посмертно реабилитирована Генеральной прокуратурой России. Все же православная Россия восприняла явление мощей преподобномученицы из Иерусалима как великий дар Господний, и как прощение тем, кто не ведал, что творил, и кого Господь привел к раскаянию и благоговению перед памятью и земным подвигом великой святой.
Глава седьмая
Второе прославление
Поюще твое прославление, ублажаем тя, преподобная, яко многомощную о нас молитвенницу пред Господем, утешительницу и покровительницу, и возглашаем ти сице:
Радуйся, подвигом добрым подвизавшаяся:
Радуйся, течение скорбное постом, бдением и молитвою непрестанно совершавшая.
Радуйся, носившая на земли венец терновый:
Радуйся, унаследовавшая на небеси венец нетленный.
Радуйся, супружнице страстотерпца Христова:
Радуйся, с ним спострадавшая и венчавшаяся.
Радуйся, во всех скорбех и обстояниих утешительнице.
Радуйся, от враг видимых и невидимых защитнице:
Радуйся, о нас пред Господем в день праведного воздаяния предстательнице.
(Из Акафиста святой преподобной Анне Кашинской. Икос — 12)
В обычный будний день 10 июля 1908 года над над древним Кашином раздался призывный колокольный звон. Звонили колокола Успенского собора, сзывая кашинцев на всенародный молебен.
Будто по мановению невидимой волшебной палочки закрылись двери лавок, присутственных мест, домов. Кашинцы бросились в собор — не беда ли какая приключилась? Но их ждала радость. В притворе собора они увидели длинные столы, а на них — листы бумаги. После молебна Всем Святым с заключительной молитвой св. Анне Кашинской кашинцы начали подписывать петицию о восстановлении прославления бл. кн. Анны.
Это была действенная народная поддержка решения кашинской городской Думы направить в Петербург депутацию с прошением на Высочайшее имя и ходатайствовать перед государем о восстановлении прославления бл. кн. Анны.
Видимо, совместились точки времени и пространства, видимо, пришла обозначенная Высшей волей пора открытого, свободного духоводительства святой Анны над всегда любившим и почитавшим ее народом. Ибо, будто заработали одновременно все слаженные винтики государственного и церковного механизмов — начали происходить события, приведшие к восстановлению прославления святой княгини…
В октябре 1908 года кашинская депутация была принята императором в Царском Селе. На следующий день состоялось заседание Синода. Здесь заслушали доклад Тверского архиепископа Алексия, познакомились с мнением кашинского земства и горожан, познакомились с петицией кашинских граждан. В заключение заслушали доклады тверского земства и горожан.
Синод определил: почитание благоверной княгини Анны Кашинской — восстановить, так как это было до 1677 года. Оберпрокурору Синода было предложено испросить на это решение мнение Государя. Уже 7 ноября 1908 года Николай II утвердил определение Синода.
А 11 апреля 1909 года Синод опубликовал официальное «Послание к чадам Православной Русской Церкви о восстановлении почитания святой благоверной княгини Анны Кашинской». Синод назначил днем празднования этого события 12 июня (как это было в 1650 году).
В «Послании» объясняются также причины приостановления собором 1677 года церковного почитания бл. кн. Анны: разногласиями Жития со Степенной книгой и летописями, — «впоследствии впрочем дальнейшими исследованиями совершенно устраненными». «Послание» объяснило также, почему были неоднократные отклонения ходатайств о восстановлении почитания: Церковь была осторожна и предусмотрительна, ожидая, когда «чудодейственными знамениями и исцелениями Господь Бог утвердит всеобщую веру в святость бл. кн. Анны»…
13 апреля 1909 г. снова набатно-призывно звенели в Кашине колокола всех его церквей — было получено Определение Синода. Кашинцы ликовали. Их любимой Анне вернули ореол святости, ее святое покровительство городу и им, кашинцам, не нужно более скрывать от мира. И помогло этому их неизменное духовное устремление и безусловная вера в свою святую заступницу.
Действительно, настойчивость и неутомимость в защите своей любимой святой кашинцев прежде всего и исправило неправедное постановление церковных соборов 1677;1678 гг.
Собственно с этого торжества 13 апреля началась в Кашине долгая и радостная подготовка к большому и главному торжеству лета 1909 г. — торжеству повторной канонизации бл. кн. Анны.
