От войны к миру.
В результате долгих размышлений у меня возникла мысль, переходящая в потребность, рассказать о своем видении жизни страны во время переходного периода от войны 1941-1945 года к миру? Я убежден, что этот важнейший период в жизни любого человека. Каждый выживший в этой тяжелейшей войне, с колоссальными людскими и материальными потерями стоит перед необходимостью строить на оставшихся развалинах новую мирную жизнь, от которой он за эти годы отвык. Этот переход от войны к миру заслуживает отдельного пристального рассмотрения.
При этом нужно помнить, что личная жизнь каждого человека в такие тяжелые годы тесно переплетается с судьбой государства, а, следовательно, такой анализ характеризует и жизнь общества в эти годы. Во время работы над этой статьей, я многократно убеждался в важности осмысления этого периода. Однако я ставлю перед собой задачу изложить пережитые мной факты, оставляя труд осмысления более эрудированным специалистам. Для меня эти события происходили в возрасте с четырнадцати до двадцати трех лет. Это совпало со временем моего взросления и становления, как человека, и одновременно с крутыми событиями, происходившими в стране. Соответственно, эти годы накрепко засели в памяти, определили мою судьбу и мое мировосприятие на всю дальнейшую жизнь.
Я считаю, что описание событий этого периода, могут быть нужны, как для изучения прошедшей истории, так и для осмысления их в применении к сегодняшней жизни. Это было время значительных перемен не только для меня, но и для моего окружения и, смею думать, для всей нашей страны, и, даже, для большей части земного шара. Конечно, это не будет полным и всесторонним описанием этого периода, поскольку тема бесконечна. Но я попытаюсь внести в нее хотя бы один штрих. Может быть, эта статья всколыхнет память у других «Прозорувцев», появятся новые мазки, возникнет эскиз изображающий контуры тех времен. Не исключено, что этот эскиз заинтересует литератора или историка, и они используют его для создания общей картины перехода от войны к миру. При этом они выявят особенности перехода Советского Союза от второй мировой войны к миру, а также найдут и сформулируют общие черты переходного периода от любой войны к миру.
Об этом времени написано бесчисленное множество воспоминаний, однако, важность и многосторонность темы нуждается в любом лишнем штрихе. Войну неодинаково видят генерал и, сидящий в окопе, солдат. И мое изложение событий будет как бы из «нефронтового окопа», и в этом я вижу цель этих воспоминаний.
Вынужден коротко рассказать о себе, чтобы определить, правомочен ли я описывать те времена. Начало войны я встретил десятилетним мальчишкой и оказался в блокадном Ленинграде. В конце марта 1942 года по ледовой «Дороге Жизни» с детским домом эвакуирован в сельскую местность Ярославской области. В июле 1944 года был выпущен из детского дома и направлен в ленинградское ремесленное училище при заводе ГОМЗ им. ОГПУ, где работал до 1947 года. С 1947-го по 1951 год учился в Энергетическом техникуме, по окончании которого работал в Высоковольтных сетях Ленэнерго. Не смотря на достаточно активное и разнообразное погружение в те события, прекрасно понимаю, что это будет взгляд еще слишком молодого человека, с далеко неполным сектором обзора событий того времени.
Определение периода описываемых событий сделано мною, безусловно, субъективно. Я для себя определил его с 1944-го по 1953 год. В 1944 году уже наметились надежды на окончание войны, а к 1953 году, мне представляется, большинство участников войны уже, так или иначе, определились в мирной жизни.
В этот период происходили серьезнейшие события в моей личной судьбе, связанные со сталинскими репрессиями, которым подвергались мои родители. Эти события выделены в отдельные воспоминания. Здесь я попытаюсь от них дистанцироваться, и сосредоточить внимание только на жизни общества того времени.
Итак, конец июля 1944 года, наш специальный, сформированный из пригородных вагонов, эшелон везет, собранных со всей ярославской области выпускников ленинградских детских домов в ленинградские ремесленные училища. Поясню, что эвакуированные из блокадного Ленинграда в 1941-1942 годах детские дома, весь период эвакуации, сохраняли свою структуру и неофициально назывались «Ленинградскими». Сам факт нашего возвращения говорит о том, что война повернула к завершению. Блокада с Ленинграда снята, фронт начал движение к границам Германии. И город возвращает эвакуированных из блокады детей, подросших за эти годы, для участия в восстановлении промышленности. Мы об этом тогда не думали, для нас конец войны был еще очень далек.
Нас всех объединяли, общий возраст 14 лет, пережитая блокадная зима 1941-1942 года, работа в течение двух лет на колхозных полях, радость возвращения в родной город, и понимание, что для нас начинается новый жизненный этап...
