ГЛЯНЬ НА МОИ ПРОСТОРЫ
Но, если оставить все мрачные стороны человеческой жизни, пребывание в естественных природных условиях само по себе – величайшее благо. Недаром зажиточные люди стремяться покинуть стены самых цивилизованных городов, и выехать, хотя бы просто на берег реки…
Какой ты раз мне говоришь
Про горы, да про горы?
Прошу тебя, спускайся вниз,
Глянь на мои просторы.
Взгляни на быструю реку,
Взгляни на эти хаты,
Не часто встретишь на веку
Таких земель богатых.
Какие чудные сады,
Цветы белее снега.
Оглоблю, скажем, садишь ты,
А вырастет – телега!
Землей своею дорожу,
Не знаю я иной,
Дороже золота, скажу,
Мне горсть земли родной!
Я на чужбине - тут же грусть
По родине, поверь мне?
Ничто мне не заменит Русь,
Красот моей деревни.
К сожалению, представители моего народа отвратительно относятся к памяти предков. И, если, потомки дворянских родов еще знают что-то о своей родословной, пусть и не до глубоких седин времени, то потомки крестьянских семей о том, кто был их дед, тем более прадед – не знают. Я, чтя память того, чью фамилию ношу с гордостью, посвящаю несколько строк ему…
ПАМЯТИ КОТЕЛЬНИКОВА ИОСИФА
Глухая ночь. На ветлах шапки гнезд,
Под ними не найти следов могилы.
А в черном небе россыпь ярких звезд
И бледный диск полночного светила.
Давно ограды нет. Церковный холм
В венце кустов и буйных сорных трав.
Там, в стороне, забитый в землю кол,
Да в метре от него зияющий провал.
Мир запустения и памяти людской, -
Здесь хоронили прежде именитых,
В духовной жизни и мирской,
А ныне незаслуженно забытых.
На их могилы не кладут цветов,
Не ведомы потомкам их могилы,
Лишь стрекотня цикад, ночные крики
сов,
Да песни ветров, скорбных и унылых
Слышны. Живым тебя не видел, дед,
Ты в мир иной ушел, а я родился
Минуло в моей жизни много лет,
Но я тобой особенно гордился.
И, если бы, перешагнув рубеж времен,
я мог.
Прийти к тебе и низко поклониться,
Тебе – строитель церкви и дорог,
Почетный мещанин из Рыльска.
К сожалению великому, судьба жестоко обошлась с местом захоронения деда моего, построившего в деревне моей красивую церковь, похороненного в ограде ее за эту заслугу.
На месте церкви той и небольшого сельского кладбища проложена теперь асфальтированная дорога. Вот – образец отношения власти к памяти своих сограждан!
Не всегда жизнь встречает приветливо появляющегося на свет нового человека, тем более, тогда, когда тому захотелось познакомиться с миром раньше положенного времени. Ни природа, ни родители не готовятся к такому акту неповиновения. Если в городе любопытного недоношенного ждут многие неприятности, то, что говорить о селе, которому нужны сильные, крепкие люди. Со слабыми не церемонились нигде и никогда. Слабых в древней Спарте живыми в пропасть бросали. Мне еще здорово повезло, что родился в глубинке российских просторов, на которых тогда не покушались на жизнь младенца, глубокомысленно говоря: «Бог дал, Бог и возьмет!» Родился я в деревне, где самого рождения ребенка всегда ожидали с радостью, даже тогда, когда семьи были многодетными. Правда, рождение девочки встречалось без особенной радости. Знали, что вырастет девушка, в чужую семью уйдет. К тому же и придание за ней следует давать. А это – разорение, и только! Иное дело мальчишка. Рождался новый работник, руки, и ноги которого никогда в крестьянском хозяйстве не были лишними. Но какой, скажите, пожалуйста, из хилого, болезненного ребенка вырастет работник?..
НЕ ЖДАЛИ
Рожденье одного – судьбы подарок,
Другого – непредвиденный скандал,
В февральскую пургу рожден недаром,
В семье меня никто не ожидал.
