…Мордорское утро… Кто хоть раз видел тебя, не забудет никогда! За черными истерзанными гребнями гор в багровой мгле встает тусклое солнце. Пламенем наливаются каменистые уступы и скалы, на обожженной земле проступают глубокие черные трещины и расселины. В кровавом тумане тают острые вершины, становятся прозрачно-невидимыми. Багровый цвет бьет в глаза, будоражит и тревожит сердце орка: это цвет клокочущего Ородруина, это цвет вражьей крови на остром лезвии ятагана, этот цвет – на доспехе каждого солдата Черного Властелина. Он всесилен. Его взгляд видит все, пронизывая пелену мрака, окутавшего Мордор, пронизывая несчетные лиги, для него нет преград. Его мысли послушны ужасные Назгулы, Зрачки Всевидящего Ока, и багровому лучу его взгляда отзывается, пламенея на груди, грубо намалеванный красный глаз - знак слуг Саурона.
Барад-Дур, Бастион Тьмы, оплот темных сил. На тысячи лиг вокруг простирается пустыня. Даже вблизи пышущего лавой Ородруина стоят солдатские палатки, но вокруг Черной Башни – пусто. Страх перед огнем – ничто в сравнении со страхом перед тем, кого орки, избегая упоминать имя, с оглядкой величают “Самим”…
_______
Сотня Тхаруга шла на север к Минас Моргулу. Пыльная равнина Горгорота ложилась под ноги, покрывала тонкой каменной крошкой орочьи сапоги. День, насколько это позволяла разглядеть густая пелена застилавшей небо копоти, клонился к закату. Шара, как и положено самым молодым в отряде, шагала в середине строя. Причина проста как тряпка: первые ряды – для тех, кто знает тропу, а последние – для тех, кто, несмотря на заплечный груз, не станет отставать. Впрочем, это послабление для новичков было первым и единственным, а думать о привилегированном положении прекрасного пола в подобной ситуации лучше было вообще не вспоминать.
Уныло-однообразный пейзаж наводил тоску. Ах, как мало женщин в Мордоре! Настолько мало, что на них даже не распространяется государева тотальная мобилизация… Это уже само по себе показатель, даже если вы незнакомы с укладом жизни народа иртха. Кстати… Говорят, что у диких западных народов по неизвестной причине насчет женщин действует то же правило, хотя это, скорее всего, просто слухи. Нет, ну, в самом деле, для чего добровольно отсеивать едва ли не половину взрослого населения, способного держать меч? Странно… Сама Шара до сих пор людей не видела ни разу, и очень ей было любопытно: правда ли то, что говорит сотник, или нет. Хорошо, если так оно и есть, войну точно выиграем. А если брехня? Нда-а…
Мысли тянулись неуправляемой вереницей, одна к другой поганые. Восемьдесят шесть лет… Что за возраст для иртха? И всего-то ничего, но многие ровесницы Шары уже успели обзавестись семейством. Рановато, конечно, но вполне. Это только ей не грозила радостная и почетная участь матери семейства. Куда там…ага! Полукровка, уродина бледнокожая – как клеймо на лбу. К косым взглядам пришлось привыкать с детства, когда обзывали «йерри» - и драться доводилось. Была бы хоть мать главой рода, может, и забылось бы детское прозвище, но чего нет, того нет… А впрочем… все не так уж и плохо. Кто сказал, что я – пустое место? За горами побывать, мир посмотреть – тоже дело. Вон дядька Шаграт – на что молодой да здоровый, а уж третий год на Кирит-Унгольской заставе торчит без дела, так недолго и стали заржаветь. Так что кому тут не повезло – это еще ветер на хвосте принесет. Проживем! Лук добрый, глаз верный, а война на пороге. И плевать с вершины на ворчание сотника Тхаруга и странные сновидения, что тревожат покой ночи.
- Давайте, давайте, бегом! – рычал Тхаруг – К вечеру хоть из кожи вон, а надо быть в крепости, иначе по ту сторону гор засветло попадем.
- А привал? – подал голос кто-то умный из середины строя. – Че нам, не спать теперь?
- Кто?! – взревел сотник, внезапно резко остановившись, и его рука метнулась к поясному ремню.
