1
- Деда! Опять ты за дрова! Я вечером сама наколю! – заругалась Настя, выскочив на крыльцо в одном платьице и шерстяных носках.
- Да будет тебе, дочка! Мне ещё не в тягость, а то совсем разомлею с вашей заботой. Ступай домой, простудишься. Я немножко потюкаю, да и сети сходим проверим, – Сказал Иван Степанович, подобрал чурку, поставил на пенёк, взял топор и с забавным выкриком «и-и-их», сделал из неё две половинки.
- Мне бы сейчас вторую руку… Я бы тогда и сени новые сделал… - говорил он сам с собой – вечером она поколет! Вечером уже непогода будет. Суставы то уже ломят…
- Ваня! Иди завтракать! Картошка стынет! Настёна позжее поколет, только топор в дом занеси, а то рассохнется на морозе – позвала своего мужа Василиса Николаевна.
- Вот не пойму я – заходя в избу, молвил дед Иван – вроде, когда в жёны тебя брал, то ты и премудрая и прекрасная была, как Василисе и полагалось…
- Это ты к чему? – встревожилась Николавна.
- Ты ничего дурного не подумай! Я не о красоте твоей. Ты как была прекрасная, так и осталась!
- Ой, да ладно тебе! Старая бабка, уж как второй десяток червей кормить должна, а всё как Настёна волчком верчусь, спокою не найду… Погоди! Уж не хочешь ли ты сказать, что умом я тронулась?
- Что ты! Просто раньше ты премудрая была, а нынче больно мудрёная стала. Я всё жду, когда ко мне мудрость придёть, а она, вона к тебе вся сбежала! Видать опять я где-то пропадал…
- Я никак в толк не возьму, что я опять не так сделала? – Взволнованно спросила Николавна.
- Почему рассохнется?
- Кто?
- Топор!
- Какой?
- Да наш.
- А что с ним?
- Вот и я думаю, что ему было, если б я его в сенях оставил?
- Тьфу ты! Насть, ну вот чего он меня с утра пораньше! А?
- Лю-ю-юбит он тебя, ба! – заливаясь весёлым девчачьим смехом, ответила Настя.
- Лю-юбит! Он всю жизнь надо мной издевается! И ведь, глянь, с каким сурьёзным видом то!
- Полно вам! Дедуля пошутил, настроение нам поднял! Да, дедуль?
- А то! – скидывая телогрейку, пробормотал Иван.
- Кому поднял, а у кого теперь всё из рук валится! Ну-ка, Настюш, глянь под лавку, вон, луковица укатилась.
- Хи-хи. Смешные вы у меня! Сперва один шутит, другая сердится, потом наоборот…
- Так это, дочка, и есть любовь! – задумчиво произнёс дед.
- Ой, философ! Тебе руку то помочь помыть?
- Не особо-то я запачкался, сам справлюсь. Ты не смотри, что я однорукий, зато духом сильный.
- Я, поди, уже тридцать лет не смотрю. Кабы я на это только смотрела, то развелась бы ещё тогда, а ведь не бросила, выхаживала.
- Из жалости, что ли живёшь со мной?
- Ну, что вы за мужики такие дурные, к словам цепляетесь!
- И много ли мужиков на своём веку ты знала? Уж теперь-то можно, рассказывай как на духу! Чай до земли не долго нам осталось!
- Нет! Ну что мелит то! Что мелит! Настёна, не слушай его! Никого у меня не было! Сам лучше меня знаешь! Целёхонькую меня взял и не отпускал никуда. И чего удумал, до земли недолго! Шиш тебе! Я ещё поживу! Настьку надо в люди вывести, замуж выдать, тогда и помирать можно с покоем!
- Во, раздухарилась! Как «Вихрь» мой, с пол оборота!
- Вы чего! Ругаетесь что ли? – глядя испуганными глазами воскликнула Настя.
- Что ты, доченька! Это мы так разминаемся перед завтраком! – поспешил успокоить дед.
- Да уж! Какой теперь завтрак! Кусок в горло не полезет! Давление, поди, подскочило! – схватившись за голову, причитала бабушка.
- Ладно, ладно. Всё хорошо, доченька. Мы же всегда так, сперва попререкаемся, потом душа в душу живём цельный день. Ты мне лучше вот что скажи, как у тебя с учёбой? Скоро же Валентина Ивановна заедет, контрольные задаст, диктант писать будешь… - уже спокойным голосом спросил дед Настю.
- А у меня всё в порядке. Я даже с опережением программы иду, – гордо ответила Настя.
- Умница ты у нас! Вот бы сейчас радовались твои родители! – молвил дед.
- Да, не тереби ты душу! Ничего, Настён, они радуются, и мы вместе с ними! Хорошая ты у нас. Умная, смышлёная и, главное, добрая. Тебе к людям то и нельзя, злые они стали, обманут, запутают, в беду вовлекут, – запричитала Николавна.
- А я от вас и не уеду! Зачем мне к людям, мне и здесь хорошо! – искренне улыбаясь утвердили Настенька.
- Так-то оно так, да не так! Жизнь, штука сложная… - задумчиво протянул дед. – Это ты сейчас так говоришь, а через год, через два, когда природа начнёт брать своё, вот тогда поглядим…
- Хватит тебе девчонке голову глумить! Ешьте! Для кого я готовила! – отрубила бабушка.
- Слушаем, товарищ командир! Есть, приступить к потреблению пищи! – подмигивая Насте, подшутил дед, а Настя залилась своим звонким смехом.
Стол был по-деревенски прост: варёная картошка, строганина тайменя, жареная стерлядка, солёные огурцы, домашний хлеб и кругляками нарезанный репчатый лук. Возле русской печки на табуретке, накрытый меховым колпаком настаивался чай на лесных травах и ягодах, собранных прошлым летом, высушенных и бережно хранящихся в холщовых мешочках. Вообще, всё в этом доме было просто и добротно. Сруб был из толстенного, тщательно подобранного и подогнанного кругляка, крыша покрыта железом, над которой возвышались три кирпичные печные трубы. Внутренняя обстановка под стать дому: огромный дубовый стол, за которым в былые времена усаживались почти все деревенские мужики на мощные и тяжеленные лавки вдоль него. Высокий резной буфет выглядел как кто-то живой и важный, благодаря стеклянным дверкам наподобие глаз, нескольким небольшим ящичкам по центру за место носа и большому выдвижному ящику под столешницей, словно рот, ниже которого располагались дверцы с резьбой, издалека похожей на бороду. Всё это массивное сооружение опиралось на не менее массивные кривые ноги. В детстве Настя его немного побаивалась, особенно по вечерам, когда он подсвечивался причудливыми красками закатного солнца. Возле окна сиротливо стоял разделочный стол, за которым, стряпая с любовью, провела большую часть своей жизни Василиса Николаевна, только с мая по сентябрь приоритетно отвлекаясь на огород. На стенах висели многочисленные длинные и малые полки, на которых стояли стеклянные и долблёные деревянные банки и берестяные туески, наполненные крупами, травами и специями. Под полками висели плетёные косички лука и чеснока. В углу, накрытый вязанным пледом, стоял огромный сундук, на котором любил лежать кот Тимофей. На подоконнике красовалась старинная медная вазочка и в зависимости от времени года, Настя ставила в неё, то цветы, то симпатичную композицию из сухих трав, а то и просто еловую или кедровую веточку. Возле выкрашенной синькой русской печки возвышалась этажерка с чугунками, кастрюлями и сковородками. С потолка на трёх медных цепочках свешивалась керосиновая лампа. Вот и всё богатство. В доме было ещё две спальни и одна большая светлая комната, которую называли гостиной. Главной достопримечательностью в ней была ламповая радиола на старинном комоде. Последний раз её слушали лет десять назад, когда ещё работал деревенский дизельный генератор. Напротив, стоял не менее старинный широкий диван с высокой спинкой и массивными подлокотниками. Над ним висели огромные рога сохатого. В углу на толстых квадратных ногах накрытый белой скатертью с кружевными оборками отгородившись шестью стульями и вспоминая былые празднества, покоился стол. Оберегая его покой, величественно смотрели два благородных оленя искусно вышитых на висящем ковре. Вдоль противоположной стены уместились четыре бывших школьных книжных шкафа, три из которых были заставлены книгами, преимущественно из той же школьной библиотеки. Сверху стоял глобус и полные собрания сочинений Ленина, Маркса и Энгельса. Перед их красивыми переплётами красовалась «Целина» Брежнева. Один из центральных шкафов в былые времена с боем отобрала под посуду и дешёвый хрусталь Василиса Николаевна. И что-то в этом было, особенно когда утреннее солнце играло зайчиками с салатницей и конфетницей. На полу были постелены рукодельные плетёные половики, поверх которых лежала медвежья шкура.
