In vino veritas
Конец святой субботы был обрамлён пустой болтовнёй коллег на итоговой планерке. Пытку начал шеф, за наружное сходство с автором “you can leave your hat on” прозванный Кокнутым Джо. Затем перепоручил Ниночке, толстой стервозной деве, свою папку и спешно удалился, посеяв надежду уйти пораньше. Ниночка, надо отдать ей должное, тему с отчётами свернула быстро, роботоподобно зачитав оставшиеся цифры, но прощанию ускорения это не придало. Ниночке некуда было спешить: дома, наверняка, такой же толстый, как и она сама, котяра и тишина безлюдия. Знала бы, корова, что сама виновата: нормальный мужик в смертники не запишется жить с такой. Привыкшая к власти на работе и дома такая будет строить супруга. Я приуныл, заметив на себе её плотоядный взгляд, снова «отвлёкся» на ноябрьский пейзаж напротив, решив больше не пересекаться взглядом дольше, чем на секунду.
С лёгкой руки Харитоновны, местного справочного радио, мадам постарше и позамужней, но, по всем признакам, обременённой своим многолетним супружеством, разговор перепрыгнул в русло сплетен о конкурентах, знакомых, соседях, планирующемся бегстве на курорты в новогодние выходные, до которых оставался месяц…
Я вежливо улыбался разговору, бросал малозначимые фразы на вопросы и чувствовал, как серая плесень, опускающаяся за окном на макушки деревьев, поглощает эту последнюю киноварь тёплых дней. Ночью, наверняка, пойдёт снег… Вон и Харитоновна жалуется на ломоту.
От желеобразных разговоров сводит челюсть, но я сдерживаю зевоту и продолжаю растягивать рот в улыбке в надежде скорого оскудения этого словесного потока.
Почему я не могу встать, резко отодвинув стул, сослаться на внезапное чэпэ, как это сделал Кокнутый Джо? Какого чёрта я сижу здесь, среди эмансипированных баб с недотрахом и обабившихся мужиков – ни Юрка ни Тоша не смеют восстать против пустой болтовни этих офисных тайм киллерш? Или мы пленники Кирки, обращённые в блаженных свиней, смеем лишь мечтать о бегстве домой? К телевизору. К пиву. К свободе. Мечтаем и продолжаем невразумительно хрюкать в этой жиже обыденных словесных нечистот.
****
Приехал домой не в духе: Ниночка попыталась меня склонить к совместному ужину. Я содрогнулся. Меньше всего мне хотелось вместе с осенью пасть жертвой этого наползающего декабрьского слизня. И сослался на обожаемую мной матушку, тут же перехватив промелькнувшее в дрогнувших углах губ недоверие и пренебрежение – сделал вид, что не заметил. Не выносить же Ниночке благодарность за уволенную в прошлом месяце симпапошку Алёну, с которой у меня было всё покончено и без того. Я прикрыл свою осеннюю хандру мнимой печалью от расставания с девушкой и будто бы сердился на шефиню.
Реанимировать дурное настроение могла только горячая ванна и диск с Ларой Фабиан, слушал которую редко, в особо запущенных случаях. Ехать в клуб во время промозглой погоды не хотелось, от приключений, заканчивавшихся свежими простынями в чужих квартирах, я устал.
Кто мне мог помешать насладиться музыкой, пенистой ванной и запекающимся в духовке промаринованным куском свинины? Никто.
Ванная сделала меня человеком, мясо с коньяком, - полубогом. И всё же по-прежнему чего-то не хватало для вечернего субботнего равновесия. Захотелось курить, нашёл заначку и вышел на балкон, прихватив полбутылки оставшегося конька. Туман мелкими каплями сразу увлажнил лицо, но я только поёжился: сегодня хотелось хандрить.
– Сергеич, угости папироской! – сверху меня заметил Митяй, вышел на запах.
– Спускай, – кратко я согласился. Сверху на бечовке к моему лицу спустилось доморощенное лукошко, я положил туда полупустую пачку, и лукошко поехало наверх.
– А спичками не богат, Сергеич? – лукошко снова вернулось.
– Обнищал, алкаш?
– Не, лень идти на кухню. Вдруг ты уйдёшь.
