Рано утром Дикая дивизия атамана Григория Куделина вошла в город. Ус¬тавший, запылённый поток взмыленных лошадей и посеревших людей. Всадники кое-как держались в сёдлах, засыпали на ходу. Пятна запёкшейся крови на вытертых жупанах, белесые отложения пота, островки высохшей мочи на штанах. Было страшно и некогда было слезать мочиться последние два дня. Только мчать, только гнать измождённых лошадей в нелепой надежде выжить. Всё заканчивалось плохо. Они прошли много вёрст, забрались из раздольных южных степей в эти лесистые края, усыпанные болотами. Труден был этот путь. Много битв, атак, погонь и бегств. Они побеждали, они отступали, они расстреливали сегодня, завтра расстреливали их. Такое было время. Не осталось и половины из тех, кто пошёл за атаманом в этот поход. Кто-то погиб, кто-то сбежал. Некоторые выступали против, их кровь смешивалась с пылью бесконечных дорог. Потому что Куделин не любил недовольст¬ва. И едва замечал смуту, как сразу же вырывал её с корнями, с кровавыми корнями размозженных голов, вспоротых животов и отрубленных рук. Не знал удержу и не останавливался ни перед чем. Он был жесток этот Григорий Куделин.
Смел и жесток. Недаром уже год держал он в руках эту хорошо вооружённую орду головорезов, у каждого из которых руки были по локоть в крови. Дикая Дивизия - от этих слов дрожала сама земля, вспоминая сожженные сёла, начисто вырезанные еврейские местечка и двенадцатый пехотный полк армии Деникина, устлавший собой порядочный кусок донецкой степи. Ночь, обезумевшие от страха люди в белых рубахах, их безнадёжное бегство по степи и темная волна окровавленных сабель. Дикая Дивизия вышла на охоту и пила, жадно лакала парующую кровь. Полная луна, от которой не спрятаться, размашистые удары, предсмертные крики, хрипящий хохот, витающая в воздухе жажда убийства и гулкий топот разгорячённых коней. То был праздник для души куделинских бойцов, рубак и убийц с пустыми глазами обезумевших псов.
Теперь дивизии было не до веселья. Вчера они проиграли, хоть и вырубили две роты балтийских морячков, хоть и захватили месившую их батарею. Но батарея была не одна, и морячки не закончились, и эскадроны красных казаков рубали с флангов. Пришлось бежать, продираться сквозь леса, переплывать через частые речки, бросать всё, что набрали за этот поход и уходить. Дивизия была недовольна. Недовольство дивизии означало смерть. Но он был хитёр этот Григорий Куделин и он сказал, что впереди их ждёт богатый город, где много евреев, купцов, дворян и прочих приятностей, что поход будет здесь окончен и они скоро вернуться в степи, свои любимые родючие степи, где ждут их жены и дети, а главное, истосковавшаяся по хозяину земля. Придут домой они с невиданно богатой добычей, и будут жить в достатке до самой смерти, вспоминая былые свои приключения.
Атамана послушались, потому что его любили. Никто не задумался бы, если бы пришлось его убить, но Куделина любили и ему поверили. Хотелось верить, ведь они выжили этой страшной ночью, когда смерть была рядом и каждый слышал её леденящую вонь. Но они смогли спастись, враг был уже далеко и не они лежали на холодной, щедро сдобренной кровью, будто губы древнего ирода, земле, там вдалеке, где ещё вяло гремели пушки. Дивизия хотела выплеснуть свой страх, гульнуть так, чтоб забыть обо всём, и город был очень кстати.
Даже такой как Неплюевск, уже несколько десятилетий медленно умиравший и постепенно лишающийся признаков того буйного расцвета, который был здесь во времена господина Покрикина, местно¬го Нерона, творившего дела поистине ужасающие, ходившего походами на соседние деревни, обращавшего горожан в рабство и, наконец, сжег¬шего город во имя подражания своему кумиру. Как ни тяжело было го¬рожанам иметь под боком деспота, но, благодаря необычайнейшей жиз¬ненной силе господина Покрикина, Неплюевск процветал. Скот плодился в невиданных количествах, коровы непрерывно мычали, требуя избавить их от всё прибывающего молока, куры неслись по два-три раза на день, пшеницу даже не садили, но урожаи снимали отменные, до того доходило, что рубль, оставленный под подушкой, через месяц превращался в три. Понятно, что с такими прибылями согласны были терпеть горожане и триумфы и казни и гонения на христиан, насилие над женами, присуждение любимому коню тирана звания городского головы, и прочие бесчинства, на кои горазд был господин Покрикин, местный Нерон.
Но когда сжег он город, и при этом читал богомерзкие стихи о страстях своих грязных, то приехала из губернии комиссия, имущество его разворовала, а самого отправила в сумасшедший дом до конца жизни.
Вместе с господином Покрикиным ушло из города и изобилие. Ничего больше не плодилось, даже в нормальных размерах, не говоря уж о прежних. Чиновники шкуру драли ещё пуще деспота, и стал город стремительно нищать, превращаясь в дрянное село. С началом смутных времён грабили его уже три раза и взять в нём решительно было нечего. Но ведь Дикая Дивизия умела грабить. И едва она вошла в город, как затрещали выламываемые двери, закудахтали редкостные куры, сотрясли воздух истошные женские вопли, выстрелы, дым загорающихся домов. Всё было как обычно, не имея поживы дивизия искала кровавых развлечений и в изобилии находила их. Расстреливали коммунистов и купцов, сожгли баптистскую молельню, посбивали выстрелами кресты с церквей, рыскали по чердакам в поисках девок. Несколько новобранцев учились на невесть как занесенных в эту глушь эсерах рубить головы одним махом. Этим умением дивизия славились всегда.