В Настиной спальне был свой удивительный девчачий мир. Возле окна с видом на реку находился письменный стол, на котором непременно топорщась самодельными кисточками из белки и соболя стояла стеклянная баночка из-под майонеза, рядом была такая же для воды. Стопки книг и тетрадей окружали альбом для рисования. Здесь же лежала тряпичная кукла и гребешок. Вдоль правой стены встали два шкафа, ближний, такой же, из школы, а дальний, платяной трёхдверный с зеркалом в средней. Напротив, рядом с печкой стояла большая двуспальная металлическая кровать родителей Насти. Но уже более двенадцати лет на ней спала сама Настя. Далёким и загадочным миром казались заснеженные горы Кавказа изображённые на тканевом панно на стене возле кровати. В «Красном уголке» висела единственная чёрно-белая фотография её родителей, где они были вместе. Тогда их запечатлел какой-то залётный корреспондент районной газеты. Тогда никто не думал о славе и уж тем более запечатлевать себя на память. Они были молоды и красивы, и казалось, что вся жизнь впереди, но судьба распорядилась иначе. Настиного отца через неделю придавило деревом на рубке просеки, а мама, спустя три месяца перевозя дрова на санках с другого берега, провалилась под коварный весенний лёд. Все бросились её спасать, но слишком много времени она провела в ледяной воде и от переохлаждения вскоре умерла. Насте было всего три года. Только смутные воспоминания посещали её по вечерам, но она привыкла жить с этим. Всё же не одна, родители её отца были всегда рядом и не отдали в приют. А когда из деревни все уехали, то решили остаться, да и деваться было некуда. Тогда районная администрация выделила им лодку «Казанку», мотор «Ветерок», корову, которую в первую же весну порвал медведь, две козы и козла, да с десяток племенных кур с петухом. Рассчитали пенсию и дотацию на ребёнка. В торжественной обстановке вручили рацию и транзисторный приёмник. С тех пор сюда никто не заглядывал, акромя учительницы, местного лесника и фельдшера. За всем необходимым для жизни два раза за сезон Иван Степанович ездил на «Казанке» сам в райцентр за три сотни километров. На это мероприятие уходила неделя, а то и две. Иногда удавалось договориться привезти какую мелочь оказией с учительницей или лесником. Потеряв единственного сына, а впослед и невестку, единственным лучиком света и радостью стала Настя.
- Ты собралась? – крикнул дед, одевая телогрейку.
- Ещё минуточку – откликнулась Настя.
- Ох уж эти женщины! Собираются вечно по полдня! Ладно, я тебя на берегу подожду.
- Хорошо, я уже бегу.
- Аккуратно там! И недолго! Смотри, девчонку не заморозь! – повелела Василиса Николаевна. – Настя, сани возьми, а то дед опять забудет! – добавила она, как только за ним захлопнулась дверь.
- Хорошо!
Яркое солнце слепило глаза, отражаясь в искрящихся сугробах. Яркое синее небо к горизонту белело морозной дымкой. Каждый звук казался громче в промороженном воздухе. Взобравшись на лыжах на небольшой холм, Настя оглянулась в сторону дома, над которым дым из трёх печных труб метался, то переплетаясь друг с другом, то пытаясь найти свой путь к небу, а порой казалось, что не хочет он покидать свой дымоход.
- Дедуль! А уютно наш дом смотрится! Жаль, что больше здесь никто не живёт…
- А может оно и к лучшему, что никто… - задумчиво ответил дед.
- И совсем не холодно!
- Погоди! Сейчас голыми ручонками рыбку повытаскиваешь, узнаешь! Да, а погодка сюрприз готовит. Видишь, с дымом чего твориться…
- А я что, впервой что ли? – возмутилась Настя. – Каждый день ходим и каждый день ты меня пугаешь! Зачем?
- Не пугаю, а принимаю меры предосторожности! Знаешь, что такое техника безопасности?
- А что это такое?
- Вот видишь, руки у меня нет, вот я не соблюдал технику безопасности… - задумался немного и добавил – а как там было её соблюдать, когда баржу оторвало! Здоровенные тросы полопались! А мне куда было деваться? Я пытался спасти ситуацию… Кто бы мог подумать, что и новый трос окажется сыромятным. Да и думать было некогда… Э-эх! Один чёрт, всё прахом пошло… Баржу тогда на камни бросило, начало мять и ломать, техника в воду попадала. Хорошо, что только я один и пострадал… Мне ещё повезло, что с нами ветеринар ехал к оленеводам. Руку он мне, конечно, обратно не привязал, но хоть помереть не дал, от потери крови спас и заразу не пустил, а все испугались. Кровище так и хлестало. Рука на палубе валяется, а я за плечо держусь и понять не могу. Боли не чувствовал. Шок – говорит - у тебя. Надо быстро зашивать, пока не очухался. Я как услыхал это, вмиг сознание потерял. А когда очнулся, боль адская. Лежу в каюте у старпома на койке. Я заорал. Ко мне тут же прибежали. Спирту налили живого. Я прямо стакан и хлобыстнул. А на голодный желудок! Обожгло всё, дыхание спёрло, а как отходить стало, так и вырубилсь вновь… Видать, надо мне было живым остаться… И на том, спасибо!
- Какой ужас! А почему ты мне раньше не рассказывал? Я думала, это тебя на войне так…
- Приятного мало, согласен. А почему раньше не рассказывал, так берегли тебя от всяких ужасов. Теперь ты во взрослую жизнь входишь, а она, жизнь та эта, намного страшнее рассказанного. А войну я помню. Пацаном к партизанам прибился, когда деревню нашу со всеми жителями спалили. Я тогда по грибы по ягоды пошёл, а когда из лесу выходил, так зарево такое увидел, что казалось, вот она гиена огненная о которой мне мамка рассказывала в детстве. Вокруг деревни фашисты на мотоциклах и бронетранспортёрах ездят. Поначалу хотел бросится и задушить гадов своими же руками… Но куда мне парнишке щуплому и безоружному супротив такой силы дьявольской… Рыдать начал, в лес вернулся. На пятые сутки на наших партизан нарвался. Чуть свои же и не расстреляли…
- Почему?
- Как почему? Немцы уже под Москвой были, по пути всё уничтожали, сжигали деревни вместе с людьми, брали в плен трудоспособных на рабские работы. А партизаны в тылу у них получились, а тут я… Тяжёлые времена были. В разведку ходил. Таким парнишкой деревенским прикидывался, мол, мамку потерял, ищу. А фашисты сперва снисходительные были, даже есть давали, только издевались при этом, но уходить давали. А я тем временем всё рассмотрю хорошенько и к своим. А когда гадов погнали от Москвы, вот тогда озверели черти. Никого жалеть не стали. На очередном задании меня ранило и я в плен попал. Но что-то у них не складывалось, никак не могли нас в Германию отправить. Гнали пешком с собаками и под автоматы. Кто без сил по дороге умирал, кого расстреливали за шаг в сторону. То держали по месяцу в бараках, то окопы заставляли рыть. Спустя почти полгода на очередном переходе нарвались на наших. Больше половины погибло, а мне удалось сбежать. Когда в очередной раз попал к партизанам, там командир злой был. Начал докапываться, откуда я, с кем я, почему в плен попал, почему раньше не бежал. Потом НКВДэшники приехали. Таких как я оказалось семь человек. Нас под конвоем привезли в какой-то мрачный каменный дом. Держали в подвале. Допрашивали каждый день по нескольку раз и днём и ночью. Не знаю точно, но кто-то вступился за меня и в тот же день я был посажен в эшелон идущий на Урал с предписанием работать на заводе. Начал учеником, потом точил снаряды для танков. Когда война кончилась, радость была такая, что словами не передать. Всем заводом слушали обращение Сталина, обнимали друг друга, целовали, самогон рекой лился, но пьяных не было. Везде гармонь играла, люди пели и танцевали. И так несколько дней подряд. Мастер мне тогда сказал, езжай в Челябинск и учись. Я так и сделал.
- А дальше…
- Погоди, дальше. Возьми пешню и лунку дальнюю освежи. Только не утопи!
Солнце скрылось за свинцовой тучей. Поднялся ветер.
- Дочка, давай быстрее! А то сейчас завьюжит. То-то я думаю, что у меня голова трещать начала ещё с вечера. Отвяжи верёвку, я сейчас травить буду, а ты быстренько сеть вытаскивай и не путай как в прошлый раз!
- Хорошо, дедушка. А сеть то тяжело идёт. Наверное, много рыбы попалось.
- Ты её сразу вызволяй и в корзинку, а то спутается.- Дед немного понаблюдал и добавил – пошёл процесс. Вроде и вправду улов хороший нынче.
- Деда, смотри! Чир попался! – радостно крикнула Настя.- И налима много, и щуки, и ленка. Нам теперь надолго хватит.
Повалил снег. Сразу потемнело. С холма ветер срывал сугроб, это было похоже на коптящий вулкан, шлейф от которого разносило на большое расстояние.
- Настюш, сеть ставить не будем – кричал дед – во-первых, не успеваем уже, а во-вторых, неизвестно как надолго непогода пришла. Сами не сможем прийти и рыбу погубим. Давай сеть прямо с рыбой ложи в корзину, дома разберёмся.
Сугробы росли на глазах. Лыжню замело совсем. С большим трудом добрались они до дома.
- Я уже места себе не находила! Хотела за ружьё браться! – размахивая руками и причитая, выскочила в сени бабушка.
