Письмо генсеку Брежневу о коварстве женщин

Евгений Прокопов
    
               

   После окончания института Леонид Асаргин получил  распределение  на Дальний Восток, на военный завод под Владивосток. Выбрал сам, на удивление всей группе. Позарился на экзотику, да и зарплата приличная, ещё и с районным коэффициентом. Отдельная комната в общежитии. Всё бы ничего, да скучно.  Предприятие серьёзное, расположено на острове. И промзона, и жилой посёлок.  Режим секретный. Особисты, секретчики, спецкадры. На материк паром два раза в день. Чужих на острове нет.
     Одна отрада  была  у Леонида - рыбалка. Не такая, к которой мы все привыкли, с удочками, а рыбалка подводная. Ласты, маска, ружьё пружинное.
     Два месяца- с середины июля до середины сентября - погода в тех краях стоит чудная. После муссонных дождей и туманов устанавливаются ясные, солнечные дни. Вода тёплая, прозрачная. Все свои выходные проводил он на берегу дальней бухточки, плавал на мелководье, опустив лицо в воду, отфыркиваясь через трубку.  Под ним был непуганый сказочный мир, где кишмя кишела морская живность,  плавно колыхались бурые  водоросли- ламинарии, по камням подводных склонов лепились  актинии и ярко-красные асцидии; всюду ползали  крабы, морские ежи топорщились иглами. Изредка встречались небольшие осьминоги, каракатицы. Вспугнутый кальмар исчезал в мгновение ока. Дно устилали мидии, огромные разноцветные звёзды,  гребешки, морские огурцы. А уж рыбное изобилие было невероятное: морские собачки, ерши, камбала. Как зачарованный, то ли плавал, то ли летал он в этой сказке, забывал про ружьё. Иногда, увидев камбалу покрупнее, умудрялся её загарпунить.  В водах Японского моря обитает множество видов камбал: остроголовая, белобрюхая, желтоперая, темная, звездчатая. Большинство из них  бывали  трофеем Леонида. Он чувствовал себя знатоком местной фауны, почитывал журналы, за три года своего увлечения подводной охотой узнал, что обычно многие виды камбал летом держатся у побережий, осенью откочевывают на глубину, где и зимуют. Для нереста в  мае подходят к берегу, где встречаются в больших количествах. Но холодная вода весной не позволяла отвести душу. О гидрокостюме он только мечтал как о чём-то недосягаемом.
   Чаще  добычей его становились прибрежные два вида: звездчатая и темная. У звездчатой камбалы тело очень крепкое, мясистое, широкое. Рот маленький с глуповатой улыбкой. По бурой верхней стороне тела в эффектном беспорядке разбросаны крупные звездчатые белесоватые пластинки. На  плавниках  черные вертикальные полоски. Длина до полуметра. Питается червями, ракообразными и мелкой рыбой.  Темная камбала отличается от других камбал почти прямой боковой линией и очень грубой, наждачной жёсткости шероховатой чешуей у самцов. Ест тех же червей и моллюсков, но мясо не такое нежное и ароматное. – Хотя, это дело вкуса,- считал Леонид, любивший вяленую  «темнушку».
     В тот день рыбина размером в добрую сковороду особенно  отчаянно  билась на зазубренном трезубце, внося ужас и смятение в подводный мир, миг назад полный благости и покоя. Капроновый линь долго не удавалось подтянуть. Стараясь не упустить трофей,  Леонид, пятясь задом, выходил из воды, двумя руками  держа затяжелевшую на воздухе добычу.