Пока бойцы отдыхали, их атаман обеспечивал себе безбедную старость. В богатейшем из город¬ских домов, он беседовал с дрожащим стариком о живописи, точнее, о коллекции голландских картин. Старик отпирался, старик рвал на себе волосы и клялся всем, чем только можно. Атаман улыбался, он играл с этим стариком, как кот с полудохлой мышей, искренне веселясь над его наивной надеждой выжить. Застрелил, когда причитания надоели. Вскрыл тайник, удовлетворенно погладил картины и ещё стопку старинных икон. Он был умен этот Григорий Куделин, он прекрасно знал, что к чему. Да, сейчас он атаман Дикой Дивизии, услышав его имя женщины рожают недоносков, а мужчины не хотят жить, он командует, он казнит и милует, но придёт время - и всё будет наоборот. К тому моменту он должен быть далеко отсюда. Только дураки держатся до конца.
Он не был дураком. Главное - вовремя уйти, он хорошо усвоил это правило ещё в воровской юности. Нет ничего хуже бедности - тоже испытал. Он хотел жить и жить хорошо. Для этого он и затеял этот поход, чтобы потом вовремя уйти, сесть в Одессе на пароход и сладко жить где-нибудь в Париже. Эти картины - залог сытой и спокойной жизни. Картины и ящик икон. Он был хитрец этот Григорий Куделин. Когда наделавший от испуга в штаны юнкер предложил ему сделку, он не убил, а выслушал. С улыбкой и вежливо. Узнал о коллекции, собранной сахарным магнатом Кутеповым и спрятанной в надёжном месте с началом смуты. Юнкер был сыном Кутепова, знал место тайника и требовал взамен жизнь. Дурачок, он не знал, что никто не может чего-то требовать от атамана. Куделин показал ему, что бывает, когда человека сажают на кол. Юнкер всё рассказал и получил пулю в лоб, а с ней и вечную жизнь. Он был милосерден этот Григорий Куделин.
Двадцать две картины и десяток икон, тщательно упакованные, лежали стопкой перед ним. Чуть поодаль - старик, слишком глупый, так и умерший с надеж¬дой на лице. В соседней комнате умирала невестка, жена юнкера. Она была хороша, и в другое время атаман бы воспользовался ею. Но когда речь шла о деньгах, он не обращал внимания на женщин. Потому что деньги - это всё: и женщины, и власть, и престиж, - всё. Приказал уб¬рать труп старика, умылся и потребовал еды. Он приказывал прислуживать себе не бойцам. У каждого в Дикой дивизии было оружие и никто бы не простил бы унижения. Он приказывал перепуганной служанке, толстой женщине с лицом в прожилках и с белой рябью подбородков, полохливо выполнявшей приказания.
Он поел и завалился на большой кожаный диван, закурил. Служанка подала коньяк. Он любил кейф этот Григорий Куделин. Мечтал о жизни в Париже, куда обязательно должен был попасть. Сначала - белая громада парохода, волны, солнце и багаж. Потом - Париж. Особняк, девки, кабаре, казино. Когда нагуляется - женитьба. Естественно на красавице, желатель¬но с титулом, карты по вечерам, хорошее вино, деликатесы, богоспасаемая жизнь, тихая смерть, приличное кладбище. Он был не жаден этот Григорий Ку¬делин. Он упустил возможность владеть миром, но он не жаден.
И снова заболело сердце, атаман заскрежетал зубами. Его обманули, его, всю жизнь обманывавшего! И этот обман был самым большим обманом в мире! Пото¬му что он упустил всё! Мог бы править целым миром, но его обманули! И теперь он рыскает по свету из-за каких-то копеек, когда у него в руках могли быть тысячи, миллионы! Атаман вскочил, он не мог спокойно вспоминать об этом, он зверел, приходил в ярость, он хотел крови, чтобы забыть, как обманули его, Григория Куделина, атамана Дикой дивизии.
В ярости пустил он тогда на убой тех чёртовых деникинцев - целый полк, сдавшийся накануне. Он дал им несколько минут, чтобы убежать, а потом спустил на них Дивизию. Запах крови повеял над степью, этот запах пьянил и возбуждал. Атаман несся впереди, настигал парализованных страхом солдат и рубил, рубил, рубил, чувствую дикий восторг и первобытную радость от упругого вздрагивания стали, рубящей беззащитные тела. Ночь стала солёной на вкус и красного цвета. Великая ночь. Теперь он тоже хотел убивать, хотел крови, чтобы захмелеть и забыться. Он потерял мир, эта мысль кусала и била, эта мысль сидела внутри и досаждала. Спрятаться, отвлечься. Нужна кровь, только она утолит его.
Он пошёл в город - чтобы убивать. Позади охрана. Убийцы. У всех в дивизии руки были в крови, но эти сами были в крови по уши. Один из них вырезал собственную семью - и его только зауважали. Они были са¬мые дикие в Дикой дивизии. У них не было хуторов в жирнозёмных степях, не было крепких домов, окруженных саженными заборами. Они воевали не для грабежа, а для убийства, своего любимого дела. В дивизии их ненавидели, поэтому он взял их себе в охрану. Те, кого ненавидят, не предают. Если бы не он, их бы давно убили. Но сейчас хотел убивать он, и какой-то старушки, выглянувшей из окна, было мало. Он хотел моря крови, он кипел от ярости, он был настоящий демон этот Григорий Куделин.
