Письмо генсеку Брежневу о коварстве женщин
После окончания института Леонид Асаргин получил распределение на Дальний Восток, на военный завод под Владивосток. Выбрал сам, на удивление всей группе. Позарился на экзотику, да и зарплата приличная, ещё и с районным коэффициентом. Отдельная комната в общежитии. Всё бы ничего, да скучно. Предприятие серьёзное, расположено на острове. И промзона, и жилой посёлок. Режим секретный. Особисты, секретчики, спецкадры. На материк паром два раза в день. Чужих на острове нет.
Одна отрада была у Леонида - рыбалка. Не такая, к которой мы все привыкли, с удочками, а рыбалка подводная. Ласты, маска, ружьё пружинное.
Два месяца- с середины июля до середины сентября - погода в тех краях стоит чудная. После муссонных дождей и туманов устанавливаются ясные, солнечные дни. Вода тёплая, прозрачная. Все свои выходные проводил он на берегу дальней бухточки, плавал на мелководье, опустив лицо в воду, отфыркиваясь через трубку. Под ним был непуганый сказочный мир, где кишмя кишела морская живность, плавно колыхались бурые водоросли- ламинарии, по камням подводных склонов лепились актинии и ярко-красные асцидии; всюду ползали крабы, морские ежи топорщились иглами. Изредка встречались небольшие осьминоги, каракатицы. Вспугнутый кальмар исчезал в мгновение ока. Дно устилали мидии, огромные разноцветные звёзды, гребешки, морские огурцы. А уж рыбное изобилие было невероятное: морские собачки, ерши, камбала. Как зачарованный, то ли плавал, то ли летал он в этой сказке, забывал про ружьё. Иногда, увидев камбалу покрупнее, умудрялся её загарпунить. В водах Японского моря обитает множество видов камбал: остроголовая, белобрюхая, желтоперая, темная, звездчатая. Большинство из них бывали трофеем Леонида. Он чувствовал себя знатоком местной фауны, почитывал журналы, за три года своего увлечения подводной охотой узнал, что обычно многие виды камбал летом держатся у побережий, осенью откочевывают на глубину, где и зимуют. Для нереста в мае подходят к берегу, где встречаются в больших количествах. Но холодная вода весной не позволяла отвести душу. О гидрокостюме он только мечтал как о чём-то недосягаемом.
Чаще добычей его становились прибрежные два вида: звездчатая и темная. У звездчатой камбалы тело очень крепкое, мясистое, широкое. Рот маленький с глуповатой улыбкой. По бурой верхней стороне тела в эффектном беспорядке разбросаны крупные звездчатые белесоватые пластинки. На плавниках черные вертикальные полоски. Длина до полуметра. Питается червями, ракообразными и мелкой рыбой. Темная камбала отличается от других камбал почти прямой боковой линией и очень грубой, наждачной жёсткости шероховатой чешуей у самцов. Ест тех же червей и моллюсков, но мясо не такое нежное и ароматное. – Хотя, это дело вкуса,- считал Леонид, любивший вяленую «темнушку».
В тот день рыбина размером в добрую сковороду особенно отчаянно билась на зазубренном трезубце, внося ужас и смятение в подводный мир, миг назад полный благости и покоя. Капроновый линь долго не удавалось подтянуть. Стараясь не упустить трофей, Леонид, пятясь задом, выходил из воды, двумя руками держа затяжелевшую на воздухе добычу.
Только на берегу почувствовал, как замёрз; стянув ласты, побежал к тихо тлеющему, заблаговременно, ещё с утра, разведённому костерку. Отогревался, скакая на песочке. Ближе к воде прыгала на камнях рыба в предсмертных отчаянных корчах. Пробивший её насквозь трезубец-острога лязгал остриями по гальке. Дёргалась верхушка остроги, чертя в воздухе жутковатые узоры конвульсий уходящей жизни. Потом лязг затих, острога замерла.
Леонид достал из сумки фотоаппарат и стал приноравливаться запечатлеть свой трофей. Почти полуметровая звёздчатая камбала была великолепна. Для масштаба положил рядом спичечный коробок. Он часто писал родным и друзьям в Новосибирск, рассказывал о здешних красотах, о природе, о подводном мире. Прикладывал чёрно-белые фотографии. Жалел, что не освоил цветную съёмку. Мечтал о герметичном боксе для подводной фотоохоты. В ответ приходили письма, в которых все ему завидовали.
- Ты рыбину-то обмой!- вдруг раздался хриплый мужской голос из-за спины.
Холод внезапного испуга продрал Леонида. На этом пустынном берегу дальней бухты «закрытого» острова он никого никогда не встречал. Всегда он был один. Воображал себя Робинзоном. Даже купался и загорал нагишом, - стесняться некого. Не ожидал никого увидеть и сегодня. А вот, поди ж ты: стоит перед ним подбористый мужичок в линялых трикотажных штанах и мятой клетчатой рубахе-ковбойке. Из-под светлой парусиновой кепки торчат седые вихры. На диверсанта не похож, вроде бы. На японца - тем более.