     Только на берегу почувствовал, как замёрз; стянув ласты, побежал к тихо тлеющему, заблаговременно, ещё с утра, разведённому костерку. Отогревался, скакая на песочке. Ближе к воде прыгала на камнях рыба в предсмертных отчаянных корчах. Пробивший её насквозь трезубец-острога лязгал остриями по гальке. Дёргалась верхушка  остроги, чертя в воздухе  жутковатые узоры конвульсий уходящей жизни. Потом лязг затих, острога замерла.
    Леонид достал из сумки фотоаппарат и стал приноравливаться запечатлеть свой трофей. Почти полуметровая звёздчатая камбала была великолепна. Для масштаба положил рядом спичечный коробок. Он часто писал родным и друзьям  в Новосибирск, рассказывал о здешних красотах, о природе, о подводном мире. Прикладывал  чёрно-белые фотографии. Жалел, что не освоил цветную съёмку. Мечтал о герметичном боксе для подводной фотоохоты. В ответ приходили письма, в которых все ему завидовали.
    - Ты рыбину-то обмой!- вдруг раздался хриплый мужской голос из-за спины.
    Холод внезапного испуга продрал  Леонида. На этом пустынном берегу дальней бухты «закрытого» острова он никого никогда не встречал. Всегда он был один. Воображал себя Робинзоном.  Даже купался и загорал нагишом, -  стесняться некого. Не ожидал никого увидеть и сегодня. А вот, поди ж ты: стоит перед ним подбористый мужичок в линялых трикотажных штанах и мятой клетчатой рубахе-ковбойке. Из-под светлой парусиновой кепки торчат седые вихры. На диверсанта не похож, вроде бы. На японца - тем более.
    - Песок, говорю, обмыть надо,- повторил мужичок.- А то на фотке непорядок будет.
    Леонид  по-быстрому натянул плавки, посерьёзнел и спросил строго:
    - Ты кто такой? Откуда здесь взялся, в запретной зоне?
    - Я-то? – переспросил мужик,-  Горшков Семён Иванович. Тралмастер  из рыбколхоза. На больничном. С гастритом. В вашу заводскую больницу друзья по блату устроили.  Гуляю вот. Скучно мне в больничке-то.
    - Есть хочешь, Семён Горшков? Давай камбалу жарить. Меня  Лёнькой звать.
    - Давай, не откажусь, если  покормишь.
    Леонид, обмыв рыбину и уложив её на прибрежный камень, сфотографировал свой трофей.
    Потом дал мужичку нож:- Подключайся, старый. Сможешь?
    - Чего это? – переспросил мужик.- Пошкерить, что ли?
    - Ну да, почисти и выпотроши.
   Сам Леонид стал раскочегаривать заглохший костерок, подкинул сухого плавника, приладил на три булыжника сковородку, налил на неё масла.
   Пока позволяла погода, он каждый выходной приходил в эту дальнюю бухту   на весь день, с котелком и походной сковородкой. В надежде на подножный корм, брал с собой только хлеб, луковицу  и с полстакана растительного масла в аптекарском стеклянном пузырьке.
   Рыбные ломти шкворчали на сковороде. Брызги масла летели в огонь. Аппетитная гарь мешалась с  дымом.
   - Камбалку  можно и на своём жиру,- сказал рассудительно Горшков,- Ну да маслом не испортишь.
   Они расположились, стали есть.
  - Эх, стопочку бы сейчас!
  - Не помешало бы,- согласился Леонид, и вдруг спохватился: - У тебя же гастрит!?
  Горшков смутился.
  - Да, вообще-то мне уже нельзя, наверное.
Они   уминали большие аппетитные куски жареной, пахнущей дымом  костра камбалы.
   - Раньше-то крепко  пил, а, Горшков?
   - Было дело, временами.
  Леонид пристроил на костер чайник и спросил:
   - Расскажи, пока чай закипит.