Два года мы жили в сельской местности, где ритм войны ощущался только через газетные статьи, рассказы вернувшихся с фронтов инвалидов, вопли получивших «похоронки» женщин и общей скудостью и трудностью нашей жизни. Вырвавшись на железнодорожные магистрали, мы увидели напряженную военную жизнь страны. Мимо нас пролетали составы с войсками, военной техникой. Много проходило санитарных эшелонов. Представляется, что и наш поезд наполненный мальчишками и девчонками привлекал внимание. Помню, как нам приветливо махали танкисты с проезжающего мимо состава, один из них даже прошелся вприсядку. Встречались также эшелоны подобные нашему, в которых люди в одиночку и семьями возвращались на освобожденные от немцев земли. Кругом была видна неприкрытая бедность и озабоченность населения.
Проезд от Ярославля до Ленинграда длился около трех дней. В первые два дня мы съели все выданные на дорогу в детдоме продукты, и в случае задержки в пути, нам было бы нелегко. Управление Трудовых Резервов было готово к приему такой массы учащихся, Мы в день приезда были распределены по ремесленным училищам. Мальчишки нашего детдома были направлены в одно училище.
С первого августа 1944 года началась наша жизнь в Ленинграде, как учащихся Ремесленного училища № 53, базирующегося на оптико-механическом заводе ГОМЗ им. ОГПУ. Вся продукция завода предназначалась для войны. Мы жили в общежитии на проспекте Карла Маркса. Учебный корпус находился на территории завода, в котором находились аудитории для теории и мастерские, в которых мы проходили слесарную или станочную практику. Я попал в группу токарей по металлу.
Мастерами производственного обучения были пожилые рабочие, высокой квалификации. В нашей группе мастером был Иванов Георгий Петрович. Он нас поставил к токарному станку, научил снять первую стружку. По его рассказам, ранее он работал на заводе, строящем подводные лодки. Точил для них коленвалы, где нужно было, при больших размерах детали, выдерживать микронную точность. По его объяснениям я навсегда понял, что такое трение и как подбирать шестерни для нарезки резьбы. Это те самые проблемы, которые с трудом иногда понимают студенты ВУЗ-ов из объяснений «остепененных» преподавателей
Фронтовиком был только наш военрук, демобилизованный по ранению, и награжденный орденом «Красной звезды». Нам он казался очень взрослым человеком, хотя думаю, что ему было не более 23 лет. Он ходил в форме. Вскоре появился второй военрук, который был более колоритен. Представляясь, он нам сообщил, что командовал штрафным батальоном морской пехоты. Легко переходил на мат и если надо к затрещинам. Для его характеристики можно привести такой пример. Мы в свои четырнадцать лет уже начали подумывать о своем внешнем виде, и первое чем мы занялись это отращиванием волос на наших стриженных наголо головах, с зачесыванием их назад, как мы называли – «политика». Другие виды украшательства нам были и не по уму и не по средствам. Однажды наш новый военрук, очевидно по заданию руководства, решил привести наши головы в порядок, то есть подстричь под 00. Но организовал это по- военному. Завел нас в одну из аудиторий, запер дверь, вытащил стригальную машинку и объявил, что сейчас он приведет нас всех в порядок. Деваться было некуда, и мы примирились с этим. Я сел первым. Он выстриг дорожку ото лба до затылка и велел убираться вон. Я его обругал, требуя окончания стрижки, но он отшвырнул меня, и взялся за других ребят. В комнате стоял мат как с нашей, так и с его стороны. После этого, нам ничего не оставалось, как бежать в заводскую парикмахерскую, и приводить головы в порядок. Вот такое мы получали от него воспитание.
Для полной характеристики этого воспитателя детских душ, могу привести, его разговор с приятелем. Он спокойно рассматривал проблему, где выгоднее работать - военруком в ремесленном училище или пойти спекулировать на рынки, и склонялся, при этом, к барыжничеству.
Далее плавно можно перейти к городской торговле, которая в те времена представляла существенную сторону городской жизни. Все рынки были превращены в толкучки. Кроме того, торговля шла почти у каждого магазина. И основную торговлю держали в руках инвалиды войны. Нужно понять их положение - прошли тяжелейшие фронтовые дороги, случайно выжили, отлежали в госпиталях, и с полученными увечьями + были выпущены в гражданскую жизнь. В армию большинство из них ушли мальчишками, не успев получить ни образования, ни специальности. Кроме того, они в силу своих увечий не могли пойти работать на нормальное производство. Пособие у них мизерное. Карточная система, как всему населению, так и им обеспечивает только голодное существование. А они были убеждены, и справедливо, что своими мучениями заслужили какие-то повышенные льготы, но их не получили. По этим причинам все барахолки были в руках торгующих инвалидов.
Некоторые инвалиды, якобы имели справки, о том, что они психически травмированы и не несут ответственности за нанесение увечий в состоянии гнева кому бы то ни было. На самом деле были такие справки, или они их выдумали, не могу утверждать. Ходила даже такая шутливая загадка: «без рук, без ног, а все его боятся». Ответ – инвалид отечественной войны». Несколько раз видел сцены около магазинов. Женщины, на плечи которых легли нечеловеческие нагрузки по поднятию и сохранению детей, носящих звание «безотцовщина», стоят после тяжелого рабочего дня в очереди у магазина. Инвалиды идут без очереди к прилавку. Женщины начинают их увещевать, инвалиды кричат – а мы здоровье на фронте потеряли, женщины отвечают, но вы вернулись и живые, а наши совсем не вернулись, Ну и мы, парируют они, случайно остались живы. Это был тот спор отчаявшихся людей, который не имеет ни правых, ни виноватых.