Мир встретил далеко не лаской,
Хотя я на него, пожалуй, не в обиде, –
Все новое встречается с опаской.
А я явился в неприглядном виде.
Лицо морщинисто, головка с кулачок,
Кишечник четко виден через кожу,
И на спине седых волос пучок,
Мать обомлела на родильном ложе
Позвали предсказательницу в дом.
Та, губы долго пожевав, сказала:
«Нет, не жилец! Вишь, воздух ловит
ртом?
Подобного уродца не видала!».
С душевной болью с нею согласились,
Не согласился с ними только я,
За жизнь цеплялся, что хватало силы, -
Какою б не была, она была моя.
Один беду встречает прямо, грудью,
Другой – покорно подставляет спину.
Мне постоянно приходилось трудно –
Пытался отыскать истоки и причины…
Один любовью окружен с рожденья,
Другому – подзатыльники, тычки.
Жизнь одного – приятное скольжение,
Другому на пути – загуленки, сучки.
Все постигалось мною потом, кровью.
Я об удаче даже не мечтал…
И за любовь свою расплачивался болью,
Но от того любить не перестал.
Возможно, глянет свет в мое оконце, -
Ведь для чего-то создан я, рожден?
Кого-то ласково одаривает солнце,
А я всегда под проливным дождем.
Вот и появился на свет раб божий, чтобы, прочертив деяниями своими жизненный путь, и закончить его. Местность, где я родился, на всю жизнь след яркий, красочный в душе оставила.
СТОРОНА МОЯ
Ты с буранами повенчана,
Да с морозами приличными,
Сторона моя бревенчатая,
С деревянными наличниками.
По утрам с густыми росами,
С непроглядными туманами,
Да с кудрявыми березами,
Да с дубами великанами,
Да с потешными боями,
Да с цепами молотильными,
Да с гармошками, баянами,
Да с застольями обильными
Разудалые ребятушки,
Русокосые красавицы,
Ты, Россия, моя матушка
Хлебосольством своим
славишься.
И с печалью безутешною,
Душу Богу исповедую,
Прочь умчится тьма
кромешная,
Снова будешь ты с победою.
КРЕСТЬЯНИН
Как родинка, мое село
На теле матушки – России,
Жива страна, оно цвело,
Зеленым цветом, красным, синим.
Живучи жители села,
Вцепились крепко в землю корни,
Куда бы жизнь ни завела,
Село живет, Россию кормит.
Селянин не меняет мест,
Сорвешь с земли, и он завянет,
Несет покорно тяжкий крест,
Недаром и зовут – крестьянин.
Заступник матушки – России.
Со страстью будет защищать
Ту землю, что его взрастила.
Что детям должен передать.
Он жизнь отдаст за землю эту,
Ведь в мире нет ее красивей.
И сколько будет жить планета,
Столь вечной будет и Россия.
За жизнь мою я пережил немало приключений, больше неприятных по сути своей. О некоторых я помню из рассказов тех, кто видел мое появление на свет и события его сопровождающие. Так как по слабости своего состояния я не мог брать грудь матери, просто не хватало сил сосать молоко, мне его каплями направляли в рот. Сил слизывать его с губ своих мне еще хватало. Но, однажды попытка накормить меня окончилась полным провалом. Капли молока стекали с губ моих на подбородок, а язык мой не высовывался. Решили, что я умер. Узнав о моей «смерти», бабушка сказала:
«Отмучился! Богородица приголубит тебя, безгрешное дитя, и будет для тебя родимой матерью».
Похоже, судьба готовила для меня иной путь, чем раннее перемещение на землю успокоения.
РУСАК ПРИРОДНЫЙ
Русак природный я
Родился я на Сейме,
Россия – родина моя,
Кто стать меж нами смеет.
Утратив ум, не до конца,
Ведь даже глупый знает,
Отчизну, близких, мать, отца,
Никто не выбирает.
Терпенья мне не занимать,
Моя страна терпела,
Я жизнью должен доказать,
Что право нашее дело.