- Я… - буркнула себе под нос Шара. У нее давно вошло в привычку шепотом комментировать фразы начальства на радость Хаграру и Ранхуру-маленькому, ребятам из родной Третьей Нурненской стрелковой. Хаграр не удержался и заржал в голос: да, мол, здорово у шутника голос изменился, прям до неузнаваемости, но в тот же миг длинный хлыст наискось расколол строй и те, кто не успел вовремя отскочить, взвыли от боли.
- Веселимся, значит? – Тхаруг ощерил в ухмылке острые клыки, было заметно, что он в бешенстве – я ведь тоже посмеяться могу…- он вновь щелкнул хлыстом, правда, на этот раз больше для острастки. – Еще хоть кто-то заикнется , найду ведь и кишки на кулак намотаю… И запомните: отдыхать будете, когда война закончится! Бегом марш!
- Можно подумать, что она начиналась… - еще тише, чем в первый раз прошептала Шара, переходя с шага на бег. Было отчетливо видно, что власть сотника уже держится лишь на честном слове, раз он страхом пытается стимулировать рвение к исполнению приказов… Сотня, конечно, подчинилась, но без особой охоты. В легких и так першило от вездесущей едкой гари Ородруина, а хрустящий на зубах песок приходилось постоянно сплевывать под ноги, из-за чего юные и не очень защитники родины изрядно напоминали нализавшихся соли нхаров . Но все знали – как бы ни мучила жажда, пить сейчас ни в коем случае нельзя. Во-первых, вода на исходе, а ближайший колодец – во дворе крепости, во-вторых – осевшие в горле ядовитые частицы вулканического пепла ни в коем случае не должны попасть внутрь. Легче всего, надо думать, приходилось Ранхуру-маленькому: до того, как попасть в Третью Нурненскую дивизию, он жил в Лууг’ай-нурт , что у отрогов Хмурых гор, где от подземного жара колодцы – через один сухие, а дождь – подарок духов. Для прочих же давным-давно наступила та грань, за которой выражение сотника «из кожи вон» переставало быть метафорой. Лиги через полторы на лице степняка начали проявляться первые признаки усталости, несмотря на всю привычку к мест-ному безводному климату, силы тоже имеют обыкновение заканчиваться. В более или менее боеспособном состоянии продолжал держаться один Громила Уфтхак, до призыва успевший десять лет проработать на добыче обсидиана возле южных склонах кратера. Так что его выносливость никого не удивляла…удивляло другое: каким образом ему удалось сохранить здоровье. Черные ободки вокруг глаз да кожа, изъеденная ядовитыми испарениями до пепельного цвета были чуть ли не единственным напоминанием о занятии, ежегодно уносящем жизни десятков рабочих. Уфтхак же о годах, проведенные в этом кошмарном месте вспоминал совершенно обыденно и спокойно, а на сочувственные вздохи только плечами пожимал. Его невозмутимость вообще служила вечной пищей для упражнений в остроумии, ибо сослуживцы отлично знали – Громила Уфтхак стерпит все, что угодно, за исключением прямого оскорбления. Большой, спокойный и неторопливый, с кожей сероватого оттенка, он чем-то напоминал харадского мумака и был в отряде единственным, на кого вспыльчивый, склонный к внезапным приступам гнева Тхаруг не решался повышать голоса. Поэтому когда сей гигант задумчиво скинул с плеча вещмешок, и, шумно вздохнув, уселся на землю, сотнику ничего не оставалось, как скомандовать десятиминутный привал. Измочаленная сотня в изнеможении попадала в пыль, пересохшие губы, несмотря на строжайший запрет, потянулись к флягам. Шара скосила глаз на Ранхура-маленького. На первый взгляд, его поведение выглядело странно: степняк отхлебнул немного воды, прополоскал горло, подержал во рту и, ко всеобщему недоумению, выплюнул драгоценную влагу сквозь плотно сжатые губы. Шара вздохнула, с сожалением вытащила из фляги пробку и повторила действия Ранхура, что, естественно, облегчения не принесло: пить хотелось по-прежнему, грудь терзал сухой кашель.
- Трубочку? – с невинным видом осведомился Ранхур, доставая из-за пазухи кисет. Получив в ответ кисло-замороченный тоскливый взгляд, парень оскалился в радостной ухмылке: подколка нашла цель.