Не смотря на это, относились к инвалидам с большим уважением, поскольку эти эпизоды были только надводная часть инвалидного айсберга – уличная. Между тем, в каждой семье были один и более фронтовиков, и большинство вернувшиеся с фронта инвалидов, пытались осваивать новые профессии или учиться в учебных заведениях. На нашем машиностроительном заводе было много фронтовиков, демобилизованных по ранениям и находивших себе место в цехах, на сборке приборов, у штамповочных прессов, и даже у верстаков слесарей - лекальщиков.
Еще одно интересное явления, увиденное нами в городе, все газоны, клумбы, и пустые земельные участки, превращены в огороды. Даже на Марсовом Поле зеленели всходы морковки, и краснела ботва свеклы.
Учеба в училище проходила по полной программе. День нам преподавали теорию металлообработки, математику и русский язык, Другой день - станочная практика в мастерских училища, где нас учили основам токарной специальности. Но уже в декабре 1944 года нас перевели на работу в цеха завода.
В связи с потерянным учебным годом в блокадную зиму 1941-1942 года, мы пришли в училище с образованием 5 классов. В первое время никаких мыслей о продолжении учебы в голову не приходило. Нас учили в ремесленном училище, что еще надо? И нам казалось, что в военные годы учеба не должна занимать наше внимание, а вот после войны начнем об этом думать. Но наши старшие знакомые и родственники, намекали нам, что с пятью классами оставаться нельзя.
Однажды в январе, проходя по цеху, я увидел объявление о приеме в заводскую вечернюю школу. Возникла мысль – а что если поступить. Наверное, какая-то подспудная тоска по школе в подкорке мальчишеской головы была. После работы я зашел в эту школу и увидел там несколько наших ремесленников. Поговорил с директором, она меня записала в шестой класс. Занятия проходили три раза в неделю. Как известно, в шестом классе появляются новые предметы – алгебра, геометрия, зоология, а у меня пропущено было полгода. Но свет не без добрых людей. Моим добрым человеком оказался пожилой инженер, который взялся подогнать меня по математике, а остальные предметы я уже подгонял самостоятельно.
Помню, с каким благоговением я пришел на первое школьное занятие. У преподавательницы училища я выпросил карандаш, на заводской свалке набрал бумаги. Сидел на уроке и получал истинное наслаждение – я опять в школе. Вдруг перед последним часом, кто-то предложил промотать последний урок. Я посмотрел на него, как на святотатца, настолько я соскучился по школе. Но прошло немного времени, я там освоился и сбегал в компании с уроков с большим удовольствием.
Таким образом, совмещая учебу в училище с вечерней школой, в июне 1945 года был окочен шестой класс, а к июлю 1946 года, одновременно с окончанием Ремесленного училища было получено свидетельство об окончании семи классом.
Надо сказать, что в училище не одобряли одновременную учебу в школе, мол, ты учишься у нас и это твое главное место. Но и сильного противодействия тоже не оказывали, за что я им очень благодарен.
В вечерней школе я встретил мальчика из нашего ремесленного училища из соседней токарной группы Семена Трескунова. Его семья в блокаду потеряла отца и брата. А далее наши судьбы шли параллельно. В зиму 1941-1942 года он попал в детский дом, с которым был эвакуирован в Ярославскую область и в 1944 году завербован в ремесленное училище и ехали мы с ним вместе в том эшелоне, с которого я начал это повествование. Мы с ним стали друзьями на всю последующую жизнь. Он с детства писал стихи. Одно из них, посвященное той самой вечерней школе, я приведу.
В рабочей школе было многолюдно,
Из цеха в ватнике я шел в холодный класс.
Часы тянулись медленно и трудно,
Но самым трудным был последний час.
Я засыпал, когда он начинался,
И со звонком вставал и к дому шел.
И радовался я и удивлялся,
Что так легко учителя провел.
Но я не знал, что строгая физичка
Старалась не смотреть туда, где спал
Мальчишка с шеей тоненькой, как спичка,
Да я, конечно, этого не знал.
Так я проспал второй закон Ньютона,
И третий тоже, кажется, проспал.
Ко мне на парту сыпались патроны,
И я, как днем, во сне их начинял.
Окончание 6 и 7 классов, дало мне возможность своевременно поступить в техникум, затем закончить институт. Если бы я этого не сделал в то время, пришлось бы начинать 6, 7 классы уже после службы в армии и какое бы я смог получить образование сказать трудно. Из 250 учащихся ремесленного училища вечернюю школу окончили человек десять. Но вернемся к производству.
В цехах мы выполняли производственную программу, учились работать, входили в рабочий коллектив. Вся, выпускаемая продукция, предназначалась для фронта. Периодически, в печати появляются фотографии военных лет, на которых низкорослые мальчишки, стоят у станков на подставленных под ноги ящиках, без которых они не могли бы дотянуться до суппорта. Эти фотографии относятся именно к нам.