Я стою на берегу Невы, облицованной в камень. Строгая красота ожерелья реки приковывает взгляд к себе, но холодна величавая река, не дотянешься рукой до воды, непроглядна толща ее, серой тяжелой массой кажется, не теплом от нее веет, как не веет теплом от бездушного каменного изваяния.
Прохладен камень, раскален…
Без скульптора бездушен.
Тот красоту увидит в нем,
Рукам его послушен.
Все лишнее снесет резец,
И явит изваяние,
Но душу не вдохнет Творец.
Нет творчества страданья.
Скопление творений рук
Как памятник могилы.
Не испытал создатель мук,
И слез над ним не лил он.
И форма есть, и камня блеск,
Но взгляд к себе не манит,
Хоть, внешне, кажется, все есть,
Шедевром труд не станет.
Иное дело река, на правом берегу которой я родился. Пусть и не слишком широк Сейм, пусть и глубины его не велики, но он близок и ласков. Воду его можно пропускать через пальцы ладоней своих, в него можно погрузить уставшие ноги. Его вода поит и кормит мое село Жадино. В нем мы купались, в нем полоскали белье женщины, в нем по брюхо стояли коровы и пили, довольно пофыркивая, лошади в жаркую погоду. Над водой, над цветами кувшинок повисали стрекозы. По поверхности скользили жучки-водомерки. Заросли тальников, ольхи и черемухи подходили к некоторым домам моего села. В зарослях этих находили приют соловьи. Соловьиные трели по ночам были такими громкими, что приходилось закрывать окна, - младенец, лежавший в люльке, подвешенной к потолку, уснуть не мог. Влюбленные, утомленные поцелуями, лежа в объятиях друг друга, долго внимали чудному пению курского соловья. Мала пичуга, невзрачная на вид, а на тебе, как поет, заливается! Соловьев, распевающих у нашего дома, я не помню уже. Но память сохранила крутой спуск к реке. Он начинался узким проулком, заросшим крапивой, потом шел вдоль берега по самому его краю, потом поворачивал вниз узкой тропинкой. В стороне, за огородами стояли старые амбары. Сбежать по тропинке вниз, было делом нескольких минут. Река здесь расширялась, бесшумно задевая о берега, тихо текла. Кругом было просторно, вольно, молчаливо. Берег был с крутым обрывистым дном. Купаться здесь можно было тем, кто хорошо плавал. Все свободное время от учебы и работы по дому, которой в каждой сельской семье было немало, дети проводили у реки. Плавать учились так же естественно, как и учатся ходить. Правда, о стилях плавания понятия не имели, просто подгребали под себя воду и, двигая ногами наподобие того, как это делают лягушки. Переплывать реку в самом широком месте приходилось, держась за гриву коня. Только чуть шевелишь ногами, струи воды обтекают могучую грудь коня, чуть скосит животное глаз на тебя и плывет дальше. Велик и могуч Сейм, вот только бы знать, где он начинается? Откуда и куда пыхтящий дымом катер тянет вереницу груженых барж за собой? Где заканчивается Сейм, многие дети знали от родителей своих. Сейм вливал свои чистые светлые воды в красавицу Десну. У места впадения располагалось большое село с названием «Великое Устье». Так хотелось ребенку пойти вдоль берега Сейма навстречу течению в поисках истока реки. Но, пройдя несколько километров, убеждался, что река оставалась такой же широкой, как и у родного села, и конца, и края ее не было видно. Неудовлетворенный и усталый, голодный возвращался домой. Сейм после такого похода казался еще более широким и невероятно глубоким. Впрочем, и сравнивать его было не с чем. Старики сказывали, что в омутах реки водились огромные сомы. Их обвиняли в исчезновении водоплавающей птицы, скорее всего, напрасно. Напротив села располагался большой остров, называемый жителями села «Зарекой». Остров был густо поросший деревьями и кустарником. В половодье его заливало водой, пополняя рыбой небольшие озерца воды. Достичь острова было трудно, ловлей рыбы взрослые занимались редко. Только время от времени, приезжающие на отдых в село горожане