Океан, полный шаров для боулинга
Его обувь постоянно загибалась вверх. Моя мама то и дело говорила моему отцу, что он покупает Кеннету обувь, которая ему великовата, или пусть он ради Бога выяснит, не деформированы ли его стопы. Но мне сдается, что его обувь загибалась, потому что он то и дело замирал на траве, нагиная вперед свои 34 или 36 килограмма, вперял взгляд в пространство и вертел что-то в своих руках. Даже его мокасины загибались вверх.
Он пошел в маму прямыми волосами цвета новой почтовой марки penny-red, которые он расчесывал сухими и делал пробор слева. Он никогда не носил шапки, так что его за километр нельзя было ни с кем спутать. Однажды днем в гольф-клубе с Хелен Биберс, когда я вдавливал колышек и мячик в твердую землю, готовясь сделать первый удар, пользуясь «зимними правилами» и вставая в позицию, у меня возникло чувство, что обернись я, и непременно увижу Кеннета. Не мешкая ни секунды, я повернулся. Он сидел на велисопеде в метрах 55 от меня, за проволчным ограждением, и глядел на нас. Вот до чего у него были рыжие волосы.
У него была бейсбольная перчатка первого бейсмена на левую руку. Заднюю ее часть он тушью исчеркал строчками из стихов. Он говаривал, что любил почитывать их, когда он не был отбивающим и когда на поле ничего интересного не происходило. К одиннадцати годам он перечел всю поэззию, которая была в доме. Он души не чаял в Блейке и Китсе, некоторые места из Кольриджа тоже приходились ему по душе, но до конца позапрошлого года я и понятия не имел, хотя я регулярно почитывал его перчатку, какая запись была там последней. Когда я все еще был в Форте Дикс, пришло письмо от моего брата Холдена, которого в то время еще не призвали, в котором он писал мне, как возился в гараже и наткнулся на перчатку Кеннета. Холден написал, что на ее большом пальце были строчки, которых он еще видел, и чьи это были стихи, и он переписал их. Это были строки Браунинга «Смерть прикажет смириться,завяжет глаза и заставит о прошлом вздохнуть» . Это были не самые веселые строчки, цитируемые пареньком с самой что ни на есть серьезной болезнью сердца.
Он был без ума от бейсбола. Когда он не мог организовать игру, или когда меня не было рядом, чтобы отбивать ему мяч, он мог часами бросать мячик на крышу гаража и ловить его при его спуске вниз. Он до мельчайщих подробностей знал средние очки всех отбивающих и полевых в Высших лигах. Но заманить его на сами игры было невозможно. Он всего лишь раз со мной ходил, лет восьми от роду, и наблюдал как Лу Геринг дважды выбил в аут. Он заявил, что не сможет еще раз лицезреть, как какой-нибудь другой отменный игрок выбьет мяч в аут.
«Я снова обращаюсь к Литературе. Я не могу держать это дело под контролем.»
Проза занимала его так же, как и поэззия, художественная литература, главным образом. В любой час дня он заходил в мою комнату и доставал с полки одну из моих книг, уходил с ней в свою комнату или на веранду. Редко когда я бросал взгляд на то, что он забирал. В те дни я пытался писать. Задача не из легких. Доводящая до изнеможения. Но иногда я все-таки поглядывал, какие книжки он читал. Один раз я видел, как он вышел с романом Фицджеральда «Ночь нежна», другой раз он осведомился у меня, о чем был «Ураган над Ямайкой» Ричарда Хьюза, я поведал ему, он прочел его, но когда я спросил его про этот роман, он обмолвился лишь о том, что ему понравилось землятрясение и цветной парень в самом начале. Еще в один день он взял и прочел «Поворот винта» Генри Джеймса. Он неделю после этого ни с кем в доме не заговаривал.
***
У меня все в порядке.