Упомянутый выше мой друг Семен о тех временах написал:
В сорок четвертом мне дозволили
Точить снаряды на станках.
Гордился я тогда мозолями
И ссадинами на руках
Шутили женщины: «Трудяга»
Вздыхали женщины: «Бедняга»
Подбадривали: «Вот как гоним
Фашистов с матери-земли»
И клали теплые ладони
На плечи острые мои.
И проклинали эту самую
Войну без края и конца,
И каждая была мне мамою,
Недоставало мне отца.
Это стихотворение, как и предыдущее, было написано в те военные времена, поэтому в них точно отображен колорит того периода.
В конце 1944 года нас собрали на большой митинг, посвященный выходу фронта к границам Германии, это была очень знаменательная дата.
Организован был митинг, когда в печати появилось сообщение о посмертном присвоении звании Героя Советского Союза рядовому Смирнову, за его стойкость в плену. Он был выпускником ремесленного училища.
К весне 1945 года, когда война уже шла на территории Европы, понимающие люди уже ждали окончания войны. Мы, мальчишки, не представляли себе, что можно жить без войны, казалось, что немцы еще что-нибудь выкинут. Однако появлялись первые признаки приближающейся победы. С первого мая 1945 года в Ленинграде была отменена светомаскировка. Город впервые засверкал огнями.
Однажды, в конце апреля, я зашел на почту написать письмо и подсмотрел текст телеграммы одной женщины. Там я увидел фразу «… поздравляю праздником, жду победой». Эта фраза мне вдруг впервые, по настоящему, дала почувствовать, что война действительно может скоро окончится. Скоро, но когда?
8 мая 1945 года примерно в 3 часа дня по радио было объявлено, что ожидается передача «особого важного сообщения». Все работы были прекращены, рабочие всех цехов завода сгрудились около репродукторов. После 6 вечера все стали расходиться по домам.
Весь вечер были в тревожном ожидании, чего-то необычайно важного, о чем в глубине души догадывались, но боялись в это верить. С этим легли спать. Вдруг около 2 часов ночи 9 мая все были разбужены криками – «ВОЙНА КОНЧИЛАСЬ!». Не знаю, кто первый услышал сообщение и разбудил остальных. Уже никто не уснул, все бегали, прыгали и кричали. Весь флигель общежития светился и грохотал. Насколько хватало взгляда, зажегся свет во всех окнах, видимых от нас, домов по проспекту Карла Маркса. Наутро нас строем повели на митинг к кинотеатру «Гигант». Вечером мы пошли на Дворцовую площадь, где было общее гуляние.
В июне, июле 1945 года началась робкая демобилизация военнослужащих старших возрастов. Основная масса армии продолжала служить. В стране все разрушено, сельское хозяйство также развалено, то есть нехватка продуктов питания продолжается. Нормы выдачи продуктов по карточкам оставались прежними.
Лето 1945 и последующая зима прошли, как и предыдущие военные годы в большой нужде, но люди уже не боялись за жизнь своих близких. И была надежда на улучшение жизни. Неприятным было сообщение о начале войны с Японией 9 августа 1945 года, но люди еще не успели отойти от бедствий закончившейся, и с новой войной как-то смирились, тем более, что она проходила далеко и быстро была завершена. Это я говорю как житель Ленинграда.
На самом деле, люди прошедшие эту короткую войну хлебнули много горя, и прошли через большие мучения.
Летом 1945 года нам полагались каникулы. Те, у кого были родные в Ленинграде, были отпущены по домам. Ребят, которым было деваться некуда, решили занять работой. На один месяц нас отправили работать в пригородный совхоз на прополку. А на второй месяц мы работали на площади у Финляндского вокзала. Там началась реконструкция площади. Мы переносили землю в носилках с места на место, как я теперь понимаю, мы, вместо бульдозера, занимались планировкой территории. То, что нас лишили отдыха, конечно, было несправедливо, но деваться нам было некуда.
1945 – 1946 год, первая послевоенная зима. Во всем ощущалась разруха, до сытости было далеко. В каждой семье еще остро чувствовалась потеря близких, ни одну семью это горе не обошло. Все ждали урожая лета 1946 года, которое позволит властям отменить карточную систему, или хотя бы повысить нормы выдачи продуктов, о чем было сообщено официально.
Вблизи от нашего общежития находился Выборгский Дворец Культуры, где мы посещали библиотеку, и куда мы при возможности пробирались в кино или на театральные постановки. Но вдруг зимой на фасаде дворца погасли рекламные щиты, и вокруг были усилены милицейские посты. Мы знали - в Большом зале проводился суд над немецкими военными преступниками, виновными в злодеяниях над мирным населением Ленинградской области во время оккупации. По окончании суда они были повешены на площади у кинотеатра Гигант.
