Так с начала второго учебного 1948-49 года в техникуме для меня началось своеобразное время «БУРИ И НАТИСКА», которое в отличие от названия одного из периодов в истории немецкой литературы (апологетами которого были И. Гёте и Ф. Шиллер), в моём случае означало лишь предельно напряжённый и насыщенный различными занятиями этап моей жизни.
Это будет описание интенсивной учёбы достаточно целеустремлённого молодого человека, одушевлённого задачей получения хорошего образования и быстрейшего вступления в самостоятельную жизнь…
Поступил я в 10-й класс так называемой «вечерней школы рабочей молодёжи». Такие школы в те времена давали возможность всем недоучившимся или прервавшим во время войны учёбу, завершить её и получить полное среднее образование. После окончания 1-го курса техникума, программа обучения на котором включала обычные школьные дисциплины за 8-й и, в меньшей степени (по сокращённой программе) за 9-й класс, мне практически пришлось «прыгнуть» сразу из 8-го в 10-й класс средней школы, минуя многие предметы 9-го (в надежде самостоятельно «догнать» в течение года «ушедший поезд»)… После войны многие работавшие, часто уже семейные люди, так и жили: днём работали, а вечерами пополняли свои знания с целью получения «аттестата зрелости», а впоследствии - и высшего образования.
Школа была расположена в получасе ходьбы от техникума, где я учился и проживал в общежитии. Занятия проводились 3 раза в неделю по 6 уроков в каждый учебный день. Начинались занятия в 7 часов вечера и заканчивались ровно в 24 часа, когда по радио били кремлёвские куранты. Учеников было мало: их количество каждый день колебалось – в среднем от 5-ти до максимум 10-ти человек. Контингент учащихся, в основном, был представлен недоучившимися в войну демобилизованными военнослужащими-переростками, уцелевшими в войну, и работавшими на производстве, должность которых на их работе требовала наличия аттестата зрелости. Ну и также редкими «шустряками», вроде меня, которые хотели «убить сразу двух зайцев».
Преподаватели, заинтересованные в дополнительном заработке (основная работа у них была в дневных школах) вели свои уроки при любом количестве учащихся. В иные дни в классе могло сидеть всего 2-3 человека. Уроки всё равно проводились, требовательность к ученикам - в большинстве своём «переросткам», многие из которых имели уже семьи и даже детей, - была высокая. Выпускные экзамены в школе потом проводились независимой экзаменационной комиссией, и всем выпускникам выдавался полноценный аттестат зрелости.
После окончания уроков я в первом часу ночи мчался обратно в техникум, в общежитие. «Брама» - массивные широкие входные ворота во двор - к тому времени уже были закрыты. Стучать в них было бесполезно и небезопасно. Бесполезно, потому что вечно пьяный, живший при техникуме вахтёр – всегда мрачный и заросший щетиной неулыбчивый дядька - «бандера», как мы его звали, – по указанию директора никого не пускал в общежитие после 23-00. Обычно изредка загулявшие ребята попадали в общежитие с помощью товарищей, которые проникали вечером в какую-нибудь пустую выходящую окнами на улицу аудиторию на втором этаже, откуда с помощью связанных простыней поднимали через окно гуляку наверх. Этот способ для моих регулярных возвращений не подходил: обычно поздний приход становился потом известен директору, который жил с семьёй при техникуме. Я же не хотел афишировать свою учёбу в вечерней школе, ибо общепринято считалось, что такие студенты «нарушают» дисциплину и, рано или поздно, уйдут из техникума, не доучившись. Приходилось мне в свои «школьные дни», чтобы попасть в общагу, пролазить ужом через узкие полуподвальные квадратные вентиляционные люки подвального помещения, затем блуждать по тёмным переходам, пока не попадал во двор, и уже оттуда – в общежитие.
В большой комнате, где я жил, нас обычно проживало около десяти человек. Большинство уже спало или отходило ко сну. Я же пил чай и готовил (читал, писал) техникумовские задания на утро. До койки добирался обычно уже в третьем-четвёртом часу ночи…
…В 7 утра был тяжёлый подъём, зарядка и обливание по пояс холодной водой в не отапливавшейся круглый год умывальной комнате, расположенной в сыром подвале. Затем завтрак – и занятия в техникуме. Самые тяжёлые дни бывали, когда три - а иногда и четыре пары (8 уроков по 45 минут) - в техникуме совпадали с днями занятий в вечерней школе. Тогда я, совсем не выспавшийся, буквально клевал носом на лекциях. Слушая преподавателя, чтобы не заснуть, постоянно щипал свою левую руку, в результате чего она всегда была в синяках… То же, в разных вариациях, происходило и на последних уроках в вечерней школе, когда я уже почти путал, где я нахожусь…
Но – о, молодость! - мне и этого было мало. Кроме общественной комсомольской работы, я ещё одно время увлёкся радиоделом – ходил в менее напряжённые дни в расположенный рядом с техникумом радиоклуб ДОСААФ (см. Википедию), где изучал «морзянку» (азбуку Морзе) и тренировался в работе на телеграфном ключе. Тогда такая форма связи среди радиолюбителей была очень популярна (повторюсь – тогда не существовало ни интернета, ни телевидения – и многого чего другого).