- А чего? Настоящая умбарская контрабанда… Крепкий, зараза…
- Ранхур… Придушу…
- Все-все, уже заткнулся! – примирительно заверил Ранхур, и, наклонив-шись к уху девушки, шепнул:
- Что пить не стала - хорошо …От жажды все равно не спасет, только от-равы даром наглотаться; а как ветер переменится, гарь осядет, так и кашлять сразу перестанешь. Точно …
Он говорил так спокойно, так уверенно, что Шара с трудом узнавала того самого Ранхура, рагхун’учкуну, лопоухого волчонка-подростка, что боялся любого ручейка, будь тот в ширину больше локтя, а, впервые увидев глянцево-серую гладь Нурнена, долго хлопал глазами, пытаясь сообразить, что бы оно значило.
Шара улыбнулась, вспомнив, как ребята, смеясь, пытались объяснить: море, дескать, это такое место, где сплошь вода. Степняк с удовольствием ржал в ответ, совершенно искренне полагая, что его разыгрывают. И однажды, когда совсем допекли, пошел на берег, благо недалеко было, где с видом крайнего недоверия долго тыкал пальцем воду и периодически подносил руку к глазам, подозрительно разглядывая капли. А когда прибой с тихим шорохом окатил его сапоги, то бедолага-новобранец, взвыв от страха дурным голосом, побежал прятаться за спину Хаграра, решившего на сон грядущий прогуляться по берегу… Да…влетело им тогда обоим за самовольную отлучку, конечно… уллах’ тагор, как давно это было! Теперь Ранхура-маленького «маленьким» называют больше по привычке, чем из-за некрупного телосложения, ибо, как выяснилось, рост меткости и прочим боевым качествам – не помеха. А уж оказавшись на родной земле, в невыносимо тяжелых для всех, но привычных для него самого условиях, Ранхур вел себя куда умнее того же Хаграра, который, кстати, выдул всю воду еще две ходки назад.
Короткий отдых не принес облегчения, после него стало только хуже. Кое-как построив с помощью угроз и зуботычин свою охающую сотню, Тхаруг повел их дальше сквозь пелену вулканического пепла, наползающего с северо-восточного склона ненавистной огнедышащей горы. Сейчас уже казалось невероятным, что в старину высеченные на каменных глыбах очертания вулканического конуса в трогательном обрамлении ветвей цветущей гонха’ран считалась чуть ли не священным символом государства. Единственная огнедышащая вершина на континенте, и та - в пределах нашей родины…ага…Чего бы хорошего, почвы там плодородной или дождей побольше, так нет: пыль да пепел нам от нашей «национальной гордости», отрава одна…Пхут.
Каменистая пустыня щедро распахивала бредущим свои жесткие ладони. Казалось, ей нет конца, как не будет его у этого бесконечно долгого перехода. Задыхаясь в удушливых клубах испарений Ородруина, каждый мечтал оказаться сейчас подальше, где-нибудь на северном побережье Нурнена, там, где лучи тусклого мордорского солнца пробиваются сквозь темные клочья тумана, и в этом неверном свете покрытые солью берега кажутся краями гигантской ониксовой чаши. Нет, не надо, о таких вещах лучше даже не думать, а то еще домой захочется…шар’ин-хур , ах-ха…
В пыльной буре проступил первый ориентир: негромкое журчание воды. Наконец-то… совсем рядом Моргарва, она же Моргай – единственная река Горгоротской равнины, что берет свое начало высоко в горах. А это означает, что они находятся на перекрестье путей: именно здесь Удун-Науру, Отвратный Тракт уходящий по правому берегу Моргая пересекается с малозаметной тропой, что ведет налево, к перевалу. На картах у тропы было даже имя – Унгол-Наур, но этим названием мало кто пользовался, поскольку на реальной местности вместо четкой пунктирной линии была совершенно однообразная каменистая гладь. Ни следов от повозок, ни верстовых столбов, ни указателей не наблюдалось, и каждый проходящий здесь, придерживаясь общего направления, имел возможность петлять любым образом без риска заблудиться. Еще одна забавная особенность национального менталитета: в отличие от западных королевств, чьи столицы напоминают звезду, от которой во все уголки расходятся тракты-лучи, в нашей стране все дороги ведут… правильно, к символу нашей гордости – к Ородруину… Даже Отвратный Тракт, крупнейшая дорога Мордора, ведущая от самых Черных Врат, лиге на седьмой, в том месте, где мост через Моргарву соединяет пустыню и горы, разделяется надвое: прямо и на восток, к чернеющему в тумане кратеру.