Хотя я могу припомнить каждую деталь той коварной и грязной Субботы в июле. Мои родители были в летнем театре и пели в первом представлении дневного спектакля «Ты не можешь забрать это с собой». Во всех спектаклях, что могли предложить в летний сезон, они были парочкой раздражающих, покрывающихся испариной и страстных до слез актеров, и мы с младшими братьями редко ходили на их выступления. Моя мама в летний сезон была особенно не на высоте. Глядя на нее, Кеннет даже в прохладный вечер съезжал по своему месту до тех пор, пока не оказывался на полу.
В ту Субботу я все утро работал у себя в комнате, в ней же и завтракал, и лишь после полудня я спустился вниз. Около половины четвертого я вышел на веранду и воздух Кейп Кода вызвал у меня легкое головокружение, как будто он превратился в очень крепкое варево. Но уже через минуту день казался славным. Солнце припекало по всей лужайке. Я оглянулся вокруг, ища глазами Кеннета, читавшего в треснувшем плетеном стуле, подложив под себя ноги и поддерживая свой вес на подъеме стоп. Он до того был увлечен, что разинул рот и даже не заметил, как я прошел через всю веранду и примостился на перила напротив него.
Носком своей туфли я поддел его стул. «Завязывай с чтением, приятель», произнес я. «Бросай эту книгу. Развлеки меня.» Он читал «Фиесту» Хемингуэя. Он тотчас же опустил книгу, и, угадав мое настроение, взглянул на меня и улыбнулся. Он был джентельменом, 12-летним джентельменом, всю свою жизнь им был.
«Одиночество меня совсем заело», говорю ему. «Паршивую я себе выбрал профессию. Если напишу когда-нибудь роман, то вступлю в церковный хор или что-то в этом роде и буду бегать на встречи между главами.» Он догадался, какой вопрос я жаждал от него услышать, и не преминул его задать. « О чем твой новый рассказ, Винсент?».
«Слушай, Кеннет, я не шучу, это потрясающий рассказ, отвечаю», начал я, пытаясь убедить нас обоих. « Я назвал его «Игрок в боулинг». Он о парне, жена которого не позволяет ему слушать по ночам радио-передачи боксерских или хоккейных матчей. Никаких передач о спорте. Слишком шумно. Пренеприятная женщина. Даже ковбойские рассказы подпали под запрет. Они, дескать, вредны для него. Выбрасывает все журналы с рассказами о ковбоях в мусорную корзину.» Я взирал на лицо Кеннета оком писателя. « Каждый вечер в среду этот малый ходит играть в боулинг. Каждую среду после ужина он достает из чулана свой особенный шар для боулинга, кладет его в специальный брезентовый чехол, целует жену на прощание и уходит прочь. Это продолжается восемь лет. В конце концов он испускает дух. Каждый понедельник его жена ходит на кладбище и приносит ему на могилу гладиолусы. Однажды она идет туда в среду заместо понедельника и видит свежие фиалки на могиле. Теряется в догадках, чьих это рук дело. Она спрашивает старого сторожа, и тот отвечает ‘Это та дама, которая наведывается каждую среду. Сдается мне, его вдова.’
‘ Его вдова?,- восклицает она,- но это я его жена!’. Но этот сторож очень стар и глуховат, да и не занимает его эта история. Женщина возвращается домой. Глубокой ночью ее соседи слышат звук разбивающегося стекла, но продолжают слушать хоккейную передачу по радио как ни в чем не бывало. Наутро, на своем пути в офис, сосед видит разбитое стекло в соседнем доме и блестящий от росы шар для боулинга на лужайке.
« Ну и как тебе?».
Он глаз с меня не спускал, пока я передавал ему содержание рассказа.
« Ой, Винсент,- проронил он,- ради бога.»
« В чем дело? Это чертовски хорошая история.»
« Я уверен, что рассказ у тебя выйдет первый сорт. Но, Винсент, я тебя умоляю!»
