Веливор

                ВЕЛИКИЙ ВОР ВЕЛИКОЕ МОЖЕТ

Бегу на вагон, уже опаздываю. Сегодня уезжаем, последний в этом сезоне рейс на Воркуту, за которым последует месяц или полтора вынужденного простоя, а потом нашу бригаду поставят на Анапу, которая после семи месяцев, проведенных в движущемся железнодорожном составе между Кировом и Воркутой, кажется несбыточной мечтой или даже раем. Я поеду в рай по работе. Хотя бы так. Я никогда не был на море, но всегда о нем мечтал.
Собственно вся наша бригада состоит из двух человек: меня и Мишы Толстого. Я бы предпочел, чтобы она состояла из меня и Мишы Бартон, но это не в моей власти. Я вообще затрудняюсь сказать есть ли что – то в моей власти.
Моя должность официально называется «буфетчик», но, по сути, я сторож – истопник. Вагон – ресторан, в котором мы работаем – это проходной вагон. На ночь я запираюсь изнутри, и пассажиры не могут ко мне войти, но у проводников есть ключи, а все ключи в составе одинаковые. Железнодорожный трехгранник – это ключ от всех дверей.
По штату в нашей бригаде должно быть четыре человека: буфетчик, повар, официант и директор. Но реально нас только двое, потому что официанта нам сократили, а директора меняются как перчатки у хирурга, и поэтому мы не воспринимаем их всерьез. Нам с Толстым и вдвоем хорошо. Мы с ним споенный и спаянный коллектив.
Толстый любит пожрать и поэтому готовит не только посетителям, но и на бригаду. Такое бывает не всегда. По инструкции повар не обязан готовить на бригаду, и если он сам не настроен налаживать дружелюбные отношения с коллективом, коллектив может пропитаться рожками с колбасой все две недели, что длится вахта.
Толстый не сребролюбив и медлителен и поэтому не делает левака, или делает его недостаточно. За это его не любят в других бригадах и не берут работать на «Вятку». В ресторанном бизнесе нужно быть в первую очередь жуликом, а потом уже поваром или еще кем. Но меня это все не касается: мое дело печку топить и книги читать по ночам.
Я ездил с другими поварами: молодыми и ушлыми, не людьми даже, а эффективными менеджерами. А Толстый не просто человек – он личность! Может наорать на тебя без причины, потому что «мы же друзья». Или вот однажды оставили его тридцать первого декабря на вагоне, дак он не только сам напился казенной водки, но еще и всем кто по составу мимо него проходил, разным там слесарям и электрикам, наливал.
Упившись в конец, он позвонил директору комбината питания, то есть нашему самому главному начальнику и о чем- то долго с ней разговаривал, а на утро не мог вспомнить о чем. Толстый был мастер выкидывать номера и идти против системы, но это был перебор даже для него. Я думал, его уволят или хотя бы строго накажут, но ему все сошло с рук.
Толстый рассказывал мне об одном проводнике с «Вятки», который не стеснялся заходить в купе к знаменитостям, беседовал с ними и просил автографы, а прибытие поезда в Москву отмечал демонстрацией своей голой жопы, стоявшим на перроне людям. Толстый рассказывал о нем почти что с нежностью. Симпатии Толстого были на его стороне.
Печка, которую я топлю, находится в тамбуре за металлической дверкой. В начале ХХI века вагоны все еще отапливаются углем, но мне это только на руку. Этот технический анахронизм обеспечивает меня не только заработком, но и работой, не требующей от меня суеты, да и вообще каких - то усилий. Да, я маргинал, но зато у меня с эрекцией все в порядке.