- Песок, говорю, обмыть надо,- повторил мужичок.- А то на фотке непорядок будет.
Леонид по-быстрому натянул плавки, посерьёзнел и спросил строго:
- Ты кто такой? Откуда здесь взялся, в запретной зоне?
- Я-то? – переспросил мужик,- Горшков Семён Иванович. Тралмастер из рыбколхоза. На больничном. С гастритом. В вашу заводскую больницу друзья по блату устроили. Гуляю вот. Скучно мне в больничке-то.
- Есть хочешь, Семён Горшков? Давай камбалу жарить. Меня Лёнькой звать.
- Давай, не откажусь, если покормишь.
Леонид, обмыв рыбину и уложив её на прибрежный камень, сфотографировал свой трофей.
Потом дал мужичку нож:- Подключайся, старый. Сможешь?
- Чего это? – переспросил мужик.- Пошкерить, что ли?
- Ну да, почисти и выпотроши.
Сам Леонид стал раскочегаривать заглохший костерок, подкинул сухого плавника, приладил на три булыжника сковородку, налил на неё масла.
Пока позволяла погода, он каждый выходной приходил в эту дальнюю бухту на весь день, с котелком и походной сковородкой. В надежде на подножный корм, брал с собой только хлеб, луковицу и с полстакана растительного масла в аптекарском стеклянном пузырьке.
Рыбные ломти шкворчали на сковороде. Брызги масла летели в огонь. Аппетитная гарь мешалась с дымом.
- Камбалку можно и на своём жиру,- сказал рассудительно Горшков,- Ну да маслом не испортишь.
Они расположились, стали есть.
- Эх, стопочку бы сейчас!
- Не помешало бы,- согласился Леонид, и вдруг спохватился: - У тебя же гастрит!?
Горшков смутился.
- Да, вообще-то мне уже нельзя, наверное.
Они уминали большие аппетитные куски жареной, пахнущей дымом костра камбалы.
- Раньше-то крепко пил, а, Горшков?
- Было дело, временами.
Леонид пристроил на костер чайник и спросил:
- Расскажи, пока чай закипит.
Горшков стал рассказывать про свою жизнь.
- Может, из-за водки, а, может, из-за работы моей, семьи я так и не завёл. Всё по морям, по волнам. Судьба рыбацкая. Тралмастер - второй человек после капитана. Значит, третий после Бога. Денег после путины- куры не клюют. В порту, конечно, таксисты, шлюхи, водка. У семейных-то жёны, если успеют, деньги отнимают. А у нас, холостых, - заработки как песок сквозь пальцы.
Взяла меня тоска. Думаю, сколько можно бобылём по жизни ходить. Сорок пять лет уже. Ни кола, ни двора. Познакомили меня на ту пору с одной женщиной. Разведённая, симпатичная, ребёнок есть, сынишка лет десяти, квартира двухкомнатная. Верой звали женщину ту. Приняла она меня. Приласкала. Я ведь хоть и не шибкий красавец, но добрый, спокойный; зарабатываю хорошо, да и на книжке деньжата были. Сошлись. Живём. Мебель новую купил ей, холодильник, цветной телевизор. Зарегистрировались в ЗАГСе. Живём помаленьку. С рейса приду, ноги сами несут домой. Тепло, приятно. Семья. Телевизор смотрим, блины она хорошо пекла. Через полгода решил усыновить Андрюшку. Чтобы, значит, подтвердить свои серьёзные намерения. Ещё с год пожили. Радуюсь я: и мечтать больше не о чем. Много ли мне надо?
А только скоро стал примечать, что не сильно мне рады, как я с моря возвращаюсь.
Порассказали люди добрые, как она меня ждёт. Не скучает молодуха. Мил-дружок есть у неё, оказывается.
Спросил я у неё, правда ли, что люди сказывают. Она в крик, сморчком называет. Царапается. На развод подала. Развели нас. Алименты присудили. Двадцать пять процентов. Да не денег жалко. Обидно.
От обиды чуть не спился. Работой только спасался. Стал в рейсы уходить и в очередь, и не в очередь.
Вечерами на юте сидим, курим; рыбаки зачнут о семьях, о доме гутарить,- у меня сердце рвётся на части. С год погоревал.
Утешила новая любовь. Её так и звали: Люба. Такая ласковая, душевная. Всё понимала. Как рассказал ей про ту подругу, сильно она осуждала вертихвостку.
Жили мы с ней в её домике, на посёлке. Участок небольшой, палисадник, огородик.
По хозяйству ей помогал. Сарайку поправил. В грядках очень мне нравилось ковыряться. До того и не знал за собой таких талантов.
Баню поставили наново. Деньги-то были.
За что мне такое счастье, думаю, как отблагодарить?
Дочка у неё была, лет двенадцати, худенькая такая, читать любила. Удочерил я девчоночку, чего там. Может, думаю, оценят.
Да только опять что-то не заладилось. Погуливала, вроде бы, пока я в рейсе.