Возле здания городской управы раскинулся большой пустырь, густо заросший лопухами и прочим сорняковым разнотравьем. Несколь¬ко раз здесь пытались сделать сквер, но только канавы, наполовину заполненные гнилой водой, да череда засохших саженцев напоминали о благих намерениях. Теперь здесь собирались расстреливать. Под стеной недостроенной беседки сидело семь избитых мужчин. С них сняли даже исподнее. Дикая дивизия веселилась, хотел веселиться и атаман.
- А ну, ставь сволоту! Да лицом сюда, чтоб видели, как мы им хрены поотстреливаем! Кто такие?
Атаман ждал ответа, чтобы заткнуть говорящего пулей, но все молчали. Куделин вдруг почувствовал, как громко застучало сердце и пот выступил на лбу. Атаман смотрел на одного из семи пленных. Не верил своим глазам, хватал ртом воздух.
- Попался, гад!
Это был рёв. Атаман сорвался с места, побежал к человеку, будто боялся, что тот исчезнет, подскочил и стал бить. Кулаком, рукоятью, ногами. Бил остервенело, пока злость не прошла. Улыбнулся, стало весело. Нашёл! Он снова сможет стать великим, мир у его ног! Он был крепок, этот Григорий Куделин, но голова закружилась и слабость ватными волнами расползалась по телу. Почти полгода он выл, на его локтях появились незаживающие раны от укусов, и вот судьба улыбнулась ему!
- Пусть оденется, и тащите его в дом, остальных - в расход. – приказал атаман.
И вспомнил одно местечко под Житомиром. Хижину старого еврея, то ли скорняка, то ли портного. Куделин самолично избил хозяина и обыскал всё жилище. Слышал, что старик был колдуном и знал буду¬щее, но Куделин ничуть не боялся, потому что пистолет сильнее всякого колдовства, сильнее и быстрее. Атаман искал золото, говорили, будто старик научился переливать в него свинец. Но ничего ценного не было в доме, кроме горы старых книг и непонятного мусора. Григорий вытащил измордованного старика во двор и облил холодной водой.
- Ты у меня всё скажешь, морда жидовская!
Он был упорный этот Григорий Куделин. Он умел заставлять говорить людей, он любил добиваться своего и загонять иголки под ногти. Бил своими пудовыми сапогами, от которых дрожала земля. Но старик оказался крепок. Не рассказал о золоте, зато хрипел о каком-то будущем. Атамана было не провести, он знал, что золото - это самое лучшее будущее, единственное надёжное будущее. Но что-то в словах старика было чудное и непонятное. Куделин приказал оставить пархатого и решил зайти ночью сам. Что за бу¬дущее такое, да и иголки могут подействовать лучше кованных сапог.
Ночью Куделин, словно тать, пробрался в хижину. Иголки не понадоби¬лись. Старик еле шевелил разбитыми губами, рассказывал. Есть деревянный футляр, оббитый кожей. Не свиной, телячьей. В футляре находится нечто, не имеющее формы. В этом нечто, обладая определённым умением можно увидеть будущее. Можно увидеть всё: и прошлое, и настоящее, и будущее, но люди ведь хотят знать только будущее. Старик говорил ещё много: о великих тайнах и священных книгах, о начале и конце, о причинах и следствиях. Атаман не слушал этот бред, всё, что нужно, он уже услышал. Он будет великим, человек знающий будущее - будет великим, будет властелином мира! Зная будущее, он возьмёт в руки настоящее! Он был умен этот Григорий Куделин!
И когда почувствовал дуло револьвера у затылка, то не стал дергаться. Он не хотел умирать в одном шаге от могущества. Он позволил себя связать, смотрел, как неизвестный шарил в груде хлама. Нашёл футляр, приоткрыл его. Никакого свечения или звуков. Человек заворожено смотрел, потом закрыл футляр, поцеловал его и исчез в темноте. Но атаман успел разглядеть его в призрачном свете луны. Он был остроглаз этот Григорий Куделин.
- Старик развяжи мне руки. – попросил атаман.
Старик улыбнулся.
- Развяжи мне руки!
Старик закрыл глаза.
- Я убью тебя!
Старик забормотал молитву.
- Я вырежу всё это замызганное местечко!
Тихий шелест слов, похожих на падающую листву.
- Старик, не заставляй меня кричать. Прибегут мои убийцы, они же снимут с тебя шкуру полосами!
- Нет, мне перережут горло.
- Что?
- Мне перережут горло.
- Кто?
- Твой охранник.
- Откуда ты знаешь?
- Мне известно будущее.
- Тебя зарежут, только если я прикажу!
- Меня зарежут вопреки твоему приказу.
- Дурак! Развяжи мне руки!
- Не могу.
- Почему?
- Тебя развяжут твои люди, а мне нужно просто сидеть и говорить с тобой.
- Зачем тебе это нужно?
- Такова судьба, это моё будущее. Иначе я бы не прервал молитву, чтобы говорить с гоем. Иначе я ничего не рассказал бы тебе о футляре. Но я видел своё будущее и в нём я рассказывал, прерывал молитву, должен был говорить эти слова и дожидаться ножа.
- Ты спятил, старик!
- Я иду своей дорогой.
- Тебе не жаль своих соплеменников? Я ведь прикажу уничтожить их всех!
- Их судьба умереть сегодня.
- И ты не хочешь их спасти? Просто развяжи мне руки!
- Только бог может спасать, я не бог, я не могу изменить судьбу.
- Ты - дурак, старик! Ты прожил жизнь и остался дураком!
- У каждого свой удел.