Маленький живописный городок, в котором к началу XX века насчитывалось всего восемь тысяч жителей, весной 1909 года будто проснулся от многовековой спячки. Жители ремонтировали и украшали свои дома, городские власти озаботились наведением порядка во всех присутственных местах, мостились и ремонтировались дороги и улицы. Будто хорошо умытым, причесанным, приглаженным и от того помолодевшим предстал Кашин перед своими многочисленными гостями к началу июня 1909 года. Принарядились и все 25 церквей, оба собора и три монастыря города. Дома Кашина украсились яркими гирляндами и флагами. К магазинчикам на центральной площади теперь прибавились лавки и ларьки для продажи всякой всячины — и церковных предметов, и изделий местных умельцев, и сладостей, и знаменитой кашинской выпечки, и квасов великое число...
С особым тщанием готовили к торжеству гробницу бл. кн. Анны. В конце апреля еще после торжественной литургии раку Анны из холодной половины собора перенесли в теплую, где останки княгини переложили в новую, с золотыми украшениями кипарисовую гробницу. Мощи облекли в новые — работы монахинь Сретенского монастыря — одежды. Гроб поместили во временную раку и прикрыли большой иконой Анны. В холодной же половине собора, где мощи Анны пребывали 230 лет, сделали каменный помост, воздвигли сень на золоченых столбах с золотой короной сверху, по сторонам сень убрали малиновым бархатом.
С первых чисел июня Кашин стал заполняться паломниками и целыми представительными делегациями: прибыло духовенство Тверской епархии и тверских уездов, духовенство других епархий других губерний, паломники из самых разных уголков России: Сибири, Кавказа, Архангельска. Прибыли и старообрядцы — большая группа белокриницкой иерархии и беспоповцы.
С 10 июня в Кашин начали прибывать крестные ходы— «движущаяся церковь», как называют их верующие. Т. Манухина в своем исследовании приводит названия мест, откуда крестные ходы прибывали: Ярославль, Кострома, Бежецк, Тверь, Корчев, Кимры, Красный Холм, Осташков, Клин, Арзамас, Калязин...
Десятки, а то и сотни верст шли участники крестного хода — то по пыльным дорогам в жару, то скользили по размытым дождем дорогам, по грязи, скудно питаясь и не имея удобных ночевок...
Всех вместил гостеприимный маленький Кашин. Святая Анна будто раздвинула пределы города, чтобы встретиться со всеми своими почитателями, всех осенить духовным своим попечительством, всем дать радость духовной встречи с собой, всех духовно приветить, ободрить и всем дать надежду духовного и телесного целительства.
12 июня после полудня в собор стали пускать народ для лобызания гроба св. Анны. Но и не только. Родные и близкие повели и понесли в собор к святому гробу своих недужных, больных — с горячей надеждой на исцеление. И чудеса исцеления происходили. О каждом весть облетала весь город . Писала об этом и газета «Тверские ведомости» — каждый случай исцеления был строго адресным — с указанием фамилий, имен и места жительства.
Вечером этого дня шла служба в обоих соборах — Успенском и Воскресенском — и на помосте, который соорудили на площади, перед картиной «Прощание св. Анны с св. кн. Михаилом».
«На литию из обоих соборов вышли две огромных процессии духовенства с певчими и хоругвями, — живописует это торжество Т. Манухина. — Одна обогнула Воскресенский собор с западно-южной стороны, другая — из уважения к единоверцам (старообрядцам) с западно-северной стороны («посолонь»).
На помост вышли 12 архиереев и два протодиакона. Остальное духовенство (30 архимандритов и около 100 священников) разместились у его подножия — и началось дивное соборное торжество»...
А само торжество дополняла живописная и яркая картина ликующего народа. Мало того, что до отказа была заполнена людьми вся площадь перед соборами. Дети и даже взрослые « оккупировали» все деревья вокруг, они заполнили крыши соседних домов, использовали каждый кусочек пространства — на валу, выступах домов и лавочек...
И эти люди на каждой пяди пространства, и яркие многочисленные хоругви, и отсвет драгоценных камней на митрах иерархов, и яркая одежда хоругвеносцев — все это сливалось в единой живой образ невиданного, так долго жданного праздника.
Т. Манухина предельно полно передает картину торжества, используя архивные источники:
«На паперть Воскресенского собора вышел протодиакон Московского Успенского собора Розов — обладатель редкой красоты и изумительной звучности голоса, и прочел внятно на всю площадь «Послание св. Синода к чадам Православной Русской Церкви о восстановлении почитания св. Анны». Хоры грянули тропарь «Днесь восхваляем Тя, преподобная Мати, великая княгиня Анно...» — тот самый тропарь, который запрещено было петь в течение двух столетий. Залились трезвоном колокола, загудел раскатами 600-пудовый соборный колокол, возвещавший о восстановлении церковной славы бл. кн. Анны.... После благословения хлебов процессия вернулась в соборы».