- Это ещё зачем? – спросил дед.
- Так чтобы на выстрел шли.
- Негоже патроны переводить на ерунду. Мы что, дороги не знаем? А, Настюш! – подмигивая Насте, воскликнул дед.
- Да, бабуль. Здесь же всё рядом. – поддержала Настя.
- А как в восьмидесятом Григорьевы в такую же пургу в тайгу ушли замест деревни! Благо народу много было, и то только на второй день нашли! – причитала Николавна.
- Так они лыком не вязали, как они ещё мимо реки не промахнулись. Хм. Два брата-акробата. Ведь не просыхали никогда… Ну да ладно. Ступай в дом, а мы с Настюшей сейчас с рыбой разберёмся и придём.
Когда бабушка ушла в дом, Настя решила вернуться к дедову рассказу. Она знала его как доброго и заботливого дедушку, догадывалась о непростой судьбе, но только сейчас, повзрослев и поумнев, с большой жадностью слушала историю своего предка.
- Дедуль, расскажи, что дальше было – попросила Настя.
- Дальше? А дальше всё хорошо было. На завод пошёл работать. Окончил школу рабочей молодёжи. Комсоргом стал. В институт поступил на вечерний. В партию приняли. На заводе выбился в передовики производства. А как диплом получил, то попросился в бригады.
- Какие бригады?
- Романтик я был. Да что там был, и сейчас романтиком остался. Потянуло на неизведанное, на ударные стройки, на освоение крайнего севера. Вместе геологами отыскивали руду разную, нефть, газ. Потом разрабатывали месторождения. Бригадиром меня выбрали, ребята меня все уважали и слушались. Условий для жизни почти никаких, техника на морозе ломалась. Там ещё хлеще чем здесь. А летом гнуса в разы больше. Так и работал, пока с Васькой не встретился в отпуске.
- Кто такой Васька?
- Хэ-хэ. Это я так твою бабушку звал. Она очень на пацана похожа была и внешне и поведением. Может, за то и полюбил. Это сейчас кудахчет, бабья натура вылезает, а тогда лишнего слова не обронит. Железная женщина. Мне все завидовали! Ведь краше неё никого на свете не было. Супротив всем канонам обрюхатил её уже на третий день знакомства. Я тогда тоже гарный парень был, жгучий брюнет. Девки на абордаж меня брали, а я как скала. Никого не допускал к себе, а с Васькой устоять не смог. Ага…. Ой, что-то я тебе лишнего наболтал. Старе-е-ю. Расслабился. Ну, ты, если что, ничего не слышала! Добро?
- Хорошо, дедушка. – хихикнула Настя.
- А я же не знал, а через три месяца мне телеграмма, мол, встречай, я еду. Меня чуть «Кондратий» не схватил. Я же с мужиками в бараке общем жил. Не удобств, не перегородок. Доски и той нет, тундра. Хорошо, путь к нам не близкий, замутили мужики с начальником тогда такую кашу, что чуть не расстреляли его. Короче, материал с материка к нам пришёл. Почти две недели все только стройкой и занимались. Мне стыдно было перед товарищами. С Москвы план спускали, требовали досрочного окончания работ, а мы тут хоромы строим. Но меня же толком и не спрашивали, помогай, или не мешай – вот и весь ответ. Успели. Домик сказочный получился. Маленький, правда, всего три на четыре, зато тёплый. В нём одна комната была, крохотная кухонька, да прихожая. Когда новоселье справляли, то поместиться все не могли разом, порционно справляли. А когда узнали, что невеста моя беременная, чуть дар речи не потерял от радости. Здесь же и свадьбу сыграли. Рожать Ваську отправляли в город, тоже целая история… Санька, батя твой смышлёным мальчиком был, добрый, покладистый и любознательный. Когда в школу надо было идти, перебрались поближе к цивилизации. Тогда меня сделали главным по снабжению. Много чего требовалось на север. Приходилось немало поездить, порогов по обивать, бывало, и взятку давал, лишь бы не срывать работы мужикам. Сопровождал грузы с техникой и оборудованием. Работа нервная была, но интересная. Деньги хорошие платили. Василиса в школе работала в столовой. Санька всегда под присмотром был. После уроков приходил маме помогать на кухне. Когда школу окончил, решил учиться не идти, сперва хотел в армии отслужить. Не успел он вернуться с армии, как я руку потерял. Ну, это ты уже знаешь. Тогда нам один хороший человек порекомендовал в Кургутум поехать. Мол, люди там нужны, а с моими знаниями и опытом и с одной рукой возьмут. Так мы здесь и оказались. Деревня большая была, добрая. Местные «аборигены» жили в чумах на опушке. Много полезного делали для нас. На охоту ходили, рыбу ловили, одежду шили, нарты и лыжи мастерили, да такие, одним пальцем поднять можно было, но очень крепкие. Наши тоже их не обижали. Помогали, чем могли. Дружно жили, весело. Всем работа нашлась. Как раз дизельную электростанцию привезли. Никто не знал, что это за чудо. Прислали вместе с ней парнишку молодого для наладки и пуска. Он как электрик грамотный был. Провода развёл по домам. Мужики помогали, конечно, но шустрый был. А когда дизель не захотел запускаться, сдался на третий день. Сказал, что другой надо заказывать. С тем и уехал. А мы с Макарием, был тут один Кулибин, неспеша во всём разобрались и запустили. Ох, непривычно было. Работала станция два раза в день, утром и вечером, а по продолжительности в зависимости от времени года. Топливо привозили по реке. А речка, как ты знаешь у нас каменистая, только по ранней весне и был завоз, пока снега таяли. Три буксира тащили баржу с цистерной, такой бочкой большой. Два сзади толкали, а один спереди на тросу тащил. Иначе не пробиться было, течение сильное. Мы всегда смеялись, мол, пока вы до нас доедете, всю бочку спалите, а они отвечали – это точно! Зато обратно с ветерком пойдём! Как-то само собой получилось, что сделали меня что-то вроде старостой деревни. По любым вопросам все ко мне шли. Порой до смешного доходило. Жили у нас тут близняшки, Верка и Шурка. Они сперва в одних парней влюбились, а после нового года одна передумала, а вторая к обоим на свидания бегала, только платья меняла. Когда вскрылось, парни чуть друг друга не порезали за предательство, а потом хотели Шурку проучить. Верка прознала и ко мне прибежала за помощью. Пришлось вмешаться. Я пристыдил её, потом сестру, а потом разом две свадьбы сыграли… Ты, это, ленков сразу в дом занеси.
- Хорошо, дедуль. А дальше…
- А что дальше? После армии Санька вернулся. Возмужал, остепенился, дурь подвыбили, дисциплину привили. Помогать стал активно. На работу устроился. Очень переживал, что не увидит больше родного дома… Как провидец какой… А тут девчонка жила. Ох, и симпатичная деваха. Стройная, с длинными волосьями, то в косу сплетёт, а то распустит, когда идёт на своих ножках-пружинках, так они подпрыгивают и на ветру развиваются. Вся деревня за ней приударяла, а выбрала Саньку. Но и Санька не Квазимодо, прям друг для друга созданы были. Ага, он весной из армии пришёл, а осенью уже свадьбу сыграли. Многие тогда завидовали. А кто и за спинами проклинали, всякие разговоры вели, пытались поссорить, а они так любили и доверяли друг дружке, что не обращали внимание на сплетни и наговоры и только радовались каждому дню. Катюшка нам как дочь стала. Мать её Анна Васильевна, нас не жаловала. Работала главбухом в конторе. Вечно нафуфырится, намалюется и идет по деревне, благовониями воздух отравляя. Но денег подкидывала молодым. Зимой лес заготовили, а летом строиться начали. Мы же раньше в другом доме ютились, но дружно жили. А ещё через год ты родилась. И казалось, вся жизнь только начинается, ан нет. Толи наговоры сработали, толи судьба такая… Пришла беда – отворяй ворота. Думали, Анна Васильевна заберёт тебя у нас, а она погоревала немного, потом мужа похоронила – алкаша конченного, в райцентре познакомилась с каким-то полковником и уехала в Красноярск. Так мы её и не видели более. Даже на могилку к дочери не ездила. Витька тут вертелся, бывший ухажер твоей мамки. Смех и грех. Он моложе её был лет на десять, а туда же. Всё порывался тебя удочерить. Говорил – подрасту ещё чуток, тогда документы подам… Смешной был, но добрый парень.
- А где он сейчас?
- А шут его знает. Когда проклятая перестройка началась, всё кувырком пошло. Контора закрылась, промысловики подались ещё дальше на север. Кто спился, кто уехал. А нам деваться некуда было. Родни в городах у нас не было, состояния мы не нажили. Когда уезжал директор школы, говорил, мол когда подрастёшь, то в интернат он тебя устроит. Я против был с самого начала. Васька меня пилила. Говорил супротив закону иду, все дети учиться в школах должны. Тогда я поехал в райцентр и договорился с Валентиной Ивановной. Спасибо ей. Золотой человек. Много ей пришлось повоевать с бюрократией. Если б не она, то не виделись бы месяцами…
- Вы чего тут, жить собираетесь? – выскочила в сени возмущённая Николавна, пустив облака белого пара из тёплого дома.
