В.П.Волошиной
1.
Однажды я учился в школе... Ну, "мы все учились по-немногу"... Директором школы и одновременно учителем истории был рыжий такой веснушчатый невысокий мужчина Степан Макарович Тимошенко. У него была жена-учительница и пятеро детей - все дочки и мал-мала меньше.
Как ни странно, именно директор, школьное пугало, завоевал мою мальчишескую любовь отпетого хулигана и дебошира. Много эпизодов в моих воспоминаниях связано со Степаном Макаровичем и его общественное поведение стало для меня примером во многих случаях моей жизни.
Например, кратко, без лишних церемоний.
Наша школа стояла на берегу замерзающего на зиму не то моря, не то океана, не то на слиянии двух морских проливов. В девятом классе, на спор с однокашниками на двадцатиминутной «большой» перемене я разделся, и пробежав метров 300 босыми ногами по льду, нырнул "в набежавшую волну".
О внешнем эффекте выпендриться я нисколько не думал, хотелось всего лишь доказать мальчишкам своё «эго», но школа с окнами на море ахнула и впала в ступор, как некий мебельный или ниточно-чулочный комбинат. К окнам прильнули и выбежали на улицу все.
И каков был мой директор? Он пулей выскочил из своего кабинета, стремглав преодолел по льду пространство между нами, грохнулся оземь, протянул руку и вытащил меня из воды на высокий ледяной заберег,у которого я барахтался из последних сил.
Я и сейчас, старый дурак, понимаю, что без помощи Степана Макаровича, мне самостоятельно никогда бы не выбраться из обжигающей ледяной воды на скользкий ледяной барьер. Каюк в считанные секунды был мне обеспечен. А потом?! Директор накинул на меня свой пиджак и в своём кабинете долго-долго отпаивал меня горячим чаем с лимоном. Мы беседовали как равный с равным. Степан Макарович воевал, он был батальонным разведчиком, таскал "языков" по льду Финского залива, он гордился мной и моим проступком. Впрочем, был ещё в советской истории и маршал Тимошенко... Ни разгонов, ни наказаний, ни вызова родителей, хотя телефон был под рукой.
Это, конечно, слишком символично, но в лице украинца Степана Макаровича Тимошенко для меня соединились все мои прошлые и нынешние представления о "хохлах", и само слово "хохлы" стало для меня близким и родным. На всю жизнь.
2.
Употребление слова "хохол" могу оправдать лишь сегодняшним особым спрос на него и своей индифферентностью к такого род прозвищам. В России ведь так общепринято, по областям: псковичи - скобари, тверяки - козлы, тамбовцы - козловцы, курские - куряне и т.д. "Москалей"-москвичей, думаю, и не осталось вовсе. Вот ещё пример на эту тему из советских времён. Иду с речниками-моряками в качестве журналиста на сухогрузе "Ладога-6" типа "река-море" через сердце России: из Финляндии, через Неву, из Волги по Дону в Чёрное море и далее - в Италию через Босфоры. Груз - финский рутиловый песок, из которого знаменитое венецианское стекло изготавливают. Стою на капитанском мостике, слышу все диспетчерские разговоры.
-Эй, ты москаль, куда без без очереди в шлюз прёшь?- Кричат на Цимлянском водохранилище по радио с берега.
Мой капитан Петухов спокойно так, издевательски отвечает с мостика:
-Я не москаль!
-А и хто ж ты такой будешь?
-Я - казак!
-Тю, так бы и говорил, что свой брат!
-Та якой же я тебе "свий"? Я сказал: я - казак!
Ну и так далее, все смеются, вы понимаете.
А капитан ещё и припечатал вдогон:
-Ты ещё думаешь, что я – речник? А я моряк!
3.
Края, где мне привелось взрасти и возмужать, став чемпионом города и области по боксу, - места каторжные, ссыльные. Отбывшие своё бандеровцы, кулаки, бывшие дезертиры, военнопленные из германских концлагерей, полицаи, политические и переселенцы, кто за "длинным рублём" был поехамши. Там когда-то побывал А.П.Чехов, после чего места эти стали более или менее известны.
Отец у меня хоть и коммуняка, и начальник был, но рабоче-крестьянский такой инвалид - пять неоконченных классов образования, практикой брал. В доме ни одной книги, кроме запрятанной в шкафу, закутанной в шмотки бабушкиной Библии, - хоть шаром покати. А я оказался "ботаником": все книжки в школьной и городской библиотеке прочитал (немного их было, не буду перечислять, но сфера моего чтения, ничем не регулируемая, была очень широка).