До того как попасть на вагон, я работал заместителем директора по хозяйственной части в кировском филиале московской торговой фирмы. Звучит солидно, но, по сути, я был мальчиком на побегушках. Они специально так делают: придумывают никчемным должностям пафосные названия, что бы сыграть на твоем ЧСВ, и заставить тебя работать сверх нормы за скромное вознаграждение. 
Наша директриса – типичный эффективный менеджер, существо без личности, ездит в Москву на бизнес – тренинги, а с ее халеного бессмысленного лица не сходит идиотская улыбка. Она религиозна, православная христианка, но это не мешает ей практиковать денежную магию и корпоративный садизм по отношению к подчиненным.
Она никогда не повышает голоса, даже не перестает улыбаться, просто просит написать объяснительную. У нее есть объяснительные от всех, это необходимо, чтобы держать сотрудников в страхе. И не важно, что для объяснительной нет повода, был бы человек, а повод найдется.
По дороге с работы домой встречаю еще одного вечно улыбающегося идиота Павлика Садакова. Павлик работает чайным мастером в чайном клубе «Ча Дао», а как по мне дак обычным подавальщиком чая. В свое время я знал одного деревенского паренька, он учился на мастера леса или попросту на лесничего. Это к вопросу о ветиеватых названиях должностей.
Павлик меня недолюбливает, потому что я, по его мнению, унылое говно. Мыслить нужно позитивно, так учат на бизнес – тренингах вчерашние эзотерики, которым захотелось много денег. Бич нашего времени – это эзотерический эскапизм. Принято считать, что если ты медитируешь, читаешь мантры , пьешь китайский чай или хотя бы разглядываешь эзотерические картинки в интернете, то тебе это обязательно поможет, и ты станешь счастливым.
Павлик читал не только Кастанеду, но и Ксендзюка и поэтому чувствует, что он не прост, совсем не прост. Он что – то такое исполняет передо мной, какие - то магические пассы, юродствует. Просто общаться он не может, он же воин Карлоса Кастанеды. Однажды я видел, как он сидел в шесть утра в позе лотоса на траве недалеко от моего дома и медитировал. Оказалось что он готовился к проведению чайной церемонии для каких – то хипстеров на крыше соседнего дома. Так они собирались встретить рассвет. Охренеть можно.
По национальности Павлик хохол, а значит смуглый и чернявый. Отрастив длинные волосы, он стал совсем похож на индейца и утверждал что техника, в которой он рисует свои картины была изобретена каким – то индейским племенем, а он де этого не знал, когда начинал так рисовать. Ну, вы понимаете, куда я клоню? В Павлика вроде как проник некий дух того племени или что – то вроде того.
После работы одинокие домашние вечера перед телевизором или в сети. Сначала сажусь к телевизору, потому что его проще включить. Как правило, я выбираю канал Disney, потому что там показывают юных сексапильных телок и мультфильм «Чудеса на виражах». Я подсел на этот мультфильм еще в юности.
 Капиталистическая зараза проникла в меня вместе с этим мультфильмом, MTV и джинсами Levis 501 на металлических пуговицах. Боже, я был неотразим в собственных глазах. Эти джинсы мне привезла одна красивая девочка из другого города, потому что она хотела со мной дружить, но я был настолько глуп, что не понял этого и получил только тряпку.
В сети только глупость и хамство. То есть происходит это так: ты пишешь глупость, которая кажется тебе чрезвычайно умной и важной, в ответ тебе хамят, и ты тоже хамишь в ответ. Иногда бывает, напишешь в личку человеку, который кажется тебе заслуживающим внимания, а в ответ получаешь полный игнор.
И тут тебе становится ужасно интересно, почему тебя проигнорировали? Неужели ты настолько пропащий, что уж вообще никому не интересен? Наблюдаешь за своим новым знакомым, какое - то время и понимаешь что твой новый знакомый обычный самодовольный мудак, а интересным он тебе показался, потому что он, например, писатель или музыкант.
В финале ты приходишь к пониманию того, что ты и в самом деле пропащий: ты ничего не знаешь и ничего не можешь. И ты даже не пытаешься, что либо узнать или мочь, потому что все это бесполезно. Толку то от того что ты прочитаешь и даже поймешь всего Ницше или Шопенгауэра, но при этом не сможешь даже устроиться на работу? Но, если даже случится такое чудо, и ты устроишься на работу, в конце концов, ты все равно умрешь. И ты, конечно, можешь развить в себе бесстрашие перед лицом смерти, но смерть то от этого никуда не денется.
Но даже для того чтобы осознать эти элементарные вещи, нужно совершить невероятное, целую революцию в сознании. Потому что при том, что ты ничего из себя не представляешь, ты все же остаешься ужасно самодовольным типом и какой – то внутренний голос постоянно твердит тебе о том, что ты совершенно прекрасен, оставайся таким, каков ты есть.
Однажды я так устал от всего этого, что захотел уйти в монастырь. Проконсультироваться о жизни в монастыре я решил у Аркадия Кропачева, кировского православного активиста. Аркадий показался мне человеком, заслуживающим доверия, потому что он размещал у себя на странице «В контакте» всевозможные материалы гуманистического и природоохранного содержания, к тому же у нас были общие знакомые. В статусе у него было написано «Хочу стать святым!!!»
Я написал ему, но он мне не ответил. Я ждал ответа несколько дней, но безрезультатно. По всему выходило, что меня проигнорировал очередной самодовольный мудак.
Посиделки в сети для меня всегда заканчиваются просмотром порнухи. Я люблю девок помоложе. Забиваешь в поисковике «девочка с косичками» и жалеешь самого себя, потому что хочется познакомиться с настоящей «девочкой», но почему - то не получается.
Мне нравилась молодая русская шлюха под ником Nastya Ariel. Конечно Nessa Devil красивее, но она недоступная, а такую как Nastya можно встретить где угодно и поиметь за бутылку пива и мороженное. С такими как Nastya легко и приятно, они не выпендриваются и трахаются искренне и самозабвенно. Не со мной, конечно, но с кем-то они определенно трахаются. Я в это верю как в бога.
В моей трехкомнатной хрущевке вечный ремонт. Когда я превратился в домоседа, то меня стало волновать состояние моей квартиры и с тех пор я пытаюсь привести ее в чувство. В этом мне помогает мой сосед Виктор. Мы познакомились, когда он собирал подписи, я не понял для чего они ему понадобились, потому что мне это было безразлично, но это было, как - то связано с ремонтом крыши нашего дома.
Сначала он собирал подписи, а потом стал собирать деньги, потому что крышу жильцам нужно было чинить за свой счет. Разумно рассудив, что Виктор живет на последнем этаже, а я на третьем и поэтому ему ремонт крыши нужен, а мне нет, я не дал ему денег и тогда он сам поинтересовался, что у меня с ремонтом, потому что он был отделочником. В тот день он был в футболке с якорем на груди и поэтому я понял, что мне его сам бог послал.
Виктор привык работать у богатых и делать цивильные ремонты, а мне это не нужно, потому что мне квартира нужна для жизни, а не для понтов.
- Да оставь ты нахуй этот выключатель на месте, он же советский, сто лет еще проработает, - говорю я ему.
- Надо ставить все буржуйское, - отвечает он и берет с меня за свой труд по штуке в день, поэтому часто звать я его не могу, но и позвать другого мастера не могу, потому что наебут ведь как миленького, а тут все - таки сосед.
Виктору нужно много денег, он любит выпить, а еще у него дочь лет восемнадцати, типичный хипстер, требует деньги на модные короткие стрижки, стильные шмотки, выходы в галерею современного искусства,  коворкинг – центр и чайный клуб. Иногда выглянешь в окно, а она идет, подогнув ноги в коленях и опустив глаза, а на голове огромные наушники. Девочка – задрот, ну в смысле интроверт.
Иногда мы ходили в ночной клуб с Максом Барановым в надежде познакомиться с девушками и Максу это всегда удавалось, потому что он был согласен трахнуть любое чмо. Макс был не разборчивый. Я нет. Я хотел познакомиться с симпатичной девушкой, а еще лучше с красивой.
Однажды я увидел такую в клубе. Не просто красивую, но удивительную. Ее звали Ульяна. Мы танцевали медленный танец, а потом посидели за баром. К нам подошел, какой то, парень и сказал ей, что «он за тобой наблюдает». Я как то сразу «вкурил» что это ее парень «наблюдает», с которым у нее не все гладко и поэтому она позволяет себе танцевать и сидеть с другими, но меня это совсем не обеспокоило.
Я чувствовал, что эта девушка не причинит мне никаких неприятностей. Только я подумал об этом, как она встала и ушла, ни слова не сказав, даже не посмотрев на меня. Мне было так обидно, что я сразу уехал домой.
Иногда я читал книги, все подряд, классику и современность. Особенно мне нравился Уильям Берроуз. Ким Карсонс был бы великолепен, если бы не был пидорасом. Он был могущественным человеком, жил в удивительном мире и не прогибался под работодателя.
Я представлял себя на его месте, книги уводили в мир иллюзий, но потом наступало отрезвление, и жизнь становилась еще гаже. Мне уже за тридцать, а я работаю мальчиком на побегушках, а ведь в юности были такие мечты. А какие, собственно, были мечты? Никаких таких конкретных мечт не было, но была глубокая вера в то, что можно стать тем, кто может, может все что захочет.
Продавец в книжном магазине высокий, худой и бледный как смерть Саня Чертищев посоветовал мне почитать Кастанеду, потому что я сказал ему, что иногда у меня бывает очень сильное подозрение насчет окружающего мира. Иногда мне кажется, что все вокруг – это какой - то стремный сон, иллюзия.
Сначала я загорелся, о да! «Колесо времени» я прочитал за ночь. Но вскоре стал одергивать сам себя. Не впадаю ли я в новый эскапизм? Какая к черту магия? Совсем сдурел на старости лет. И я осознал себя совершенным люзером, который хватается за Кастанеду как за последнюю соломинку. Что - то вроде тех бестолочей, которые ходят по гадалкам и в крестный ход.
Свои сомнения я высказал Сане Чертищеву. «Тебе нужен реальный результат? Попробуй провести магический ритуал» - ответил он, глядя на меня не мигающими глазами. «Просто попробуй» - мягко настаивал он. Но тем лишь сильнее убедил меня в том, что с Кастанедой надо завязывать. Однажды я видел в интернете картинку, на которой один кот спрашивает другого кота, указывая на пылесос: «Что если я скажу тебе, что это не опасно?»
После этого разговора прошло несколько месяцев, как однажды на работе, неделю спустя после того как прекрасная Ульяна встала и молча ушла от меня в темноте ночного клуба, я обратил внимание на газету, которая лежала на рабочем столе одного из моих коллег. Не помню, что это была за газета, что – то из желтой прессы. Газета была черно – белая, но обложка цветная. На обложке была фотография девушки очень похожей на Ульяну. Глядя на фотографию девушки меня, удивила легкость, с которой я решил «просто попробовать».
Газету я забрал домой, а в воскресение, бесцельно прогуливаясь по городу, встретил старую знакомую Таню Шатову, которая всегда была мне очень рада, и стремилась со мной пообщаться. Когда то давно она была очень красива, и я мечтал о ней. Теперь же ей было под тридцать, она была с ребенком и совсем не красива, и это знакомство меня тяготило и даже пугало. Ужастно наблюдать за тем как прекрасная девушка превращается в обыкновенную среднестатистическую бабу, но все еще на что – то надеется, питает иллюзии.
Однажды ко мне домой пришла одна такая бывшая подруга. Я ей не открыл, просто посмотрел в глазок и ужаснулся. Боже, зачем она пришла?! Хочет использовать последний шанс? Ей, как и мне уже за тридцать. Хуже призраков старых подружек, только призраки старых друзей, с которыми у тебя были общие большие планы на жизнь.
В возрасте двадцати лет я хотел завалить в койку одну хорошенькую девчушку, которая мне очень нравилась, но из этого ничего не вышло, потому что она была неопытна и пуглива, а я нетерпелив. А когда она подросла, стала еще красивее и набралась опыта, то стала работать проституткой, и я мог спокойно ее купить. Но я не знал о том, что она работает, а когда я об этом узнал, она уже родила от какого – то хмыря и стала некрасивая.
Это и есть реальная жизнь. Иногда я думаю о людях, о всех людях, о том какие же все они жалкие, ни на что не способные, ничего из себя не представляющие, но при этом ужасно самовлюбленные  укурки, и я один из них.
Таня Шатова пригласила меня в кафе и даже угостила пивом, лишь бы я провел с ней немного времени. Терпеливо выслушав все ее новости о дочери и о новой работе, которая приносила ей такой хороший доход, что она даже смогла купить подержанную машину, я почти ничего не сказал о себе, лишь скупо ответил на ее вопросы.
Она предложила подвести меня домой на своей машине, которая была припаркована рядом с кафе и я согласился. На заднем сидении машины лежала папка формата А3, на которой было написано «Картон». На работе будет карпаратив, объяснила она, нужно сделать стенгазету. Я попросил один лист, и она не отказала.
Сначала я вырезал из газеты, которую принес с работы, фотографию девушки, а потом из газетных заголовков буквы, из которых можно было сложить надпись «Хочу Ульяну и точка!» Фотографию девушки я наклеил по центру картонного листа. Сверху, над фотографией я наклеил слова «Хочу Ульяну», а под фотографией «и точка!».
Получившийся коллаж я положил на кровать, а сам со спущенными штанами встал на колени над ним и стал мастурбировать. Я не целился специально, да и как тут прицелишься, но кончив, я попал прямо в лицо девушке на фото. Когда мое семя высохло у нее на лице, я убрал коллаж под матрац своей кровати и благополучно забыл обо всем.
Прошло около трех месяцев, когда я снова встретил Ульяну в клубе. Я узнал ее даже сзади по черным прямым волосам и красивой попе, затянутой в узкие черные джинсы. Я подошел к ней, когда объявили медленный танец. Я осторожно прикоснулся к ее плечу, говорить было бесполезно, она не услышала бы. Она обернулась и улыбнулась мне, она меня узнала.
Мы танцевали, и я сказал ей, что она мне очень понравилась потому что «она красивая, но не кукла». Ей так понравились мои слова, что она предложила мне зайти как – нибудь к ней на работу. Она работала администратором в магазине бытовой техники, то есть должна была следить за порядком, но, кажется, готова была сама его нарушить ради встречи со мной.
Перед встречей с Ульяной я решил немного приодеться. Было начало сентября и я недорого купил на распродажах замшевые туфли, голубые чуть – чуть расклешенные джинсы, льняную рубашку горчичного цвета с коротким рукавом и темно синюю футболку с принтом на груди, представлявшем собой якорь с крыльями и какими - то надписями на английском языке.
Мы встретились с Ульяной и мило побеседовали. Она немного нервничала и поэтому машинально поправляла утюги на стилаже, а я нет. Я не нервничал, все как раз наоборот – мне было с ней удивительно приятно и спокойно.
 Я предложил прогуляться после работы, но она отказалась. СЕГОДНЯ она не могла. Но это не имело значения. Постепенно я понял, что прогуляться нам не удастся не только сегодня, но и вообще никогда, потому что мы с ней не пара. Ульяна была не только красивая, но и хорошая. Она была создана для любви и семьи, а не для анала. Так я снова остался с носом.
В другой раз я нашел в газете, которую взял со стола своего коллеги, фотографию девушки в бикини. Невысокая блондинка с выдающимися формами и кукольным лицом была воплощением моей мечты. Под фотографией было написано «Обрести идеальное тело сложно, но можно». Так было написано, потому что это была статья о фитнесе или что - то вроде того. Эту газету я забрал домой. Вырезав фотографию девушки, я приклеил на нее, рядом с девушкой свою фотографию и убрал этот коллаж в ящик письменного стола.


Я был необычным ребенком. В детстве мне казалось, что мир хочет меня пожрать. Собственно, такое ощущение было не только в детстве, оно сохранилось и во взрослой жизни, но в детстве оно было наиболее острым. Окружающий мир приводил меня в ужас. То  есть не какие - то конкретные люди угрожали мне и не люди вообще, а весь мир целиком был тотально враждебен.
При этом я был членом самой обыкновенной среднестатистической советской семьи, состоявшей из меня, моей мамы, моей тетки, моего дядьки, двоюродного брата, бабушки и дедушки. Мы жили в самой обыкновенной трехкомнатной хрущевке. Мы с братом учились в обыкновенной общеобразовательной школе, а взрослые члены нашей семьи работали на обыкновенных работах.
Все, кого я знал, были самыми обыкновенными людьми и даже не подозревали о том, какими опасностями им грозят обыденные вещи. Об этом знал только я. Я никогда не мог найти общий язык с ровесниками, потому что они просто жили, а я хотел что – то предпринять для спасения себя и окружающих. Что – то недоброе, потому что реальность была добра, но при этом смертельно опасна.
Смертельно опасную доброту позднесоветского периода окружающие меня люди не ощущали так ясно как я, но и на них она давила, действовала угнетающе. И поэтому они компенсировали ее, как могли, каждый на свой лад.
Мой дед, работая на заводе обычным токарем, крепко пил в свободное от работы время и громко проклинал советскую власть, так чтобы соседи слышали.
Моя тетка работала в торговле, но постоянно брала на себя какие – то общественные дела, жертвовала собой ради общего дела. А еще она нарушала закон, доставая по блату дефицитный товар.
Мой дядя всю жизнь, прослужив в чине простого прапорщика во внутренних войсках, не без гордости вспоминал, как он ловил зеков на зоне, когда те придумали гнать самогон. По его словам он зашел к ним на склад один, когда зеков там было восемь. Он знал, что у них там спрятан самогонный аппарат. Он старался держаться так, чтобы за спиной никого не было.
Все свободное время мой дядя проводил не с семьей, а на рыбалке. Однажды его москвич вдруг заглох ночью на проселочной дороге. Дядя вышел, чтобы проверить в чем дело и почувствовал что вокруг него среди деревьев кто – то ходит. Но стоило ему посмотреть туда, а там уже никого не было. Он обажал рассказывать такие страшилки.
Мой дядя научил меня, как сделать из мелкокалиберной винтовки смертельно опасное оружие. Нужно напилить наконечник пули крестом, и тогда эта пуля становилась пулей со смещенным центром.
Мой двоюродный брат был той еще шпаной: гонял на мотоцикле, наплевав на все правила и ходил в советское время в джинсовой безрукавке с английским флагом на спине. Он перестал все это делать, когда повзрослел, но это были уже послесоветские годы и, у него вдруг появилась масса криминальных друзей. Но, когда ему перевалило за сорок, в сферу его интересов входила лишь жратва и телевизор.
Только моя бабушка ничем таким не занималась: она не ловила зеков и не гоняла на мотоцикле, не бухала и не занималась общественно – полезными делами. Всю жизнь, проработав простым тихим, незаметным бухгалтером, она провела последние годы жизни в полном слабоумии. Перед самой смертью она, почему - то попросила у всех нас прощения.
Семья моей тетки уехала от нас, когда мне было десять. А бабушка и дедушка умерли в один год, когда мне было пятнадцать, и мы остались с мамой вдвоем. И тут моя мама, никогда не проявлявшая себя каким - то странным способом, вдруг превратилась в заядлую кошатницу. Кошки у нее были повсюду: и в квартире и в подвале и даже в подвалах соседних домов.