организовывали поездки на «Зареку», опустошая бреднем рыбные запасы озер. Добычей становились ведра карасей. Щуки не давались, перепрыгивая сеть. Местные мальчишки и мечтать не могли о рыболовной снасти. Примитивные удочки, изготовленные из ивовых прутьев, конского волоса и самодельных рыболовных крючков были редкими. Но рыболовами дети становились рано. Для ловли рыбы использовались подол рубахи, старенькие кошелки и плетеные из ивняка корзины. Для ловли такой примитивной снастью собирались небольшими группами. На мелких местах двое мальчишек, стараясь не громко шуметь, тихонько подводили к берегу снасть, остальные начинали топтать ногами в кустах и осоке. Добычей становились обезумевшие от страха и прыгающие в снасть (корзину или рубаху) язи, окуньки, лини, налимы и пучеглазые раки. Но чаще попадались зеленые лягушки, некоторые из них достигали огромных размеров. К северу и западу от села шли леса, преимущественно осинники. Отправлялись туда летнею порой большими группами. Собирали ягоды и грибы. Взрослые, прежде чем согласиться на поход в лес, долго внушали поросли своей правила поведения, главным из которых было требование не отрываться от массы, - для этого использовались звуковые сигналы. «Ау!» - долго слышалось в лесной чаще. Пустыми из лесу не возвращались. Добычу видно было издалека. Чтобы показать свою удачливость, верх лукошка украшали самые крупные и красивые боровики. Лазали и по соседским садам, чего уж грех таить. Делалось это не из-за нужды, поскольку яблони и груши росли у каждого деревенского дома. Ребятня охотилась и за маковыми головками, особенно в период молочной спелости, когда мак в меру мягок и сочен. Хороший теплый летний дождь тоже приносил немало забав с собою. Строились небольшие запруды, да и просто бродить по лужам – само удовольствие. Но грозы пугали людей: и детей, и взрослых. Детей оглушительный грохот небесных барабанов и сверкание слепящих молний, взрослых – возможность пожаров. В деревнях пожары после гроз были нередким явлением. Погорельцы в одночасье становились нищими, с вытекающими последствиями из этого положения. Сколько их бродило по городах и селам с протянутой рукой, и с просьбой помочь хоть чем нибудь?
Мир ребенка ограничен местностью, где он проживал. Он был необычайно огромен, заканчивался где-то далеко за зубчатой стеной синих лесов, откуда несла свои воды река. В 12 километрах от села находился город Рыльск, расположенный в близи устья речки Рыло, впадающей в Сейм. Сказывали старики, будто бы из краев наших княжеская дружина в Половецкие степи ходила, воевать какого-то хана. Из похода того никто живым не вернулся.
На Сейме невеликий городок,
Но славный, по старинным меркам.
Пути идут на Запад и Восток,
И имя Рыльска не померкло.
Шли русские князья на Кончака
Добыть себе добра и славы
Дорога, правда, долгая была
Через поля, холмы, дубравы.
Знамение дано – конь князя захромал,
А это – вестник неудачи.
Но князь и слова не сказал,
По-прежнему вперед дружина скачет.
Князь Игорь их приветливо принял,
Хотя Путивль и город небогатый.
Когда к груди своей прижал
Племянников, двоюродного брата.
Потом опять знамение пришло,
Дорогу русичам перебежал косой.
И солнце потемнело и зашло
Закат кровавою налился полосой
Лик солнца заслонен средь бела дня.
луною
Испуганные лошади храпят,
Тела дрожат, натянуты струною,
Но русичи молчание хранят
Поход князей на Кончака
Окончился огромной неудачей,
Хоть с той поры прошли века.
А слово о полку сегодня плачет
Шли русские полки на Кончака.
Добыть себе добра и славы,
Казалось им, победа так близка –
Вот только бы поспеть на пир кровавый?..
* * *
Дружина Рыльская млада и невелика,
Хоть с виду,- парни молодцы,
Не нюхали еще и фунта лиха,
Их провожали матери, отцы.
Всплакнув, крестили на дорогу,
Зазнобы каждого стояли тут
И говорили: «Трогай с Богом,
Пусть будет праведным твой путь!».