- Мы уже всё разобрали. Сейчас идём. – Оправдалась Настя.
- Вот и идите в дом! Хватит мёрзнуть! Тебе ещё заниматься надо! – причитала Николавна.
А на улице, тем временем разыгралась настоящая пурга. Снег летел почти горизонтально. Ветер завывал в дверных проёмах, под крышей, выбирая щели с мелодичным и тревожным звучанием. На опушке зловеще завывала ржавая труба над заброшенной электростанцией.
- Надо будет по весне трубу эту демонтировать, а то всю душу на жилы наматывает, – с досадой произнёс дед.
В доме пахло свежеиспечённым хлебом и рыбой. Трещали поленья в печи. На фоне вьюги приглушённо тикали ходики. Настя скинула фуфайку, валенки и шапку, прошла в свою комнату и усевшись на кровати долго смотрела в окно, в котором нескончаемым потоком неслись снежинки набиваясь в уголках оконной рамы и думала, как бы всё могло быть иначе, если бы родители были живы, как было бы весело в деревне, если бы не эта неизвестная ей перестройка. И никак не могла понять, зачем она была нужна, если все жили хорошо, дружно и весело. Что это за чудо-юдо такое, из-за которого все сбежали из деревни. Ведь здесь всё осталось как прежде, та же река, та же тайга, то же небо. Тщетно пыталась вспомнить папу и маму, но только черно-белая фотография смотрела на неё родными, но такими чужими глазами её родителей, где они счастливо улыбаются. Будто не её это родители, а просто красивые люди, а её родители, это бабушка и дедушка. И она благодарила судьбу, что оставила хотя бы их. Ей очень хотелось заплакать, когда в комнату вошла Василиса Николаевна.
- Что с тобой, солнышко? Болит что? – ласково спросила бабушка.
- Нет. Что-то печально мне. Как жалко, что я не помню своих родителей! – произнесла тихо Настя и слеза предательски вырвалась наружу.
- Ну, будет тебе, детка. Мы твои родители. Тебе разве с нами плохо?
- Что ты! Вы у меня самые лучшие!
Бабушка присела рядом на кровать и обняла Настю, поглаживая её по голове, плечу и спине.
- Полно тебе. Дедушка душу то разбередил? Вот, сколько раз его просила не разговаривать с тобой на эти темы, а он нет, упёртый, всё по-своему делает.
- Не ругай дедушку, я его сама попросила. Ведь рано или поздно я должна была узнать всё.
- Взрослеешь… А психика ещё не окрепшая. Всё одно, рано тебе знать всё.
- Нет, бабуль. Не могу я больше жить в неведение. И ты мне расскажи, ведь не должно так быть, чтобы не знать о своём прошлом. Какое бы горькое оно не было.
- Да, доченька. И как же я прозевала, что ты такая взрослая стала. Прямо не нарадуюсь на тебя. А может блинчиков с вареньем и чайку? А? Пойдём. Пока хлеб пекла, руки-крюки, муку просыпала, негоже обратно засыпать, так я блинчиков пожарила немного. Дедушку позовём. А? Ну, всё, слёзки вытираем, пойдём умываться и к столу. Потом ты мне почитаешь.
За чаепитием Настя отвлеклась от своих тяжких мыслей. Василиса Николаевна всем своим видом показывала Ивану Степановичу своё недовольство от их бесед с Настей. Ивана Степановича обуяла смута. С одной стороны, он делал всё правильно, ведь кто-то должен был начать Насте рассказывать правду, с другой, он понимал правоту супруги, которая оберегала внучку от трагических фактов её биографии. Но он тоже очень любил Настю, и малая убеждённость в правоте каждого из них выводила его из себя, расшатывало ту твердь, которая позволяла ему держаться всю жизнь. Он вдруг сам начал задавать себе вопросы, о которых раньше не задумывался. Настина любознательность, стремление узнать как можно больше о себе, своих родителях, дедушке и бабушке, о более ранних предках, каким-то невообразимым образом вызывало сметенное чувство непознанного. Непознанного себя, непознанных жены, сына, внучки, своих родителей, смену эпох. А где была правда, кто олицетворял правду, что правильнее, тогда или сейчас, а была ли эта правда вообще? Как он жил, какую позицию занимал и почему так всё заканчивается? В советские годы жилось не легко, но было всё понятно, была уверенность в завтрашнем дне, дружба и чувство локтя. Перестройка… Что это за слово-то такое? Перестроить, это значит опять сломать, а затем?!... И вроде всё понятно, что нельзя так было жить, так править страной, накрывшись колпаком ото всех, но что сделали со страной теперь! Почему надо было разорять предприятия, своими решениями доводить деревню до нищеты и заставлять молодёжь перебираться в города? Почему патриотизм сменился на стремление хапнуть много денег любой ценой не жалея никого и ничего? Почему нравственный уровень упал так, что стыдно уже на людей смотреть? Законы, поправки, думы, депутаты и чего удумали, губернаторы! А к чему это всё, если Родину перестали любить, если никто не пытается эту любовь прививать, а если и пытается, то о таких долго не говорят и пропадают они в пучине равнодушия корыстолюбия. Ведь своими ушами всё слышал по радио и читал в редких газетах, ничего плохого не говориться, так почему так всё делается? А как Насте всё объяснить? Ведь, поди, так и задаст вопрос о коммунизме, перестройке и демократии, а что отвечать-то? Манифест читал, Ленина читал, Маркса и Энгельса тоже, Брежнева, Андропова слышал, обещания Горбачёва тоже слышал, удивлялся на Ельцина, восторгался Путиным, не понял Медведева, а как колол дрова одной рукой, так и колю по-прежнему, пока сам в райцентр за крупой и мукой не съезжу, она у меня не появится, товар сплошь китайским стал…
- Да уж! – неожиданно для всех вслух произнёс дед.
- Ты это о чём? – поинтересовалась Николавна.
- Не знаю я. Ничего не знаю. Понимаешь! Запутался я! – Его голос был тревожным и будто долго томящийся вулкан вырвался наружу.
- Да, что с тобой? Болит что?
- Да, Васька, болит! Ещё как болит! Душа болит! – И Иван Степанович прикрыл наполнившиеся слезами глаза.
- Ну, полно тебе! Да что с вами сегодня? То одна рыдает, то другой! Может день сегодня такой. Давайте, я тоже заплачу! – сменив добродушный тон на холодный, бабушка продолжила – Ты мужик! Хватит!
- Вот! Узнаю свою жёнушку! – размазывая слёзы по щекам, Иван Степанович встрепенулся. – Всё! Закончил! Больше не буду! – и улыбнулся, только взгляд был полон печали и растерянности.
Настя подошла к дедушке, обняла и спросила – Деда, а почему наша деревня Кургутум называется?
- Эх-х. Хрен редьки не слаще, – отреагировал дед.
- В смысле? – переспросила Настя.
- Видишь ли, - в глубине души он обрадовался, что внучка поинтересовалась не историей страны, а только названием деревни, и глубоко вздохнув, продолжил – когда я сюда приехал, меня сразу заинтересовало это название, но никто мне толком не мог объяснить. Когда бывал в городе, ходил к одному краеведу, который поведал мне следующее, скорее всего это составное слово, а вот что означают его части и как разделить это слово на эти части, он ответа тогда не нашёл, а высказал только предположения. Принеси-ка мне из спальни чёрную тетрадь, толстую с закладками, на тумбочке возле кровати.
- Ну, всё, научная конференция начинается! Мне тут делать нечего… - С удовлетворением заметила Николавна. – пойду рыбу чистить, пока свежая.
- И то дело. Ступай. Настя, нашла? – Крикнул дед.
- Да. Уже бегу… Вот. Она?
- Она родимая. Так, где наша зелёненькая закладочка?
Вся тетрадь пухла от исписанных страниц, из неё торчали разноцветные закладки, так было легче Ивану Степановичу найти нужные страницы одной рукой.
- Ага, вот оно. Начну издалека! Так интереснее будет. – Повисла пауза и дед добавил - Наверное. Итак, есть округ в индийском штате Карнатака. Он находится на восточном склоне западных Гхатов и называется он Кур или Кодагу. В Узбекистане в пятидесяти километрах от Самарканда есть райцентр Ургут. Чувствуешь?
- Ага. Кур, Ургут. Уже Кургут получается. А Тум есть?
- Не спеши. Значит, был такой военачальник викингов-данов, участник датского вторжения в Англию. Было это в 865-878 годах. Он стал первым королём Восточной Англии после её завоевания норманнами. И звали его Гутрум. Вот. Дальше - больше. В Пакистане, где западные Гималаи есть одна из многочисленных вершин под названием Гутум Сагар, высота её три с половиной тысячи метров. В Каспийском море водится такая рыба, Кутум называется. Из семейства карповых. А через Астрахань протекает один из бесчисленных притоков Волги и тоже называется Кутум. И что интересно, достоверно неизвестно, откуда сие название. Возможно, от имени татарского князя Кутума, а может и наоборот.