Обычно мальчишки играют в солдатиков, я же играл в бандитов. У меня было два набора пластмассовых ковбоев, один набор индейцев, набор средневековых рыцарей и еще каких - то очень странных воинов в набедренных повязках и с мечами.
Из советского конструктора типа Lego я сделал машинку на подобии броневика с узкими окошками – дотами для стрельбы. Машинку использовали группировки, у которых было огнестрельное оружие: то одни ковбои, то другие, то индейцы, но эти реже – они были слабее. Ковбои настоящие матерые бандиты, а индейцы более духовные. Ковбои мне нравились больше.
Иногда машинку использовали даже рыцари. Они перевозили в ней сокровища и скрывались от вражеских пуль, если у них в данный момент не было укрепленного лагеря, и они были вынуждены вести кочевой образ жизни. Сокровища – разные стекляшки и бусинки из маминой бижутерии хранились в красной пластмассовой коробочке размером чуть меньше спичечного коробка.
Все мои группировки постоянно сражались между собой, они вели борьбу за захват машинки – броневичка, укрепленных лагерей и самое главное за сокровища.
Наиболее выгодную позицию занимала группировка, которая контролировала лагерь, расположенный на моем письменном столе, потому что это было самое высокое место в комнате. Конечно, были еще книжные полки, но это все равно как залезть в горы: укрыться там можно, но действовать нельзя.
Несколько хуже приходилось тем, кто обосновался в лагере на кровати или на кресле. И уж совсем плохо было тем, кто оказался на полу: там вообще не имело смысла строить лагерь, ведь все как на ладони. С другой стороны, те, кто был на полу, чаще других владели броневичком, потому что он был им нужнее, и они готовы были сражаться за него до последнего. С помощью броневичка можно было отбить даже лагерь на письменном столе, ну и так далее.
Когда цель достигнута и одна из группировок захватила лагерь на столе, броневичок и сокровища, все теряет смысл и группировка начинает совершать ошибки, которыми пользуются другие проигравшие группировки для того чтобы свергнуть победителя. По всему выходило, что мирная жизнь до добра не доводит.
На улице мне приходилось вместе со всеми ребятами играть в войнушку, но мне было не интересно убивать других ребят просто так, и я предложил убивать друг друга за деньги. Каждый из нас нарисовал свою валюту и теперь, убивая своего врага, мы забирали его валюту себе. Моя валюта называлась викинги и по умолчанию была самая ценная, потому что это я предложил правила игры.
Когда я подрос, то увлекся собирательством нумизматических монет и собрал неплохую коллекцию, так я обзавелся своим собственным сокровищем. Монеты я выменивал у наивных лохов на вкладыши от жевательной резинки. То есть им я давал глянцевые бумажки, а они мне нечто действительно ценное.
Свою коллекцию монет я распродал в четырнадцать лет, чтобы заняться спекуляциями. В стране на тот момент уже несколько лет шли либеральные реформы, и коммерция стала делом поощряемым, а не подсудным. Школу я бросил в пятнадцать лет, потому что она не отвечала на вопрос как делать деньги? А ответ на этот вопрос был на тот момент самым главным, потому что это был вопрос о свободе. Свободе не от чего, но для чего. Вопрос о свободе – это вопрос о могуществе.
 Моя тетка всю жизнь проработала в торговле и считала торговлю лучшим занятием для человека. Моя тетка, в отличии от моей инертной мамы, была энтузиастом и поэтому когда я бросил школу, именно она взялась решать мою дальнейшую судьбу. Сам - то я хотел просто торговать, но тетка настояла на том, чтобы я поступил в торговое училище.
После училища я мог бы поступить в торговый институт, ну и так далее. Человек, который стал директором ЦУМа в либеральные девяностые и остается им по сей день, стал им в двадцать семь лет. Все понятно?
Торговое училище я бросил через два месяца после поступления, потому что учиться там было скучнее, чем в школе. В школе у меня хотя бы были друзья, а тут на все училище два парня: я, да Димка Калинин. Среда, в которой мы обитали, была совершенно враждебная, потому что она была девченочная. Нам даже в туалет приходилось ходить в учительский, потому что наш, мальчиковый, туалет заняли ученицы.
Однажды одна из особо борзых учениц, Яна Жданова, наехала на Димку, по какому - то незначительному поводу и пригрозила ему своими, какими - то друзьями, а Димка был трусоват и стушевался. Не то чтобы я был сильно смелый, но в отличии от мягкого Димки, я был агрессивен. Я вступился за Димку, ответил Ждановой в резкой форме, мол, пусть приезжают твои друзья, еще посмотрим кто кого. На этом тема была исчерпана и Яна больше не рисковала на нас наезжать, а мы с Димкой стали настоящими друзьями.
Поначалу Димка тоже хотел бросить училище, но ему не позволила его бабка, которая и запихнула его в училище. Димкина бабка, как и моя тетка, всю жизнь проработала в торговле и была энтузиастом в их семье. Либеральные девяностые были временем энтузиастов от торговли и поэтому все активные люди, которые могли бы проявить себя в чем - то хорошем, так или иначе, оказывались причастны к рыночным делам.


Однажды позвонил Макс Баранов, чтобы рассказать о своей новой работе, которая ему безумно нравилась, и позвать меня туда с собой. Речь шла о вагоне – ресторане. Не удивительно, что Максу там понравилось. Вагон – ресторан – это же сплошная вечеринка на колесах.
В свои двадцать два года Макс шел по жизни легко и часто менял место работы, потому что хотел все попробовать. Собственно так мы с ним и познакомились. Он устроился на работу к нам на фирму юристом, но через две недели написал заявление, потому что ему стало скучно. Конечно, скучно. А ты как хотел? Это и есть реальная жизнь, которая, как правило, не соответствует юношеским мечтам.
День был выходной, утро и мне совершенно не хотелось делать никаких резких телодвижений и куда - то бежать, устраиваться на какую - то неведомую новую работу, неизвестно ради чего. Любому взрослому человеку понятно, что шило на мыло не меняют. Я сказал Максу, что у меня есть работа и я на ней прижился, и на хорошем счету у руководства, и мне нет смысла пускаться в его малолетние авантюры, но он настаивал до тех пор, пока я не согласился сходить и просто побеседовать с работодателем.
Макс Баранов был посланцем радостной жизни в дионисийском смысле. Там где Макс – там пьянство, ****ство, танцы и драки. Белозубый и смуглокожий, чернявый и кучерявый как цыган, он мгновенно входил в доверие и вызывал симпатию у самых разных людей. Макса любили все просто за то, что он есть. Не смотря на регулярное участие в самых скотских вечеринках, на его лицо не легла печать порока или болезни. Напротив, с его губ не сходила мечтательная, едва уловимая улыбка, как на греческих статуях, которая совершенно непостижимым образом гармонировала с бесовским блеском его черных глаз.
Комбинат питания при РЖД находился в унылом двухэтажном здании справа от железнодорожного вокзала и занимал всего несколько кабинетов на втором этаже. Комбинату не требовалось много кабинетов или сотрудников, в его ведении находилась лишь столовая, которая располагалась в этом же здании на первом этаже, кафетерий на вокзале и два железнодорожных направления с вагонами – ресторанами: Киров – Москва и Киров – Воркута.
Поднявшись на второй этаж, я нашел кабинет отдела кадров, постучался и вошел. Весь отдел кадров состоял из бойкой, забавной бабенки предпенсионного возраста Антонины Степановны, которая встретила меня весьма дружелюбно и сразу стала рассказывать о работе. Для нее уже все было решено, потому что, не смотря на испытательный срок, я был уже фактически принят в штат. Ведь я пришел от Максима. Так она его назвала.
Максик, дорогой мой друг, как тебе это удается? Почему я всю жизнь бьюсь как рыба об лед, чтобы хоть что – то заработать и удержаться хоть на какой – нибудь самой паршивой работенке, а ты вообще ни за что в этой жизни не держишься, но работодатели, как молодые глупые телки, готовы сразу все тебе отдать? И не надо так широко улыбаться своей мефистофелевой улыбочкой, наблюдая мое изумление.
На момент моего трудоустройства Макс имел стаж работы в комбинате ровно две недели, но Антонина Степановна уже легла под него. По правде сказать, Макс пришел на эту работу тоже не просто так, его привел друг Паша, который уже давно работал поваром на «Вятке». Комбинат питания был полукриминальной структурой, в которой все были повязаны общими теневыми делами и поэтому на работу брали только «своих». И это все понятно, но, черт тебя дери, Максик, как ты умудрился стать своим за две недели?
Спустя два месяца Макса поставили буфетчиком на электричку Казань – Нижний – Новгород . Невиданный ранее успех. На электричке буфетчик работал один, то есть у него над душой не стоял никакой директор. Причем печку на электричке буфетчик не топит, потому что там нет печки. Электричка отапливается при помощи электричества. На электричке буфетчик выполняет свои прямые обязанности – торгует в буфете соками, водами и шоколадками.
На электричке буфетчику ни с кем не надо делится леваком и поэтому Макс в свои двадцать два года, с незаконченным юридическим стал зарабатывать столько, что ему завидовали директора на «Вятке». Но Максу очень скоро стало скучно и, проиграв казенные деньги в автоматах, он ударился в бега.


