ЛЮБОВЬ РОЗЕНФЕЛЬД - http://www.proza.ru/avtor/koham - ПЯТОЕ МЕСТО В КОНКУРСЕ «ЛАУРЕАТ 20» МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ
Меня угораздило родиться в необыкновенном месте, у необычной мамы, в удивительной стране. Короче, сама не знаю, как начать... Родиться в России, да ещё в тюрьме! Нет, даже это не так удивительно, как то, что я родилась чёрной «каксапог». Я долго не понимала, что значит это «каксапог». Мне рассказали потом, что маму заставили меня кормить, хотя она не хотела даже прикасаться ко мне. Я не была желанным ребёнком, и можно понять женщину, которую изнасиловали... Можно. Я не обижаюсь на неё... Но я попробовала белое молоко, льющееся из белой пышной груди. Кормила меня эта нечастная женщина до года. Потом меня перевели в «Дом ребёнка», потом в детский дом, короче, что тут говорить, переводили часто в соответствии с возрастом и всякими правилами.
Называли меня в России «Биби», кто-то остроумно назвал меня обезьянкой, а дети переиначили на «бибизьянку», потом сократили прозвище до «Биби»... Сказать, что меня никто не любил, не могу, я вообще понятия не имела, что такое любовь. Я, как и другие брошенные дети, всегда ощущала жёсткие руки. Нас, даже самых маленьких, как мячики перекатывали из одного манежика, (сначала маленького, потом побольше) в другой.
Как быстро дети перестают плакать и звать на помощь! Как быстро они начинают понимать, что незачем кричать, если на крик никто не реагирует. А как могут реагировать работники, если им нужно обслужить одновременно сорок детей?! Переодеть, помыть, накормить, уложить спать, научить садиться на горшок... Всё это я значительно позже поняла...
Из манежей нас перевели в постельки, в спальни детских домов, а через время я поступила в школу-интернат вместе с другими подросшими детьми из нашего детдома и из других учреждений такого же типа. Училась я очень хорошо. Просто мне всё было интересно. А то, что я одна такая – «как сапог» – меня уже не пугало и не смущало. Когда была маленькой, меня жалела воспитательница, единственная, которую я запомнила, Лидия Абрамовна: «Хоть бы была смуглой или жёлтой девочка», – причитала она, – «всё же легче было бы жить, так она вообще-то хорошенькая и умненькая, но, надо же, чернющая, как сапог...»
Спустя много лет я узнала, за что моя мама сидела в тюрьме, и где отец... Мама сидела за то, что убила насильника, проткнула его кухонным ножом и убежала, оставила умирать... А отец? Отец и был тем самым насильником. Маме тогда едва 16 исполнилось, домашняя милая девочка, кто-то постучался в двери, а дома – никого. Нет, она меня, разумеется, не хотела...
Но это всё зачин, как говорят в России. Теперь перейду к главному, к тому, как сложилась моя жизнь после удочерения... Да, да, как ни странно, меня удочерили, хотя на это рассчитывать не приходилось, конечно. Мне уготована была в России участь попрошайки, наркоманки, я должна была бы расти среди отбросов общества, ночевать в подвалах, я должна была рано познать секс, стать матерью несчастного, никому ненужного ребёнка, но... сложилось иначе. Я в семь лет поступила не в первый, а во второй класс. Ещё в подготовительной группе, перед школой, в детском доме, я проявляла большие способности. Нас как будто на смех учили английскому языку. Конечно, на уровне дошколят, а я запоминала английские слова мгновенно. Когда являлись члены каких-либо комиссий (а их всегда хватало!) именно меня выставляли для «показа» высоким гостям.
Вот как-то раз меня вывели из-за парты (я не сказала, что была самой маленькой в классе, самой худенькой, почти истощённой), итак, меня подняли, отвели в учительскую, прикрепили к моим закрученным, как козьи рога косичкам два больших белых банта. Я подумала, что к очередной комиссии готовят, но меня вывели куда-то в зал, где сидело несколько человек. Я сразу же обратила внимание на темнокожего мужчину, который при моём появлении встал со стула. У него блестели глаза, а я тихо ответила на его приветствие по-английски, а потом в отсутствие всяких инструкций вдруг спросила его: «ты мой папа?» Этот человек не успел ответить, ему стали что-то быстро говорить, а он вынул из кармана платок, вытирая глаза, он всё время смотрел на меня, на маленькую чёрную ученицу с огромными белыми бантами.
Так я попала в наш штат, где живу и сейчас, недалеко от Лос-Анджелеса, там есть такое местечко Алиса Вьеха. («Тётушка Алиса»). Неужели я не назвала своё настоящее имя? Меня назвали в тюремном роддоме Барбара. Иногда в России, кроме «Биби» мне говорили ещё, что я барбариска, называли так по созвучию с моим именем – я знаю, что это хорошая кисленькая конфетка розового цвета.
Моего приёмного отца звали Чарли, когда он привёз меня домой, оказалось, что у него есть жена, белая, красивая женщина, Элеонора. Она встретила отца, нежно поцеловала его, а потом увидела меня, и на её красивых щёчках загорелся румянец: «Я же послала тебя в Россию за ребёном, а не в Африку! Где ты взял эту обезьяну? Хватит мне в доме одного красавчика-мужа, нет, я должна ещё и ребёнка видеть в чёрном цвете! У меня темно в глазах!»
Я всё поняла, хотя и не в полной мере, разумеется, владела английским. Но что такое «манки» я знала. Уже много лет я помню стишок, который мы учили в детском доме:
«У обезьянки – э манки – была подружка – э фрог – лягушка и были ещё – э рэббит – крольчонок, блэк кэт – чёрный котёнок, билли гоат – козлёнок. И все они жили в лесу – ин э вуд. И было им там хорошо – вэри гуд, вэри гуд, вэри гуд» – кричали мы, как ошалевшие. Да, ещё пару слов: «А около озера – ниэр э лэйк – жила большая змея – э биг снейк».