– Ну ты кадр! – делюсь зажигалкой, которая вскоре возвращается. Сверху тоже начинает тянуть дымом.
Митяй, ходячая И-Цзинь, хоть и спился до того, что жена ушла с детьми, бросила квартиру, не выдержала каждодневнего философствования у отряда бутылок вдоль стены. Митяй не лез в драки, просто пил по-чёрному, засыпая после полулитра крепкой браги. И всё пытался научить жизни Игоревну. Та и сбежала. Баба, и то сказать, нервная, мудрствований не терпящая.
Мне же сегодня не хватало новой нити для мыслей, разбредшихся по туманному лабиринту испуганными овцами.
– Слышь ты, Митяй… – в надежде на спасительную гексаграмму я позвал, выбрасывая куцый фильтр вниз, – скажи, что делает тебя счастливым?
Митяй прислушался к моему прихлёбыванию из бутылки:
– Я счастлив, когда могу делать, что хочу. Вот ты сидишь на своё работе, как раб. Да баб таскаешь…
– А ты бомжей, – я огрызнулся.
Митяй подумал.
– Коньяк пьёшь?
– Да, коньяк.
– А я водку. И нам одинаково хорошо.
Лукошко снова оказалось перед моим лицом. Вот же хитрая скотина. Я хлебнул и попрощался с бутылкой. Однако она вернулась, немного более лёгкая и потом весь недолгий разговор то улетала от меня, то снова возвращалась.
– Да. Но я пью редко, а ты каждый день… Со своими бомжами.
– Я их делаю счастливыми.
– Ну ты даёшь, – мне уже тепло от выпитого, а туман делает нас мирно болтающими Медвежонком и Ёжиком. Я тихо пьяно закатываюсь смехом.
Митяй, не зная о пришедшем мне на ум сравнении, обиделся и выдал гексаграмму:
– Дык, каждому своё счастье. Им помыться бы, да поспать в тепле. Что пьём, так жизнь такая. Моя Игоревна без новой тряпки да театра человеком не была, а этим много не надо. Ты думаешь, я вот пропью свою квартиру да тоже в мир пойду? Э, нет. Я ж идейный борец за простое счастье. Кто тогда будет за меня включать им воду. А на жизнь я заработаю, не боись. Захочу, каждый день буду коньяк, как у тебя, пить. Но мне не надо этого, понимаешь, Сергеич? Я экономлю на свободу от денег и начальника. Это ты в присутствии своего пукнуть не смеешь, а я легко пошлю, кого захочу. Потому что свободен.
– Да тебе в Лигу моральных реформ надо, – я засмеялся на этот раз уже адресно, – я пошёл…Бывай… Философ…
Митяй что-то пробурчал в ответ, но остатки коньяка принял. Видимо, в качестве оплаты за свою консультацию.
Я вернулся к телевизору и только в комнате понял, что продрог. Налил себе чаю и снова водрузился в кресло. С экрана комментатор продолжал вещать о замечательной вольной жизни моих хвостатых и краснозадых прародственников, которые получали полный кайф от перебирания шерсти, выкусывания блох, активного троллинга других особей и раскачивания маятником вниз головой с ветвей заповедника…
Я находился в таком же заповеднике. Отчасти Митяй был прав. Свободы не было. Потому что свобода – это неудобство, зависимость от таких, как я, в ожидании пачки сигарет в лукошке на бечёвке. Где ж её искать?
Мне вдруг пришло в голову, что одна из самок павиана похожа на Ниночку, я стал фантазировать дальше, наделяя мысленно именами своих коллег персонажей натуралистической передачи. Это показалось мне настолько забавным, вкупе с комментариями восторженного ведущего, что я от души посмеялся. Да пусть будет хотя бы такая свобода. Я вытерплю, я выдержу неделю в этом заповеднике. Ведь у меня есть своя клетка, в которую я не пущу никого, кто будет мне противен. Маленькая, но свобода.
За окном жадный слизень-туман поглотил город, а мне, в моей норе было уютно и тепло. Ни бомжей, ни Ниночки. Только я и кружка горячего чая с бергамотом. Что может быть лучше?
Nov. 2012