Бросив школу, а затем и училище, я решил, наконец – то, уже заняться делом. В компаньоны я позвал Олега Белого. Вместе мы собрали небольшую сумму и поехали в Москву за товаром. Тогда все так делали, у кого не было оригинальной темы, становились челноками. У кого денег было побольше, ехали в Турцию или Польшу, остальные в Москву.
Своего места на рынке у нас тоже не было, поэтому закупленный товар мы отдавали на реализацию в магазины города. Советская торговля, привыкшая жить по приказу, еще не поняла что происходит, не перестроилась на рыночные рельсы и поэтому соглашалась торговать тем, что ей привозили более смышленые.
С Белым я познакомился в историко – краеведческом клубе «Мир», который недолго посещал еще в бытность учебы в школе. Из двух – трех десятков хороших парней и девушек, которые в последствии далеко пошли, я выбрал себе в друзья одного плохого.
Белый жил в общаге в районе автовокзала. Этот район назывался Автобан. Район делился на Верхний и Нижний. Верхний Автобан граничил с районом, который назывался Молоко. Белый жил на Нижнем Автобане, а я на Молоке.
Молоко был очень спокойный район, Верхний Автобан так  себе, а вот Нижний Автобан был весьма криминальный. На Нижнем Автобане хозяйничали гармонисты. Их так называли, потому что они были выходцами из спортивного клуба «Гармония».  Гармонисты одевались в кроссовки, джинсы и сорочки в тонкую полоску. Сейчас этот стиль называется спорт – шик.
Автобан и Молоко имели общую границу только с одним районом, с Дружбой. И если Нижний Автобан был криминальным районом, то на Дружбу лучше было вообще не соваться, потому что там дислоцировалась республика Угольная, объединявшая около ста молодых отморозков.  И если гармонисты одевались стильно, то республиканцы как типичные гопники в фуфайки и вязанные белые шапочки с красной полосой. И если гармонисты вызывали у меня чувства уважения и зависти, то Дружба внушала страх, трепет и непреодолимое желание проникнуть в суть, происходивших там явлений.
Белый жил с мамой в семнадцатиметровой комнате без душа и кухни. Мама Белого практиковала черную магию и утверждала, что во сне летает с инопланетянами на их космических кораблях на другие планеты. У мамы Белого было много книг по оккультизму. Белый рассказывал, что однажды он проснулся посреди ночи, не пойми с чего, открыл глаза и увидел на полу под шифоньером человеческую голову, которая просто лежала там и смотрела на него живыми, осмысленными глазами.
В Москву мы поездили недолго, потому что с нашими очень скромными капиталами, не то что в Польше или Турции делать было нечего, но даже в Москве. Да и коммерсанты из нас, как оказалось, были никакие.
Когда меня посетила гениальная идея заняться торговлей мороженым, мы сначала заказали в столярке деревянные короба и только потом уже стали выяснять, где их можно установить. В городской администрации нам сказали что нигде, потому что наши короба были самодельные, а город начал переходить на холодильные прилавки заводского производства. Самодельные короба можно было использовать только в районах.
Но у меня же была в запасе еще одна идея. Я предложил поставить на Центральном рынке платную примерочную. Маркетинговое исследование показало, что идея была хорошая: многие покупатели стеснялись примерять одежду на месте и шли в комиссионный магазин на краю рынка, даже создавая там очередь, и если поставить примерочную в центре рынка, то они все пошли бы к нам.
Чтобы не совершать прежних ошибок, мы сначала обратились в администрацию рынка с вопросом разрешат ли нам такое дело, и только потом уже пошли продавать ранее изготовленные короба. Короба мы продавали неделю, а за это время кто - то уже поставил примерочную на рынке. Проще говоря, от темы нас отцепили сами же рыночные из администрации.
Плохо было не то, что мы не умели делать бизнес, а то, что делать бизнес нам не нравилось. В наших потугах на предпринимательство нам нравилось то, что к предпринимательству не имеет никакого отношения. Конечно, деньги нас радовали, но процесс их добывания совсем нет. Мало того, у нас был серьезный внутренний конфликт между теми ценностями, которые предлогало либеральное общество и между тем чего нам хотелось самим.
Например, когда мы ездили в Москву, нам нравилось ездить в Москву, а не покупать и продавать. А когда мы хотели заняться мороженным, нам понравилось общаться с гармонистами, мы хотели чтобы они стали нашей крышей, мы готовы были платить за общение и общие дела с бандитами.
Старшего у них звали Дмитрий, по прозвищу Вася. Мы с Белым зачем - то приперлись к нему прямо домой. Вася нам открыл, так как знал нас, видал на районе, но в квартиру не пустил. Прежде чем начать с нами разговор, он нажал вызов лифта и проверил, нет ли кого в кабине. Мы с Белым от таких штук просто охуевали. Вот она настоящая бандитская жизнь!
Когда мы перестали ездить в Москву, мы стали ходить на ночной вокзал, потому что ночью прибывал пекинский поезд. В нем ехали китайцы через всю Россию, а по дороге торговали своим шмотьем. На вокзале были свои авторитеты, но мы их не знали, только Диму Гитлера, потому что он был нам ровесник и учился с Белым в одной школе. Парень был одаренный: в школу почти не ходил, но когда наступало время контрольной или экзамена, приходил и без труда все сдавал.
Дима Гитлер возглавлял шайку малолетних воришек. Пекинский поезд стоял очень не долго, а народу поторговать с китайцами приходило много. Когда проводники открывали двери, начиналось светопредставление: толпа мечущихся по перрону людей, полный хаос в котором действовали ребята Димы Гитлера.
Мы с Белым тоже бегали по перрону вместе со всеми, и нас очень расстраивало то, что мы пропускаем все самое интересное: созерцание адской картины безумной людской массы, в которую летят пивные бутылки и разбиваются об вагоны, а мусора ****ят тех, кто попадется под руку. Именно тогда я полюбил ночь и бродяжничество.
Когда у Белого появился пистолет, мы быстро сообразили что с ним делать. Пистолет был настоящий, стального цвета с коричневыми накладками на рукоятке, но без механизма. Белый сказал, что обшмонал пьяного, который спал на скамейке и нашел у него только этот пистолет.
Как только у Белого появился пистолет, он сразу вспомнил о том, что знакомый парень из соседней общаги должен ему денег, и мы пошли забирать долг. Когда мы вошли в темный, мрачный и пустой коридор второго этажа общаги, в которой жил должник, а у Белого за поясом под рубашкой был пистолет, мы почувствовали себя настоящими бандитами. Но должника не оказалось дома, и мы ушли не солоно хлебавши.
Белого такой расклад не устраивал и через несколько дней, он не без гордости рассказал мне, как пошел ночью  в ларек за пивом и там к нему прицепился пьяный громила. Тогда Белый показал ему пистолет, но парень не унялся и Белый передернул затвор со словами: «Мне терять нечего».
Наша дружба с Белым могла бы иметь продолжение только как мужское братство, так мы были устроены, но мы лишь иногда заговаривали о делах, которые требуют от человека мужества, но решиться на такое не могли. Общались мы все реже, а потом у Белого появился новый друг, из богатой семьи, любитель выпить и погулять. Новый друг взял у папы денег, и они занялись с Белым торговлей сахаром, а я в этой схеме был уже лишний.


В свой первый рейс еду учеником, а Макс моим, стало быть, наставником. Вместе с нами в бригаде директор Наталья Самоделкина, официантка Юля и Толстый.
Самоделкина хамоватая деревенская бабенка, нервная и резкая в движениях. Она выбилась в люди, вырвалась из своей деревни и стала директором вагона – ресторана. С новым ноутбуком она выглядит как беспризорница, подражающая тем холеным типам, которые постоянно сидят со своими ноутбуками в кафе торгового центра «Глобус». Теперь ей есть чем заняться в рейсе, в ноутбуке есть игры и киношки.
Официантка Юля, тощая, некрасивая, но гламурная пигалица подтирает пол в вагоне перед рейсом, не снимая сапог на высоком каблуке. Везде грязь, в вагоне никто ничего не моет, всем насрать. Самоделкина орет на Макса за то, что он опять не вымыл тамбура, но не потому что ей есть до этого дело, а просто хочется поорать и кого – то прессонуть. Самоделкина единственный человек, который не любит Макса, это о многом говорит.
На вагон мы приходим за два часа до отправления, нужно еще кое – что сделать: сходить в химчистку и забрать скатерти, принять товар и загрузить уголь. Машину с углем подают прямо к вагону, рабочие ловко закидывают из кузова машины металлические ведерки с углем в тамбур, а твое дело быстро высыпать уголь в специальные стояки в стенах.
Если прогноз погоды хороший, то и уголь дают хороший, камушек к камушку. Но если обещают понижение температуры, то могут насыпать одного песка, который ни черта не горит, потому что хороший уголь уходит на лево. Ресторанщики за прогнозом погоды не следят, они узнают о том, какая будет погода, по углю, который им дают.
Вагон стоит в парке отстоя, сцепленный с другими пассажирскими вагонами. Минут за сорок до отправления нас начинают катать по парку туда – сюда, сцепляют, расцепляют, формируют состав. Сцепщики в рыжих жилетах стоят в тамбурах, переговариваются по рации, выглядывая в открытые двери.
В итоге состав подают на перрон, железнодорожные рабочие заправляют при помощи шлангов баки вагонов водой из, вкопанных в землю колонок, и готово – можно запускать пассажиров.
Отправление в двадцать три сорок по Москве. Ресторан в это время уже не работает и наши с Максом коллеги отправляются спать. Бригаде вагона - ресторана выделяется одно купе в штабном вагоне. Вагон называется штабной, потому что в нем помимо ресторанщиков живут начальник состава, электрик и два молодых милиционера, они осуществляют сопровождение состава.
После отправления состав минут сорок медленно ползет в городской черте, а когда уже выезжает за город, набирает скорость. И только тогда я поверил в то, что все это происходит на самом деле. Я действительно бросил свою стабильную работенку и одинокие домашние вечера с виртуальными телками и классической литературой и отправился с Максом, которого я любил, но никогда не воспринимал в серьез, на крайний север, нет, не работать, конечно же, нет, но в поисках чего – то неизвестного, которое может быть станет новым началом.
В середине октября днем еще тепло и поэтому Толстый, который сидел на вагоне днем, не топил печку, но к ночи температура падает и становится прохладно, особенно это ощущается в движущемся составе. Макс затапливает печь, положив в нее мятые газетные листы, прессованный опил и уголь. Пока он все это проделывает, я наблюдаю и запоминаю. Учусь.
Ресторан не работает, но пассажиры все равно приходят, двери мы не закрыли. Кому - то хочется воды, а кому - то водки. По правилам нам нельзя торговать, но после закрытия мы делаем это, потому что выручка превыше всего. Доходило до того, что ночью продавали даже на разлив, потому что левак можно сделать только на разливе. Нет, мы никогда не продавали паленую водку, у нас все по честному. Мы продавали дешевую водку как дорогую, на вкус посетитель не разберет, а на рюмке не написано какая это водка.
Ночью приходят менты. Сначала они идут с обходом по составу, а потом возвращаются и остаются у нас. Они тоже хотят выпить, водку они приносят свою из штабного. Следом за ментами, по той же схеме, с обходом по составу, приходит начальник состава. Он тоже не прочь выпить. Не пьем только мы с Максом, мы боимся Самоделкиной, ей только повод дай.