Вот! Всё помню, может быть, пропустила какого-либо зверька... О чём говорить! Манки – обезьяна, знаю, знаю. И вот мой отец взял её под локоток, свою белую красивую жену, куда-то увёл, очевидно, в другую комнату... Потом они оба вышли, и женщина пригласила меня в дом с какой-то насильственной улыбкой. Я опытная, хорошо знаю, когда человек по-настоящему улыбается, а когда притворяется. Она меня не любила, она так никогда и не привыкла ко мне. Когда не было отца, она всё равно называла меня «Манки».
Один раз я не выдержала, меня просто достали её придирки, и я всё рассказала папе, которого я считала самым близким и родным человеком на свете, ведь он был точно таким же, как я – чёрным, как сапог. Результат моей жалобы оказался очень плохим. Отец побил жену впервые в жизни. Кто-то вызвал полицию, но когда полицейские хотели увести отца, Элеонора вдруг встала у них на пути, она сказала, что сама виновата в том, что случилось, просила оставить мужа дома. И полицейские послушали это красивую женщину и согласились оставить отца дома...
Но меня Элеонора перестала вообще замечать. Поставит на стол еду, а сама уходит в другую комнату. Я не протестовала. Я посещала школу с математическим уклоном, но всё больше и больше склонялась к тому, что мне хочется быть медиком или парамедиком, или даже каким-то вспомогательным работником в больнице. Я довольно рано поняла, что это моё. Может быть, после того, как при мне машина сбила мальчика, и я видела, как приехала «Скорая помощь», как выскочили врачи и помощники, как они закрепляли на шее ребёнка специальное устройство, как быстро расставили носилки и увезли пострадавшего... «Я буду врачом», – сказала я себе тогда. А дальше я уже шла к цели, как привыкла, неуклонно и напористо. Папа меня всегда поддерживал. А на Элеонору я больше никогда не жаловалась. Чужие мы люди.
Наш городок оказался не бедным, вокруг много чудесных двухэтажных домов-вилл, все соседи относятся друг к другу с уважением. Тут не различают, какой ты, чёрный или белый. Главное, чтобы был хорошим соседом, трудолюбивым и честным человеком. Многое на первых порах казалось мне странным. У нас, да и у соседей было по три-четыре кошки в разные периоды, две собаки, множество роскошных цветов росло в саду, но никто не пытался посадить картошку, например, или лучок... Я помнила Россию, я помнила её безбрежные белые снега... я помнила и вечный свой голод...Иногда тосковала, но всегда умела занять себя делом.
И опять я была первой ученицей в школе, и именно мне дали направление на учёбу в медицинский колледж и премию, чтобы я могла оплатить первые годы учения. А я поспешила пойти на работу в ночные смены, в бригаду «Скорой помощи». Вначале меня назначили подсобником, потом помощником врача, я была расторопной, внимательной. Меня ценили, врачи старались переманить меня в свою бригаду... И учёба шла успешно. Многие со второго курса отсеялись, девушки выходили замуж, обзаводились детьми, но я держалась за колледж крепко. Жила в общежитии, на лето приезжала домой в «Алису Вьеха». Отец встречал меня со слезами на глазах. Он на самом деле очень любил меня. Даже Элеонора как-то поутихла. Я теперь не мозолила ей глаза, приезжала довольно редко. Она стала терпимее...
Когда я стала врачом, обо мне даже как-то писала местная газета. Дело в том, что я спасла больного, дежурила у его постели двое суток... Так получилось. Я не могла его оставить. Этот человек стал впоследствии моим мужем. Мы купили небольшой домик, недалеко от места, где жил отец и Элеонора, мы крепко стояли на ногах, муж меня просто боготворил...
Ночной звонок раздался летом, была душная ночь, казалось, что совсем нечем дышать. Взволнованно кричал по телефону мой всегда спокойный папа:
– Милая моя, Барбара, детка. Мне жаль тебя поднимать ночью... Понимаешь, Элеонора совсем плоха, она лежит, одна сторона тела обездвижена, говорить не может...
– Папа, немедленно вызывай скорую.
– Так я и вызвал, но мы не можем увезти её насильно. Она качает головой и всё время повторяет: «Манки, Манки!» Она тебя зовёт, я спросил её, поедет ли она с тобой, и она кивнула. Прости меня, может быть, она хочет попросить у тебя прощения...
– Брось, папа, я уже одеваюсь! Муж побежал в гараж, выводить машину. Через десять минут я буду...
Я приехала вовремя, увезла Элеонору в клинику. Я и возле неё сидела всю ночь, как когда-то около мужа. Она смотрела на меня, она пыталась что-то сказать, но не могла. Не знаю, как это случилось, но я, кажется, задремала и вдруг услыхала: «даже если ты меня простишь, бог не простит». Я вскинулась, попыталась её успокоить, стала говорить, что я уже взрослая, всё понимаю, что как сложилось, так сложилось, что я давно всё забыла, а она качала головой и шептала: «Скажи папе, что я его и тебя люблю».
– Нет уж, скажете сами, я уверена в этом. Вам лучше, всё будет хорошо...
И что вы думаете, ей же всего 45 лет, конечно, отошла, поправилась почти полностью, отец забрал её домой, а она всё время цеплялась за моё платье и просила приезжать чаще.
– Я так люблю тебя, Манки! Ты самая лучшая манки на свете!
Вот такое кино!