Из запомнившихся эпизодов – приезд в СССР жены Уинстона Черчилля Клементины. В ее программу посещений был включен Ленинград и, даже, наш завод. Все было разукрашено, везде висели приветственные плакаты на английском языке. Но в последний момент наш завод был исключен из списка, так что мы ее вживую не увидели.
В июле 1946 года мы заканчивали учебу в ремесленном училище. Нужно было сдать экзамен по специальности, то есть выточить деталь 5-го разряда сложности, предстать перед соответствующей комиссией, предъявить сделанную деталь, ответить на некоторые теоретические вопросы, и получить удостоверение об окончании училища с пятым разрядом токаря-универсала.
После окончания ремесленного училища мы переходили в штат завода. Нам представлялся настоящий отпуск, который оплачивал завод. Мы впервые получили полноценную зарплату в виде отпускных. Деньги, по общим меркам, были небольшие, но мы такую сумму ранее в руках не держали. Во время учебы в училище мы получали деньги из расчета одной трети от выработки, но это были гроши.
С получением отпуска мне представилась возможность совершить очень нелегкое, но интереснейшее путешествие на встречу со своей матерью в Сибирь, описанное мной в очерке «Во глубину Сибирских руд». В этой поездке мне пришлось увидеть много важного в послевоенной жизни населения удаленного от центра страны.
Путешествие началось с посадки в поезд Ленинград – Свердловск на Московском вокзале. До этого я жил в одном городе, хотя и большом. Теперь столкнулся с массой людей, перемещающихся с места на место. Вагон пришлось брать штурмом, билетов было продано, наверное, по три на каждую полку, включая средние и багажные. Когда поезд отошел, казалось, что вагон набит буквально, как бочка селедкой, многие вынуждены были стоять. А ехать предстояло более трех суток. Однако, к утру все как то пристроились. Началось знакомство с соседями. Казалось, все население страны куда то едет. Это подтверждалось тем, что мы видели на всех железнодорожных станциях и в проходящих поездах, которые были также переполнены. Наверное, после такой страшной войны так и должно было быть. Кто- то возвращался на прежнее местожительство из эвакуации, Много было демобилизованных, едущих домой. Многие из них обзавелись семьями, и везли своих домочадцев. У большинства были разрушены дома, и потеряны близкие, и они ехали в неизвестность, где им пообещали работу и какое-то жилье. Соединялись раздробленные войной семьи. Перечислить все причины для поездок невозможно, у каждого была своя.
Что хочется отметить, не смотря на тяжелейшие условия, никаких конфликтов не было. Наоборот, выспавшиеся пассажиры предлагали бодрствующим соседям прилечь и поспать. Как это обычно бывает в транспорте, люди быстро перезнакомились, начались задушевные беседы. Судьбы у всех были примерно одинаковы, все пережили войну, с ее бомбежками, голодом, холодом, непосильным трудом и потерей близких, так что тем для разговоров было предостаточно, при полном взаимопонимании.
Так мы доехали до Свердловска. Далее мне нужно было компостировать билет на поезда, идущие в сторону Владивостока, Красноярска или хотя бы до Новосибирска. За три дня проведенных на вокзале, стало ясно, что это утопия. Но спасение пришло в виде поезда «Пятьсот веселого». Это очень интересная придумка военных лет. Набирали состав из телячьих вагонов, которые так же назывались, почему то, теплушками, хотя никаких обогревающих элементов в них не было. В составе было, наверное, 50-70 вагонов. Эти поезда ходили по очень вольному расписанию, их пропускали по возможности. Они имели определенные маршруты и их номера, начинались с пятисот. Например, такой поезд на маршруте Москва- Владивосток носил № 501. Я ехал и поезде Свердловск- Новосибирск, кажется № 505. В народе их очень остроумно прозвали «пятьсот веселыми».
Они могли простаивать подолгу около какого-нибудь семафора, или на полустанке, а потом без остановки ехать продолжительное время. В этих поездах тоже завязывались знакомства. У меня в первую же ночь выкрали деньги, однако в целом я вспоминаю об этом поезде с удовольствием. На каждой станции были базарчики, мне пришлось вытащить из чемодана пару шмоток, продать их, и бюджет был восстановлен, тем более, что продукты были с собой. Ехать в таком поезде было действительно весело. Да и какое могло быть настроение у мальчишки в 16 лет, когда уже есть специальность, определено место работы, да и вообще вся жизнь впереди, а, главное, позади окончившаяся война. За окном пролетали интереснейшие виды, как до Урала, так и после него. Дорога от Свердловска до Новосибирска заняла дней пять. Не знаю, как ходили подобные поезда в зимнее время?
Наглядной агитации у нас всегда уделялось большое внимание. Так и после войны везде на нас глядели стенды, на которых рассказывалось о предстоящей жизни. Меня больше всего интересовал хлеб. Я брал цифру обещанного к концу предстоящей пятилетки урожая, делил на число населения страны, затем делил на 365 дней. Получалось около двух килограммов зерна. Учитывал припек и отход - выходило, что хлеба можно будет есть дОсыта. А если хлеба дОсыта, что еще нужно? Эти расчеты грели душу.
