Есть такая украинская народная песня:
Діду мій дударику, ти ж було селом ідеш, ти ж було в дуду граєш.
Тепер тебе немає, дуда твоя гуляє. І пищики зосталися,
казна кому досталися… Діду мій…
Вот точно так и вышло у меня, когда умер мой дедушка. Я любил бывать у него в селе, на лето меня частенько туда отвозили родители. Его, правда, не называли «дудариком», но без моего деда ни одна свадьба не обходилась. Он не только на дудке играл, но и на всяких пищалках, колотушках, у него был маленький баянчик и даже скрипочка, только странная, похожая на самодельную. Как его не любить!
Дедушка и меня хотел научить музыке, но лето короткое, хочется и на речке поплавать, и с ребятами пойти в ночное. Там давно ко мне привыкли, считали за своего, а деда уважали все. Только мой отец сердился на него. Он много раз пытался уговорить дедушку переехать к нам в город. Пару раз даже хитростью увозил его к нам, как будто в гости. А на самом деле отец хотел приучить дедушку к городу.
Дед ненавидел лифт, по лестнице поднимался пешком на пятый этаж, сердился, болел, приходилось отвозить его в село обратно. Он там привык. «Тут мне вольно», – говорил. А может и в самом деле. Воздух там не такой, как в городе. В городе я плохо ел, а как только к деду приезжал, так сразу же начинал есть нормально по полной программе. Картошку с селёдкой, которую мы ему привозили из города. А ещё у дедушки яблоки были, я таких никогда в городе и не пробовал. Эх! Теперь я уже взрослый, мне пятнадцать. А тогда ума не хватило научиться, хоть на чём-то играть.
И точно как в той песне, всё дедово имущество разлетелось в прах. Отец мой не захотел ничего домой брать. Только памятный фотоальбом взял, а остальное вынес во двор, положил на траву рядом с поленницей, люди разобрали. Ещё и обижались некоторые – после поминок не мог сын, мол, по-человечески отдать всё людям. Молодым теперь ничего не нужно, всё на траву свалил, ложки, вилки, рюмки, постельное бельё. А я смотрел на дедовы стукалки, шумелки, помню, он горохом какую-то плотную пластиковую бутылочку засыпал примерно на четверть. Постучит ею о свою совсем высохшую ладонь, она отзывается не грубо, не грохочет, а так: как бы шуршит, постукивает.
А вот скрипочка осталась. Видимо, никто не играл на этом инструменте. Нам уже ехать надо, а я на скрипочку смотрю, слёзы наворачиваются, а она на траве лежит одиноко, почти ничего уже не осталось.
– Пап, я возьму скрипочку дедову, а?
– А ты что, играть умеешь?
– Пап, я научусь. Разреши мне. Всю дедушкину музыку разобрали, а мне…
– Да, бери, я что, против!
Так я стал владельцем дедушкиной скрипки, а память о нём всё равно со мной. Пробовал играть, смычок такой странный, вертится в руке. У нас в классе был Мишка-скрипач, стал я у него спрашивать, чем он волос на смычке натирает, как подкручивать колки на грифе. Он, наконец, не выдержал, сказал, чтобы я принёс показать ему скрипочку или он ко мне домой зайдёт, чтобы всё самому увидеть. Договорились мы о встрече у меня дома. Мама на работе, папа тоже, после занятий в школе он пришёл ко мне. Увидел скрипку, заулыбался.
– Такая интересная, одна на всём белом свете. Самоделка, но отлично сделана, даже клея не видно, отшлифована мастерски. Дед, говоришь, играл на ней?
– Он на всём играл, у него и баянчик маленький был и всякие пищалки, дудки, тарахтелки.
– Сейчас я его канифолью натру, смычок этот, и попробую поиграть.
Миша достал из своего скрипичного футляра круглую коробочку со смолистой прозрачной канифолью, натёр волоски на смычке, заиграл. Я смотрел во все глаза, а Миша стал таким серьёзным, голову чуть наклонил влево… играет. А что играет, я не понял. Потом смотрит он на меня и говорит:
– Отличный инструмент с приятным звуком. Повезло тебе, Санька. А вообще-то если хочешь, отдай его мне или буду тебя учить играть. Как?
– Хочу научиться играть хоть немножко, – сказал я.
– Задача не из лёгких. Учиться играть на скрипке нужно начинать до шести лет… Но в конце концов тебе же не в консерваторию поступать. Попробуем.
Так я начал учиться правильно держать скрипку, смычок. Мишка принёс мне кусочек старой разбитой канифоли, мне вполне хватало, чтобы смазать волоски моего смычка. Сначала получалось пискливо, но Мишка меня не высмеивал, поддерживал, даже хвалил:
– А ты способный. Вот что значит наследственность. Твой дед видно передал тебе музыкальную одарённость.
– Я стараюсь, – скромно отвечал я и ещё усиленнее пытался овладеть инструментом.
Это принесло результаты. Скоро я уже играл на пустых струнах, не нажимая порожки на грифе скрипки левой рукой, у меня правая рука работала лучше, впрочем, как и у большинства людей. А левая отставала.
Прошло ещё месяца три, и я уже мог почти сносно сыграть ту самую украинскую песню, о которой рассказывал вначале. Тут я и удивил родителей, когда вышел в столовую со скрипкой и зазвучало: «Діду мій дударику…» Но я не доиграл, заплакал и убежал в свою спальню. Я услыхал, как папа сказал: «Ну, надо же. Взрослый парень». А мама ответила: «А ведь научился играть!»
Она пришла ко мне в спальню, погладила меня по голове.
– Мальчик мой золотой. Не плачь. Что делать? Дедушке было 85 лет. Старенький. Жил сам. Болел. Ты же понимаешь. Он не хотел с нами жить. А ты молодец, научился играть. Никогда бы не подумала! Хочешь поступить в музыкальную школу?
– Что ты, мама? Детей до шести лет учат играть на скрипке! Понимаешь. Я уже не подхожу. Меня Мишка, мой одноклассник учил. Нет, я сам буду пробовать, что получится, то и ладно… Эх, мама, как мне летом хочется съездить к дедушке в ту самую деревню.
– Там такая развалюха была у дедушки, что её на дрова разобрали односельчане. Но если хочешь, будем снимать там на лето комнату. А?
– Нет, мама. Теперь уже не хочу, раз дедушки нет и его хатки нет… Діду мій…