Эта ночь выдалась спокойная, но так было не всегда. Рейсом Киров – Воркута ездит публика самая маргинальная. Как правило, это вахтовики - деревенские нищеброды, которым нечего терять кроме своих цепей. Они отправляются на капиталистическую каторгу, в отрыве от дома и семьи, пьют и превращаются в скотов: шикуют в ресторане, если деньги есть и срут на переходных.
На этом направлении много блатных и приблатненных, потому что Кировская область – это кайский край, а Воркута вообще одна сплошная зона. За семь месяцев я насмотрелся на них на всяконьких и научился безошибочно определять.
Одни хотят выпить и поэтому давят на жалось и пытаются с тобой подружиться, рассказывают сентиментальные истории о своей жизни, которая у них была до подсидки, но какая она будет теперь, когда они вернутся? Как встретят родные и близкие? Ну, ты же меня понимаешь, братан?
Другие хотят подружиться с тобой просто так, потому что им очень одиноко, такие прилипают, не оторвешь. Липнут к посетителям и за это могут запросто схлопотать по морде. Смотришь, вроде просто вышли покурить в тамбур и тут начинается: дверь неожиданно распахивается и в нее влетает человек, а следом за ним летит кулак его собеседника. Крики, беготня, кровь.
И если на кухню так просто не попадешь, потому что дверь на кухню находится в тамбуре, а в зале только окно раздачи, то мойка, которая рядом с барной стойкой, в свободном доступе, а там тоже есть ножи. Мы быстро убираем ножи в окно раздачи, а повар еще дальше, чтобы новые друзья не порезали друг друга.
Третьи, хамоватые, могут заявить, что у них в водке плавает ноготь и требуют поменять. Они делают это просто для того чтобы погонять тебя. Это называется дешевые понты.
Другие приходят ночью, требуют продать им водку с таким видом как будто это ограбление, напрягаются и гнут пальцы.
Иногда блатовали не блатные и даже не приблатненные, а просто пьяное быдло. Приходили нормально, вежливо заказывали ужин и просили подзарядить ноутбук, потому что в ресторане есть розетка 220 Вт. Потом нажирались в стельку, начинали барогозить и покидали нас не добровольно, но в наручниках и под милицейским конвоем. Сидели в штабном, в купе у ментов и орали, требовали адвоката.
Железнодорожный состав Киров – Воркута – это и есть Россия: пьяная, сраная, приблатненная и отмороженная. Для полноты картины не хватает только государственной власти, забитой интеллигенции, гламурных петухов и эффективных менеджеров.

Однажды наш состав пошел на Воркуту не самостоятельно, а прицепным к нижегородскому и для меня эта поездка стала настоящим откровением.
Обычно состав идет на Воркуту полупустым, а обратно чуть наполненным и поэтому обычно на Воркуте спокойно. Иногда днем в вагоне – ресторане можно было даже вздремнуть, потому что в течении нескольких часов не было ни одного посетителя.
С нижегородскими же состав был набит битком, а значит и ресторан тоже. В такие дни не только мне, но даже Толстому приходилось помогать официанту и директору разливать и разносить водку. А ведь мне еще надо присматривать за печкой, а Толстому готовить закуску. Через несколько часов такой работы голова и так идет кругом, а тут еще и состав все время набирает скорость, кировские машинисты так не ездят.
Туда – сюда по составу шастают начальник, штабная проводница и электрик. Все трое в жопу пьяные. Вот она власть: президент, парламент и МЧС. Случись какое ЧП, кто будет принимать решения и кто их будет исполнять, непонятно. Починить что – то в составе может только электрик, но что он починит в таком состоянии?
Судя по тому что я с трудом удерживаю равновесие и не слышу сам себя из - за шума, состав уже не едет, а летит по рельсам. За бортом минус двадцать и непроглядная тьма, а на борту полный хаос. Это летит свихнувшаяся Россия прямо в бездну.
Где то у себя в купе от всего этого кошмара прячется проводница Анжелла. Высокая, длинноногая красавица с тонкими аристократическими чертами лица, большими грустными глазами, высшим педагогическим образованием и поэтическим талантом. Раньше она работала на питерском направлении и «там было нормально», но потом, в связи с какими - то перетрубациями, ее поставили на Воркуту и ей, по всей видимости, придется уволиться, потому что в такой России интеллигенту выжить нереально.
Однажды меня поставили поработать на «Вятку» и я с облегчением вздохнул. Я ничего не имею против простого народа и блатных, я и сам из низов. В низах зачастую правды, ума и порядочности куда больше чем в верхах. Но за несколько месяцев на Воркуте, я от этой правды и от постоянной тундры за окном, немного устал, и мне захотелось чего - то более культурного и цивилизованного.
 На «Вятке» никто не бухал по черному и не срали на переходных. Тут были люди при деньгах, при должностях, с образованием и с перспективами, те самые гламурные петухи и эффективные менеджеры. Им было что терять и поэтому они не совершали глупых ошибок, но от их холодного самодовольства становилось еще страшнее.

Когда кто – то выставляет напоказ свой атеизм и слишком резво нападает на церковь и религию – это лишь говорит о том, что в бога то он верит или, по крайней мере, надеется на его существование, но не принимает этого мира и поэтому следом за Иваном Карамазовым, отказывается от бога.
Однажды вечером, за несколько часов до отправления, Толстый пришел на вагон с каким - то блаженным, своим другом Юрой. Оба были уже в подпитии, но еще и с собой принесли. Сначала общались нормально, потом Юра начал приседать мне на уши. Его де бросила жена, и поэтому он ушел в секту и все бы ничего, но как жить без дочери, которую жена забрала с собой он не знает. «Как она могла так поступить?» - все спрашивал он.
Он говорил и говорил одно и тоже по кругу своим противным жалобным голоском, он просто упивался жалостью к себе, а я при этом чувствовал, как во мне поднимается черная туча. Насмотревшись за несколько месяцев поездок на Воркуту столько дерьма, что хватит на несколько лет, я, слушая этого сраного сектанта, вдруг подумал, что нет бога, здесь в России бога нет.
Мы стояли и курили в тамбуре, и я стал выговаривать ему в резкой форме, что не у него одного проблемы и он готов был с этим согласиться, но «как она могла так поступить?». А тут еще и Толстый пришел, а тот вообще психопат, и стал буквально орать на него: «Ты думаешь ты один такой?! Да, пол мира таких как ты!». Но Юра не унимался и продолжал свое жалобное блеянье.
Сигареты были докурены и мы вернулись в вагон. Юра снова завел свою пластинку и Толстый совсем взбесился. Со словами: «Да иди ты нахуй со своим Иисусом!», он толкнул дохлого Юру так, что тот, перелетев через урну, упал на пол. Сложив пустые пивные бутылки в сумку Юре, мы буквально выпнули его из вагона.
А вечером следующего дня у нас в вагоне опять та же, порядком подзаебавшая картина: пьяное быдло, громкая музыка, крики. Мы с Толстым сидим за столом и пьем чай. Заходит православный поп, он пришел поужинать, и говорит нам с Толстым: «Ребята, у вас там, в тамбуре что – то горит». Мы выходим в тамбур, и правда не горит, но искрит. Позвали электрика, он починил, но черт меня побери…

Утром пребываем в Котлас. Это первая длинная стоянка с момента отправления. Можно выйти на улицу, прогуляться по перрону и заправить вагон водой. На перроне бабульки торгуют съестным для тех пассажиров, кто не может позволить себе обедать в ресторане. Нам тоже предлагают. Мы смеемся в ответ, но не злорадно, понимаем, бабулькам приходится крутиться, выжить в Котласе трудно. А сколько таких городков по всей России? Наверное тысячи.
Дождавшись смены, мы с Максом отправляемся спать в штабной вагон, а ближе к вечеру возвращаемся в ресторан. Делать до закрытия нечего, и мы просто тусуемся: едим и играем в шахматы. Иногда мы играем с посетителями. Две симпатичные восемнадцатилетние девчонки уверенно обыгрывают нас партия за партией. Мы знакомимся и приглашаем их в гости после закрытия.
Они приходят и предлагают мне экстези, одну таблетку на троих. Максу не предлагают. Оказывается Воркута известный в определенных кругах нарко - курорт и девочки едут туда, чтобы затариться и оторваться, вот и с собой кое – что прихватили. Я отказываюсь, я никогда не пробовал наркотики, да и не горю желанием. Вечеринка как – то сразу не задалась и они уходят в свое купе.
Ночь проводим за разговорами, а на рассвете за окном появляется тундра, и мы невольно замолкаем. Зрелище уходящего за горизонт снежного покрывала с редкими карликовыми деревьями нагоняет беспросветную тоску. Обычный человек всю жизнь гонит от себя мысли о смерти, но здесь я очень ясно осознаю что умру. На Земле есть места с разной энергетикой, но тундра на рассвете – это полная и последняя смерть.
Навалившееся на меня тягостное чувство, проходит лишь по прибытии в Воркуту. Суета дел гонит дурные мысли. Нужно вынести мусор, загрузить уголь и съездить в город, купить какой – то клапан для электрика, чтобы он починил забарахлившую отопительную систему вагона.
Вдвоем с Максом едем на рейсовом автобусе с вокзала в город. Сначала покупаем клапан в магазине сантехники, а потом идем гулять. Город имеет мрачный вид: снег покрыт черной угольной пылью, мрачные большие жилые дома на сваях после бессонной ночи кажутся мне парящими в воздухе тяжелыми тучами.
На рынке торгуют одни хачи и почему – то преимущественно обувью. Перед входом в рынок сидит чукча в национальном костюме, и торгует с ящичка своими поделками. Мы подходим к нему, разглядываем его нехитрый товар.
 Шутки ради, интересуемся, есть ли в продаже народное средство для усиления потенции. Чукча утвердительно кивает и предлагает купить какой – то корень. В ответ мы добродушно смеемся. Чукча – это мой Дон Хуан, тундра – моя пустыня Сонора.


