(Из неоконченного, "Провокатор", глава Ч1., глава 1)
Радость требует движения. Как никогда бодро я выпрыгиваю из кровати, жму play и, пока Armin van Buuren отбивает ритм прогрессива, я успеваю привести себя в порядок полностью. Сегодня великий день, и все должно быть чистым – мои зубы, мои волосы, мой зад.
Я не плотно, но вкусно завтракаю: мой сегодняшний долг требует от меня ясного ума, пристального взгляда, быстрой реакции. Сегодня можно позволить себе больше обычного. Под музыкальный ритм мои челюсти перемалывают бутерброды с красной рыбой, хрусткий огуречный салат, на языке весело лопаются красные икринки, горячий кофе благодатно заливает всё это сверху. Я сыт, я счастлив.
В человеке всё должно быть прекрасным, сегодня – в особенности. Белоснежная, со стоячим воротом рубашка, свежевыстиранные джинсы, надеваю толстый жилет, давно ждавший своего часа, и сверху – шарф и любимую ветровку с надписью на спине «Так победимЪ!», выведенную лично моим лучшим другом, сочно и призывно. Теперь можно идти.
До земли – семь этажей. Если бы я умел летать, то просто выпорхнул бы с балкона, но придётся преодолеть четырнадцать пролётов и пять площадок. Это даже неплохо – энергии во мне слишком, слишком много. Лифт опять не работает – и пёс с ним.
Ступеньки мелькают торопливо, мои руки - в карманах куртки: стараюсь не дотрагиваться руками до облупленных стен и давно не крашенных перил с кое-где присохшими соплями (пятиклассник Вовочка из шестьдесят-четвертой любит поразвлекаться). Чем ближе к первому этажу, тем сильнее пахнет мусором, сваленным по трубам в небольшую комнату у входа. Наконец знакомо, у почтовых ящиков, меня встречает устоявшийся запах мочи. Его не может вывести даже стиральный порошок Ульки, моющей наш подъезд. Я морщу нос и бегу дальше, к выходу. К великому дню! Вперед, так победим!
На улице немного прохладно, я поправляю шарф, наушники и вечно уползающие вниз провода, натягиваю капюшон. Вдыхаю воздух, осматриваюсь, будто только решаясь выбрать направление маршрута, и хочется запомнить всё, до мелочи, до ржавого гвоздя в расхиряченной скамейке у двери со взломанным кодовым замком. Вовочка из шестьдесят-четвертой не скучает.
Сорокапятилетняя Улька, изнасилованная судьбой, бросившим мужем и уходом за своим сыном-дебилом, во дворе моет чьи-то ковры – зарабатывает на вечерний ужин и, если хорошо заплатят, то ещё и на лекарства. Они ей пригодятся после возни в холодной воде.
Неподалеку сидит в инвалидной коляске алкашка баба Нина (или Нюра?). Четыре года назад она зимой в уличной канаве, а утром хирурги отрезали ей отмерзшие ступни. С тех пор передвигается на костылях и на дохлой коляске, обычно которую толкает муж Нины-Нюры, такой же алкаш, бывший чернобылец дед Дима. Иногда он чудит, я ржу над ним во Вконтакте, поэтому вечно полупьяный дед никогда не узнает, что я на самом деле о нём думаю. Однажды мне пришлось помогать тащить пьяную Нюру-Нину на третий этаж, так что я понимаю, как тяжело деду-чернобыльцу. После этой благотворительности бабка меня заметила и каждый раз смотрит с особой благосклонностью. И сегодня я ей кивнул ответно. «Прохладно», - говорит мне с грустью. Я опять киваю. Безнадёга сидеть целый день в коляске в такую погоду у ворот храма. Но другого способа заработать и нажраться у Нины-Нюры с Димой нет.
Заворачиваю за угол дома. Одинокая тетка с чудаковатым именем Лима, которое не раз отпугивало, как и рыхлый зад, потенциальных ухажёров, выгуливает своего дога. Никаких перспектив, и она ненавидит всех, кто мог бы стать её партнером в постели, но не станет никогда. Пёс с длинными тощими лапами и мохнатым продолжением своего собачьего ануса оказался последним шансом для Лимы. Она не афиширует своих отношений, я догадался сам. Здороваюсь с обоими, Лима мне сквозь зубы шипит: «Обходи стороной!» Злая тётка, злое одиночество, злой пёс.
… До Болотной недалеко. Можно обойтись без метро, да оно мне и не к чему сегодня. На пути – детский сад, давно облюбованный раз в два года сменяющимися конторами. От детских аттракционов почти ничего не осталось, на перекладинах от качелей иногда приходят повисеть подростки, чтобы вытянуть свой скелет раньше времени. Да в каменном крепком домишке с затертой радугой на стене иногда наркоманы разогревают свои дозы. А когда-то меня, как и весь вылуп до девяносто пятого, водили в этот сад, матери было удобно… Останавливаюсь здесь на двадцать секунд, хочу запомнить и это.