Отупевший от двухдневного марш-броска отряд воспрял остатками духа. Думать о том, что впереди еще пол-лиги и пара часов крутого подъема, никому не хотелось. Моргарва…наконец-то дошли… Уши, несколько дней подряд слышавшие лишь завывание ветра, шорох песка да хруст камней под ногами, с наслаждением внимали журчанию невидимого в тумане ручья, не сразу различив еще один звук…стук копыт. Первым, забыв об усталости, насторожился Ранхур-маленький. Хм…лошади в Мордоре – редкость. Всадники…несколько всадников. Отъявленный спорщик Хаграр открыл было рот, чтобы преложить степняку с его отменным слухом по цокоту угадать количество всадников, да так и замер. Ибо в рваных клочьях стелющегося по земле вулканического дыма проступил черный силуэт в доспехе и надвинутом на глаза капюшоне. Еще один…еще…Четвертый….пятый… леденящий страх окатил бойцов, чья-то трясущаяся рука поднялась в охранном жесте.
- Уллах-тхар… - раздался за спиной свистящий шепот.
Шара закрыла глаза, желая только одного: чтобы эти порождения ядовитого тумана исчезли поскорее. Даже не видя, она знала, что скрывают низко над-винутые черные капюшоны. Пустота….и горящий взор, полный смертной тоски и обессиливающего ужаса….
- Хасса, уллах-тхар’ ай! – гаркнул Тхаруг, выбрасывая в приветствии правую ладонь, но по затравленному взгляду и легкому дрожанию пальцев было очевидно: бывалому вояке сотнику страшно ничуть не меньше, чем его сжавшимся от страха подчиненным.
- Хасса…. – прошелестело по рядам. На Ранхура было жалко смотреть, он выглядел еще хуже, чем в день, когда ему пришлось-таки переходить реку вброд. Даже никогда и ничего не боявшийся Громила Уфтхак смотрел в землю, и серые губы гиганта, беззвучно шевелясь, возносили молитву духам предков.
Конь переступил копытами, и бойцы, вздрогнув, подались назад, точно трава на пронизывающем зимнем ветру. Многим стоило большого труда сдержать вопль ужаса, когда черная фигура в доспехе и тусклом венце подалась вперед и замерла, словно учуявший добычу стервятник. Смертельный обессиливающий страх обдал волной, кто-то, кажется, Ранхур, вцепился в ремень Шары, будто надеясь, что за чужой спиной можно укрыться от пронизывающего неживого взгляда, горящего тоской и злобой. Девушка так и не поняла, что за сила заставила ее открыть глаза и посмотреть в черную глубину капюшона Первого Назгула...
Время вытянулось струной, замкнулось в кольцо, стянулось в черный провал на месте лица – будто колодец в никуда. Только глаза. Она чувствовала, как в глубине невидимых глазниц мертвым серым пламенем тлеют искры зрачков. Прах и пепел… ненависть и усталость, отчаяние и равнодушие – все это, свитое в жгут, тугой как тетива, рванулось навстречу, проступая кровью из двух ледяных ран на несуществующем лице. И веки Шары свело судорогой, на ресницах повисли кали едко-соленой влаги.
- Бедный… - шепнула она. Кому? Насмерть испуганному парнишке-степняку или могущественнейшему из утративших дар смерти? Страха не было, только острая непонятно-тягучая жалость к созданию, имевшему прежде плоть и кровь. Созданию, разменявшему жажду жизни на бессмертие… бедный…
Повинуясь охватившему чувству, девушка сделала шаг навстречу, но в этот момент кто-то резко дернул ее за ремень.
- Стой! Куда… - это Хаграр.
- Не смотри… - две тяжеленные лапищи сгребли за плечи и потянули назад.