И эта на развод подала. Алименты опять присудили.
Думал, признаюсь, что подруги они, жёны эти мои. И подучила Вера Любу охмурить меня, старого лопуха. За ради денег. Но нет, не подруги. Верка подъезжала, скандалила, что алименты меньше стали: вместо четверти одну шестую часть моей зарплаты. Чуть не подрались они с Любой. Обзывали друг дружку всякими словами.
- Чего ты хохочешь, Леонид? Вот тебе смешно, а мне горе. Не денег жалко. Хочется семейной жизни. Одумайся сейчас любая из них, я бы всё простил. Сошёлся бы заново, не попрекал бы. Да и пусть бы погуливали потихоньку, пока я в море. Дело молодое. Природу не обманешь. Только чтоб не знать мне.
- Надеешься, передумают.
- Не знаю,- честно признался многоженец Горшков.- Думаю в Москву письмо написать. В Центральный Комитет. Прямо генеральному секретарю. Леониду Ильичу Брежневу. И копию – в Верховный Совет. Пусть разберутся. Такие алименты надо отменять. Коварство должно быть наказано.
- Тебе-то что, легче будет? Сам ведь говоришь, что не денег жалко.
- Если им отменят алименты, то, может, какая из них передумает.
- Ты это всерьёз, Семён Иванович?
- Да, всерьёз. Я уже и набросал письмо. Будь другом, помоги перед Москвой не опозориться. Надо ошибки проверить, поправить нескладухи какие, да на машинке перепечатать, по - солидному, чтоб каракули мои в Кремле не разгадывали. Поможешь?
Леонид пожал плечами, усмехнулся:- Что ж, приноси своё послание. Я завтра опять приду сюда поплавать.
-Так у меня письмо с собой. Возьмёшь?
- Куда ж теперь деваться! Раз обещал, давай свою кляузу.
Горшков достал из нагрудного кармана ковбойки свёрнутый вчетверо густо исписанный тетрадный листок, и передал доброхоту: - Можешь подредактировать немного, Леонид, если какие неясности найдёшь. Или добавь что-нибудь. Для чёткости представления там в Москве. А то не поймут.
Они условились в следующую субботу встретиться на этом берегу.
Но ещё до назначенной встречи Леонид понял, в какую историю влип.
В понедельник утром он пришёл к своей подружке Танечке, машинистке заводоуправления, коротко рассказал ей о встрече. Они хохотали до упаду. Он дал ей письмо со своими поправками, попросил напечатать лишнюю копию и ему на память.
А уже к вечеру его вызвали в первый отдел и сделали суровое внушение. Юмору никакого секретчики не видели, а сам факт подготовки на закрытом заводе письма в ЦК и Верховный Совет был, по их убеждению, возмутителен и недопустим. И кто-кто, а молодой грамотный специалист Асаргин должен был бы не содействовать провокации, но дать знать о своём неожиданном знакомстве с подозрительным типом.
Леонид пошёл разбираться к подружке. Он размышлял, что заставило её «заложить» его: то ли пресловутое женское коварство, то ли глупость и ненужная бдительность. Таня тихо плакала у себя в машбюро.
- Ты зачем рассказала особистам о письме?- напустился он на неё.
- Ничего я не рассказывала. Они копирку из урны достали, в обед, наверное, - разрыдалась девушка и бросилась ему на грудь.
Вечером они лежали на его односпальной общежитской скрипучей кровати, утешали друг друга, рассуждали о случившемся, ругали дубаков- секретчиков.
- Зачем это, а, Лёня?- шептала она меж горячих поцелуев. – Опечатывать машбюро, каждую пятницу обновлённые образцы шрифтов машинки сдавай. Надоело. Война, что ли!?
Он гладил её, покусывал мочку нежного девичьего ушка, молчал. Но мысли угрюмо роились в его голове.
- Чего ради терпеть всё это? Три года по распределению я уже отработал. Перспектив особых нет. А после сегодняшнего скандала - тем более. Боком это мне выйдет ещё. Плюнуть да уехать, что ли?
Он повернул её лицо к себе, сдул прядку с её закрытых глаз:
- Поедешь со мной?
- Куда, Лёня? Куда ехать? Здесь надбавки, стаж, зарплата.
- Плевать! Поедем в Новосибирск, домой, к родителям моим. Замуж за меня пойдёшь?
- Я согласная.
Они уехали, поженились. Жили трудно и счастливо. Как все. Растили детей.
Порой со смехом вспоминали то письмо незадачливого тралмастера генсеку ЦК о женском коварстве. Да ещё Леонид иногда в сердцах ругнёт Танюшку, если доведёт та его до крайности:
- Прав был Семён Иванович! Гадючье ваше племя бабье.
- Какой такой Семён Иванович?- притворится Татьяна.
- Тралмастер Горшков. Третий после Бога. Многоженец.
- А, это тот, который подвигнул тебя жениться?
- Тот самый.
- Прав или не прав он в суждениях о нашем бабьем племени,- не знаю. А дай бог и ему счастья семейного.