Дружинников нетраченые силы,
Бунтует в жилах юных кровь,
Невесты, оставаясь, голосили,
Вернется ли назад их пылкая любовь?
Блестят кольчуги и шеломы,
Меч за спиной, копье в руке.
И цвет волос под цвет соломы,
Да и глаза, как синь в реке...
Кругом раздолье, буйны травы,
Дружина движется вперед.
Где состоится бой кровавый?
Кто будет жив, а кто – умрет?
И захирел бы Рыльск, если бы не монахи из болгарских земель сюда не пожаловали. Построили те монахи монастырь. Потянулся и люд на колокольный звон монастырский. Городу повезло,- может, в том и немалая заслуга монастырской братии была? Не тронул его монгольский хан Батый. То ли не приглянулся ему городок на Рыле, то ли некогда ему было – на Киев спешил… Кто теперь скажет? Опасность над Рыльском нависла еще раз реальная, когда монгольские полчища хана Ахмата на виду у города появились. Забили набат колокола городских храмов и монастыря. Сельский люд кинулся под защиту деревянных стен города. На кострах,- так назывались в древние времена сторожевые башни,- горожане дежурили, костры жгли, чтобы знак округе подать о великой печали своей. От мала и до велика, готовились боем встретить врага, к мирянам и монахи присоединились, из тех, что помоложе был. Не способные оружие в руках держать, смолу в огромных котлах до кипения нагревали. В монастыре и церквях молитвы неслись к небу, к Господу Богу нашему о защите града малого от воинства поганого. И услышала Божья Матерь, заступница люду русского, упросила сына своего, спасителя Христа помочь. Ушли окаянные монголы, города не тронув. Понеслись звоны звонкие, звоны радостные со всех звонниц. А вот позднее, когда видимого врага не было, стал город хиреть. Обошла его стороной железная дорога, как и многие другие, прежде славные, города русские.
С половецким станом бился рус,
Перед ханом на колени не упали,
По смерти души их принял Иисус,
А на земле легендой они стали.
Со смертью князя город не упал.
И Сейм, и Рыло город умывали.
Защитником монах, священник стал,
На Бога нашего в молитвах уповали.
Сюда, спасаясь, иноки пришли
Болгарских православных христиан,
С собою мощи Иоанна принесли,
И был заложен православный храм.
На взгорье городок – чудесный вид,
Холмы, дубравы, меловые горы.
Извилистою лентой Сейм блестит.
Среди лугов - зеркальные озера.
На заливных лугах – стада коров, овец
И табуны коней пасутся.
Такую красоту создал здесь Бог-творец,
Покинул, хочется опять сюда вернуться!
Но время шло, нал Русью вновь беда,
С востока черной тучею накрыло,
И в Сейме стала розовой вода,
Она такой же стала в речке – Рыло.
Народ наш от врага не убегал,
Рубаху чистую, на шею крест – и в битву,
За веру и Россию погибал,
Пред боем створив молитву.
А городок и вся земля окрест
Руки Батыя так и не познала,
Над Рыльском был благословенен крест,
А вот далече – вся земля стонала.
Батыем город был не покорен,
Монголы не вошли, не покорили.
Здесь не было смешения племен.
Здесь Богу люди истово служили!
Звонили по утрам колокола,
Широко двери открывали храмы.
Под сенью Бога мирно жизнь текла
Душевные залечивались раны!
Под стены города войска привел Ахмат,
Рыльск хану не открыл ворота.
Бил колокол отчаянно набат
Шли город защищать, и смело, и охотно.
Был город вновь Спасителем спасен,
От Рыльских стен ушли татары
Под звонкий колокольный звон.
Монастыря и храмов старых.
И вера та чудесною была
Враги Спасителя не сокрушили стены.
И это – не красивые слова,
Не знали здесь предательства, измены.
Не уклонялся Рыльск от добрых дел,
Под урожай ума закладывались грядки.
Купец из Рыльска Шелехов сумел
Оставить свое имя у Камчатки!
Родная сердцу русская земля
Тебе я песнь пою и не лукавлю,
Не видеть красоты твоей нельзя.
От всей души тебя я славлю!