Стою, дышу, запоминаю… Беспечного детства больше нет. Есть прошлое и воспоминания. И есть желание сделать мир лучше, вернуть прошлое, в котором всё было чище и понятнее…
Пролезаю через дыру в заборе и снова улицы – дома – переулки – дома – и мостовая. Рабочий день, вторник, но праздношатающихся много. Приезжие с темными лицами – пенсионеры, выгуливаемые своими мелкими сучками-трясучками, – школьники, не торопящиеся на урок, – безработные, в ожидании удачи распивающие пиво, – люди, которым не интересно жить, не интересно думать о будущем и уж точно по барабану на судьбу государства. Взаимное отношение, надо сказать.
До площади совсем рукой подать. Парки – аллеи – крашеные скамейки – полупустые урны – чистота. Иностранцы, интуристы, полицейские и юные проститутки с обеспеченными джентльменами под ручку. Чувствуется близость центра, с каждым кварталом гулящих станет больше. Меня никто не останавливает: я слишком счастлив для паузы, я слишком быстр для замечаний. Никому не нужен счастливый великовозрастный полнеющий студент. Если кто-то что-то и говорит мне в спину, - я не слышу всё равно, оптимистичный прогрессив в наушниках меня защищает.
Полицейских на набережной становится больше, меня беспрепятственно пропускают, возможно, решив, что я очередной зевака, собирающийся делать кадры на свой мобильник. Я улыбаюсь людям в форме, протискиваюсь через поток к месту действия. Какое-то время я буду среди тех, кто трясет радужными транспарантами, флагами, жалобными призывами на склеенных листах ватмана. Улыбаюсь всем – геям, лесбиянкам и притворяющимся в радужных цилиндрах. Они ждут чуда и понимания. Я их понимаю: им тоже хочется свободы и внимания, им тоже скучно. Они - не замученные Ульки, не голодные Нины-Димы, не озлобленные Лимы. Они – скучающие и жадно требующие к себе внимания мальчики-Вовочки, отстаивающего своё право быть замеченными любым способом. Это другой голод, они не хотят тихо плакать, как Улька, они не хотят бухать в одиночестве, как Нины-Димы, они не могут тайно, как Лимы, наслаждаться со своими сожителями. Было дело, лично драл уши Вовочке, маленький пидорас не плакал, поныл с каким-то наслаждением и убежал, широко улыбаясь. На следующий день на облупленном пролете между седьмым и восьмым этажом черным маркером было выведено смачное слово, которым я наградил хулигана. И весь день потом в подъезде стоял запах растворителя, привлекая к себе токсикоманов.
Болотная площадь… Когда-то здесь проходили гуляния, кулачные бои, торжественно был казнён народный заступник Емелька Пугачев. Здесь было весело всегда. Сегодня – по-особенному. Транспаранты – флаги – шляпы – чья-то голая грудь, задорно раскрашенная в семь цветов. Грудь прыгает с каждым взмахом рук – это весело. Крики: «Мы тоже люди!» - «Мы хотим свободы!» - «Любовь бесконечна!». И даже кто-то тонким голосом вопит: «Лена, я тебя люблю!»
Полицейские ухмыляются, но стоят на своих местах, не надвигаясь на беснующуюся толпу. Мне кто-то сует в руки табличку на длинной палке. На картонном, заклеенным белым листом, прямоугольнике – радуга моего детства и слово «свобода». Да! Я хочу эту свободу, я хочу снова в детство.
- «Ты новенький?!» - ко мне обращается лесбиянка с радужными сиськами.
- «Нет, я старенький!» - пытаясь перекричать общий ор, отвечаю.
- «А я тебя первый раз вижу!»
- «Я тебя тоже!»
- «Меня зовут Настя! Я люблю Лену!»
- «Супер! А я люблю музыку!»
- «Кого ты любишь?!»
- «МУ-ЗЫ-КУ!» - я ору радостно, полураздетая Настя начинает хохотать сиськами: «Ах-ха-хах! А какую ты любишь музыку?!»
- «Я люблю разную музыку! А ты тоже за разнообразие?! Тебе тоже нужна свобода?!»
Я каждым словом почти попадаю в темп музыки в наушниках, которую почти не слышно за этой праздничной радостной содомией.
- «Да! Мне тоже нужна свобода! Ты молодец что пришёл!»
Какой-то мужик в радужном шарфе притиснулся к нам, взял Настю под локоть и провопил нам обоим:
-«Настюха, пошли туда! Там папарацци навалило!»
Бедная юная Настенька, я сожалением проводил взглядом ложбинку на её голой спину. Лет через двадцать она будет ходить, как недолюбленная Лима, и бросаться на всех прохожих со своей собакой. Или не будет…
Уходи, Настя, не уходи – желанная свобода достанет до ажурных перил над грязной рекой. Мы все будем счастливы и свободны. Грязи в подъезде станет меньше, Ульке повысят пособие, детский сад восстановят, Лиму полюбит настоящий мужик и отравит её собаку; Нинке пришьют ноги, а про заслуги Димы вспомнят. Внимания хватит всем, даже Вовочке в детском приёмнике-распределителе…
Я просовываю руку в карманную дырку и дотягиваюсь до устройства на жилете. Тротила хватит на всех.
В последний раз я поднимаю вверх руку с табличкой, на которой радуга и свобода. И нажимаю на «пуск»:
- Аллах акбар!
Продолжение следует.