Распрощавшись с Белым, я вспомнил о Димке Калинине, по моим прикидкам он уже должен был вернуться из армии. Я позвонил ему и мы договорились встретиться в парке у Цирка, просто, потому что до парка от наших домов было одинаковое время ходьбы, но с противоположных сторон. Я жил у Дворца пионеров, а Димка с бабушкой – энтузиастом у Центрального рынка.
Мы встретились и крепко обнялись. Димка заметно возмужал, армия повлияла на него. Теперь это был уже не Димка Калинин, милый паренек из торгового училища, а Калина младший. Его отец, Калина старший торговал лесом и знал всех бандитов в городе и сына приобщал к семейному бизнесу.
Было начало апреля, снег активно таял, а солнце припекало, и мы с удовольствием прогуляли в парке несколько часов, пили пиво и трепались ни о чем. У Калины денег было куда больше чем у меня, да и относился он к ним легче и мы посидели за его счет в шашлычной, а вечером он позвал меня в бар «Жигули»
Этот бар существовал с советских времен, а в либеральные девяностые его прикупил криминальный авторитет Игорь Слон. Гламур тогда еще только начинал пробивать себе дорогу на российской почве, бандиты и коммерсанты еще не накопили таких капиталов, чтобы позволить себе нежиться в роскоши и продолжали активно работать и убивать друг друга, и поэтому бар «Жигули» получил спокойную и приятную отделку деревом.
Цены здесь тоже приятно удивляли, мало того, если ты нормальный пацан и постоянный посетитель, всегда можно было взять в кредит. Но, не смотря на это, народ в «Жигули» не ломился, потому что у этого места была дурная слава. Здесь постоянно коротали досуг жулики всех мастей. Проще говоря, это была настоящая воровская малина. Именно поэтому здесь никогда не было драк. Там где собираются жулики, всегда порядок.
Бар «Жигули» находился на Октябрьском проспекте в полуподвале жилого дома, а вход через арку. В последствии, новые хозяева захватили арку, чтобы расширить площадь бара и поэтому бар во многом утратил свое былое очарование, которое ему придавала арка. Название новые хозяева тоже изменили и, таким образом, бар утратил свою интересную историю, которая начиналась еще в советское время. Проще говоря, новые хозяева превратили это место в дорогое и пафосное. Эпоха гламура наступила.
Спустившись по лестнице, мы оказались в предбаннике с гардеробом и туалетами. Сдав куртки в гардероб, мы прошли в зал, который был полон. Калина шел вперед деловито и важно со всеми здоровался. Он здесь всех знал. А я как будто в сказку попал, ведь я оказался в одном месте со своими детскими игрушечными бандитами, только теперь они были живые, настоящие.
Посетители бара «Жигули» делились на две категории: те, которые преуспели и те, которые нет. Шел девяносто девятый год, всех независимых криминальных авторитетов уже отстреляли и городом управляли две группировки: нововятские и прокоповские. Первые подмяли под себя центральный рынок, вторые занимались клубным и ресторанным бизнесом.
Те, которые преуспели, были либо с нововятскими, либо с прокоповскими. А те, которые не преуспели, не хотели делать бизнес, потому что не желали отступать от воровского закона, по которому быть барыгой западло.
С первыми мы с Калиной пытались вести дела, но они держали нас за лохов и предлагали соответствующие темы. Однажды нам предложили обнести гараж. За наводку просили половину. Задача заключалась в том, чтобы пробить стену гаража кувалдами и вынести оттуда два новых автомобильных двигателя, а потом еще и самим их продать.
Мы отказались, мы не были лохами настолько. Тогда нам сказали, чтобы мы молились за этот гараж, потому что если его вдруг обнесут, подумают на нас и тогда наступят последствия. Но все обошлось.
В другой раз Калина забухал с каким - то коммерсом и вошел к нему в доверие. А у того коммерса была целая фура водки и он не знал куда ее продать. Калина сказал ему: «Дак ты отдай ее нам, мы ее продадим и отдадим тебе деньги». Коммерс обещал подумать, но у него на лице было написано, что он почти уже согласен, потому что ему нравилось дружить с таким нормальным пацаном, как Калина.
И тут неожиданно у Калины появились новые друзья из нововятских. Они ходили с ним в казино и клубы, называли его братаном и по братски обнимали. Они стали его новыми друзьями, потому что Калина сам рассказал им о предстоящем кидке. Решил похвастаться перед братвой дурак, вроде как мы тоже не шиком бриты.
Причем он даже не понимал истинных причин, по которым нововятские стали с ним дружить. Он был так же зачарован дружбой с такими крутыми чуваками, как коммерс был зачарован дружбой с ним.
Когда Калина дозрел, он приехал с ними ко мне однажды неожиданно поздно вечером. Он рассказал мне, что они предлагали: мы делаем водочный кидок вместе с ними, а за это нас принимают в нововятскую бригаду. Я объяснил Калине, что нам нет никакого понту становиться нововятскими, а отдавать кому - то такого сладкого коммерса глупо в любом случае.
Калина замялся, и сказал, что нововятские сидят внизу в машине, и ждут ответа, и было бы неплохо, если бы я сам к ним вышел и сказал. Я вышел, чего уж там и сказал свое конкретное «нет». «Но вы же будете нововятскими» - сказали нововятские. «Я свои темы буду делать сам» - ответил я. На этом мы и расстались, но Калина все равно уехал с ними.
А потом один из них подошел ко мне в ночном клубе. Худой и нескладный, он совсем не был похож на громилу, а в последствии поднялся на каких - то сложных махинациях, получил юридическое образование и стал депутатом. Он просто подошел ко мне и пригрозил отвезти в лес, если я не перестану беспределить. Так он сказал.
Обычный бандитский прием – обвинить тебя в каких - то туманных, неопределенных косяках, чтобы ты растерялся и начал искать их за собой. И ведь найдешь, вот ведь в чем дело, потому как косяки у всех есть. Подобными приемами пользовалась Яна Жданова из торгового училища. Я изобразил искреннее недоумение, хотя все было понятно.
Те, которые не преуспели, держались старых воровских понятий, но время их безвозвратно уходило. И если с первыми мы хотели делать дела, то со вторыми нам было интересно общаться.
По умолчанию Слон был главный в «Жигулях», это было его место и этим все было сказано. Он общался на равных и с первыми и со вторыми, но в общении со вторыми все равно чувствовалась дистанция, она возникала непроизвольно. Слон как бы говорил: «Да, я уважаю вас, вы честные воры, я уважаю понятия, но, извините, у меня тут бизнес, и я в нем преуспел».
Среди честных воров особенно выделялся один. Его звали Серега Кадет. Лет уже за тридцать, в потасканном черном костюме, с зачесанными назад волосами, зонтом – тростью, вежливым разговором и элегантными манерами, он выглядел аристократично. Этакий обнищавший граф. Никто так не шарил в воровском, как Серега Кадет.
Недостаточно воровать и жить согласно воровскому закону, говорил Серега Кадет. Русское воровское – это все равно, что китайское дао, это некая сила, которая руководит всеми твоими действиями. Ты делаешь движение рукой, не задумываясь над тем как его сделать, это происходит машинально. Но если тебе нужно сделать более сложное действие, некий поступок, то ты задумываешься, сомневаешься и совершаешь ошибки, потому что воровского в тебе нет.