Дорога от Новосибирска до цели моей поездки - города Мариинска, сопровождалась эпизодами, по которым можно было бы снимать отдельный ковбойский фильм. Много интересного было во время пребывания в Мариинске. Но это подробно описано в вышеназванном очерке, да и не относится к данной теме.
Однако пришло время возвращаться обратно. Поезд «Пятьсот веселый», проходящий через Мариинск, из Владивостока на Москву, ожидается дней через десять. Нужно попасть в скорый пассажирский поезд Владивосток - Москва. Билеты в кассе нам продали, но мест, в проходящих поездах, нет, Проводники даже дверь не открывают. Поезд, проходящий глубокой ночью, стоит в Мариинске минут пятнадцать. Я присоединился к двум взрослым мужчинам, которым так же нужно было ехать до Москвы. Один из них взял на себя руководство «операцией». Когда поезд подошел, он вскочил на подножку и в щель прокричал проводнику – нас три человека, если ты пустишь нас, мы вручим тебе триста рублей. Проводник ответил через закрытую дверь – садитесь на переходную площадку между вагонами, а после Барабинска я вас впущу в тамбур. Таким образом, около четырех часов ночью мы ехали, разместившись на переходной площадке, между вагонами. Это было 7 сентября, ночь оказалась очень холодной, и пока мы доехали до Барабинска продрогли до костей.
В Барабинске проводник впустил нас в тамбур без права заходить внутрь вагона. Так мы в тамбуре и ехали пять суток до Москвы. Я, как мальчишка, весь день проводил в вагоне, перемещаясь по разным углам и тамбурам. Почему я остановился на описании этого отрезке пути? Этот эпизод имеет прямое отношение в теме переходного процесса от войны к мирной жизни.
Этот вагон был предназначен для офицерского состава. Соответственно он был заполнен демобилизованными по окончании войны с Японией, офицерами в звании от лейтенанта и выше, возвращающимися, как в одиночку, так и с семьями домой. С таким пацаном, как я, они в разговор не вступали, но я к их разговорам прислушивался. Конечно же, они прошли через все ужасы войны, как на западе, так и на востоке, и заслужили за это величайшее уважения. Они командовали военными подразделениями, решали вопросы жизни и смерти подчиненных и сами не раз были на волоске от гибели. Они видели смерть своих товарищей. И эта страшная жизнь продолжалась для них более четырех лет. Да и сам факт, что после этой мясорубки они остались живы, рассматривался ими как чудо.
Судя по их разговорам, они рассчитывали на определенную благодарность от спасенного ими отечества. Я однажды разговорился с молодым лейтенантом, который сказал мне, что он перед самой войной тоже окончил ремесленное училище. Я, увидев нем однокашника и почти ровесника, обратился к нему на «ты». И тут же получил ответ, как ты мне офицеру можешь «тыкать», я командовал людьми, которые тебе в отцы годятся. И вот однажды я услышал его разговор с другими офицерами. Он уверенно говорил – «мы имеем опыт руководства, и как минимум будем занимать должности начальников цехов, или другие командные посты». И это был их общий оптимизм взгляда в будущее.
Однако жизнь по отношению к ним оказалась более суровой. За время войны они крепко перезабыли даже то, что они изучали до войны. Их военный опыт в гражданской жизни оказался никому не нужным, и их ожидала очень несправедливая и суровая правда жизни, все командные посты были заняты. В этом я убедился, когда, по окончанию отпуска, вышел на работу в свой заводской цех.
Меня там ждал мой станок, на котором я начал работать. В цехе появилось много демобилизованных военных, разных званий. Ко мне приставили учеником взрослого, по отношению ко мне, человека, который в армии имел звание майора, а теперь осваивал специальность токаря. У него была уже семья, и ему было очень тяжело привыкать к новой жизни. Семья его голодала, и он ничего не мог сделать. Но я сейчас вспоминаю о нем с большим уважением, поскольку у него хватило мужества, начать жизнь с начала, и уверен, что он и токарную специальность освоил и пошел учиться далее, и занял со временем заслуженное им место в жизни. Но не все были настроены на медленное и трудное вживание в это голодное существование. В городе резко возросла преступность.
Ожидание послевоенного облегчения с питанием не оправдалось. Лето 1946 года по всей стране оказалось необыкновенно засушливым, а, следовательно, неурожайным. Никакого улучшения норм питания не произошло. Наоборот были срезаны даже нормы военного времени. И вся страна зиму 1946-1947 года буквально голодала. Наш завод был оборонным, и в 1944-1946 годах мы получали по 700 граммов хлеба на рабочую карточку, при норме на других предприятиях 600. Осенью 1946 года и у нас снизили норму до 600. Иногда мне приходилось заходить в городские столовые, и я видел, так называемых «лизунов». Они сидели в сторонке и внимательно наблюдали за посетителями. Когда человек вставал из-за стола, «лизун» хватал его тарелку и, не стесняясь, начинал вылизывать остатки. Нелегко приходилось и нам, выпускникам ремесленных училищ. Мы уже должны были сами заботиться о своем питании. Опыта у нас было мало. Оплата была сдельная. Более выгодные работы мастер отдавал опытным рабочим, обремененным семьями. У нас заработки были мизерными. Иногда не хватало даже денег на то, чтобы выкупить причитающиеся по карточкам продукты. В этом случае приходилось сначала найти покупателя на двести грамм хлеба, затем на эти деньги выкупить весь паек.