И вот, в новом книжном магазине с запахом свежей краски и стеклянными витринами, вижу: Селинджер. "Над пропастью во ржи".
Цена - «трёха».
Мама, конечно, не даст. Ведь пятёрка в день - таков был средний заработок, а семья моя - пять человек. Да и не могу я до сих пор ничего и ни у кого просить. В общем, покрутился я вокруг Селинджера и хвать его "Над пропастью во ржи" под куртку пока тётенька- продавец отвлеклась на секунду.
С бьющимся сердцем выскользнул я благополучно в вестибюль. А следом за мной, смотрю: Степан Макарович! И какой же он мне, мальчику, показался рыжий, лохматый и страшный. А Степан Макарович и говорит: "Володя, сколько стоит эта книга?" Я понял, о чём он спрашивает и что он видел моё воровство. "Три рубля" – отвечаю, отчего-то дрожа всем телом. Директор порылся по карманам, нашёл "трёху" и говорит: "Пойди, отдай тётеньке, чтоб не волновалась!" И всё, и ушёл от меня С.М.Тимошенко. А вернуть время, чтобы было? А ничего! Так бы всё и было.
Позорный такой эпизод, мучивший меня всю жизнь и до сих пор! Даже после того, как я познакомился с выражением самого гуманного писателя минувшей эпохи Максима Горького. Максим Алексеевич сказал так: "Воровать нехорошо. Но книгу украсть можно".
Впрочем, сегодня я рассказываю не о себе, а о худеньком мальчугане того времени и о моём благородном учителе-украинце Степане Тимошенко.
4.
В десятом классе образовался в моей жизни эпизод, без которого мой рассказ о Степане Макаровиче Тимошенко, взволновавший меня своим созвучием с фамилией экс-премьера Украины, будет не полным. И моя любовь строптивого ученика к строгому директору школы будет непонятна...
Именно в этом, "злополучном" десятом классе я не пошёл «ходить» в школу. Отказался учиться дальше, не явился в неё и Первого сентября. Прежде всего, я видел, как тяжело было родителям поднимать семью, да и все мои приятели-одногодки ушли работать: кто на завод токарем, кто в паспортный стол; в школе, которую я опережал, мне было скучно и склочно. Я устроился на железную дорогу забивать стальные костыли в деревянные шпалы. Типа молотобойцем. Эта тяжелейшая работа махать с утра до вечера кувалдой на длинной, как у лопаты, ручке мне нравилась. Она подходила мне, боксёру, как нельзя лучше: для отработки точного, кулачного удара. На тренировках мы кололи дрова или имитировали колку дров. Но это ерунда. А тут с утра сплошные взмахи и удары кувалдой по крохотному пятнышку костыля. Я соревновался с мужиками: за сколько ударов костыль погрузится в сердцевину шпалы, чтобы прихватить рельс?
Хмурым ноябрьским утром, в мокрый и мерзкий снегопад, когда я уже порядком притомился от этой однообразной и мучительной работёнки, промок и чувствовал себя совсем пропащим в этой жизни, вдруг из промозглой мглы нарисовался Степан Макарович.
Он сказал:
-Володя, мальчик мой, брось всё это, без тебя есть кому колотить, пойдём в школу. Тебе нужно учиться. Именно тебе. Неважно, что ты много пропустил, приходи, ты легко догонишь. Если хочешь, я поговорю с твоими родителями.
Я вернулся. С тех пор, за свою жизнь, я готовился и поступал в три института, учился в двух, дошёл до диплома в одном, был членом Союза писателей СССР, издал шесть книг, в партию никакую не вступил, избегаю их всяких, не смея взвалить на себя обязанность быть ответственным за слова и поступки других людей, эмигрировал...
5.
Ученичок-то я был ещё, ох, какой! Особенно в старших классах. Учебников нет, портфеля нет, всё положенное по учебной и вне учебной программе я уже перечитал на два-три года вперёд, даже "Капитал" продолбал, Канта, Гегеля, Вольтера, ну и «Декамерона» то ж. Но из школьного снаряжения я носил с собой школьный дневник за отворотами спортивной куртки, уроки я посещал кое-как и постоянно опаздывал. Чтоб мне век Сибири не видать!
Но на одном уроке по новейшей истории, хитроумно называемый тогда «Обществоведение» меня всё-таки угораздило.
Преподавал его, естественно, коммунист, директор С.М.Тимошенко.
