Мы вышли из бара – я и Блюм. Улица отрезвила ветром с колючим снегом. Слепил глаза свет фонарей, искристо отблескивая на влажном асфальте.
Захотелось уткнуться Блюму в подмышку.
Или хотя бы уцепиться за Блюма, чтобы не потеряться.
Но Блюм по-прежнему оставался недосягаем, несмотря на нестерпимую близость. Моя желтая перчатка жаждала ухватить драповый рукав его серого пальто.
Пока я глодала взглядом Блюма, асфальт заискрился зеленым. Блюм зашагал порывисто и быстро, но не быстрее чем, моя перчатка втиснулась ему под руку и накрепко заякорилась.
В мыслях творилась анархия, тело переполнилось легкостью. Блюм шагал, а я порхала, пока на нашем пути не возникла Хатка.
«Конец», - стукнула мысль оглушительно, как удар колокола. Желтая перчатка обреченно выскользнула из объятий рукава и скукожилась в моем кармане.
- Хочешь, я зайду?
Слова Блюма спустили с цепей триллиарды мурашек, лавиной хлынувших от моего заснеженного берета до засоленных слякотью сапожек. Я трепетала.
- Хочу.
Крепкий до горечи чай стыл в чашках на стеклянном столе, угол которого отделял меня от взаправдашнего, румяного Блюма.
Мои глаза силились охватить массивную фигуру целиком и отпечатать на сетчатке. Блюм заерзал на стуле:
- Почему ты опять так смотришь?
- Пытаюсь тебя запомнить. Когда ты уйдешь, возможно, мы не встретимся больше.
- Если хочешь, я останусь, - тихо сказал Блюм.
В ответ медленно накренилась моя голова.
Я замерла, даже дыханием боясь спугнуть намерение Блюма, который ошпарил мои ледяные ватные пальцы, захватив их пылающей ладонью.
От накрывшей эйфории изображение Блюма помутнело.
Его лицо медленно надвигалось. В его руке оттаивали мои пальцы.
Ближе и ближе подступал Блюм, глубже и глубже я входила в ступор.
Не в силах пошевелиться, я гибла от эйфории.
Обветренные губы Блюма сработали пусковым механизмом.
Как ракета я оторвалась от земли и вознеслась на … восьмое небо!