Тяжко было, но молодой организм как-то выдерживал подобные нагрузки.
Конечно, в наиболее «форс-мажорных» обстоятельствах (когда были дополнительные вечерние занятия в техникуме или начинались курсовые проекты) и вместе стыковались занятия в обоих учебных заведениях, приходилось чем-то жертвовать. Но всё же мне как-то удавалось всё это совмещать и, при этом, «тянуть» на повышенную стипендию в техникуме, на которую фактически и приходилось жить. Мама, работая секретарём учебной части в техникуме, получала зарплату, ненамного большую моей стипендии. Жила она тогда в маленькой каморке, переделанной из ванной комнатки, где готовила на плитке обед, куда я бегал днём «подкармливаться». Лишь когда я уже оканчивал 3-й курс, нам дали в городе однокомнатную квартиру без прихожей и с «удобствами» в общем коридоре – но зато недалеко от техникума и в центре города (на Краковской площади возле Оперного театра – см. фотоколлаж предыдущей главы)…
Вечернюю школу я окончил в 1949 г. на 4 и 5, без троек. Достаточно сказать, что в 40-е годы прошлого (XX столетия) так называемый «АТТЕСТАТ ЗРЕЛОСТИ» оценивал эту самую «зрелость» по 16-ти позициям (предметам). По одной только истории (Всеобщей и СССР) надо было готовиться по пяти учебникам! Изучалась Конституция СССР и УССР (украинская), плюс экзамены с письменными сочинениями и устные по литературе - по русскому и украинскому языкам, а также чтение с переводом и устной речи по немецкому языку… Остальные – «технические» дисциплины - вроде физики, химии и астрономии – экзаменовались само собой. Наконец, царица наук математика изучалась и сдавалась на экзаменах в полном комплекте всех своих разделов (алгебра, геометрия и тригонометрия).
Только «лирическая» география фиксировалась в аттестате по результатам экзаменов в предыдущих классах (у меня - в седьмом), а любопытную, но скучноватую астрономию пришлось сдавать экстерном.
Это вам, товарищи потомки, не какое-то ЕГЭ (Единый Государственный Экзамен), проводящийся нынче (в начале XXI века) в школах, - с его «лотерейно-гадательной атрибутикой» и особенностями, провоцирующими многие случайности в реальной оценке знаний…
Не знаю – сохранится ли ЕГЭ в дальнейшем… Считаю только, что моё поколение выпускалось из школ - в массе своей - более образованным и эрудированным, нежели вооруженные интернетом и мобильниками и ТВ выпускники-школьники сейчас. И были мы подготовлены к вузовской учёбе лучше и основательнее, нежели большинство нынешних абитуриентов…
…После недолгих размышлений (как и было задумано ранее) мы с товарищем Васей
решили поступить учиться далее на геологический факультет Всесоюзного Заочного Политехнического Института (ВЗПИ), находившегося в Москве. Было решено также продолжать учёбу в техникуме (где я перешёл уже на 3-й курс и получал повышенную стипендию) одновремённо с заочной учёбой в ВЗПИ. Особенностью обучения в последнем было то, что экзамены по окончании каждого семестра можно было сдавать в ближайшем вузе по месту жительства (по направлениям из ВЗПИ). Результаты вступительных и семестровых экзаменов отправлялись местным вузом обратно в Москву. Только курсовые работы (например по начертательной геометрии или физике – на первом-втором курсах приходилось посылать непосредственно в столицу самим заочникам.
По окончании 2-го курса техникума у нас была геологическая практика в Закарпатье. После её весёлого завершения (см. главу 21-ю о полевых геологических практиках в 1948-1950 гг. - посмеётесь!) к началу вступительных экзаменов в августе мы с Васей вернулись во Львов, где по направлению из ВЗПИ нас экзаменовали во Львовском политехническом институте (ЛПИ). Экзаменов было пять. Я набрал максимальное количество баллов – 25, после чего председатель комиссии стал очень активно агитировать меня перейти на очное обучение - потенциальных отличников привечали… Но техникум - уже «прирученную синицу в руке» - бросать ради «журавля (института) в небе» не хотелось. Неясно было самим как ещё сложится наша заочная учёба…
…Очень запомнилась мне и стала поучительной сдача мною вступительного экзамена по химии. После успешного моего ответа на все вопросы по билету, когда я, в частности, продемонстрировал свою «сверхпрограммную» эрудицию в знании минералов карбонатного ряда (полученные в техникуме), экзаменатор – колоритный «пан поляк» с закрученными усами -, который в довоенные времена успешно экзаменовал здесь своих земляков в тогда ещё польском городе Львове, поставил мне в ведомости законную пятёрку. Я облегчённо вздохнул и собирался было уходить.