Весной 1947 года я решил переехать к матери, которая жила во Владимирской области, в деревне Кипрево. С большим трудом уволился с завода и оказался в сельской местности. (Очерк «Радуга») Деревня голодала, неурожай 1946 года их тоже затронул. Все ждали созревания плодов земли. Но и май, и июнь были опять очень засушливыми. Жители деревни, будучи в полном отчаянии, собрали, сколько могли, денег и заказали моление о ниспослании дождя. И даже партийные органы сделали вид, что они этого не видят. Положение селян было очень тяжелым. В колхозе на трудодни они практически ничего не получали. А личные приусадебные хозяйства обкладывались немеряными налогами. Они должны были сдавать и молоко, и мясо, и яйца, и шерсть, и овощи. Много об этом писалось - фруктовое дерево дешевле было срубить, чем оплачивать налог на него.
Большинством деревенских жителей были овдовевшие женщины, которые поднимали детей. Мужчин в деревне почти не было – все полегли на войне. В те годы и началось стремление сельских жителей сбежать из деревни. Но поскольку у них не было паспортов, им деться было некуда. Однако своих детей они всеми силами готовили к побегу из сельской жизни. Мальчики уходили в армию, затем куда-нибудь вербовались то ли на лесозаготовки, то ли на дальний север, получали паспорта и забывали деревню, как страшный сон. У девочек положение было более сложное. Но и они находили выход в виде вербовки в ФЗУ ( школы фабрично заводского ученичества) на ткацкие фабрики, или их отправляли в 15-ти летнем возрасте в города на роль нянек. Мечта у всех была получить паспорт.
Вокруг Кипрево было много лесов, в которых еще несколько послевоенных лет прятались дезертиры, что тоже не облегчало деревенскую жизнь.
В августе этого же 1947 года я вернулся в Ленинград и поступил в Энергетический техникум. До этого я находился в заводской среде, теперь же я оказался в гуще студенческой жизни. И здесь последствия войны также давали о себе знать на каждом шагу.
Мы все потеряли по два-три года, то есть были переростками. Учились с нами много бывших фронтовиков, среди которых были и инвалиды. Проживал я в общежитии, и большинство моих соседей, приехали учиться из сельской местности Ленинградской, Псковской и Новгородской областей и почти все они детьми в возрасте 9 – 13 лет пережили оккупацию. И Родина не простила им этой «оплошности», по окончании учебных заведений их отправляли работать на второсортные предприятия, как потерявших доверие властей.
А анкеты в те времена были дотошные. Приведу пример: как-то в нашу комнату общежития постучалась молодая женщина. Она поступала на работу в техникум на место дворника и в отделе кадров ей вручили для заполнения анкету. Женщина была неграмотной – читать как то могла, а писать ни слова. Она обратилась к нам с просьбой заполнить анкету. Это был «гросс-бух» на много листов. В анкете задавались вопросы, касающиеся жизни всех родственников с дореволюционных времен. Нужно было указать кто к какому сословию принадлежал до революции, в какой армии служил в гражданскую войну, в каких партиях состоял, где находился в годы Отечественной войны, был ли в плену или оккупации и т. д.
Поскольку у большинства из нас анкета была замаранная, у кого оккупация, у кого репрессии родственников, а вскоре нам предстояло ехать на работу по распределению, то нас содержание этой анкеты очень заинтересовало
В течение первого семестра нашей учебы еще существовала карточная система, и мы вели полуголодное существование. Помимо основной карточки, выдавалась дополнительная, по которой иногда давались овощные блюда, обычно пустые щи и какие-нибудь тушеные овощи – ложка капусты, репы или брюквы. Были дни, когда можно было в столовой купить без карточки, по повышенной цене порцию каши, ее назвали коммерческой. В этих случаях около кассы можно было услышать фразу – «двое щей, двое овощей и две коммерческих каши».
В середине декабря 1947 года были отменены карточки и проведена денежная реформа. Этому посвящены соответствующие очерки. Жить мы продолжали очень скудно, но уже была возможность как-то набить утробу. Живущие в общежитиях обычно готовили пищу на плите сами, поскольку питание в столовой было не по карману.
Молодость брала свое, у нас устраивались вечера, мы учились танцевать, и делали это с увлечением. Бедность просвечивала во всем, например, на танцевальные вечера ребята приходили в спортивных или лыжных костюмах, которые у некоторых были единственной одеждой на все случаи. Недалеко от нас был Ленинградский университет и Горный Институт. И первые годы учебы мы в студенческих толпах видели много студентов, которые не успели снять военные гимнастерки. Заниматься я предпочитал в читальных залах библиотек. Среди читателей, сидящих за столами, также выделялись студенты в военных гимнастерках. Думаю, эту форму они донашивали не из любви к армии, а из-за невозможности купить другую одежду.