« Больше ты от меня ничегошеньки не услышишь, Колфилд. Что не так с этой задумкой? Это же шедевр. Я их один за другим выдаю. Мне еще не приходилось видеть столь плодовитого на бесподобные вещи писателя», заявил я ему. Он, конечно, сообразил, что я подтруниваю, но только слегка мне улыбнулся, потому что смекнул, до чего я был подавлен. Но я не собирался так его оставить. «Так чем она тебе не по нутру, ты, рыжая вонючка?», допытывался я.
« Наверное, такое и могло приключиться с кем-то, Винсент. Но ты же не знаешь наверняка, что так и было? Ты ведь все это сочинил?».
« Ну разумеется я это выдумал! Но такое все равно случается, Кеннет!»
« Я не спорю, Винсент, я верю тебе, ей-богу, верю,- проговорил он,- но раз уж это и есть плод твоего воображения, почему бы тебе что-нибудь доброе не состряпать? Ну, что-нибудь более доброе, а? Хорошие вещи часто происходят. Ей-богу Винсент! Ты бы мог писать о хороших вещах. Я имею ввиду о хороших людях и все такое. Ей-богу, Винсент!» Он взглянул на меня и глаза его сияли. Прям светились. Чуть ли не сверкали.
« Кеннет,- начал было я, но тут же уразумел, что он камня на камне на мне не оставил,- этот парень с шаром для боулинга славный малый. Не к чему придраться. Это его жена в подметки ему не годится. »
« Я это все понимаю, но ей-богу, Винсент! Ты мстишь за него. Зачем ты платишь ей той же монетой? Я в том плане говорю, что с ним все порядке. Просто не надо отплачивать этой даме. Она не ведает, что творит со всей этой кутерьмой о радиопередачах и ковбойских историях,- твердил Кеннет,- просто не трогай ее, ладно?»
Я не издал ни звука.
« Не заставляй ее выбрасывать ту вещь из окна. Тот шар для боулинга. А, Винсент? Хорошо?»
« Ладно», кивнул я.
Я встал и прошел внутрь на кухню, чтобы глотнуть имбирного эля. Он в пух и прах меня разнес. Он всегда разносил меня в пух и прах. Затем я поднялся наверх и разорвал рассказ на кусочки. Спустился обратно и опять сел на перила, глазел на его чтение. Внезапно он вперил в меня взгляд.
« Может съездим к Ласситеру и полакомимся моллюсками?», предложил он.
« Хорошо. Может хоть куртку на себя накинешь?» На нем была только полосатая майка, и он обгорел на солнце, как обычно обгорают на солнце рыжеволосые люди.
« Нет, я в порядке.» Он поднялся, бросая книжку на стул. « Просто поехали. Прямо сейчас.»
***
Закатывая рукава своей рубашки, я последовал за ним по лужайке и остановился на ее краю, взирая, как он выгоняет машину из гаража. Когда он выгнал ее на дорожку, я подошел к ней. Он юркнул на правое сиденье, а я уселся на место водителя и стал опускать его окно, которое все еще было поднято с ночи моего свиданья с Хелен Биберс. Она не любила, когда ветер портил ее укладку. Кеннет нажал на кнопку на приборной доске, и холщевый верх, который я стукнул рукой, начал все-таки опускаться, в конце концов рухнув позади нас.
Я выехал из дорожки на Кэрак-Бульвар, а с него на Оушен. Отсюда до Ласситра ехать около семи миль. Первые пару миль мы молчаливо созерцали окружающее. Солнце было сногсшибательным, оно вырисовывало мои бледные руки в чернильных пятнах и погрызанные пальцы; но оно волшебно ложилось на рыжие волосы Кеннета, и казалось, что так и должно быть. « Засунь руку в бардачок, Доктор. Там будет пачка сигарет и пятьдесят тысяч долларов. Задумал Ласситера в колледж отправить. Передай мне сигарету.»
Он вручил мне пачку со словами «Винсент, ты должен жениться на Хелен. Я серьезно, ожидание с ума ее сводит. Умом она не блещет, но ничего страшного. Тебе не придется слишком часто с ней препираться. И когда ты будешь говорить с сарказмом, это не будет задевать ее за живое. Я приглядывался к ней. Она никогда не понимает, о чем ты разглагольствуешь. Это прекрасно. И ножки у нее недурные, честное слово.»
