Эхнатон смотрел на скульптурный портрет жены, и чувства то восхищения, то ревности, то зависти накатывали на него волнами. Стоило заставлять сотни тысяч людей строить пирамиды и храмы, возвеличивая фараонов и богов, когда вот оно – бессмертие, вот она – вечность, вот она красота – созданы руками одного человека. Нефертити! Это она! Как живая! Как хочется покрыть поцелуями эту шею! «Уж не спит ли она с художником?» – вдруг подумалось ему. Он искоса взглянул на Тутмоса, скромно стоящего поодаль, и Тутмосу показалось, будто его лица коснулась крылом летучая мышь. Бесспорно только одно – этот человек неравнодушен к его жене. Но покажите ему такого мужчину, который был бы к ней неравнодушен? Кто равнодушно пройдет мимо драгоценной жемчужины? Нет таких.
Эхнатон, успокаиваясь, прошелся по комнате. Обошел скульптуру. Все к ней неравнодушны, а принадлежит она только ему. Принадлежала. Но еще будет принадлежать. Ибо он – любимец бога Атона, солнечного диска, который простирает к нему свои лучи. И она знает это. И не будет принадлежать больше никому. Потому что она – Нефертити. И это сумел показать мастер, влюбленный в его жену. Безнадежно влюбленный.
Нефертити хочет, чтобы Тутмос поехал в Ахетатон, и там, на западном берегу Нила, занялся росписью ее заупокойного храма, в котором она отойдет в вечность. Он разрешает. Тутмос достоин такой работы. Нефертити останется здесь с ним, пока он не переедет в новую столицу, а Тутмос уедет в Ахетатон. Это хорошо. Поменьше влюбленных художников около его жены.