Жизнь продолжала оставаться еще тяжелой. Часто возникали те или иные дефициты продуктов. Но со стендов нам обещали улучшение жизни, о чем говорили плановые цифры предстоящих пятилеток. Был такой анекдот – «Разговаривают двое: один объясняет другому. После первой послевоенной пятилетки каждый сможет купить велосипед, после второй – мотоцикл, после третьей – машину, а после четвертой самолет. Собеседник спрашивает – ну велосипед, мотоцикл, машину это хорошо, но зачем мне самолет? Ну как же, поясняет первый, а вдруг в Киеве на прилавках появится сахар».
После 1946 года началась интенсивная демобилизация. Фронтовиков принимали в учебные заведения без конкурса. Нужно было на вступительных экзаменах получить хотя бы тройки. На улицах появилось много молодых мужчин, многие с увечьями. Они соскучились по мирной жизни, по семье, и стремились создать ее. В 1947 году был бум рождаемости, который проявится в 1965 году, это год самых высоких конкурсов в институты. Эти люди, безусловно, прошли через самые страшные военные ужасы, но у большинства из них пережитое вылилось в потребность семейного очага, жены и детей. Это потом, в конце восьмидесятых вдруг стала разрабатываться теория о том, что люди пережившие ужасы войны, остаются неприспособленными к мирной жизни. По моему опыту самого тесного общения с фронтовиками, самой жестокой в истории войны сформировалось другое мнение. Этим людям, мечта о мирной жизни, о семье помогла выдержать всё.
Много лет спустя, в поселке Свирица на Ладожском озере я разговаривал с пожилым рыбаком. Он мне рассказал, что когда его после войны демобилизовали, он приехал в свой поселок и радостно бежал к родному дому. Но по пути он увидел играющих детей. И, говорил он, какая-то внутренняя тяга к детям, заставила его начать играть с этими, незнакомыми ему детьми, забыв о предстоящей встрече с ожидающими его родителями.
Четыре года учебы в техникуме, прошли насыщено, но покоя не было. Пришлось пережить множество неприятных политический событий. Разоблачался формализм в музыке, пришпиливали к позорному столбу Зощенко и Ахматову, указывали, как правильно трактовать понятия в языкознании, демонстрировали загнивание буржуазной идеологии на примере кибернетики и распутной «девки» империализма - генетики. Разоблачали Вейсманистов и Морганистов, которые в угоду капиталистам искажали науку о природе.
Благодарили народного академика Лысенко и ученую Лепешинскую за разоблачение буржуазных исследователей, которые не по марксистки объясняли вопросы естествознания. Пережили мы также борьбу с «безродными космополитами», которые смели одобрять достижения в капиталистических странах. Сейчас это вспоминать смешно, а тогда на этом многие ломали себе судьбы.
В 1949 году было сменено все руководство города Ленинграда. Процесс проходил в Доме Советской Армии. Никто ничего не понимал. Руководитель города Кузнецов прошел с городом все военные годы. Был закрыт Музей Обороны Ленинграда. В печати и по радио перестали упоминать Ленинградскую Блокаду. Прошла смена почти всех руководителей на ленинградских предприятиях. Все это вызывало молчаливое удивление. Но люди уже были воспитаны на принципе – «меньше будешь знать, крепче будешь спать».
В моей судьбе тяжелые события произошли на последнем курсе. (Вехи 1951 года) Но в результате специальность мной получена, и я был направлен на работу на торфопредприятие «Назия», где проработал пять лет. Работа и условия там были очень тяжелые. Но я там многому научился, общался с очень хорошими людьми и вспоминаю этот отрезок жизни с удовольствием.
Торф в те времена был одним из основных энергоносителей. Уголь шел в металлургию и в топки паровозов, электрофицированных железных дорог почти не было. Нефти в стране хватало только на перегонку в бензин. Большая часть электроэнергии вырабатывалась на электростанциях, работающих на торфе. Соответственно, значимость в те времена торфопредприятий была высокая. На них строилось много барачного жилья, требовалось много рабочей силы.
В послевоенные годы, когда большинство населения потеряло все, и было вынуждено начинать свою жизнь с нуля, на этих предприятиях многие получали и жилье и зарплату. И жилье было плохоньким, и зарплата была мизерной, но с этой отправной точки можно было начинать жизнь.
Нужно еще вспомнить, что для большинства военнослужащих годы войны не входили в срок службы в армии. Например, мобилизованный в 1941 году юноша, выживший в войну, продолжал отбывать срочную службу только после войны, и его могли демобилизовать после 1949 года. А некоторых задерживали и до 1951 года и более. И много таких демобилизованных военных продолжало приходить на гражданку и в начале пятидесятых. И некоторые находили стартовую площадку в гражданской жизни на торфопредприятиях. Более подробно я об этом написал в очерке- «Ода торфушке».