  Горшков стал рассказывать про свою жизнь.

 - Может, из-за водки, а, может, из-за работы моей, семьи я так и не завёл. Всё по морям, по волнам. Судьба рыбацкая. Тралмастер - второй человек после капитана. Значит, третий после Бога. Денег после путины- куры не клюют. В порту, конечно, таксисты, шлюхи, водка. У семейных-то жёны, если успеют, деньги отнимают. А у нас, холостых, - заработки как песок сквозь пальцы.
  Взяла меня тоска. Думаю, сколько можно бобылём по жизни ходить. Сорок пять лет уже. Ни кола, ни двора. Познакомили меня на ту пору  с одной женщиной. Разведённая, симпатичная, ребёнок есть, сынишка лет десяти, квартира двухкомнатная. Верой  звали женщину ту. Приняла она меня. Приласкала. Я ведь хоть и не шибкий красавец, но добрый, спокойный; зарабатываю хорошо, да и на книжке деньжата были. Сошлись. Живём. Мебель новую купил ей, холодильник, цветной телевизор. Зарегистрировались в ЗАГСе.  Живём помаленьку. С рейса приду, ноги сами несут домой. Тепло, приятно. Семья. Телевизор смотрим, блины она хорошо пекла. Через полгода  решил усыновить Андрюшку. Чтобы, значит, подтвердить свои серьёзные намерения. Ещё с год пожили. Радуюсь я:  и мечтать больше не о чем. Много ли мне надо?
   А только скоро стал примечать, что не сильно мне рады, как я с моря возвращаюсь.
  Порассказали люди добрые, как она меня ждёт. Не скучает молодуха. Мил-дружок есть у неё, оказывается.
  Спросил я у неё, правда ли, что люди сказывают. Она в крик, сморчком называет. Царапается. На развод подала. Развели нас. Алименты присудили. Двадцать пять процентов. Да не денег жалко. Обидно.
  От обиды чуть не спился. Работой только спасался. Стал в рейсы уходить и в очередь, и не в очередь.
  Вечерами на юте  сидим, курим; рыбаки зачнут о семьях, о доме гутарить,- у меня сердце рвётся на части. С год погоревал.
   Утешила новая любовь.  Её так и звали: Люба.  Такая ласковая, душевная. Всё понимала. Как рассказал ей про ту подругу, сильно она осуждала вертихвостку. 
   Жили мы с ней в её домике, на посёлке. Участок  небольшой, палисадник, огородик.
   По хозяйству ей помогал. Сарайку поправил. В грядках очень мне нравилось ковыряться. До того и не знал  за собой таких талантов.
    Баню поставили  наново. Деньги-то были.
    За что мне такое счастье, думаю, как отблагодарить?
    Дочка у неё была, лет двенадцати, худенькая такая, читать любила. Удочерил  я девчоночку, чего там. Может, думаю, оценят.
    Да только опять что-то не заладилось. Погуливала, вроде бы, пока я в рейсе.
    И эта на развод подала. Алименты опять присудили.
    Думал, признаюсь, что подруги они, жёны эти мои.  И подучила Вера Любу охмурить меня, старого лопуха. За ради денег. Но нет, не подруги. Верка подъезжала, скандалила, что алименты меньше стали: вместо  четверти одну шестую часть моей зарплаты. Чуть не подрались они с Любой. Обзывали друг дружку всякими словами.
     - Чего ты хохочешь, Леонид? Вот тебе смешно, а мне горе. Не денег  жалко. Хочется семейной жизни. Одумайся сейчас любая из них, я бы всё простил. Сошёлся бы  заново, не попрекал бы. Да и пусть бы погуливали  потихоньку, пока я в море. Дело молодое. Природу не обманешь. Только чтоб не знать мне.
    -  Надеешься, передумают.
    - Не знаю,- честно признался многоженец Горшков.- Думаю в Москву письмо написать. В Центральный Комитет. Прямо генеральному секретарю. Леониду Ильичу Брежневу. И копию – в Верховный Совет. Пусть разберутся. Такие алименты надо отменять. Коварство должно быть наказано.
    - Тебе-то что, легче будет? Сам ведь говоришь, что не денег жалко.
    - Если им отменят алименты, то, может, какая из них передумает.
    - Ты это всерьёз, Семён Иванович?
    - Да, всерьёз. Я уже и набросал письмо. Будь другом, помоги перед Москвой не опозориться. Надо ошибки проверить, поправить нескладухи какие,  да на машинке перепечатать, по - солидному, чтоб каракули мои в Кремле не разгадывали. Поможешь?
     Леонид  пожал плечами, усмехнулся:- Что ж, приноси  своё послание. Я   завтра опять приду сюда поплавать.
     -Так у меня письмо с собой. Возьмёшь?
     - Куда ж теперь деваться! Раз обещал, давай свою кляузу.
     Горшков достал из нагрудного кармана ковбойки свёрнутый вчетверо густо исписанный тетрадный листок,  и передал доброхоту: - Можешь подредактировать немного, Леонид, если какие неясности найдёшь. Или добавь что-нибудь. Для чёткости представления там в Москве. А то не поймут.
     Они условились в следующую  субботу встретиться на этом берегу.