«Ну и что, Доктор?».
« Кроме шуток, Винсент. Ты просто обязан взять ее в жены. Я как-то играл с ней в шашки. Знаешь, что она делала со своими дамками?»
«Что она делала со своими дамками?»
«Она их всех оставляла в заднем ряду, чтобы я не съел их. Она ими ходить вообще не хотела. До чего же славная девчонка, Винсент! А помнишь когда я носил клюшки для гольфа за ней? Знаешь, что она делала?».
«Она пользуется моими колышками. К своим даже не притрагивается.»
« Помнишь пятую лунку? Там, где прям перед окружающей ее лужайкой раскинулось большое дерево? Она попросила меня перекинуть мяч через эту рухлядь. Самой ей это, дескать, не по плечам. Ей-богу, Винсент, с такой девчонкой и надо идти под венец. Ее нельзя проворонить.»
« Я ее не упущу.» Я будто разговаривал с человеком вдвое старше меня.
« Ты ее потеряешь, если дашь этим рассказам взять над собой вверх. Не принимай их так близко к сердцу. Из тебя выйдет толк. Ты будешь бесподобен.»
Мы продолжали ехать, я чувствовал себя на седьмом небе. «Винсент.»
« Чего?»
« Когда ты глядишь в ту детскую кроватку, в которую они положили Фиби, ты ведь без ума от нее? Не появляется ли ощущение, что ты и есть она? »
« Ага», говорю, соображая, что он подразумевал. «Да.»
« Ты же и от Холдена тоже без ума?»
« Естественно. Отличный пацан.»
«Не будь таким немногословным», попросил он.
« Хорошо.»
« Едь быстрее, Винсент. Покажи, на что она способна.»
Я выжал из нее все, что мог, разогнавшись до 75 миль в час.
«Красава!», воскликнул Кеннет.
***
Через пару минут мы уже прибыли в заведение к Ласситеру. В это время там бывало безлюдно, и на парковке стоял только седан Де Сото. Он выглядел закрытым и накаленным, но не гнетущим, потому что у нас в душе была летная погода. Мы присели за столик снаружи на закрытой веранде. На другой стороне веранды сидел дородный лысый мужик в желтой рубашке поло и налегал на устрицы Блю Поинт, читая газету, которую он облокотил на солонку. Он выглядел донельзя осиротелым и, наверное, и был владельцем той накаленной пустой машины, запекавшейся на парковке. Когда я наклонился на стуле, ища взглядом Ласситера через кишащий мухами проход в баре, толстяк заговорил.
«Эй рыжий, где надыбал эту шевелюру?»
Кеннет обернулся к нему и ответил:
«Один парень возле дороги поделился.»
Он чуть не задохнулся от смеха. Лысый как груша. « Парень, говоришь, поделился?,- выдохнул он,- может он и мне подсобит?»
«Без сомнений,- ответил Кеннет,- но ты непременно должен дать ему взамен «голубую карточку». Прошлогоднюю. Этого года он не примет.»
Толстяка опять прорвало на смех. «Должен дать ему «голубую карточку», а?», трясся он.
«Ну да, прошлогоднюю», заверил его Кеннет.
Мужик продолжал закатываться, вновь обращаясь к газете; он продолжал посматривать на нас нет-нет, будто собирался подсесть к нам.
Я уж было поднялся со своего места, когда Ласситер появился из-за угла бара и заметил меня. Он поднял свои густые брови в знак приветствия и двинулся к нашему столику. Грозный был парень. Однажды ночью я видел, как он разбил пустую пивную бутылку о стойку бара, и с оставшимся осколком у себя в руке вышел прочь из бара в ночной, соленый воздух, в поисках типа, которого он всего лишь заподозрил в краже модных крышек от радиаторов припаркованных машин. И сейчас, идя по проходу, он не мог удержаться от вопроса: «Твой рыжий смышленный брат тоже за тобой увязался?» Он не мог видеть Кеннета, пока не вышел на веранду. Я кивнул ему.