- То есть? – спросила Настя.
- Так ведь и он мог получить это имя в честь реки. Можно и дальше пойти. Курга. Есть такая река в Мурманской области, правда у неё ещё одно название имеется – Леньявр.
- Хи-хи.- Засмеялась Настя.
- Ты чего? – Спросил дед.
- Смешное название. Может её название идёт оттого, что явр, это течение, тогда Леньявр, ни что иное, как ленивое течение, или как сейчас бы сказали, тихая река.
- Ну, ты даёшь! Тебе уже в институты пора, а ты никак школу не закончишь… Хм. Нет, ну надо же! Молодец дочка! Не знаю, насколько это верно, но красиво и логично… Ага. Так, идём дальше?
- Идём, деда.
- Кстати, а ты знаешь, что река с таким же названием протекает в Тверской и Ярославской областях? Во! Но и это не всё. Есть совсем иная точка зрения. Пошли в Древний Египет?
- Пошли! Хи-хи.
- Ты же читала про древний Египет? Бога Солнца как звали?
- Ра.
- Правильно, но это не вся правда. Оказывается, Солнце зарождающееся сегодня на Востоке, тоже самое, которое светило вчера, но вместе с тем оно уже новое. Так вот, Ра – одновременно и отец, и сын. Ра – это название полуденного Солнца. А знаешь, как звали утреннее?
- Нет.
- Утреннее Солнце звали – Хепера. Скрывшееся за горизонтом, вроде как умершее, звали Озирис. А как звали вечернее? А вечернее звали – Тум. Из чего следует, что под названием Тум может скрываться как Солнце на закате, или западное Солнце, так и упрощённое понимание, типа просто запад или западный, а может угасающий. Да, кто его знает, но предположить можно… Кстати, в Удмуртии есть река с таким же названием. А вообще, как самобытно и красиво называются там реки. Суди сама: Вятка, Чепца, Лекма, Пудемка, Моя, Чура, Сада и, естественно, Тум.
- Мне Пудёмка больше нравится, – смеясь, сказала Настя.
- А я и не знаю, толи Пу`демка, толи Пудё`мка, но всё равно красиво. А вот теперь я тебя совсем с толку собью. Гутурал, или Гуттурал. Первый вариант из испанского языка, второй из английского, но оба означают буквально – горловой, гортанный, задненёбный. Это такая манера пения, когда звук получается от вибрации напряжённых связок на вдохе. И заметь, хоть слова европейские, но в Европе этого пения никогда не было. Только в конце двадцатого века в каких-то музыкальных группах это начали использовать. Может, и название было несколько иным и пошло оно от здешних местных жителей, которые пели на закате Солнца…
- Да-а, деда, – задумчиво протянула Настя.
- Может собака и не там зарыта, а здесь. Может, это местные народы дали такое название. А знаешь, как по-кетски будет щука?
- Не-а.
- Курь. А «чёрный» на ихнем будет тумсь или тум. И если сложить, то получается что-то вроде чёрной щуки. В любом случае, мне это название нравится. Я так думаю, раз у деревни и реки название одинаковое, значит это первое поселение на этой реке… И похоже последнее…
Они долго сидели молча. Каждый думал о своём. Иван Степанович перелистывал страницы своей тетради и радовался за Настю, за себя и Василису, что, не смотря ни на что, им удалось вырастить такую замечательную внучку. А Настя представляла себе чумы вместо этой деревни, где возле костра на закате пели таинственные песни под шаманский бубен, одетые в оленьи шкуры представителе северных народов, а Солнце светило им так же, как и ей.
- Симпозиум закончился? – ехидно поинтересовалась Николавна, входя в избу с тазом начищенной рыбы. – Уж скоро обедать, а Настя так и не позанималась.
- Иду, бабуль, – ответила Настя, легко вскочив со стула и словно мотылек упархала в свою комнату.
- Ну, что? Рассказал ей про Кургутум? – между делом спросила Николавна.
- Рассказал, только сам ничего не понял. Чем больше об этом думаю, тем больше в тупик захожу, – задумчиво и степенно ответил Иван Степанович. – Васька, а что у нас на обед будет?
- Как что? Тоже, что и на завтрак, только рыбу сейчас пожарю, да суп разогрею. А тебе как в ресторане, разносолы подавай? Меню принести?
- Язва ты! – обидевшись, ответил дед.
- Так ведь учитель рядом сидит – улыбалась Николавна.
- Нет, ну язва, точно, язва, – помолчав немного, дед позвал Настю – Настюш, поди сюда.
- Что ты девчонку отвлекаешь? Ведь только села! – возмущалась бабушка.
- Ничего. Доча, зажги люстру, пожалуйста, а то темно-то как стало.
Люстрой Иван Степанович называл подвешенную над столом керосиновую лампу.
- Ей то что, она вспархнула и побежала дальше, а у тебя, поди, ещё голова закружится, да свалишься, потом костей не соберём, – оправдывался дед. – Пойду-ка я полежу немного.
- Пойди. Я сейчас рыбку пожарю и тоже прилягу, а то что-то я сегодня уже навозилась. С самого утра с курями разобралась, козу подоила, покормила, у парасей Борьки с Анфисой убралась. Борька совсем здоровый стал, а Анфиска похоже скоро приплод принесёт. Через пару недель надо будет для Борьки Валерку вызывать. Тушёнки наделаю на лето, а пока мясо поедим хоть. Только ведь одна проблема его вызвать то. Он или пьяный, или по гостям болтается. Опять аккумуляторы на рации все посадим, пока его отловим.
- А надо будет Петровича попросить, он его в миг найдёть и на «Хивусе» привезёть и отвезёть. Он мне по жизни должен.
- Тебе многие должны, только никого не допросишься, пока им самим что-нибудь от тебя не понадобится. Вот тебе и «найдёть», и «привезёть»…
- Не-е. Петрович не такой. Он не откажет, – успокаивал себя дед. – Всё, я пошёл, прилягу.
За окном не унималась метель. Сугробы уже подступили к окнам, а ветер продолжал завывать, находя щемящие душу нотки. Иван Степанович, лежа на спине, смотрел на красивый спил сучка на потолочной доске с удивительными обводами, словно не в доске он, а плывёт по тихой реке супротив течения, и это течение не даёт расходиться волнам, а собирает их в одну струнку. Так и жизнь его текла, собирая все горести и радости в одну тонкую струнку, отсеивая из памяти всё лишнее и ненужное. И тональность этой струны была минорная, и казалось, что вот-вот лопнет от напряжения, но потом долго успокаивалась, радуя людей обертонами. Он никогда не боялся ответственности, и когда в разведку ходил, и когда на заводе работал, и когда семью заводил, а нынче тревога была. И никак не мог он понять, почему такая мощная и дружная страна в кратчайшее время превратилась в сборище проходимцев и ворюг, а те, кто таковыми не стали по разным причинам, стали почти изгоями или рабами тех, кто успел наворовать. И ведь при царе тоже были богатые, но многие из них занимались меценатством, помогали детям, собирали коллекции картин для будущих поколений, строили красивые дома, думая об общем архитектурном ансамбле городов. А что сейчас? Он был убеждённым коммунистом, но понимал это по-своему. Живи по совести и будут тебя уважать, не жалей себя, работай, и будет хорошо и себе и Родине. В памяти неожиданно всплыли отрывки разговоров с его отцом, который был крестьянином. Степан Порфирьевич был вынужден признать советскую власть и в тридцать четвёртом году стал коммунистом, но был обижен этой властью так, что не мог им простить разграбленное хозяйство, и только затаил обиду. Так с ней и помер. Какая-то фатальная несправедливость, преследующая страну, не давала покоя Ивану Степановичу. Ведь сам он делал всё, чтобы жизнь была лучше, если не у него, то у детей и внуков…
Заныло плечо. «Видать, к перемене погоды» - подумал Иван. Надел очки, и с трудом разбирая буквы в темноте, принялся читать Хемингуэя. Уже четвёртый раз в жизни он перечитывал «Старик и море», и каждый раз восхищался упорству и мужеству Старика и доброте и заботе мальчика. И каждый раз негодовал на людскую зависть и ханжество. «Как похоже на судьбу нашей страны» - думал Иван – « мучаешься, стараешься, не жалеешь себя, со смертью играешь, потом появляется одна акула, потом другие, и вот ты вроде победитель, но остаёшься опять ни с чем, при этом весь покалеченный и уставший … Почему так?...»
- Ты чего в темноте глаза портишь? – спросила неожиданно вошедшая Николавна. Иван аж дёрнулся от испуга. – Я тебя испугала? Извини! Вот уж совсем не хотела…
- Так и инфаркт недолго получить! В следующий раз хоть пошоркай ногами то, а то так и вдовой недолго стать, или ты этого добиваешься? Ведь не впервой уже!
- Ну, что ты опять? Намаялась я, сил нет уже шоркать то. Давай, лучше лампу зажгу.
- Настя занимается, или тоже завалилась?
- Да нет, занимается. Пишет что-то, я не стала беспокоить, одним глазком только глянула. А ты опять Кубинца читаешь?