Атаман закричал. Он имел сильный голос этот Григорий Куделин. Его услышали, прибежали. Нож освободил атамана от веревок, а старика от мучений. Три дня вся Дикая дивизия прочесывала окрестности, три дня все старались найти человека с футляром и получить огромную награду от атамана, но человек исчез. Осталась только его фамилия - Швыдков. Атаман чуть не сошел с ума, метался и убивал, не спал но¬чами, всё видел, как уплывает из его рук власть над миром. Сейчас атаман улыбался.
- Где футляр?
Он готовился пытать, ведь не так-то просто расстаться с могущест¬вом.
- Я его закопал. – сказал человек.
- Где?
- Недалеко.
Через четверть часа футляр был уже в доме сахаразаводчика Кутепова.
- Идите, развлекайтесь. – сказал Куделин. Его охранники не двигались с места. И улыбались.
- Награда, мы же его поймали. – сказали они.
Атаман очень разозлился. Он не любил, когда его к чему-то вынуждали, его, самого Григория Куделина! Но он умел сдерживать, когда нужно, свои чувства. Иначе давно бы лежать ему в сырой земле. Он достал кисет с золотом.
- Вот, здесь хватит. – протянул охранникам.
Они внимательно изучили мешочек, потом хмыкнули и ушли. Куделин облегченно вздохнул. Он не был трус, он просто хотел жить этот Григорий Куделин. И он знал, кто умрёт сегодня ночью. Собаку, огрызнувшуюся на хозяина, пристреливают. Но это потом. Есть дела и поважнее. Он запер тяжелую дубовую дверь на все засовы. Вернулся к человеку, ухмыльнулся, тяжело и по-людоедски.
- Думал, не найду?
- Думал.
- Нашёл! От меня не уйдёшь!
Атаман сильно ударил прямо в лицо. Человек упал.
- Самый умный нашёлся?
Бил ногами.
- Как я тебя ненавижу!
Он представлял сколько случайностей могли помешать ему найти футляр.
- Я тебя убью!
Не убил. Просто это стало неважно. Атаман взял в руки футляр, от¬крыл. Нечто, неподдающееся описанию, было там. Любые слова могли быть сказаны об этом, но ни одно не описывало его. Это нельзя было охарактеризовать, оно было ни на что не похоже. Нельзя было ска¬зать, что оно находилось в футляре. Футляр находился в нём. Футляр, дом, город, атаман, беглец, реки, поля, ВСЁ - всё, что было, есть и будет.
Атаман сунул руку в футляр, но в нём уже были все руки мира. Его руки всегда были там, и сам он был там с рождения и до него.
- Я ничего не вижу!
Атаман поднял с пола Шведкова и обтёр с него кровь портьерой. Он был чистоплотен этот Григорий Куделин.
- Как этим пользоваться?
- Нужно сосредоточиться и ровно дышать.
- Что дальше?
- Дальше решить, что хочешь увидеть. И увидеть.
Атаман швырнул Шведкова обратно на пол.
- Дернешься - застрелю!
- Ещё рано. – тихо сказал он.
- Что рано?
- Ты застрелишь меня позже. – пояснил пленный.
- Я тебя застрелю, когда захочу! – закричал атаман.
- Можешь называть это так.
- Что ты мелешь?
- Ты хочешь, когда тебе положено хотеть, нет, даже когда ты обязан хотеть.
- Я никому ничем не обязан и делаю то, что хочу, так что заткнись и не мешай! – приказал Куделин.
Он усмирил дыхание и сосредоточился. Он долго смотрел на мельтешения в ящичке, пока из них не стали складываться картины жизни.
- Почему я не вижу себя через десять лет? – спросил через время Куделин.
- Потому что тебя не будет через десять лет.
- То есть как?
- Завтра тебя расстреляют около той же стены, где чуть не расстре¬ляли меня.
- И кто ж это меня расстреляют? – захохотал атаман.
- Чекисты.
- Откуда они тут возьмутся?
- Я точно не знаю, посмотри сам.
- Чёрт! Войдут завтра с севера, а эти идиоты все перепьются!
Атаман вскочил и бросился к двери, остановился.
- Вставай! – крикнул он пленному.
- Зачем?
- Я их встречу! Я всю эту шваль перестреляю! ****и красножопые!
- Успокойся, тебя завтра расстреляют.
- Никто меня не расстреляет, я буду расстреливать! Я теперь знаю будущее, я всех перешибу! Я теперь самый сильный, я стану императором мира!
- Тебя завтра расстреляют. – вздохнул пленный без особой радости.
- Да заткнись ты! Меня не смогут убить, ведь я знаю будущее!
- Но ты не можешь его изменить.
- Что ты сказал?
- Ты не можешь ничего сделать, чтобы изменить будущее.
- Ты, значит, можешь, а я нет? – атаман расхохотался.
- Я тоже не могу. Никто не может. – вздохнул пленный. - Я пытался. Я узнал, что ты убьешь ме¬ня в каком-то доме, и я убежал на север. Здесь, в этих болотах, ты не должен был меня найти. Я посмотрел будущее, но оно ничуть не изменилось. Ты всё равно убивал меня. Я очень чётко видел, как ты стреляешь в меня. Тогда я решил схитрить. В будущем я видел, как ты убива¬ешь меня и у меня все десять пальцев.
- Причём тут пальцы?
- Притом, что в будущем умирал некто с десятью пальцами. Я отрубил себе палец, вот на левой руке. – пленный показал руку без одного пальца. - Я бросил палец в огонь. Я радовался, как ребенок, ведь умирал от твоей пули не я, а какой-то десятипалый. Я снова посмотрел в будущее и увидел, как ты убиваешь человека с девятью пальцами. Меня. Всё равно меня! Понимаешь? Может тебе удастся стоять перед ЧЕКа в штанах, может, нет, это зависит от тебя, но тебя обязательно расстреляют.