    Но ещё до назначенной встречи Леонид понял, в какую историю влип.
    В понедельник утром он пришёл к своей подружке Танечке, машинистке заводоуправления, коротко рассказал ей о встрече. Они хохотали до упаду. Он дал ей письмо со своими поправками, попросил напечатать лишнюю копию и ему на память.
    А уже к вечеру его вызвали в первый отдел и сделали суровое внушение. Юмору никакого  секретчики не видели, а сам факт подготовки на закрытом заводе письма в ЦК и Верховный Совет был, по их убеждению,  возмутителен и недопустим. И кто-кто, а молодой грамотный специалист Асаргин должен был бы не содействовать провокации,  но дать знать о своём неожиданном знакомстве с подозрительным типом.
    Леонид пошёл разбираться к подружке.  Он размышлял, что заставило её  «заложить» его: то ли пресловутое женское коварство, то ли глупость и ненужная бдительность. Таня тихо плакала у себя в машбюро.
    - Ты зачем рассказала особистам о письме?- напустился он на неё.
    - Ничего я не рассказывала. Они копирку из урны достали, в обед, наверное, - разрыдалась девушка и бросилась ему на грудь.
   Вечером они лежали на его односпальной общежитской скрипучей кровати, утешали друг друга, рассуждали о случившемся, ругали дубаков- секретчиков.
    - Зачем это, а, Лёня?- шептала она меж горячих поцелуев. – Опечатывать машбюро, каждую пятницу обновлённые образцы шрифтов машинки сдавай.  Надоело. Война, что ли!?
    Он гладил её, покусывал мочку нежного девичьего ушка, молчал. Но мысли угрюмо роились в его голове.
 
    - Чего ради терпеть всё это? Три года по распределению я уже отработал. Перспектив особых нет. А после сегодняшнего скандала - тем более. Боком это мне выйдет ещё.  Плюнуть да уехать, что ли?
    Он повернул её лицо к себе, сдул прядку с её закрытых глаз:
   - Поедешь со мной?
   - Куда, Лёня? Куда ехать? Здесь надбавки, стаж, зарплата.
   - Плевать! Поедем в Новосибирск, домой, к родителям моим. Замуж за меня пойдёшь?
   - Я согласная.

 Они уехали, поженились.  Жили трудно и счастливо. Как все. Растили детей.

   Порой со смехом вспоминали то письмо незадачливого тралмастера  генсеку ЦК о женском коварстве. Да ещё Леонид иногда в сердцах ругнёт Танюшку, если доведёт та его до крайности:
- Прав был Семён Иванович! Гадючье ваше племя бабье.
- Какой такой Семён Иванович?- притворится Татьяна.
- Тралмастер Горшков. Третий после Бога. Многоженец.
- А, это тот, который подвигнул тебя жениться?
- Тот самый.
- Прав или не прав он в суждениях о нашем бабьем племени,- не знаю. А дай бог и ему счастья семейного.