- Какая разница, кубинец он, или неандерталец, главное, что он пишет про жизнь, про нашу жизнь!
- Да, где уж про нашу! Там тепло, море, ром и вообще…
- Да, море, да, тепло, но от себя не убежишь. Если ты с характером родился, то где бы ты не был, он всегда с тобой, а с ними и трудности, здесь такие, а там этакие. Ты когда последний раз классику читала? Тебе всё романы любовные подавай, чтобы полегче было, чтобы сразу в сказку, где принц на белом коне.
- Ты чего раздухарился опять? Уж и сказать ничего нельзя. В романах люди тоже переживают и ещё как! Только переживания там иного плана, но тебе это неведомо.
- Эх, Васька. Хорошая ты баба, но такая глупая! Всё мне ведомо и поболее чем тебе. Вот, коли ты такая умная, то объясни, почему из деревни все уехали?
- Так ведь работы нет, денег тоже, да и молодёжи некуда податься было, клуб то сгорел, забыл?
- А почему работы нет? Почему денег нет? Ведь мы всю жизнь работали! На совесть работали! Клуб у них сгорел! А что, построить новый слабо? Вспомни! Как наши ребята в тундре дом для нас с тобой построили!
- Так то другое время было и люди другие.
- Время, оно всегда одно, а вот люди, это ты верно подметила, совсем другие стали. Только не понятно мне, откуда они взялись другие, если это наши дети, наши внуки! Значит, мы что-то не так делали…
- Не убивайся ты так. Посмотри, Настя хорошая растёт, значит, мы всё правильно делали.
- Вот только и что! Одна радость, это Настя. А остальные?
- А что остальные? Вспомни, нормальных мужиков было всего пятеро, остальные спились, как ты говоришь, ещё при хорошей власти. Кто им в глотку заливал?
- Да, они пили, но при этом были хорошими работниками и весьма порядочными людьми!
- Согласна, но эти все их достоинства, ни что иное, как заслуга их родителей, тяжёлого послевоенного времени, но они не посвящали себя детям в должной мере, а у детей какой пример перед глазами ходил? Отец-алкоголик! А Метрофаниху возьми, она похлеще мужика за воротник закладывала. Витьку, её сына жалко. Хороший парнишка рос, потом воровать пристрастился. Небось, сидит сейчас где-нибудь неподалече на зоне.
- Может ты и права, но что-то мы упустили, а что, всё равно понять не могу. Ладно, належался я. Пойду, гляну, может Насте помочь надо.
- Иди, помощник, я хоть спокойно полежу полчасика.
- Ну, как тут у тебя? Всё успеваешь? – поинтересовался дед у Насти.
- Ага. Пол странички осталось дочитать параграф и всё, – радостно ответила Настя.
- Хорошо. А я пока пойду, посмотрю, как там на улице.
Иван крехтя вставил свои ноги в валенки, накинул телогрейку и шапку. В сенях было так темно, что дед чуть не спотыкнулся. Дверь на улицу поддалась с трудом и то, не полностью. Снегом завалило. Он нащупал совок и, просунув руку за дверь, стал откидывать снег. Когда стало возможным протиснуться на улицу, появилась Настя.
- Всё, деда. О как, завалило! Давай я пролезу и расчищу.
- Оделась нормально? А то бабушка заругает.
- Нормально. Я полезла.
Небо было закрыто плотными серыми облаками. Ветер стих, а снег не унимался, так и сыпал большими хлопьями. Настя привычными движениями расчистила крыльцо, на которое тут же вышел дедушка.
- Добрая нынче зима. Значит лето урожайное будет. Но завалило отменно.
- А сколько ещё навалит к завтрашнему, – радуясь стихии, Настя лихо раскидывала снег, прокладывая путь к калитке, которая на зиму была открыта.
- Не думаю. Наверху ветер сильный, разгонит, а под утро мороз крепкий будет. Брось ты сейчас чистить. Завтра почистишь. Пойдём лучше дров в избу занесём. На вечер надо, а к утру опять все три печки топить придётся. Спасибо Колумбу, хоть мороки с дровами нет. Не забывает он меня. Бичей возьмёт с собой и зимы на две дров заготавливает, и так каждый год. Да ты и сама всё знаешь.
- А почему он Колумб?
- Хм, – дед улыбнулся, – В то время мы ещё молодыми были, по батюшке друг дружку не называли. Тогда его Афоней звали. Потом он уехал третье образование получать, лесное. А когда вернулся, его лесничим назначили в деревне. Но тут уже Афоней не будешь называть. Прознал я, что отчество у него Христофорович. А как Колумба звали?
- Христофор.
- Ну и мы его так же звать стали между собой, Колумбом. А так, Афанасий Христофорович Андреев. Он и поныне главный лесник, только теперь целого района нашего. Большой человек, но не испортился. Такой же справедливый и принципиальный. Его все боятся, кроме меня. Хе-хе, – засмеялся дед.
- А действительно, зачем ты с утра дрова колол, если у нас их на две зимы?
- Хм. Зарядкой я не занимаюсь, не приучен с детства, а это что-то вроде неё. Всё же хочется ещё себя чувствовать сильным и молодым.
- Так ты и так сильный и молодой, а ещё, самый лучший на свете дедушка.
- Спасибо тебе, Настенька, но надо эту форму поддерживать, иначе очень быстро можно превратиться в дряхлого старика.
- Ой, как завалило! Батюшки! – запричитала появившаяся на крыльце бабушка. – Хватит. Пойдёмте обедать.
- С удовольствием – поддержала Настя.
После обеда решили поиграть в лото.
- Чур, я кричать буду, – попросила Настя.
- Хорошо, только посуду сперва вместе помоем, – согласилась бабушка.
И понеслось. Тридцать семь, стульчики, восемнадцать, барабанные палочки, дедушка, бабушка, три, туда-сюда и возглас Насти – Дедушка, так не честно! Ты опять выиграл! Давайте, ещё раз! – И так было раз за разом, даже когда выигрывала Настя.
Незаметно день подошёл к концу. По стакану козьего молока с горбушкой ароматного домашнего хлеба и пожелания покойной ночи. Так шли день за днём. В обычных деревенских заботах, учёбе, беседах и играх по вечерам.
В назначенный день и час Василиса Николаевна связалась по рации с Валентиной Ивановной. Учительница поинтересовалась здоровьем, погодой, Настиными успехами и готовностью к контрольным, а так же, чем она может им помочь, привезти, может лекарства или продукты. А ещё добавила, что если не будет расчищена площадка под посадку вертолёта, то лётчики откажутся сажать машину. Прилететь обещала дня через два-три в зависимости от погоды.
Следующие два дня Настя и Василиса Николаевна разгребали сугробы на месте бывшего аэродрома. Задача оказалась не из лёгких, учитывая размер площадки и высоту сугробов почти в два метра. Иван Степанович чувствовал себя крайне неуютно глядя на хрупкую Настю и сильно пожилую Василису Николаевну, кидавшие снег в разные стороны. Настоящий русский мужик без смекалки, всё равно, что слон без хобота. Быстро пришла мысль, как приспособить хомут на черенок лопаты, чтобы она держалась возле локтя, тогда можно будет обхватить пониже ладонью и работать наравне со всеми.
Может, потому и не вымерла Сибирь-Матушка, покуда сердоболье осталось и лень не в почёте, а уж помощь – это вообще святое.
В день прилёта Валентины Ивановны было солнечно, тихо и очень холодно. В морозном воздухе каждый звук будто усиливался стократно. Ещё задолго до появления был слышен бухтящий рокот Ми-восьмого. А когда он появился над тайгой, усилившийся рокот стал метаться между сопками, по руслу и обратно, и казалось, будто летит он с другой стороны, а явь, это всего лишь отражение в огромном зеркале. Мощные воздушные потоки от лопастей оголили заснеженные ели и пихты, закрутили в тор сугробы, вздымая над собой. Всё произошло быстро. Едва коснулись шасси тверди, отрылась дверь, повисли ступеньки, и вышла Валентина Ивановна. Кто-то подал ей сумку и коробку. Пригибаясь под вращающимися лопастями, она вошла в узкий коридор, прокопанный в сугробе и ведущий к дому. Вновь подняв снежную пургу и натужно грохоча из выхлопной трубы железная «стрекоза» лихо заложив вираж полетела дальше.
- Здравствуйте, Иван Степанович и Василиса Николаевна – поставленным голосом поприветствовала Валентина Ивановна. – Ну, здравствуй, Настя. Как вы тут? А я с гостинцами.
- Здрасьте. Хорошо, – со смущённой улыбкой сказала Настя.
- Здравствуйте, – улыбаясь, произнёс дед.
- Милости просим. Поди, устали лететь то к нам? Настя, помогай, – защебетала Николавна.
- Не сколько устала, сколько замёрзла. Холодно было в вертолёте. Ещё бы не много, так и околела бы, – сказала учительница и рассмеялась.
- Ничего, сейчас накормим, напоим и полегчает. Печки топленные. У нас тепло. Проходите, пожалуйста, – суетилась бабушка. – Раздевайтесь, шапку давайте. Вот тапочки.