Уфтхак никогда не тратит время на бессмысленные слова. Проступившие слезинки мешали смотреть, орчиха моргнула, разрывая связь взглядов. В следующий момент Первый Назгул выпрямился в седле и дал коню шпоры. Черные скакуны, повинуясь приказу своих безмолвных седоков, прянули с места, мгновенно растворившись в тумане. Лишь удаляющийся цокот копыт да застывший навытяжку бледный Тхаруг оставались единственными доказательствами того, что Девятеро еще удар сердца назад были здесь.
Стук подков затих вдали.
- Ты чего? Совсем спятила, что ли? – стоявший рядом немолодой орк развернул девушку лицом к себе и несильно встряхнул. Голос звучал сердито, но раскосые глаза смотрели с тревогой. Шара непонимающе нахмурилась, точно слова собеседника были произнесены на каком-то неизвестном языке. Молча отклеила от плеч руки заботливого товарища по оружию. При этом ей казалось, что все происходит чудовищно медленно. Краем глаза орчиха заметила, что сотник как-то странно посмотрел на нее, но промолчал.
Встреча с Черными Всадниками подействовала на измотанную как ледяной душ. Пережитый страх встряхнул, привел в чувство, содрав застилавшую сознание тупую муть усталого разума. Шагая в колонне, шара чуть повернула голову и негромко окликнула:
- Ранхур…
Степняк прибавил ходу, насколько позволяло маршевое построение, приблизился.
- Тут я… Ты как – живая?
- Нет, дохлая,– поморщилась та. – Слушай, Ранхур, а чего тут было-то?
В ответ друг степей выдал несколько колоритных выражений, да такого содержания, что идущий впереди Хаграр смущенно хрюкнул в воротник. Видя, что одним лирическим отступлением не обойтись, степняк пояснил:
- Че было? Столкнулись нос к носу с Девяткой уллах-тхар, я от страха чуть штаны не обмочил…да и прочие, думаю, тоже. Дзаннарт-кхан даже честь толком не успел отдать, как эти Черные мимо пролетели во весь опор….уллах-тагор’ин глор , недолго тут были. Лично я второй такой встречи не переживу.
- А….а они разве не останавливались? – наморщила лоб Шара.
- Кто?
- Да… Девятеро эти… Ну, Назгулы.
- И слава духам! Пронеслись вихрем, аж подковы сверкали… похоже, торопились здорово. Только странно: чего это они по этой дороге поперлись? Если к Вратам, так по Лууг Бурз-Науру быстрее, чего лишнего крюка давать через Горгорот? Странно…
- А я чего?
- А ты , - с удовольствием встрял «гревший уши» Хаграр, - только Назгулов увидала – и ка-ак рванулась к ним, насилу тебя наш Мумак за шкирку поймать успел. А Главный-то ихний с коня спустился и тоже навстречу – шасть! А еще один – ко мне подошел…
- Ни хрена подобного! – возразил еще один молодой, - Не так было. Девчонка к Назгулу, а тот превратился в черного дохлого стервятника в короне и давай надо мной кружить!
- В какого стервятника? Иди проспись! – возмутился шагавший с краю немолодой охотник Багнур, - и с коня он не спускался, врешь ты все... Глянул на меня черный этот, а я так и обмер: капюшон, а под ним…лицо братана моего, Баграта, которого одиннадцать лет назад пещерный медведь задрал на охоте… Как есть – братан, ну живой, и все тут! Щас как помню: пошли мы с ним в горы, а тут – дождь….
Разговор, начавшийся с одной-единственной фразы, мгновенно перерос в перепалку. Каждый, стараясь перекричать соседа, высказывая свою версию недавней встречи, пока рык сотника «Молчать!!!» не водворил в строе хоть какое-то подобие порядка. Обалдевшая от обилия красочных описаний Шара беспомощно покосилась на Ранхура-маленького. Тот ухмыльнулся и невесело покачал головой:
- Пепел…. – негромко шепнул степняк. – Пепел, пепел …
Шара вопросительно вскинула брови.
- Не обращай внимания… - посоветовал Ранхур. – Я им, - он обвел толпу жестом, - говорил «отрава», говорил, чтоб воду не глотали… а они не послушали. Вот теперь и рассказывают небылицы, одна другой краше. От этой дряни чего только не примерещится… Не слушай, бред это все.