« Как поживаешь, дружище? Не частый ты здесь гость», обрадовался он Кеннету.
« Я здесь на прошлой неделе был. Как вы сами поживаете, мистер Ласситер? Никому не давали взбучки за это время?»
Ласситер усмехнулся с открытым ртом. « Чего тебе хочется? Моллюсков? С масляным соусом, верно?» Получив утвердительный кивок, он заковылял было в сторону кухни, но обернулся и спросил: « А где твой брат? Тот младший, с приветом?»
« Холден,- говорю я, - он в летнем лагере. Учиться быть самостоятельным.»
« Неужели?», Ласситер был заинтригован.
« Он не чокнутый», Кеннет отпарировал ему.
« Как это не чокнутый?,-удивился Ласситер,- если у него не сдвиг по фазе, то что с ним?»
Кеннет подскочил на ноги. Его лицо были почти одного цвета с его волосами. «Сматываем удочки из этого чертогого места,- сказал он мне,- давай, поднимайся.»
« Погоди секунду, дружище,-затараторил Ласситер,- слушай, да я дурака валяю. Я не считаю, что твой брат не рехнулся. Я это не серьезно говорил. Он просто озорной чуток. Ну же, дружище. Я не говорил, что он сумасшедший. Ну же, дружище. Давай я тебе парочку отличных моллюсков притащу.»
Сжав свои руки в кулак, Кеннет скользнул взглядом на меня, но я бесстрастно глядел на него, предоставляю сделать выбор ему. Я присел обратно. «Не ведите себя как ребенок,- сказал он Ласситеру,- обзываться было лишним, ей богу.»
« С рыжим лучше не связываться, Ласситер», усмехнулся толстяк со своего столика. Ласситер и бровью не повел в его сторону- вот до чего он был крутой нравом.
« У меня моллюски на загляденье», сказал он Кеннету.
« Я не сомневаюсь, мистер Ласситер.»
Ласситер споткнулся об единственную ступеньку, ведущую в коридор.
***
Когда мы собрались уходить, я поблагодарил Ласситера за знатные моллюски, но он все равно был полон сомнений, пока Кеннет не похлопал его по спине.
Мы сели в машину, Кеннет опустил дверцу бокового отделения и уютно закинул туда ногу. Пять миль я вел к Ричмэн Пойнт, потому что чувствовал, что нам обоим хочется быть там. Когда мы добрались туда, я припарковался на старом месте, мы вышли из машины и стали шагать с камня на камень туда, что Холден, по каким-то своим соображениям, называл Утесом мудреца. Это была обширная и плоская плита, откуда было рукой подать до океана. Кеннет шествовал впереди и удерживал равновесие, раскинув свои руки как канатоходец. У меня было несколько лет форы, да и ноги были подлиннее, так что я мог ступать по камням с одной рукой в кармане брюк. Мы оба присели на Утесе мудреца. Океан был безмятежный и миловидного цвета, но, тем не менее, почему-то он вселял в меня тревогу. Почти в то же мгновение, как я ощутил что-то неладное, солнце скрылось за облаком. Кеннет что-то проронил.
«Что?», спросил я его.
«Забыл тебе сказать.От Холдена весточка пришла сегодня. Я тебе прочту ее.» Он выудил конверт из набедренного кармана своих шорт. Я не спускал глаз с океана и слушал Кеннета. « Послушай, что он пишет наверху. Заголовок какой», начал он, читая письмо, которое он получил давеча.
Лагерь Животворного отдыха для свиней
Пятница
Дорогой Кеннет,
Какое это отвратительное место. Будто для всех мерзких типов здесь свет клином сошелся. Приходится выделывать всякие штуки из коже и ходить в пешие прогулки. Здесь проводилось соревнование между между красными и белыми. Я ведь по идее белый. Черта с два я белый. Скоро я буду дома и повеселюсь с тобой и Винсентом и мы упишем парочку моллюсков. Здесь потчуют яйцами, которые вечно жидкие и даже не кладут молоко в холодильник, когда ты пьешь его.