- Спасибо, – поблагодарила Валентина Ивановна и остановилась возле зеркала прихорашиваться.
- Как там в городе? – деловито спросил дед.
- Всё так же. Мужики спиваются, ДОК закрыли.
- Да ну! – удивился Иван Степанович. – Так больше то и предприятий нет. Где работать?
- О том и речь. Кочегарка, лесопилка, пять магазинов, метеостанция, школа и одно название от поликлиники. Садик тоже закрыли. Нерентабельно! Никифоров, вы должны знать, он из вашей деревни.
- Да. Через три дома жил. И как он?
- Вот только он и жирует. Мехбазу за копейки скупил, теперь он повелитель техники. Набрал себе самых сквалыжных мужиков и лупит цены такие, что его чуть не побили.
- В смысле?
- Так ведь начальник ЖКХ ему приплачивает. Когда снег, так он ему дни закрывает, типа убрали всё, а на самом деле не пройти, не проехать. Ходили к нему жители с поклоном, мол, почисти. А он им и говорит, платите, тогда чистить буду. Уж куда только не жаловались, так ведь у него везде свои. Всех подкупил, подлюка. Ой, Насть, ты нас пока не слушай, а то чего лишнего в сердцах брякну, потом мне же стыдно будет. Однажды, депутат к нам должен был заехать, так Никифоров всю технику выгнал, цельную ночь тарахтели, спать не давали. Утром вышли, будто и зимы не было. Всё чисто, даже вдоль заборов всё вычистили. А депутат так и не приехал. Вот он матерился на председателя… Кстати, представляете, почту с метеостанцией объединили, вроде как ничего они там не делают, а деньги получают. Хоть бы постыдились! Валька с Гришкой там сейчас, так у них оклад тысяча триста. Разве можно на это прожить? А нам подняли. Теперь я три шестьсот получаю, – ехидно улыбаясь, сказала учительница.
- Во, дела! У меня пенсия больше! – возмутился дед.
- Так у вас стаж какой, потом, вы же ветеран, плюс инвалидность, плюс дотация на ребёнка… Вот, ей Богу, кирпич бы на голову, но чтоб не пришибло совсем, может тогда больше платить будут? – задумчиво произнесла Валентина Ивановна.
Иван Степанович от таких слов даже в лице поменялся. Никогда его ещё так не унижали. Ведь не по его вине война началась, инвалидность не по собственной воли получил, а упрекать в том, что внучку теперь воспитывают сами, так то вообще кощунство. Но он сдержался ради Насти и ничего не ответил.
- А я смотрю, у вас всё так же… - продолжила учительница, но дед перебил её.
- Да, всё те же сугробы, река та же и тайга тоже. Хоромы новые не отстроили, вертолёт собственный не прикупили. Не хватат немного…
- Шутник вы, Иван Степанович. Я не про это. Хорошо у вас. Тихо и уютно, – с тоской в голосе произнесла Валентина.
- Так переезжайте! Вон, в Никифоровский и переезжайте. Немного подремонтировать и жить можно. Печка там знатная, – улыбаясь предложил дед.
- Что вы! Я уже городская. Так и что мне тут делать? Школы нет, детей нет, работы нет, мужиков и тех нет. Ха-ха-ха.
- А вы так замуж и не вышли? – поинтересовалась Василиса Николаевна.
- А за кого? Был там у меня один отставной, так его дочка в Питер забрала. Говорят, на Фонтанке у неё квартира элитная, пятикомнатная, а муженёк её какой-то банкир известный.
- Да-а, сейчас только деньги правят, – протяжно заметил Иван Степанович. – А мы раньше за идею, во имя счастья всех. Всё же, хорошо мы жили, бедно, зато счастливо. Бывало, купим какую обновку раз в год, так счастья столько, будто мильён выиграли, привезут нам с оказией пару палок сырокопчёной, так у нас праздник. А сейчас что? В любом магазине этого добра завались, только не добро оно вовсе, а химия триклятая.
- Верно всё говорите, Иван Степанович, только нынче время уже другое, – поддержала Валентина Ивановна.
- Какое оно, к сохатому, другое! Люди циниками и ханжами стали, культуру свою теряют, облик человеческий, спиваются, наркоманят… Река, она тоже течёт себе чистая, как слеза, а начни в неё помои сливать, так все скажут, будто река вонючая. А кто её такой сделал? Сами же и сделали!
- Ой, верно всё! Ох, как верно! – усаживаясь за стол, соглашалась учительница.
- Кушайте, хватит уже митинговать! – ставя на стол котелок с борщём, убедительно порекомендовала бабушка.
- Приятного аппетита! – сказала Настя.
- Спасибо тебе, дорогая! И вам, приятного аппетита, – поблагодарила учительница.
- Спасибо! – буркнул дед, ловко черпая деревянной ложкой. Он всегда и всё ел только деревянной ложкой. Василиса Николаевна долго пыталась его переучить на мельхиоровые ложку и вилку с ножом, которые им подарили в наборе на первый юбилей свадьбы, но когда отняли руку, она смирилась. Дед так ловко ей орудовал, что и спагетти съедал быстрее обладателей вилок, и делал это так красиво и непринуждённо, что порой завораживало. Это определённо производило большее впечатление, чем японская трапеза с палочками, пусть даже в руках «профессионала».
- Николавна, а может нам усугубить по маленькой? – потирая рукой свой нос, спросил дед.
- А чего ж не усугубить то, когда гость такой добрый, – ответила Василиса Николаевна.
- Тогда неси на чаге настоянную, – обрадовался Иван Степанович.
Василиса Николаевна принесла из спальни красивую по форме бутылку из-под старого французского коньяка. На её выцветшей и потёртой этикетке сохранилось част названия «MARTE…», когда-то это действительно был «Мартель», лет тридцать назад, сорокалетней выдержки. До сих пор остаётся загадкой тот факт, как эта бутылка попала не только в хозяйство Василисы Николаевны, но и вообще, сюда, в эту отрезанную от цивилизации деревню. Откупорив бутылку и поставив её возле деда, бабушка поспешила достать рюмки из буфета. И как уж так вышло, но Николавна задела рукой конфетницу, потом попыталась её поймать, чем только сделала хуже, так как на пол полетели сразу и конфетница, и один из трёх оставшихся «в живых» фужер. Естественно, всё вдребезги.
- Ну, что ты? Совсем тебе хрусталь житья не даёть? – ехидно воскликнул дед. Обычно, он разговаривал нормально, но ему не давала покоя манера разговора одного его старинного приятеля, который в конце любого дела говорил: «Пойдёть? – делал паузу, качал головой, прищуривая глаз и как бы проверяя свою работу на качество, продолжал – Конечно, пойдёть, а кудыж ему денется?». Никто не мог понять, о чём он, да и сам он не знал, но присказка привязалась к Ивану Степановичу. Много времени прошло, чтобы избавиться от этого штампа в речи, но мягкий знак в конце глагола оказался твёрже твёрдого в былом написании существительных.
- Ох, что же я наделала! Руки-крюки. Бабка я старая, неуклюжая!
- Не убивайтесь вы так! – попыталась успокоить Валентина Ивановна. – Это же, как говорят, к счастью!
- Чтобы вы понимали в счастье то! Может оно уже есть, моё счастье, а двух предметов теперь нет. Где я возьму теперь конфетницу? А фужер? – Василиса Николаевна склонилась дабы подобрать осколки. Настя принесла веник и совок. – Бабуль, а ты действительно не расстраивайся! Подумаешь, беда какая!
- Нет! Нельзя так с вещами! Они олицетворение нашей жизни, вехи, если можно так выразиться. Каждая вещь живая, пока ты к ней с уважением и заботой относишься. Не веришь? У деда спроси, как он с мотором разговаривает…
- Что верно, то верно! Разговариваю. Это я ещё с детства усвоил. Когда помогал раненных перевозить в госпиталь, под бомбёжку попали, полуторка заглохла в самый неподходящий момент. Фашист бомбы сбрасывал, на наше счастье мазал, а Фомич сидит за рулём и с мотором разговаривает. Тут уж бежать надо врассыпную, вот-вот бомба цель найдёт, а он всё уговаривает. Так ведь что интересно, уговорил, не с того не с сего, зафыркал движок-то и удрали мы в лес из-под Мессеров триклятых. А когда у партизан был, так командир говаривал: «Не кидай ломаного шкворня: на чеку пригодится». Что такое шкворень, я тогда не знал, а чека ассоциировалась только с гранатой, но смысл этих слов я тогда понял. У каждой вещицы душа есть, пока с ней по-человечески, то и она тебе добром отплачивает. Помню, мотор был, «Москва», ох, хандрил частенько, а поговоришь с ним по душам, объяснишь, что тебе ещё туже чем ему-то, глядишь, и заработает пуще прежнего. Ведь каждая безделушка людьми сделана, а значит с душой. Усекла?
- Да, дедуль, – задумчиво протянула Настя, помогая бабушке собирать осколки.
- А я с вами не согласна! – вдруг вмешалась Валентина Ивановна. – У меня стиральная машинка есть, ломается регулярно, сколько мастеров её ремонтировало, а всё одно, не хочет работать.
