Глаза котёнка смотрели в никуда. Маленький, черно-серый комочек, со скопившимися у глаз и застывшими слезинками свернувшись лежал у скамейки около подъезда. На скамейку он боялся ложиться, хотя там лежала так здоровски шуршавшая газетка - стоило чуть-чуть царапнуть и она начинала подыгрывать, почти как солнышко. И лежать на газетке было приятнее и теплее. Только уже сколько раз котёнка сбрасывали со скамейки, нет, не очень больно били, но всё равно чувствительно. А еще больше обидно.
Котенок лежал у скамейки и поднимал глазки на каждого входившего в дом. Мимо мордашки котёнка мелькали ноги в брюках и ботинках, сапогах, резиновых или каких-то непонятных вроде пластмассовых ботиночках. Поднять глазки выше ног котёнок тоже боялся, боялся увидеть презрительный взгляд и услышать "Пшел вон!". К этим словам привыкнуть котяшка не мог, хотя слышал по сто раз на дню.
"Ой, вот бабушка идёт!" - котёнок увидел черные разношенные туфли. Туфли остановились у скамейки, их обладательница села на скамеечку - "Кысь, кысь, кысь!" и котёнок высунул из-под скамейки мордашку, - "На-ко вот, кыса, тут у меня вчерась яичко разбилось, а я тебе собрала с полу-то" - коричневая, вся во вспухших венах бабушкина рука опустилась к котёнку, в руке была пластмассовая коробочка с каким-то непонятным, но вкусным запахом.
Котяшка подобрался к баночке и сунул туда свою мордашку - то, что было в баночке оказалось очень вкусным. Вылизав баночку, котяшка тихонько мурлыкнул и потёрся носом о бабушкин башмак и ногу. Обе руки бабули опустились и подхватили котяшку под набитое пузо. Ласковые, тёплые и становившимися все роднее и роднее руки понесли котейку наверх: на лавочку? к газетке? - нет! еще выше - глаза котейки оказались напротив таких же глаз бабушки, - "Ну что, малыся? Выживем мы вдвоём-то? Чай веселее будет!"
Бабушка прижала котёнка к груди и вошла в подъезд.