Постойте, утверждать, что нет любви,
И что она лишь хороша в романе,
Но, а у нас развит инстинкт в крови –
Все строить на расчете и обмане.
Нет, это все совсем не так, друзья,
И если видишь мир ты в сером цвете,
С любовью не столкнулся, то нельзя
Кричать о том, что нет ее на свете.
Ей часто предаемся не любя,
Фальшивим, о большой любви мечтая,
Растрачиваем попусту себя,
Соблазнам и порокам потакая.
И, клятвами прикрыв душе цинизм,
Мы на святое чувство посягнули,
Внушив себе, что это фанатизм
Во имя их идти под нож иль пули.
Когда ж бесславно, наконец, погаснет,
Тот мнимо существующий огонь;
Не стоит говорить, что мы несчастны,
К пустому сердцу, приложив ладонь.
Что ничего уже не светит,
Опять и пусто и темно;
Наверно, нет любви на свете,
Или любить нам не дано.
В тот год была зима сурова,
Блудницей уличной метель,
Прохожих, не нашедших крова,
Звала прилечь в свою постель.
В сугробы пышные, навечно,
Устал прохожий – отдохни,
Все в этой жизни быстротечно,
Москвы заснеженной огни
Не ждут тебя – дома, бараки
Пустить не жаждут на постой;
Москва задернулась во мраке
Метельно-белой пеленой.
Бог с ней с Москвой и тем, кто ищет
В ней славу, а находит смерть.
Чугунный зев ворот кладбища
Некстати сторож запереть
Уже успел, замок амбарный
Висит на кованых вратах,
Чтоб в час полночный гость незваный
Покойных не тревожил прах.
К калитке – та чуть приоткрыта;
Железо вмерзло в черный лед,
Здесь сквозь сугроб тропа пробита
И виден узенький проход.
Протиснулась, снег очи слепит,
В руках под муфтою наган;
Кресты, купеческие склепы,
Гранит почивших здесь дворян.
Вельможи знатные, мещане –
Никем не брезгует земля.
И, внемля голосу печали,
Гудят над ними тополя.
Вот ангел, как подбитый голубь,
Безвольно крылья распластал,
В могилу смотрится как в прорубь
С обрыва черного креста.
И с каждым шагом все сильнее,
Сдувая пыль с могильных спин,
Метель, от слез твоих пьянея,
Поет свой погребальный гимн.
Поет печально, монотонно,
Поет о том, что все пройдет,
Что каждый, рано или поздно
Приют последний здесь найдет.
А здесь от края и до края,
Вдали от радостей и бед,
Другая жизнь, совсем другая,
Вернее вовсе жизни нет.
Поземка ластится, как кошка,
К твоим ногам – пылит, скулит.
У церкви огонек в сторожке
Лампадой робкою горит.
В метель такую бдеть не нужно,
Закрыв на все засовы дом,
Пьет сторож самогон сивушный,
Иль может, молится тайком.
Как знать за чей помин души
Молитву он возносит к Богу;
Вот клен к Есенину спешил,
Но не дошел и вмерз в дорогу.
А он романс сложил о нем,
Когда, мечтая исцелиться,
Пошел к врачам – такой же клен
Он видел из окна больницы.
Галина, милая Галина,
Ты лишь мечтой о нем жила,
Но жизни бешенной стремнина
Его кружила и гнала.
Писал, страдал и возвышался,
Менял салоны на кабак,
По свету белому скитался,
Любил кого-то сильно так.
Поэта вечная влюбленность,
Отрада грез, измены яд;
Имел покойный эту склонность –
Влюбляться сам, влюблять в себя.
Когда, как странник налегке,
Явился он в Москву за славой,
Кто видел в этом пареньке
Великосветское тщеславье?
Его, тогда не знала ты,
Потом – боялась догадаться,
Что милого лица черты
Так страшно портит гул оваций.
Он становился глух и нем,
Слепой Нарцисс в себя влюбленный,
Гордился перед светом тем
Как имениты его жены.
Дать тему новым рассужденьям,
Чтоб с наслажденьем им внимать:
« Глядите, лапотник Есенин
Графиню уложил в кровать».
Кликуши новости смакуют,
Что без стесненья пресса врет:
« Графиню – Софью взял Толстую,
А Айседоре дал развод».
От слухов тех вскипала кровь,
Взывала ревность к отмщенью,
Но лишь великая любовь
Нести способна всепрощенье.
« Судьбы трагической избранник
Скулил о чем-то, о своем –
Есенин – пьяница и бабник …»
Да что вы знаете о нем?
Вы – графоманы, пустозвоны,
Зоилы, трусы, холуи?
Есенин сердецем слышал стоны,
Распятой на звезде Руси.
Он мастер был живого слова,
Таких сегодня не сыскать,
В век кровожадный и суровый,
Есенин мог сердца смягчать
Стихом пронзительным и кротким,
Где боль души и красота,
Как божий странник одинокий,
Забредший в гиблые места,
Искал он выход. Тщетно. Пусто.
Успела власть растлеть умы,
Фальшиво вещее искусство –
Пророки лживы, иль мертвы.
Назрел трагический финал,
Как плод былой, скандальной славы;
Он сам убийцам подсказал
Стихами вариант расправы.
Сам нагадал, сам напророчил,
Идею, как собакам кость,
Он бросил, веря в то не очень,
Но – постарались, и – сбылось.
Был брошен клич: « Ату! Ату»!
И на ноги и перья скоры,
За клеветою клевету
Строчить пустились репортеры.
А что друзья твои? Что жены? –
Многозначительно молчат.
Метель колючей пены волны
Несет над пиками оград.
Приют поэта – белый скит,
Под кровом белого сугроба,
Он беспробудно, сладко спит
В уютной колыбели гроба.
Как страшно, стоя на краю,
Полетом смерти насладиться;
Им вряд ли встретиться в раю –
Господь суров к самоубийцам.
Пусть даже так. Пусть даже так.
Бог беспристрастнее, чем люди,
Пусть на ее похоронах
Попов и ладана не будет,
Ни отпевания, ни свеч,
К земле предание обряда,
Возможно, в эту землю лечь
Ей не позволит церковь рядом.
…Седой метели миражи,
Сквозь слезы радужно мерцают.
Смерть – неизвестностью страшит,
Жизнь – безысходностью пугает.
…Метель, как губка поглотила,
И звук, и дым пороховой,
И вновь сознанье воскресило
Весь ужас ночи роковой.
Она не насладилась высью
Полета. В снег упала, вниз:
«Еще живу, еще я мыслю
Назойлива, однако, жизнь».
…Деревьев гул, печальный шелест,
Холодной снежной кисеи,
Как мириады рыб на нерест
Плывут снежинки по Руси.
Снежинок гонит ветер рать,
Кружит, в полки сбивая, множит
И им придется умирать,
Но по весне, немного позже.
…Уходит с кровью боль обид,
Суля покой ей бесконечный;
Подчас, что жизнь разъединит
Спаять, способна смерть навечно.
В преддверии вечного покоя,
Уста в агонии твердят:
« Сережа, слышишь, я с тобою.
Сережа – я люблю тебя».
1986 – 2006 г.