В столовой всем приходится распевать песню. Есть здесь некий мистер Гровер, который себя считает нехилым певцом и вчера пытался заставить меня подпевать ему. Мне ничего не стоило спеть, только я его недолюбливаю. Он может улыбаться тебе в лицо, но когда у него выпадает случай, он бывает очень сварливым. У меня есть 18 долларов, те, что мне мама выслала, и может я буду дома уже в субботу или воскресенье, если один парень подвезет меня в город как обещал, чтобы я сел на поезд. Они меня теперь астракизму подвергают, за то что я не пел с мистер Гровером в столовой. Ни один из этих мыльных пузырей не заговаривает со мной. Есть здесь один неплохой парень из Тенеси, почти ровесник Винсента. Как Винсент поживает? передай, что я соскучился по нему. Спроси его, читал ли он Послание к Коринфянам? Это из Библии, очень хорошо и красиво написано, Уэб тейлер читал мне отрывки. Даже плавать здесь неохота- совсем нет волн, даже самых крошечных. В чем же прелесть- плавать в таком захудалом месте? Ничегошеньки не боишься и и не перевернешься ни за что. Всего-навсего плывешь на плоту с напарником. Мой напарник это Чарльз Мастерс. Такой же гад, как и все и в столовой глотку дрет.
Он состоит в команде белых и является их атаманом. Он и мистер Гровер два самых завзятых мерзавца, каких свет видал. И еще миссис Гровер. Она тоже расплывается в улыбке, когда видит тебя и играет роль твоей матери, но тоже до поры до времени- от своего мужа она далеко не ушла. Они запирают на ночь коробку с хлебом, дабы никто не делал сэндвичи по ночам, и они вытурили Джима, и за все, что бы тебе не захотелось здесь, приходится раскошеваливаться на 5 или 10 центов, а родители Робби Уилкокса его без гроша его отправили. Я скоро буду дома, в воскресенье, должно быть. Я как-никак скучаю по тебе по Винсенту по Фиби. Какой у нее цвет волос? Держу пари рыженькая.
Твой брат,
Холден Колфилд.
Кеннет засунул письмо и конверт в карман шорт. Он поднял гладкий красноватый камешек и уставился на него, переворачивая в разные стороны, словно надеясь, что в его симметрии нет изъянов. Затем он промолвил, обращаясь скорее к камешку, чем ко мне: «Он никогда не идет на компромиссы.» Он посмотрел на меня с горечью. «Он просто развитый не по возрасту и он никогда не идет на уступки. Он не подхватывает песню в столовой, потому что испытывает неприязнь к мистеру Гроверу, хотя отдает себе отчет, что стоит ему только затянуть песню вместе со всеми, его тут же оставят в покое. Винсент, ведь ему несладко придется в жизни? »
« Как мне видится, ему придется идти на уступки», ответил я, но я сам не верил, тому, что сказал и Кеннет заметил это.
Кеннет положил гладкий камень в свой кармашек шорт и окинул взором океан, разинув рот.
«Знаешь что,- проговорил он,- если бы я уснул вечным сном, знаешь, что бы я сделал?»
Он не ждал, пока я ему отвечу.
« Я бы не ушел, а слонялся поблизости,- сказал он,- я бы болтался неподалеку совсем чуток.»
Его лицо стало торжествующим- как оно бывало торжествующим временами; не подразумевая того, что он одержал победу над кем-то или затмил кого-то. Океан внушал ужас. Он был полон шаров для боулинга. Кеннет поднялся с Утеса мудреца, чем-то очень довольный. По тому, как он подскочил на ноги, я понял, что ему захотелось искупнуться. Но я не хотел, чтобы он плескался среди этих шаров.
Он скинул с себя обувь и носки. « Давай, побежали», воскликнул он.