Прошло два месяца, и Калина засобирался в Москву, его туда звал отец, нужно было помогать ему на рынке пиломатериала, лесной сезон был уже в разгаре. Да и мне пора было подумать о будущем. Деньги, добытые коммерческими поездками в Москву и походами на ночной вокзал, закончились.
Оставшись один, я все реже бывал в «Жигулях», а если заходил, то общаться предпочитал только с Кадетом. Мы играли в шахматы, пили пиво и вели разговоры о воровском. Иногда я предлагал какие – то темы, а Кадет высказывал свое мнение. Свою самую жирную тему я оставил на последок.
Эта тема касалась нелегальных валютчиков, которые занимались спекуляциями в ЦУМе. Они покупали доллары дороже, чем легальные обменники, а продавали  дешевле. Они стояли в холле между отделами, ближе к входной группе и шептали, как заклинатели всем кто проходил мимо: «Доллары, доллары, доллары».
Всего их было пятеро и всем им было около тридцати лет: ярко рыжий Антон, любитель настоящих европейских шмоток Олег, хачик Каха, и еще два каких - то невзрачных типа. Я мечтал совершить на них налет, я рассказал об этом Кадету.
Идея состояла в том, чтобы напасть на них в милицейской форме или, хотя бы, в форме, похожей на милицейскую: в камуфляже или в форме охранников. Сделать это можно было прямо в ЦУМе, все знали что валютчики работают нелегально и поэтому их задержание ни у кого не вызвал бы подозрения.
Кадет выслушал меня и сказал, что таким налетом больше двух – трех штук зелени не добудешь, а проблемы наживешь на всю оставшуюся жизнь. Дело будет громкое. Менты такой наглости не простят и бросят все силы на твою поимку. Из под земли достанут. Когда надо, когда сверху требуют, они умеют работать.
- А если прижать их не в ЦУМе, а по дороге домой? Уезжают то они все вместе на одной машине, - предложил я.
- Можно, конечно, но по меркам нашего города, даже такой налет – это большое ЧП, а значит будет на особом контроле, - возразил Кадет, - да и денег от этого больше не станет. Нужно делать иначе.
И Кадет предложил свой вариант, который заключался в том, чтобы войти к валютчикам в доверие, став их постоянным клиентом, а потом предложить купить крупную сумму под каким – нибудь благовидным предлогом. Место сделки выбрать тихое, а во время сделки совершить ограбление.
- Поднимем бабла и поедем на море, - сказал Кадет. На том и порешили.
В течении месяца я покупал доллары у валютчиков по немного, сто – двести долларов, не больше. Я приходил три – четыре раза в неделю и сначала заводил отвлеченную беседу, а они вынуждены были со мной общаться, этого требовала элементарная вежливость по отношению к постоянному клиенту.
Общий язык мне удалось найти с рыжим Антоном и Кахой, с ними у меня заладилось, а с остальными нет. Купленные у валютчиков доллары, я сдавал в легальный обменник. Да я терял на этом, но дело того стоило.
Через месяц я предложил им купить двадцать тысяч долларов сразу, потому что «я продал квартиру и уезжаю навсегда в теплые края». Мы забились через три дня на восемь утра у центральных ворот Александровского сада. Место выбирал Кадет. Сам он планировал спрятаться в воротах. Ворота представляли собой большую веранду под крышей с колоннами и билетными кассами. Спрятаться там было где.
С той и с другой стороны от ворот на протяжении всего квартала тянулась высокая железная ограда сада, а с другой стороны улицы шла стена стадиона «Динамо», высотой метра четыре. С  другой стороны стены располагалось поле и трибуны стадиона. Место это было тихое, пустое, любая машина, любой человек здесь сразу бросались в глаза. Самое то для проведения нелегальных сделок и ограблений.
Ограбив валютчиков, Кадет планировал уйти через парк и, перебежав через мост на той стороне парка, скрыться на машине, которая должна была его там ждать. Чья это была машина, и кто будет за рулем, он не уточнил.
В назначенный день я приехал в назначенное место на такси. Было бы странно, если бы я пришел пешком с такой огромной суммой денег. Вишневая девятка валютчиков уже стояла припаркованная у входа в Александровский сад на противоположной стороне улицы. Отпустив такси, я пересел на заднее сидение девятки. Я не видел Кадета, но знал, что он где – то рядом, наблюдает, ждет, когда валютчики засветят деньги.
Рыжий Антон сидел за рулем, а Каха на пассажирском сидении. Каха повернулся и показал мне толстый конверт с деньгами, я утвердительно кивнул и замер, уставившись на Каху. У меня конверта не было, и я просто ждал появления Кадета, а Каха ждал когда я покажу ему конверт. Антон посматривал по сторонам. Так прошло пять бесконечно долгих секунд.
Антон заметил быстро приближающегося к машине человека в черном костюме, черной трикотажной маске и с пистолетом в правой руке первым, но было поздно. Движения Кадета были точны и молниеносны. Таким я его никогда не видел. В «Жигулях» он всегда был вальяжен и не суетлив.
Перебежав улицу и распахнув дверцу со стороны водителя, Кадет приставил пистолет к голове Антона и прокричал кошмарным голосом:
- Давай сюда бабки! Гони валюту, барыга, или я вальну его!
Каха отдал ему конверт, Кадет захлопнул дверцу машины и скрылся в воротах парка. На все про все ушло не более пяти секунд. Еще столько времени потребовалось валютчикам, чтобы осознать что произошло. А дальше случилось то, чего мы с Кадетом никак не планировали. Каха открыл бардачок и достал оттуда пистолет. Откуда у него оружие и зачем оно ему понадобилось? Он же барыга!
Позабыв обо мне, валютчики покинули салон автомобиля и бросились вдогонку за Кадетом, а я побежал за ними, но держался позади, чтобы в случае чего дать деру. Я видел всех троих, они бежали среди деревьев к мосту. Кадет был достаточно далеко, но валютчики уверенно сокращали расстояние между им и собой.
Оказавшись на мосту, Кадет добежал до середины и обернулся. В этот момент валютчики как раз подбегали к мосту. На той стороне моста Кадета ждала синяя восьмерка. Но Кадет не побежал дальше. Взявшись за перила руками, он вдруг закинул правую ногу за ограждение моста. Валютчики уже приближались к нему, когда он снял маску с головы и, перекинув вторую ногу через ограждение, кинулся вниз. Синяя восьмерка сорвалась с места, а я встал как вкопанный.
Добежав до того места с которого сиганул Кадет, валютчики посмотрели вниз, перекинулись парой слов и побежали в обратном направлении. Выбежав с моста, они стали медленно спускаться по крутому склону вниз, а я побежал на мост.
Остановившись на середине моста, я посмотрел вниз. Кадет лежал внизу на асфальтированной дороге, подогнув ноги и раскинув руки в стороны, под его головой стремительно натекала лужа крови. Он был определенно мертв.
Спустившись к Кадету, валютчики обыскали его одежду, но ничего не нашли. Посоветовавшись, они поползли по склону обратно вверх, им предстояло обыскать сад на том маршруте, по которому бежал Кадет. А я побежал через мост, туда, где минуту назад стояла синяя восьмерка.


Кадета хороняли с помпой. Блатные проехали по городу до кладбища на своих скромных стареньких тарахтелках картелем, подавая сигналы, чтобы весь город видел. Я не пошел на похороны, я был слишком подавлен. Забурившись в «Жигули» я пил водку в одиночестве. Выпил грамм двести, когда ко мне за стол подсел Игорь Слон.
Я был уже сильно пьян и плохо понимал, что он говорит, но речь шла о том, что ему кто – то сказал, что якобы я что – то говорил про него плохое и если такое повториться, он меня от****ит. Пока он все это говорил, он водил у меня перед лицом сотовым телефоном, который в то время был большой редкостью, а на запястье его левой руки блестел золотой браслет.
Алкоголь меняет сознание, и в состоянии алкогольного опьянения некоторые вещи иногда понимаешь яснее, чем на трезвую голову. И тут я очень ясно осознал, какое же ничтожество этот Слон. Сегодня хоронят Серегу Кадета, а он насобирал, где – то, бабских сплетен и пришел с этим меня кошмарить, вместо того чтобы поинтересоваться в начале было ли такое на самом деле и, если было, то почему я так сказал про него.
Не имея представлений о элементарной порядочности, действуя исключительно хамскими методами, он хотел произвести на других впечатление своим сотовым телефоном и золотым браслетом.
- Игорь, да я же ничего не говорил, - попробовал я оправдаться, но он и слушать не хотел, просто встал и ушел. В своем самодовольстве он был просто смешон.
С тех пор я больше не бывал в «Жигулях» и не интересовался воровским. Я устроился на обычную работу, самую обыкновенную, а потом уволился с нее. Уволившись, я устроился на другую работу, а потом на третью. Так прошло тринадцать лет в течении которых я рано ложился спать.
Есть земля воров и эта земля обетованная, говорил Серега Кадет. Она не где – то там, она прямо здесь и сейчас, но мы не можем ее увидеть и проникнуть в нее, потому что проникнуть в нее можно только воровским способом, а мы все уже ни черта не волокем в воровском.
Свой новый мирный, обывательский стиль жизни я компенсировал написанием опасных художественных текстов. Свой первый роман, написанный в двадцать четыре года, я не дописал, потому что решил, что могу что – то большее.
Второй роман, написанный в двадцать семь, я послал в питерское издательство «Лимбус – пресс», был ужасно горд тем, что они решили меня рассмотреть. Но по прочтении моего творения, главный редактор послал меня, куда подальше в, довольно таки, хамской манере, потому что хамство – это основа русской культуры и государственности в начале двадцать первого века.
Роман «Легенда о Буревестнике» я написал, когда мне было уже тридцать, и в нем я был полностью уверен, но посылать никуда не стал, потому что тут как раз грянул какой – то очередной экономический кризис и издательства совсем перестали принимать рукописи.
Я лишь позвонил в издательство «Амфора», главный редактор которого, старая, воспитанная по советским лекалам интеллигентка, сказала мне что раньше, до кризиса, она старалась продвигать молодых авторов, а теперь все так плохо, что скоро придется одни кулинарные книги издавать, потому что только их и покупают.
В издательстве «Центрполиграф» молодая эффективная редакторша спросила меня, о чем моя книга?
- Это контркультурный роман, - начал я издатлека.
- А что такое контркультура? – спросила она.
- Контркультура – это Уильям Берроуз, Чак Паланик, Хантер Томпсон, например, - ответил я.
- И вы сравниваете себя с ними? – усмехнулась она.
- Женщина, я ничего не сравниваю! Я вам объясняю, что такое контркультура! – вспылил я. На этом разговор был окончен.



Наша бригада сидела без работы уже целый месяц, когда Толстый не выдержал и сам позвонил в контору комбината. Весь прошедший месяц он подрабатывал грузчиком в столовой при комбинате за смешные деньги и ему это порядком надоело. Он желал настоящего дела. А мне было вообще пофигу, я мог продолжать лежать на кровати до тех пор, пока деньги не кончатся.
Его настойчивые просьбы возымели успех и нас готовы были поставить в рейс, но не с нашей очередной директрисой, которая ушла на сессию, а с Алексеем Кочетковым, имевшим очень недобрую репутацию в комбинате.
За полгода до этого Кочетков был отправлен в бессрочный отпуск за систематическое пьянство и халатное отношение к работе и вот вернулся.  Уволить его не могли, боялись мести с его стороны, ведь он тоже был замешан в общих теневых схемах.
Впервые я увидел Алексея Кочеткова уже на вагоне, за несколько часов до отправления. Хорошо сложенный, по своему, красивый, какой - то жестокой красотой, и даже харизматичный Кочетков мог бы стать моделью там, где требуются брутальные мужские образы, но дальше этого дело у него не пошло.
Поговаривали, что он сделал выводы и, бросив пить, решительно настроен на работу. Это он и старался продемонстрировать всеми своими словами и действиями, за которыми, скрывались растерянность и страх человека расколотого внутренним конфликтом на того кем он был по жизни и кем он хотел стать или хотя бы казаться.
В прошлом Кочетков, как и я, был буфетчиком, но потом сам попросился директором на Воркуту, проявил инициативу. Инициатива эта, как и все что делал Кочетков, была дурная, потому что на Воркуту директором никто не рвался и даже по принуждению шли нехотя. Официант на «Вятке» зарабатывает больше чем директор на Воркуте, а ответственности несоизмеримо больше.

Выехали в семнадцать тридцать по Москве. Было скучно и совершенно нечем заняться. К тому же не было того очарования ночного отправления, которое было на Воркуте. Конечно, путешествовать летом куда приятнее, чем зимой. Печку топить не надо, а значит и уголь грузить не надо. Зимой, бывает, мерзнешь даже в теплой одежде, а летом не ходишь, а гуляешь по составу в шортах, сланцах и футболке.
Но по началу никуда не сходишь  – в составе все незнакомые: начальника поезда и ментов из сопровождения я ни разу до этого не видал, а проводницы были набраны временно на летний период из студенток. Однажды днем мне не спалось, и я вышел покурить в тамбур штабного вагона, а одна из этих летних проводниц стояла там и выглядывала встревожено в щелку в двери. Очень симпатичная, похожа на Nastya Ariel.
- Врагов выглядываешь? – спросил я.
Она ответила, что по составу ходит какая – то проверка. Сразу видно из простонародья, привыкла всего бояться. Такая барышня – крестьянка, искренне привязывается и отдается вся без остатка. Мы разговорились. Ее звали Алена. Я пригласил ее в гости после закрытия ресторана. Она пришла.
Она была родом из какой – то деревни, но жила в Кирове. Она училась в Педагогическом, но мечтала поступить в МГИМО и попасть в мир дипломатов. Сирота, получала сиротскую пенсию и мечтала о красивой жизни. Она сказала, что она не трахается за деньги, но только за подарки и выходы в свет, но судя по тому, как она ко мне липла, мне она собиралась дать просто ради собственного удовольствия.