- Ты врёшь сволочь! Просто ты - дурак, ты не смог воспользоваться такой возможностью!
- Ну, воспользуйся ты.
- И воспользуюсь!
- Стреляй в колено. – усмехнулся разбитыми губами Шведков.
- Откуда ты знаешь? – удивился Куделин.
- Потому что ты должен.
Выстрел. Чёрт, странно, атаман целился в бедро, а попал в колено, та¬кого с ним ещё не бывало. Но нет времени раздумывать, он бросился на улицу, готовить Дикую дивизию к бою. Он бежал разбитыми пыльными улицами и видел, что дивизии нет. Толпы пьяных мужиков, часть уже повалилась спать прямо на землю, остальные упадут очень скоро. Десятка людей хватит, чтоб перебить всё его пьяное воинство и он не может ничего поделать. Ничего!
Но не таков был Григорий Куделин, чтобы сдаваться. Выход всегда есть, просто нужно его найти. Он пошёл домой. По дороге встретил охранников. Один отрывал курицам головы, другие резали какой-то хрипящий обрубок, несколько минут назад ещё бывший человеком. Выстрелил метко, упали все. Атаман даже не стал искать кисет с золотом. Он очень не любил, когда ему угрожали, когда заставляли его чувствовать страх. Добил изувеченного. Он был милосерден этот Григорий Куделин.
План созрел. Бежать из города. Всё забрать и бежать. Вернулся в дом. Шведков монотонно выл в луже крови.
- Не вой.
- Не могу, должен.
- Что должен?
- Выть, это моё будущее.
- Так ты воешь из-за того, что знаешь будущее?
- Вроде того.
- Не из-за боли?
- Из-за боли, но ведь можно кричать, хрипеть, стонать, а я вою.
- Дурак. Ладно, вой себе на здоровье, а я уезжаю.
- На мосту тебя схватит разъезд красных. Картины отберут, а тебя поставят к стенке.
- Откуда знаешь про картины? – атаман подозрительно присмотрелся к пленному.
- Я же смотрел твоё будущее.
- Ты брешешь, тварь!
- Хочешь, проверь.
Атаман сел, заглянул в футляр, долго смотрел, потом тяжело вздохнул.
- Значит, мне не убежать?
- Нет. Тебя расстреляют завтра утром.
- А это, то, что в футляре, оно не может ошибаться?
- Оно ничего не может, оно просто есть. Оно всё и вся. И этого достаточно.
- Но на какой хрен оно тогда нужно? – закричал атаман.
- Оно просто существует, оно вне нужно или не нужно. Это мир, это всё. Человеку нужно зачем-то жить, он - песчинка. Миру ничего не нужно
- Но кто-то же засунул это в ящик! Значит, этим можно как-то управлять!
- Никто не засовывал это в футляр. Это не в футляре, все мы и футляр в этом. Футляр просто окошко, даже не окошко, а рама.
- Но к чему оно, это окошко? – скривился Куделин.
- Человек должен искать свой смысл. С окошка хватит и того, что оно есть.
- Я думал в нём сила!
- Там силы нет. Это просто открывает глаза, но руки твои по-прежнему связаны. Все, кто владел этим футляром, думали, что приобретут вели¬кую свободу, но вместо этого попали в страшное рабство. Их глаза открылись, и они увидели, что человек несвободен, что все делаемое людьми, это не их воля, а их покорность. Они просто идут по предначертанному пути. Только большинство не знает об этом. Они думают, что свободны, вольны делать, что пожелают, но они лишь тени, исправно повторяющие движения неких первичных. Эти первичные и есть судьба. То, что я сейчас говорю, тоже лишь отзвук беседы, запечатленной в этом. Мы тени, тень ничего не может, тень должна.
- Откуда ты знаешь всё это?
- Судьба. То, что я узнаю об этом, буду стремиться к нему, загляну в будущее и умру, уже было в этом ещё, когда меня не было, и будет, когда черви съевшие меня станут травой. Я шёл по пути, предназначенно¬му мне, ты - шёл по своему. Наша встреча уже была и ещё будет. Ты уже убивал меня и ещё убьёшь. Тебя уже расстреливали и ещё расстреляют.
- Это что же я всё время буду родиться, расти, командовать Дикой дивизией и гибнуть под пулями? – возмутился атаман.
- Да.
- Значит, один проживет свой век в тепле, в добре и будет всегда так жить, а мне всё пули будут всаживать в голову?
- Я не знаю точно, но мне кажется, что каждый проживает бесконечное число раз бесконечное число жизней. Когда-то я буду тобой и убью тебя, когда-то я буду хозяином этого дома и ты разворотишь мне заты¬лок. Ещё когда-то мы будем двумя пескарями, весело снующими в пес¬ке. Мы будем родителями, друзьями, врагами, возлюбленными, вовсе незнакомыми людьми и не людьми. Мы будем всем, может мы даже есть всё.
- Мне плевать на всё! Мне важно, что завтра меня расстреляют!
- А сегодня ты убьёшь меня.
- На тебя мне плевать! Я не верю, что погибну! –заверещал атаман.
Он не хотел умирать этот Григорий Куделин.
- Значит это твоя судьба, не верить до самой смерти. Видеть, как задымились винтовки красноармейцев после залпа и не верить.
- Да пошел ты со своей судьбой! По-моему будет, я не умру! Возьму вот и не убью тебя!
- Ты убьешь меня.