Было подсчитано: в соборе присутствовало до пяти тысяч человек, на площади и прилегающих улицах — несколько десятков тысяч.
У св. мощей горело великое множество свечей, и до утра служились молебны.
* * *
На утро следующего дня по окончании литургии был молебен, а затем — «венец всех торжеств» — обнесение мощей св. Анны вокруг собора. Снова обратимся к книге Т. Манухиной, которая так живописно и эмоционально описывает торжество, будто сама на нем присутствовала:
«Теперь сама бл. Анна являлась народу, выходила из собора ему навстречу. Только это символическое значение мог иметь обряд обнесения св. мощей, только этим и объясним трепет священного восторга, охвативший толпу, когда в пролете соборных дверей показалась высоко поднятая, золотом блистающая гробница...
Ее поставили на носилки, накрыли расшитым золотыми узорами малиновым бархатным покровом. Понесли ее архимандриты в осенении рапид, сопровождаемую митр. Владимиром, архиереями и длинной вереницей почетных паломников, в прибое колоколов, в волнах ангельского славословия — пения тропаря — в томных аккордах «Коль Славен» полковых оркестров… Народ устремился гробу навстречу, людям хотелось, если возможно, прикоснуться к нему, если возможно, пасть ниц на его пути... Но порядок нарушен не был: хоругвеносное ополчение и солдаты натиск сдержали. В воздухе только замелькали платки, куски холста и полотенца, которыми, по древнему обычаю, женщины одаривали в такие праздники любимых святых.
Шествие вернулось в собор. Здесь гробницу опустили в золоченую раку под сенью, ближе к южным вратам придела Всех Святых (где испокон веку она и стояла), митрополит Владимир прочитал коленопреклоненно молитву бл. Анне. Возгласили многолетие — и последование церковного торжества было окончено».
Следует добавить, что вечером этого дня — после разъезда гостей в Воскресенском соборе — происходило моление старообрядцев. Сначала епископ Гермоген служил всенощную — с 6 часов до полуночи. А наутро старообрядческие священники служили литургию, которая длилась пять часов. Торжества в честь св. Анны Кашинской влились в общие православные торжества.
* * *
Святая благоверная княгиня и в последующие годы делила со своим народом беды, горе и напасти. Почитание Анны вышло после ее второго прославления далеко за пределы и тверских, и московских, и ближних к ним земель. Она стала Всероссийской святой — несмотря на правящий бал атеизм почти 80 лет в Российской истории. Несмотря на разграбление, уничтожение, осквернение церквей по всей великой России. К 90-м годам XX века в Кашине исчезли все три монастыря, из 25 церквей « живых осталось» несколько, а жизнь теплилась всего в двух-трех, Успенский монастырь после многих осквернений и разорений стал клубом, местной столовой и прибежищем каких-то мелких мастерских. Почти полностью разрушенный Воскресенский собор восстал — медленно, но уверенно (конечно, не в былом своем великолепии) к середине 90-х годов ХХ века.
А мощи св. Анны кашинцы сумели спасти — это еще один их народный подвиг. И мощи св. Анны снова почивают на своем месте, и не иссякает к ней любовь, не редеет поток почитателей и просящих. И в последние годы снова ведутся документальные записи о спасенных от недугов — и физических, и духовных. И не перестают чувствовать современные кашинцы заступничество и попечительство своей любимой благоверной Анны, святой Российской.
Тайная беседа благоверныхкнягинь
Елизавета Федоровна, еще готовясь принять православие, читала о многих русских святых. В том числе и об Анне Кашинской. Но за неделю до торжеств в Кашине прочитала еще раз — все, что было известно из летописей и устных преданий. И пришла от неожиданности в волнение:
— Господи, мой Боже! Как же похожи наши судьбы! Я будто повторяю жизнь женщины, которая прошла по земле 600 лет назад!
Елизавета не спала большую часть ночи, вспоминая события своей и Анны жизни, особенно до гибели Сергея Александровича и мужа Анны — князя тверского Михаила. И вдруг ей пришло в голову сопоставить даты. Их всех четверых. Результаты не просто удивили — Елизавета Федоровна поразилась несказанно.