Шара кивнула. Ну да, бред…конечно. И про стервятника в короне, и про по-койника-брата, и про коня, из ноздрей которого било зеленое пламя…. Бред. Только слишком уж четким было воспоминание: как встретились взгляды, как пустота под плащом откликнулась на слезы жалости тяжким вздохом, стоном вечности. Неужели она сама тоже наглоталась ядовитого пепла, и одурманенное сознание сыграло со своей хозяйкой шутку?
- Ранхур… А я на месте стояла? Не помнишь? – голов звучал умоляюще.
- Не помню – честно признался степняк. – Я так испугался, что глаза закрыл и на тебе повис. Может, навалился слишком, ты вроде как качнулась, а потом встала поустойчивее. Ну, я ремень-то сразу и отпустил, ясное дело…
- А-а-а…
Орчиха чувствовала себя полной дурой. Кто бредит: она или Ранхур? Кто из двоих, не пивших на привале, видел действительную картину происходящего? И почему два трезвых взрослых орка видели разное? В течение всего оставшегося пути Шара пыталась найти ответ на этот вопрос.
Темнеет в горах быстро. Перевалив хребет, сотня Тхаруга успела заце-пить догорающий закат, словно бы они из ночи вновь вернулись в вечер. Спускаясь по камням к черневшей на фоне неба крепости, бойцы то и дело спотыкались, ругая треклятое солнце, на чем свет стоял. Лучи даже умирающего светила обжигали привычные к полумраку глаза жителей Мордора, чье небо вечно затянуто серой туманной пеленой.
Шара по поводу света ни малейших неудобств не испытывала, зрелище заката даже показалось ей красивым. Наблюдая, как красно-золотой диск опускается за неровную кромку расстилающегося внизу леса, девушка невольно представила себе, каково тут днем. Да-а… смерть лучнику, без глаз останешься.
Горная дорога уперлась в створки массивных ворот, окованные черной бронзой. Из дозорной башни высунулась чья-то заспанная физиономия, оглядела запыленную толпу и скрылась из вида. Несколькими минутами позже тяжелые створки без скрипа открылись, и отряд во главе с сотником бодро ввалился во внутренний двор крепости.
С остервенением срывая вещмешки и сбрасывая на ходу оружие, изму-ченный жаждой народ со всех сторон облепил колодец. Заскрипел ворот, толстая, влажно блестящая цепь змеей поползла вниз. Первое вытянутое ведро было встречено восторженным ревом сотни пересохших глоток. Кто-то полез в бадью головой, кто поумнее – сунулся с флягой. Гвалт стоял страшный, каждый непременно старался напиться первым. Хаграр получил по шее, за то, что, цапнув бадью прямо из чьих-то рук, вылил ее содержимое себе на голову. Напрасно вернувшийся от начальства Тхаруг отвешивал затрещины направо и налево: дорвавшиеся до живительно влаги бойцы не замечали ничего вокруг себя. Понаблюдав за свалкой у колодца минут пять, сотник выругался, сплюнул под ноги и ушел. Несмотря на все упрямство, он отлично понимал: отряд сейчас слишком утомлен, чтобы идти дальше, и парой часов отдыха здесь не ограничишься. Не железные, есть и спать всем надо… С другой стороны, спускаться в долину днем – безумие…Поэтому Тхаруг принял самое простое из решений: провести в казармах Минас Моргула сутки, а на следующий вечер, едва сядет солнце, отправиться в путь, и уж тут – никаких привалов!
______________
1 Вид двугорбых верблюдов, выведенных на территории Мордора из харадских бактрианов. Животные с гус-той и длинной шерстью серого цвета, по размеру значительно уступают своим южным предкам. Используются для дальней перевозки грузов.
2 Небольшой скотоводческий поселок на крайнем юго-востоке Горгорота, единственный населенный пункт в этом гиблом месте.
3 Букв. «трава верной стали» (черное наречие) – род карликовой кустовой вишни, произрастающей на востоке Мордора. Время цветения – конец мая, небольшие темно-фиолетовые соцветия. Серый ствол покрыт шипами, кора имеет характерный металлический блеск – отсюда название.
4 Букв. «крылья памяти»(черное наречие) – тоска по родным местам, ностальгия.
5 «Слава духам земли!»(черное наречиe)
Продолжение: http://www.proza.ru/2013/12/03/833