- Вот и нет! Ничто меня не заставит убить тебя, во всяком случае, сегодня. Ты останешься жить, а значит, этот хренов ящик будет врать, когда покажет твоё убийство! Если будет хоть одно враньё, то и всё остальное враньё, чепуха, которая не стоит и ломанного гроша! Всё полетит вверх тормашками. Вот как всё просто! Ты остаешься жить, а ящик становиться из будущего враньём! Черт с ним с буду¬щим, зато я останусь жить! Я сейчас запрягаю лошадей и уеду отсюда вместе с картинами и иконами. А ты останешься здесь болтать об этой чепухе, ты будешь живой и я буду живой! Каково!
- А я ведь умру и так. – прошептал пленный.
- Умирай, я то тебя не убивал! – атаман хохотал.
- Убивал. Я истеку кровью, а стрелял ты.
- Ты же говорил о другой смерти, быстрой?
- Ну, мелочи могут меняться, я же говорил.
- Чёрт!
Атаман куда-то убежал. Вернулся с порванной на бинты простыней.
- Я тебя перевяжу и ты будешь жить. Я не дам тебе умереть! Дела! Я убил столько народа, а теперь беспокоюсь за жизнь какой-то сволочи!
- Ты всего лишь идёшь своей дорогой.
- Чепуха! Я иду, как хочу и куда хочу! Хочу дорогой, а хочу полем! Я обману судьбу, я плюну ей в глаз!
- Если ты и плюнешь судьбе в глаз, то только потому, что это будет твоя судьба.
- Приподнимись. Сейчас замотаю тебя, и никуда ты не денешься.
- Помнишь того старика? – спросил пленный.
- Какого?
- Хозяина футляра.
- А того жидка, помню. Вроде тебя болтун был.
- Представляешь, как он мучился.
- Ничего он не мучился, чиканули по горлу и полетела душа в рай! А что били, так кого ж не били?
- Я не о том. Он ведь всё давно знал.
- Что всё?
- Всё. Знал, что на старость будут его топтать сапогами и резать горло. Знал и жил. Знал, что его сына поднимут на пиках. Знал и растил его, любил. Знал, что его внучку, радость души, свет мира, будут насиловать твои сволочи. Всё знал и с этим жил многие годы.
- Дурак! Тряпка и дурак! Чтобы жить, нужно уметь обманывать судьбу! Так сейчас завяжем.
- Он молился, работал, ел, целовал внучку, зная свою и их участь!
- Раб! Трус! А ты дурак! Нашел куда бежать! В Америку надо было, там бы я тебя точно не нашёл! Вы не захотели поработать головой, чтобы спастись! Сдались! Потому что слабака!
- Футляр - проклятие, от которого никому не убежать. Футляр - крест, но мало у кого хватило сил достойно с ним взойти на гору. Иисус нёс этот футляр на Голгофу, он взял на себя все страдания, он закрыл футляр, чтобы никто больше не страдал из-за него. Но бесы или люди снова открыли футляр и пустили его сеять мучения. Ты мучаешься день, я несколько месяцев, а тот старик - почти всю жизнь. Он купил футляр в молодости на распродаже. И годы жил, зная всё, годы мучился, но не отчаялся, прошел свой путь, испил свою чашу.
- Прошёл, прошёл! Врёшь ты всё! Это я уже понял. Если судьба, так и не мог старик отчаяться, потому что в судьбе у него такого нету. Жил себе, думал, чувствовал, что положено, и всё. Нет тут ничего такого, чем ты восхищаешься! Это если по-твоему, если судьба. А если по-моему, по-настоящему, то дураки вы оба. Бороться нужно было, драться до последнего, грызть зубами и получилось бы. Но вы - слабаки, вы всегда только терпели, вы слуги жизни, а мы - хозяева. Я обманул судьбу, потому что хитрый, потому что жизнь предназначена для меня, я взял её как дешевую ****ь, силой и моя воля! Так надо жить, а не слюни пускать! Не бывать такому, чтобы Григорий Куделин испугался какого-то жидовского ящика! Это для слабаков. Всё, завязал я, кровь идти перестала, будешь жить. Вот уж не думал, что оставлю тебя в живых, так мечтал помучить, показать тебе ад. Сколько месяцев только и мечтал, как буду тебя убивать, а оставляю живым!
- Я мёртв. – закрутил головою пленный.
- Жив, жив. – атаман довольный улыбался.
- Мёртв!
Шведков рванулся, неожиданно и сильно. Свалил сидящего атамана, на пол и стал душить. Клокочущее горло, тяжелые хрипы. Борьба, выстрел. Шведков обмяк, атаман сбросил его на пол и вскочил. Шведков смеялся, хоть трудно смеяться челове¬ку с простреленным животом.
- Я уж было испугался, что ты действительно уйдёшь, а я живой буду. – захрипел он.
Атаман задыхался. Он отбросил дымящийся револьвер и схватил Шведкова за грудки, он был взбешён.
- Скотина! Зачем ты это сделал? Мог ведь жить!
- Это моя судьба.
- Сука! Ты ведь мог жить! Насрать на судьбу!
- Судьбу нужно исполнять.
- Кому нужно? '
- Мне.
- Но ты ведь не должен был вот так на меня бросаться!
- Не должен. Но если бы я не бросился, то ты не убил бы меня, а моя судьба быть сегодня застреленным. Я не хочу нарушать судьбу.
- Почему?
- Если бы я не погиб, то всё бы сломалось, всё нарушилось, весь миро¬порядок. Не мне его нарушать.
- Мог жить!
- Я должен был умереть.
- Ну так сдохни ****ь!