— Что же это, Господи?! Мы обе овдовели, когда нам было по сорок лет. А мужья — и Сергей, и Михаил — погибли, когда им было по 47 полных лет!
Она пыталась дать какое-то объяснение такому совпадению, но не смогла. Засыпая уже на рассвете, успела подумать:
— Ах, как славно и утешительно было бы нам с ней жить в одно время! Мы были бы самыми близкими и любящими сестрами!
* * *
Утром ясного солнечного дня 11 июня кортеж великой княгини Елизаветы тронулся в путь — в славный русский град Кашин.
А там, в Кашине, в это время была самая горячая пора окончания подготовки к великому торжеству, 12 июня.
* * *
Наступила ночь — теплая, какая-то мягкая, будто убаюкивающая, какой она бывает только в июне. Во всех церквах Кашина служили молебны. В Воскресенском соборе у гроба со святыми останками Анны горело множество свечей. А вокруг собора, будто и не было глубокой ночи, бодрствовал народ: кто, собравшись группками, пел молитвы, кто рассказывал о святой подвижнице, что знал или слышал от других. Кто-то и спал — прямо на земле, у собора.
Вдруг в толпе увидели: из Сретенского монастыря, где остановился великокняжеский кортеж, вышла женщина. В темном одеянии, стройная, с добрым печальным лицом дивной красоты.
— Великая княгиня Елизавета! — удивленно воскликнул кто-то.
— Быть не может, — не поверили говорившему.
— Она, она, — подтвердили несколько голосов сразу.
Подойти никто не посмел, а она, перекрестясь у входа, тихо вошла в храм.
Не выходила она долго. Но любопытные ждать не уставали.
— Что она там так долго?
— Молится, поди. Тоже ведь вдова!
Действительно, княгиня Елизавета долго молилась, опустившись перед гробом Анны на колени, а потом, будто к живой обратилась к ней:
— Святая преподобная Анна! Господь даровал нам с тобой такие похожие судьбы! Мужей наших убили злодеи. Но тебе Господь оставил все-таки сына — утешение старости твоей. Я же совсем одна во вдовстве своем. Не наказание ли это мне от Господа за что-то?
Она хотела продолжать свою грустную исповедь, но вдруг услышала? — или это была ее собственная ответная мысль?
— Нам не дано зрить волю Господню. Но Он помогает нам исполнить ее. Похожи — да непохожи наши с тобой судьбы. Я прожила почитай девять десятков лет. И половину — пока в миру жила, или хоронила любимых своих — мужа, двух сыновей, внука милого, или умирала от страха за них. По-разному нам кресты свои довелось нести.
Княгиня Елизавета даже не очень удивилась — она поняла, что по Божьему произволению дано ей духом говорить со святой Анной, и всей душой внимала ей. Но, услышав о крестах, осмелилась прервать речения Святой:
— Крестам? Я думала, что несу один свой крест — гибель мужа. А дальше — я буду, сколько хватит сил, служить Господу и страждущим.
В соборе царила полная тишина, только свечи потрескивали. И сквозь это потрескивание через некоторое время молчания Елизавета снова услышала:
— Господь уготовил тебе три креста. Первый был крест православный, который с радостью и светлым желанием приняла ты сама. Ибо сердцем и духом почувствовала, как сильно церковь православная приближает тебя к Богу. И Господь благословил великую твою земную любовь.
Дальше ты понесла крест православный — как истинный воин Христов, когда враги погубили мужа твоего. Это был твой второй крест. Господь испытал твое мужество и твою великую любовь и подал тебе в утешение и радость — обитель твою.
Третий крест ты не понесешь... Ты взойдешь на него...
Елизавета покачнулась, но быстро оперлась руками о пол и склонилась в земном поклоне. Она долго беззвучно молилась. Потом поднялась с колен и, легко коснувшись рукой одеяния Анны в раке, тихо произнесла:
— Я чувствую — это будет скоро. И знаю — Господь не оставит меня. Но, святая Анна, сестра моя, родная моя, не остави и ты — прииди в самую страшную мою минуту на кресте! А к настоящей жизни я готова и сейчас.
Казалось, Анна рыдает вместе с Елизаветой. Но это не были слезы жалости или страха крестного предстояния Елизаветы. Нет, это были слезы радости и благодарности Господу, что сподобил их этой духовной встречи, признательности Всевышнему, что их — прошедших по земле одинаковый путь страданий — Он воссоединил навечно этим земным вечером 12 июня 1909 года.