- Так и здесь никаких противоречий! Видать, на конвейере собирали, вот и некому было душу вложить, а ремонтники только из-за денег её ремонтировали.
- Надо вас позвать! Вы бы её мигом в порядок привели.
- А вот это как сказать! Иногда долго душу механическую приходится лечить. Это ж как у людей, кто быстро в себя приходит, а кому годы нужны.
- Вы прямо такую теорию тут развели…
- Валентина Ивановна! Кабы вы не были учительницей, обиделся бы я на вас крепко! Ведь если не дано понять, то и отвергать не надо! – сказал дед и сам осёкся, подумав слишком поздно о сказанном.
- Давайте так, я сделаю вид, что ничего такого не слышала… - предложила учительница.
- Спасибо! Хотя жаль, ведь я ничего такого не сказал… - смущённо произнёс дед.
- Ну да, дурой несмышленой меня обозвали перед ученицей, а так всё нормально! – нервно ответила Валентина Ивановна.
- Простите, но это вы уж сами домыслили…
- Да, знаете что!
- Что?!
- Жаль, что деваться мне некуда, а вертолёт не раньше чем через пару дней будет…
- Дорогая Валентина Ивановна! Не слушайте вы его! Он сам уже из ума выжил! Городит чёрти что, а отступиться гордость мужицкая не позволяет… Будем снисходительны, он и мне тут порой такое наговорит, что сама не знаю куда деваться. Не обижайтесь, прошу вас! – вмешалась бабушка.
- Ну вот, перевернули всё с больной на здоровую, и радоваться будут… - буркнул дед, встал и пошёл в спальню.
- Я вас очень прошу, не обращайте на него внимание! Это он оттого, что не с кем ему поговорить… Нас-то он давно раскусил и наперёд знает, что мы ему ответить можем, а вы для него человек-загадка, вот он и тужится, а разумения уже не хватает, старому, – успокаивала учительницу бабушка.
- Да что вы, я всё понимаю… На самом деле, это я у вас должна прощения просить. То же мне, городская нашлась, учить деревню приехала! Вы сами кого угодно научите, да так, что мы, учителя только руками разведём, покуда знаний у вас больше и жизненного опыта не занимать, а что вам пережить пришлось, так то… - и Валентина Ивановна расплакалась.
- Что вы! Полно! – успокаивала Бабушка.
- Вы не понимаете! Он абсолютно прав! Это я уже гордая стала… А он настоящий! – Валентина Ивановна вскочила и бросилась к спальне. – Иван Степанович! Миленький! Простите меня, пожалуйста! Я вам в дочери гожусь, а перечить пытаюсь… Вернитесь! Я знаю, вы великодушны!
- Ну, хватит тут нюни распускать! – смущённо крехтя из спальни вышел дед. – Поняли, и то дело! И прощать вас мне не за что, так как не меня вы обидели, а себя опростоволосили.
- Верно говорите, Иван Степанович… Снова, верно! – растягивая, как бы осознавая глубину каждого слова, шептала учительница, вытирая слёзы.
- Я вам вот что скажу. Спасибо вам за этот урок для нашей доченьки! Вы смогли перебороть свою гордыню. Это дорогого стоит! – Иван Степанович выждал паузу и продолжил, - Вот Настенька, тебе урок, как надо не бояться признавать свои ошибки. Вот теперь можно и настоечки выпить за ликвидацию непонимания и полное единодушие! Прошу вас, Валентина Ивановна.
Бабушка и Настя открыв рты смотрели на происходящее.
- Что как просватанные? Садимся! Ну, за Победу! – Иван Степанович каждое застолье начинал с этого тоста, ибо не было для него более дорогих слов чем «Победа», «Родина», «Работа» и «Семья», поэтому, вторым, неизменно было «За Родину», третьим за ремёсла и знания, и уж когда душа размякала, вспоминались родители, сын с невесткой и друзья. Никому было непозволительно тостовать кроме деда или гостей залётных, но никогда он не пил за здоровье и счастье, говоря, что пьют не за здоровье, а вопреки ему, а счастье, это дело эфемерное и ему неведомое…
Настя радовала Валентину Ивановну своими знаниями и усердием, что очень нравилось деду, который гордился за внучку чуть ли не больше, чем за свои медали и грамоты.
Только к концу третьего дня прилетел вертолёт, оставил почту, портреты сбежавших заключённых и забрал учительницу.
- Вот тебе и на! – удивлялся дед, глядя на жуткие физиономии ещё более жуткого качества копии фотографий. – Интересно, а зачем они нам дали? До той зоны отсюда километров пятьсот будет, так и не по пути им… Вот, кабы мы южнее жили, тогда конечно, а то к чему же?...
В этом году весна наступила поздно, но резво, обильно поливая дождями днём и съедая морозом сугробы ночью. В редкие прояснения припекали солнечные лучи, оголяя корни деревьев, старые сани во дворе, перевёрнутые лодки, образовывая вокруг них снежные рвы. С каждым днём снега становилось всё меньше, появлялись проталины. И уж когда казалось, что вот-вот появится зелёная трава, пришёл колючий снежный северный ветер и за одну ночь вернул зиму. Весь следующий день бушевала пурга, сводя на нет все весенние старания. А спустя ещё день всё стихло, небо очистилось и в глубокой сочной синеве сияло щедрое и ласковое солнце, с ещё большей силой растапливая следы непокорной зимы. Дружно зажурчали ручьи. Воздух наполнился долгожданным ароматом талой земли. Только река не хотела просыпаться от зимней спячки и скидывать ледяное одеяло. С каждым часом всё вокруг преображалось и стремилось вздохнуть полной грудью.
- Пора! – как-то утром сказал Иван Степанович. – Настя, пойдём, сети выбирать, а то к обеду уже поздно будет. – Он знал, что говорит. Уж лучше пару недель без свежей рыбы посидеть, зато не подвергать свою и Настину жизнь опасности. Лёд уже пропитался водой, только натоптанная тропа как хребет доисторического ящера белым изгибом возвышалась над позеленевшим рыхлым льдом. На сей раз, река так щедро поделилась рыбой, что Насте пришлось два раза отвозить полные санки улова. Спустя почти неделю под утро, грохоча ломающимся льдом, река решила проснуться. Настя первая подскочила с кровати и подбежала к окну.
- Ложись. Там ещё темно, всё равно ничего не увидишь, - сонным голосом сказала бабушка.
- Почему? Там месяц подсвечивает… - трепетно ответила Настя.
- Ну и как? Хорошо пошло? – прохрипел дед.
- Впечатляет… - не отрываясь от окна, протянула Настя.
- Ты всё равно, ложись. Рассветёт, тогда поглядим, – советовал дед.
- Ага, – отвечала Настя и продолжала смотреть в окно.
Утро река встретила обездвиженной тишиной и щетиной смерзшегося ломанного и вздыбленного льда, выбросив на песчаный берег разновеликие и причудливые ледяные глыбы. Они искрились в лучах солнца. Эта первая подвижка означала намного больше, чем просто скорое начало ледохода, открывалась новая страница жизни.
Настя стояла на берегу, внимательно разглядывая «беспорядок», устроенный подвижкой. Прохладный ветерок румянил щёки, а в груди всё трепетало от радости и ощущения неимоверного счастья. Она очень любила весну: её пробуждение и запахи, прилёт птиц с их пением и постоянной заботой, пугливо вылезающих из нор мышей, величаво проходящих мимо деревни стада лосей по веками набитой тропе. Каждый раз, с опаской посматривая на деревню, они неторопливо проходили по опушке и спускались к реке, немного выжидали, прислушивались, а потом по одному или группой преодолевали водное препятствие. Когда деревня была жилая, местные ребятишки, наблюдая спорили, как сохатые будут переплывать реку.
- Так! И что тут у нас? – деловито произнёс дед, выйдя на берег к Насте.
- Опять речка безобразничает, – весело ответила Настя.
- Ничего, дней пять ещё. Я так думаю! – подражая Фрунзику Мкртчану из фильма «Мимино», сказал дед. Этот фильм они смотрели очень давно ещё в клубе вместе с женой и сыном. Смеялись от души и так же от души переживали за героев. После просмотра многие цитировали нетленные фразы, особенно мужикам понравилась фраза: «Ларису Ивановну хочу…». За что незамедлительно получали нагоняй от своих жён – «Я тебе дам, Ларису Ивановну! А дрова поколоть не хочешь? А крыша прохудилась, отремонтировать не хочешь? А с ребёнком позаниматься? Ларису Ивановну он хочет!...»
Ровно через пять суток, точно в полдень лёд пошёл. Мощно, сильно и с грохотом. В прибрежных деревьях волновались сороки, а вороны напротив, тихо пролетали с берега на берег. Настя отложила книгу, накинула фуфайку, шапку, ноги всунула в валенки и бегом побежала на берег. Искрящейся и живой лавой текла река. Это было завораживающее зрелище. Льдины лопались, вздымались, наползали друг на друга, а потом с грохотом рушились обратно, переворачиваясь и раскалываясь, вздымая водяные брызги.