Мы с Толстым сидели за столиком в пустом зале ресторана, глазели в окно и пили чай, а Кочетков что – то там писал с деловым видом, сидя за директорским столом, рассматривал какие – то бумажки, в которых, как мы знали, он ничего не смыслит. Отчеты в контору комбината за него регулярно сдавала его сожительница – гламурная киса Катя под тридцатку лет. Она тоже была директором вагона – ресторана на «Вятке».
Пошли курить в тамбур. Мы с Кочетковым закурили, а Толстый не курил, он вышел просто за компанию. О чем – то напряженно думая, Кочетков заметно нервничал.
- Ну, ничего, парни, все будет хорошо, все будет хорошо, - сказал он.
 Мы с Толстым лишь переглянулись и поняли друг друга без слов: у нас - то все было хорошо, мы всегда брали ношу по себе и поэтому не падали.
Ближе к ночи, откуда не возьмись, появляется полтарашка пива. Кочетков взял с собой в дорогу пару таких, а остальные собирался покупать по ходу следования. По всему выходило, что в завязке он пробыл недолго.
В полночь прибыли в Нижний – Новгород. Я заметно повеселел, потому что я люблю ночь. Рядом с нами стоит фирменный нижегородский состав «Буревестник», а к нашему составу цепляют нижегородские вагоны.
Кочетков замечает, что у нашего вагона очень грязные окна и распоряжается начать помывку. Сам наводит мыльный раствор, берет губки и выходит на перрон, по которому гуляют пассажиры и проводники.
Мы находимся в санитарной зоне и мыть вагон здесь нельзя, но мы с Толстым этого не знаем, нас никто этому не учил, но он – то, директор, должен знать такие элементарные вещи. Но он тоже не знает и поэтому первый приступает к работе.
После Нижнего Толстый ушел спать, ему завтра работать. Кочетков остался, он хотел еще выпить. Алкоголь развязал ему язык и он в течении двух часов изводил меня своей личной историей и поливал грязью своих бывших коллег, потому что «все они инертные, сидят мышью и ничего не достигнут в жизни».
«Я стану богатым, - сказал он, - я точно знаю, что стану богатым». Он так сказал, потому что он читал Маркиза де Сада и считал, что со времен Маркиза в мире ничего не изменилось – всем заправляют богачи. «Чем я хуже бога? - спросил он, - почему богу можно убивать, а мне нет?»
Заметив, что я его едва слушаю, он сильно ударил меня кулаком в грудь. Он вообще любил распускать руки и очень гордился своим коронным ударом левой. Едва вернувшись на работу в комбинат, он сразу побил двоих: буфетчика и повара за какие – то косяки, которые они якобы имели перед ним.
Проще говоря, Кочетков всячески культивировал в себе гнидность. Лучше общаться с пидарасами, чем с такими, как Кочетков. Среди проводников был один голубоватый Валера. Вечерами мы покупали с ним на полустанках  вареную кукурузу и копченую рыбу, чаевничали и прекрасно общались. С ним только бухать было опасно, пьяный он так и норовил потрогать меня за коленки.
Вечером следующего дня, когда я проснулся и зашел в ресторан, там никого не было кроме двух хорошеньких двадцатилетних девушек: блондинки и брюнетки. Они поехали в Анапу отдыхать, и были настроены на общение. Они попросили меня составить им компанию.
Мне понравилась блондинка, у нее была замечательная фигура и косички на голове. Я попросил у нее телефон, чтобы мы смогли встретиться, когда моя вахта закончится. Я дал ей салфетку и шариковую ручку, которую взял с директорского стола.
- Напиши «девочка с косичками» - попросил я.
Толстый в это время был на кухне, а пьяный Кочетков ходил по составу и безрезультатно клеил проводниц.

Ближе к закрытию пришли две проводницы из нижегородской прицепки. Одна веселая, добродушная, общительная толстуха Марина двадцати пяти лет. Другая сексапильная двадцатилетняя блондинка Оксана. Они купили какие – то продукты по дороге, и попросили меня убрать их в наш кухонный холодильник.

А ночью у нас шалман. Шляясь по составу, Кочетков встретил двух знакомых проводниц, с которыми раньше работал, не студенток. Те позвали еще двоих и вся эта компания, прихватив пару бутылок водки, пришла в вагон – ресторан.
Сначала просто пили и громко общались. Потом девушкам захотелось грязных удовольствий, и они стали требовать, чтобы Кочетков станцевал для них стриптиз. Пивший со вчерашнего вечера Кочетков, к этому моменту уже растерял всю свою былую харизму и превратился в обычную пьяную, потную, бессмысленную свинью в застиранных трико и майке.
Стриптиз в исполнении Кочеткова так завел девушек, что одна из них потребовала, чтобы он трахнул ее на столе. Кочетков не мог отказаться, иначе какой из него последователь Маркиза де Сада. Но как он не старался, так ничего и не смог, его дружок просто отказывался вставать.

Вечером следующего дня пришли Марина и Оксана из нижегородской прицепки. Марина была кировчанка, но вышла замуж и переехала к мужу в Нижний. А Оксана была родом из Нижнего и несмотря на всю свою сексапильность читала Толстого и училась в университете. Она училась на химическом факультете. Слово химия происходит от слова кхемет, что значит черная земля.
То есть сначала они пришли как бы за своими продуктами, но как - то так само собой получилось, что они остались, и мы прекрасно провели вечер. Кочетков пытался к нам присоединиться, но девушки не были настроены общаться с этим пьяным быдлом. До Анапы оставалась одна ночь пути и девушки предложили мне поехать утром с ними на пляж.

В четыре утра мы прибыли в Анапу, а когда пассажиры вышли, состав отбуксировали в парк отстоя. Толстый сменил меня утром и я, недолго думая, отправился в нижегородскую прицепку. Из вагона мы вышли втроем. Миновав парк отстоя, мы взяли такси и поехали на ближайший пляж.
Мы доехали на такси не до самого пляжа, нам еще предстояло пройти пешком небольшую улицу с пешеходным движением, с одной стороны которой были частные двухэтажные дома за высокими каменными заборами, а с другой стороны кафешки и торговые ряды с фруктами и сувенирами.
Миновав улицу, мы идем еще несколько десятков метров по деревянному насту, лежащему на песке и вот оно море. Оно было именно такое, каким я его видел на красивых картинках, как – будто его тоже отфотошопили.
Утро было раннее и на пляже почти никого не было. Пустые шезлонги стояли кучами, а вокруг них суетился какой - то хмурый тип. Жирные чайки ходили по берегу и кружились над водой, а вдали проплывал белый кораблик.
Девушки не пошли сразу в море, сначала они достали из сумки две бутылки пива и мы выпили их на троих. Пиво ударило Оксане в голову, она стала смелее и поэтому сказала:
- Приезжай в Нижний, сходим в клуб.
Потом они стали раздеваться. Оксана сняла белую маечку и джинсовые шорты, в которых она была и осталась в бикини. У нее была великолепная фигура. Марина, тоже в купальнике, стала ее фотографировать. Оксана умело позировала ей, демонстрируя прекрасную попу и грудь. Марина предложила сфотографировать нас вдвоем, и я обнял Оксану за талию. У нее была гладкая кожа и упругое тело.
Девушки пошли в море. Оксана взяла меня за руку и потянула за собой, но я отказался. Я не умею плавать и не люблю естественных водоемов. Море для меня духовная субстанция, а не физическая.
Посмотрев на право, я увидел человека, идущего по берегу в мою сторону. На нем были черные очки, белые льняные брюки и белая льняная рубашка, его ноги были босы, а ветер трепал его черные волосы. Его походка и весь его вид были безмятежны и удивительно гармонировали с местным пейзажем, превращая все в прекрасную картину. Я невольно засмотрелся.
Если сначала этот человек просто шел по берегу, то по мере приближения ко мне, он стал корректировать свое направление в мою сторону. Стало очевидно, что он идет ко мне. Поровнявшись со мной, он остановился и снял черные очки. У меня закружилась голова, передо мной стоял Серега Кадет.
- Привет, - сказал он, - я тебя ждал.
- Да ладно, не поверил я, - ты же умер, я же сам видел.
- Как видишь вот он я, весь перед тобой, - сказал он и развел руки в стороны.
- Но как? – удивлялся я.
- Сейчас это не важно, - сказал он, - у нас с тобой осталось незаконченное дело, пойдем со мной, - сказал он и пошел в сторону той улицы, по которой мы пришли на пляж. Девушки заплыли далеко в море, предупредить их было невозможно, и поэтому я просто пошел за Кадетом.
Остановившись перед высоким каменным забором двухэтажного дома, Кадет открыл ключом железную дверь и пропустил меня внутрь. В небольшом, выложенном тротуарной плиткой дворе, был пластиковый стол и четыре стула, Кадет попросил меня подождать его здесь и вошел в дом один.
Моя голова все еще кружилась, и поэтому я присел на один из стульев. Кадет вернулся через минуту и положил на стол передо мной пачку долларов
- Твоя доля, девять штук баксов, - сказал он и добавил, - валютчики ничего не нашли в парке.
- Почему девять? – спросил я, - ты же взял двадцать.
- Две штуки я отдал на общее, по штуке с носа, - объяснил он, прикоснулся указательным пальцем к своему носу и указал на мой.
- Понятно, - сказал я.
- Теперь тебе нужно идти, а я останусь здесь и когда – нибудь ты снова ко мне приедешь.
Я хотел задержаться, поговорить с ним, я был ошеломлен всем происходящим и хотел получить ответы на массу вопросов, но он настоял на том, чтобы я ушел. Внутренне опустошенный, но с пачкой баксов в кармане шорт, я вернулся к девушкам на пляж.
Возвращаясь с пляжа, мы встречаем начальника состава, штабную проводницу и электрика у прилавка с сувенирами. Начальник - волевой, суровый мужчина, которого все боятся, берет пластмассовую птичку размером с ладонь и говорит мне:
- Это буревестник.
- Почему не чайка? – улыбаюсь я.
- Нет, буревестник, - настаивает он, - знаешь, что он делает?
- Что же? – спрашиваю я.
Начальник просит меня показать мне свою руку ладонью вверх и вытянуть указательный палец. Когда я это делаю, он ставит пластмассовую птичку клювом на подушечку моего указательного пальца и птичка при этом не падает. Игрушечная птичка парит в воздухе.
- Он делает невозможное, - говорит начальник.


               
                КОНЕЦ