Но неожиданно он, как бы продолжая экзамен, вдруг задал мне вопрос, к которому я совершенно не был готов. Он сказал буквально следующие слова (запомнил их до нынешних дней): «Вы – капитан (?!), ведёте свой корабль в тропиках, у Вас испортился эхолот (показатель глубин). Перед Вами два узких пролива – один с мутной водой и сильным течением, а в другом течение спокойнее, и вода более голубая, чистая. В какой пролив Вы направите свой корабль?»
После предыдущих ответов на вопросы по билету я малость устал, а после его отличной оценки совсем было уже расслабился. Поэтому ошалело смотрел на него, не понимая, что он от меня ещё хочет. Затем брякнул, не раздумывая: «в чистую, конечно»… Потом спохватился – я ведь ему рассказывал о кораллах, строящих свой скелет из карбонатов (о которых был у меня вопрос в билете). А те любят чистую воду и строят свои колонии на вершинах гайотов (останцев подводных вулканов) почти у самой водной поверхности…
Но было поздно: экзаменатор «уничтожил» меня пространным и живописным рассказом о том, что чистая и спокойная (без сильных течений) голубая вода – признак коралловых рифов и небольших глубин - МЕЛИ, на которую корабль легко может напороться. Тогда как сильное течение и мутная вода – свидетельствует об относительно больших глубинах, куда капитан может смело направить своё судно… Мне это стало сразу ясным, как только он начал это мне рассказывать. Но слово – не воробей: всегда надо думать, что сам говоришь.
И ещё я понял, что надо учиться уметь применять, казалось бы, абстрактные знания в любых науках (как в данном случае – по химии) к интерпретации любых природных геологических и географических явлений, которые в своей основе отражают различные сложные физико-химические процессы в природе…
...Впереди было ещё два года напряжённой учёбы на «двух фронтах». Поскольку после поступления в вуз мы с Василием не бросили учёбу в техникуме, дирекция перестала смотреть на нас как на потенциальных «дезертиров», которые «сбегут в институт». Как-то, как рассказывала мама, в учительской даже зашёл разговор о нас с Васей – «студентах-многостаночниках». Когда кто-то из учителей засомневался было в нашей успешной учёбе в техникуме при такой большой нагрузке, парторг Домарев успокоил скептиков: «эти - выдержат, закончат техникум». Придраться к нам действительно было невозможно: «отличники, комсомольские активисты» - чего ещё надо…
В 1950 г., на последнем 4-м курсе техникума, я даже поступил в секцию спортивной гимнастики городского спортивного общества «Спартак», успевая бегать на тренировки в расположенный в 10-15 минутах ходьбы от дома спортзал… Об этом надеюсь рассказать ниже (если успею)в отдельной главе – пока под условным названием «СПОРТИВНАЯ ЖИЗНЬ ДИЛЕТАНТА».
Но цена за такую нашу «успешность» на последних двух курсах учёбы в техникуме (и одновремённо – на двух первых курсах в институте) была плачена нами немалая: полное отсутствие свободного времени, постоянные «напряг» и недосыпы, самоограничение в любом досуге, развлечениях и, как говорится, в «личной жизни»… Но «выдюжили».
Период 1949-51 гг. был, вероятно, одним из труднейших в моей жизни в части умственного и физического напряжения всех моих сил и возможностей. Если бы я так интенсивно трудился в более зрелые годы (хотя лентяем, вроде, никогда и не был), то, наверное, достиг бы ещё больших успехов в работе и жизни.
Однако, не будучи по своей натуре «карьерно-жадным» (если позволительно такое определение), был (и сейчас) вполне удовлетворён своими «житейскими достижениями» и социальным статусом в обществе, ибо всегда больше всего ценил внутреннюю и внешнюю свободу, которую они мне давали... Никогда не завидовал разным администраторам, директорам и прочим большим и малым «начальникам», часто находящимся в тисках неотменяемых жёстких обязанностей, а также далеко не всегда вольных распоряжаться своими личным временем и возможностью реализации многих своих желаний. Это полезно понимать и многи молодым, выбирая свой жизненный путь. Кесарю – кесарево...