Атаман схватил револьвер и выпустил в Шведкова все оставшиеся пу¬ли. Сел на диван и обхватил голову руками. Он нервничал, слишком многое свалилось на него за этот день. Нужно успокоиться и решить, что делать, он ведь хитёр, он ведь Григорий Куделин. Дело жизни и смерти. Нужно бежать, дивизию уже не поднять. Чёрт с ней. Бежать на юг. Трудно будет пробиться туда с картинами. Война: разъезды, посты, партизаны, банды. Поди, прорвись сам. Страшно, что умер Шведков, ведь всё пока сбывается, пока. Может действительно не уйти?
Куделин гнал прочь такие мысли. Нужно быть уверенным, он хозяин. Заглянул в футляр. Полуразрушенная стенка красного кирпича, строй солдат, залп. Человек падает, он падает. Атаман бросил футляр со всей силы об пол. Футляр отлетел к стене. Куделин зло сплюнул и выбежал из дома. Вскоре подогнал повозку, запряженную добрыми лошадьми. Погрузил картины, иконы, бросил ручной пуле¬мет и ящик с гранатами. Матерно выругался и огрел кнутом лошадей. Мчал по улицам, нещадно давя спящих бойцов, они всё равно считай трупы, да и не важно. За ночь он уйдёт далеко, так далеко, что его не успеют до завтра привезти в этот вонючий городок и расстрелять. В том и план. Он еще обманет судьбу, плюнет в глаз, отымет её!
Атаман почувствовал прилив сил и уверенности. Он спасётся, он уйдёт! Париж, рестораны, девки, сытая, довольная жизнь, всё это будет у него! Лежать на диване, курить дорогую сигару, под боком блондинистая сука, рядом бокал вина, и вспоминать былое. Тысячи вёрст бешеных скачек, битвы, грабежи, резня, кровь и смерть. Дураки и слабаки подохли, а он живой, он счастлив, он – хозяин жизни. Он вздыхает и улыбается, такова судьба. Его судьба. И патефон играет мелодию похожую на слегка взволнованное море. Иногда курнуть опиума.
Откуда взялась канава поперёк дороги непонятно. Куделин слишком задумался и не заметил её. Телега резко ковырнулась, завалилась на бок, еще несколько метров протащилась по дороге и остановилась. Атаман лежал под деревом, удар о которое остановил его полёт. Он был крепок этот Григорий Куделин, он не умёр, он быстро очнулся. И услышал чьи-то шепотки. Поднял голову - несколько мужиков торопливо рылись в повозке, уверенные, что ездок мёртв. Атаман достал револьвер, который зарядил ещё в городе, и начал стрелять. Двое упало, ещё двое бросились бежать. Куделин подбежал к повозке, схватил пулемет и скосил убегавших. Сел на дорогу, скрученный сильной болью в левом боку. Не иначе как, сломал. Куделин нашёл в себе силы встать и осмотреться. Повозка была разбита напрочь. Картины от уда¬ра разложились по дороге, будто большие карты. Стал собирать их и носить в кусты. Спрятать их здесь, запомнить место, позже вернуться.
Когда позже, как вернуться? Куделин гнал от себя эти вопросы, зная неу¬тешительный ответ. Но не мог он просто так бросить картины! Это же Париж, его Париж! Складывал в какой-то яме, сверху навалил веток. Дожди, конечно, всё испортят, но что было ещё делать? Вернулся к повозке. Освободил из упряжи уцелевшую лошадь, искалеченную застрелил. Залез и поскакал. Быстро, хоть и сильно болел бок, но дыхание смерти позади было куда страшнее. Он уйдёт, он выживет, он ведь Григорий Куделин! Пусть не Париж, не особняк и не рестораны. Маленький городок, где всё дешево и жизнь спокойна. Жизнь! Мадам, вдова, недурно выглядит, владеет лавочкой. Вместе торгуют, вместе живут и долго проживут. Боль забивала все мысли. И пусть, пусть! Значит он живой, он с каждой минутой отдаляется от костлявой старухи смерти! Он, Григорий Куделин, побеждает судьбу! Он всегда делал невозможное. Сбегал из самых строгих тюрем, уходил из хитрых ловушек, больше года командовал Дикой дивизией и вот победил судьбу! Отымел, как последнюю ****ь! Он хитрец, он хозяин! На юге, в тайнике лежит золотишко и валюта, ещё кое-что при себе. На первое время хватит. Ну, Гриша, ну жук! Он был сыном шлюхи и конокрада, а стал человеком обманувшим судьбу!
Впереди показались всадники, несколько человек. Атаман бросил лошадь с дороги в кусты, но его уже заметили. Может в лесу, ему бы и удалось затеряться, но кусты и деревья быстро кончились, впереди расстилалось поле. Куделин погнал лошадь вперёд, уже зная, что будет, но не веря. Лошадь подстрелили, атаман умело упал на землю, но сломанный бок не прощал даже умелых падений. Едва не потерял сознание, топот приближался. Вот они уже рядом, вскинул револьвер и тут же несколь¬ко пуль разнесли правую руку. Опытные попались бойцы, ждали подвоха. Куделин понял, что конец. Футляр, судьба оказались сильнее. Значит всё-таки расстрел.
Он так ослаб, что даже не было сил злиться. Его обыс¬кали, взвалили поперёк коня и повезли куда-то. Кровь из раненной руки оставляла прерывистый след. Он наверняка умрёт, не доехав до города. Потерял сознание. Очнулся от холодной воды.
- Здравствуй Гриша. Узнаёшь?
Перед ним стоял Жныкин, красный командир. С ним ещё какие-то люди. Особенно приметный один, со щелью на лбу и сжатыми кулаками. В глазах у него только холод, зима в глазах.
- И знаете, орлы, кого вы изловили? Самого Гришу Куделина, атамана Дикой дивизии! Что ж это ты, Гриша, мотаешься по дорогам один да ещё на незаседланной лошади? Или прогнали тебя твои головорезы?