Степан Макарович объяснял нам события Суэцкого кризиса, происходивших с октября 1956-ого по март 1957 года,
-А правда,- спросил его какой-то мальчик,- что наши там тоже участвовали?
Степан Макарович, открытая душа, пояснил: "Не знаю, ребята. Но вот этим летом как раз ехал я в отпуск через Москву. На вокзале, вижу, целый эшелон парней, все в одинаковых серых костюмах, в чёрных шляпах. Я спрашиваю: «Куда едем, хлопцы?» А один в ответ: "Много будешь знать, отец, быстро состаришься!" Так они и уехали. Но ведь я-то разведчиком был, сразу догадался!».
После этого урока я дня два в школе не показывался. Вошёл в класс, все на меня быком смотрят, и вызывают прямо на ковёр к завучу. Этот огромный, грубый дядька-заведующий учебной частью по совместительству ещё и физику преподавал. Ну, думаю, началось!
-Где был?
-Тренировался, - говорю. - На лесосеке в сопках с командой кросс бегали. А потом отдыхал, устал очень.
-Тебя никуда не вызывали, не приглашали?
-Нет, а что?
Дядька-физик отвернулся к окну и закурил "беломору". Потом, успокоившись, обнял меня:
-Мы думали, они тебя замучили... Разве ты не знаешь, что они Степана Макаровича арестовали и в камеру посадили?
А произошло в моё отсутствие следующее. Разумеется, все мы были школьники ещё те: безотцовщина, шпана уличная, никто ничего и никогда не рассказывал родителям о том, что в школе происходит. Прозвища у всех в классе: Троцкий, Зиновьев, Вейсманист-Морганист; особенно один: Вилька да Вилька, а на самом деле-то оказалось, что он – Вильям!
Но вот в этом, в десятом классе, появилась у нас новенькая ученица по имени Сталина. Прилежная, педантично-аккуратная, папа её в районном КГБ сотрудничал, потому и имя такое.. Да и держалась она особняком от детей. И, как примерная ученица, придя из школы, каждый день всё дома выкладывала. А папа её на "ус мотал". Вот на следующий же день после объяснения Суэцкого конфликта Степана Макаровича и схватили. Ввалились в галифе и сапогах прямо в школу. И взяли «они» нашего-моего директора прямо в его рабочем кабинете.
Хоть и было это уже после Сталина, но глубинка же! Туда изменения в общественном умонастроении лет через двадцать доходят.
...В ответ на слова мохнатого моего завуча я закричал, а потом заплакал.
-Я поеду в Москву! Я им всё расскажу!
-Ехать не надо,- возразил завуч-физик.- Надо письмо написать. В ЦК партии. И надо, чтобы весь класс подписался.
-А что писать?
-Надо, чтоб дети сами написали.
... Письмо в ЦК партии я писал прямо в тот же день, на двух уроках, учителя меня не трогали, не беспокоили. Дети, все как один подписались. Подписалась и плачущая Сталинка. Только я её предупредил, чтобы дома "не квакала".
Вскоре, недели через две, Степана Макаровича освободили. Но без права преподавания в школе.
На прощание, он пришёл в класс и на большом эмоциональном срыве, со спазмами в горле, прочёл ребятам по памяти монолог Макара Нагульнова из «Поднятой целины» М.А. Шолохова: «Куда же я без партии?». Не суровое наказание сломило его, а отстранение от строительства "светлого будущего всего человечества".
Больше мне не довелось видеть своего директора никогда в жизни, но украинец Степан Макарович Тимошенко, искренний, правдивый и отважный, навсегда остался в моей памяти, как олицетворение лучших душевных качеств человека. «Тимошенко» ведь означает дети «Тимохи». А «тимохи» - по традиции - простые парни-рубахи. И, может, потому я с особым напряжением всматриваюсь я сегодня в каждого украинца с одним невысказанным вопросом: "Похож он на моего старшего благородного друга-товарища Степана Марковича или нет?"
И во всё время моей последующей, по-своему счастливой и клятой, жизни за моими плечами, как самого себя чувствую, и передо мной стоит неувядаемый для меня образ моего лучшего школьного учителя, директора, лишённого "высокого звания коммуниста" и права преподавания в школе, моего лучшего украинца, Степана Макаровича Тимошенко.
Из-за далёкого рубежа, прожившийся на чужбине в хлам, хочу лишь одного: чтобы Россия и Украина жили в мире и дружбе, выбирали свои пути развития без насилия, каждый по своим представлениям о лучшем, но с учётом интересов друг друга.
*****