« Ты в шортах собрался купаться?,- спросил я,- ты задубеешь на обратном пути. Солнце уже зашло.»
« У меня еще одна пара под сиденьем припасена. Давай, побежали.»
« У тебя будут судороги от моллюсков.»
« Я всего лишь три штуки съел.»
«Не надо», начал было я, но он стал стягивать майку и не расслышал меня.
« Чего?», спросил он, когда показалось его лицо.
« Ничего. Только не задерживайся надолго.»
« А тебе плавать не хочется?»
« Нет, я шапочку с собой не захватил.» Ему это показалось забавным, и он похлопал меня по спине.
« Ну Винсент, пойдем со мной.»
« Беги сам. У меня что-то с души воротит от этого океана. Он весь в шарах для боулинга.»
Он уже не расслышал меня. Стрелой он помчался по пляжу. Мне захотелось схватить его, оттащить назад и умчаться прочь.
Когда Кеннет закончил валять дурака в воде, он сам выбрался из нее, и я не заметиил ничего такого. Он вышел и пошел прочь от мутной воды, которая была ему по лодыжки; он ускорил бег по сухой, с едва различимыми на ней следами, отмели, и я опять ничего странного не заметил, кроме того что его голова была опущена вниз. Затем, когда он почти достиг мягкой части пляжа, океан бросил в него свой последний шар для боулинга. Я выкрикнул не своим голосом его имя и бросился к нему, не помня себя. Даже не взглянув на него, я поднял его с земли; размахивая ногами, побежал к машине, неся его в руках. Опустил его на сиденье и первую милю пронесся, используя тормоза; а дальше я забыл, что они есть.
***
Я заметил Холдена на веранде еще до того, как он увидел меня. Его чемодан стоял рядом со стулом, и он ковырялся в носу, пока не заприметил меня. А увидев, проорал имя Кеннета.
« Скажи Мэри, чтобы вызвала доктора,- задыхаясь, выпалил я,- номер записан на этой штуке возле телефона. Красным карандашом.»
Он снова прокричал его имя. Он вытянул свою грязную руку и толкул, почти что выбил, немного песка из носа Кеннета.
«Живее, Холден, проклятье!», гаркнул я на него, неся Кеннета дальше. Я почувствовал, как Холден молниеносно забежал в дом, в поисках Мэри на кухне.
Через несколько минут, еще до того как объявился врач, мои родители въехали на дорожку. Гвир, который играл главную юношескую роль в спектакле, был с ними. Я подал матери знак из окна комнаты Кеннета, и она влетела в дом словно девочка. Я за минуту все ей выложил и потом стал спускаться вниз, мимо своего отца.
Немного позже, когда мама, папа и доктор были наверху в комнате Кеннета, мы с Холденом сидели в ожидании на веранде. Гвир, тот юноша, почему-то ошивался рядом. Наконец он вполголоса сказал мне: «Ну, я пойду, что ли.»
« Хорошо», сказал я нечетко. Мне не хотелось, чтоб актеры мельтешили перед глазами.
« Если есть что-то-»
« Ступай ты уже домой, приятель», оборвал его Холден.
Гвир печально ему улыбнулся и стал ретироваться. Не очень-то ему его прощание понравилось. А короткий разговор с Мэри только разобрал его любопытство. « Так у него сердце пошаливает? Он ведь еще ребенок?»
« Да.»
« Да уйдешь ты уже домой?»
Чуть позже мне захотелось рассмеяться. Я сказал Холдену, что океан был полон шаров для боулинга, и мелкий несмышленыш кивнул и произнес: «Ага, Винсент», будто он понимал, о чем я веду речь.
Он ушел от нас той ночью в 10 минут девятого.
Может тот факт, что я это все записал здесь, поможет ему уйти отсюда. Он был в Италии с Холденом, он путешествовал по Франции, Бельгии, Люксембурге и части Германии со мной. Мне этого не вынести. В такие дни он не должен слоняться поблизости.