- Везите в город. – захрипел он озлобленно.
- Это ещё зачем? – удивился Жныкин.
- Расстреливать.
- Что ты Гришаня, и не надейся даже на такую льготу! – засмеялся красный командир. - Ответишь прямо сейчас за всех, кого убил и замучил, тварь ты такая.
- Я ведь офицерьё! – зачем-то попробовал оправдаться атаман.
- И офицерья много ты положил, согласен. Это тебе зачтется, но ведь и нашего брата ой как немало ты погубил. Помнишь морячков две сотни балтийских. Ведь золотые были ребята, а ты их порезал всех. Они ж за революцию, за счастье стеной были, а ты их в расход. Вот за них и будет тебе сейчас тошно.
- Меня чекисты должны в городе расстрелять. – напомнил свою судьбу атаман.
- Нету, братец, никаких чекистов в округе, они вперед бояться лезть, всё по тылам больше чистят. И в город тебя никто не повезет. Здесь тебе кое-что устроим. Как ты любишь - на коле.
- А офицерьё? – вскрикнул Куделин.
- Если бы не офицерьё, то резали бы тебя на части, пока бы ты не закончился. За офицерьё только кол. А ну вкопать в землю палю хорошую!
- Суки! – закричал Куделин.
Застучал топор, лопаты начали рвать землю.
- Тебе здесь хорошо будет, раздольно. Вон березовая роща, речка недалеко, птички поют. Это тебе тоже за офицерьё. – усмехнулся Жныкин.
Но как же стена? – недоумевал атаман. Ведь должны были расстрелять, и в помине не было кола в ящике! Обманули! Страшная смерть. Уж лучше было сидеть в городе и ждать. Тогда бы только расстреляли. Эти не дадут просто умереть. Жныкин, чёртов морячок, как же его драли, сколько людей положили, а он выжил! Подкрался и скоро сплетет лапти Дикой дивизии! Плевать на ди¬визию, эти пьяные свиньи заслуживают смерти. Но почему он, Григорий Куделин, умный, хитрый, сильный, много повидавший, почему он должен умирать? Кто дал ему эту судьбу? Бог? Он ненавидел того, кто пишет судьбу, кто бы он ни был! Если бы смог достать, то сразу же пристре¬лил бы его. Потому что несправедливо! Какое-то говно будет жить, а он, лучший, он - должен умереть. Неправильно!
Заостренный березовый столб вставили в яму, засыпали и трамбовали землю прикладами.
- Хороший столб, Гриша. Как раз по тебе. – сказал красный командир.
Жныкин будет жить, а он нет! Атаман скривился от возмущения.
- Даю тебе три минуты, последних. Подумай, скажи, если будет что, мо¬жет, помолись. Перед смертью часто молятся. Минуты эти тебе из мое¬го уважения. Хоть и сволочь ты, но боец изрядный, замечательный. Жаль не туда пошел ты, а то с тобой бы побыстрей счастье мы обустроили. Но уж не по-нашему. Часы у меня трофейные, немецкие, точные, так что не обману. Вот, началось время.
Весь отряд как-то затих. И всего-то десятков семь-восемь. Как клопов могла их дивизия раздавить. Но спит дивизия, мёртвецким пьяным сном спит. И будет спать, пока не перебьют её. А он, атаман Григорий Куделин, уже на пороге смерти. Ему осталось жить чепуха, уже меньше. Как быстро идет время, будто понёсшая лошадь! О чём думать перед смертью? О жизни, так одинакова была его жизнь! Сначала дела, бега от полиции, тюрьмы, снова дела. Потом походы, перестрелки, рубки. Что об этом вспоминать, всё на одно лицо! О мечтах ещё глупее вспоминать, не сбудутся они, сидеть ему на колу. Молиться? Зол был на бога, за упорство того в судьбе. Ну что ему стоило отступить, дать выжить, атаман бы пудовые свечи в благодарность ставил? Нет же уперся, старый дурак, ни в какую! Ну и пошел куда подальше! Что ж делать? Время уходит, его жизнь уходит, навсегда уходит, умрёт он! Лежит атаман, смотрит в небо в последний раз. И травы запах в последний раз, дышит последние разы, всё последнее! Глянул на часы Жныкин, хмыкнул. Всё. Схватился Куделин, упал на колени, к ногам комиссарским.
- Пристрели!
Подняли его и опустили на кол. Сантиметр за сантиметром оседал атаман воя от боли. Потом хрипел, через несколько минут затих.
- Получил своё. Теперь и с дивизией так же сделаем, хана им. Поехали Хребто счастье строить. – Жныкин пришпорил своего коня.
Отряд зарысил по просёлку к городу. Среди белых березок и зеленной травы остался кол. На нём был бывший атаман Дикой дивизии. Он был похож на ободранного цыплёнка, этот Григорий Куделин, цыплёнка насаженного на вертел. И первые мухи уже садились на пятна крови. Пока ещё боязливо, пока ещё осторожничая.
«02. Всё» является вторым рассказом из моего проекта «Рассказы в упор». Смысл проекта: каждую неделю я буду выкладывать один свежий, только что написанный рассказ с переводом на русский, а также один старый свой рассказ, про который мало, кто слышал, но который считаю достойным внимания. Старые рассказы я буду, при необходимости, переделывать и обязательно переводить. Итак, получиться два рассказа в неделю. Новый будет выходить в понедельник, старый - в четверг.
Если Вам понравился рассказ и вы хотите поблагодарить автора, то пишите комментарий и помогите деньгами или делом Майдану в Вашем городе или в Киеве.
Приятного чтения.